Страница:
Уже в самом конце осмотра было действительно отыскано на дне старинного бристольского сундука несколько испанских книг в потрепанных переплетах. Это было совсем не то, что искал сэр Фаренгейт. С трудом сдерживая понятное раздражение, он вдруг спросил у хозяйки, имея в виду ее волосы:
— А для чего или, вернее, для кого вы так преобразились?
Лавиния была готова к этому вопросу и поэтому ответила, не задумываясь:
— Если бы вы хоть немного знали женщин, то вам было бы известно, что женщина прежде всего хочет нравиться себе самой, а потом уж какому-то мужчине.
— Ну что ж, я уеду от вас не с пустыми руками. Во-первых, эта тонкая мысль о женском нраве, а потом еще и это… — Сэр Фаренгейт взвесил на руке тяжелый испанский фолиант, — Отчего вы так не хотели, чтобы я с ним ознакомился?
— Мне очень стыдно, милорд, — притворно потупилась Лавиния.
Сидя в карете, сэр Фаренгейт сказал трудяге Уэсли:
— Признаться, я думал, что улов будет побогаче.
— Мы перерыли все, сэр. Ничего подозрительного, только какой-то запах странный мне почудился в левом крыле дома.
— Запах — слишком неуловимая улика.
Сэр Фаренгейт набил трубку.
— У меня такое ощущение, что мы были в двух шагах от Энтони.
— Мы перерыли все, сэр, — извиняющимся тоном произнес Уэсли.
Губернатор похлопал его по колену — ладно, мол.
— А книжка-то хоть стоящая? — поинтересовался лейтенант.
— Как это ни смешно, очень, ради нее одной стоило съездить в Бриджфорд.
Глава 17
Глава 18
— А для чего или, вернее, для кого вы так преобразились?
Лавиния была готова к этому вопросу и поэтому ответила, не задумываясь:
— Если бы вы хоть немного знали женщин, то вам было бы известно, что женщина прежде всего хочет нравиться себе самой, а потом уж какому-то мужчине.
— Ну что ж, я уеду от вас не с пустыми руками. Во-первых, эта тонкая мысль о женском нраве, а потом еще и это… — Сэр Фаренгейт взвесил на руке тяжелый испанский фолиант, — Отчего вы так не хотели, чтобы я с ним ознакомился?
— Мне очень стыдно, милорд, — притворно потупилась Лавиния.
Сидя в карете, сэр Фаренгейт сказал трудяге Уэсли:
— Признаться, я думал, что улов будет побогаче.
— Мы перерыли все, сэр. Ничего подозрительного, только какой-то запах странный мне почудился в левом крыле дома.
— Запах — слишком неуловимая улика.
Сэр Фаренгейт набил трубку.
— У меня такое ощущение, что мы были в двух шагах от Энтони.
— Мы перерыли все, сэр, — извиняющимся тоном произнес Уэсли.
Губернатор похлопал его по колену — ладно, мол.
— А книжка-то хоть стоящая? — поинтересовался лейтенант.
— Как это ни смешно, очень, ради нее одной стоило съездить в Бриджфорд.
Глава 17
ПЛАТОК И ОТСТАВКА!
Энтони догадался, каким образом этой красотке с белыми волосами удается оставаться бодрствующей, когда его смаривает необоримый сон. Все дело было в платке. Всякий раз, когда она прикладывала его к носу, начинался для пленника полет Морфея. Наверняка он был пропитан составом, смягчающим действие снотворного дурмана.
Ну что ж, решил молодой английский офицер, если это так, то этим необходимо воспользоваться. Он составил простой и, как ему казалось, эффективный план. Суть его заключалась в том, что действие снотворного газа было не мгновенным, а растягивалось все же на несколько секунд. За это время нужно было успеть добежать до красавицы и завладеть платком, закрыть нос и рот себе. Подозрительная фея заснет, и дальше — Энтони был в этом уверен — станет ясно, что делать. Он не знал, сколько продолжается этот искусственный сон, но это было и неважно. Скорее всего, после того как наступало действие газа, открывалась какая-нибудь потайная дверь, через которую и удалялась владычица подземелья. Вот этим путем и решил воспользоваться беспамятный узник. Он долго обдумывал свой план, взвешивал, прикидывал. Была, конечно, вероятность того, что он ошибается, но другого выхода у него не было, никаких иных шансов на спасение он для себя не видел. Главное — стремительность в решительный момент. Сумеет ли он отнять платок? Трудно было себе представить, чтобы хрупкая девушка могла даже несколько мгновений сопротивляться натиску морского офицера.
Когда Энтони в очередной раз проснулся, Лавиния уже сидела в своем кресле. Они поприветствовали друг друга. Энтони подумал, что даже столь романтическая ситуация с исчезновением и возникновением феи в мрачном подземелье может с течением времени сделаться чем-то обыденным.
— Что произошло? — спросила Лавиния.
Энтони удивленно вскинулся на подушках.
— Такое впечатление, что с тобой что-то случилось, что-то важное. Ты сегодня не такой, как всегда.
«Не проговорился ли я во сне о своем плане?» — тревожно подумал лейтенант.
— Это все мои сны, я почти никогда не видел их на воле, а здесь они одолевают меня.
— На воле? Ты по-прежнему считаешь, что здесь ты в плену?
— Мой плен — не только эти стены.
— Ты опять о своем? — почти сердито сказала Лавиния.
Энтони удивленно посмотрел на нее.
— Мне тоже хочется тебя спросить — не случилось ли чего-нибудь? Ты явно чем-то озабочена.
Лавиния уже взяла себя в руки.
— Ничего особенного.
— Может быть, мои недоброжелатели подобрались слишком близко к этому каменному убежищу? — Энтони не скрывал иронии.
— Ты даже не представляешь себе, насколько ты проницателен, — сказала Лавиния с усмешкой, которая не слишком шла к облику феи.
— Но тебе удалось направить их по ложному следу?
— Примерно так.
Энтони накинул халат и прошелся по залу, привычным, почти рефлекторным движением постукивая ладонью по валунам.
— Я смотрю, ты все-таки никак не можешь смириться со своим нахождением здесь.
— Согласись, что для человека естественно любить свободу и недолюбливать неволю, даже роскошно обставленную.
— Сколько раз мне встречались люди, как раз влюбленные в свою несвободу. К тому же свобода и любовь вообще, если вдуматься, несовместимы. Мы не вольны любить или не любить.
