— Я должна была спросить… просто чтобы удостовериться.
   Я киваю, но продолжаю улыбаться — прием «глупая улыбка» доведен до совершенства
   — Просто в последнее время я немного нервничаю. Особенно после смерти Уильяма Холдена. И от Таллулы до сих пор ни слова, — Бетти говорит и с каждой секундой тревожится все больше. — Знаю, я в клубе совсем недавно, но мне так страшно.
   — А этот мир вообще страшный. — Я вспоминаю, что однажды эти слова сказал телевизионный психиатр, повторяю их, как магическое заклинание, и внезапно снова становлюсь блестящим собеседником. —Хотя должен признать, что она мне никогда не нравилась. Знаешь, в конце вечера она никогда не вносила свою часть денег. — По моим подсчетам, всего Таллула задолжала клубу около девяноста долларов.
   Бетти, кажется, немного ошарашена, и я делаю вид, что пошутил, разражаясь смехом, который вы обычно слышите в операх. Низкий, громкий и музыкальный звук. Хо-хо-хо.
   — Шутка!
   Хотя надо сказать, если мне кто-то и несимпатичен, то это скупцы.
   Бетти слабо улыбается, и я замечаю, что на щеках у нее появляются ямочки, которые были бы просто очаровательны, если бы она почаще делала интенсивный массаж лица. Она робко смотрит на меня.
   — Скажи, если сочтешь, что я просто спятила, но тебе не кажется, что мы в опасности, Дуглас?
   Я напускаю на себя озадаченный вид, как будто не понимаю, о чем это она.
   — В опасности?
   — Ну… просто я кое-что знаю… — щеки Бетти слегка краснеют.
   Кровь застывает у меня в жилах.
   Бетти хочет сказать что-то еще, но ей не хватает мужества, и она отворачивается, тихонько охнув.
   — Забудь об этом. Наверное, у меня паранойя.
   Нельзя позволять ей уходить в сторону. Я говорю спокойным и легкомысленным тоном:
   — Что именно ты знаешь? — Внезапно затруднения с агентом Вэйдом отходят на второй план. Похоже, что мне, возможно, придется сначала убить Бетти, а уж потом перейти к Ричарду.
   Она пожимает плечами, потом опускает глаза и говорит:
   — Вообще-то, это теория Тони. Он велел никому не говорить… Но боже, Дуглас, я так испугана…
   Я замираю.
   Тони?
   Она только что сказала «Тони»?
   Я не хочу спрашивать, но приходится.
   — Наш Тони?
   — Да-а. Тони Кертис. Председатель клуба. Мой брат.
   При этих словах я чуть не выпал из трамвая, не в силах скрыть своего удивления. Бетти еще раз нервно пожимает плечами.
   — У нас общая мать. — По-моему, это объясняет все, что требует объяснения.
   — Но ты ведь никому не скажешь, да?
   — Конечно нет. — Я знаю, что делает Тони, и не собираюсь никому ничего говорить. — Так что… что у него за теория?
   — В клубе есть крыса. — Эта фраза не принадлежит Бетти, я так и вижу, как ее изрыгает большой, жирный рот Тони Кертиса.
   — Крыса? — Если Бетти не слышит, как грохочет мое сердце, и не видит, как скручивается мой желудок, она, должно быть, слепая и глухая.
   — Он думает, кто-то из клуба охотится на нас. — Слова ударяются о мой череп, отскакивают назад и снова врезаются в мою пульсирующую голову. — Он провел расследование и… Ну вот. Он велел мне не говорить ни одной живой душе, но он много работал и узнал кое-какие подробности.
   Волна за волной к горлу подступает тошнота. Я изо всех сил сжимаю поручни, цепляясь за них, как за жизнь, а мир перед моими глазами совершает обратное сальто. Мой голос превращается в еле слышный шепот Уильяма Холдена.
   — Подробности? Какие подробности?
   — Не могу сказать. Правда не могу. Тони твердо решил пока хранить это в секрете.
