Страница:
Она не отрываясь смотрела на него, а он, не обращая на нее внимания, подошел к зеркалу и стал разглядывать рану на голове, из которой по-прежнему сочилась кровь.
Все внутри Мередит сжалось. Рана была глубокой, и страх Мередит был отчасти вытеснен чувством вины. Раньше она никогда не переживала, что ничем не может помочь, но ведь раньше она никому не наносила телесных повреждений, кроме того случая, напомнила она себе, когда на этом же самом пароходе дала капитану пощечину.
Что же в нем подвигало ее на обычно чуждую ей жестокость?
Чувство самосохранения, сказала она себе. Свобода для многих. Но сейчас, глядя на рану на его голове, она чувствовала, что никакое оправдание не утешает ее.
Она собралась было встать, чтобы подойти к нему и как-нибудь помочь ему, но ее остановил его голос, твердый и мрачный.
— Сядьте и оставайтесь на месте, мисс Ситон! — Это ее испугало, потому что она думала, что он на нее не смотрит. Она вздрогнула, услышав, как холодно он к ней обратился. Вот, значит, к чему они вернулись. Ничего хорошего это не сулило. Она послушно опустилась на стул.
— Я просто думала, что я могу помочь.
— Ха! — сказал он мрачно. — Я скорее соглашусь, чтобы мне дикая кошка помогала. Это не так опасно, и предательства не ждешь. — В его голосе звучало напряжение, даже обида.
Это замечание задело ее за живое. Конечно, она часто обманывала, работая на Железную дорогу, но никогда не предавала.
— Мне очень жаль, — в голосе Мередит звучало искреннее сожаление.
Но он подумал о Моргане, о том, какой замечательной актрисой она была.
— Жаль, что вы меня стукнули или что вас за этим поймали? — в его голосе звучал неприкрытый цинизм.
— И то, и другое, — произнесла она. Такой откровенный ответ удивил его.
Он удивился и устремил на нее тяжелый взгляд. Уголок его рта начал загибаться вверх, вокруг глаз собрались морщинки, а ямочка на подбородке, казалось, стала еще глубже. И опять он стал удивительно красив. Она стиснула стул.
— По крайней мере, откровенно, — протяжно сказал он, а его сверлящий взгляд, казалось, все глубже проникал за ее оболочку. — Услышу ли еще что-нибудь столь же откровенное?
Мередит как загипнотизированная смотрела на него. Она могла противостоять его насмешливой улыбке, его мрачной ухмылке, но сейчас было что-то другое. Она чувствовала себя змеей, которую гипнотизирует индийский колдун и которая только и может, что качаться туда-сюда под музыку его дудочки… под музыку его низкого протяжного голоса, под пристальным взглядом темно-синих глаз.
Но она поняла, что и он не был неуязвим. Даже когда его улыбка вызывала ее ответить ему тем же, на щеке его дергался мускул, и Мередит видела, что он с трудом сдерживается и что она страшно раздражает его.
Глаза его были по-прежнему тревожными. Она мельком подумала о том, что они, кажется, никогда не улыбались. Интересно, почему?
— Мне очень жаль, — повторила девушка, не в силах выдержать напряжения, которое росло между ними. — Я никого никогда не била. Кроме вас…
Она вдруг остановилась, испугавшись, что сказала слишком много.
Но он не собирался упускать момент.
— Что, Мередит? Я оказался не тем и не в нужное время? Как вы возле склада?
Она проигнорировала вопрос.
— Вы насильно удерживали меня! — обвинила она его. — У меня было право убежать!
Он прислонился к стене и выглядел обманчиво расслабленным. “Расслаблен как пантера”, — подумала Мередит.
— Я вам предоставлю его, Мередит, — сказал он медленно и ровно, но глаза его были по-прежнему так холодны, что ее пробила дрожь. Она подозревала, что именно этого он и побивался, хорошо зная силу своего взгляда. — Будем считать, что счет сравнялся, — продолжал он, — я ударил вас, хотя не знал того, что это вы. Вы возвратили… ну, назовем… это богомерзкое деяние. Сторицей, надо добавить, — насмешливо сказал он, потрогав рану. Коснувшись пульсирующей поверхности, он вздрогнул и поморщился.
Мередит начала подниматься со стула, готовая воспользоваться возможностью, которую, как ей показалось, он предоставил ей своей всепрощающей речью, но тут же остановилась, потому что он решительно покачал головой.
— Эту часть нашего дела мы отложим, но ведь это не все. И далеко не все, — сказал он мягко, но голос его был переполнен угрозой. — А теперь сядьте! — эти слова прозвучали как пистолетный выстрел — резко и грозно.
Мередит рухнула на стул.
— Хватит играть, Мередит, мое терпение кончилось, — он подошел к ней, воплощение силы и мощи, излучающей жестокость. — Что вы делали возле этого склада?
Мередит еще не закончила разгадывать головоломку, подбирая и примеряя друг к другу составлявшие ее фрагменты, но последним из которых было его внимание к складу. Отчасти она уже допускала, что он мог быть членом Подпольной железной дороги. Но полностью в этом она не была уверена, а принцип осторожности и секретности усвоила очень хорошо. Она решила открыть часть правды.
— Моя сестра… я пытаюсь разыскать свою сестру. Кто-то мне сказал, что Элиас Спрейг, возможно, сможет помочь мне, — выпалила она и заметила, как сузились его глаза.
— У вас нет сестры, — с презрением ответил он. Опять игра, опять ложь.
Мередит, взглянув на его мрачное лицо, не решилась продолжать. Исчезли все следы его насмешливой улыбки, осталась только холодная враждебность. Но ей некуда было деваться.
— Вспомните, — сказала она, — тогда, много лет назад, когда вы приезжали в Бриарвуд…
Он помнил, но она-то утверждала, что забыла. Опять ложь. Если составить список, то он получится изрядно длинным.
— Да, — осторожно ответил он.
— У нас была девочка, которую звали Лиза, дочь Альмы. Она была на два года младше меня. Вы еще построили для нас качели.
Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
— Дочь Альмы? — он наведывался в кухню и так очаровал Альму, что в течение того долгого четырехдневного визита она припрятывала для него лакомые кусочки. Ему не понравился Роберт Ситон, и Квинн, когда мог, уклонялся от официального обеда. Он вспомнил Альму и вспомнил девочку. Она была младше Мередит и очень застенчива. Может быть поэтому он не сразу ее вспомнил. Да и виделись они совсем мало, кроме того дня, когда Квинн построил качели и пару раз качнул ее. — Дочь Альмы? — повторил он.
Мередит кивнула.
— И моего отца.