Лавиния достала платок. Энтони ни на секунду не забывал о своем плане. В два прыжка он достиг кровати и вцепился в смуглую тонкую кисть. Рука оказалась по-звериному сильной и гибкой, он не ожидал этого. Завязалась борьба, в процессе которой оба противника рухнули на кровать и несколько секунд, тяжело дыша и ругаясь, катались по ней, пока наконец не затихли в борцовских объятиях друг друга.
По всей видимости, человеческое тело пробуждается Раньше, чем душа. А действие снотворного дурмана, вероятно, еще больше увеличивало эту дистанцию. В своей прежней, добеспамятной жизни Энтони столько думал об Элен, так часто представлял себе, как он обнимает ее, ласкает, что в его теле накопилось и закрепилось ощущение ее эфирного, представляемого тела. И когда очнулась в его руках и ногах, когда проступила сквозь искусственный сон телесная жизнь и он обнаружил в объятиях молодое, гибкое, льнущее к нему существо, то произошло то, что должно было со всей неизбежностью произойти.
Лавиния испытывала похожие чувства, ее возвращение из сна тоже было постепенным, и когда она нашла себя в вожделенном сплетении с известным предметом своей страсти, она, разумеется, не стала протестовать. Она испытывала блаженство от того, что ей удалось овладеть телом возлюбленного, теперь она хотела овладеть его сердцем. И вот в тот момент, когда Энтони, почти полностью очнувшись, осознал, что с ним происходит, когда он понял, что не может ни продолжать это, ни остановиться, он спросил у Лавинии, чтобы хоть как-то определиться в этом безумном положении:
— Кто ты?
Впервые за все время своего заключения он задал этот вопрос. Лавиния ответила так, как давно уже собиралась ответить в подобной ситуации:
— Я Элен, твоя Элен.
По ее разумению, момент полного любовного слияния был максимально удобен для завладения этим именем. Где-то в глубине, в тайниках его памяти это имя должно было храниться под семью печатями, и, произнесенное в нужный момент, тем более в такой чувственно-взвинченный, оно должно было освободиться от оков забвения и, всплыв на поверхность памяти, соединиться с обликом женщины, находящейся в объятиях. Его любовь перетечет к ней, реальной, находящейся здесь, рядом, а о существовании той, далекой, он не вспомнит уже никогда.
Лавиния все рассчитала хорошо, за исключением одной детали. Вырвавшись на свободу, имя возлюбленной, как фокусник, достающий бесконечные платки из своего котелка, вытащило на свет все остальные воспоминания.
Энтони вскрикнул, как если бы сильный свет ударил его по глазам. Он с силой оторвал от себя уже почти проникшую в его сердце Лавинию и отшвырнул в сторону. Она скатилась с кровати и теперь сидела на четвереньках на полу, хищно оскалившись. Ничего привлекательного не было в ее искаженной яростью красоте.
— Приветствую вас, мисс Биверсток, — победоносно улыбаясь, сказал Энтони, — смею вас заверить, что, несмотря на все происшедшее, неизменно к вашим услугам.
Его галантность выглядела издевательством.
Лавиния медленно встала на ноги.
— Вы чувствуете себя победителем? Совершенно напрасно, и поверьте, у меня будет случай вам это доказать.
Она сделала неуловимое движение рукой, и от потолка отделилась одна из квадратных плит и стала медленно опускаться на четырех удерживающих ее цепях. Не дожидаясь, когда она достигнет пола, Лавиния вспрыгнула на нее, и уже через несколько секунд никого в подземелье не было…
После визита-налета на дом в Бриджфорде у сэра Фаренгейта, как уже говорилось выше, осталось чувство неудовлетворения. В самом деле, не за испанскими же книгами он туда ездил?! Все его ощущения подсказывали ему, что он на правильном пути. И поведение Лавинии, и сонные слуги, и вся атмосфера, царившая в усадьбе, говорили о том, что там скрывается какая-то тайна. Сэр Фаренгейт был уверен, что этой тайной является его сын, и мысль о том, что он был рядом, может быть, нуждался в помощи, может быть, истекал кровью, терзала его, и чем дальше, тем сильнее. Она не оставляла его ни на секунду — занимался ли он делами или беседовал с кем-нибудь.
Сидя с лордом Ленгли и мистером Фортескью у себя в кабинете и выслушивая их бесконечные соображения относительно стратегической роли Ямайки в Новом Свете, сэр Фаренгейт также думал о своем. У него то нарастало предчувствие, что какой-то важный кусок жизни приближается к развязке, то вдруг его окутывала волна безысходности и отчаяния, когда все кажется бессмысленным и ничтожным, в том числе и всевозможные стратегические соображения.
Мистер Фортескью, став высоким правительственным чиновником, изо всех сил старался показать, что занимает свою должность не зря. Он не мог не воспользоваться присутствием на острове высокого гостя из метрополии и старался произвести на него наиболее благоприятное впечатление. Он чуял, что положение сэра Фаренгейта, всегда казавшееся столь незыблемым, несколько пошатнулось, авторитет его в глазах лондонских чиновников перестал быть чем-то непререкаемым, и, если он совершит еще один-два необдуманных шага, вполне может статься, что ему начнут подыскивать замену. А господам в центре всегда нравится, когда подходящая фигура уже имеется на месте. А тогда, став губернатором — чем черт не шутит, — можно будет попытаться оставить позади, в смысле богатства, и самих Биверстоков.
Лорд Ленгли был человеком чванливым, желчным, с целым набором предрассудков и старческих недомоганий, но при этом по-своему неглупым, и он неплохо разбирался в деле, которое на него возложили. Он отлично видел, куда направлены старания вице-губернатора. Его очень огорчало, что сэр Фаренгейт, человек, идеально подходящий для своей должности, так погрузился в семейные обстоятельства. Вот если бы к его уму и профессиональному опыту добавить энтузиазм этого тщеславного Фортескью, мог бы получиться идеальный губернатор.
Появился Бенджамен и доложил, что милорда желает видеть один голландец, капитан брига «Витесс».
— Что ему нужно?
— Он говорит, милорд, что дело важное и что вы в этом деле заинтересованы.
Губернатор внутренне встрепенулся. Что ж, если судьбе угодно послать ему помощь через капитана голландского брига, он не будет этому сопротивляться.
— Пригласи его.
