Потоцкая Светлана. Убийство и Дама пик

   - Сегодня вечером изволь быть дома. Приеду. Когда он вышел из комнаты, Императрица облегченно вздохнула и витиевато выругалась. Марианна с испугом глянула на нее: что-то не так?
   - Ты тут ни при чем, - усмехнулась Императрица, поймав этот взгляд. Просто мне предстоит очередная барщина, а я это терпеть не могу. Хорошо хоть, у него до меня руки редко доходят. В общем, жить можно. Давай, собирайся домой, а мне теперь нужно готовиться: массаж, тонизирующие таблетки, успокоительные... Иначе не выдержать. На днях увидимся.
   Она кинула Марианне ее халат и добавила с циничным смешком:
   - Зато после этого денег будет - завались. Папочка у меня, конечно, не подарок, но не жмот.
   Марианна снова испугалась.
   - А ты не боишься говорить об этом вслух? - прошептала она. - Вдруг кто-нибудь донесет...
   Императрица повалилась на кровать и залилась хохотом:
   - Донесет? О чем? О том, что я его только терплю? Так он сам это знает. Ты просто дурочка, Мари! Чем хуже к мужикам относишься, тем дороже они тебя ценят. Конечно, на рожон лезть не надо, но и коврик из себя изображать ни к чему. Я женщина дорогая, на меня нужно много денег тратить! А что дешево достается - дешево и ценится. Много тебе твой возлюбленный, за которым ты, точно собачонка, бегала, подарков делал?
   Марианна поджала губы, сверкнула глазами и убежала в ванную: привести себя в порядок. Через минуту туда без стука вошла Императрица:
   - Злишься? Напрасно. Я тебя жизни учу, говорила же, что хочешь быть на меня похожей. Ну, перестань, я же не со зла. Иди сюда, помогу тебе одеться...
   Впрочем, оделась Марианна не скоро: примирение состоялось прямо в ванне, в душистой пене.
   При следующей их встрече, когда они устроились с чашками чая на диванах в гостиной, Марианна, как всегда в упор глядя на Ирину, вдруг спросила:
   - А твой муж не догадывается, зачем я здесь?
   - Может, и догадывается, не дурак же, но действует по принципу: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы мужиков близко не было. Все остальное его мало волнует, так что не беспокойся. А как твой усатый брюнет поживает? Может, стоит мне с ним познакомиться? Ты опять смогла бы с ним видеться. Да и мне скучно.
   - А охранники? Сразу донесут твоему.
   - Ну, это я беру на себя. Не в первый раз, - она хохотнула, - да к тому же если он что и узнает, так ведь это твой мужик, а не мой. Ты его тайком сюда притащила... Ну, шучу, шучу. Я, как верная подруга, устрою тебе замечательную интимную встречу с твоим возлюбленным и ничего за это не потребую. Потом расскажешь... в подробностях. А выпить вместе с вами бокал шампанского - так что в этом плохого? Мы же общаемся с мужиками на всяких тусовках. Да, хочешь попробовать одну штуку? Новую. Тебе понравится.
   Марианна увидела в руках у подруги какую-то капсулу, похожую на крошечную космическую ракету.
   - Что это?
   - Я же обещала: сюрприз. Получишь такой кайф, какого сроду не ловила. Давай сюда руку.
   Марианна еще колебалась, когда Императрица схватила ее за руку и прижала капсулу к внутренней стороне локтевого сгиба. Чуть заметный укол заставил вздрогнуть, но в следующую минуту по телу разлилась необыкновенная истома, сменившаяся внезапным приливом сил. Марианне захотелось смеяться, петь и танцевать одновременно, она вскочила с кресла и подпрыгнула, смеясь от наслаждения. Мир вокруг был необыкновенно ярок, прямо в комнате распускались невиданной красоты цветы с чудесным ароматом, а она парила и пела - полным голосом, звучным и прекрасным...
