Страница:
Истинный смысл рассмотренного здесь трехэтапного членения - в сопоставлении характера знания и мышления с уровнем развития социальных организмов, поскольку всякое знание социально по своей природе.
Первобытный человек сначала практически не выделял себя из среды обитания. В сущности, по мере выделения он и становился человеком. Среда отражалась в нем совокупностью определенных реакций на его поведение, на попытки приспособиться и выжить, прежде всего - добыть пищу. Многократное повторение операций по добыче пищи, поиски укрытий, изготовление орудий, забота о потомстве - все это закреплялось, создавая оптимальные стереотипы поведения.
В первую очередь в среде обитания вычленялись, как бы проступали из тумана, наиболее важные для выживания стабильные элементы - сам человек, его соратники по охоте и собирательству, делившие с ним тяготы существования, животные и растения, которых можно было употреблять в пищу или следовало особенно опасаться, орудия охоты, которые необходимо было систематически изготовлять и всячески беречь.
Собственно космос, то есть небо, небесные светила, был первоначально не ахти какой важной частью этой среды, но частью, определенным образом влияющей на ритм жизни - смена дня и ночи, осадки, грозы и т. п.
Видимо, первое серьезное обращение к космосу связано с открытием огня - в верхнем палеолите огонь стал искусственно регулируемым элементом практики. Отсюда и естественные аналогии между пещерным костром и небесными светилами - Солнцем, Луной и звездами.
Еще более раннее представление связано с антропоморфными и зооморфными образами подвижных светил - Солнца и Луны. Это тоже вполне естественная аналогия - ведь в окружающем земном мире только люди и животные способны к самопроизвольному передвижению.
С первым магико-тотемическим этапом мышления соотносится формирование родоплеменной организации - пожалуй, самого элементарного (из дошедших до нашего времени) самовоспроизводящегося социального организма.
Изображение и звуковое обозначение тотема (животного, насекомого, растения, какого-то предмета), символизирующего те или иные объекты и явления (в частности, род, локальную группу), слиты с изображаемым. Отсюда и одна из важнейших и самых ранних идей первобытного человека - фетишизм, сильная магическая связь между предметом и его изображением, возможность причинить вред или принести пользу реальному животному, человеку или группе людей, действуя на их символы. Однако именно из этой наивной идеи берет начало необычайно развившаяся впоследствии способность оперировать с абстрактными знаками как с реальными объектами, то есть теоретическое знание.
Характерная особенность первого этапа человеческого мышления - особый закон поведения каждого объекта реального мира при обширных, но таинственных связях со многими другими объектами, та самая целостность мироощущения, о которой нередко тоскуют люди нашего научно расклассифицированного мира и которая иногда обжигающей струей прорывается в настоящем искусстве.
Переход на рубеже палеолита и неолита к существенно новой форме практики - земледелию и несколько позже скотоводству - резко меняет роль космоса. Теперь это уже не просто верхняя область охотничьего ареала, теперь от неба зависят урожай, время посева и уборки и многое, многое иное. Крупные земледельческие поселения и тем более их объединения дают толчок к развитию новых социальных организмов - племенных союзов и примитивных государств. Более сложная система производства и высокая плотность населения, недопустимая в условиях охотничьего хозяйства, требуют серьезных усилий в области управления, появляется социальная иерархия - вожди и их ближайшее окружение.
Человек теперь уже резко выделяется из животного мира (этому особенно способствует одомашнивание диких зверей) - антропоморфные и социоморфные образы потихоньку теснят образы зооморфные. Магико-тотемическая символика, уже проникшая на небо на предыдущей стадии, закрепляется там, но небо как "главный хлебодатель" обособляется все резче и постепенно начинает рассматриваться в роли мощнейшего источника магической силы.
Механизм его функционирования объясняется же по земной аналогии. На небо опрокидывается система управления земледельческими обществами, появляются первые образы богов, руководящих определенными явлениями природы,- прямая аналогия с вождями или царями и их ближайшими помощниками.
Где-то на рубеже 5-4 тысячелетий до нашей эры, в период формирования относительно крупных централизованных государств, можно говорить о наступлении нового этапа - передовым типом мышления становится религиозное, небо заселяется богами во главе с сильнейшим и мудрейшим...
Магия вовсе не погибает, она начинает отступать на удобные позиции, успешно удерживая сознание отсталых слоев населения, активно внедряясь в религию. В абсолютном большинстве религиозных ритуалов можно без труда проследить магико-тотемические корни, начиная с молитвы и кончая идеей загробной жизни. В живучести древнейших представлений вы можете легко убедиться, выпустив на прогулку черного кота и немного понаблюдав за поведением прохожих вблизи точек пересечения с его траекторией...
В недрах религиозного мировоззрения постепенно зарождается логико-научный способ освоения реальности. Вспышки его можно проследить примерно с середины 1-го тысячелетия до нашей эры, но заявить о себе достаточно громко он мог лишь в связи с формированием крупных и стабильных государств и наднациональных, или мировых, религий. Таков, например, греческий феномен - вспыхнув в рамках компактной системы демократических полисов, античная преднаука законсервировалась почти на полтора тысячелетия, чтобы разгореться ярким пламенем в Европе эпохи Возрождения и Реформации.
В соответствии с развитым религиозным мировоззрением, Вселенная создана неким предельно могучим и непознаваемым существом, и все небесные явления протекают по установленным им законам.
Активный интернациональный монотеизм христианства позволил за 12-13 веков его существования путем неисчислимых логико-схоластических упражнений предельно абстрагировать понятие Бога - и все благодаря попыткам очиститься от магической скверны! Не без адского труда многих поколений Бог был отодвинут на практически бесконечно большое расстояние от наблюдаемых явлений природы. Если во времена Ньютона считалось, что гигантский механизм Солнечной системы вполне может обойтись законом всемирного тяготения, однако сама система непременно должна быть кем-то создана и запущена, то уже многие современники Лапласа считали, что и акт творения никогда не имел места, а создание планетных систем вполне объяснимо естественными причинами.