Голландец оказался краснощеким сорокалетним гигантом, он почтительно поздоровался и спросил, кто из присутствующих господ является сэром Фаренгейтом.
— Я.
— Рик ван дер Стеррен, с вашего позволения.
— Очень приятно.
Голландец прокашлялся в кулак.
— У меня вот к вам какое дело, — начал он с обычным нидерландским акцентом, превращающим английскую речь в нечто не вполне серьезное.
— Я слушаю вас самым внимательным образом.
— Вчера утром я у вас пришвартовался. Двенадцать тысяч фунтов ванили и специй, но не это главное. На борту у меня была одна девчонка.
— Элен?! — воскликнули в один голос лорд Ленгли и мистер Фортескью.
— Нет, ее не так звали, ее звали Тилбн. Я подобрал ее в Мохнатой Глотке. Она, джентльмены, обратила на себя внимание несколькими словечками. Мне приходилось слышать их на севере, я плавал туда раньше.
— Прошу вас, ближе к делу, — попросил сэр Фаренгейт.
— Так я вам про дело и толкую. Иду я по рынку, смотрю — девчонка, служаночка по виду, торгуется с мулаткой и такое говорит… извините, джентльмены, но ни в английском, ни в голландском языке таких слов нет. Услышать именно эту брань на здешних широтах — чудо Господне.
Джентльмены улыбнулись, догадавшись, о чем идет речь. На взгляд сэра Фаренгейта ничего не было удивительного в том, что Элен вывезла в своей детской памяти несколько соленых выражений, бытовавших среди моряков ее народа. А поскольку они с Тилби росли вместе, кое-что могло перекочевать и к служанке. Тилби, вероятно, не всегда идеально выполняла свои обязанности и давала госпоже повод попрактиковаться в своем родном языке. Но внешне губернатор остался холоден.
— Опять-таки прошу вас, ближе к делу.
— Да, да. Так вот с этой девчонкой я разговорился. Она сначала не слишком верила мне, а потом, напротив, доверилась. Видимо, никакого у нее не было выхода. Ну, и, думаю я себе, отвезу-ка я ее к вам, раз все равно по пути. Да и понравилась она мне, если все начистоту говорить.
— Да где же она?! — потеряв терпение, в один голос воскликнули три старика.
— А это я у вас хотел спросить. Она сразу же на берег бросилась, говорила, что к вечеру вернется. Второй вечер на дворе, а ее нет как нет.
— Как же вы отпустили ее одну? — укоризненно прорычал сэр Фаренгейт.
— Она сама так хотела, говорила, мол, город не чужой. Да и потом, я видел, на набережной к ней подошел мужчина, и они вместе пошли вверх по улице. Видимо, к вам.
— Какой мужчина? Как он выглядел?
— Он выглядел, — утвердительно ответил голландец.
— Как? Не было у него особых примет?
— Нет, особых не было, только разве что лыс совершенно. У него ветром парик почти сдуло, а потом он его натянул, и лысины стало не видно.
— Троглио, — упавшим голосом сказал губернатор. — И когда это было?
— Вчера утром.
— Троглио? Так ведь это управляющий мисс Биверсток, — сказал мистер Фортескью, — мы можем послать к нему, и он доставит к нам Тилби.
Сэр Фаренгейт даже не стал отвечать своему заместителю.
— Вы расстроены из-за этого лысого? — участливо спросил ван дер Стеррен.
Губернатор посмотрел на него совершенно больными глазами.
— Тилби везла для меня чрезвычайно важные сведения, но какие именно, я не знаю, боюсь, что мне не узнать этого никогда.
— Почему? — удивился голландец. — Вы можете узнать их прямо от меня. Тилби мне все рассказала, как раз на тот случай, если с ней что-нибудь случится. Видимо, я ей тоже понравился. И я, джентльмены, скажу вам честно, по отношению к этой девушке…
— Что она просила передать?! — громовым голосом воскликнул сэр Фаренгейт.
— Что вашу дочь дон Мануэль де Амонтильядо увез в Санта-Каталану.
Губернатор медленно стащил со своей головы парик и утер им вспотевшее лицо.
— Бенджамен, — тихо позвал он.
— Да, милорд.
— Вели Уэлси от моего имени поднять два десятка драгун, пусть скачет в Бриджфорд и арестует Лавинию Биверсток. А дежурному… Кто там у нас?
— Лейтенант Уэддок.
— Пусть отправит наряд в дом Биверстоков в Порт-Ройяле. Нужно срочно арестовать управляющего Троглио.
— Слушаюсь, милорд.
В это время в гавани Бриджфорда заканчивалась погрузка на большой сорокапушечный корабль «Агасфер», названный так его хозяйкой мисс Лавинией не в честь известного библейского персонажа, но в память о первом из Биверстоков, появившемся в этих краях. Агасфер Лионелл Биверсток — авантюрист, сорвиголова, человек, не умевший подчиняться, но умевший подчинять, которому всегда поклонялась Лавиния, с тех пор как начал проявляться ее характер.
Корабль был куплен с месяц назад на Тортуге, там же хорошо отремонтирован и великолепно снаряжен для дальнего и длительного плавания. Будучи существом страстным и порывистым, Лавиния не была лишена и известной предусмотрительности. Заметив слежку за своим домом и за своими передвижениями, она поняла, что сэр Фаренгейт подозревает ее. Он был единственным человеком на острове, к уму которого она относилась с уважением и кого, стало быть, всерьез опасалась. Она понимала, что рано или поздно наступит момент, когда ее не смогут защитить ни огромное богатство, ни хитроумные уловки и придется отвечать. Отвечать она, естественно, не желала, поэтому и позаботилась о путях к отступлению. Разумеется, ее бегство произведет плохое впечатление на общественное мнение Порт-Ройяла. Но ей на него всегда было плевать, а теперь и подавно. Конечно, сэр Фаренгейт захочет наложить арест на имущество Биверстоков ввиду подозрений о причастности его владелицы к преступным деяниям, но вряд ли он решится на это до формального завершения дела и приговора по нему. Слишком уж известна фамилия Биверстоков, ее связи при Сент-Джеймском дворе вполне могут оказаться более весомыми аргументами, чем ретивость провинциального губернатора. Через полгода, в течение которых будет длиться плавание «Агасфера», положение дел вообще может измениться, и сэр Фаренгейт, возможно, и не удержится на своем посту. В других частях Нового Света у Биверстоков тоже была собственность, и немалая. Например, на другом конце Антильского архипелага, на Тринидаде. Можно некоторое время пожить и там.
