Страница:
До отхода поезда оставались считанные минуты. Признаюсь, я сильно волновался. Это было какое-то новое чувство, ранее не испытываемое мною. Провожающих на перроне вокзала не было: поездка осуществлялась в строжайшей тайне. И я невольно думал о дороге, о том, как бы не попасть впросак, не стать жертвой провокаций на пути в Испанию. Нас-то, русских, не перекрасишь в иной цвет, так или иначе видно.
Незаметно поезд отошел. Когда перед окнами вагона замелькали станционные постройки, я понял: моя жизнь делает огромный скачок вперед. Теперь я буду, как и мои товарищи, которые сейчас воюют там, за пиренеями, полпредом советского народа.
В купе мягкого международного вагона я мысленно прощаюсь с местами, знакомыми и близкими, - полями и лесами, городами и селениями, что мелькают перед окнами. Наконец показалась станция Барановичи, в то время пограничный город. Он стал пограничным после захвата панской Польшей еще в годы интервенции Антанты западных областей Белоруссии и Украины.
Таможенный досмотр. Через несколько минут вижу пестрые столбы: один с гербом СССР, другой с польским орлом. И - прощай, Родина! Скоро ли я увижу тебя, Новгород-Северский, мой древний Черниговский край...
* * *
Новгород-Северский, в старину сильно укрепленный город-крепость, где-то в глубине веков потерял точную дату своего основания, как и многие древнерусские поселения. Еще во времена княжения в Киеве (летописи сообщают год 988) Владимира Святославовича на правом крутом берегу Десны возвышался единственный холм - останец, как бы защищаясь рекой и кручами от набегов с юго-востока свирепых кочевников с половецких земель. Князь Владимир повелел поселить лучших мужей из северных земель Руси: "...от словен, от кривичей, от чуди и от вятичей", чтобы беспокойные и воинственные печенеги не могли беспрепятственно вторгаться в южнорусские земли. И как добрую память о Новгороде Великом - Владимир Красное Солнышко до Киева княжил около десяти лет в этом городе - "мужи от словен" назвали эту крепость Новгород-Северским. Такая даль времен, что дух захватывает!
Здесь, в имении помещика Ямщицкого, в бедной батрацкой семье и прошло мое детство. Это поместье находилось на юго-западной окраине города. Семья наша ютилась в небольшой пристройке к господскому дому. А было нас девять душ - отец, мать, семеро ребятишек, мал мала меньше, - и всех надо накормить, обуть-одеть. Хотя проблема эта решалась по-крестьянски просто: штаны старшего брата, когда он вырастал из них, переходили к меньшему - и так до полной ветхости. То же делалось и по женской линии. Всем четырем братьям и трем сестрам слишком рано довелось взглянуть недетскими глазами на этот неспокойный и сложный мир...
До Октябрьской революции в провинциальном городке не обитало и десяти тысяч жителей. В основном - беднота, батраки. Положение рабочих было не лучшим: трудились от зари до зари, а удел тот же - беспросветная нужда, неграмотность. Были в нашем городе дворяне и помещики, интеллигенция и духовенство. Из учебных заведений - трехклассная приходская школа, где я получил начальное образование. Она в моем сознании до сих пор как стежка-дорожка в большой мир. Я и сейчас вижу небольшое одноэтажное зданьице, огороженное высоким забором, немного в стороне - еврейская синагога. Давно уже ничего этого нет, но память с детских лет накрепко держит мой первый храм науки.
Родители мои - потомственные батраки. Они не умели ни читать, ни писать - вместо красивых росчерков ставили лишь кособокие крестики. Основой жизни семьи, как и любой крестьянской общины, был тяжкий труд, а за ним вдогонку беспросветная нужда и мечты - только мечты! - о лучшей доле. Но бедность - не только забитость и жестокость. Она порождала дисциплину в семье. Иначе не выживешь. И отец наш был строгим, взыскательным. На всю жизнь запомнились его мозолистые, все в ссадинах руки, не по возрасту покрытое глубокими бороздами морщин лицо, длинная с проседью борода, неторопливая глуховатая речь.
Строго поглядывая на нас, отец шорничал - ремонтировал сбруи: хомуты, седелки, чересседельники, уздечки. Я плел лапти из липового лыка, не ведая о том, что вкладывал свою долю в те пятьсот миллионов пар лаптей, которые производились за год в царской России кустарями-одиночками.
Мама моя была великодушной и доброй женщиной. И не только к своей семье, к своим детям. Она делилась с людьми последним куском ржаного хлеба, последней картофелиной. В долгие зимние вечера она пряла лен, напевая грустную песню, и монотонное жужжание прялки сливалось с этим тихим напевом, создавая неповторимую гармонию из слов, треска горящих поленьев в русской печке и жалобного посвистывания ветра во вьюшках. Песни о печали, о скорби человеческой жизни, песни моего детства...
В редкие праздничные дни я уходил к северо-восточной стороне города, где на холмистой местности, спускающейся к реке, у парка многовековых дубов и лип, стоял Спасс-Преображенский монастырь. Он был обнесен высокой кирпичной стеной, в верхней части которой находились многочисленные бойницы. С нее, этой стены, наши пращуры встречали врагов Руси Великой.
Помню, как старый служитель монастыря-крепости рассказывал мне:
- Ближе к осени, в год 1380, великий князь Митрий повел русские полки к полю Куликову, чтобы разбить татар с монголами. Сотни лет они разоряли наши земли, жгли города, уводили в степи лучших мастеров, а красивейших голубоглазых и чернобровых жен делали наложницами раскосых и кривоногих ордынцев. Но великому терпению и скорби великой, отрок Иване, всегда приходит конец. Восстала Русь! Наш славный град послал свой лучший полк князю-освободителю. Победа была такой, каких не знала русская земля...