Квинн молчал, глядя на нее, обычная пустота во взгляде девушки сменилась неприкрытой мукой. Она была хорошей актрисой, но он не думал, что и сейчас она притворяется. Квинн начинал ей верить. Он подтянул к себе стул и сел на него верхом, положив руки на спинку, при этом он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на нее.
— И? — несмотря на появившееся в нем сочувствие, вопрос все же звучал недоверчиво.
— Она была мне дорога, — медленно, с болью, проговорила Мередит, — я ее любила. Я учила ее читать, — она подняла взгляд на Квинна. — Вы видели моего отца… Он… с ним было нелегко. Боюсь, он не знал, что такое любовь. Он был холодным, даже жестоким. А я была так одинока… и Лиза… любила Лизу, и она любила меня… — ее голос сорвался, и она опустила голову.
Мередит сама не знала, почему так много ему рассказывает. Она еще никому не рассказывала обо всем. Эта рана была слишком болезненной, потеря слишком большой. Боль никогда не проходила, Мередит просто научилась жить с этой болью.
Черт его возьми! Ей надо было что-то рассказать ему, но она рассказала больше, чем намеревалась. Она почувствовала, как в глазах скапливаются слезы, но давно уже научилась их сдерживать, и сейчас их сдерживала, чтобы не показать ему свою слабость. Она не знала почему, но это казалось очень важным.
Квинн почувствовал себя так, словно его ударили. И подозревал, что впереди еще один удар. Он поверил ей. Такая глубина чувства была в ее словах, что невозможно было представить, что она играет какую-то роль. Почти против воли он положил руку ей на плечо.
— Что же произошло?
— Вскоре после того, как вы уехали, отец решил, что мы слишком дружны с Лизой. Он продал ее. Ей было шесть лет, — горечь наполняла ее слова. — Ей было шесть лет, а ее заковали в цепи и увезли от мамы, от родного дома и от… от меня. И все потому, что я ее любила, — боль в ее голосе была неподдельной. — Потому что я любила ее, — повторила она шепотом, и одинокая слеза побежала по ее побледневшей щеке. — Это я виновата, только я, — она никогда еще не говорила этого вслух, но чувство вины всегда жило в ее сердце. И сейчас оно выплеснулось наружу.
Квинн сострадал ее боли и чувству вины, с которым она прожила столько лет. И он познал бремя вины. Как тяжело оно было! Если бы не он, был бы жив Терренс О’Коннел. Пытаясь избавиться от воспоминаний, он закрыл глаза, а потом снова медленно открыл их.
Скупые слезы уже высохли на ее щеках, и то, что их было так немного, говорило о том, что горе ее было глубоким и слезы его не облегчали. Боль осталась. Резкая, безысходная. Ему отчаянно захотелось приласкать ее.
— А почему вы думали, что мистер Спрейг может помочь вам? — спросил он, не желая спрашивать, а желая лишь утешить ее. Но все-таки кое-что он должен был знать. А она по-прежнему что-то скрывала. Догадаться об этом можно было по тому, как она избегала его взгляда.
— Я наняла детектива, — ответила она, опять не говоря всей правды. — Кажется, он думает, что мистер Спрейг может что-нибудь знать. Он не сказал почему.
— А почему бы вам было не прийти днем?
— Моя семья ничего не знает. Они думают, что я давно забыла про Лизу.
— И очень важно, чтобы ваш брат не узнал? У вас есть свои деньги, и, полагаю, вы можете тратить их, как захотите.
— Мой брат сделал все, чтобы мы с ней не встретились. Видите ли, мы с Лизой похожи. Он очень боится, что если она найдется, то кто-нибудь догадается, что она… незаконная дочь нашего отца.
Квинн пожал плечами.
— Это не так уж редко бывает. Я бы сказал, что изрядное количество плантаторов на Миссисипи имеют отпрысков среди своих рабов, — он понимал, что говорит цинично, но надеялся, что таким образом больше узнает. А свои секреты он и вовсе не хотел открывать.
— Но среди них нет таких, которые были бы так похожи на родную дочь. Я боюсь, что, если Роберт узнает, он сделает так, что я никогда не найду ее…
Лицо ее уже не было бледным, но тело было натянуто, как тетива.
Квинн услышал, как свистнул пароход и оркестр заиграл веселую музыку. “Лаки Леди” вот-вот отойдет от причала. Ему надо решать, что с ней делать. Немедленно.
Но он не мог. Он, человек, привыкший быстро принимать решения, почувствовал нерешительность. Он поверил ей. Поверил всему, что она рассказала. Но много, очень много скрывала еще Мередит Ситон, и поэтому он был заинтригован ей, она для него по-прежнему была загадкой. И угу загадку ему надо было разгадать.
Квинн посмотрел на нее и прочел вопрос в ее глазах. Она тоже поняла, что пароход готов к отплытию.
Он покачал головой.
— Не думаю, Мередит.
“Он хотя бы опять называл меня по имени, — думала Мередит. — Но почему же он не отпускает меня! Ему-то чего бояться? ”
— Я вам все рассказала.
— Расскажите мне побольше о Лизе… и о детективе, которого вы наняли.
— Но пароход… моя тетушка…
— Вас и так не было всю ночь и утро. Сомневаюсь, что несколько лишних часов смогут… повредить вашей репутации… еще сильнее. — Это предположение было намеренно обидным.
Она закусила губы, и неожиданно Квинну этот жест показался очень милым. В ее глазах читалась боль, беззащитность, и Квинну неудержимо захотелось обнять ее. Он испугался, осознав это. Вспомни, сказал он себе, что произошло из-за того, что ты ошибся. Слава Богу, голова у него еще болела.
Он сверлил ее взглядом, а она, как и в их первую встречу на “Лаки Леди”, пыталась понять, что же скрывает его взгляд, не допускающий никаких вторжений. В нем не было ни прощения, ни сочувствия, ни понимания. Он был напрочь лишен всех эмоций.
— Можно мне выпить воды? — спросила она. Он улыбнулся, как кот, поймавший мышь.
— Всю воду вы вылили мне на голову, Мередит, а оставлять вас одну я не собираюсь, во всяком случае, до тех пор, пока я вас не свяжу и не завяжу вам рот.
Она взглянула на него без всякой надежды.
— Дайте мне уйти! Ну пожалуйста, отпустите меня!
Он медленно покачал головой,
— Мередит, вы переменились за несколько часов. И весьма, я бы сказал, изрядно. Я хотел бы узнать, почему и для чего это произошло. История о Лизе хороша, но ведь это не вся история.
— А вы? — внезапно пошла она в атаку. — Что вы делали у склада среди ночи?