Примерно такими размышлениями была занята голова Лавинии, когда она, стоя у фальшборта, смотрела на панораму Бриджфорда и на приближающуюся к борту «Агасфера» последнюю шлюпку, в которой находились бочки с родниковой водой. Ей было отлично видно, как на набережную вылетели несколько кавалеристов и остановились там, паля в воздух из пистолетов и поднимая лошадей на дыбы.
— Вы, как всегда, оказались правы, миледи, — сказал Троглио, появившись за спиной хозяйки, — эти люди хотели вас арестовать.
Лавиния ничего не ответила. Ей вдруг стало грустно, ей показалось, что она покидает Ямайку навсегда. К сентиментальным переживаниям она в принципе не была склонна и легко подавила в себе волну, собиравшуюся подступить слезами к глазам.
— Миледи, я думаю, что нам не надо тянуть с отплытием, губернатор мог выслать за нами не только драгун, — сказал капитан Фокс, тоже подошедший к борту.
Лавиния повернулась к нему; весь ее облик выражал решимость, она была собрана и спокойна.
— А мы разве еще не плывем?
Посылая людей на поиски Лавинии, сэр Фаренгейт был в глубине души уверен, что сегодня ее поймать не удастся. Если до сих пор она проявляла невероятную хитрость и изворотливость, почему они должны были отказать ей на этот раз? Когда Уэсли извиняющимся тоном сообщил, что видел только корму корабля, на котором в неизвестном направлении убыла прекрасная плантаторша, губернатор только печально кивнул и не стал его распекать.
Лорд Ленгли и мистер Фортескью, оставшиеся в кабинете губернатора в ожидании результатов погони, молчали, покуривая свои трубки и выжидательно глядя на его высокопревосходительство.
— Господа, — сказал он, — сейчас будет гонг к обеду, давайте пройдем в столовую и там обсудим наши дальнейшие действия.
Так и поступили; лакей разлил по тарелкам графиолевый суп, и некоторое время все молча ели. Подняв стакан с золотистым хересом и промокнув губы салфеткой, сэр Фаренгейт сказал:
— Я рад, господа, что последние события произошли у вас на глазах и я избавлен от необходимости пускаться в какие бы то ни было объяснения.
— Насколько я вас понимаю, у нас здесь нечто вроде военного совета? — спросил лорд Ленгли.
— Если угодно.
— И главный вопрос, который предстоит обсудить: до какой степени вы можете использовать свое официальное положение для решения своих частных проблем?
— Я не смог бы выразиться точнее.
Мистер Фортескью тихо вздохнул и предпочел не вмешиваться — он понял, что сейчас наступает момент, когда может сбыться его заветная мечта.
— Вы знаете, лорд Ленгли, что последние пятнадцать лет я верой и правдой служил Его Величеству и Англии и нареканий на меня поступало значительно меньше, чем это обычно бывает при отправлении должности типа моей. Вы видели, что в последние месяцы, когда мне трудно было не воспользоваться своим положением, я сумел воздержаться от этого.
Королевский инспектор кивал в ответ на каждую его фразу.
— Но теперь вы не можете не признать, что настал такой момент, когда мне уже невозможно оставаться в прежнем положении. Администратор и родитель борются во мне, и боюсь, что администратор не победит.
Лорд Ленгли понимал, что рано или поздно этот разговор возникнет, и отдавал должное сэру Фаренгейту в том, что он происходит скорее поздно, чем рано. Он готовился к нему, но оказался в трудном положении.
— Как отцу, я не могу вам ничего ни рекомендовать, ни даже просто советовать, — начал лорд Ленгли, но продолжать речь ему было непросто.
Губернатор улыбнулся.
— Но если я попытаюсь вывести в море ямайскую эскадру, вы этому воспротивитесь?
Инспектор только вздохнул.
— Я понимаю, что это, скорей всего, будет означать войну с Испанией и потянет за собой события в самой Англии. Виги получат отличную возможность нанести сокрушительный удар тори. Католики обрушатся на протестантов. Вильгельм Оранский попытается высадиться на островах…
— И поэтому вы не выведете ямайскую эскадру в море, — мягко сказал лорд Ленгли.
Сэр Фаренгейт допил свой херес и негромко позвал:
— Бенджамен.
— Да, милорд.
— На камине в кабинете лежит пакет, запечатанный моей печатью, принесите.
Через несколько секунд пакет был в руках губернатора.
— Никогда не думал раньше, что это произойдет подобным образом. Но, тем не менее…
— Что это, сэр? — с осторожной надеждой спросил мистер Фортескью.
Губернатор протянул пакет лорду Ленгли.
— Это прошение об отставке.
Несмотря на то что оба джентльмена ждали этого — один со смешанным чувством, другой с вожделением, — несмотря на то что они, что называется, были к этому и готовы, слова губернатора произвели эффект разорвавшейся бомбы.
Меньше чем через час сэр Фаренгейт сидел за другим столом и в другом месте. Стол этот вместо хрусталя и серебра был уставлен оловянными тарелками и кружками, а херес в стаканах заменился ромом. Но не это было главным. Главным было то, что отсутствовали высокопоставленные джентльмены, а места справа и слева от бывшего губернатора занимали Хантер, Доусон и Болл. Надо сказать, что друзья сэра Фаренгейта тоже, как лорд Ленгли и мистер Фортескью, давно уже ждали отставки своего друга с поста, связывающего его по рукам и ногам, но и они, как и те двое, открыли рты, когда им было объявлено, что отставка стала фактом.
— Ну и что дальше? — выразил общую недоуменную растерянность Хантер, как всегда в подобных случаях, поглаживая свой шрам.
— Дальше? — усмехнулся сэр Фаренгейт. Он отнюдь не выглядел подавленным. — Теперь у меня есть время и право прогуляться до Санта-Каталаны.
— Ты собираешься путешествовать в одиночестве? — ехидно поинтересовался Болл.
— Есть трое парней, которым я могу попробовать предложить составить мне компанию.
— Только знаешь что — ты сам поговоришь с Ангелиной. Зачем тебе инвалид в походе?