Я зачарованно слушал, думая: сказка это или быль? Если быль, то почему в школе нам не рассказывали об этом? Если сказка, то сколько же в ней любви и гордости за свое Отечество!.. С годами я узнал, что нет сказки, которая была бы лучше были о прошлом моего народа.
...1916 год. Помещик Ямщицкий продал имущество, дом, землю и укатил в неизвестном направлении. Мы оказались без крыши над головой. Тогда отец решил построить для семьи небольшую хатенку на пустыре над самой кручей Десны. Это место испокон веков называли Шпильком, то есть горой. На нем уже давно приткнулись три лачуги, огороженные плетнями. Поставили сруб и мы, верх хаты покрыли соломой. Здесь вскоре умер мой отец. Мне в то время исполнилось только пятнадцать лет. А через год не стало и матери. За старшего в семье все заботы легли на мои плечи. Памятная зима 1919-го, холодная, голодная, казалось, никогда не кончится она для меня.
Но отшумела половодьем весна. С приходом в Новгород-Северский советской власти моих братьев и сестер поместили в только что открывшийся детский дом, а меня к себе на воспитание взял партизан Кравченко, муж сестры Анны.
А вскоре в нашем городе начал работу комсомол. В числе его активистов была Александра Семеновна Прудник. По ее рекомендации я и мои друзья детства - Михаил Петров, Павел Подлипайлин, Наталья Хиро, Иван Савченко, Аня Жиглова, Петр Величковокий и Николай Прудник, младший брат Александры, вступили в Ленинский Союз Молодежи.
И вот первые мои шаги в комсомоле - политграмота. Все вечера заполнены до предела: участие в различных кружках, политбеседы, собрания. Большую роль в воспитании комсомольцев играли поручения. Они подбирались в соответствии с интересами, склонностями и уровнем политической подготовки.
В двадцать втором году в числе немногих комсомольцев нашего города я оканчиваю Совпартшколу и получаю направление на самостоятельную комсомольскую работу - райоргом в село Клишки.
Неказистое село Черниговской губернии имело статус районного центра, Ютилось оно среди лесов и топи непроходимых болот. Глухомань, бездорожье, отсталость и забитость местного населения были благодатной почвой для разного рода контрреволюционных банд. И если раньше я только слышал или читал о бандах и чинимых ими злодеяниях, то здесь, в Клишках, мне пришлось стать непосредственным участником борьбы с ними.
Район наш был облюбован бандой Иващенко, выходцем из богатой семьи, люто ненавидевшей советскую власть. Главарь этой банды хорошо знал местность - здесь он вырос. Его шайка производила стремительные налеты на Клишки, убивала преданных революции людей, ответственных работников и бесследно исчезала. Словом, враг был серьезный. А партийная организация в селе - десять человек. Нас, комсомольцев, восемь. Даже по тем временам - и то не густо.
В Клишках меня принял секретарь райкома партии товарищ Щербицкий.
- Рад, очень рад, товарищ Прачик, что во главе комсомола нашего района будет человек из бедной семьи. Знать заботы и нужды крестьянства - первейшая обязанность вожака молодежи. К тому же вы закончили три класса, Совпартшколу. А в районе у нас много несоюзных помощников из бедняков и середняков, как молодых людей, так и зрелых летами. Это в основном те, кто воевал на фронте, сражался с врагами революции: они немало видели и поняли...
Секретарь задумчиво смотрел в подслеповатое окно ракомовского кабинета. Что он видел там, за крохотной рамой? Грядущее страны Октября, будущее своего народа - его безбедность, просвещенность, силу и мощь?..
- Формально нас, коммунистов, десять человек. Фактически восемнадцать. Да-да, не удивляйтесь. Такие комсомольцы, как у нас, в Клишках, достойны называться коммунистами, - по-отечески тепло и откровенно говорил со мной Щербицкий. - Я надеюсь, что скоро и ты станешь коммунистом.
Из рук этого пламенного большевика я получил боевое оружие - револьвер системы "Наган", винтовку-трехлинейку и патроны к ним. Началась новая для меня, напряженная, полная суровых испытаний, но интересная жизнь.
Не имея опыта работы комсомольского вожака и находясь в таких условиях, поначалу мне приходилось трудновато. Ночевали мы все в разных местах, собирались по условному сигналу в заранее обговоренном центре села. Вскоре довелось получить и боевое крещение.
...Теплая июльская ночь. Изредка кое-где послышится лай собак да скрип телеги возвращающегося с поля крестьянина. И опять первозданная тишина. Мне не спится. Я думаю о прожитом дне, о планах на будущее. Время уже около полуночи, и вдруг на площади, в центре села, раздается выстрел - хлесткий, противный. За ним еще выстрел, еще... Страха вроде нет, только противная дрожь где-то внутри мешает быстро схватить винтовку и броситься на звук выстрелов. Но вот револьвер уже за пазухой, патроны - в карманах, и с винтовкой в руках я выбегаю на улицу. Только устремился к центру, как тут же совсем рядом засвистели пули.
Вскоре выяснилось, что стрельбу в селе открыли бандиты, находившиеся на площади, у церкви. Они пытались ворваться в дом, где жил председатель райисполкома коммунист Шолом Рабинович. Замысел убить нашего товарища потерпел провал, подоспели мы, и налетчики скрылись. А Шолом Рабинович оказался жив и невредим.