В конечном счете, именно наука оказалась наиболее совершенным механизмом передачи небиологической наследственной информации внутри крупных организмов типа технологически развитых государств и межгосударственных объединений. Это и обеспечило ее взрывообразное развитие в последние 3-4 столетия. Наука, по сути дела, первой из форм социальной активности стала претендовать - и довольно успешно! - на роль общечеловеческой системы*. Не в масштабе племени, государства или группы государств, а в масштабе планеты. В основе этого феномена лежит объективное единство законов природы в окрестностях нашей планеты и, по-видимому, во всем наблюдаемом участке Вселенной. Известные же религиозные системы в этом плане сильно ограничены - не видно причин, по которым мы могли бы предпочесть, скажем, христианскую или буддийскую доктрину, выбор здесь не сводится к постановке одного или нескольких экспериментов в научном стиле.
*Разумеется, здесь наука понимается в предельно широком смысле - как система взглядов, позволяющих подвергать любое явление экспериментальному и аналитическому исследованию и не допускающих существование чего-то такого, что связано с принципиально непознаваемыми силами. Наука в этом плане определяет скорее стиль мышления познающего субъекта, а не какую-то особую сферу его деятельности.
Социоморфизм во взглядах на Вселенную не исчез, он сохраняется в форме техноморфизма. Именно техносфера, являясь одним из важнейших компонентов современного общества, во многом нормирует наше мышление. Конечно, наука в отличие от религии избегает не только упоминания о Творце вселенской супермашины, но и ее упрощенного механического понимания в духе естествознания первой половины XIX столетия. Скорее речь идет о какой-то сложной системе взаимосвязанных автоматических реакторов разного уровня, где синтезируется что угодно - от химических элементов до цивилизаций. Но суть не в сложности образа. Так или иначе, мы пытаемся постигать Вселенную по аналогии с техносферой - важной, но вряд ли определяющей подсистемой собственной цивилизации.
Понятно, что научно-технические элементы наиболее конвенциальны, то есть людям и государствам гораздо проще договориться об общей позиции по поводу какого-то полезного предмета технической культуры, чем о чем другом. Но это что-то другое, бесспорно, существует и играет в нашей жизни все возрастающую роль.
Постепенно на первый план начинает выдвигаться не само сложное устройство Вселенной-машины, а проблема управления ею и, если угодно, проблема вложенных в нее целей и программ. В известной мере эта тенденция связана и со сдвигами интересов в самой техносфере, где интерес к функциям движения и энергетики стал уступать место особой активности в исследованиях функций управления - вспомнить хотя бы о рождении кибернетики, о бурном расцвете компьютерных систем.
В общем, есть целый ряд причин, по которым техноморфизм современной картины мира уже не является удовлетворительным стилем мышления, и, вероятно, мы стоим на пороге чего-то нового именно в плане всей системы организации знания. Эти причины и новизна ситуации, в которой искусственные факторы эволюции впервые начинают преобладать над естественными, замечательным образом обнажаются при обсуждении проблемы контакта с внеземными цивилизациями.
Но на пути к этой проблеме нам предстоит ознакомиться с положением дел в современной теории строения и эволюции Вселенной, как впрочем, и с некоторыми подробностями древних взглядов на окружающий мир.
ЧАСТЬ I: В ГЛУБИНАХ ВРЕМЕНИ
Глава 2: ПОИСК ПРОШЛОГО
Безмерное, превыше чисел время
Скрывает явь и раскрывает тайны.
Всего ждать можно...
Софокл
ОБЛАСТЬ НЕИЗВЕСТНОГО
Было бы очень интересно проследить последовательность картин, которые отражали видение Вселенной с самых ранних моментов возникновения человека. Сделать это непросто, и самая очевидная тому причина - колоссальная удаленность от нас соответствующих событий.
Человекообразные обезьяны начали свой путь примерно 25 млн. лет назад. Непосредственные предки австралопитеков и хабилисов, видимо, пришли из лесов в саванну - об их древолазном прошлом свидетельствует форма кисти с противостоящим большим пальцем и наличие папиллярных узоров. Здесь, в саванне, бывшие древолазцы приобрели такую характерную особенность, как прямохождение.
Наш самый древний предок Homo habilis (человек умелый) появился 2 - 3 млн. лет назад. Он имел прилично развитый мозг (до 600-700 см3) - видимо, несколько больший, чем у так называемого классического австралопитека (порядка 500 см3) и у современных человекообразных обезьян (450 см3). Но главное отличие хабилиса - в умении изготовлять элементарные орудия. Самые ранние следы галечной культуры, обнаруженные в Африке, датируются в интервале от 2 до 2,5 млн. лет.
По этому важному признаку хабилиса обычно и считают архантропом, то есть древнейшим представителем нашего рода. Однако многие исследователи подчеркивают исключительную близость хабилиса к классическому австралопитеку и выделяют его в особый вид Australopithecus habilis. В такой модели появление настоящего архантропа (с объемом мозга до 900 см3) должно произойти не позднее 1,5 млн. лет назад, причем практически одновременно в Африке, Юго-Восточной Азии (яванский человек) и Китае (ланьтяньский человек). По ряду признаков полагают, что именно этот архантроп перешагнул грань животного мира, его орудийная деятельность перестала быть чисто рефлекторной, а социальная организация вышла за рамки стадной формы.
Где-то около 700 тыс. лет назад архантроп научился поддерживать огонь и, по некоторым данным, применять его в охоте. Обнаружены и следы примитивных жилищ - вероятней всего, сочетание защитной стенки и очага.
