Поплавский Станислав. Товарищи в борьбе

   - Жолнежи! - обратился к воинам полковник Виталий Кондратович. - Мы переступаем старую границу буржуазно-помещичьей Польши и идем дальше, освобождая землю, которая исстари принадлежала польскому народу и которая станет теперь неотъемлемой частью нашего нового демократического государства. Нех жив Польска Людова!
   - Нех жие! - трижды прогремело в морозном воздухе.
   - Нех жие Звензек Радзецки и его незвыценжопа Армия Радзецка!{24} крикнул кто-то из солдатских рядов. И снова мощное "Нех жие!" трижды прозвучало в ответ.
   Полетели в сторону вырванные из мерзлой земли столбы шлагбаума. Их забросили далеко, чтобы не напоминали о многовековой несправедливости.
   Расчистив лопатами снег, солдаты начали копать стылый грунт и добрались до чистого, ярко-желтого песка. Вскоре на линии бывшей границы вырос песчаный холм. Полк прошел мимо него торжественным маршем.
   Батальонные колонны растаяли в ночной темноте, по долго еще доносилось издалека эхо солдатских песен, заглушавших вой метели.
   Солдаты, проходившие потом через Венцброк, подсыпали к этому холму свежий песок, и холм рос и рос, как памятник историческому событию воссоединению польских земель.
   Непогода спутала нам все карты. Некоторые части, стремясь сократить путь, двигались труднопроходимыми проселками. Не выполнив задачу дня, они продолжали марш ночью. Это, казалось бы, должно было измотать солдат, но они двигались бодро: великая цель рождает великую энергию.
   Главные силы 4-й пехотной дивизии к вечеру 30 января вышли в район Смярдова Злотувского. В авангарде, как и прежде, продвигались подразделения 11-го полка, того самого, который первым пересек старую границу. Им снова повезло: они установили связь с советской 76-й стрелковой дивизией.
   Положение сразу прояснилось. Полковник Кондратович узнал у советских друзей, что немцы упорно обороняют Злотув. Город находился в полосе наступления нашей армии. Командир польской дивизии генерал Кеневич приказал овладеть им с ходу.
   В атаку пошли передовой батальон 11-го полка под командованием поручника Груцо и рота автоматчиков во главе с подпоручником Овчинниковым. У восточной окраины города противник встретил их сильным автоматным и минометным огнем. Завязался ожесточенный бой.
   Следовало прежде всего захватить мост. Эта задача была поручена группе автоматчиков. Их повел плютуновый Роман Рыбак. Раненный, он продолжал продвигаться вперед, увлекая за собой солдат. Мост автоматчики взяли целехоньким.
   В сумерки подошли остальные батальоны полка, а ночью начался решительный штурм города. Снова отличились бойцы 1-го батальона и рота автоматчиков, которой удалось прорваться на городскую площадь и расчленить силы противника. Правда, одно время казалось, что гитлеровцы вот-вот сомнут роту Овчинникова. Но в решающий момент на помощь ей пришел батальон поручника Сергиуша Груцо. Видя бесцельность сопротивления, враг выкинул белый флаг. Семьдесят гитлеровцев, в основном из 15-й дивизии СС, вышли из укрытий с поднятыми руками. На городских улицах осталось свыше 300 вражеских трупов.
   1-я пехотная дивизия к утру 31 января сосредоточилась в районе Радовница, Камень. Причем пришла только пехота. Транспорт, танки и артиллерия на механической тяге отстали.
   Разведчикам удалось захватить несколько "языков". Допрос пленных показал: перед нами полоса прикрытия Померанского вала, протянувшаяся вдоль западного берега реки Гвда. Населенные пункты Подгае, Ястрове и Птуша превращены в опорные пункты. Главные оборонительные сооружения располагались по рубежу Надажыце, Валч и опирались на инженерный комплекс у озер Добре, Здбично, Смольно, Любянка. Особенно сильно укреплены Надажыце и межозерные дефиле. В глубине обороны имелась хорошо подготовленная отсечная позиция, прикрывавшая направления на Щецин (Штеттин) и Колобжег (Кольберг).
   Один из пленных офицеров показал, что войскам дан строжайший приказ удержать полосу прикрытия до прибытия подкреплений.
   - Когда прибудут эти подкрепления? - спросил я.
   - Больше ничего сказать не могу. - Немец опустил голову. - Офицерская честь...