В один из вечеров, когда в двух шагах ничего не было видно, на ликвидацию иващенковского отребья в Клишки прибыл вооруженный отряд под командованием Портного. К отряду присоединились коммунисты и комсомольцы нашего района, и трое суток шли поиски и перестрелки с бандой. Хорошо ориентируясь в родных краях, поддерживаемые кулаками, бандиты безнаказанно уходили от нас, казалось, были неуловимы. Как-то поздно вечером они появились даже в Клишках, подкараулили одного из коммунистов и выстрелами из обреза смертельно ранили его.
Вскоре, однако, шайка ушла из нашего района. Как стало известно, загнанная оперативным отрядом в болото, она была ликвидирована. Но отдельные группки, отколовшиеся от нее во время преследования, еще тревожили население глухих деревень, создавали немало помех органам советской власти, и мы были в постоянной готовности сразиться с бандитами.
Работа в Клишках стала переломным этапом в моей жизни. Здесь я учился у старого большевика Щербицкого строить новую жизнь, укреплять советскую власть на селе.
Здесь по его рекомендации в 1923 году вступил в ряды Коммунистической партии.
Щербицкий занимает особое место в моей жизни. Вот уже минуло шесть десятилетий с тревожной и боевой поры нашей молодости, но его светлый образ, душевная щедрость, ясное понимание великой цели коммунистов все эти годы остаются для меня живым примером служения народу.
* * *
Осенью по путевке комсомола и рекомендации секретаря райкома партии Щербицкого меня направили учиться на рабфак в город Шостку. Время было трудное. Разрушенное хозяйство страны требовало кадры рабочих и крестьян. И вот повсюду организовывалась широкая сеть учебных и культурно-просветительных учреждений: ликбезы, народные клубы, библиотеки. Люди тянулись к знаниям, которых они были лишены при царизме. Так в один из первых рабфаков на Украине поступил и автор этих строк.
Все наши рабфаковцы учились и работали. Два летних сезона я и мои товарищи М. Петров, П. Подлипайлин трудились на Пироговских лесопильных заводах в качестве колодовозов: на вагонетке вручную возили лесоматериал к пилораме. На заводе нас принимали охотно: кроме работы на производстве мы активно участвовали в общественной, культурно-просветительной жизни рабочего коллектива. Меня избрали секретарем заводского комитета, и я, помогая председателю завкома Медведеву, часто выступал в клубе перед молодыми рабочими на темы, рекомендованные партийным и комсомольским комитетами.
Но прошли три года учения. В 1926 году я, вчерашний студент, был избран секретарем Хильчинского райкома комсомола. Имея уже некоторый опыт комсомольской работы в Клишках, мне было гораздо легче справляться со своими обязанностями. Хильчинский райком в то время объединял несколько комсомольских ячеек-деревень: Кривоносовка, Мефедевка, Зноб-Новгородская, собственно Хильчичи, где на учете состояло более 120 человек. У меня было много по-настоящему боевых помощников. С пионерами района вел работу В. Збаровский, культурно-просветительный сектор возглавлял П. Палуда.
Пантелей Палуда заведовал почтовой службой района. Человек собранный, довольно грамотный, он вскоре вступил в партию. До конца своих дней Пантелей оставался непримиримым врагом несправедливости, нечестности, зазнайства, чванливости. В годы Великой Отечественной войны гитлеровцы расстреляли партизана Палуду, пламенного, патриота социалистической Родины.
Збаровского к нам в Хильчичи направил уездный комитет комсомола. Он прибыл уже кандидатом в члены партии. За короткое время во всей округе узнали его и отар и млад. Словом, помощников - и по должности, и добровольных - у меня оказалось больше, чем я предполагал. На партактиве нашу работу хвалили, радовались успехам по вовлечению молодых людей в ряды Ленинского комсомола. Но огорчало нас всех старое: в Черниговском крае еще не перевелись вооруженные бандиты.
Как-то, помню, с секретарем райкома партии Кравчуком мы поехали в служебную командировку в Новгород-Северский. Зимний день короток. Не успели оглянуться, а солнце идет к закату. И в село Хильчичи мы возвращались поздно вечером. Наш путь лежал через реку Десну, далее - лесом - через деревню Фирино.
Отдохнувший в городе жеребец по кличке Гуляка бежит весело, игриво. Полозья легких саней скрипят на стылом, накатанном до блеска снегу. Мы знали, что в лесу, на пути нашего следования, иногда появлялись бандиты. Так что кроме пистолетов я и Кравчук взяли с собой на всякий случай еще и карабины.
Через скованную льдом Десну промчались благополучно. Впереди показался молодой сосняк. Приближаясь к перекрестку дорог, уже при свете месяца заметили, как наперерез нам бегут двое с карабинами в руках.
- Смотри, смотри, - тревожно говорит Кравчук, - наверное, бандюги!.. Приготовь карабины!
Секретарь подбодрил Гуляку вожжами, тот, видимо почуяв тревогу своих седоков, во весь опор помчался по накатанной дороге. Я приготовил оружие.
- Ждать или стрелять? - спрашиваю Кравчука.
- Стреляй немедленно! Охлади их пыл! - заглушая скрип полозьев, весело кричит секретарь, и я, почти не целясь, делаю несколько выстрелов. Первый бандит падает. Падает и другой нападающий, почти рядом с первым. - К перекрестку не успели, теперь откроют пальбу лежа, - возбужденно говорит Кравчук и приказывает: - Стреляй, Иван! Стреляй!
Тут я услышал несколько выстрелов. С веток сосен посыпался снежок - это от пуль недругов. Но мы уже скрылись в молодом леске...
