Страница:
Между тем оперативная обстановка для нашей армии становилась все более сложной. В начале февраля она уже вела бои, будучи в окружении.
Предпринятое севернее и южнее нас наступление 30-й и 39-й армий отвлекло часть сил противника, но не устранило угрозы, нависшей над 29-й армией. Командующий войсками Калининского фронта приказал командарму 29-й пробиваться из окружения.
Генерал Швецов возложил на нашу дивизию задачу обеспечить отход штаба армии. Разведке удалось установить, что направление на Ступино, Прасеки прикрыто гитлеровцами менее прочно. Здесь и решено было прорываться в два перехода: в первую ночь достигнуть леса северо-западнее Ступино, а в следующую - соединиться с войсками фронта. Все обошлось как нельзя лучше. Помогла небольшая военная хитрость. Когда командир 653-го полка подполковник Лебедев доложил, что с участка обороны его полка гитлеровцы отвели свои войска, оставив лишь дозоры, мне пришла в голову мысль бросить на этот участок отряд лыжников, чтобы имитировать прорыв. Гитлеровцы, рассуждал я, наверняка закроют брешь войсками, сняв их с соседних участков, в том числе и с направления Ступино, Прасеки. В последующем именно так все и произошло. Почти не вступая в соприкосновение с противником, соединения и штаб 29-й армии вышли из окружения и вновь заняли оборонительные рубежи. 185-я стрелковая сосредоточилась юго-западнее села Прасеки. Там я узнал, что нас передали в состав 19-й армии и что мне присвоено звание полковника.
Конечно, в период неблагоприятной обстановки перед командиром порой встает крайне трудная, даже непосильная задача. И если в силу ряда причин она оказывалась невыполненной, командиру крепко доставалось от старшего начальника. Весной 1942 года нечто подобное случилось и со мной. Сперва меня похвалили, назначили командиром соединения, а через два месяца без достаточных на то оснований переместили на скромную штабную должность. Поводом к тому послужили неудачные действия отдельных подразделений дивизии: вводя в бой танки, гитлеровцы вернули назад два села из тех, что были освобождены нами в период наступления.
Одно из них - село Б. Васильевка - оборонял стрелковый взвод, других сил не было: дивизия оборонялась на широком фронте. Противник силою до батальона пехоты при поддержке танков внезапно атаковал Б. Васильевку и после упорного боя овладел ею. Бойцы взвода отважно сражались с врагом и отошли лишь тогда, когда в нем осталось всего семь человек, притом все раненые.
Пришлось обратиться к командующему Калининским фронтом генерал-полковнику И. С. Коневу. Иван Степанович внимательно меня выслушал. 3 июня я вступил в командование 220-й стрелковой дивизией, входившей в 30-ю армию.
Дивизия, будучи в резерве, располагалась в лесах неподалеку от села Коробово. Времени было достаточно, и я хорошо ознакомился с состоянием полков, в чем большую помощь оказали военком дивизии старший батальонный комиссар Л. Ф. Борисов и начальник штаба полковник В. К. Гуряшин. Дивизия, как и все войска Калининского фронта, напряженно готовилась ко второму (летнему) периоду Ржевской операции. Широко развернулась партийно-политическая работа, проводились учения и тренировки, подвозились материально-технические средства, боеприпасы, горючее, продовольствие.
Мне представилась возможность тщательно ознакомиться с полосой обороны 183-й стрелковой дивизии, которую мы должны были в скором времени сменить. По ту сторону фронта, на рубеже Дунилово, Макарово, Киево, стояли 481-й и 476-й полки 256-й немецкой пехотной дивизии. По всему чувствовалось, что противник не сидит сложа руки: его оборона, система огня непрерывно совершенствовались, велась наземная и воздушная разведка.
Я не мог не убедиться, что район предстоящих действий крайне не благоприятствовал наступлению, особенно для танков и артиллерии. Кругом простиралась низменная, заболоченная, кое-где поросшая мелким кустарником равнина. Под верхним слоем земли скрывались торфяные болота. В ненастную погоду они превращались в зыбкую трясину. Поэтому я приказал саперам спешно сбивать деревянные настилы, плести камышовые маты и готовить другие подручные средства, повышающие проходимость боевой техники.
В ночь на 29 июля мы сменили 183-ю стрелковую.
На беду, как я того и опасался, погода вдруг испортилась. Проливной дождь ни на минуту не прекращался вплоть до 1 августа. Артиллерия и повозки с боеприпасами вязли в грязи по ступицы колес. Автомашины приходилось вытаскивать из трясины тракторами, которых у нас было очень мало. Из приданной нам танковой бригады на исходный рубеж для атаки вышли только семь тридцатьчетверок: остальные застряли в болотах. Дождь прекратился лишь за несколько часов до начала наступления, и над равниной навис густой туман, лишив нас обещанной авиационной поддержки.
На рассвете, после непродолжительной артиллерийской подготовки, стрелковые полки начали наступление на Бельково. Из-за тумана артиллерия не смогла сопровождать пехотные цепи огневым валом, и атака вскоре захлебнулась. На низменной открытой равнине стрелки были как на ладони. Было невозможно зарыться в землю: окопы тут же заливала грунтовая вода.
Меня вызвал к телефону командующий войсками фронта И. С. Конев, находившийся на КП 30-й армии.
- Почему не используете приданную вам танковую бригаду? - спросил он.
- Почти все танки застряли в болотах, - ответил я.
- Так вытаскивайте их и сами ведите в атаку, а за ними подтяните и пехоту!
К повторной атаке удалось подготовить только четыре машины. Выполняя приказ командующего в буквальном смысле, я сел в ведущий танк, приказав командиру 673-го стрелкового полка подполковнику Максимову продвигать свои батальоны за нами и броском овладеть Бельково, после чего должны были перейти в наступление два других полка.