— Как ты знаешь, — скорбным голосом сказал Доусон, — я оказался неплохим проповедником, среди охотников и лесорубов к северу от Порт-Ройяла мое слово кое-что значит. Думаю, сотня — или чуть больше — этих ребят поверят мне, что хорошенько встряхнуть испанцев — это сейчас самое богоугодное дело.
Хантер подвел итог:
— Месяца два назад мне пришло в голову, что «Уэссекс» и «Моммерсетшир» нуждаются в капитальном ремонте. Я поставил их в западный док — тот, что за Апельсиновым холмом. И сегодня созданная мною комиссия, наверное, признает их непригодными к дальнейшему использованию и спишет на дрова.
Бывший губернатор Ямайки поднял свою кружку и чокнулся со своими друзьями. Когда они пили, было слышно, как клокочет ром в глотках и плачет за стеной Ангелина, которая подслушала их разговор от первого до последнего слова.
Ну что ж, решил молодой английский офицер, если это так, то этим необходимо воспользоваться. Он составил простой и, как ему казалось, эффективный план. Суть его заключалась в том, что действие снотворного газа было не мгновенным, а растягивалось все же на несколько секунд. За это время нужно было успеть добежать до красавицы и завладеть платком, закрыть нос и рот себе. Подозрительная фея заснет, и дальше — Энтони был в этом уверен — станет ясно, что делать. Он не знал, сколько продолжается этот искусственный сон, но это было и неважно. Скорее всего, после того как наступало действие газа, открывалась какая-нибудь потайная дверь, через которую и удалялась владычица подземелья. Вот этим путем и решил воспользоваться беспамятный узник. Он долго обдумывал свой план, взвешивал, прикидывал. Была, конечно, вероятность того, что он ошибается, но другого выхода у него не было, никаких иных шансов на спасение он для себя не видел. Главное — стремительность в решительный момент. Сумеет ли он отнять платок? Трудно было себе представить, чтобы хрупкая девушка могла даже несколько мгновений сопротивляться натиску морского офицера.
Когда Энтони в очередной раз проснулся, Лавиния уже сидела в своем кресле. Они поприветствовали друг друга. Энтони подумал, что даже столь романтическая ситуация с исчезновением и возникновением феи в мрачном подземелье может с течением времени сделаться чем-то обыденным.
— Что произошло? — спросила Лавиния.
Энтони удивленно вскинулся на подушках.
— Такое впечатление, что с тобой что-то случилось, что-то важное. Ты сегодня не такой, как всегда.
«Не проговорился ли я во сне о своем плане?» — тревожно подумал лейтенант.
— Это все мои сны, я почти никогда не видел их на воле, а здесь они одолевают меня.
— На воле? Ты по-прежнему считаешь, что здесь ты в плену?
— Мой плен — не только эти стены.
— Ты опять о своем? — почти сердито сказала Лавиния.
Энтони удивленно посмотрел на нее.
— Мне тоже хочется тебя спросить — не случилось ли чего-нибудь? Ты явно чем-то озабочена.
Лавиния уже взяла себя в руки.
— Ничего особенного.
— Может быть, мои недоброжелатели подобрались слишком близко к этому каменному убежищу? — Энтони не скрывал иронии.
— Ты даже не представляешь себе, насколько ты проницателен, — сказала Лавиния с усмешкой, которая не слишком шла к облику феи.
— Но тебе удалось направить их по ложному следу?
— Примерно так.
Энтони накинул халат и прошелся по залу, привычным, почти рефлекторным движением постукивая ладонью по валунам.
— Я смотрю, ты все-таки никак не можешь смириться со своим нахождением здесь.
— Согласись, что для человека естественно любить свободу и недолюбливать неволю, даже роскошно обставленную.
— Сколько раз мне встречались люди, как раз влюбленные в свою несвободу. К тому же свобода и любовь вообще, если вдуматься, несовместимы. Мы не вольны любить или не любить.
Лавиния достала платок. Энтони ни на секунду не забывал о своем плане. В два прыжка он достиг кровати и вцепился в смуглую тонкую кисть. Рука оказалась по-звериному сильной и гибкой, он не ожидал этого. Завязалась борьба, в процессе которой оба противника рухнули на кровать и несколько секунд, тяжело дыша и ругаясь, катались по ней, пока наконец не затихли в борцовских объятиях друг друга.
По всей видимости, человеческое тело пробуждается Раньше, чем душа. А действие снотворного дурмана, вероятно, еще больше увеличивало эту дистанцию. В своей прежней, добеспамятной жизни Энтони столько думал об Элен, так часто представлял себе, как он обнимает ее, ласкает, что в его теле накопилось и закрепилось ощущение ее эфирного, представляемого тела. И когда очнулась в его руках и ногах, когда проступила сквозь искусственный сон телесная жизнь и он обнаружил в объятиях молодое, гибкое, льнущее к нему существо, то произошло то, что должно было со всей неизбежностью произойти.
Лавиния испытывала похожие чувства, ее возвращение из сна тоже было постепенным, и когда она нашла себя в вожделенном сплетении с известным предметом своей страсти, она, разумеется, не стала протестовать. Она испытывала блаженство от того, что ей удалось овладеть телом возлюбленного, теперь она хотела овладеть его сердцем. И вот в тот момент, когда Энтони, почти полностью очнувшись, осознал, что с ним происходит, когда он понял, что не может ни продолжать это, ни остановиться, он спросил у Лавинии, чтобы хоть как-то определиться в этом безумном положении:
— Кто ты?
Впервые за все время своего заключения он задал этот вопрос. Лавиния ответила так, как давно уже собиралась ответить в подобной ситуации:
— Я Элен, твоя Элен.
По ее разумению, момент полного любовного слияния был максимально удобен для завладения этим именем. Где-то в глубине, в тайниках его памяти это имя должно было храниться под семью печатями, и, произнесенное в нужный момент, тем более в такой чувственно-взвинченный, оно должно было освободиться от оков забвения и, всплыв на поверхность памяти, соединиться с обликом женщины, находящейся в объятиях. Его любовь перетечет к ней, реальной, находящейся здесь, рядом, а о существовании той, далекой, он не вспомнит уже никогда.
Лавиния все рассчитала хорошо, за исключением одной детали. Вырвавшись на свободу, имя возлюбленной, как фокусник, достающий бесконечные платки из своего котелка, вытащило на свет все остальные воспоминания.