   - Честь? - поднялся я со стула. - О какой чести вы смеете говорить?! А расстреливать женщин и детей, сжигать города - это вам "честь" позволяет?
   Немец молчал.
   - Уведите его! - приказал я.
   Видимо, он испугался за свою жизнь и сразу же рассказал все, что знал. Оказывается, офицерам под строгим секретом было сообщено, что свежие резервы должны прибыть к 10 февраля. Они нанесут контрудар во фланг советским войскам с севера.
   Это показание встревожило меня. Если оно соответствовало истине (в чем не было оснований сомневаться), времени для преодоления сильно укрепленной полосы оставалось в обрез, и каждый час был очень дорог. Ведь если нам удастся быстро прорвать Померанский вал, то планы противника в отношении флангового контрудара будут обречены на провал.
   Однако ни показания пленных, ни информация, полученная от соседей, не помогли прояснить характер укреплений Померанского вала. Тщательная разведка оставалась по-прежнему самой неотложной задачей.
   К сожалению, неблагоприятные метеорологические условия крайне ограничивали действия нашей 4-й авиадивизии. Тем не менее ее истребители вели воздушную разведку, особенно в районах Щецинки и Чаплинки, а штурмовики бомбили гитлеровцев, их склады и железнодорожный узел в Пиле.
   Во время этих боев погиб советский летчик, командир звена 3-го польского штурмового полка капитан Олег Матвеев. За несколько дней до этого я вручил ему польский орден Крест Храбрых.
   Матвеев был популярен среди авиаторов. Мне рассказывали, что он проявлял исключительную смелость во время штурмовки немецких железнодорожных эшелонов, автоколонн, танков, оборонительных укреплений. Несмотря на сильный заградительный огонь вражеских зенитчиков, капитан по нескольку раз подряд заходил на обнаруженные цели. Так он действовал и при налете на станцию Радом, где, несмотря на сплошную завесу зенитного огня, предпринял несколько успешных атак.
   Летчики полка тяжело переживали гибель аса штурмовки.
   * * *
   Войска удалились от Быдгоща почти на сто километров. Я решил с небольшой группой офицеров переехать в только что освобожденный Злотув. Ранним утром 31 января мы двинулись в путь. На дороге следы недавних боев разбитая техника, остовы сгоревших автомашин по обочинам, еще не убранные трупы вражеских солдат и офицеров...
   Но вот показались исправные тягачи с пушками и автомашины с польскими опознавательными знаками. Водители сидели в кабинах. Тут же находились орудийные расчеты.
   - В чем дело? - спрашиваю. - Почему стоите?
   - Кончилось горючее...
   Артиллеристы с такой надеждой смотрели на меня, что мне стало неловко. Я почувствовал себя виноватым, хотя отлично знал, что трудности с горючим испытывали все, в том числе и советские части.
   - Скоро подвезут, - успокоил я их и поторопился к своему "виллису".
   Весь остаток пути провел в размышлениях о том, как продвинуть вперед технику. Даже не заметил, что метель и снегопад уступили место погожему морозному дню.
   Въехали в Венцборк, городок, некогда бывший польским форпостом на старой границе. Вблизи железнодорожного полотна группа мужчин оживленно разговаривала с польскими солдатами. Среди них стоял советский капитан.
   Я, может, и не обратил бы на них внимания, если бы не протяжный паровозный гудок. За годы войны слух привык к орудийным раскатам и бомбовый взрывам, а тут вдруг паровозный гудок. Но гудок повторился. И я, решив размять ноги, вышел из машины.
   - Откуда здесь паровоз?
   Советский офицер, приложив руку к шапке, представился:
   - Капитан Алексеев. Мне поручено восстановить движение по железной дороге Быдгощ, Венцборк, Злотув, Ястрове.
   - И кажется, уже восстановили?
   - С их помощью. - Капитан показал на стоявших вокруг людей в рабочей одежде. - Эти машинисты и кочегары помешали немцам разрушить пути и увести подвижной состав. Сразу же после бегства гитлеровцев все они вышли на работу, и теперь вот, в холоде и голоде, восстанавливают движение... Капитан смущенно улыбнулся. - Я хотел бы их поблагодарить, но не знаю польского языка. Не поможете ли мне, товарищ генерал?
   - С удовольствием, - ответил я капитану и, обратившись к железнодорожникам, перевел его слова, после чего поблагодарил их и от имени командования 1-й польской армии.