Местность не позволяла маневрировать танкам, и все же нам удалось достичь северо-западной окраины Бельково. Однако противник, поставив плотную завесу артиллерийского и минометного огня, отсек нашу пехоту, вынудив ее залечь. Продолжать атаку силами четырех танков уже не было смысла, и я приказал экипажам вести по врагу огонь с места. К несчастью, боевая машина, в которой я находился, при развороте провалилась гусеницей в глубокую траншею и осела днищем на грунт. Все попытки выбраться из траншеи были безуспешны. Тогда я по радио известил о случившемся подполковника Максимова, но он, раненный, выбыл из строя. Видимо, меня услышали фашисты: к танку начали подбираться небольшие их группы. Пришлось открыть крышку люка и забросать врага гранатами.
"Так мы долго не продержимся. Гитлеровцы подожгут танк или подтянут пушку и расстреляют его, - размышлял я. - Что же делать?!"
Немцы вновь попытались блокировать танк. Похоже, они хотели захватить нас в плен.
- Необходимо кому-то пробраться к нашим и привести подмогу. Есть добровольцы? - спросил я.
Первым отозвался командир танковой роты.
- Я мигом вернусь и выручу вас, - заверил он и вылез из танка. Однако, как выяснилось позже, добраться до своих ему не удалось: смельчака догнала вражеская пуля...
В стальной коробке нас осталось четверо - три члена экипажа и я. В танке был запас гранат, ими и отбивались до наступления темноты. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется жив, напишет родным погибших{3}.
Наступила ночь. Все мы были легко ранены, но не теряли присутствия духа. Я приказал наглухо задраить люки и ждать помощи.
Где-то около полуночи один из батальонов 673-го стрелкового полка прорвался к нашему танку. Снаружи послышался знакомый голос комбата майора Н. И. Глухова. Свои! Глухов передал, что командующий войсками фронта приказал мне немедленно с НП соседней бригады доложить о себе.
Через каких-нибудь полчаса я уже был на НП бригады. Но едва успел сказать в телефонную трубку несколько фраз, как связь прервалась. Затем послышался голос начальника штаба армии генерала Г. И. Хетагурова.
- Берите управление дивизией в свои руки, - успокоил меня Георгий Иванович.
* * *
Вскоре, получив пополнение, мы снова перешли в наступление. В результате двухдневных боев части дивизии овладели деревней Харино и ворвались в Бельково, уничтожив около 700 солдат и офицеров противника и захватив значительные трофеи. Развивая успех, полки освободили несколько населенных пунктов, вышли на западный берег реки Бойня и овладели полевым аэродромом врага, захватив 15 исправных самолетов. В этом бою погиб командир 653-го стрелкового полка подполковник Курчин. Контузило и меня, но я продолжал командовать дивизией, которая выдвинулась к военному городку вблизи Ржева и овладела перекрестком железных дорог южнее его.
В течение нескольких дней 220-я вела ожесточенные бои за сильно укрепленный военный городок. Пал смертью храбрых майор А. С. Абрамов, командовавший 673-м стрелковым полком после ранения Максимова. Второй раз контуженный, попал в медсанбат и я.
Бои на подступах к Ржеву, тяжелые и кровопролитные, продолжались вплоть до марта 1943 года. Мы потеряли здесь многих боевых друзей и товарищей, в том числе командира батальона 673-го полка лейтенанта Виктора Гастелло, брата Героя Советского Союза Николая Гастелло.
В ходе боевых действий в феврале 1943 года советские войска, по существу, охватили Ржев с трех сторон. Однако наше командование не предпринимало действий к полному окружению противника и штурма города, превращенного фашистами в крепость, и, думается, потому, что это потребовало бы больших жертв с нашей стороны. В сложившейся обстановке гитлеровцы и сами неизбежно должны были оставить город, чтобы не попасть в котел, и мы ждали этого момента в готовности немедленно перейти к решительному преследованию врага.
В конце февраля линию фронта на участке нашей дивизии перешел житель из Ржева. Бойцы привели его ко мне. До войны он работал слесарем на водонапорной башне. И вот теперь ему стало известно, что фашистским саперам приказано подготовить к взрыву водонапорную башню, так как в первых числах марта намечается отход их войск из города. Готовили к взрыву и церковь, превращенную гитлеровцами в тюрьму, где томилось до пятисот советских граждан.
Обо всем этом я немедленно доложил новому командарму 30-й генерал-лейтенанту В. Я. Колпакчи.
- А что вы намерены делать, генерал? - спросил он{4}.
- Уверен, что перебежчик наш человек, патриот и говорит правду...
И я вкратце изложил командарму свою задумку: в каждом полку сформировать лыжный отряд автоматчиков в готовности к немедленным действиям. Преследование врага вести по параллельным маршрутам, по снежной целине, с тем чтобы обойти его с флангов и захватить станцию Мончалово. В передовых отрядах иметь артиллерийских разведчиков с рациями для корректирования огня нашей артиллерии.
- Действуйте! - согласился командарм. - Следите за режимом артиллерийского огня противника и системой его световых сигналов: начало общего отхода немцы, безусловно, обозначат сериями ракет. Активизируйте и разведку, пусть она не смыкает глаз!
Жителя Ржева, фамилию которого, к сожалению, не помню, я попросил вернуться в город и принять все меры к тому, чтобы предотвратить взрыв церкви (на водонапорной башне, по его словам, ему появляться было уже нельзя). Не знаю, он ли этому способствовал вместе с другими русскими патриотами или же просто оккупанты не успели осуществить свой зловещий замысел, но, отступая, они оставили церковь целой, превратив в руины водонапорную башню.
В ночь на 3 марта наши наблюдатели действительно засекли изменения в системе использования противником сигнальных средств: в глубине вражеской обороны вдруг начали взмывать к небу оранжевые ракеты. Тотчас последовало подтверждение от разведки: гитлеровцы покидают свои позиции. Командиры полков немедленно бросили в дело лыжные отряды. Те выполнили возложенную на них задачу блестяще. Для гитлеровцев потеря станции Мончалово явилась полной неожиданностью, и их отход на этом участке превратился в паническое бегство.
Вслед за передовыми лыжными отрядами перешли к преследованию врага и главные силы дивизии. В районе села Осуга и станции Холм Жарковский гитлеровцы попытались оказать организованное сопротивление. Однако лыжный отряд автоматчиков во главе со смелым и энергичным командиром 653-го стрелкового полка майором Г. В. Сковородкиным лесом обошел противника и взорвал железнодорожный путь в его тылу. Бросив на станции Холм Жарковский десять эшелонов с боевой техникой и различным военным имуществом, оккупанты вновь покатились на запад.