Вскоре общими усилиями наших районов были приняты меры для решительной ликвидации этих старорежимных отбросов. В нашей округе и следа не осталось от тех, кто наводил страх на местное население.
А мне, как говорят, в ближайшем времени предстояла перемена жизни и дальняя дорога...
* * *
2 ноября 1926 года меня призвали на действительную военную службу. Попал я в группу, направляемую на Черноморский флот, в Севастополь. Вместе со мной следовали парни из нашего города - Я. Орлов и Е. Кричевский. В пути все перезнакомились друг с другом, и, как выяснилось, подавляющее большинство новобранцев до призыва в армию работали на предприятиях и на селе секретарями первичных комсомольских организаций, райкомов и даже губкомов КСМ, как, например, В. Морозов. Доброжелательность, принципиальность, чувство справедливости Морозова вызывали у матросов и командиров глубокое к нему уважение. Не случайно он возглавил и парторганизацию нашей роты.
На всю жизнь остались памятны мне дни службы на Малаховом кургане. Мы проходили курс молодого краснофлотца, и, какая бы ни была погода, всегда в строю, с оружием, с полной выкладкой. По своему неказистому росточку я занимал место в строю на левом фланге, то есть последним. Оркестра нам не полагалось - его заменяла строевая песня. И мы пели:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду ровно двадцать лет,
Полюби меня ты всей душою.
Что ты скажешь мне в ответ?..
У меня был неплохой голос. И по команде "За-а-апевалы, на середину!" я тотчас оказывался в шеренге, марширующей в центре колонны, и легким тенорком затягивал:
Ты, моря-як...
Трое моих товарищей-запевал дружно и задорно подхватывали:
...красивый сам собою...
Дальше лихо и звонко несла рота:
...те-бс от ро-оду-у-у...
Казалось, песня летит к бухте, на корабли, где седые капитаны с дубленными от соленого морского ветра лицами неторопко прохаживаются по палубам боевых броненосцев и ждут не дождутся, когда же эти славные ребята ступят на палубы кораблей. Казалось, сам Севастополь, затаив дыхание, вслушивается в знакомую мелодию: "...По морям, по волнам, нынче - здесь, а завтра - там" и гадает: откуда же приехали эти морячки? Как же хорошо, что они у нас!..
До призыва в армию я не видел ни крупных городов, ни бескрайних морских просторов. Севастополь произвел на меня неизгладимое впечатление. Но он не подавлял своим величием, монументальностью, напротив, здесь я как бы ощущал себя сыном Отечества, внуком тех славных русских воинов, которые умели защищать Россию от врага.
При всяком удобном случае я ходил на свидание с морем. Пристани, бухты, гидросамолеты и корабли на рейде поражали мое воображение. И каждый раз Черное море виделось мне в ином одеянии - от зеленого до серого: видно, и у моря, как у человека, меняется настроение, есть свои радости и печали. Безбрежное, глухо и недовольно урча, оно накатывало пенистые волны на пристань, затем, словно проверив ее прочность, с приглушенным рокотом отходило вдаль, чтобы оттуда послать новую волну, уже более мощную...
Здесь впервые так близко я увидел гидросамолеты "дорнье-валь", а немного позже их полеты. Как знать, может быть, именно с этих встреч и зародилась у меня на всю жизнь любовь к авиации. Во всяком случае, когда в канун 1927 года нам зачитали приказ об откомандировании некоторых краснофлотцев в школу авиамотористов, здесь же, в Севастополе, я несказанно обрадовался: в списке значилась и моя фамилия...
* * *
Итак, с января двадцать седьмого года я - курсант авиашколы. К обучению приступил с огромным желанием. Хотелось побыстрее постичь новое для меня дело, поэтому почти все свободное от службы и занятий время уходило на технический класс самоподготовки. Неоценимую помощь в закреплении знаний, полученных на лекциях, оказывал нам преподаватель школы Орлов. Нельзя было не восхищаться его эрудицией. Я не припомню случая, чтобы этот военный инженер не ответил на какой-либо наш вопрос, если таковой даже и не относился к авиационной специальности.
Через четыре месяца довольно напряженных занятий состоялся наш выпуск. Я получил назначение в 53-й отдельный авиационный гидроотряд, где радушно был принят дружной трудолюбивой семьей механиков.
Отряд располагался в Круглой бухте, невдалеке от Херсонесского маяка, почти рядом с городом. На его вооружении были летающие лодки "Савойя-бис 16", которые взлетали и садились на воду бухты. После полетов на специальных колесных тележках, подведенных под редан лодки - так называлась нижняя часть фюзеляжа, - машины буксировались вручную, на веревках, в ангар. Перед тем как завести гидросамолет на стоянку, два человека брали тележку, входили с ней по пояс в воду и подводили ее под редан.
В числе других товарищей по службе и на мне лежала эта довольно неприятная по ощущению обязанность. Вообще "савойя" было создание довольно капризное и ненадежное. Мотор ее запускался, когда машина находилась на воде - добирались к ней вброд. Наконец, морока с запуском в сильную болтанку: ее болтает из стороны в сторону, вверх и вниз, как щепку, а механик стоит на борту гидросамолета и балансирует своим телом, словно акробат в цирке, ежесекундно рискуя очутиться в ледяной воде.
Через два-три месяца службы в отряде я заслужил право участвовать в ремонте материальной части, устранений дефектов. Инженер отряда О. Вилке, не очень-то щедрый на похвалу, склонный, скорее, находить отрицательные черты у своих подчиненных, сказал как-то перед строем:
- Я надеюсь, что обслуживать и производить ремонт гидромашин вы, товарищ Прачик, можете. И знаете матчасть не хуже многих "старичков". Прошу и требую: не зазнаваться и не кичиться.