   Я очень рад, что вообще не потерял голос, но из-за внезапного спазма голосовых связок мне с большим трудом удается выдавить следующую фразу.
   — Пожалуйста. Я очень хочу это узнать, — я прочищаю горло, откашливаюсь и быстро сплевываю в окно трамвая, при этом попадая в какого-то работягу. — Черт побери, я же секретарь клуба — Тони дьявольски высоко меня ценит.
   Бетти хмурит лобик.
   — Правда?
   Я решаю не останавливаться на этой теме, нам еще нужно обсудить гораздо более важные вещи.
   — Так что за подробности?
   Бетти размышляет несколько бесконечно долгих секунд, и я понимаю, что, если она сейчас же не начнет говорить, мне придется отвести ее в какое-нибудь тихое место и выбить из нее правду. В конце концов она снова пожимает плечами.
   — Думаю, не будет ничего страшного, если я скажу тебе… Тони говорит, этот убийца должен быть очень умным человеком, так что…
   Бетти деликатно улыбается вместо того, чтобы закончить фразу, и я внезапно чувствую сильное и всепоглощающее желание размазать ее улыбающееся лицо по тротуару.
   — Он связывался с полицейскими участками по всей стране, получил несколько фотографий из моргов и… Ну вот. Похоже, что большинство членов из тех, что якобы ушли из клуба, на самом деле… ну… — Сердце у меня колотится, как отбойный молоток. — Ну… они были убиты.
   Повисает пауза, а потом по какой-то причине мой автомат выпускает настоящую смеховую очередь, и я едва удерживаюсь, чтобы не хлопнуть себя по бедрам, как в старом водевиле.
   — Это что, какая-то дурацкая шутка? — Я произношу это саркастически, хотя и без малейшего намека на искренность. — Боже, да что себе возомнил твой братец? Чушь какая… Это смешно. Бред, конечно, но смешно.
   Я знаю, что переигрываю, и от всей души надеюсь, что Бетти не расскажет Тони об этом разговоре. Но я просто ничего не могу поделать.
   Я хлопаю себя по бедрам, как в старом водевиле.
   — В жизни ничего такого смешного не слышал. Животики надорвешь, — еще один хлопок. И еще одно оперное «хо-хо-хо».
   — Мне кажется, он что-то нашел. — Она произносит это спокойно, как будто я не смеялся и по бедрам себя не бил. Она просто убивает меня своей простотой. Я смотрю на нее, сглатываю, выпрямляюсь и беру более серьезный тон.
   — Ты думаешь?
   Бетти смотрит на меня, лицо ее бледно.
   — Кто-то собирается убить нас, Дуглас. Всех нас.
   Я замолкаю и пытаюсь собраться с мыслями, но простые доводы Бетти просто грызут меня изнутри. Рвут кишки.
   Я заставляю слова преодолеть барьер рвоты, скопившейся у меня в горле.
   — А он… он кого-то подозревает?

Зона, свободная от капуччино

   Мы с Бетти сидим у окна в маленьком тихом кафетерии, снаружи мимо нас тащится унылая и промокшая жизнь. Я уже немножко меньше психую, но минуты текут, и я понимаю, что мне придется найти очень хитрый способ выбраться из всего этого. А сейчас нужно просто выиграть время и плыть по течению.
   — И как себя чувствует Тони? — Бетти не собирается отвечать, и я понимаю, что должен как-то заполнить зияющую тишину, повисшую между нами. — Знаешь, я думаю, что он лучший председатель из всех, которые у нас были. Точно — самый лучший. Ты можешь передать ему это от меня.
   Довольно долго Бетти задумчиво смотрит, как по стеклу катятся капли дождя, потом наконец оборачивается ко мне.
   — Это какая-то медицинская проблема? Твой рост?
   Не знаю точно, что на это ответить. Бетти, должно быть, видит, что я упал духом, и, как она считает, тепло улыбается мне.
   — Когда работаешь в библиотеке, приходится читать о таких вещах.
   Я медленно киваю. Почему-то мои губы сжаты так сильно, что от них отлила вся кровь.