Части армии преследовали их до рубежа Духовщина - Сафоново. Перед нами открывался путь на Смоленск.
Глава четвертая.
Взламывая оборону врага
12 марта 1943 года была освобождена Вязьма.
Отступая в условиях весенней распутицы, противник бросал застрявшую боевую технику и транспортные машины. Постепенно, однако, стали выдыхаться и наши части: отставали тылы. В конце концов на рубеже Рибишево, Сафоново, Милятино 31-я армия, в состав которой входила теперь наша дивизия, перешла к обороне.
Сразу же активизировалась разведка: требовалось самым детальным образом выявить силы врага и систему его укреплений. Вскоре было установлено, что перед нами две оборонительные полосы глубиной до 12-15 километров каждая, причем главная полоса имела три позиции с широко развитой системой траншей и множеством опорных пунктов. На отдельных участках третья позиция была усилена глубоким противотанковым рвом.
Передний край противника на всем протяжении имел два ряда проволочных заграждений и сплошные минные поля шириною до 200 метров. Все это прикрывалось огнем пулеметов, установленных в бронированных колпаках. Населенные пункты, как правило, были подготовлены к круговой обороне.
Гитлеровское командование, создавая оборонительный рубеж, не без основания опасалось прорыва наших войск к Смоленску. И это опасение в конечном счете оправдалось. Но весной 1943 года у нас не хватало для прорыва ни сил, ни средств. Следовало прежде всего подтянуть тылы. Дело в том, что в результате дружного таяния снегов торфяная почва превратилась в зыбь, через которую не могли пройти ни повозки, ни машины, ни даже танки.
И все же как-то надо было выходить из положения. Я собрал начальников служб дивизии и командиров частей. Было решено проложить своими силами железнодорожную узкоколейку и обеспечить по ней подвоз боеприпасов, оружия и продовольствия. Для строительства путей использовались рельсы и шпалы, штабеля которых сохранились и были обнаружены в лесах: когда-то тут велись лесоразработки, действовала узкоколейная дорога. Одновременно я обратился к командующему 31-й армией генерал-майору В. А. Глуздовскому с просьбой организовать переброску грузов срочной необходимости транспортной авиацией, на что он дал свое согласие. Надо было, наконец, срочно изыскать фураж: в дивизии начался падеж лошадей. Бойцы собирали прошлогодний камыш, раскрывали соломенные крыши бесхозных построек... Тем кони и кормились.
В те дни работники штаба, политотдела и я почти безвыездно находились в подразделениях, личный состав которых оборудовал опорные пункты. На деревьях сооружались наблюдательные вышки и ячейки для снайперов. Совершенствовалась система артиллерийского и пулеметного огня.
* * *
Поздно вечером мы с командующим артиллерией полковником Б. П. Чернобаевым включили радиоприемник. Передавали, как всегда, информацию о положении на фронтах. Затем диктор сообщил взволновавшую меня новость: в Москве состоялась конференция граждан польской национальности, на которой был организован Союз польских патриотов (СПП) под председательством известной польской писательницы Ванды Василевской. Его задачей провозглашалось объединение поляков - верных друзей СССР, готовых с оружием в руках сражаться против общего врага - гитлеровских захватчиков.
Мне запомнился пламенный призыв, с которым Ванда Василевская обратилась ко всем своим землякам, находившимся в Советской России: "В Польшу, на Родину, к родным очагам, - говорила она, - ведет одна дорога - дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на Родину идет именно отсюда - из советской земли.
Мы верим, что в ближайшее время сможем под польскими знаменами, плечом к плечу с Красной Армией доказать с оружием в руках нашу любовь к Польше и наше право на Польшу. Будьте же достойны Родины, которая четвертый год борется с оккупантами, обливаясь кровью!.."
Эти слова глубоко запали в мою душу. Признаюсь, я не скоро уснул в ту ночь. Думалось о далеком детстве, впечатляющих рассказах Яна Новака о стране моих предков, ее красивых городах, о тяжелой судьбе польского народа, изнывавшего под тяжким гнетом фашистских захватчиков. И в памяти ожили картины встреч на фронтовых дорогах с поляками, которые горячо желали воевать бок о бок с воинами Красной Армии.
...Осень 1941 года. Поезд мчал нас на Урал, к месту формирования дивизии. Ночь. Короткая остановка в Куйбышеве. В купе было душно, я накинул на плечи шинель и вышел из вагона. За мной последовал один из попутчиков, еще молодой авиатор. На перроне было безлюдно.
- Смотрите! - вдруг тронул меня за локоть летчик и показал в полутьму, где виднелись две фигуры в необычной военной форме и странных фуражках.
- Конфедератки! - сказал я. - Да это же польские солдаты!
Мы подошли ближе, и поляки поприветствовали нас. На рукавах их шинелей темнели повязки с надписью по-польски: "Инспекционный"{5}.
- Где-то поблизости формируется армия генерала Андерса, - заметил мой сосед.
Я хотел было поговорить с поляками, но в этот момент раздался гудок паровоза. Пришлось поспешно вернуться в вагон. И в первый раз за всю поездку мне пришлось пожалеть о краткости остановки.
Зато я был вознагражден в Челябинске, куда поезд прибыл днем. Мы прошлись по платформе, заглянули в здание вокзала.
Сзади вдруг послышалась польская речь, и я оглянулся. К вокзалу направлялась группа мужчин.
- Плютуновый!{6} - крикнул один из них. - Принимай пополнение.
Навстречу им уже спешили двое военных в польской форме, один из которых носил на погонах три нашивки.
Проводив прибывших на вокзал, они сразу же вернулись. Я спросил сержанта, откуда они здесь взялись.
- О-о! - вырвалось у того. - Пан майор говорит по-польски?
Оказалось, что мы встретили польский дежурный пост, который направлял добровольцев-соотечественников на сборные пункты формировавшейся польской армии. Такие посты имелись в те дни на многих железнодорожных станциях Урала. Известие о том, что эта армия начнет боевые действия против гитлеровских войск, наполнило мое сердце радостью. Что касается наших собеседников, то они хотели попасть на фронт как можно скорее, чтобы продолжить битву с врагами своей многострадальной родины. Мы расстались друзьями с мыслью о том, что, может быть, в самом скором времени еще встретимся где-нибудь на фронте.