— У меня дела с мистером Спрейгом. Совершенно законная сделка, Мередит.
— Глухой ночью? Он пожал плечами.
— В любое подходящее для меня время. Но мы не обо мне говорим. Мы говорим о простоватой мисс Мередит, которая в конце концов оказывается не такой уж простушкой. — Он протянул руку и тронул локон, упавший ей на плечо. — Вы ужасно несправедливы к себе, Мередит. Вы действительно красивы, когда ваши волосы свободно разметаны по плечам, а глаза пылают.
Ее сердце сжалось. Комплимент, если его вообще можно было так назвать (приняв во внимание его взгляд, которым он как бы допрашивал ее), был сказан совершенно холодным тоном. И всякий раз, произнося ее имя, он насмехался над ней. Словно он играл с ней, получая злую радость от этой игры. Она уже устала от всего этого.
— Вас арестуют за мое похищение, — сказала она, вздернув подбородок, — но если вы…
— Если что, мисс Мередит? — его голос был ну просто как шелк.
— Отпустите меня. И я обо всем забуду.
— А я не забуду, Мередит. Ни как вы выглядите сейчас, ни как вы выглядели и как себя вели прежде, чем решили пробить мне голову. Вы могли бы просто сказать “нет”.
— Что бы от этого изменилось? — спросила она с горечью,
— Не знаю, — ответил он. — Но ведь вы и не пробовали. Одно время мне казалось, что с вами легко договориться, что вы рады сотрудничеству.
— Идите вы к черту, — ответила она. Ее глаза метали молнии, а голова была гордо поднята, но только до тех пор, пока Мередит не поняла, что Квинн смеется над ней, провоцирует ее, а она уже так далеко вышла из роли пошлой мисс Мередит, что теперь уже никак не вернуться назад. Она видела, что он улыбается, заметив, что и она осознала, что произошло.
— К чему вам этот маскарад? — спросил он, и его голос теперь был мягким, приглашающим к откровенности и успокаивающе интимным.
— Я же говорила вам, — с отчаянием проговорила она.
— Не пойдет, дорогая, — сказал он. — Я разрешил сомнения в вашу пользу. Есть такая Лиза. Но этого недостаточно, чтобы объяснить весь этот… балаган. — Он говорил медленно, растягивая слова, но чрезвычайно серьезно. — Ни одна красивая женщина не станет нарочно делать себя непривлекательной… если только для этого не будет чрезвычайно веских причин.
— Я не красивая, — запротестовала она совершенно искренне.
Она так убедительно проговорила это, что он почувствовал к ней прежнюю симпатию. Это его раздражало. Ему вовсе не хотелось, чтобы она ему нравилась. Ему не хотелось, чтобы она вызывала в нем серьезные чувства. И все же какая-то часть его души стремилась к ней. Она ведь действительно не знала, как она была хороша. Потому что уж очень долго прятала эту тихую, но сильную красоту, потому что никого не допускала достаточно близко, чтобы можно было ее рассмотреть. Он думал, что он одинок, но насколько более одинокой должна быть она, если все, что она сказала — правда, если все, что она не сказала — незначительно. В конце концов, у него хоть был отец и братья. У него был Терренс. У него есть Кэм. Он понял, что, похоже, у мисс Мередит Ситон не было никого. Кроме, может быть, пропавшей Лизы.
Он не мог с собой совладать. Он с бесконечной нежностью коснулся ее щеки. Его пальцы скользили по ее лицу, словно пытаясь понять ее мысли, коснуться ее души. Он откинул прядь волос, упавшую на ее левый глаз, и задержал руку в золотистых нитях ее волос, перебирая их, словно драгоценность.
Ее глаза расширились, когда она почувствовала нежные прикосновения его пальцев и теплую волну, поднявшуюся в глубине ее тела от его неожиданной ласки. На его лице по-прежнему было отчуждение, но его глаза…
Его глаза были подобны бушующему океану, глубокие и загадочные. Они звали ее прийти к нему, покориться и отдаться ему.
Предать самое себя.
Она не могла устоять против них. Она протянула руку к этому дьявольски красивому лицу, которое заставляло ее забывать обо всем, что ей следовало помнить. Она тронула ямочку на его подбородке (она мечтала об этом с тех самых пор, когда они впервые встретились) и с восторгом смотрела, как уголки его губ изгибаются в самой очаровательной улыбке, которую ей когда-либо доводилось видеть.
Очаровательная и зовущая. Потому что в этой улыбке был и его страстный зов. Чувственный, неодолимый. Больше у нее не оказалось времени на раздумья, потому что его губы приблизились кее губам. Они соприкоснулись. Сначала мягко, затем страстно. В душе звучал сигнал тревоги, но она его больше не слушала. Она слушала только свое сердце, а оно жаждало того, что он предлагал: тепло, от которого она так долго отказывалась, нежность, которая превратила ее кровь в текучий мед, желание, от которого ее тело ожило и ликовало.
Его язык двигался в ее рту, ласкающий, возбуждающий каждый чувственный нерв, вызывая цепную реакцию утонченных ощущений.
Квинн попытался придвинуться ближе, но оттуда, где он сидел, нельзя было этого сделать… Не желая разрывать словами только что установившуюся между ними непрочную связь, он взял Мередит за руку и мягко, но настойчиво потянул к кровати.
Она сопротивлялась совсем недолго. Бороться с ним сейчас было равносильно тому, чтобы перестать дышать. Закрывая глаза, она подумала, не навлечет ли на себя несчастье, но это ее уже нисколько не пугало, мысли путались, и она отдала себя в его руки.
ГЛАВА 15
Все внутри Мередит сжалось. Рана была глубокой, и страх Мередит был отчасти вытеснен чувством вины. Раньше она никогда не переживала, что ничем не может помочь, но ведь раньше она никому не наносила телесных повреждений, кроме того случая, напомнила она себе, когда на этом же самом пароходе дала капитану пощечину.
Что же в нем подвигало ее на обычно чуждую ей жестокость?
Чувство самосохранения, сказала она себе. Свобода для многих. Но сейчас, глядя на рану на его голове, она чувствовала, что никакое оправдание не утешает ее.
Она собралась было встать, чтобы подойти к нему и как-нибудь помочь ему, но ее остановил его голос, твердый и мрачный.
— Сядьте и оставайтесь на месте, мисс Ситон! — Это ее испугало, потому что она думала, что он на нее не смотрит. Она вздрогнула, услышав, как холодно он к ней обратился. Вот, значит, к чему они вернулись. Ничего хорошего это не сулило. Она послушно опустилась на стул.
— Я просто думала, что я могу помочь.