Пока современная археология и антропология дают мало оснований для обсуждения духовного мира архантропа и в частности его представлений о Вселенной. Можно делать лишь весьма косвенные заключения, выделяя более или менее правдоподобные корреляции отдельных хорошо установленных фактов.
Мы не знаем, как отпечатались в архантропе его древнейшее лесное происхождение, своеобразная трехмерность древолазного существования. Не исключено, что деревья, на которых он и тем более его далекие предки очень часто искали спасения от хищников, каким-то образом выделялись в среде обитания и связывались с небом и ощущением безопасности. Разумеется, это выглядит несколько фантастично, но все-таки можно полагать, что истоки много более поздних представлений о древесно-космических путешествиях, о Мировом Древе, соединяющем земной и небесный миры, и даже религиозных идей о "небесном спасении" восходят к рецидивам глубочайшей родовой памяти.
Установлено, что кочевая жизнь архантропов имела сезонный характер периодически они возвращались на старые стойбища или располагались вблизи от них. Фактически это были миграции, связанные с источниками пищи и воды, в целом не слишком отличающиеся от того, что наблюдается у животных. Суточный пикл несомненно играл в его жизни важную роль - освещенность существенна для охоты. Поэтому включение огня в практику архантропа, огня, пока лишь случайно получаемого от естественных источников и с трудом поддерживаемого, должно было сказаться на восприятии неба. В конце концов, костер порождал тепло и продлевал - пусть в очень малом масштабе - светлое время. И еще, весьма вероятно,- давал ощущение относительной безопасности...
Поэтому не исключено, что первичная аналогия между огнем и небесными светилами возникла уже у архантропа. Но вряд ли дело дошло до самоотождествления светил - к этому не могла подтолкнуть ни довольно случайная пока практика общения с огнем, ни неизбежное смешивание земных, атмосферных и космических явлений. Последнее очень важно.
Вселенная архантропа очень слабо напоминает то, что мы сейчас вкладываем в это понятие. Он в высшей степени слит с окружающей средой, практически не выделяет себя из животного мира. Предметы и явления воспринимаются в зависимости от ситуации - внешней и внутренней* и весьма редко самоотождествляются. Поэтому трудно предположить, что архантроп мог единым образом воспринимать Солнце в ясный и туманный день, огромный пылающий диск на закате и яркое белое пятно в зените, не говоря уж о самоотождествлении светила вчерашнего и сегодняшнего. Кроме всего, прямые и слишком длительные наблюдения за светилами несли в себе опасность хотя бы краткосрочного ослепления, потери ориентации и скорости реакции при внезапном нападении. Это весьма важное для охотничьей практики обстоятельство, закрепляясь из поколения в поколение в форме "правил поведения", должно было резко ограничивать астрономическую активность древнейшего человека. Вероятно, лишь нарастающее общение с огнем у позднего архантропа и неизбежная при этом некоторая адаптация глаза (и психики в целом!) к воздействию резкого изменения освещенности стали залогом будущего нарушения табу на пристальное изучение небесных явлений.
*Явления "склейки" воспринимаемого объекта с ситуацией, в которой он находится, и даже с состоянием, в котором находится воспринимающий, хорошо известны в зоопсихологии и в психологии детского восприятия. Они зафиксированы и в языках реликтовых охотничьих племен. Зверь нападающий и зверь отдыхающий, зверь на льдине и зверь в воде, зверь днем и зверь ночью - как бы разные звери. Зверь в момент острого голода охотника и в более благодушном состоянии тоже воспринимается несколько по-разному. Реально это фиксируется множеством звуковых обозначений одного и того же животного.
Где-то в промежутке между миндельским и рисским оледенениями на смену архантропу приходит палеоантроп, для которого характерно значительное увеличение объема мозга, а впоследствии - первичное развитие центров речи и координации тонких движений. Видимо, на этом этапе формируются довольно сплоченные общины, заметно выходящие за рамки стадной организации.
Соответственно, гораздо сложней и многообразней культура палеоантропа. Очевидно, суровые климатические условия - особенно в эпоху рисса подтолкнули древнего человека к сооружению замкнутых жилищ для длительных зимовок - фактически к сезонной оседлости. Более жесткие условия охоты привели к изобретению одежды и составного оружия. Более эффективным стало и использование огня. Правдоподобно, что уже палеоантроп научился достаточно свободно добывать огонь и по своему усмотрению разводить костры. И вполне достоверно, что именно он стал применять огонь как орудие производства, закаляя заточенные концы деревянных копий.
Ряд интересных фактов, установленных археологами, позволяет с немалой долей уверенности говорить о формировании довольно сложного мировоззрения, где небо и небесные явления тоже играют определенную роль.
Во-первых, сезонная оседлость способствовала более тщательному изучению среды обитания, выделению местностей, подходящих для зимовок, стимулировала стратегическую ориентацию в пространстве. Разумеется, во времени тоже, прежде всего - через циклическую смену основной деятельности. Охотничий промысел должен был вестись круглогодично, но смена времен года разделяла сезоны - более или менее активной охоты. Вряд ли длительные зимовки могли проходить без каких-то, пусть самых минимальных, запасов пищи, а интенсивные летние охоты - без несколько избыточного орудийного запаса.