Встреча, однако, состоялась снова в Челябинске, на том же перроне, когда я, закончив формирование дивизии, возвращался в Подмосковье, где в то время шли напряженнейшие бои. Поляк-сержапт с красной повязкой на рукаве сразу узнал меня:
- Мое ушановане, пане пулковнику!{7} - сразу же повысил он меня в звании, и его лицо расплылось в улыбке.
- Дзень добры, пане плютуновы! - в тон ему ответил я, крепко пожимая как старому знакомому руку. - Как дела? Скоро ли встретимся на фронте?
- Не знаю, когда встретимся, - помрачнел мой знакомый. - И встретимся ли вообще.
- Что такое? Почему такой пессимизм? - продолжал расспрашивать я.
- У нас говорят, что генерал Андерс воевать против немцев не хочет, понизив голос, сказал плютуновыq.
- Как так? - возмутился я. - Не верю. Это - сплетни! Для чего же формируется польская армия, как не для борьбы с фашизмом? Может, у вас людей еще не хватает?
- Людей-то достаточно. Но, говорят, пане пулковнику, будто нас направят потом не на запад, на фронт, а... на юг!
Гудок паровоза не дал нам закончить беседу: мне нужно было спешить к своему вагону. Однако позже я много раз вспоминал слова этого поляка.
...И под Ржевом, в одной из солдатских землянок, я неожиданно услышал польскую речь. Сидя на нарах, молодой солдат, только что прибывший с пополнением из Сибири, читал стихотворение о Варшаве на польском языке. Присев на корточки, его друзья внимательно вслушивались в незнакомые слова, произносимые сибиряком с русским акцентом. Я, естественно, поинтересовался, откуда он знает польское стихотворение. Боец рассказал, что на заводе, где он раньше работал, у него был хороший друг по имени Тадек, беженец из Варшавы, страстно влюбленный в свой город. Он и передал ему стихотворение, написанное русским алфавитом, прося сохранить до встречи в освобожденной Варшаве.
- И таких, как он, поляков в Сибири, на Урале, в Казахстане очень много, - добавил молодой солдат. - Они каждый день измеряют по карте расстояние от линии нашего фронта до польской столицы.
- А чего там вымерять и ждать, - заговорили бойцы. - Шли бы вместе с нами и били фашистов!
Я рассказал тогда им все, что знал сам о поляках, оказавшихся на территории нашей страны. С первых дней войны многие из них добровольно шли в военкоматы с просьбой отправить их в действующую армию. Но им отказывали в этом: существовала договоренность с эмигрантским правительством Сикорского, по которой поляков могли призывать только в польскую армию Андерса. Ее формирование производилось на нашей территории. Совместно с нашими войсками она -должна была потом сражаться против немецко-фашистских захватчиков на советско-германском фронте. Было обусловлено, что в оперативном отношении все польские формирования подчинялись Верховному Главнокомандованию Красной Армии.
Численность их первоначально определялась в 30 тысяч, а позже была доведена до 96 тысяч человек. Создание армии предполагалось закончить к 1 октября 1941 года. По мере своей готовности дивизии должны были немедленно следовать на фронт.
Генерал Андерс был назначен командующим армией по рекомендации и настоянию польского правительства в Лондоне. Расскажу подробно, что это за человек, поскольку мне удалось ознакомиться с его биографией.
В 1920 году, командуя кавалерийской бригадой в армии белополяков, Андерс участвовал в "походе на Киев", во время которого прославился своей жестокостью. Казенные деньги он беззастенчиво тратил на кутежи, а интендантский фураж - на корм скаковым лошадям из собственной конюшни. Из-за различных злоупотреблений он не задерживался подолгу на одном месте службы, даже в условиях той коррупции, которая царила среди военного руководства панской Польши.
В сентябре 1939 года во время освободительного похода Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию Андерс оказался в районе Самбора.
Генерал армии И. В. Тюленев, чьи войска участвовали в этом походе, рассказывал мне позже о встрече с Андерсом во Львове. На вопрос Ивана Владимировича, в чем причина разгрома польской армии фашистскими войсками, Андерс неохотно процедил:
- Нас предали Англия и Франция...
- Почему же вы отклонили предложенную вам помощь СССР? - спросил Тюленев.
- Нашими союзниками были Англия и Франция...
Характерно, что и в дальнейшем, будучи уже командующим польской армией на территории Советского Союза, Андерс всецело считал себя подвластным воле союзников, которые, по его же словам, предали в тяжелый час Польшу, тогда как к Советской стране относился явно враждебно.
В составе эмигрантского правительства Сикорского в Лондоне были люди, питавшие симпатии к Андерсу. Один из них - епископ Гавлина начал свою военную карьеру унтер-офицером немецкой армии во время первой мировой войны. Позже, окончив духовную академию, он стал ксендзом в польской армии, а впоследствии различными путями добился поста военного бискупа{8}. Гавлина и предложил Андерса на должность командующего польской армией в СССР.
Приятелем Андерса оказался и другой соратник Сикорского - профессор Станислав Кот, ставший потом польским послом в Москве. Так благодаря влиятельным друзьям командир бригады стал командующим армией.
После того как в армию прибыли другие польские генералы из числа интернированных в СССР, между ними началась грызня. Каждый был недоволен своим новым положением. Особенно яростная склока разгорелась между Карасевичем-Токожевским и Андерсом. В перепалках и пересудах генералы предавали огласке темные делишки, копались в родословной друг друга.
На посту командующего Андерс, по старой привычке, повел разгульную жизнь, тратя большие средства на приемы и изысканные обеды. А позже вообще пустился на всякие грязные махинации: подставные доверенные лица скупали для него на казенные деньги золото, бриллианты, иностранную валюту. Ценности переправлялись за границу и вкладывались там в иностранные банки.
О лицемерии и коварстве Андерса, о его отношении к советским властям поведал мне Зигмунд Берлинг, занимавший в то время пост начальника штаба 5-й дивизии и часто встречавшийся с Андерсом.