— Ха! — сказал он мрачно. — Я скорее соглашусь, чтобы мне дикая кошка помогала. Это не так опасно, и предательства не ждешь. — В его голосе звучало напряжение, даже обида.
Это замечание задело ее за живое. Конечно, она часто обманывала, работая на Железную дорогу, но никогда не предавала.
— Мне очень жаль, — в голосе Мередит звучало искреннее сожаление.
Но он подумал о Моргане, о том, какой замечательной актрисой она была.
— Жаль, что вы меня стукнули или что вас за этим поймали? — в его голосе звучал неприкрытый цинизм.
— И то, и другое, — произнесла она. Такой откровенный ответ удивил его.
Он удивился и устремил на нее тяжелый взгляд. Уголок его рта начал загибаться вверх, вокруг глаз собрались морщинки, а ямочка на подбородке, казалось, стала еще глубже. И опять он стал удивительно красив. Она стиснула стул.
— По крайней мере, откровенно, — протяжно сказал он, а его сверлящий взгляд, казалось, все глубже проникал за ее оболочку. — Услышу ли еще что-нибудь столь же откровенное?
Мередит как загипнотизированная смотрела на него. Она могла противостоять его насмешливой улыбке, его мрачной ухмылке, но сейчас было что-то другое. Она чувствовала себя змеей, которую гипнотизирует индийский колдун и которая только и может, что качаться туда-сюда под музыку его дудочки… под музыку его низкого протяжного голоса, под пристальным взглядом темно-синих глаз.
Но она поняла, что и он не был неуязвим. Даже когда его улыбка вызывала ее ответить ему тем же, на щеке его дергался мускул, и Мередит видела, что он с трудом сдерживается и что она страшно раздражает его.
Глаза его были по-прежнему тревожными. Она мельком подумала о том, что они, кажется, никогда не улыбались. Интересно, почему?
— Мне очень жаль, — повторила девушка, не в силах выдержать напряжения, которое росло между ними. — Я никого никогда не била. Кроме вас…
Она вдруг остановилась, испугавшись, что сказала слишком много.
Но он не собирался упускать момент.
— Что, Мередит? Я оказался не тем и не в нужное время? Как вы возле склада?
Она проигнорировала вопрос.
— Вы насильно удерживали меня! — обвинила она его. — У меня было право убежать!
Он прислонился к стене и выглядел обманчиво расслабленным. “Расслаблен как пантера”, — подумала Мередит.
— Я вам предоставлю его, Мередит, — сказал он медленно и ровно, но глаза его были по-прежнему так холодны, что ее пробила дрожь. Она подозревала, что именно этого он и побивался, хорошо зная силу своего взгляда. — Будем считать, что счет сравнялся, — продолжал он, — я ударил вас, хотя не знал того, что это вы. Вы возвратили… ну, назовем… это богомерзкое деяние. Сторицей, надо добавить, — насмешливо сказал он, потрогав рану. Коснувшись пульсирующей поверхности, он вздрогнул и поморщился.
Мередит начала подниматься со стула, готовая воспользоваться возможностью, которую, как ей показалось, он предоставил ей своей всепрощающей речью, но тут же остановилась, потому что он решительно покачал головой.
— Эту часть нашего дела мы отложим, но ведь это не все. И далеко не все, — сказал он мягко, но голос его был переполнен угрозой. — А теперь сядьте! — эти слова прозвучали как пистолетный выстрел — резко и грозно.
Мередит рухнула на стул.
— Хватит играть, Мередит, мое терпение кончилось, — он подошел к ней, воплощение силы и мощи, излучающей жестокость. — Что вы делали возле этого склада?
Мередит еще не закончила разгадывать головоломку, подбирая и примеряя друг к другу составлявшие ее фрагменты, но последним из которых было его внимание к складу. Отчасти она уже допускала, что он мог быть членом Подпольной железной дороги. Но полностью в этом она не была уверена, а принцип осторожности и секретности усвоила очень хорошо. Она решила открыть часть правды.
— Моя сестра… я пытаюсь разыскать свою сестру. Кто-то мне сказал, что Элиас Спрейг, возможно, сможет помочь мне, — выпалила она и заметила, как сузились его глаза.
— У вас нет сестры, — с презрением ответил он. Опять игра, опять ложь.
Мередит, взглянув на его мрачное лицо, не решилась продолжать. Исчезли все следы его насмешливой улыбки, осталась только холодная враждебность. Но ей некуда было деваться.
— Вспомните, — сказала она, — тогда, много лет назад, когда вы приезжали в Бриарвуд…
Он помнил, но она-то утверждала, что забыла. Опять ложь. Если составить список, то он получится изрядно длинным.
— Да, — осторожно ответил он.
— У нас была девочка, которую звали Лиза, дочь Альмы. Она была на два года младше меня. Вы еще построили для нас качели.
Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
— Дочь Альмы? — он наведывался в кухню и так очаровал Альму, что в течение того долгого четырехдневного визита она припрятывала для него лакомые кусочки. Ему не понравился Роберт Ситон, и Квинн, когда мог, уклонялся от официального обеда. Он вспомнил Альму и вспомнил девочку. Она была младше Мередит и очень застенчива. Может быть поэтому он не сразу ее вспомнил. Да и виделись они совсем мало, кроме того дня, когда Квинн построил качели и пару раз качнул ее. — Дочь Альмы? — повторил он.
Мередит кивнула.
— И моего отца.
Квинн молчал, глядя на нее, обычная пустота во взгляде девушки сменилась неприкрытой мукой. Она была хорошей актрисой, но он не думал, что и сейчас она притворяется. Квинн начинал ей верить. Он подтянул к себе стул и сел на него верхом, положив руки на спинку, при этом он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на нее.
— И? — несмотря на появившееся в нем сочувствие, вопрос все же звучал недоверчиво.
— Она была мне дорога, — медленно, с болью, проговорила Мередит, — я ее любила. Я учила ее читать, — она подняла взгляд на Квинна. — Вы видели моего отца… Он… с ним было нелегко. Боюсь, он не знал, что такое любовь. Он был холодным, даже жестоким. А я была так одинока… и Лиза… любила Лизу, и она любила меня… — ее голос сорвался, и она опустила голову.
Мередит сама не знала, почему так много ему рассказывает. Она еще никому не рассказывала обо всем. Эта рана была слишком болезненной, потеря слишком большой. Боль никогда не проходила, Мередит просто научилась жить с этой болью.
Черт его возьми! Ей надо было что-то рассказать ему, но она рассказала больше, чем намеревалась. Она почувствовала, как в глазах скапливаются слезы, но давно уже научилась их сдерживать, и сейчас их сдерживала, чтобы не показать ему свою слабость. Она не знала почему, но это казалось очень важным.