   Забегая вперед, скажу: вскоре Военный совет 1-го Белорусского фронта вынес постановление, касавшееся польских железнодорожников. В постановлении отмечались их заслуги и устанавливался специальный продовольственный паек для паровозных бригад. Но в тот момент ни я, ни капитан ничего не могли пообещать машинистам и кочегарам.
   Прощаясь, я спросил капитана?
   - Значит, скоро в Венцборк придут поезда с боеприпасами и горючим?
   - Через день-два, не позже, - ответил он.
   Я поспешил в Злотув. Там уже имелась проводная связь с частями. Сразу, не раздеваясь, засел за телефон. На правом фланге, где действовала 1-я дивизия, обстановка не изменилась. Противник оказал в Подгае упорное сопротивление. Туда требовалась артиллерия, а она все еще стояла возле Быдгоща. 4-я дивизия подошла к реке Гвда и вела разведку в направлении Ястрове, Птуша, уже выяснив, что эти пункты превращены в сильные очаги сопротивления.
   Напрашивалось решение - для успешного продвижения следует в первую очередь взять Подгае, Ястрове и Птушу. Все они располагались на возвышенностях, контролируя подходы к полосе прикрытия. Причем ударить с ходу, отбросить противника с рубежа прикрытия и проложить путь к главной полосе укреплений. Выход на рубеж Сыпнево, Швеция давал возможность приступить к прорыву Померанского вала.
   Бои предстояли жестокие. В этом убеждали не только показания пленных, но и отобранные у них документы, в частности листовки, в которых предлагалось "обороняться и стоять до конца".
   Однако польские солдаты были полны решимости сломить упорство противника. О том, как шли бои, я и хочу рассказать.
   Командир 1-й дивизии генерал В. Бевзюк решил искать слабое место в обороне противника севернее, с тем чтобы обойти Подгае. В разведку отправилась рота 3-го пехотного полка. Едва она вышла из леса, как противник открыл сильный огонь с северной окраины населенного пункта и отбросил ее обратно. На помощь поспешила 4-я рота 3-го пехотного полка. Но и она, продвигаясь левее, вдоль дороги Грудне - Подгае, наскочила на засаду. Атакованные со всех сторон, польские солдаты мужественно сопротивлялись, пока не израсходовали все патроны и гранаты. Об участи, постигшей роту, полк узнал из рассказа вырвавшихся из окружения хорунжего Фургала и капрала Бондзюрецкого. Большая часть солдат и офицеров, в том числе и командир роты подпоручник Альфред Софка, пали смертью храбрых. Тридцать два солдата, среди которых многие были ранены, попали в плен...
   Командир 4-й дивизии генерал Б. Кеневич, зная, что Ястрове и Птуша сильно укреплены, также организовал разведку в нескольких направлениях. При подходе к Пецевке, расположенной на восточном берегу Гвды, подразделения 11-го пехотного полка, ведущие разведку, были обстреляны минометами из Птуши. Севернее их случайно оказались роты 8-го пехотного полка 3-й дивизии, сбившиеся со своего маршрута. Командиры двух полков установили связь и продолжали вести разведку совместно. Им удалось выявить наиболее слабое звено в обороне противника - участок северо-восточнее высоты 103,9.
   Генерал Кеневич решил нанести удар именно здесь и 1 февраля ввел в бой 10-й пехотный полк под командованием подполковника В. Потаповича. В предрассветной мгле 1-я рота этого полка, усиленная противотанковой артиллерией, форсировала Гвду северо-восточнее Птуши и вышла на перекресток железной дороги и шоссе. Противник тотчас предпринял контратаку. Рота подпоручника Гайдановича (сам он пал смертью храбрых в рукопашной схватке) залегла, ценой огромных усилий сдерживая натиск гитлеровцев.
   Тем временем через реку переправлялись остатки 1-го и целиком 3-й батальоны. Выйдя на северную окраину Птуши, они продолжали наступление на Бышки. Захват этого селения сулил благоприятные условия для удара на Ястрове. Вой за Бышки не затихал и ночью. Наконец, не выдержав атак польских воинов, противник поспешно отошел за железнодорожную насыпь и там закрепился. По показаниям пленных, утром 2 февраля на подкрепление туда прибыло еще две роты гитлеровцев.