   Императрица с жестоким любопытством наблюдала за своей подругой, распростертой в кресле. Глаза Марианны были закрыты, губы шевелились, на них появилась смутная улыбка, руки и ноги чуть-чуть подергивались. Лицо не выражало абсолютно ничего, оно было безмятежным, как у фарфоровой куклы.
   - Действует, - прошептала Императрица. - Не обманули. Интересно, что она сейчас испытывает? Очнется - расскажет, тогда и я попробую. Говорят, что привыкания не происходит.
   Молодой женщине уже смертельно надоели все имевшиеся в ее распоряжении развлечения, хотелось новизны, и вот теперь она испытывала на Марианне какой-то наркотик, рекомендованный ей надежными людьми как незаменимое средство для получения эйфории. Только, кажется, доза великовата, можно будет ограничиться и половинной...
   Когда дверь в гостиную внезапно распахнулась, она вздрогнула. Появление мужа в этот момент ее, мягко говоря, не обрадовало. И как же она не расслышала шума машины? Размечталась не к месту...
   - Развлекаешься, детка? - проскрипел супруг. - Странно, что дома, а не в своих излюбленных кабаках.
   - Чем ты недоволен? - холодно осведомилась она, незаметно засовывая использованную капсулу-шприц в сиденье кресла. - Тем, что я дома, или тем, что развлекаюсь?
   - Я, как тебе известно, всем доволен... если ты не делаешь глупостей. Что с куколкой? - Он кивнул в сторону Марианны.
   - Кайфует, - как можно небрежнее бросила Императрица.
   - А ты? Смотри, доиграешься! - Босс цепко ухватил ее за запястья и повернул руки ладонями вверх. - Пока еще вроде не колешься, - констатировал он. - Что ты бесишься? Чего тебе надо?
   - Ты мне этого все равно дать не сможешь, - усмехнулась Императрица. -Так что терпи... если хочешь.
   - Я-то потерплю. Но имей в виду...
   - Что? Ну, говори. Денег не будешь давать? Под замок посадишь? Убьешь? Ну давай, убивай.
   - Дура! Да если бы я захотел...
   - Скажи лучше, если бы смог, - язвительно заметила Императрица. - У тебя же только со мной что-то получается, сам говорил.
   Внезапно лицо Босса исказилось, и он рухнул на колени перед креслом жены:
   - Ириша! Не мучай меня! Сколько лет я уже терплю твои выкрутасы. Есть у тебя сердце?
   - Нет! - сухо отрезала она. - Было, да все вышло. И не трогай меня. Вообще не трогай. Ты мне надоел.
   - На девочек переключилась?
   - Не твое дело! И встань наконец, смотреть на тебя противно.
   - Что мне сделать для тебя?
   - Оставить в покое!
   - Ты знаешь, что это...
   - Невозможно, - устало закончила Императрица. - Черт с тобой, живи. Только убери от меня эту идиотскую охрану. Пусть хоть в комнаты не лезут. Стерегут дом, и все. Меня уже тошнит от их морд.
   - Тебе только один охранник нравится?
   - Какой еще? - искренне изумилась Императрица.
   - А муж этой цыпочки. Ты небось и с ней связалась, чтобы с ним видеться.
   Императрица расхохоталась, хотя в смехе ее явно звучали истерические нотки.
   - Нет, ты неподражаем! Затащить в койку жену, чтобы получить мужа! Самому не смешно? - Нет. Я его уволю.
   - Да увольняй хоть всю обслугу, мне до лампочки. А в мои комнаты пусть никто не лезет. Тогда я, может быть, тебя прощу...
   Босс хотел обнять Императрицу, но та отстранилась с высокомерным видом:
   - Убери охрану, папочка, тогда и поговорим. Завтра. Сделай, как я хочу, и приходи. А до этого...
   И она сделала не слишком пристойный жест.
   - Шлюха! - выдохнул Босс, побелев от ярости.