Предпринятое севернее и южнее нас наступление 30-й и 39-й армий отвлекло часть сил противника, но не устранило угрозы, нависшей над 29-й армией. Командующий войсками Калининского фронта приказал командарму 29-й пробиваться из окружения.
Генерал Швецов возложил на нашу дивизию задачу обеспечить отход штаба армии. Разведке удалось установить, что направление на Ступино, Прасеки прикрыто гитлеровцами менее прочно. Здесь и решено было прорываться в два перехода: в первую ночь достигнуть леса северо-западнее Ступино, а в следующую - соединиться с войсками фронта. Все обошлось как нельзя лучше. Помогла небольшая военная хитрость. Когда командир 653-го полка подполковник Лебедев доложил, что с участка обороны его полка гитлеровцы отвели свои войска, оставив лишь дозоры, мне пришла в голову мысль бросить на этот участок отряд лыжников, чтобы имитировать прорыв. Гитлеровцы, рассуждал я, наверняка закроют брешь войсками, сняв их с соседних участков, в том числе и с направления Ступино, Прасеки. В последующем именно так все и произошло. Почти не вступая в соприкосновение с противником, соединения и штаб 29-й армии вышли из окружения и вновь заняли оборонительные рубежи. 185-я стрелковая сосредоточилась юго-западнее села Прасеки. Там я узнал, что нас передали в состав 19-й армии и что мне присвоено звание полковника.
Конечно, в период неблагоприятной обстановки перед командиром порой встает крайне трудная, даже непосильная задача. И если в силу ряда причин она оказывалась невыполненной, командиру крепко доставалось от старшего начальника. Весной 1942 года нечто подобное случилось и со мной. Сперва меня похвалили, назначили командиром соединения, а через два месяца без достаточных на то оснований переместили на скромную штабную должность. Поводом к тому послужили неудачные действия отдельных подразделений дивизии: вводя в бой танки, гитлеровцы вернули назад два села из тех, что были освобождены нами в период наступления.
Одно из них - село Б. Васильевка - оборонял стрелковый взвод, других сил не было: дивизия оборонялась на широком фронте. Противник силою до батальона пехоты при поддержке танков внезапно атаковал Б. Васильевку и после упорного боя овладел ею. Бойцы взвода отважно сражались с врагом и отошли лишь тогда, когда в нем осталось всего семь человек, притом все раненые.
Пришлось обратиться к командующему Калининским фронтом генерал-полковнику И. С. Коневу. Иван Степанович внимательно меня выслушал. 3 июня я вступил в командование 220-й стрелковой дивизией, входившей в 30-ю армию.
Дивизия, будучи в резерве, располагалась в лесах неподалеку от села Коробово. Времени было достаточно, и я хорошо ознакомился с состоянием полков, в чем большую помощь оказали военком дивизии старший батальонный комиссар Л. Ф. Борисов и начальник штаба полковник В. К. Гуряшин. Дивизия, как и все войска Калининского фронта, напряженно готовилась ко второму (летнему) периоду Ржевской операции. Широко развернулась партийно-политическая работа, проводились учения и тренировки, подвозились материально-технические средства, боеприпасы, горючее, продовольствие.
Мне представилась возможность тщательно ознакомиться с полосой обороны 183-й стрелковой дивизии, которую мы должны были в скором времени сменить. По ту сторону фронта, на рубеже Дунилово, Макарово, Киево, стояли 481-й и 476-й полки 256-й немецкой пехотной дивизии. По всему чувствовалось, что противник не сидит сложа руки: его оборона, система огня непрерывно совершенствовались, велась наземная и воздушная разведка.
Я не мог не убедиться, что район предстоящих действий крайне не благоприятствовал наступлению, особенно для танков и артиллерии. Кругом простиралась низменная, заболоченная, кое-где поросшая мелким кустарником равнина. Под верхним слоем земли скрывались торфяные болота. В ненастную погоду они превращались в зыбкую трясину. Поэтому я приказал саперам спешно сбивать деревянные настилы, плести камышовые маты и готовить другие подручные средства, повышающие проходимость боевой техники.
В ночь на 29 июля мы сменили 183-ю стрелковую.
На беду, как я того и опасался, погода вдруг испортилась. Проливной дождь ни на минуту не прекращался вплоть до 1 августа. Артиллерия и повозки с боеприпасами вязли в грязи по ступицы колес. Автомашины приходилось вытаскивать из трясины тракторами, которых у нас было очень мало. Из приданной нам танковой бригады на исходный рубеж для атаки вышли только семь тридцатьчетверок: остальные застряли в болотах. Дождь прекратился лишь за несколько часов до начала наступления, и над равниной навис густой туман, лишив нас обещанной авиационной поддержки.
На рассвете, после непродолжительной артиллерийской подготовки, стрелковые полки начали наступление на Бельково. Из-за тумана артиллерия не смогла сопровождать пехотные цепи огневым валом, и атака вскоре захлебнулась. На низменной открытой равнине стрелки были как на ладони. Было невозможно зарыться в землю: окопы тут же заливала грунтовая вода.
Меня вызвал к телефону командующий войсками фронта И. С. Конев, находившийся на КП 30-й армии.
- Почему не используете приданную вам танковую бригаду? - спросил он.
- Почти все танки застряли в болотах, - ответил я.
- Так вытаскивайте их и сами ведите в атаку, а за ними подтяните и пехоту!
К повторной атаке удалось подготовить только четыре машины. Выполняя приказ командующего в буквальном смысле, я сел в ведущий танк, приказав командиру 673-го стрелкового полка подполковнику Максимову продвигать свои батальоны за нами и броском овладеть Бельково, после чего должны были перейти в наступление два других полка.
Местность не позволяла маневрировать танкам, и все же нам удалось достичь северо-западной окраины Бельково. Однако противник, поставив плотную завесу артиллерийского и минометного огня, отсек нашу пехоту, вынудив ее залечь. Продолжать атаку силами четырех танков уже не было смысла, и я приказал экипажам вести по врагу огонь с места. К несчастью, боевая машина, в которой я находился, при развороте провалилась гусеницей в глубокую траншею и осела днищем на грунт. Все попытки выбраться из траншеи были безуспешны. Тогда я по радио известил о случившемся подполковника Максимова, но он, раненный, выбыл из строя. Видимо, меня услышали фашисты: к танку начали подбираться небольшие их группы. Пришлось открыть крышку люка и забросать врага гранатами.