   Чтобы избежать больших потерь, командир 10-го полка отказался от фронтальных атак на Ястрове. Он ввел в бой второй эшелон - батальон майора Внуковского, который нанес удар во фланг и тыл противника, что явилось для того полной неожиданностью. Дорога из Ястрове на запад оказалась в руках польских солдат. Теперь для отхода гитлеровцам оставался только путь на север - на Подгае, куда они и устремились.
   Ранним утром 2 февраля Ястрове было освобождено. В боях за него противник потерял более 350 солдат и офицеров. Поляки захватили богатые трофеи. Так, благодаря доблести солдат и офицеров 4-й дивизии открылся путь к главной позиции Померанского вала.
   А вот попытка генерала Бевзюка, комдива 1-й дивизии, с ходу овладеть Подгае успехом не увенчалась. Правда, 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала В. В. Крюкова уже обошел Подгае и пересек северо-западнее его единственную оставшуюся у немцев дорогу на север. Однако враг, опасаясь полного окружения, предпринял контратаку, потеснил кавалеристов и вернул дорогу. На беду, корпус также остался без горючего, и его артиллерия не могла двинуться с места.
   Штаб фронта приказал нам помочь советским воинам. В связи с этим я немедленно выехал на командный пункт генерала Бевзюка, где застал и генерала Крюкова. Втроем мы обсудили, как быстрее очистить дорогу и освободить Подгае. Договорились ударить по противнику одновременно с двух сторон, согласовали все вопросы взаимодействия.
   - Ну теперь фрицам несдобровать! - пробасил Крюков, убирая в планшет свою карту и подмигивая командиру 1-й дивизии. - Коль ударят одновременно польские рыцари и русские казаки, тевтоны дух испустят!
   * * *
   Я возвращался на КП армии затемно, машина осторожно шла по обледенелому и пустынному шоссе. Неожиданно за поворотом блеснуло пламя костра. Владек притормозил, и я направился к огню, намереваясь дать нахлобучку тем, кто нарушал маскировку. Вблизи костра виднелся сарай, из которого доносились чьи-то стоны. Перешагнув порог, я остановился в изумлении: на земле лежали раненые советские и польские солдаты и офицеры.
   Навстречу поднялась женщина в помятой шинели с погонами подпоручника с черным от копоти лицом. Представившись старшей операционной сестрой Червинской, она тут же обрушила на меня весь свой гнев.
   - Обывателю генерале, скажите откровенно, когда же наконец придут машины за ранеными? Говорят, нет горючего. Но ведь здесь люди умирают, а я ничем не могу им помочь... Надо найти горючее! Когда, наконец, кончится это безобразие? - Глаза ее наполнились слезами.
   Я опешил, а потом твердо пообещал:
   - Сейчас же приму меры... Ждите машины!
   - Спасибо! - вырвалось у нее, и она совсем по-детски вытерла слезы рукавом шинели.
   - Вы полька? - спросил я ее. - Где служите?
   - Полька, хотя родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде. Служу в 1-й польской дивизии имени Костюшко, в медсанбате...
   Я еще раз глянул на раненых и торопливо вышел из сарая. Чувствовал себя так, словно лично был виновен во всем этом, и, едва добравшись до Злотува, приказал немедленно отправить за ранеными все штабные машины...
   * * *
   2-го февраля стало наконец-то поступать горючее. Вскоре дивизионная артиллерия заняла огневые позиции.
   В первую дивизию прибыли, кроме того, дивизион самоходок и "катюши". Вот теперь уж противнику не удержать Подгае! И немцы словно подслушали мои мысли. Чуть стемнело, как зазвонил телефон и Бевзюк доложил:
   - Противник на машинах с зажженными фарами отходит на север... - В его голосе звучало и нервное возбуждение, и замешательство, в котором ощущалось сознание своей вины.
   - Прозевали! - в сердцах вырвалось у меня... - Это со стороны Ястрове на них жмет четвертая дивизия. Пользуйтесь ее успехом и скорее вперед! Наступайте немедленно!
   - Есть! - Бевзюк бросил трубку.
   Заговорили польские и советские пушки. Колонна войск и техники отходящего противника растянулась на несколько километров, и артиллеристы отвели душу после длительного вынужденного бездействия! Затем в атаку устремились наши пехотинцы и советские кавалеристы.
   * * *
   Бой за Подгае шел всю ночь: враг сопротивлялся упорно. Освободить село удалось только к полудню 3 февраля. Мы обнаружили там следы страшного преступления 5 пьяные эсэсовцы из 15-й дивизии СС опутали колючей проволокой захваченных в плен солдат из роты поручника Софки, втолкнули их в пустой амбар, облили керосином и сожгли заживо.