   — У нас в клубе была четырнадцатилетка. Ширли Темпл. Вот она была и вправду маленькая. Крошечная, по сравнению со мной. Это действительно была медицинская проблема.
   — Четырнадцатилетка? Правда? Как страшно.
   — Да. Ее даже не обслуживали.
   — А что с ней случилось? — Бетти смотрит на меня со страхом. —Ты не думаешь, что ее тоже убили, да?
   — Ее арестовали. — Избалованная девчонка до смерти раздражала меня. Пока не попалась. — Она в тюрьме. — И угадайте, кто будет ждать ее, когда она выйдет-хотя к тому времени ей уже и будет шестнадцать.
   Хорошенькая официантка, не глухая, приносит большую чашку капуччино для Бетти и двойной эспрессо для меня. Немного раньше я в шутку попросил у нее четверной эспрессо, и официантка, подумав, сообщила мне, что у них нет таких больших чашек. Знаю, это была глупая шутка. К тому же она, наверное, слышит ее каждый день, но все равно, могла бы хотя бы улыбнуться. В конце концов, я изо всех сил старался помочь Бетти расслабиться.
   Бетти отпивает капуччино, и ко всем ее проблемам добавляются маленькие коричневато-белые усики из кофейной пены. Мне ужасно хочется потянуться и стереть их, но вместо этого следующие несколько минут я стараюсь вообще не смотреть на нее.
   — Значит, Тони Кертис твой брат. А я не замечаю особого сходства.
   — Он мне только наполовину брат.
   — И на другую половину ублюдок. — Я веду себя так, как будто живу на свете последний день. Эта острота кажется мне истерически смешной, но я проглатываю свое веселье, когда вижу, что Бетти хмурится.
   — Извини. Это старая шутка. Я ее не придумывал, я только повторил. — Мне остается только надеяться, что Бетти нравятся невротики, потому что я как раз в невротика и превратился. Я хватаю салфетку и вытираю ее верхнюю губу — при этом мы оба даже не успеваем понять, где находимся. Она изгибает шею и откидывает голову назад, пытаясь увернуться от салфетки, но я полон решимости вытереть пену, так что слегка придерживаю ее за шею, промакивая губу салфеткой.
   — У тебя пена… пена от капуччино. Смотри. Видишь? Вот. Смотри. — Я сую салфетку ей под нос, она опускает глаза и начинает кивать, слабо улыбаясь.
   — Ах, да… Я вижу. Спасибо. Спасибо тебе. Надо было мне убить себя. Или Бетти.
   Я на взводе, и эспрессо тут ни при чем. Я бросаю в рот кубик тростникового сахара и начинаю громко хрустеть.
   — Знаешь, я никогда не говорил этого раньше, а может, и нужно было сказать. Или, наоборот, я был прав, что держал это при себе — я могу тебе доверять, Бетти?
   — Доверять мне? — Теперь я пытаюсь смотреть на Бетти большими собачьими глазами в надежде, что ей нравится это в мужчинах. Ей нравится, чтобы он смотрел на нее, как преданный пес. С моей стороны это просто дикая догадка, но я просто чую в ней любовь к собакам.
   — Ты рассказала мне про Тони, так что, думаю, могу рассказать тебе.
   Бетти уже выглядит встревоженной.
   — В чем дело, Дуглас?
   — У меня крупные неприятности. Очень крупные. Понимаешь, тут… Просто я в полном дерьме. В полном дерьме, — я беру еще один кубик сахара и раскусываю его.
   — Какие именно неприятности? Я продолжаю громко хрустеть.
   — Один парень. Он превратил мою жизнь в ад.
   — Что за парень? — голос у Бетти нежный и теплый.
   — Ну просто… такой парень. Он никак не оставит меня в покое.
   — А почему?
   — Он не хочет.
   Некоторые люди ломаются, когда на них давят, но только не я. Все волнения свалились с меня, как листья с умирающего дерева. У меня есть план, который покончит со всеми планами.
   Я гений.