Квинн почувствовал себя так, словно его ударили. И подозревал, что впереди еще один удар. Он поверил ей. Такая глубина чувства была в ее словах, что невозможно было представить, что она играет какую-то роль. Почти против воли он положил руку ей на плечо.
— Что же произошло?
— Вскоре после того, как вы уехали, отец решил, что мы слишком дружны с Лизой. Он продал ее. Ей было шесть лет, — горечь наполняла ее слова. — Ей было шесть лет, а ее заковали в цепи и увезли от мамы, от родного дома и от… от меня. И все потому, что я ее любила, — боль в ее голосе была неподдельной. — Потому что я любила ее, — повторила она шепотом, и одинокая слеза побежала по ее побледневшей щеке. — Это я виновата, только я, — она никогда еще не говорила этого вслух, но чувство вины всегда жило в ее сердце. И сейчас оно выплеснулось наружу.
Квинн сострадал ее боли и чувству вины, с которым она прожила столько лет. И он познал бремя вины. Как тяжело оно было! Если бы не он, был бы жив Терренс О’Коннел. Пытаясь избавиться от воспоминаний, он закрыл глаза, а потом снова медленно открыл их.
Скупые слезы уже высохли на ее щеках, и то, что их было так немного, говорило о том, что горе ее было глубоким и слезы его не облегчали. Боль осталась. Резкая, безысходная. Ему отчаянно захотелось приласкать ее.
— А почему вы думали, что мистер Спрейг может помочь вам? — спросил он, не желая спрашивать, а желая лишь утешить ее. Но все-таки кое-что он должен был знать. А она по-прежнему что-то скрывала. Догадаться об этом можно было по тому, как она избегала его взгляда.
— Я наняла детектива, — ответила она, опять не говоря всей правды. — Кажется, он думает, что мистер Спрейг может что-нибудь знать. Он не сказал почему.
— А почему бы вам было не прийти днем?
— Моя семья ничего не знает. Они думают, что я давно забыла про Лизу.
— И очень важно, чтобы ваш брат не узнал? У вас есть свои деньги, и, полагаю, вы можете тратить их, как захотите.
— Мой брат сделал все, чтобы мы с ней не встретились. Видите ли, мы с Лизой похожи. Он очень боится, что если она найдется, то кто-нибудь догадается, что она… незаконная дочь нашего отца.
Квинн пожал плечами.
— Это не так уж редко бывает. Я бы сказал, что изрядное количество плантаторов на Миссисипи имеют отпрысков среди своих рабов, — он понимал, что говорит цинично, но надеялся, что таким образом больше узнает. А свои секреты он и вовсе не хотел открывать.
— Но среди них нет таких, которые были бы так похожи на родную дочь. Я боюсь, что, если Роберт узнает, он сделает так, что я никогда не найду ее…
Лицо ее уже не было бледным, но тело было натянуто, как тетива.
Квинн услышал, как свистнул пароход и оркестр заиграл веселую музыку. “Лаки Леди” вот-вот отойдет от причала. Ему надо решать, что с ней делать. Немедленно.
Но он не мог. Он, человек, привыкший быстро принимать решения, почувствовал нерешительность. Он поверил ей. Поверил всему, что она рассказала. Но много, очень много скрывала еще Мередит Ситон, и поэтому он был заинтригован ей, она для него по-прежнему была загадкой. И угу загадку ему надо было разгадать.
Квинн посмотрел на нее и прочел вопрос в ее глазах. Она тоже поняла, что пароход готов к отплытию.
Он покачал головой.
— Не думаю, Мередит.
“Он хотя бы опять называл меня по имени, — думала Мередит. — Но почему же он не отпускает меня! Ему-то чего бояться? ”
— Я вам все рассказала.
— Расскажите мне побольше о Лизе… и о детективе, которого вы наняли.
— Но пароход… моя тетушка…
— Вас и так не было всю ночь и утро. Сомневаюсь, что несколько лишних часов смогут… повредить вашей репутации… еще сильнее. — Это предположение было намеренно обидным.
Она закусила губы, и неожиданно Квинну этот жест показался очень милым. В ее глазах читалась боль, беззащитность, и Квинну неудержимо захотелось обнять ее. Он испугался, осознав это. Вспомни, сказал он себе, что произошло из-за того, что ты ошибся. Слава Богу, голова у него еще болела.
Он сверлил ее взглядом, а она, как и в их первую встречу на “Лаки Леди”, пыталась понять, что же скрывает его взгляд, не допускающий никаких вторжений. В нем не было ни прощения, ни сочувствия, ни понимания. Он был напрочь лишен всех эмоций.
— Можно мне выпить воды? — спросила она. Он улыбнулся, как кот, поймавший мышь.
— Всю воду вы вылили мне на голову, Мередит, а оставлять вас одну я не собираюсь, во всяком случае, до тех пор, пока я вас не свяжу и не завяжу вам рот.
Она взглянула на него без всякой надежды.
— Дайте мне уйти! Ну пожалуйста, отпустите меня!
Он медленно покачал головой,
— Мередит, вы переменились за несколько часов. И весьма, я бы сказал, изрядно. Я хотел бы узнать, почему и для чего это произошло. История о Лизе хороша, но ведь это не вся история.
— А вы? — внезапно пошла она в атаку. — Что вы делали у склада среди ночи?
— У меня дела с мистером Спрейгом. Совершенно законная сделка, Мередит.
— Глухой ночью? Он пожал плечами.
— В любое подходящее для меня время. Но мы не обо мне говорим. Мы говорим о простоватой мисс Мередит, которая в конце концов оказывается не такой уж простушкой. — Он протянул руку и тронул локон, упавший ей на плечо. — Вы ужасно несправедливы к себе, Мередит. Вы действительно красивы, когда ваши волосы свободно разметаны по плечам, а глаза пылают.
Ее сердце сжалось. Комплимент, если его вообще можно было так назвать (приняв во внимание его взгляд, которым он как бы допрашивал ее), был сказан совершенно холодным тоном. И всякий раз, произнося ее имя, он насмехался над ней. Словно он играл с ней, получая злую радость от этой игры. Она уже устала от всего этого.
— Вас арестуют за мое похищение, — сказала она, вздернув подбородок, — но если вы…
— Если что, мисс Мередит? — его голос был ну просто как шелк.
— Отпустите меня. И я обо всем забуду.
— А я не забуду, Мередит. Ни как вы выглядите сейчас, ни как вы выглядели и как себя вели прежде, чем решили пробить мне голову. Вы могли бы просто сказать “нет”.