Во-вторых, палеоантроп начал вести захоронения, и это очень важный момент в мировоззренческом плане. Возможно, такие операции были вызваны элементарными гигиеническими соображениями - практика подсказывала палеоантропам необходимость изоляции трупа (особенно в условиях долгой стоянки). Но впоследствии соответствующие действия закрепились в форме ритуала, и захоронения каким-то образом связались с представлением о жилище мертвеца, вообще с подземным миром. То, что в могилы предков иногда попадали культурные вложения - орудия охоты, пища и даже целебные травы, довольно четко свидетельствует о наличии идей, связанных с загробным миром, точнее, с какой-то формой жизни человека, выпавшего из обычной системы отношений. Смерть воспринималась отнюдь не в ее биологическом значении, а скорее как состояние длительного сна, как уход - временный или навсегда из общины. Еще один очень любопытный момент - захоронения голов животных. Это обычно рассматривают как зачаток тотемизма. Каждая община в какой-то степени специализировалась в охоте на определенный вид животных, и подобные захоронения несли знаковую и ритуальную нагрузку - животное, которое служило основным источником пищи (а позднее - одежды), рассматривалось как покровитель общины, ему воздавались "почести" того же типа, что и предкам. Более того, известны попытки изображать животное, выкладывая камешками контуры его головы. Не исключено, что захоронения животных служили своеобразным приемом восстановления отношений, символом единства с видом-покровителем и даже попыткой позаботиться о том, чтобы другие животные не исчезли. Все это создавало условия для довольно прочной связи представлений о предках и тотемных животных. Тотем становился символом единства общины, ее абстрактным знаком, и в то же время символом смены поколений, то есть знаком эволюционным. Община уже могла воспринимать себя во временной развертке, пусть сначала и очень узкой. Важно, что возникла идея самотождественности общины - вчерашней и сегодняшней, заработали часы смены поколений, в основу мировоззрения стала входить сначала наверняка хаотичная циклика смертей и рождений, и в ней смутно забрезжили контуры будущего времени.
Весьма вероятно, что отсюда берет начало более глубокое понимание суточного цикла. Дошел ли палеоантроп до самоотождествления некоторых небесных светил, пока неясно, но, вероятней всего, у него зародились смутные представления о связи ежедневных восходов и заходов Солнца. Об этом свидетельствует явная ориентация ряда захоронений по линии восток-запад. Не просматривается ли здесь зачаточная идея ежедневной гибели и возрождения светила, во всяком случае, принадлежности "ежедневных солнц" к разным поколениям одного "рода"?
Есть и другие данные, позволяющие строить гипотезы о Вселенной палеоантропа. Прежде всего, это рисунки типа параллельных бороздок, иногда - пересекающихся (так называемые "кресты"). В таких рисунках справедливо усматривают зачатки математических знаний, тем более что в их композиции явно выделяется тройка. Возможно, по троичной системе палеоантроп и учился считать. Было бы очень важно получить какие-то дополнительные данные в пользу того, что, например, тройка связывалась с выделением трех времен суток или трех сезонов года, а крест - с представлением о четырех сторонах света.
Я думаю, на всех этих примерах мы успели убедиться, что интерпретация культуры древнейших людей - дело необычайно трудное. Большинство наших моделей их мировоззрения напоминают сетку домыслов, наброшенную на немногочисленные факты, сетку, "шитую на живую нитку". Самые древние люди не слишком заботились о передаче информации о своем духовном мире вовне далее ближайшего поколения - и невольно так закодировали свои идеи (а, следовательно, и глубочайшие истоки человеческого мировосприятия), что сама возможность расшифровки воспринимается как своеобразное чудо.
Но важно и другое - антропология все еще не имеет единой точки зрения на последовательность эволюционных звеньев, и многие находки могут относиться вовсе не к предшественникам Homo sapiens, а к конкурирующим видам, точнее, к тупиковым ветвям рода Homo. Сейчас практически достоверно известно, что древнейший человек формировался не в одиночку, природа пробовала многие варианты, но параллельные ветви антропогенеза пока плохо различаются. Между тем, анализируя следы первобытной культуры, мы строим какую-то усредненную картину - не только по разным местностям и целым эпохам, но, вероятней всего, и по разным типам древних людей. Такое усреднение в какой-то мере неизбежно, и мы обычно утешаемся правдоподобной гипотезой, что достаточно близкие ветви эволюционного древа достаточно схожи и в своем восприятии окружающего мира. Более того, обычно явно или неявно предполагается, что восприятие заключено в коридоре, который суживается по мере продвижения в прошлое, а, следовательно, сколь-нибудь серьезные расхождения мировоззрения могут возникать лишь на достаточно высоких уровнях независимого развития эволюционных ветвей. Именно такие предположения - на сегодня уже весьма приближенные - позволяют единым образом рассматривать эпохи архантропа и палеоантропа, как и начальную фазу более близкой и понятной нам эпохи неоантропа, наступившей 400-500 веков назад*.
*Говоря о близости и понятности эпохи неоантропа, следует иметь в виду, что само происхождение сапиенса пока не имеет удовлетворительного объяснения. По ряду признаков сапиенс должен считаться прогрессивным конкурентом неандертальца - во всяком случае, так называемый классический неандерталец явно выпадает из числа наших прямых предков. Среди поздних неандертальцев встречаются подходящие кандидаты (вроде человека из палестинской пещеры Мугаретэс-Схул), но темп, в котором эти кандидаты должны превратиться в настоящих сапиенсов, поразительно высок - несколько тысячелетий. С другой стороны, прямые предки сапиенса не просматриваются в более ранние времена, современная археоантропология не дает обоснованных примеров их сосуществования с неандертальцами непосредственно после второго пика вюрмского оледенения.
К этому периоду следует отнести ряд событий, оказавших решающее влияние на эволюцию человека и общества. Где-то порядка 40 тыс. лет назад по планете прокатились первые гигантские волны миграции. Люди пришли в Австралию, а в течение следующих десятилетий проникли на Американский континент. 250-300 веков отделяют нас от величайшего сдвига в методах передачи социальной наследственности - закрепление (а фактически появления) языка и особых знаковых систем типа наскальной живописи. Примерно в это же время неоантроп по-настоящему овладевает огнем - приемами его получения и постоянного применения.