   — Дуглас, — я замечаю, что смотрю прямо в теплые и мерцающие глаза Бетти, и понимаю, что мог бы сидеть так вечно, если бы она меня попросила. — Скажи мне, почему он не хочет оставить тебя в покое?
   — Ну… я не могу.
   — Дуглас… пожалуйста. Просто скажи мне.
   Я молчу, чувствуя, как остатки сахара разъедают мои зубы. Может быть, когда-нибудь и мне понадобятся протезы — но, когда это случится, никто не обманет меня и не заставит покупать этот кошмарный цемент для протезов, которым пользовался Кэрол Ломбард.
   — Этот самый парень… он знает.
   — Что знает?
   — Он знает, что я делаю.
   Бетти знает, что я делаю, по крайней мере, что я рассказываю об этом в клубе.
   — А не может быть, что ты просто?.. Ну, понимаешь?..
   Я медленно и печально качаю головой. Тяжелая голова на слабой шее.
   — А почему нет?
   — У него есть фотографии.
   — И на них ты? — Я киваю. — Делаешь?.. — Я опять киваю. Потом кивает она. Медленно.
   Мои большие собачьи глаза смотрят на нее из под собачьих тяжелых век. — Это… это многое объясняет. Насчет твоего странного поведения. .. — Я снова киваю, втайне радуясь, что мое представление возымело должный эффект.
   — Ты еще кому-нибудь об этом говорил?
   — Только тебе. И даже сейчас не знаю, почему решил признаться.
   — Это ужасно, Дуглас. Как будто у нас и без того не достаточно проблем. Может быть, я могу чем-нибудь помочь?
   Да-а — можешь убить для меня агента Вэйда.
   — Это моя проблема. Я должен разобраться с ней сам.
   — Я так понимаю, ему нужны деньги?
   — Да. Деньги. В этом все дело. Деньги, которых у меня нет.
   — Дай-ка мне подумать…
   — Прошу тебя. Я не хочу никого впутывать.
   — Слушай, Дуглас, непременно должен быть какой-нибудь выход, он же всегда есть. Сейчас ты слишком нервничаешь, слишком взвинчен… А со стороны все гораздо яснее. Я могу тебе помочь.
   — Но зачем тебе это нужно?
   — Потому что… потому что… Просто потому, что нужно. Не знаю почему, но я считаю такие вещи совершенно нечестными. Ты не должен этому подчиняться. Только не в твоем положении. — В каком положении? О чем это она? — В конце концов, ты очень симпатичный парень.
   Я смотрю на Бетти и не могу поверить, что говорю с серийной убийцей. Очевидно, я просто не хочу верить в это, и с этого момента прекращаю думать об этом.
   Теперь я вижу только, что передо мной сидит хорошая женщина с нежной белой кожей и в больших очках. Такую девушку я был бы горд назвать своей женой.
   — Ты очень добрая женщина, Бетти. Ангел.
   — Ну, не знаю, Дуглас…
   — И тем не менее, Бетти. Самая добрая женщина из всех, кого я встречал.
   Бетти вспыхивает, ерзает в кресле, отводит глаза. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы наклониться к Бетти и тайком понюхать ее — не думаю, что она заметила.
   — Лабрадор — верно?

Увэйдание

   Агент Вэйд стряхивает пепел с сигареты на ковер в моей гостиной, и это его совершенно не смущает. Он смотрит вечерний фильм о том, как Джон Вэйн героически убивает сотни плохих парней. Однако он только наполовину сосредоточен на телевизоре, поскольку постоянно стучит правым указательным пальцем по клавишам пишущей машинки — как будто вымещает на ней свою ярость.
   — Зачем ты ходил к Бетси Грэбл?
   — Бетти.
   — Это все равно. Зачем ты ходил к ней, Дуглас? — Он ударил сразу по нескольким клавишам. А я и не думал, что агент Вэйд будет следить за каждым моим шагом. Это открытие заставляет меня чувствовать себя очень уязвимым и ощущать себя пленником.
   — Я не ходил к ней — это была просто случайность. .. Я хотел взять книгу…
   Агент Вэйд не верит ни единому слову.