Зазнаваться я не умел, кичливостью тоже не наделен от природы. А работать любил - как и большинство моих товарищей по профессии. Возможно, за это в ноябре того же года меня направили на учебу в Ленинград, в 1-ю военную школу авиационных техников имени К. Е. Ворошилова. Далеко на юге остался славный Севастополь, самоотверженные труженики 53-го гидроотряда, давшие мне путевку в авиацию. Я снова сел за парту.
* * *
Прекрасно оборудованные технические классы со множеством наглядных пособий, литературой и настоящей техникой для практических занятий обеспечивали вполне успешную подготовку курсантов. А программа обучения, надо сказать, была довольно насыщенной. В своем подразделении я тем не менее оказался вполне подготовленным по ней, в чем преподаватели школы вскоре убедились и вошли в ходатайство перед вышестоящим командованием о моем переводе в выпускную роту. Просьбу эту начальство утвердило. И вот я оказался сразу на выпускном курсе.
Поначалу, конечно, было трудно. Но на помощь пришли курсанты М. Ерыгин, А. Науменко, В. Телегин. Я старался реже пользоваться увольнениями, не пропускал ни одной консультации, проводимой преподавателями. Хотя порой так хотелось побродить по улицам удивительного города на Неве!..
Настал, однако, выпускной день, и лучшей за все труды наградой стало назначение в строевую часть. Мне предписывали явиться в 50-ю авиационную эскадрилью, которая базировалась в Киеве. Здесь предстояло прослужить почти четыре года.
Первый самолет, доверенный мне командованием для технического обслуживания, - двухместный разведчик Р-1. Летал на нем пилот В. Качанов.
Помню, в дни полетов весь технический состав авиаэскадрильи приходил на аэродром и под руководством старшего техника приступал к выводу машин из ангара. Они стояли Гам почти вплотную друг к другу, и требовалось немалое искусство, чтобы вывести их на летное поле. Не случайно этим сложным делом руководили наиболее опытные техники. Впоследствии, набравшись навыков, управлял порядком в ангаре и я.
Очень ответственным моментом в эксплуатации разведчика Р-1 был запуск мотора в зимнее время. Подогретые в гончарках вода и масло подвозились к самолету, и тогда начиналось настоящее священнодействие с заправкой систем. Главное условие - не прозевать момент и, пока мотор теплый, незамедлительно запустить его: при низких температурах вода, быстро охлаждаясь, превращалась в лед.
На первых порах на моем разведчике несколько раз замораживался радиатор и даже рубашки цилиндров мотора. Чтобы отогреть их, требовалось немало хлопот. А если присовокупить к этому собственные душевные переживания, иронические ухмылки более опытных техников, недовольный вид командира экипажа, то станет вполне понятно, что теория без практики мертва.
Из всех моих злоключений тогда я сделал простой вывод: обслуживать самолет в зимних условиях надо сноровисто и быстро. И дело это постиг. Случалось выполнять и различные вспомогательные работы, такие, как заплетка тросов управления, намотка шнуровой амортизации шасси, регулировка угла атаки несущих плоскостей, само собой выполнял и профилактические регламентные работы - вплоть до ремонта двигателя с заменой подшипников-вкладышей. Регулировка самолета в то давнее время производилась на глазок, методом, довольно далеким от совершенства. И лучшим специалистом в этом деле у нас был техник Г. Янченко.
Незаметно поезд отошел. Когда перед окнами вагона замелькали станционные постройки, я понял: моя жизнь делает огромный скачок вперед. Теперь я буду, как и мои товарищи, которые сейчас воюют там, за пиренеями, полпредом советского народа.
В купе мягкого международного вагона я мысленно прощаюсь с местами, знакомыми и близкими, - полями и лесами, городами и селениями, что мелькают перед окнами. Наконец показалась станция Барановичи, в то время пограничный город. Он стал пограничным после захвата панской Польшей еще в годы интервенции Антанты западных областей Белоруссии и Украины.
Таможенный досмотр. Через несколько минут вижу пестрые столбы: один с гербом СССР, другой с польским орлом. И - прощай, Родина! Скоро ли я увижу тебя, Новгород-Северский, мой древний Черниговский край...
* * *
Новгород-Северский, в старину сильно укрепленный город-крепость, где-то в глубине веков потерял точную дату своего основания, как и многие древнерусские поселения. Еще во времена княжения в Киеве (летописи сообщают год 988) Владимира Святославовича на правом крутом берегу Десны возвышался единственный холм - останец, как бы защищаясь рекой и кручами от набегов с юго-востока свирепых кочевников с половецких земель. Князь Владимир повелел поселить лучших мужей из северных земель Руси: "...от словен, от кривичей, от чуди и от вятичей", чтобы беспокойные и воинственные печенеги не могли беспрепятственно вторгаться в южнорусские земли. И как добрую память о Новгороде Великом - Владимир Красное Солнышко до Киева княжил около десяти лет в этом городе - "мужи от словен" назвали эту крепость Новгород-Северским. Такая даль времен, что дух захватывает!
Здесь, в имении помещика Ямщицкого, в бедной батрацкой семье и прошло мое детство. Это поместье находилось на юго-западной окраине города. Семья наша ютилась в небольшой пристройке к господскому дому. А было нас девять душ - отец, мать, семеро ребятишек, мал мала меньше, - и всех надо накормить, обуть-одеть. Хотя проблема эта решалась по-крестьянски просто: штаны старшего брата, когда он вырастал из них, переходили к меньшему - и так до полной ветхости. То же делалось и по женской линии. Всем четырем братьям и трем сестрам слишком рано довелось взглянуть недетскими глазами на этот неспокойный и сложный мир...