Энтони вскрикнул, как если бы сильный свет ударил его по глазам. Он с силой оторвал от себя уже почти проникшую в его сердце Лавинию и отшвырнул в сторону. Она скатилась с кровати и теперь сидела на четвереньках на полу, хищно оскалившись. Ничего привлекательного не было в ее искаженной яростью красоте.
— Приветствую вас, мисс Биверсток, — победоносно улыбаясь, сказал Энтони, — смею вас заверить, что, несмотря на все происшедшее, неизменно к вашим услугам.
Его галантность выглядела издевательством.
Лавиния медленно встала на ноги.
— Вы чувствуете себя победителем? Совершенно напрасно, и поверьте, у меня будет случай вам это доказать.
Она сделала неуловимое движение рукой, и от потолка отделилась одна из квадратных плит и стала медленно опускаться на четырех удерживающих ее цепях. Не дожидаясь, когда она достигнет пола, Лавиния вспрыгнула на нее, и уже через несколько секунд никого в подземелье не было…
После визита-налета на дом в Бриджфорде у сэра Фаренгейта, как уже говорилось выше, осталось чувство неудовлетворения. В самом деле, не за испанскими же книгами он туда ездил?! Все его ощущения подсказывали ему, что он на правильном пути. И поведение Лавинии, и сонные слуги, и вся атмосфера, царившая в усадьбе, говорили о том, что там скрывается какая-то тайна. Сэр Фаренгейт был уверен, что этой тайной является его сын, и мысль о том, что он был рядом, может быть, нуждался в помощи, может быть, истекал кровью, терзала его, и чем дальше, тем сильнее. Она не оставляла его ни на секунду — занимался ли он делами или беседовал с кем-нибудь.
Сидя с лордом Ленгли и мистером Фортескью у себя в кабинете и выслушивая их бесконечные соображения относительно стратегической роли Ямайки в Новом Свете, сэр Фаренгейт также думал о своем. У него то нарастало предчувствие, что какой-то важный кусок жизни приближается к развязке, то вдруг его окутывала волна безысходности и отчаяния, когда все кажется бессмысленным и ничтожным, в том числе и всевозможные стратегические соображения.
Мистер Фортескью, став высоким правительственным чиновником, изо всех сил старался показать, что занимает свою должность не зря. Он не мог не воспользоваться присутствием на острове высокого гостя из метрополии и старался произвести на него наиболее благоприятное впечатление. Он чуял, что положение сэра Фаренгейта, всегда казавшееся столь незыблемым, несколько пошатнулось, авторитет его в глазах лондонских чиновников перестал быть чем-то непререкаемым, и, если он совершит еще один-два необдуманных шага, вполне может статься, что ему начнут подыскивать замену. А господам в центре всегда нравится, когда подходящая фигура уже имеется на месте. А тогда, став губернатором — чем черт не шутит, — можно будет попытаться оставить позади, в смысле богатства, и самих Биверстоков.
Лорд Ленгли был человеком чванливым, желчным, с целым набором предрассудков и старческих недомоганий, но при этом по-своему неглупым, и он неплохо разбирался в деле, которое на него возложили. Он отлично видел, куда направлены старания вице-губернатора. Его очень огорчало, что сэр Фаренгейт, человек, идеально подходящий для своей должности, так погрузился в семейные обстоятельства. Вот если бы к его уму и профессиональному опыту добавить энтузиазм этого тщеславного Фортескью, мог бы получиться идеальный губернатор.
Появился Бенджамен и доложил, что милорда желает видеть один голландец, капитан брига «Витесс».
— Что ему нужно?
— Он говорит, милорд, что дело важное и что вы в этом деле заинтересованы.
Губернатор внутренне встрепенулся. Что ж, если судьбе угодно послать ему помощь через капитана голландского брига, он не будет этому сопротивляться.
— Пригласи его.
Голландец оказался краснощеким сорокалетним гигантом, он почтительно поздоровался и спросил, кто из присутствующих господ является сэром Фаренгейтом.
— Я.
— Рик ван дер Стеррен, с вашего позволения.
— Очень приятно.
Голландец прокашлялся в кулак.
— У меня вот к вам какое дело, — начал он с обычным нидерландским акцентом, превращающим английскую речь в нечто не вполне серьезное.
— Я слушаю вас самым внимательным образом.
— Вчера утром я у вас пришвартовался. Двенадцать тысяч фунтов ванили и специй, но не это главное. На борту у меня была одна девчонка.
— Элен?! — воскликнули в один голос лорд Ленгли и мистер Фортескью.
— Нет, ее не так звали, ее звали Тилбн. Я подобрал ее в Мохнатой Глотке. Она, джентльмены, обратила на себя внимание несколькими словечками. Мне приходилось слышать их на севере, я плавал туда раньше.
— Прошу вас, ближе к делу, — попросил сэр Фаренгейт.
— Так я вам про дело и толкую. Иду я по рынку, смотрю — девчонка, служаночка по виду, торгуется с мулаткой и такое говорит… извините, джентльмены, но ни в английском, ни в голландском языке таких слов нет. Услышать именно эту брань на здешних широтах — чудо Господне.
Джентльмены улыбнулись, догадавшись, о чем идет речь. На взгляд сэра Фаренгейта ничего не было удивительного в том, что Элен вывезла в своей детской памяти несколько соленых выражений, бытовавших среди моряков ее народа. А поскольку они с Тилби росли вместе, кое-что могло перекочевать и к служанке. Тилби, вероятно, не всегда идеально выполняла свои обязанности и давала госпоже повод попрактиковаться в своем родном языке. Но внешне губернатор остался холоден.
— Опять-таки прошу вас, ближе к делу.
— Да, да. Так вот с этой девчонкой я разговорился. Она сначала не слишком верила мне, а потом, напротив, доверилась. Видимо, никакого у нее не было выхода. Ну, и, думаю я себе, отвезу-ка я ее к вам, раз все равно по пути. Да и понравилась она мне, если все начистоту говорить.
— Да где же она?! — потеряв терпение, в один голос воскликнули три старика.
— А это я у вас хотел спросить. Она сразу же на берег бросилась, говорила, что к вечеру вернется. Второй вечер на дворе, а ее нет как нет.
— Как же вы отпустили ее одну? — укоризненно прорычал сэр Фаренгейт.
— Она сама так хотела, говорила, мол, город не чужой. Да и потом, я видел, на набережной к ней подошел мужчина, и они вместе пошли вверх по улице. Видимо, к вам.