   — Ты хотел книгу? — он повторяет мою фразу, насмешливо растягивая слова в манере жителя юга. Не знаю почему — я так не говорю. — А мне казалось, я сказал тебе, что следующим будет Ричард.
   — А он и будет следующим…
   Агент Вэйд, не мигая, смотрит прямо на меня, и я не мог стряхнуть его взгляд.
   — Так о чем вы двое говорили? Вы выглядели очень уютно в том маленьком кафе.
   Я сажусь. Хорошо бы, чтобы он приглушил звук телевизора. А то только и слышу, как Джон Вэйн стреляет во все неамериканское.
   — О том, о сем. Ну, ты понимаешь.
   Он еще несколько раз ударяет по клавишам — могу поклясться, что бумага пробита насквозь.
   — Слушай, Дуги. Я тебя знаю. Помни — у меня же есть твой психологический портрет. Я знаю, что ты делал.
   Я начинаю паниковать, думая, что, наверное, агент Вэйд установил на мою одежду жучка или еще какое-нибудь подслушивающее устройство.
   — Ты… ты знаешь?
   Агент Вэйд наносит последний решительный удар по пишущей машинке, но промахивается, и его палец попадает между клавишами. Он корчит рожу, вытаскивает палец и дует на ссадину.
   — Не можешь оставить дам в покое, да?
   Покалывание, которое я ощущал во всем теле, начинает слабеть. Агент Вэйд сосет палец и вытирает капельку крови о подлокотник моего дивана.
   — Забудь о спаривании. Дуги. Хоть ненадолго, а?
   — Это, знаешь, нелегко для такого парня, как я. Она привлекательная, доступная и как раз в моем вкусе…
   — Я хочу, чтобы ты убивал их, Дуги, а не назначал им свидания.
   — Но она мне нравится.
   Агент Вэйд с жалостью смотрит на меня.
   — Она тебе нравится? А ты вообще-то знаешь, что эта женщина делает с мужчинами?
   — Да-а, конечно знаю… Но ведь только из-за того, что она убивает людей, нельзя считать, что она такая уж плохая.
   — Она что, околдовала тебя, Дуги? А?
   Я чувствую, что краснею, — я и не понимал, что она мне так нравится.
   — Честно говоря, мне кажется, это взаимно.
   Агент Вэйд очень громко и насмешливо фыркает, потом снова вытирает палец о подлокотник моего дивана. Он начинает качать головой, при этом тихонько цокает языком. Кенгуру в зоопарке издают тот же звук, но чаще всего это означает, что они готовы к спариванию.
   — Дуги… Давай-ка присядь на минутку.
   Агент Вэйд похлопывает по дивану, и я чувствую, что просто вынужден присоединиться к нему. Он подмигивает мне.
   — Ну, давай… — агент Вэйд снова похлопывает по дивану, и я, волоча ноги, подхожу к нему и сажусь. Он смотрит на меня и широко улыбается.
   — Есть время для романтики и время для того, чтобы избавить мир от серийных убийц. Угадай, чем именно мы сейчас занимаемся?
   Я смотрю на агента Вэйда, зная, что ему не нужен мой ответ — он просто сообщает мне, каково положение дел.
   — Бетси…
   — Бетти…
   — …опасна. Она хуже всех этих тварей, за которыми ты убираешь… Она убийца, Дуги, и ее нужно остановить.
   — Но она мне нравится… — Я знаю, это жалкий ответ, но чем больше он говорит мне, чтобы я забыл о Бетти, тем больше она становится нужна мне.
   Агент Вэйд обнимает меня за плечи и похлопывает по спине, как будто я его сын, который нуждается в хорошем мужском разговоре.