"Так мы долго не продержимся. Гитлеровцы подожгут танк или подтянут пушку и расстреляют его, - размышлял я. - Что же делать?!"
Немцы вновь попытались блокировать танк. Похоже, они хотели захватить нас в плен.
- Необходимо кому-то пробраться к нашим и привести подмогу. Есть добровольцы? - спросил я.
Первым отозвался командир танковой роты.
- Я мигом вернусь и выручу вас, - заверил он и вылез из танка. Однако, как выяснилось позже, добраться до своих ему не удалось: смельчака догнала вражеская пуля...
В стальной коробке нас осталось четверо - три члена экипажа и я. В танке был запас гранат, ими и отбивались до наступления темноты. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется жив, напишет родным погибших{3}.
Наступила ночь. Все мы были легко ранены, но не теряли присутствия духа. Я приказал наглухо задраить люки и ждать помощи.
Где-то около полуночи один из батальонов 673-го стрелкового полка прорвался к нашему танку. Снаружи послышался знакомый голос комбата майора Н. И. Глухова. Свои! Глухов передал, что командующий войсками фронта приказал мне немедленно с НП соседней бригады доложить о себе.
Через каких-нибудь полчаса я уже был на НП бригады. Но едва успел сказать в телефонную трубку несколько фраз, как связь прервалась. Затем послышался голос начальника штаба армии генерала Г. И. Хетагурова.
- Берите управление дивизией в свои руки, - успокоил меня Георгий Иванович.
* * *
Вскоре, получив пополнение, мы снова перешли в наступление. В результате двухдневных боев части дивизии овладели деревней Харино и ворвались в Бельково, уничтожив около 700 солдат и офицеров противника и захватив значительные трофеи. Развивая успех, полки освободили несколько населенных пунктов, вышли на западный берег реки Бойня и овладели полевым аэродромом врага, захватив 15 исправных самолетов. В этом бою погиб командир 653-го стрелкового полка подполковник Курчин. Контузило и меня, но я продолжал командовать дивизией, которая выдвинулась к военному городку вблизи Ржева и овладела перекрестком железных дорог южнее его.
В течение нескольких дней 220-я вела ожесточенные бои за сильно укрепленный военный городок. Пал смертью храбрых майор А. С. Абрамов, командовавший 673-м стрелковым полком после ранения Максимова. Второй раз контуженный, попал в медсанбат и я.
Бои на подступах к Ржеву, тяжелые и кровопролитные, продолжались вплоть до марта 1943 года. Мы потеряли здесь многих боевых друзей и товарищей, в том числе командира батальона 673-го полка лейтенанта Виктора Гастелло, брата Героя Советского Союза Николая Гастелло.
В ходе боевых действий в феврале 1943 года советские войска, по существу, охватили Ржев с трех сторон. Однако наше командование не предпринимало действий к полному окружению противника и штурма города, превращенного фашистами в крепость, и, думается, потому, что это потребовало бы больших жертв с нашей стороны. В сложившейся обстановке гитлеровцы и сами неизбежно должны были оставить город, чтобы не попасть в котел, и мы ждали этого момента в готовности немедленно перейти к решительному преследованию врага.
В конце февраля линию фронта на участке нашей дивизии перешел житель из Ржева. Бойцы привели его ко мне. До войны он работал слесарем на водонапорной башне. И вот теперь ему стало известно, что фашистским саперам приказано подготовить к взрыву водонапорную башню, так как в первых числах марта намечается отход их войск из города. Готовили к взрыву и церковь, превращенную гитлеровцами в тюрьму, где томилось до пятисот советских граждан.
Обо всем этом я немедленно доложил новому командарму 30-й генерал-лейтенанту В. Я. Колпакчи.
- А что вы намерены делать, генерал? - спросил он{4}.
- Уверен, что перебежчик наш человек, патриот и говорит правду...
И я вкратце изложил командарму свою задумку: в каждом полку сформировать лыжный отряд автоматчиков в готовности к немедленным действиям. Преследование врага вести по параллельным маршрутам, по снежной целине, с тем чтобы обойти его с флангов и захватить станцию Мончалово. В передовых отрядах иметь артиллерийских разведчиков с рациями для корректирования огня нашей артиллерии.
- Действуйте! - согласился командарм. - Следите за режимом артиллерийского огня противника и системой его световых сигналов: начало общего отхода немцы, безусловно, обозначат сериями ракет. Активизируйте и разведку, пусть она не смыкает глаз!
Жителя Ржева, фамилию которого, к сожалению, не помню, я попросил вернуться в город и принять все меры к тому, чтобы предотвратить взрыв церкви (на водонапорной башне, по его словам, ему появляться было уже нельзя). Не знаю, он ли этому способствовал вместе с другими русскими патриотами или же просто оккупанты не успели осуществить свой зловещий замысел, но, отступая, они оставили церковь целой, превратив в руины водонапорную башню.
В ночь на 3 марта наши наблюдатели действительно засекли изменения в системе использования противником сигнальных средств: в глубине вражеской обороны вдруг начали взмывать к небу оранжевые ракеты. Тотчас последовало подтверждение от разведки: гитлеровцы покидают свои позиции. Командиры полков немедленно бросили в дело лыжные отряды. Те выполнили возложенную на них задачу блестяще. Для гитлеровцев потеря станции Мончалово явилась полной неожиданностью, и их отход на этом участке превратился в паническое бегство.
Вслед за передовыми лыжными отрядами перешли к преследованию врага и главные силы дивизии. В районе села Осуга и станции Холм Жарковский гитлеровцы попытались оказать организованное сопротивление. Однако лыжный отряд автоматчиков во главе со смелым и энергичным командиром 653-го стрелкового полка майором Г. В. Сковородкиным лесом обошел противника и взорвал железнодорожный путь в его тылу. Бросив на станции Холм Жарковский десять эшелонов с боевой техникой и различным военным имуществом, оккупанты вновь покатились на запад.