— Что бы от этого изменилось? — спросила она с горечью,
— Не знаю, — ответил он. — Но ведь вы и не пробовали. Одно время мне казалось, что с вами легко договориться, что вы рады сотрудничеству.
— Идите вы к черту, — ответила она. Ее глаза метали молнии, а голова была гордо поднята, но только до тех пор, пока Мередит не поняла, что Квинн смеется над ней, провоцирует ее, а она уже так далеко вышла из роли пошлой мисс Мередит, что теперь уже никак не вернуться назад. Она видела, что он улыбается, заметив, что и она осознала, что произошло.
— К чему вам этот маскарад? — спросил он, и его голос теперь был мягким, приглашающим к откровенности и успокаивающе интимным.
— Я же говорила вам, — с отчаянием проговорила она.
— Не пойдет, дорогая, — сказал он. — Я разрешил сомнения в вашу пользу. Есть такая Лиза. Но этого недостаточно, чтобы объяснить весь этот… балаган. — Он говорил медленно, растягивая слова, но чрезвычайно серьезно. — Ни одна красивая женщина не станет нарочно делать себя непривлекательной… если только для этого не будет чрезвычайно веских причин.
— Я не красивая, — запротестовала она совершенно искренне.
Она так убедительно проговорила это, что он почувствовал к ней прежнюю симпатию. Это его раздражало. Ему вовсе не хотелось, чтобы она ему нравилась. Ему не хотелось, чтобы она вызывала в нем серьезные чувства. И все же какая-то часть его души стремилась к ней. Она ведь действительно не знала, как она была хороша. Потому что уж очень долго прятала эту тихую, но сильную красоту, потому что никого не допускала достаточно близко, чтобы можно было ее рассмотреть. Он думал, что он одинок, но насколько более одинокой должна быть она, если все, что она сказала — правда, если все, что она не сказала — незначительно. В конце концов, у него хоть был отец и братья. У него был Терренс. У него есть Кэм. Он понял, что, похоже, у мисс Мередит Ситон не было никого. Кроме, может быть, пропавшей Лизы.
Он не мог с собой совладать. Он с бесконечной нежностью коснулся ее щеки. Его пальцы скользили по ее лицу, словно пытаясь понять ее мысли, коснуться ее души. Он откинул прядь волос, упавшую на ее левый глаз, и задержал руку в золотистых нитях ее волос, перебирая их, словно драгоценность.
Ее глаза расширились, когда она почувствовала нежные прикосновения его пальцев и теплую волну, поднявшуюся в глубине ее тела от его неожиданной ласки. На его лице по-прежнему было отчуждение, но его глаза…
Его глаза были подобны бушующему океану, глубокие и загадочные. Они звали ее прийти к нему, покориться и отдаться ему.
Предать самое себя.
Она не могла устоять против них. Она протянула руку к этому дьявольски красивому лицу, которое заставляло ее забывать обо всем, что ей следовало помнить. Она тронула ямочку на его подбородке (она мечтала об этом с тех самых пор, когда они впервые встретились) и с восторгом смотрела, как уголки его губ изгибаются в самой очаровательной улыбке, которую ей когда-либо доводилось видеть.
Очаровательная и зовущая. Потому что в этой улыбке был и его страстный зов. Чувственный, неодолимый. Больше у нее не оказалось времени на раздумья, потому что его губы приблизились кее губам. Они соприкоснулись. Сначала мягко, затем страстно. В душе звучал сигнал тревоги, но она его больше не слушала. Она слушала только свое сердце, а оно жаждало того, что он предлагал: тепло, от которого она так долго отказывалась, нежность, которая превратила ее кровь в текучий мед, желание, от которого ее тело ожило и ликовало.
Его язык двигался в ее рту, ласкающий, возбуждающий каждый чувственный нерв, вызывая цепную реакцию утонченных ощущений.
Квинн попытался придвинуться ближе, но оттуда, где он сидел, нельзя было этого сделать… Не желая разрывать словами только что установившуюся между ними непрочную связь, он взял Мередит за руку и мягко, но настойчиво потянул к кровати.
Она сопротивлялась совсем недолго. Бороться с ним сейчас было равносильно тому, чтобы перестать дышать. Закрывая глаза, она подумала, не навлечет ли на себя несчастье, но это ее уже нисколько не пугало, мысли путались, и она отдала себя в его руки.
ГЛАВА 15
Квинн знал, что он ведет себя как полный дурак. Об этом твердил ему разум, но сердце не слушало.
Он хотел быть с ней, он не мог без нее. Боже, как он нуждался в ней!
Наверное потому, что и он был ей нужен, подумал он. Об этом говорили ее поцелуи, ее прикосновения, восторг в ее глазах. Но он не стал, он не мог продолжать эту мысль. Он знал только, что сейчас все было так, как нужно. Неважно, по каким причинам, но все складывалось правильно.
Она интересовала и привлекала его, как никакая другая женщина. Между ними всегда было нечто взрывоопасное, даже тогда, когда она была воплощением всего того, что Квинн не переносил, даже тогда, когда она носила платья, которые любому портному могли привидеться только в кошмарном сне. Никогда раньше он не испытывал ничего похожего на теперешнее возбуждение, на незримый поток, который тек между ними, непредсказуемый, как гроза.
Когда они сели на край постели и она подняла на него взгляд, Квинн удивился, как он мог считать ее раньше непривлекательной. Ее темно-карие глаза были переполнены эмоциями, они были грустными и мечтательными, и они проникали в его душу.
Ее светло-каштановые волосы, так похожие на пряди золота в лучах солнца, были шелковыми на ощупь. У нее было выразительное, открытое лицо: полные губы, твердо очерченный подбородок, высокие, прекрасно вылепленные скулы. Его твердые мозолистые пальцы исследовали каждую черточку ее лица. Квинн ожидал вопросов, но их не было. Вместо этого Мередит протянулась к нему, как бы в поисках защиты.
Рука Квинна замерла на уже побледневшем синяке, причиной которого был он сам. Квинн осторожно дотронулся до него, сожалея, что не может заставить его исчезнуть.
Как бы прощая его, Мередит скользнула в его объятия, словно она всегда была в них, словно Бог создал его руки именно для того, чтобы обнимать ее. Он гладил ее руки, с наслаждением ощущая кожу, возбуждаясь оттого, что она все теснее прижимается к нему.