Первобытный человек сначала практически не выделял себя из среды обитания. В сущности, по мере выделения он и становился человеком. Среда отражалась в нем совокупностью определенных реакций на его поведение, на попытки приспособиться и выжить, прежде всего - добыть пищу. Многократное повторение операций по добыче пищи, поиски укрытий, изготовление орудий, забота о потомстве - все это закреплялось, создавая оптимальные стереотипы поведения.
В первую очередь в среде обитания вычленялись, как бы проступали из тумана, наиболее важные для выживания стабильные элементы - сам человек, его соратники по охоте и собирательству, делившие с ним тяготы существования, животные и растения, которых можно было употреблять в пищу или следовало особенно опасаться, орудия охоты, которые необходимо было систематически изготовлять и всячески беречь.
Собственно космос, то есть небо, небесные светила, был первоначально не ахти какой важной частью этой среды, но частью, определенным образом влияющей на ритм жизни - смена дня и ночи, осадки, грозы и т. п.
Видимо, первое серьезное обращение к космосу связано с открытием огня - в верхнем палеолите огонь стал искусственно регулируемым элементом практики. Отсюда и естественные аналогии между пещерным костром и небесными светилами - Солнцем, Луной и звездами.
Еще более раннее представление связано с антропоморфными и зооморфными образами подвижных светил - Солнца и Луны. Это тоже вполне естественная аналогия - ведь в окружающем земном мире только люди и животные способны к самопроизвольному передвижению.
С первым магико-тотемическим этапом мышления соотносится формирование родоплеменной организации - пожалуй, самого элементарного (из дошедших до нашего времени) самовоспроизводящегося социального организма.
Изображение и звуковое обозначение тотема (животного, насекомого, растения, какого-то предмета), символизирующего те или иные объекты и явления (в частности, род, локальную группу), слиты с изображаемым. Отсюда и одна из важнейших и самых ранних идей первобытного человека - фетишизм, сильная магическая связь между предметом и его изображением, возможность причинить вред или принести пользу реальному животному, человеку или группе людей, действуя на их символы. Однако именно из этой наивной идеи берет начало необычайно развившаяся впоследствии способность оперировать с абстрактными знаками как с реальными объектами, то есть теоретическое знание.
Характерная особенность первого этапа человеческого мышления - особый закон поведения каждого объекта реального мира при обширных, но таинственных связях со многими другими объектами, та самая целостность мироощущения, о которой нередко тоскуют люди нашего научно расклассифицированного мира и которая иногда обжигающей струей прорывается в настоящем искусстве.
Переход на рубеже палеолита и неолита к существенно новой форме практики - земледелию и несколько позже скотоводству - резко меняет роль космоса. Теперь это уже не просто верхняя область охотничьего ареала, теперь от неба зависят урожай, время посева и уборки и многое, многое иное. Крупные земледельческие поселения и тем более их объединения дают толчок к развитию новых социальных организмов - племенных союзов и примитивных государств. Более сложная система производства и высокая плотность населения, недопустимая в условиях охотничьего хозяйства, требуют серьезных усилий в области управления, появляется социальная иерархия - вожди и их ближайшее окружение.
Человек теперь уже резко выделяется из животного мира (этому особенно способствует одомашнивание диких зверей) - антропоморфные и социоморфные образы потихоньку теснят образы зооморфные. Магико-тотемическая символика, уже проникшая на небо на предыдущей стадии, закрепляется там, но небо как "главный хлебодатель" обособляется все резче и постепенно начинает рассматриваться в роли мощнейшего источника магической силы.
Механизм его функционирования объясняется же по земной аналогии. На небо опрокидывается система управления земледельческими обществами, появляются первые образы богов, руководящих определенными явлениями природы,- прямая аналогия с вождями или царями и их ближайшими помощниками.
Где-то на рубеже 5-4 тысячелетий до нашей эры, в период формирования относительно крупных централизованных государств, можно говорить о наступлении нового этапа - передовым типом мышления становится религиозное, небо заселяется богами во главе с сильнейшим и мудрейшим...
Магия вовсе не погибает, она начинает отступать на удобные позиции, успешно удерживая сознание отсталых слоев населения, активно внедряясь в религию. В абсолютном большинстве религиозных ритуалов можно без труда проследить магико-тотемические корни, начиная с молитвы и кончая идеей загробной жизни. В живучести древнейших представлений вы можете легко убедиться, выпустив на прогулку черного кота и немного понаблюдав за поведением прохожих вблизи точек пересечения с его траекторией...
В недрах религиозного мировоззрения постепенно зарождается логико-научный способ освоения реальности. Вспышки его можно проследить примерно с середины 1-го тысячелетия до нашей эры, но заявить о себе достаточно громко он мог лишь в связи с формированием крупных и стабильных государств и наднациональных, или мировых, религий. Таков, например, греческий феномен - вспыхнув в рамках компактной системы демократических полисов, античная преднаука законсервировалась почти на полтора тысячелетия, чтобы разгореться ярким пламенем в Европе эпохи Возрождения и Реформации.
В соответствии с развитым религиозным мировоззрением, Вселенная создана неким предельно могучим и непознаваемым существом, и все небесные явления протекают по установленным им законам.
Активный интернациональный монотеизм христианства позволил за 12-13 веков его существования путем неисчислимых логико-схоластических упражнений предельно абстрагировать понятие Бога - и все благодаря попыткам очиститься от магической скверны! Не без адского труда многих поколений Бог был отодвинут на практически бесконечно большое расстояние от наблюдаемых явлений природы. Если во времена Ньютона считалось, что гигантский механизм Солнечной системы вполне может обойтись законом всемирного тяготения, однако сама система непременно должна быть кем-то создана и запущена, то уже многие современники Лапласа считали, что и акт творения никогда не имел места, а создание планетных систем вполне объяснимо естественными причинами.