   — Незачем распускать нюни из-за этой девки только потому, что от ее вида у тебя начинает торчать из штанов…

Просто вилы

   В самолете до Лос-Анджелеса я продолжаю думать о Бетти. Я просто никак не могу забыть о ней. При мысли о том, что мне придется убить ее, меня тошнит и начинается депрессия — не остается никакой жизненной энергии. Даже когда я сижу в такси и смотрю на безумный мир Лос-Анджелеса, я не могу придумать ничего, что делало бы человеческое существование хоть немного осмысленным. Даже когда водитель такси чуть не наезжает на какую-то телевизионную знаменитость, это практически не вызывает никакого отклика в моей душе. Оказавшись наконец на месте, я даю водителю на чай всего четвертак — я чувствую, что моя депрессия так сильна, что кто-то должен ее со мной разделить.
   Ричард живет на чердаке предназначенного на снос здания рядом с крупной студией порнофильмов, которая постоянно притворяется, что ее здесь нет. Я надеялся хоть немного отдохнуть от постоянного чикагского ливня, но разражается такая гроза, что мне приходится забыть об этой идее.
   С детства Ричард был сиротой, толстым мальчиком с пониженным интеллектом. Повзрослев, он обнаружил, что неспособен научиться читать и страдает редкой формой герпеса. Несмотря на все эти неприятности, Ричарду удалось найти своих настоящих родителей в Голливуде, и он был поражен, узнав, что является продуктом небрежности, допущенной перед камерой двумя порно-звездами семидесятых. Возможно, он немного перестарался, заколов вилами около шестнадцати порнозвезд, но Ужасный Фермер — нетрудно догадаться, что Ричард сам придумал себе прозвище — утверждает, что не желает, чтобы еще какие-то люди появились на свет так, как он.
   Единственная вещь, которая может поднять мне сегодня настроение, — это радость от убийства Ричарда.
   Я нажимаю кнопку домофона, поражаясь, что он работает. Я хочу заставить его нервничать, а звонок домофона в два часа ночи заставит нервничать кого угодно. Агент Вэйд говорил мне, что это — одно из первых правил, выученных им в академии, и должен признать, что его слова произвели на меня сильное впечатление.
   Несмотря на то что голос Ричарда из-за динамиков звучит очень странно, я все равно слышу, что страх уже схватил его костлявой рукой за горло.
   — Кто там?
   — Федеральная служба доставки.
   — Ась?
   — Личный пакет. Мне нужна ваша подпись.
   — Ась?
   Да соображай же быстрее, тупица, тут чертовски холодно! Я тяжело вздыхаю.
   — Это срочно, распишитесь, пожалуйста.
   — Это шутка?
   — Вы будете забирать посылку или нет? Ричард раздумывает несколько минут, потом я слышу щелчок автоматического дверного замка и вхожу в заброшенный дом. У дома автономное электрическое питание, и Рич, как ни странно, захватил его и использует для себя. Я подхожу к лифту, но тут же убеждаюсь, что он не работает. Только длинная шахта поднимается до верхнего этажа, а самого лифта в ней вообще нет. Я поворачиваюсь, смотрю на лестницу и мечтаю, чтобы Ричард устроил себе логово на первом этаже.
   Я прохожу около тысячи шагов, пока наконец добираюсь до жилища Ричарда. Там темно хоть глаз выколи, и я слышу, как у меня под ногами попискивают крысы. Вой бури снаружи и непроницаемая тьма внутри заставляют меня нервничать, а я ведь еще даже не принимался за дело — поэтому я делаю несколько глубоких вдохов, медленно втягиваю воздух и выдыхаю до тех пор, пока мне не кажется, что я уже готов.
   — Pa pa-pa-pa, pa ра-ра-ра, — я тихонько мычу это себе под нос и почему-то совершенно успокаиваюсь. Может, в идее Уильяма Холдена был какой-то смысл.
   Только у квартиры Ричарда есть дверь, так что я подхожу и стучусь. К моему удивлению.
   дверь распахивается, и я оказываюсь на пороге пустынной и тихой гостиной. Я снова слышу, как попискивают крысы. Похоже, они подбираются все ближе.
   Я заглядываю в темную и почти пустую комнату Ричарда. Не знаю, как ему удавалось долго существовать таким образом, но, приглядевшись, вижу, что он пытался сделать свой дом более уютным, поставив на окно пластиковые цветы.