Капитан Девро почувствовал движение парохода и понял, что они покидают Новый Орлеан. Его пленница на мгновение застыла, и он догадался, что и она тоже ощутила это движение. Больше им ничего не надо было решать — ему не надо было думать, отпустить ли ее, а девушке — остаться ли без дальнейших протестов. Он почувствовал, что его тело расслабилось, а Мередит подняла голову и посмотрела на него полными любви глазами; его руки крепко сомкнулись вокруг ее талии.
В ее лице не было ни страха, ни колебаний. Словно она приняла решение и поэтому была спокойна. Она взяла его правую руку и, изучая, повернула вверх ладонью. Квинн позволил ей исследовать линию, пересекавшую ладонь поперек, хотя ему и не нравилось, что по ней можно многое узнать о нем. Без перчаток он чувствовал себя беззащитным, голым. От многих лет тяжелого физического труда на строительстве дорог, в каменоломнях, в угольных шахтах мозоли, несмотря на все усилия от них избавиться, оставались на его руках. Его руки не были руками игрока или джентльмена. Он видел удивление на ее лице, но вопросов не последовало. Наверное потому, что и у нее было немало своих секретов. Такое уважение к личным тайнам, подумал он с цинизмом, было исключительным для женщин качеством, по крайней мере для тех женщин, которых он знал. И это усилило его и без того растущее уважение и восхищение.
Мягко он убрал руку и поправил один из ее локонов. Это движение было нежным и чувственным, рука задержалась У ее уха и осторожно, как бы пробуя, коснулась его, как если бы ребенок потянулся, чтобы потрогать бабочку.
Воздух между ними был полон вопросов — незаданных и тех, на которые не последовало ответа, и все они не в силах были разрушить тот покой, который изумлял обоих своей молчаливой силой. На мгновение между ними возникло понимание, некая связь без слов, доказывавшая, что ни один не желает другому зла. Что-то чудесное, загадочное было между ними, и оно могло исчезнуть, если бы один из них поспешил с вопросами.
Мередит, расслабившись в его объятиях, ласкала мягкие волосы на его руках. Его рукава были завернуты, обнажая предплечья цвета дубовой коры, покрытые темным загаром, твердые, мускулистые. В них было столько силы! Она чувствовала в нем эту силу, и даже ощутила ее, когда однажды он поддержал Мередит, чтобы она не упала на крыльце у Бретта. Сейчас она видела, как мускулы натягивают кожу, и чувствовала, как напрягается привыкшее к тяжелой работе тело.
Никаких вопросов, сказала себе Мередит, а не то он исчезнет, как облачко дыма. Или опять начнет сам задавать вопросы. А она совсем не хотела ему лгать. Она хотела смотреть в его чудесные беспокойные глаза и ощущать их тепло, а не насмешку.
Она думала о том, мог ли кто-нибудь еще чувствовать то же, что она чувствовала сейчас — такое странное нетерпение — словом, ощущать всю полноту жизни. Было так, словно она только что проснулась и обнаружила, что мир соткан из нитей цвета золота, и серебра, и всех чудесных цветов радуги, которую она так любила.
Мередит отставила в сторону донимавшие ее сомнения, недоверие и подозрения. Он был молодым мужчиной, который однажды был с ней любезен, который вытер ее слезы и сделал качели. Он был силой. Он был поддержкой.
Но во всем этом была какая-то хрупкость, потому что он сдерживал себя. Мередит поняла это, когда он легко поглаживал ее руки. Казалось, Квинн каждым своим прикосновением проверяет, насколько он может себя контролировать, и, как она, мучительно сдерживает себя, боясь того, что могло бы случиться, если бы он не удержался. Они оба ждали.
Чего же они ждали?
Наверное, подумала Мередит, они ждали полною доверия друг к другу, которое сделало бы этот момент совершенным, прогнало бы прочь тех демонов, которые до сих пор заставляли их опасаться друг друга.
Она смотрела на свет, льющийся из окна. Возможно, несколько слов, тех слов, что известны немногим людям, сказали бы все, что он хотела знать. Но Мередит все еще колебалась. В этот момент она боялась знать, боялась, что окажется не права, что предаст все, во что верила, что он окажется тем, за кого она его однажды приняла.
Она повела рукой по мускулу на его предплечье и почувствовала, как напряглось его тело. Ей хотелось склониться к этой прекрасной коричневой коже и ласкать ее губами до тех пор, пока ему не передастся трепет ее тела.
Мередит вздрогнула. Никогда ранее она не испытывала ничего подобного. Никто, кроме него, не целовал ее по-настоящему, не касался ее тела так легко и возбуждающе. Ее рука впилась в его плечо, и она почувствовала, как он откинулся к стене каюты, крепко прижимая ее к себе. Он дотронулся до ее подбородка, поворачивая ее лицо к своему.
— Мередит, вы прелестная и весьма занятная девушка, — сказал он своим медлительным низким голосом, и все ее чувства запели от возбуждения, к которому она никак не Могла привыкнуть.
Но у нее не было времени задуматься над этим — его губы встретились с ее губами и из его груди вырвался легкий стон. Она не могла удержать своего, желая еще более тесного союза их тел. Она ощутила, как под его одеждой ходят мускулы, и его с трудом сдерживаемая страсть воспламенила ее сердце. Вопросы и рассуждения исчезли в голодном огне, с новой силой и яростью вспыхнувшем между ними. Он закрыл ей губы поцелуем, и его язык, ненасытный, жадный, ищущий язык проник в ее рот.
Он был встречен с такой же жадностью. Мередит и не знала, что поцелуй может обладать такой силой, может расплавить ее до костей. Между ними бушевала неодолимая стихия, подобная океану, бьющемуся в утесы, или урагану, с корнем выдирающему деревья. Было невозможно удержать ее.
Он хотел быть с ней, он не мог без нее. Боже, как он нуждался в ней!
Наверное потому, что и он был ей нужен, подумал он. Об этом говорили ее поцелуи, ее прикосновения, восторг в ее глазах. Но он не стал, он не мог продолжать эту мысль. Он знал только, что сейчас все было так, как нужно. Неважно, по каким причинам, но все складывалось правильно.
Она интересовала и привлекала его, как никакая другая женщина. Между ними всегда было нечто взрывоопасное, даже тогда, когда она была воплощением всего того, что Квинн не переносил, даже тогда, когда она носила платья, которые любому портному могли привидеться только в кошмарном сне. Никогда раньше он не испытывал ничего похожего на теперешнее возбуждение, на незримый поток, который тек между ними, непредсказуемый, как гроза.
Когда они сели на край постели и она подняла на него взгляд, Квинн удивился, как он мог считать ее раньше непривлекательной. Ее темно-карие глаза были переполнены эмоциями, они были грустными и мечтательными, и они проникали в его душу.