В конечном счете, именно наука оказалась наиболее совершенным механизмом передачи небиологической наследственной информации внутри крупных организмов типа технологически развитых государств и межгосударственных объединений. Это и обеспечило ее взрывообразное развитие в последние 3-4 столетия. Наука, по сути дела, первой из форм социальной активности стала претендовать - и довольно успешно! - на роль общечеловеческой системы*. Не в масштабе племени, государства или группы государств, а в масштабе планеты. В основе этого феномена лежит объективное единство законов природы в окрестностях нашей планеты и, по-видимому, во всем наблюдаемом участке Вселенной. Известные же религиозные системы в этом плане сильно ограничены - не видно причин, по которым мы могли бы предпочесть, скажем, христианскую или буддийскую доктрину, выбор здесь не сводится к постановке одного или нескольких экспериментов в научном стиле.
*Разумеется, здесь наука понимается в предельно широком смысле - как система взглядов, позволяющих подвергать любое явление экспериментальному и аналитическому исследованию и не допускающих существование чего-то такого, что связано с принципиально непознаваемыми силами. Наука в этом плане определяет скорее стиль мышления познающего субъекта, а не какую-то особую сферу его деятельности.
Социоморфизм во взглядах на Вселенную не исчез, он сохраняется в форме техноморфизма. Именно техносфера, являясь одним из важнейших компонентов современного общества, во многом нормирует наше мышление. Конечно, наука в отличие от религии избегает не только упоминания о Творце вселенской супермашины, но и ее упрощенного механического понимания в духе естествознания первой половины XIX столетия. Скорее речь идет о какой-то сложной системе взаимосвязанных автоматических реакторов разного уровня, где синтезируется что угодно - от химических элементов до цивилизаций. Но суть не в сложности образа. Так или иначе, мы пытаемся постигать Вселенную по аналогии с техносферой - важной, но вряд ли определяющей подсистемой собственной цивилизации.
Понятно, что научно-технические элементы наиболее конвенциальны, то есть людям и государствам гораздо проще договориться об общей позиции по поводу какого-то полезного предмета технической культуры, чем о чем другом. Но это что-то другое, бесспорно, существует и играет в нашей жизни все возрастающую роль.
Постепенно на первый план начинает выдвигаться не само сложное устройство Вселенной-машины, а проблема управления ею и, если угодно, проблема вложенных в нее целей и программ. В известной мере эта тенденция связана и со сдвигами интересов в самой техносфере, где интерес к функциям движения и энергетики стал уступать место особой активности в исследованиях функций управления - вспомнить хотя бы о рождении кибернетики, о бурном расцвете компьютерных систем.
В общем, есть целый ряд причин, по которым техноморфизм современной картины мира уже не является удовлетворительным стилем мышления, и, вероятно, мы стоим на пороге чего-то нового именно в плане всей системы организации знания. Эти причины и новизна ситуации, в которой искусственные факторы эволюции впервые начинают преобладать над естественными, замечательным образом обнажаются при обсуждении проблемы контакта с внеземными цивилизациями.
Но на пути к этой проблеме нам предстоит ознакомиться с положением дел в современной теории строения и эволюции Вселенной, как впрочем, и с некоторыми подробностями древних взглядов на окружающий мир.
ЧАСТЬ I: В ГЛУБИНАХ ВРЕМЕНИ
Глава 2: ПОИСК ПРОШЛОГО
Безмерное, превыше чисел время
Скрывает явь и раскрывает тайны.
Всего ждать можно...
Софокл
ОБЛАСТЬ НЕИЗВЕСТНОГО
Было бы очень интересно проследить последовательность картин, которые отражали видение Вселенной с самых ранних моментов возникновения человека. Сделать это непросто, и самая очевидная тому причина - колоссальная удаленность от нас соответствующих событий.
Человекообразные обезьяны начали свой путь примерно 25 млн. лет назад. Непосредственные предки австралопитеков и хабилисов, видимо, пришли из лесов в саванну - об их древолазном прошлом свидетельствует форма кисти с противостоящим большим пальцем и наличие папиллярных узоров. Здесь, в саванне, бывшие древолазцы приобрели такую характерную особенность, как прямохождение.
Наш самый древний предок Homo habilis (человек умелый) появился 2 - 3 млн. лет назад. Он имел прилично развитый мозг (до 600-700 см3) - видимо, несколько больший, чем у так называемого классического австралопитека (порядка 500 см3) и у современных человекообразных обезьян (450 см3). Но главное отличие хабилиса - в умении изготовлять элементарные орудия. Самые ранние следы галечной культуры, обнаруженные в Африке, датируются в интервале от 2 до 2,5 млн. лет.
По этому важному признаку хабилиса обычно и считают архантропом, то есть древнейшим представителем нашего рода. Однако многие исследователи подчеркивают исключительную близость хабилиса к классическому австралопитеку и выделяют его в особый вид Australopithecus habilis. В такой модели появление настоящего архантропа (с объемом мозга до 900 см3) должно произойти не позднее 1,5 млн. лет назад, причем практически одновременно в Африке, Юго-Восточной Азии (яванский человек) и Китае (ланьтяньский человек). По ряду признаков полагают, что именно этот архантроп перешагнул грань животного мира, его орудийная деятельность перестала быть чисто рефлекторной, а социальная организация вышла за рамки стадной формы.
Где-то около 700 тыс. лет назад архантроп научился поддерживать огонь и, по некоторым данным, применять его в охоте. Обнаружены и следы примитивных жилищ - вероятней всего, сочетание защитной стенки и очага.