   - Послезавтра! - мгновенно отреагировала его Супруга. - Сутки штрафа за непристойное выражение.
   - Когда же я наконец от тебя освобожусь? - простонал тот, покорно направляясь к двери. - Любого другого на молекулы бы разъял в две секунды. А ты... Ладно, будь по-твоему. Но послезавтра...
   - Я свое слово держу, - надменно усмехнулась Императрица.
   Она подождала, пока за мужем закрылась дверь, и принялась кружить по комнате в каком-то сумасшедшем танце. Выгорело! Получилось! Теперь в доме она может делать все, что угодно. А Марианна ей поможет. Еще два-три сеанса кайфа, и эта маленькая потаскушка будет у нее из рук есть. И любовника своего сама приведет. А там... там видно будет.
   Глава 12 МИРАЖ
   Милочка
   Страсть к фотографированию у него появилась, когда он был еще подростком. Однажды на день рождения ему подарили фотоаппарат, самый примитивный - по тем временам. Родители были уверецы, что новая игрушка скоро будет забыта: любая вещь интересовала его, только пока была новая, а потом отправлялась в дальний угол шкафа, забитого подарками.
   Но в данном случае все оказалось иначе. Он увлекся, купил самоучитель по фотографии, и довольно скоро у него стали получаться вполне приличные снимки. Со временем это безобидное увлечение превратилось в настоящую страсть. У него теперь был десяток превосходных фотоаппаратов и сменных объективов к ним, он не признавал дешевых автоматических камер, снимал как профессионал, и качество снимков было отменным.
   Кончилось тем, что он уже практически не расставался с камерой, полюбил гулять в парке или просто по улицам и знакомиться с девушками, представляясь им фотокорреспондентом какой-нибудь престижной газеты. И не было случая, чтобы незнакомка отказалась позировать, зато было множество случаев, когда из такого знакомства рождалась интрижка или даже легкий роман.
   Если бы он захотел, то вполне мог бы устроить свою персональную выставку, и она, несомненно, имела бы большой успех, но ему это было не надо. Как ни странно, славы он не искал - в процессе фотографирования его занимало совсем другое.
   А еще он никогда не снимал семейных вечеров, не делал семейных портретов - эта сторона жизни также была ему безразлична. Просьбы матери сфографировать ей на память родных и близких он просто игнорировал, впрочем, как и все, что исходило от матери. Сейчас в его огромном фотоархиве нельзя было найти ни одной фотографии, каким-нибудь образом связанной с семьей. Зато были тысячи так называемых жанровых и портретных снимков, цветных и черно-белых, небольшого формата и огромных размеров, причем о каждом экземпляре своей коллекции он знал и помнил абсолютно все, кроме... имени той (или того), кто был запечатлен на фотографии.
   Так что же его так привлекало в этих изображениях? Власть, красота и чувство собственности, как это ни странно звучит.
   Он всегда помнил то мгновение, когда взял в руки свой первый готовый снимок, и то острое и сладостное чувство власти, которое поразило его до глубины души. Власти над временем, власти над движением. Как иллюстрацию к данному постулату он всегда демонстрировал одну и ту же фотографию: маленькая девочка с очаровательным личиком и с испуганными глазками, в которых уже начинают наливаться слезы, тянется за шариком, выпорхнувшим у нее из рук.
   - Вот вам наглядный пример, - обычно говорил он. - Мне понравилась эта сцена. И в моей власти было сделать так, что по прошествии многих лет, когда эта девчушка уже давно стала зрелой женщиной с морщинами под глазами, у меня она всегда будет вот такой. Я остановил время, поймал и остановил движение шарик никогда не долетит до неба.
   Вторая причина его увлечения - преклонение перед красотой. Наверно, ему следовало родиться художником но Господь, видно, недоглядел, и руки у него были совсем никудышные, даже прямой линии ровно провести не мог. Но красоту, в любом ее проявлении, не только любил, но очень тонко понимал.