Части армии преследовали их до рубежа Духовщина - Сафоново. Перед нами открывался путь на Смоленск.
Глава четвертая.
Взламывая оборону врага
12 марта 1943 года была освобождена Вязьма.
Отступая в условиях весенней распутицы, противник бросал застрявшую боевую технику и транспортные машины. Постепенно, однако, стали выдыхаться и наши части: отставали тылы. В конце концов на рубеже Рибишево, Сафоново, Милятино 31-я армия, в состав которой входила теперь наша дивизия, перешла к обороне.
Сразу же активизировалась разведка: требовалось самым детальным образом выявить силы врага и систему его укреплений. Вскоре было установлено, что перед нами две оборонительные полосы глубиной до 12-15 километров каждая, причем главная полоса имела три позиции с широко развитой системой траншей и множеством опорных пунктов. На отдельных участках третья позиция была усилена глубоким противотанковым рвом.
Передний край противника на всем протяжении имел два ряда проволочных заграждений и сплошные минные поля шириною до 200 метров. Все это прикрывалось огнем пулеметов, установленных в бронированных колпаках. Населенные пункты, как правило, были подготовлены к круговой обороне.
Гитлеровское командование, создавая оборонительный рубеж, не без основания опасалось прорыва наших войск к Смоленску. И это опасение в конечном счете оправдалось. Но весной 1943 года у нас не хватало для прорыва ни сил, ни средств. Следовало прежде всего подтянуть тылы. Дело в том, что в результате дружного таяния снегов торфяная почва превратилась в зыбь, через которую не могли пройти ни повозки, ни машины, ни даже танки.
И все же как-то надо было выходить из положения. Я собрал начальников служб дивизии и командиров частей. Было решено проложить своими силами железнодорожную узкоколейку и обеспечить по ней подвоз боеприпасов, оружия и продовольствия. Для строительства путей использовались рельсы и шпалы, штабеля которых сохранились и были обнаружены в лесах: когда-то тут велись лесоразработки, действовала узкоколейная дорога. Одновременно я обратился к командующему 31-й армией генерал-майору В. А. Глуздовскому с просьбой организовать переброску грузов срочной необходимости транспортной авиацией, на что он дал свое согласие. Надо было, наконец, срочно изыскать фураж: в дивизии начался падеж лошадей. Бойцы собирали прошлогодний камыш, раскрывали соломенные крыши бесхозных построек... Тем кони и кормились.
В те дни работники штаба, политотдела и я почти безвыездно находились в подразделениях, личный состав которых оборудовал опорные пункты. На деревьях сооружались наблюдательные вышки и ячейки для снайперов. Совершенствовалась система артиллерийского и пулеметного огня.
* * *
Поздно вечером мы с командующим артиллерией полковником Б. П. Чернобаевым включили радиоприемник. Передавали, как всегда, информацию о положении на фронтах. Затем диктор сообщил взволновавшую меня новость: в Москве состоялась конференция граждан польской национальности, на которой был организован Союз польских патриотов (СПП) под председательством известной польской писательницы Ванды Василевской. Его задачей провозглашалось объединение поляков - верных друзей СССР, готовых с оружием в руках сражаться против общего врага - гитлеровских захватчиков.
Мне запомнился пламенный призыв, с которым Ванда Василевская обратилась ко всем своим землякам, находившимся в Советской России: "В Польшу, на Родину, к родным очагам, - говорила она, - ведет одна дорога - дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на Родину идет именно отсюда - из советской земли.
Мы верим, что в ближайшее время сможем под польскими знаменами, плечом к плечу с Красной Армией доказать с оружием в руках нашу любовь к Польше и наше право на Польшу. Будьте же достойны Родины, которая четвертый год борется с оккупантами, обливаясь кровью!.."
Эти слова глубоко запали в мою душу. Признаюсь, я не скоро уснул в ту ночь. Думалось о далеком детстве, впечатляющих рассказах Яна Новака о стране моих предков, ее красивых городах, о тяжелой судьбе польского народа, изнывавшего под тяжким гнетом фашистских захватчиков. И в памяти ожили картины встреч на фронтовых дорогах с поляками, которые горячо желали воевать бок о бок с воинами Красной Армии.
...Осень 1941 года. Поезд мчал нас на Урал, к месту формирования дивизии. Ночь. Короткая остановка в Куйбышеве. В купе было душно, я накинул на плечи шинель и вышел из вагона. За мной последовал один из попутчиков, еще молодой авиатор. На перроне было безлюдно.
- Смотрите! - вдруг тронул меня за локоть летчик и показал в полутьму, где виднелись две фигуры в необычной военной форме и странных фуражках.
- Конфедератки! - сказал я. - Да это же польские солдаты!
Мы подошли ближе, и поляки поприветствовали нас. На рукавах их шинелей темнели повязки с надписью по-польски: "Инспекционный"{5}.
- Где-то поблизости формируется армия генерала Андерса, - заметил мой сосед.
Я хотел было поговорить с поляками, но в этот момент раздался гудок паровоза. Пришлось поспешно вернуться в вагон. И в первый раз за всю поездку мне пришлось пожалеть о краткости остановки.
Зато я был вознагражден в Челябинске, куда поезд прибыл днем. Мы прошлись по платформе, заглянули в здание вокзала.
Сзади вдруг послышалась польская речь, и я оглянулся. К вокзалу направлялась группа мужчин.
- Плютуновый!{6} - крикнул один из них. - Принимай пополнение.
Навстречу им уже спешили двое военных в польской форме, один из которых носил на погонах три нашивки.
Проводив прибывших на вокзал, они сразу же вернулись. Я спросил сержанта, откуда они здесь взялись.
- О-о! - вырвалось у того. - Пан майор говорит по-польски?
Оказалось, что мы встретили польский дежурный пост, который направлял добровольцев-соотечественников на сборные пункты формировавшейся польской армии. Такие посты имелись в те дни на многих железнодорожных станциях Урала. Известие о том, что эта армия начнет боевые действия против гитлеровских войск, наполнило мое сердце радостью. Что касается наших собеседников, то они хотели попасть на фронт как можно скорее, чтобы продолжить битву с врагами своей многострадальной родины. Мы расстались друзьями с мыслью о том, что, может быть, в самом скором времени еще встретимся где-нибудь на фронте.