Ее светло-каштановые волосы, так похожие на пряди золота в лучах солнца, были шелковыми на ощупь. У нее было выразительное, открытое лицо: полные губы, твердо очерченный подбородок, высокие, прекрасно вылепленные скулы. Его твердые мозолистые пальцы исследовали каждую черточку ее лица. Квинн ожидал вопросов, но их не было. Вместо этого Мередит протянулась к нему, как бы в поисках защиты.
Рука Квинна замерла на уже побледневшем синяке, причиной которого был он сам. Квинн осторожно дотронулся до него, сожалея, что не может заставить его исчезнуть.
Как бы прощая его, Мередит скользнула в его объятия, словно она всегда была в них, словно Бог создал его руки именно для того, чтобы обнимать ее. Он гладил ее руки, с наслаждением ощущая кожу, возбуждаясь оттого, что она все теснее прижимается к нему.
Капитан Девро почувствовал движение парохода и понял, что они покидают Новый Орлеан. Его пленница на мгновение застыла, и он догадался, что и она тоже ощутила это движение. Больше им ничего не надо было решать — ему не надо было думать, отпустить ли ее, а девушке — остаться ли без дальнейших протестов. Он почувствовал, что его тело расслабилось, а Мередит подняла голову и посмотрела на него полными любви глазами; его руки крепко сомкнулись вокруг ее талии.
В ее лице не было ни страха, ни колебаний. Словно она приняла решение и поэтому была спокойна. Она взяла его правую руку и, изучая, повернула вверх ладонью. Квинн позволил ей исследовать линию, пересекавшую ладонь поперек, хотя ему и не нравилось, что по ней можно многое узнать о нем. Без перчаток он чувствовал себя беззащитным, голым. От многих лет тяжелого физического труда на строительстве дорог, в каменоломнях, в угольных шахтах мозоли, несмотря на все усилия от них избавиться, оставались на его руках. Его руки не были руками игрока или джентльмена. Он видел удивление на ее лице, но вопросов не последовало. Наверное потому, что и у нее было немало своих секретов. Такое уважение к личным тайнам, подумал он с цинизмом, было исключительным для женщин качеством, по крайней мере для тех женщин, которых он знал. И это усилило его и без того растущее уважение и восхищение.
Мягко он убрал руку и поправил один из ее локонов. Это движение было нежным и чувственным, рука задержалась У ее уха и осторожно, как бы пробуя, коснулась его, как если бы ребенок потянулся, чтобы потрогать бабочку.
Воздух между ними был полон вопросов — незаданных и тех, на которые не последовало ответа, и все они не в силах были разрушить тот покой, который изумлял обоих своей молчаливой силой. На мгновение между ними возникло понимание, некая связь без слов, доказывавшая, что ни один не желает другому зла. Что-то чудесное, загадочное было между ними, и оно могло исчезнуть, если бы один из них поспешил с вопросами.
Мередит, расслабившись в его объятиях, ласкала мягкие волосы на его руках. Его рукава были завернуты, обнажая предплечья цвета дубовой коры, покрытые темным загаром, твердые, мускулистые. В них было столько силы! Она чувствовала в нем эту силу, и даже ощутила ее, когда однажды он поддержал Мередит, чтобы она не упала на крыльце у Бретта. Сейчас она видела, как мускулы натягивают кожу, и чувствовала, как напрягается привыкшее к тяжелой работе тело.
Никаких вопросов, сказала себе Мередит, а не то он исчезнет, как облачко дыма. Или опять начнет сам задавать вопросы. А она совсем не хотела ему лгать. Она хотела смотреть в его чудесные беспокойные глаза и ощущать их тепло, а не насмешку.
Она думала о том, мог ли кто-нибудь еще чувствовать то же, что она чувствовала сейчас — такое странное нетерпение — словом, ощущать всю полноту жизни. Было так, словно она только что проснулась и обнаружила, что мир соткан из нитей цвета золота, и серебра, и всех чудесных цветов радуги, которую она так любила.
Мередит отставила в сторону донимавшие ее сомнения, недоверие и подозрения. Он был молодым мужчиной, который однажды был с ней любезен, который вытер ее слезы и сделал качели. Он был силой. Он был поддержкой.
Но во всем этом была какая-то хрупкость, потому что он сдерживал себя. Мередит поняла это, когда он легко поглаживал ее руки. Казалось, Квинн каждым своим прикосновением проверяет, насколько он может себя контролировать, и, как она, мучительно сдерживает себя, боясь того, что могло бы случиться, если бы он не удержался. Они оба ждали.
Чего же они ждали?
Наверное, подумала Мередит, они ждали полною доверия друг к другу, которое сделало бы этот момент совершенным, прогнало бы прочь тех демонов, которые до сих пор заставляли их опасаться друг друга.
Она смотрела на свет, льющийся из окна. Возможно, несколько слов, тех слов, что известны немногим людям, сказали бы все, что он хотела знать. Но Мередит все еще колебалась. В этот момент она боялась знать, боялась, что окажется не права, что предаст все, во что верила, что он окажется тем, за кого она его однажды приняла.
Она повела рукой по мускулу на его предплечье и почувствовала, как напряглось его тело. Ей хотелось склониться к этой прекрасной коричневой коже и ласкать ее губами до тех пор, пока ему не передастся трепет ее тела.
Мередит вздрогнула. Никогда ранее она не испытывала ничего подобного. Никто, кроме него, не целовал ее по-настоящему, не касался ее тела так легко и возбуждающе. Ее рука впилась в его плечо, и она почувствовала, как он откинулся к стене каюты, крепко прижимая ее к себе. Он дотронулся до ее подбородка, поворачивая ее лицо к своему.
— Мередит, вы прелестная и весьма занятная девушка, — сказал он своим медлительным низким голосом, и все ее чувства запели от возбуждения, к которому она никак не Могла привыкнуть.
Но у нее не было времени задуматься над этим — его губы встретились с ее губами и из его груди вырвался легкий стон. Она не могла удержать своего, желая еще более тесного союза их тел. Она ощутила, как под его одеждой ходят мускулы, и его с трудом сдерживаемая страсть воспламенила ее сердце. Вопросы и рассуждения исчезли в голодном огне, с новой силой и яростью вспыхнувшем между ними. Он закрыл ей губы поцелуем, и его язык, ненасытный, жадный, ищущий язык проник в ее рот.
Он был встречен с такой же жадностью. Мередит и не знала, что поцелуй может обладать такой силой, может расплавить ее до костей. Между ними бушевала неодолимая стихия, подобная океану, бьющемуся в утесы, или урагану, с корнем выдирающему деревья. Было невозможно удержать ее.