   Костюшковцы, освободившие городок, обнажив головы, почтили молчанием память зверски умерщвленных товарищей, давая мысленно клятву отомстить врагу и за это злодеяние.
   Фашисты понесли заслуженную кару. На поле боя у Подгае лежало почти 4 тысячи трупов вражеских солдат и офицеров. Лишь остатки дивизии СС спаслись бегством. Нам достались сотни автомашин и повозок, тысячи лошадей и другое военное имущество.
   Теперь полоса прикрытия Померанского вала была прорвана на всем фронте наступления польской армии, и полки устремились к главным оборонительным рубежам противника.
   Мы уже привыкли к тому, что в поселках и городках, которые мы занимали, почти не оставалось местных жителей: немцы уходили на запад вслед за отступавшими войсками. Они верили геббельсовской пропаганде, будто их ждет смерть от рук советских и польских солдат.
   Каково же было удивление польских воинов, когда в Подгае они обнаружили немало гражданского населения. Мужчины и женщины осторожно выглядывали из-за заборов и развалин, потом робко пошли навстречу. В переговоры вступил заместитель командира 3-го пехотного полка по политической части поручник Генрик Стунгур.
   - Идите сюда, - сказал он по-немецки. - Смелее, вас никто не тронет! Вы местные?
   В ответ прозвучала польская речь:
   - Да, пан офицер, мы из Подгае. Но мы поляки и поэтому решили остаться...
   - Поляки? - удивился поручник. - И много вас в городе?
   - Много, пан офицер, - ответил невысокого роста старичок, первым подошедший к поручнику. - Нех жие Польска! - Слезы катились по его морщинистому лицу.
   Да, это были поляки! Шли годы, а они не дали себя онемечить, не забыли родного языка, обычаев и культуры своего народа, жили надеждой, что придет час их освобождения. Нарушив строжайший приказ гитлеровских властей, они остались в Подгае, чтобы встретить своих избавителей у порога родного дома. Их встреча с советскими и польскими солдатами, освободившими этот старый славянский городок из вековой неволи, была теплой и волнующей.
   Тут же происходили сердечные беседы польских и советских воинов. Кавалеристы и жолнежи вспоминали прошлые совместные бои, пели общие песни. Любимец эскадрона запевала Степан Чухнов разыскал польского хорунжего Турманского и крепко с ним расцеловался.
   - Это же мой лучший друг, - говорил Чухнов товарищам казакам. - Мы с ним побратимы. Он еще в Белоруссии подобрал меня, раненного, и вынес с поля боя. То было на советской земле, а вот теперь воюем вместе на польской...
   На следующий день казаки и жолнежи вместе хоронили погибших товарищей. Ветер развевал два знамени - алое и бело-красное, под которым стояли, скорбно склонив головы, воины братских армий.
   Прогремел троекратный залп. Тронулись в путь конники-казаки. Пошли на запад и польские воины...
   Оперативная группа штаба армии перебазировалась в город Ястрове, поближе к передовым. Шла подготовка к боям за главную полосу Померанского вала.
   Командир 4-й дивизии Болеслав Кеневич, как всегда, проявил инициативу. Он не стал ожидать результатов боя за Ястрове, наращивал темпы продвижения дивизии на запад. 12-й полк, не теряя взаимодействия с фланговым полком 47-й советской армии, ночью 2 февраля с ходу овладел важным опорным пунктом противника - поселком Швеция и вышел к озерам Смольно, Любянка. Тем временем правее его 11-й пехотный полк выдвинулся к озеру Добре.
   Высланная вперед разведка подтвердила, что дивизия подошла к главной полосе гитлеровских укреплений. Оставалось лишь взять два последних пункта перед этой полосой - Кемпина и Здбице. Однако бои за Здбице затянулись. К тому же приданная дивизиям артиллерия не успела изготовиться к подавлению и уничтожению целей Померанского вала. Поэтому начало прорыва главной полосы укрепления пришлось перенести на 5 февраля. Солдаты 6-й дивизии, наступавшей в направлении Надажыце, наткнулись в лесу, близ Кломино, на бараки, обнесенные колючей проволокой и сторожевыми вышками. Из бараков на улицу высыпали истощенные и заросшие люди в рваной военной форме. Увидев на солдатах конфедератки и каски с белым орлом, они на мгновение насторожились, затем бросились к своим освободителям с криками радости.