— Какой мужчина? Как он выглядел?
— Он выглядел, — утвердительно ответил голландец.
— Как? Не было у него особых примет?
— Нет, особых не было, только разве что лыс совершенно. У него ветром парик почти сдуло, а потом он его натянул, и лысины стало не видно.
— Троглио, — упавшим голосом сказал губернатор. — И когда это было?
— Вчера утром.
— Троглио? Так ведь это управляющий мисс Биверсток, — сказал мистер Фортескью, — мы можем послать к нему, и он доставит к нам Тилби.
Сэр Фаренгейт даже не стал отвечать своему заместителю.
— Вы расстроены из-за этого лысого? — участливо спросил ван дер Стеррен.
Губернатор посмотрел на него совершенно больными глазами.
— Тилби везла для меня чрезвычайно важные сведения, но какие именно, я не знаю, боюсь, что мне не узнать этого никогда.
— Почему? — удивился голландец. — Вы можете узнать их прямо от меня. Тилби мне все рассказала, как раз на тот случай, если с ней что-нибудь случится. Видимо, я ей тоже понравился. И я, джентльмены, скажу вам честно, по отношению к этой девушке…
— Что она просила передать?! — громовым голосом воскликнул сэр Фаренгейт.
— Что вашу дочь дон Мануэль де Амонтильядо увез в Санта-Каталану.
Губернатор медленно стащил со своей головы парик и утер им вспотевшее лицо.
— Бенджамен, — тихо позвал он.
— Да, милорд.
— Вели Уэлси от моего имени поднять два десятка драгун, пусть скачет в Бриджфорд и арестует Лавинию Биверсток. А дежурному… Кто там у нас?
— Лейтенант Уэддок.
— Пусть отправит наряд в дом Биверстоков в Порт-Ройяле. Нужно срочно арестовать управляющего Троглио.
— Слушаюсь, милорд.
В это время в гавани Бриджфорда заканчивалась погрузка на большой сорокапушечный корабль «Агасфер», названный так его хозяйкой мисс Лавинией не в честь известного библейского персонажа, но в память о первом из Биверстоков, появившемся в этих краях. Агасфер Лионелл Биверсток — авантюрист, сорвиголова, человек, не умевший подчиняться, но умевший подчинять, которому всегда поклонялась Лавиния, с тех пор как начал проявляться ее характер.
Корабль был куплен с месяц назад на Тортуге, там же хорошо отремонтирован и великолепно снаряжен для дальнего и длительного плавания. Будучи существом страстным и порывистым, Лавиния не была лишена и известной предусмотрительности. Заметив слежку за своим домом и за своими передвижениями, она поняла, что сэр Фаренгейт подозревает ее. Он был единственным человеком на острове, к уму которого она относилась с уважением и кого, стало быть, всерьез опасалась. Она понимала, что рано или поздно наступит момент, когда ее не смогут защитить ни огромное богатство, ни хитроумные уловки и придется отвечать. Отвечать она, естественно, не желала, поэтому и позаботилась о путях к отступлению. Разумеется, ее бегство произведет плохое впечатление на общественное мнение Порт-Ройяла. Но ей на него всегда было плевать, а теперь и подавно. Конечно, сэр Фаренгейт захочет наложить арест на имущество Биверстоков ввиду подозрений о причастности его владелицы к преступным деяниям, но вряд ли он решится на это до формального завершения дела и приговора по нему. Слишком уж известна фамилия Биверстоков, ее связи при Сент-Джеймском дворе вполне могут оказаться более весомыми аргументами, чем ретивость провинциального губернатора. Через полгода, в течение которых будет длиться плавание «Агасфера», положение дел вообще может измениться, и сэр Фаренгейт, возможно, и не удержится на своем посту. В других частях Нового Света у Биверстоков тоже была собственность, и немалая. Например, на другом конце Антильского архипелага, на Тринидаде. Можно некоторое время пожить и там.
Примерно такими размышлениями была занята голова Лавинии, когда она, стоя у фальшборта, смотрела на панораму Бриджфорда и на приближающуюся к борту «Агасфера» последнюю шлюпку, в которой находились бочки с родниковой водой. Ей было отлично видно, как на набережную вылетели несколько кавалеристов и остановились там, паля в воздух из пистолетов и поднимая лошадей на дыбы.
— Вы, как всегда, оказались правы, миледи, — сказал Троглио, появившись за спиной хозяйки, — эти люди хотели вас арестовать.
Лавиния ничего не ответила. Ей вдруг стало грустно, ей показалось, что она покидает Ямайку навсегда. К сентиментальным переживаниям она в принципе не была склонна и легко подавила в себе волну, собиравшуюся подступить слезами к глазам.
— Миледи, я думаю, что нам не надо тянуть с отплытием, губернатор мог выслать за нами не только драгун, — сказал капитан Фокс, тоже подошедший к борту.
Лавиния повернулась к нему; весь ее облик выражал решимость, она была собрана и спокойна.
— А мы разве еще не плывем?
Посылая людей на поиски Лавинии, сэр Фаренгейт был в глубине души уверен, что сегодня ее поймать не удастся. Если до сих пор она проявляла невероятную хитрость и изворотливость, почему они должны были отказать ей на этот раз? Когда Уэсли извиняющимся тоном сообщил, что видел только корму корабля, на котором в неизвестном направлении убыла прекрасная плантаторша, губернатор только печально кивнул и не стал его распекать.
Лорд Ленгли и мистер Фортескью, оставшиеся в кабинете губернатора в ожидании результатов погони, молчали, покуривая свои трубки и выжидательно глядя на его высокопревосходительство.
— Господа, — сказал он, — сейчас будет гонг к обеду, давайте пройдем в столовую и там обсудим наши дальнейшие действия.
Так и поступили; лакей разлил по тарелкам графиолевый суп, и некоторое время все молча ели. Подняв стакан с золотистым хересом и промокнув губы салфеткой, сэр Фаренгейт сказал:
— Я рад, господа, что последние события произошли у вас на глазах и я избавлен от необходимости пускаться в какие бы то ни было объяснения.
— Насколько я вас понимаю, у нас здесь нечто вроде военного совета? — спросил лорд Ленгли.
— Если угодно.
— И главный вопрос, который предстоит обсудить: до какой степени вы можете использовать свое официальное положение для решения своих частных проблем?