   - А разве пейзажи или красивые женщины - это не произведение искусства Господа-художника, - обычно отвечал он на вопрос, почему называет себя фотохудожником, - остается только найти нужный ракурс, поймать нужное освещение - и готово. На моих снимках прекрасно даже то, что в натуре просто безобразно.
   Из первых двух причин логически вытекает третья - чувство собственности. Мысль, что он может безраздельно владеть любым понравившимся ему мгновением, любым закатом или цветком, любой понравившейся ему женщиной. Но женщины вообще были совершенно отдельной темой.
   Становясь старше, он все больше и больше увлекался фотографированием понравившихся ему женщин. Любимых подруг он менял так же часто, как в детстве менял игрушки: каждая новая интереснее и лучше прежних только потому, что она новая. Он обязательно делал снимки всех своих пассий и просто обожал снимать их обнаженными. Со временем он составил целую коллекцию таких снимков. При этом о порнографии и речи не было. Он рассматривал свои альбомы так, как филателист рассматривает кляссеры с марками, как коллекционер старинных ваз оглядывает полки со своими экспонатами - сравнивая достоинства одной перед другой, замечая милые его сердцу изъяны. Да и снимки ню можно было считать не подглядыванием в замочную скважину, а откровенным восхищением перед красотой женского тела. Ракурс, поза, освещение...
   Он был уверен, что эта игра, эта коллекция ему никогда не надоедят. И не жалел на это никаких денег.
   Как, впрочем, никогда не жалел их на себя, единственного и неповторимого.
   Весь тот день Милочка просидела в библиотеке, работая с невероятным азартом. Можно сказать, что сегодня она кончила или почти кончила труд всей своей молодой жизни. Осталось прийти домой, вставить бумагу в машинку и допечатать эпилог.
   "Хорошо Наташе, - подумала Милочка - у нее компьютер есть. Ничего, вот напечатают мой роман, и я тоже компьютер куплю".
   Еще на последних курсах института она начала интересоваться этой темой приход к власти Екатерины Великой, первые годы ее правления. Милочку притягивала эта женщина, и она прочитала практически все, что было о ней написано, и уже тогда, еще совсем девчонкой, твердо решила, что напишет большой исторический роман, основанный на подлинных документах и фактах. Покажет эту великую женщину такой, какой она была на самом деле, а не Мессалину, "по недоразумению" занимавшую российский трон тридцать с лишним лет. Напишет так, чтобы все поняли, почему Екатерина была действительно великой.
   С тех пор прошло ровно десять лет. Все эти годы, чем бы Милочка ни занималась, где бы ни работала, она потихоньку собирала документы о той эпохе, врастала в нее, подолгу сидела в архивах, даже добилась командировки в Германию, где тоже все время провела в архивах, в общем, посвящала этой теме все свое свободное время. Не последнюю роль в их отношениях с Павлом играло то, что он, в отличие от других, хоть и немногочисленных поклонников, серьезно отнесся к ее увлечению и всячески поощрял ее, а сейчас и помогал материально, что давало ей возможность целиком отдаться любимой работе. Огорчало только то, что поговорить об этом времени и о своей любимой царице она с ним не могла, Павел плохо знал историю, ей казалось, что ему будет скучно, что рассказывать ему, с ее точки зрения, прописные истины, бестактно. А поговорить на эту тему очень хотелось, особенно сегодня, когда до завершения книги - рукой подать.
   Задумавшись, все еще мысленно пребывая среди кринолинов и шлейфов, надушенных кавалеров и ангелоподобных пажей. Милочка спустилась в метро. На станцию пришли сразу два поезда с двух сторон, повалила густая толпа, ее затолкали, закрутили.
   - Спящая красавица, что стоишь на дороге, всем мешаешь? Обкурилась, что ли? Хочешь, домой провожу? - услышала она вдруг над собой гнусавый голос, и кто-то бесцеремонно обнял ее за талию, обдав густым запахом перегара и чеснока.