   Когда-то в этом лагере содержалось до шести тысяч военнопленных офицеры армий различных стран. Теперь же находилось около двух тысяч главным образом поляки, а также югославы, американцы... Примерно четыре тысячи военнопленных гитлеровцы или уничтожили, или угнали на запад. Своего освобождения дождались лишь те, кому удалось симулировать болезнь либо спрятаться на территории лагеря.
   Вскоре двое офицеров, освобожденных из фашистского плена, посетили меня на командном пункте.
   - Подполковник польской армии командир кавалерийского полка Стефан Моссор, - представился высокий худощавый человек в изрядно потрепанном, залатанном, но тщательно вычищенном мундире.
   - Подполковник Кольб, офицер югославской армии, - доложил второй и по привычке щелкнул стоптанными каблуками.
   Я усадил их за стол, угостил консервами, хлебом и чаем. Завязалась беседа. Впрочем, больше говорили гости, я же слушал их горестные повествования.
   В этом лагере они, как и многие другие узники, пробыли всю войну. Последние недели особенно голодали и, разумеется, не получали никакой медицинской помощи. Люди гибли от истощения и болезней.
   - Мы уже потеряли всякую надежду на освобождение, - рассказывал Моссор. - В конце января комендант объявил военнопленным, что лагерь переводится в глубь Германии. "Пойдете пешком, - распорядился он. - Ведь вы, кажется, не хотели бы попасть в руки большевиков". Военнопленные догадывались, что дела фашистов плохи. В нашей польской группе был портативный радиоприемник, и мы, рискуя жизнью, слушали передачи из Советского Союза, Польши и других стран антигитлеровской коалиции. Знали об освобождении значительной части Польши, о деятельности Польского комитета Национального Освобождения, о том, что возрожденное Войско Польское плечом к плечу с Красной Армией сражается с гитлеровскими захватчиками... Поэтому-то значительная часть пленных офицеров не покинула лагерных бараков. У фашистов не хватило, к счастью, времени на расправу с непокорными.
   - Я не поверил себе, - продолжал Моссор, - когда увидел прекрасно вооруженных польских солдат, грозные танки и тяжелую артиллерию.
   - Это советская техника, - уточнил югославский офицер.
   - Вот именно, настоящих друзей узнают в беде, - подхватил Моссор. - Наш народ никогда этого не забудет...
   Несколько дней спустя на митинге в Ястрове, организованном узниками по случаю их освобождения, было решено послать председателю Крайовой Рады Народовой благодарственную депешу. Она заканчивалась словами:
   "Клянемся, что позор фашистского плена смоем своей кровью, борьбой и трудом во имя возрождения могучей демократической Польши, взаимодействующей с прогрессивными странами, сражающимися за свободу".
   В лагере томились в неволе и офицеры запаса, среди которых находился выдающийся польский писатель Леон Кручковский, а также писатель и публицист Станислав Рышард Добровольский. В армейской газете "Звыценжимы!"{25} появилась в те дни статья Леона Кручковского. Она заканчивалась словами:
   "Наверное, теперь даже для самых закоренелых противников перемен и прогресса стало понятным, что другой Польши быть не может и не будет...
   Из кошмара фашистской неволи освободил ее и возвращает к жизни солдат возрожденного Войска Польского в союзе со своим братом-славянином, солдатом Красной Армии".
   Через несколько недель мне довелось побывать в лагере возле Кломино. Его мрачные бараки пустовали: все способные носить оружие ушли с Войском Польским на запад, а больные и истощенные нашли приют в госпиталях.
   В одном из госпиталей лечился и Леон Кручковский. В Ястрове он часто навещал редакцию армейской газеты. И вот однажды мы встретились.
   - Никогда не забуду волнующей встречи с польскими жолнежами, - сказал мне Кручковский, и его лицо озарилось мягкой улыбкой. - Я имел счастье впервые увидеть нашу молодую армию в ее победоносных действиях под Надажыце. Внезапное ее появление было чудом. Так бывает в сказке, когда добрый волшебник убивает злого демона. Приятно, должно быть, командовать добрыми волшебниками в польских конфедератках?
   - Конечно, - улыбнулся я. - Но ведь и вы были офицером. В свое время тоже, надо думать, испытали эту радость?