— Я не смог бы выразиться точнее.
Мистер Фортескью тихо вздохнул и предпочел не вмешиваться — он понял, что сейчас наступает момент, когда может сбыться его заветная мечта.
— Вы знаете, лорд Ленгли, что последние пятнадцать лет я верой и правдой служил Его Величеству и Англии и нареканий на меня поступало значительно меньше, чем это обычно бывает при отправлении должности типа моей. Вы видели, что в последние месяцы, когда мне трудно было не воспользоваться своим положением, я сумел воздержаться от этого.
Королевский инспектор кивал в ответ на каждую его фразу.
— Но теперь вы не можете не признать, что настал такой момент, когда мне уже невозможно оставаться в прежнем положении. Администратор и родитель борются во мне, и боюсь, что администратор не победит.
Лорд Ленгли понимал, что рано или поздно этот разговор возникнет, и отдавал должное сэру Фаренгейту в том, что он происходит скорее поздно, чем рано. Он готовился к нему, но оказался в трудном положении.
— Как отцу, я не могу вам ничего ни рекомендовать, ни даже просто советовать, — начал лорд Ленгли, но продолжать речь ему было непросто.
Губернатор улыбнулся.
— Но если я попытаюсь вывести в море ямайскую эскадру, вы этому воспротивитесь?
Инспектор только вздохнул.
— Я понимаю, что это, скорей всего, будет означать войну с Испанией и потянет за собой события в самой Англии. Виги получат отличную возможность нанести сокрушительный удар тори. Католики обрушатся на протестантов. Вильгельм Оранский попытается высадиться на островах…
— И поэтому вы не выведете ямайскую эскадру в море, — мягко сказал лорд Ленгли.
Сэр Фаренгейт допил свой херес и негромко позвал:
— Бенджамен.
— Да, милорд.
— На камине в кабинете лежит пакет, запечатанный моей печатью, принесите.
Через несколько секунд пакет был в руках губернатора.
— Никогда не думал раньше, что это произойдет подобным образом. Но, тем не менее…
— Что это, сэр? — с осторожной надеждой спросил мистер Фортескью.
Губернатор протянул пакет лорду Ленгли.
— Это прошение об отставке.
Несмотря на то что оба джентльмена ждали этого — один со смешанным чувством, другой с вожделением, — несмотря на то что они, что называется, были к этому и готовы, слова губернатора произвели эффект разорвавшейся бомбы.
Меньше чем через час сэр Фаренгейт сидел за другим столом и в другом месте. Стол этот вместо хрусталя и серебра был уставлен оловянными тарелками и кружками, а херес в стаканах заменился ромом. Но не это было главным. Главным было то, что отсутствовали высокопоставленные джентльмены, а места справа и слева от бывшего губернатора занимали Хантер, Доусон и Болл. Надо сказать, что друзья сэра Фаренгейта тоже, как лорд Ленгли и мистер Фортескью, давно уже ждали отставки своего друга с поста, связывающего его по рукам и ногам, но и они, как и те двое, открыли рты, когда им было объявлено, что отставка стала фактом.
— Ну и что дальше? — выразил общую недоуменную растерянность Хантер, как всегда в подобных случаях, поглаживая свой шрам.
— Дальше? — усмехнулся сэр Фаренгейт. Он отнюдь не выглядел подавленным. — Теперь у меня есть время и право прогуляться до Санта-Каталаны.
— Ты собираешься путешествовать в одиночестве? — ехидно поинтересовался Болл.
— Есть трое парней, которым я могу попробовать предложить составить мне компанию.
— Только знаешь что — ты сам поговоришь с Ангелиной. Зачем тебе инвалид в походе?
— Как ты знаешь, — скорбным голосом сказал Доусон, — я оказался неплохим проповедником, среди охотников и лесорубов к северу от Порт-Ройяла мое слово кое-что значит. Думаю, сотня — или чуть больше — этих ребят поверят мне, что хорошенько встряхнуть испанцев — это сейчас самое богоугодное дело.
Хантер подвел итог:
— Месяца два назад мне пришло в голову, что «Уэссекс» и «Моммерсетшир» нуждаются в капитальном ремонте. Я поставил их в западный док — тот, что за Апельсиновым холмом. И сегодня созданная мною комиссия, наверное, признает их непригодными к дальнейшему использованию и спишет на дрова.
Бывший губернатор Ямайки поднял свою кружку и чокнулся со своими друзьями. Когда они пили, было слышно, как клокочет ром в глотках и плачет за стеной Ангелина, которая подслушала их разговор от первого до последнего слова.
Глава 18
ОН ВОЗВРАЩАЕТСЯ!
Слух о том, что Натаниэль Фаренгейт возвращается к своему старинному ремеслу, почти мгновенно облетел все большие и малые Антильские острова, вызывая у кого-то страх, но по большей части восторг. Испанцы сразу поняли, что более-менее вольготная жизнь на морях для них, вероятно, заканчивается. Многие из прежних соратников капитана Фаренгейта обрадовались возможности вернуться под сень флага, вызывающего всеобщее уважение. К этому времени настоящее каперство, собственно говоря, выродилось на морях Мэйна, и даже самые отчаянные в прошлом корсары напоминали о своем существовании лишь отдельными мелкими вылазками, если уже не погибли или не были повешены.
Для того чтобы начать такое крупное предприятие, как поход на Санта-Каталану, двух припасенных Хантером судов было явно недостаточно. Поэтому, спустив их на воду и кое-как снарядив, капитан Фаренгейт совершил два рейда с целью захвата других кораблей. Оба рейда получились крайне впечатляющими с флотоводческой точки зрения, и только нежелание уклоняться от прямой сюжетной линии заставляет нас опустить их описание. Эти эпизоды продемонстрировали, что старому морскому волку ничуть не изменил его глазомер и что хватка его совсем не ослабла.
Для того чтобы начать такое крупное предприятие, как поход на Санта-Каталану, двух припасенных Хантером судов было явно недостаточно. Поэтому, спустив их на воду и кое-как снарядив, капитан Фаренгейт совершил два рейда с целью захвата других кораблей. Оба рейда получились крайне впечатляющими с флотоводческой точки зрения, и только нежелание уклоняться от прямой сюжетной линии заставляет нас опустить их описание. Эти эпизоды продемонстрировали, что старому морскому волку ничуть не изменил его глазомер и что хватка его совсем не ослабла.