   Для любого человека такой резкий переход от изящного менуэта, в котором в данный момент мысленно Милочка раскланивалась с высоким брюнетом в красном камзоле, к нашей суровой действительности был бы чересчур, а для такого субтильного создания, каким была наша молодая романистка, тем более. У нее закружилась голова и подкосились ноги, она вырвалась из объятий молодого, длинноволосого, увешанного металлическими побрякушками парня в черной коже, пока-.завшегося ей в этот момент выходцем из преисподней, и почти упала на руки другого мужчины, с силой подхватившего ее.
   - Пошел вон, щенок! Совсем распоясались, плебеи, - услышала она над собой разгневанный голос.
   - С вами все в порядке? - обратился он к ней. Милочка только помотала головой, пребывая еще в полуобморочном состоянии.
   - Давайте отойдем в сторонку, а еще лучше - поднимемся наверх, здесь очень душно.
   Незнакомец крепко взял ее под руку и повлек к выходу. На эскалаторе она встала на две ступеньки выше и, оглянувшись на своего спасителя, оказалась лицом к лицу с усатым брюнетом интеллигентного вида. Выйдя на улицу, он уверенно повел ее в ближайшее кафе, благо их сейчас полно, как в любой западной столице, сажая за столик, галантно отодвинул стул и протянул меню.
   - Не хотите ли что-нибудь заказать? Или просто чашечку кофе с пирожным? Я бы рекомендовал вам глоточек коньяка, чтобы окончательно прийти в себя.
   Дальше все было как в сказке. Новый знакомый, представившийся Аликом, оказался фотохудожником. В завязавшейся беседе он показал такую эрудицию, так неподдельно заинтересовался рассказами Милочки о Екатерине, что она и не заметила, как пролетело часа два за кофе с коньяком, пирожными и удивительно приятными разговорами. Потом он проводил ее домой ("Чтобы никто опять не напугал такого ангела, как вы", - объяснил он), взял ее телефон ("Чтобы узнать, как вы себя чувствуете, иначе места себе не найду от беспокойства"), В результате Милочка пришла домой совершенно ошарашенная, зачарованная и заинтригованная.
   Позже вечером он действительно позвонил ей справиться о самочувствии, и опять они проговорили чуть ли не час. Алик пригласил ее на выставку, где они на следующий день и встретились, потом гуляли по набережной, наперебой читая любимые стихи и обсуждая любимые литературные произведения, причем вкусы их удивительным образом совпадали. К концу встречи Алик предложил сделать ее портрет, сказал, что готовит выставку своих фотографий и что ее лицо станет украшением всей экспозиции. Милочка была как пьяная, все казалось ей прекрасным и немного нереальным, вот только Павлу почему-то не хотелось говорить про нового знакомого.
   Себя Милочка успокаивала тем, что это - не роман, а просто дружба, с Аликом ей хорошо и спокойно просто как с человеком. И еще тем, что о любви они не говорили никогда. Комплименты - да, были, причем в избытке. Но если бы Алик вдруг заговорил о своих чувствах, стал бы на что-то претендовать - о, вот тогда Милочка быстро поставила бы его на место и прекратила встречи и телефонные разговоры. Она иногда представляла себе, как это произойдет: Алик вдруг замолчит посередине какой-нибудь изысканной фразы, посмотрит на нее красивыми темными глазами и скажет:
   "Я больше так не могу. Давайте объяснимся..." А она печально Покачает головой и ответит:
   "Увы, я люблю другого и никогда ему не изменю. Мы можем быть только друзьями".
   Тут Алик зарыдает... то есть не зарыдает, конечно, а на его глаза навернутся слезы, и он стиснет зубы от невыносимой душевной муки. Потом возьмет ее руки в свои, почтительно поцелует и скажет:
   "Ваше желание для меня - закон. Позвольте мне только иногда видеть и слышать вас, иначе моя жизнь потеряет смысл".