Пока современная археология и антропология дают мало оснований для обсуждения духовного мира архантропа и в частности его представлений о Вселенной. Можно делать лишь весьма косвенные заключения, выделяя более или менее правдоподобные корреляции отдельных хорошо установленных фактов.
Мы не знаем, как отпечатались в архантропе его древнейшее лесное происхождение, своеобразная трехмерность древолазного существования. Не исключено, что деревья, на которых он и тем более его далекие предки очень часто искали спасения от хищников, каким-то образом выделялись в среде обитания и связывались с небом и ощущением безопасности. Разумеется, это выглядит несколько фантастично, но все-таки можно полагать, что истоки много более поздних представлений о древесно-космических путешествиях, о Мировом Древе, соединяющем земной и небесный миры, и даже религиозных идей о "небесном спасении" восходят к рецидивам глубочайшей родовой памяти.
Установлено, что кочевая жизнь архантропов имела сезонный характер периодически они возвращались на старые стойбища или располагались вблизи от них. Фактически это были миграции, связанные с источниками пищи и воды, в целом не слишком отличающиеся от того, что наблюдается у животных. Суточный пикл несомненно играл в его жизни важную роль - освещенность существенна для охоты. Поэтому включение огня в практику архантропа, огня, пока лишь случайно получаемого от естественных источников и с трудом поддерживаемого, должно было сказаться на восприятии неба. В конце концов, костер порождал тепло и продлевал - пусть в очень малом масштабе - светлое время. И еще, весьма вероятно,- давал ощущение относительной безопасности...
Поэтому не исключено, что первичная аналогия между огнем и небесными светилами возникла уже у архантропа. Но вряд ли дело дошло до самоотождествления светил - к этому не могла подтолкнуть ни довольно случайная пока практика общения с огнем, ни неизбежное смешивание земных, атмосферных и космических явлений. Последнее очень важно.
Вселенная архантропа очень слабо напоминает то, что мы сейчас вкладываем в это понятие. Он в высшей степени слит с окружающей средой, практически не выделяет себя из животного мира. Предметы и явления воспринимаются в зависимости от ситуации - внешней и внутренней* и весьма редко самоотождествляются. Поэтому трудно предположить, что архантроп мог единым образом воспринимать Солнце в ясный и туманный день, огромный пылающий диск на закате и яркое белое пятно в зените, не говоря уж о самоотождествлении светила вчерашнего и сегодняшнего. Кроме всего, прямые и слишком длительные наблюдения за светилами несли в себе опасность хотя бы краткосрочного ослепления, потери ориентации и скорости реакции при внезапном нападении. Это весьма важное для охотничьей практики обстоятельство, закрепляясь из поколения в поколение в форме "правил поведения", должно было резко ограничивать астрономическую активность древнейшего человека. Вероятно, лишь нарастающее общение с огнем у позднего архантропа и неизбежная при этом некоторая адаптация глаза (и психики в целом!) к воздействию резкого изменения освещенности стали залогом будущего нарушения табу на пристальное изучение небесных явлений.
*Явления "склейки" воспринимаемого объекта с ситуацией, в которой он находится, и даже с состоянием, в котором находится воспринимающий, хорошо известны в зоопсихологии и в психологии детского восприятия. Они зафиксированы и в языках реликтовых охотничьих племен. Зверь нападающий и зверь отдыхающий, зверь на льдине и зверь в воде, зверь днем и зверь ночью - как бы разные звери. Зверь в момент острого голода охотника и в более благодушном состоянии тоже воспринимается несколько по-разному. Реально это фиксируется множеством звуковых обозначений одного и того же животного.
Где-то в промежутке между миндельским и рисским оледенениями на смену архантропу приходит палеоантроп, для которого характерно значительное увеличение объема мозга, а впоследствии - первичное развитие центров речи и координации тонких движений. Видимо, на этом этапе формируются довольно сплоченные общины, заметно выходящие за рамки стадной организации.
Соответственно, гораздо сложней и многообразней культура палеоантропа. Очевидно, суровые климатические условия - особенно в эпоху рисса подтолкнули древнего человека к сооружению замкнутых жилищ для длительных зимовок - фактически к сезонной оседлости. Более жесткие условия охоты привели к изобретению одежды и составного оружия. Более эффективным стало и использование огня. Правдоподобно, что уже палеоантроп научился достаточно свободно добывать огонь и по своему усмотрению разводить костры. И вполне достоверно, что именно он стал применять огонь как орудие производства, закаляя заточенные концы деревянных копий.
Ряд интересных фактов, установленных археологами, позволяет с немалой долей уверенности говорить о формировании довольно сложного мировоззрения, где небо и небесные явления тоже играют определенную роль.
Во-первых, сезонная оседлость способствовала более тщательному изучению среды обитания, выделению местностей, подходящих для зимовок, стимулировала стратегическую ориентацию в пространстве. Разумеется, во времени тоже, прежде всего - через циклическую смену основной деятельности. Охотничий промысел должен был вестись круглогодично, но смена времен года разделяла сезоны - более или менее активной охоты. Вряд ли длительные зимовки могли проходить без каких-то, пусть самых минимальных, запасов пищи, а интенсивные летние охоты - без несколько избыточного орудийного запаса.