До Октябрьской революции в провинциальном городке не обитало и десяти тысяч жителей. В основном - беднота, батраки. Положение рабочих было не лучшим: трудились от зари до зари, а удел тот же - беспросветная нужда, неграмотность. Были в нашем городе дворяне и помещики, интеллигенция и духовенство. Из учебных заведений - трехклассная приходская школа, где я получил начальное образование. Она в моем сознании до сих пор как стежка-дорожка в большой мир. Я и сейчас вижу небольшое одноэтажное зданьице, огороженное высоким забором, немного в стороне - еврейская синагога. Давно уже ничего этого нет, но память с детских лет накрепко держит мой первый храм науки.
Родители мои - потомственные батраки. Они не умели ни читать, ни писать - вместо красивых росчерков ставили лишь кособокие крестики. Основой жизни семьи, как и любой крестьянской общины, был тяжкий труд, а за ним вдогонку беспросветная нужда и мечты - только мечты! - о лучшей доле. Но бедность - не только забитость и жестокость. Она порождала дисциплину в семье. Иначе не выживешь. И отец наш был строгим, взыскательным. На всю жизнь запомнились его мозолистые, все в ссадинах руки, не по возрасту покрытое глубокими бороздами морщин лицо, длинная с проседью борода, неторопливая глуховатая речь.
Строго поглядывая на нас, отец шорничал - ремонтировал сбруи: хомуты, седелки, чересседельники, уздечки. Я плел лапти из липового лыка, не ведая о том, что вкладывал свою долю в те пятьсот миллионов пар лаптей, которые производились за год в царской России кустарями-одиночками.
Мама моя была великодушной и доброй женщиной. И не только к своей семье, к своим детям. Она делилась с людьми последним куском ржаного хлеба, последней картофелиной. В долгие зимние вечера она пряла лен, напевая грустную песню, и монотонное жужжание прялки сливалось с этим тихим напевом, создавая неповторимую гармонию из слов, треска горящих поленьев в русской печке и жалобного посвистывания ветра во вьюшках. Песни о печали, о скорби человеческой жизни, песни моего детства...
В редкие праздничные дни я уходил к северо-восточной стороне города, где на холмистой местности, спускающейся к реке, у парка многовековых дубов и лип, стоял Спасс-Преображенский монастырь. Он был обнесен высокой кирпичной стеной, в верхней части которой находились многочисленные бойницы. С нее, этой стены, наши пращуры встречали врагов Руси Великой.
Помню, как старый служитель монастыря-крепости рассказывал мне:
- Ближе к осени, в год 1380, великий князь Митрий повел русские полки к полю Куликову, чтобы разбить татар с монголами. Сотни лет они разоряли наши земли, жгли города, уводили в степи лучших мастеров, а красивейших голубоглазых и чернобровых жен делали наложницами раскосых и кривоногих ордынцев. Но великому терпению и скорби великой, отрок Иване, всегда приходит конец. Восстала Русь! Наш славный град послал свой лучший полк князю-освободителю. Победа была такой, каких не знала русская земля...
Я зачарованно слушал, думая: сказка это или быль? Если быль, то почему в школе нам не рассказывали об этом? Если сказка, то сколько же в ней любви и гордости за свое Отечество!.. С годами я узнал, что нет сказки, которая была бы лучше были о прошлом моего народа.
...1916 год. Помещик Ямщицкий продал имущество, дом, землю и укатил в неизвестном направлении. Мы оказались без крыши над головой. Тогда отец решил построить для семьи небольшую хатенку на пустыре над самой кручей Десны. Это место испокон веков называли Шпильком, то есть горой. На нем уже давно приткнулись три лачуги, огороженные плетнями. Поставили сруб и мы, верх хаты покрыли соломой. Здесь вскоре умер мой отец. Мне в то время исполнилось только пятнадцать лет. А через год не стало и матери. За старшего в семье все заботы легли на мои плечи. Памятная зима 1919-го, холодная, голодная, казалось, никогда не кончится она для меня.
Но отшумела половодьем весна. С приходом в Новгород-Северский советской власти моих братьев и сестер поместили в только что открывшийся детский дом, а меня к себе на воспитание взял партизан Кравченко, муж сестры Анны.
А вскоре в нашем городе начал работу комсомол. В числе его активистов была Александра Семеновна Прудник. По ее рекомендации я и мои друзья детства - Михаил Петров, Павел Подлипайлин, Наталья Хиро, Иван Савченко, Аня Жиглова, Петр Величковокий и Николай Прудник, младший брат Александры, вступили в Ленинский Союз Молодежи.
И вот первые мои шаги в комсомоле - политграмота. Все вечера заполнены до предела: участие в различных кружках, политбеседы, собрания. Большую роль в воспитании комсомольцев играли поручения. Они подбирались в соответствии с интересами, склонностями и уровнем политической подготовки.
В двадцать втором году в числе немногих комсомольцев нашего города я оканчиваю Совпартшколу и получаю направление на самостоятельную комсомольскую работу - райоргом в село Клишки.
Неказистое село Черниговской губернии имело статус районного центра, Ютилось оно среди лесов и топи непроходимых болот. Глухомань, бездорожье, отсталость и забитость местного населения были благодатной почвой для разного рода контрреволюционных банд. И если раньше я только слышал или читал о бандах и чинимых ими злодеяниях, то здесь, в Клишках, мне пришлось стать непосредственным участником борьбы с ними.