   Милочка улыбнется и погладит его по щеке. И они снова будут беседовать о чем-нибудь благородном и возвышенном...
   Профессия неизбежно накладывает на человека отпечаток. И Милочка даже не отдавала себе отчета в том, что ее грезы - плод слишком пылкого воображения. Даже если Алик и стал бы объясняться ей в любви, то наверняка не в таком романтически-сентиментальном стиле, да и кто сейчас вообще изъясняется такими фразами? Разве что герои бесконечных мыльных опер. Но Милочка их не смотрела, поэтому такое сравнение ей даже в голову не могло прийти.
   Был момент, когда ей ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь своей новой, замечательной дружбой. По сравнению с Аликом, все остальные мужчины выглядели, мягко говоря, бледно - в качестве спутников и собеседников, разумеется. Она уже почти было собралась рассказать кое-что Наташе, но... Вспомнила не в меру острый язычок Наташи, ее вечное подшучивание над всеми и над собой. Вспомнила - и передумала. Пусть уж это будет ее маленькой, красивой тайной. Ничего плохого ведь она не делает, правда?
   Все случилось так стремительно и неожиданно, что Милочка опомнилась только утром. Накануне вечером позвонил Алик и сказал, что хочет сделать ее портрет, хочет посмотреть, наконец, как живут ангелы, говорил что-то еще, такое же приятное. В общем, напросился в гости. Павел был в этот вечер занят, и, поколебавшись немного, она пригласила Алика "на чашку чаю". В конце концов, они оба интеллигентные, воспитанные люди, ничего из ряда вон выходящего в таком визите не было.
   Алик появился с букетом цветов, церемонно поцеловал руку, но потом, к немалому смущению Милочки, вытащил из сумки не фотоаппарат (он появился много позже), а две бутылки хорошего коньяка, фрукты, печенье. Милочка знала, что к коньяку полагается кофе, а не чай, но настолько растерялась от неожиданного поворота событий, что забыла все правила хорошего тона: заварила все-таки чай и достала из серванта хрустальные бокалы, из которых обычно пьют вино. Позже она вспомнила, как удивленно приподнял брови Алик, когда эти бокалы появились на столе, и как в его глазах мелькнуло что-то неуловимое, но что именно, она так и не поняла...
   Сидя обнаженной на разобранной постели и вздрагивая от утренней прохлады, Милочка с трудом вспоминала прошедший вечер и ночь. Сначала все было очень чинно и даже, можно сказать, церемонно. А потом... Наверное, сочетание коньяка со стихами оказалось для нее роковым, и опьянела она очень быстро. Коньяк она до этого практически никогда не пила, так, пару раз чуть-чуть пригубила: для нее это был слишком крепкий напиток. Так как же все это могло произойти? И что вообще произошло?
   Милочка поднялась, набросила халат и с тоской оглядела комнату. Разбросанные вещи, пустые бокалы, нетронутые чашки с чаем. Наполовину пустая бутылка из-под коньяка, вторая - опорожненная - валяется на полу. Постель сбита так, будто на ней резвился полк взбесившихся кошек. Милочка сжала руками виски и застонала:
   - Боже мой! Что я наделала! Так мало знакома с человеком - и сразу в постель. Какая грязь! Как я буду смотреть в глаза Павлу? Что ему скажу? Надо срочно в душ. Господи! Да что же это такое? Все болит, будто палками меня избили, к груди притронуться невозможно... Нет, не душ, а ванну надо принять. Полежать в горячей воде, прийти в себя. Боже, как болит голова, с ума можно сойти!
   Но и горячая ванна с душистой пеной не принесла обычного наслаждения и покоя. Милочка лежала с закрытыми глазами, мысли бились у нее в голове, как надоедливые мухи, и она непроизвольно всхлипывала.