Встреча, однако, состоялась снова в Челябинске, на том же перроне, когда я, закончив формирование дивизии, возвращался в Подмосковье, где в то время шли напряженнейшие бои. Поляк-сержапт с красной повязкой на рукаве сразу узнал меня:
- Мое ушановане, пане пулковнику!{7} - сразу же повысил он меня в звании, и его лицо расплылось в улыбке.
- Дзень добры, пане плютуновы! - в тон ему ответил я, крепко пожимая как старому знакомому руку. - Как дела? Скоро ли встретимся на фронте?
- Не знаю, когда встретимся, - помрачнел мой знакомый. - И встретимся ли вообще.
- Что такое? Почему такой пессимизм? - продолжал расспрашивать я.
- У нас говорят, что генерал Андерс воевать против немцев не хочет, понизив голос, сказал плютуновыq.
- Как так? - возмутился я. - Не верю. Это - сплетни! Для чего же формируется польская армия, как не для борьбы с фашизмом? Может, у вас людей еще не хватает?
- Людей-то достаточно. Но, говорят, пане пулковнику, будто нас направят потом не на запад, на фронт, а... на юг!
Гудок паровоза не дал нам закончить беседу: мне нужно было спешить к своему вагону. Однако позже я много раз вспоминал слова этого поляка.
...И под Ржевом, в одной из солдатских землянок, я неожиданно услышал польскую речь. Сидя на нарах, молодой солдат, только что прибывший с пополнением из Сибири, читал стихотворение о Варшаве на польском языке. Присев на корточки, его друзья внимательно вслушивались в незнакомые слова, произносимые сибиряком с русским акцентом. Я, естественно, поинтересовался, откуда он знает польское стихотворение. Боец рассказал, что на заводе, где он раньше работал, у него был хороший друг по имени Тадек, беженец из Варшавы, страстно влюбленный в свой город. Он и передал ему стихотворение, написанное русским алфавитом, прося сохранить до встречи в освобожденной Варшаве.
- И таких, как он, поляков в Сибири, на Урале, в Казахстане очень много, - добавил молодой солдат. - Они каждый день измеряют по карте расстояние от линии нашего фронта до польской столицы.
- А чего там вымерять и ждать, - заговорили бойцы. - Шли бы вместе с нами и били фашистов!
Я рассказал тогда им все, что знал сам о поляках, оказавшихся на территории нашей страны. С первых дней войны многие из них добровольно шли в военкоматы с просьбой отправить их в действующую армию. Но им отказывали в этом: существовала договоренность с эмигрантским правительством Сикорского, по которой поляков могли призывать только в польскую армию Андерса. Ее формирование производилось на нашей территории. Совместно с нашими войсками она -должна была потом сражаться против немецко-фашистских захватчиков на советско-германском фронте. Было обусловлено, что в оперативном отношении все польские формирования подчинялись Верховному Главнокомандованию Красной Армии.
Численность их первоначально определялась в 30 тысяч, а позже была доведена до 96 тысяч человек. Создание армии предполагалось закончить к 1 октября 1941 года. По мере своей готовности дивизии должны были немедленно следовать на фронт.
Генерал Андерс был назначен командующим армией по рекомендации и настоянию польского правительства в Лондоне. Расскажу подробно, что это за человек, поскольку мне удалось ознакомиться с его биографией.
В 1920 году, командуя кавалерийской бригадой в армии белополяков, Андерс участвовал в "походе на Киев", во время которого прославился своей жестокостью. Казенные деньги он беззастенчиво тратил на кутежи, а интендантский фураж - на корм скаковым лошадям из собственной конюшни. Из-за различных злоупотреблений он не задерживался подолгу на одном месте службы, даже в условиях той коррупции, которая царила среди военного руководства панской Польши.
В сентябре 1939 года во время освободительного похода Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию Андерс оказался в районе Самбора.
Генерал армии И. В. Тюленев, чьи войска участвовали в этом походе, рассказывал мне позже о встрече с Андерсом во Львове. На вопрос Ивана Владимировича, в чем причина разгрома польской армии фашистскими войсками, Андерс неохотно процедил:
- Нас предали Англия и Франция...
- Почему же вы отклонили предложенную вам помощь СССР? - спросил Тюленев.
- Нашими союзниками были Англия и Франция...
Характерно, что и в дальнейшем, будучи уже командующим польской армией на территории Советского Союза, Андерс всецело считал себя подвластным воле союзников, которые, по его же словам, предали в тяжелый час Польшу, тогда как к Советской стране относился явно враждебно.
В составе эмигрантского правительства Сикорского в Лондоне были люди, питавшие симпатии к Андерсу. Один из них - епископ Гавлина начал свою военную карьеру унтер-офицером немецкой армии во время первой мировой войны. Позже, окончив духовную академию, он стал ксендзом в польской армии, а впоследствии различными путями добился поста военного бискупа{8}. Гавлина и предложил Андерса на должность командующего польской армией в СССР.
Приятелем Андерса оказался и другой соратник Сикорского - профессор Станислав Кот, ставший потом польским послом в Москве. Так благодаря влиятельным друзьям командир бригады стал командующим армией.
После того как в армию прибыли другие польские генералы из числа интернированных в СССР, между ними началась грызня. Каждый был недоволен своим новым положением. Особенно яростная склока разгорелась между Карасевичем-Токожевским и Андерсом. В перепалках и пересудах генералы предавали огласке темные делишки, копались в родословной друг друга.
На посту командующего Андерс, по старой привычке, повел разгульную жизнь, тратя большие средства на приемы и изысканные обеды. А позже вообще пустился на всякие грязные махинации: подставные доверенные лица скупали для него на казенные деньги золото, бриллианты, иностранную валюту. Ценности переправлялись за границу и вкладывались там в иностранные банки.
О лицемерии и коварстве Андерса, о его отношении к советским властям поведал мне Зигмунд Берлинг, занимавший в то время пост начальника штаба 5-й дивизии и часто встречавшийся с Андерсом.