Район наш был облюбован бандой Иващенко, выходцем из богатой семьи, люто ненавидевшей советскую власть. Главарь этой банды хорошо знал местность - здесь он вырос. Его шайка производила стремительные налеты на Клишки, убивала преданных революции людей, ответственных работников и бесследно исчезала. Словом, враг был серьезный. А партийная организация в селе - десять человек. Нас, комсомольцев, восемь. Даже по тем временам - и то не густо.
В Клишках меня принял секретарь райкома партии товарищ Щербицкий.
- Рад, очень рад, товарищ Прачик, что во главе комсомола нашего района будет человек из бедной семьи. Знать заботы и нужды крестьянства - первейшая обязанность вожака молодежи. К тому же вы закончили три класса, Совпартшколу. А в районе у нас много несоюзных помощников из бедняков и середняков, как молодых людей, так и зрелых летами. Это в основном те, кто воевал на фронте, сражался с врагами революции: они немало видели и поняли...
Секретарь задумчиво смотрел в подслеповатое окно ракомовского кабинета. Что он видел там, за крохотной рамой? Грядущее страны Октября, будущее своего народа - его безбедность, просвещенность, силу и мощь?..
- Формально нас, коммунистов, десять человек. Фактически восемнадцать. Да-да, не удивляйтесь. Такие комсомольцы, как у нас, в Клишках, достойны называться коммунистами, - по-отечески тепло и откровенно говорил со мной Щербицкий. - Я надеюсь, что скоро и ты станешь коммунистом.
Из рук этого пламенного большевика я получил боевое оружие - револьвер системы "Наган", винтовку-трехлинейку и патроны к ним. Началась новая для меня, напряженная, полная суровых испытаний, но интересная жизнь.
Не имея опыта работы комсомольского вожака и находясь в таких условиях, поначалу мне приходилось трудновато. Ночевали мы все в разных местах, собирались по условному сигналу в заранее обговоренном центре села. Вскоре довелось получить и боевое крещение.
...Теплая июльская ночь. Изредка кое-где послышится лай собак да скрип телеги возвращающегося с поля крестьянина. И опять первозданная тишина. Мне не спится. Я думаю о прожитом дне, о планах на будущее. Время уже около полуночи, и вдруг на площади, в центре села, раздается выстрел - хлесткий, противный. За ним еще выстрел, еще... Страха вроде нет, только противная дрожь где-то внутри мешает быстро схватить винтовку и броситься на звук выстрелов. Но вот револьвер уже за пазухой, патроны - в карманах, и с винтовкой в руках я выбегаю на улицу. Только устремился к центру, как тут же совсем рядом засвистели пули.
Вскоре выяснилось, что стрельбу в селе открыли бандиты, находившиеся на площади, у церкви. Они пытались ворваться в дом, где жил председатель райисполкома коммунист Шолом Рабинович. Замысел убить нашего товарища потерпел провал, подоспели мы, и налетчики скрылись. А Шолом Рабинович оказался жив и невредим.
В один из вечеров, когда в двух шагах ничего не было видно, на ликвидацию иващенковского отребья в Клишки прибыл вооруженный отряд под командованием Портного. К отряду присоединились коммунисты и комсомольцы нашего района, и трое суток шли поиски и перестрелки с бандой. Хорошо ориентируясь в родных краях, поддерживаемые кулаками, бандиты безнаказанно уходили от нас, казалось, были неуловимы. Как-то поздно вечером они появились даже в Клишках, подкараулили одного из коммунистов и выстрелами из обреза смертельно ранили его.
Вскоре, однако, шайка ушла из нашего района. Как стало известно, загнанная оперативным отрядом в болото, она была ликвидирована. Но отдельные группки, отколовшиеся от нее во время преследования, еще тревожили население глухих деревень, создавали немало помех органам советской власти, и мы были в постоянной готовности сразиться с бандитами.
Работа в Клишках стала переломным этапом в моей жизни. Здесь я учился у старого большевика Щербицкого строить новую жизнь, укреплять советскую власть на селе.
Здесь по его рекомендации в 1923 году вступил в ряды Коммунистической партии.
Щербицкий занимает особое место в моей жизни. Вот уже минуло шесть десятилетий с тревожной и боевой поры нашей молодости, но его светлый образ, душевная щедрость, ясное понимание великой цели коммунистов все эти годы остаются для меня живым примером служения народу.
* * *
Осенью по путевке комсомола и рекомендации секретаря райкома партии Щербицкого меня направили учиться на рабфак в город Шостку. Время было трудное. Разрушенное хозяйство страны требовало кадры рабочих и крестьян. И вот повсюду организовывалась широкая сеть учебных и культурно-просветительных учреждений: ликбезы, народные клубы, библиотеки. Люди тянулись к знаниям, которых они были лишены при царизме. Так в один из первых рабфаков на Украине поступил и автор этих строк.
Все наши рабфаковцы учились и работали. Два летних сезона я и мои товарищи М. Петров, П. Подлипайлин трудились на Пироговских лесопильных заводах в качестве колодовозов: на вагонетке вручную возили лесоматериал к пилораме. На заводе нас принимали охотно: кроме работы на производстве мы активно участвовали в общественной, культурно-просветительной жизни рабочего коллектива. Меня избрали секретарем заводского комитета, и я, помогая председателю завкома Медведеву, часто выступал в клубе перед молодыми рабочими на темы, рекомендованные партийным и комсомольским комитетами.