   "Что же теперь делать? Сказать Павлу "прощай"? Но ведь я люблю его! Ничего не говорить, все скрыть? И потом всю жизнь ощущать эту вину перед ним? Да, а как же Алик? Ведь он, наверное, позвонит сейчас, попросит о новой встрече... И что я буду делать? Почему он ушел так рано, даже не попрощался? Может, срочная работа? Да что я, Господи! Нельзя же любить двоих сразу! Или... можно? - Милочка застонала сквозь стиснутые зубы. - Нет, я конечно же люблю Павла, а Алик... Что - Алик? Он мне даже в любви не объяснялся, просто... Это называется - похоть, а никакая не любовь. Грязь, стыд... Но ведь ночью все казалось другим!"
   Милочка вспомнила некоторые эпизоды минувшей ночи, покраснела и снова непроизвольно застонала.
   "Какая же я, оказывается, дрянь! Испорченная, развращенная дрянь! Хуже падшей женщины. Это была оргия какая-то, как во времена Екатерины. Сплошной туман в голове... Ведь когда он пришел, я и не думала ни о чем таком. Когда же я голову потеряла, как это могло произойти? Так хорошо разговаривали, пили коньяк... Никогда! Никогда больше эту мерзкую жидкость в рот не возьму! А потом я стала рассказывать про свою работу, про Екатерину... Или это позже было? Господи! Все в голове перемешалось..."
   Память услужливо подсунула ей еще один эпизод, точно кадр из скабрезного фильма. Милочка увидела себя со стороны и резко поднялась на ноги, так что чуть не потеряла равновесия.
   "Не хватало еще упасть и расшибиться! Хватит хныкать! Душу никакой пеной не очистишь, хоть целый день отмывайся!"
   Милочка вылезла из ванны, насухо вытерлась большим махровым полотенцем и решительно направилась в комнату. Надела чистое белье, домашние леггинсы и хотела было натянуть старую рубашку Павла, которую любила носить. Но когда взяла ее в руки, разрыдалась, уткнувшись в тонкую ткань лицом.
   - Павлик, милый мой Павлик! Как нам было хорошо с тобой, а я все разрушила. Да, не было бурной страсти, но ты всегда относился ко мне с такой нежностью и лаской, с таким вниманием. А я, мерзкая дрянь, не ценила этого, принимала как должное. Жила как за каменной стеной, думала только о себе и о своей работе. Вот и доигралась. Умных разговоров захотелось, от комплиментов голова закружилась... А ведь Алик ничего мне не предлагал, никаких планов не строил. И ушел не простившись... как от продажной девки. Так мне и надо!
   Милочка аккуратно положила рубашку на кресло и вынула из шкафа блузку. Потом решительным движением сдернула с кровати простыню и стала сдирать наволочки с подушек и вытряхивать одеяло из пододеяльника с таким остервенением, будто постельное белье было в чем-то перед ней виновато, будто оно стало ее сообщником минувшей ночью. Собрав все в охапку, она запихнула этот ком в стиральную машину, включила ее и, только когда агрегат заработал, немножко успокоилась. Ее взбудораженному мозгу представлялось, что так она очищает себя и свою память от прошлого.
   Потом Милочка вернулась в комнату и занялась уборкой. Оставшееся печенье и фрукты она безжалостно отправила в мусорное ведро, вылила в унитаз недопитый коньяк и несколько раз спустила воду. Застелила постель на тахте, отнесла в кухню бокалы и чашки и чуть ли не полчаса мыла их под струёй горячей воды такой горячей, что едва можно было терпеть. Но и этого ей показалось мало: она полила посуду специальной жидкостью и снова принялась ее мыть, будто хотела сделать стерильной. Потом сбегала на лестницу, опорожнила ведро в мусоропровод и вернулась к себе, чтобы еще какое-то время отмывать теперь уже ведро. Наконец квартира приобрела почти прежний вид.