   Снаружи внезапно грохочет гром, и крысы замолкают — наверное, замерли на месте.
   Я вхожу в гостиную.
   — Федеральная служба доставки. Кто-нибудь дома?
   — Не заказывал я ничего.
   Голос доносится из-за моей спины.
   Я резко поворачиваюсь, и в этот момент молния прорезает ночь и освещает Ричарда, стоп-кадр в ультрафиолетовых лучах. На нем пижама с персонажами из «Стар-трека», верхняя пуговица не застегнута, и я вижу его болтающуюся грудь. Это отвратительное зрелище, совершенно отвратительное.
   Потом он поднимает свои вилы.
   — Противный злобный карлик!
   Каким образом Ричу удавалось переносить свои вилы с одного места преступления на другое — одна из величайших загадок современной эпохи, но сейчас у меня нет времени размышлять об этом, потому что вилы уже рассекают воздуху самого моего горла.
   — Я уж знаю, что ты мне собрался доставлять!
   Я ныряю в сторону, и от вил во все стороны разлетаются искры, потому что Ричард попадает в металлический косяк двери своей гостиной.
   Я выхватываю нож из-за пояса джинсов — только для того, чтобы ощутить мгновенное разочарование. Он как минимум на двадцать четыре дюйма короче вил Ричарда. Я готов придушить самого себя. Я-то думал, все пройдет так просто и толстый идиот вообще ни на что не способен и легко сдастся мне. Снова вспыхивает молния, острия вил приближаются ко мне и вонзаются в мой рукав, прихватывая и руку. Нож падает — мои пальцы разжимаются от боли.
   — Гнусный, грязный пидор.
   Я чувствую, что мои ноги отрываются от земли — это Ричард поднимает в воздух свои вилы. Бог ты мой, какой же он сильный! Я никак не могу освободиться. А он наполовину волочет, наполовину несет меня к шахте лифта.
   — И никогда ты мне не нравился!
   Я вот-вот упаду в бездну шахты, но мне удается зацепиться за ее край, и на мгновение мы приходим в равновесие — он изо всех сил давит на вилы, я сопротивляюсь, как могу. Мои ноги беспорядочно движутся и наконец находят опору. Ричард маячит напротив меня огромной черной тенью, зубы у него стиснуты, огромные груди блестят от пота. Он все сильнее и сильнее жмет на вилы, и я никак не могу помешать ему перебросить меня через край.
   — Я давно хочу это сделать. Прям как я тебя увидел.
   Ричард нажимает сильнее, и я чувствую, что мои пальцы начинают соскальзывать со стенок шахты — сейчас со мной будет покончено, а я ничего не могу поделать.
   — Гнусный, вонючий сукин сын. — В это, последнее, усилие Ричард вкладывает всю свою мощь. Грудь его поднимается и падает, и в тот момент, когда я понимаю, что все кончено, мой рукав наконец рвется под нажимом вил: Ричард чувствует, что ему больше ничто не сопротивляется, и по инерции беспомощно валится вперед. Он не может остановиться и улетает в шахту. Последнее, что я вижу, — жирная задница, высовывающаяся из слишком свободной пижамы, пролетает мимо моего носа.
   Я лежу на полу, чувствуя себя слабым и изможденным. Я только что висел на волоске — смерть была так близка, что я впадаю в шок и не могу остановить дрожь.
* * *
   Я беру на память очень плохую модельку межпланетного корабля, сделанную из спичек, — ее можно подарить кому-нибудь на день рождения— и, выходя из гостиной Ричарда, снова заглядываю в шахту. Все должно выглядеть так, словно Ричарда убил Ужасный Фермер. Я подбираю упавшие вилы, прицеливаюсь как могу и бросаю их в его безжизненное тело. После следующей вспышки молнии я — скорее от невероятного облегчения, чем по какой-либо другой причине — разражаюсь хихиканьем. Я вижу, куда попали вилы. Они вонзились в приподнятый зад Ричарда и теперь слегка покачиваются. Это выглядит до такой степени смешно, что я даже слегка повизгиваю.