Во-вторых, палеоантроп начал вести захоронения, и это очень важный момент в мировоззренческом плане. Возможно, такие операции были вызваны элементарными гигиеническими соображениями - практика подсказывала палеоантропам необходимость изоляции трупа (особенно в условиях долгой стоянки). Но впоследствии соответствующие действия закрепились в форме ритуала, и захоронения каким-то образом связались с представлением о жилище мертвеца, вообще с подземным миром. То, что в могилы предков иногда попадали культурные вложения - орудия охоты, пища и даже целебные травы, довольно четко свидетельствует о наличии идей, связанных с загробным миром, точнее, с какой-то формой жизни человека, выпавшего из обычной системы отношений. Смерть воспринималась отнюдь не в ее биологическом значении, а скорее как состояние длительного сна, как уход - временный или навсегда из общины. Еще один очень любопытный момент - захоронения голов животных. Это обычно рассматривают как зачаток тотемизма. Каждая община в какой-то степени специализировалась в охоте на определенный вид животных, и подобные захоронения несли знаковую и ритуальную нагрузку - животное, которое служило основным источником пищи (а позднее - одежды), рассматривалось как покровитель общины, ему воздавались "почести" того же типа, что и предкам. Более того, известны попытки изображать животное, выкладывая камешками контуры его головы. Не исключено, что захоронения животных служили своеобразным приемом восстановления отношений, символом единства с видом-покровителем и даже попыткой позаботиться о том, чтобы другие животные не исчезли. Все это создавало условия для довольно прочной связи представлений о предках и тотемных животных. Тотем становился символом единства общины, ее абстрактным знаком, и в то же время символом смены поколений, то есть знаком эволюционным. Община уже могла воспринимать себя во временной развертке, пусть сначала и очень узкой. Важно, что возникла идея самотождественности общины - вчерашней и сегодняшней, заработали часы смены поколений, в основу мировоззрения стала входить сначала наверняка хаотичная циклика смертей и рождений, и в ней смутно забрезжили контуры будущего времени.
Весьма вероятно, что отсюда берет начало более глубокое понимание суточного цикла. Дошел ли палеоантроп до самоотождествления некоторых небесных светил, пока неясно, но, вероятней всего, у него зародились смутные представления о связи ежедневных восходов и заходов Солнца. Об этом свидетельствует явная ориентация ряда захоронений по линии восток-запад. Не просматривается ли здесь зачаточная идея ежедневной гибели и возрождения светила, во всяком случае, принадлежности "ежедневных солнц" к разным поколениям одного "рода"?
Есть и другие данные, позволяющие строить гипотезы о Вселенной палеоантропа. Прежде всего, это рисунки типа параллельных бороздок, иногда - пересекающихся (так называемые "кресты"). В таких рисунках справедливо усматривают зачатки математических знаний, тем более что в их композиции явно выделяется тройка. Возможно, по троичной системе палеоантроп и учился считать. Было бы очень важно получить какие-то дополнительные данные в пользу того, что, например, тройка связывалась с выделением трех времен суток или трех сезонов года, а крест - с представлением о четырех сторонах света.
Я думаю, на всех этих примерах мы успели убедиться, что интерпретация культуры древнейших людей - дело необычайно трудное. Большинство наших моделей их мировоззрения напоминают сетку домыслов, наброшенную на немногочисленные факты, сетку, "шитую на живую нитку". Самые древние люди не слишком заботились о передаче информации о своем духовном мире вовне далее ближайшего поколения - и невольно так закодировали свои идеи (а, следовательно, и глубочайшие истоки человеческого мировосприятия), что сама возможность расшифровки воспринимается как своеобразное чудо.
Но важно и другое - антропология все еще не имеет единой точки зрения на последовательность эволюционных звеньев, и многие находки могут относиться вовсе не к предшественникам Homo sapiens, а к конкурирующим видам, точнее, к тупиковым ветвям рода Homo. Сейчас практически достоверно известно, что древнейший человек формировался не в одиночку, природа пробовала многие варианты, но параллельные ветви антропогенеза пока плохо различаются. Между тем, анализируя следы первобытной культуры, мы строим какую-то усредненную картину - не только по разным местностям и целым эпохам, но, вероятней всего, и по разным типам древних людей. Такое усреднение в какой-то мере неизбежно, и мы обычно утешаемся правдоподобной гипотезой, что достаточно близкие ветви эволюционного древа достаточно схожи и в своем восприятии окружающего мира. Более того, обычно явно или неявно предполагается, что восприятие заключено в коридоре, который суживается по мере продвижения в прошлое, а, следовательно, сколь-нибудь серьезные расхождения мировоззрения могут возникать лишь на достаточно высоких уровнях независимого развития эволюционных ветвей. Именно такие предположения - на сегодня уже весьма приближенные - позволяют единым образом рассматривать эпохи архантропа и палеоантропа, как и начальную фазу более близкой и понятной нам эпохи неоантропа, наступившей 400-500 веков назад*.
*Говоря о близости и понятности эпохи неоантропа, следует иметь в виду, что само происхождение сапиенса пока не имеет удовлетворительного объяснения. По ряду признаков сапиенс должен считаться прогрессивным конкурентом неандертальца - во всяком случае, так называемый классический неандерталец явно выпадает из числа наших прямых предков. Среди поздних неандертальцев встречаются подходящие кандидаты (вроде человека из палестинской пещеры Мугаретэс-Схул), но темп, в котором эти кандидаты должны превратиться в настоящих сапиенсов, поразительно высок - несколько тысячелетий. С другой стороны, прямые предки сапиенса не просматриваются в более ранние времена, современная археоантропология не дает обоснованных примеров их сосуществования с неандертальцами непосредственно после второго пика вюрмского оледенения.
К этому периоду следует отнести ряд событий, оказавших решающее влияние на эволюцию человека и общества. Где-то порядка 40 тыс. лет назад по планете прокатились первые гигантские волны миграции. Люди пришли в Австралию, а в течение следующих десятилетий проникли на Американский континент. 250-300 веков отделяют нас от величайшего сдвига в методах передачи социальной наследственности - закрепление (а фактически появления) языка и особых знаковых систем типа наскальной живописи. Примерно в это же время неоантроп по-настоящему овладевает огнем - приемами его получения и постоянного применения.