Но прошли три года учения. В 1926 году я, вчерашний студент, был избран секретарем Хильчинского райкома комсомола. Имея уже некоторый опыт комсомольской работы в Клишках, мне было гораздо легче справляться со своими обязанностями. Хильчинский райком в то время объединял несколько комсомольских ячеек-деревень: Кривоносовка, Мефедевка, Зноб-Новгородская, собственно Хильчичи, где на учете состояло более 120 человек. У меня было много по-настоящему боевых помощников. С пионерами района вел работу В. Збаровский, культурно-просветительный сектор возглавлял П. Палуда.
Пантелей Палуда заведовал почтовой службой района. Человек собранный, довольно грамотный, он вскоре вступил в партию. До конца своих дней Пантелей оставался непримиримым врагом несправедливости, нечестности, зазнайства, чванливости. В годы Великой Отечественной войны гитлеровцы расстреляли партизана Палуду, пламенного, патриота социалистической Родины.
Збаровского к нам в Хильчичи направил уездный комитет комсомола. Он прибыл уже кандидатом в члены партии. За короткое время во всей округе узнали его и отар и млад. Словом, помощников - и по должности, и добровольных - у меня оказалось больше, чем я предполагал. На партактиве нашу работу хвалили, радовались успехам по вовлечению молодых людей в ряды Ленинского комсомола. Но огорчало нас всех старое: в Черниговском крае еще не перевелись вооруженные бандиты.
Как-то, помню, с секретарем райкома партии Кравчуком мы поехали в служебную командировку в Новгород-Северский. Зимний день короток. Не успели оглянуться, а солнце идет к закату. И в село Хильчичи мы возвращались поздно вечером. Наш путь лежал через реку Десну, далее - лесом - через деревню Фирино.
Отдохнувший в городе жеребец по кличке Гуляка бежит весело, игриво. Полозья легких саней скрипят на стылом, накатанном до блеска снегу. Мы знали, что в лесу, на пути нашего следования, иногда появлялись бандиты. Так что кроме пистолетов я и Кравчук взяли с собой на всякий случай еще и карабины.
Через скованную льдом Десну промчались благополучно. Впереди показался молодой сосняк. Приближаясь к перекрестку дорог, уже при свете месяца заметили, как наперерез нам бегут двое с карабинами в руках.
- Смотри, смотри, - тревожно говорит Кравчук, - наверное, бандюги!.. Приготовь карабины!
Секретарь подбодрил Гуляку вожжами, тот, видимо почуяв тревогу своих седоков, во весь опор помчался по накатанной дороге. Я приготовил оружие.
- Ждать или стрелять? - спрашиваю Кравчука.
- Стреляй немедленно! Охлади их пыл! - заглушая скрип полозьев, весело кричит секретарь, и я, почти не целясь, делаю несколько выстрелов. Первый бандит падает. Падает и другой нападающий, почти рядом с первым. - К перекрестку не успели, теперь откроют пальбу лежа, - возбужденно говорит Кравчук и приказывает: - Стреляй, Иван! Стреляй!
Тут я услышал несколько выстрелов. С веток сосен посыпался снежок - это от пуль недругов. Но мы уже скрылись в молодом леске...
Вскоре общими усилиями наших районов были приняты меры для решительной ликвидации этих старорежимных отбросов. В нашей округе и следа не осталось от тех, кто наводил страх на местное население.
А мне, как говорят, в ближайшем времени предстояла перемена жизни и дальняя дорога...
* * *
2 ноября 1926 года меня призвали на действительную военную службу. Попал я в группу, направляемую на Черноморский флот, в Севастополь. Вместе со мной следовали парни из нашего города - Я. Орлов и Е. Кричевский. В пути все перезнакомились друг с другом, и, как выяснилось, подавляющее большинство новобранцев до призыва в армию работали на предприятиях и на селе секретарями первичных комсомольских организаций, райкомов и даже губкомов КСМ, как, например, В. Морозов. Доброжелательность, принципиальность, чувство справедливости Морозова вызывали у матросов и командиров глубокое к нему уважение. Не случайно он возглавил и парторганизацию нашей роты.
На всю жизнь остались памятны мне дни службы на Малаховом кургане. Мы проходили курс молодого краснофлотца, и, какая бы ни была погода, всегда в строю, с оружием, с полной выкладкой. По своему неказистому росточку я занимал место в строю на левом фланге, то есть последним. Оркестра нам не полагалось - его заменяла строевая песня. И мы пели:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду ровно двадцать лет,
Полюби меня ты всей душою.
Что ты скажешь мне в ответ?..
У меня был неплохой голос. И по команде "За-а-апевалы, на середину!" я тотчас оказывался в шеренге, марширующей в центре колонны, и легким тенорком затягивал:
Ты, моря-як...
Трое моих товарищей-запевал дружно и задорно подхватывали:
...красивый сам собою...
Дальше лихо и звонко несла рота:
...те-бс от ро-оду-у-у...
Казалось, песня летит к бухте, на корабли, где седые капитаны с дубленными от соленого морского ветра лицами неторопко прохаживаются по палубам боевых броненосцев и ждут не дождутся, когда же эти славные ребята ступят на палубы кораблей. Казалось, сам Севастополь, затаив дыхание, вслушивается в знакомую мелодию: "...По морям, по волнам, нынче - здесь, а завтра - там" и гадает: откуда же приехали эти морячки? Как же хорошо, что они у нас!..
До призыва в армию я не видел ни крупных городов, ни бескрайних морских просторов. Севастополь произвел на меня неизгладимое впечатление. Но он не подавлял своим величием, монументальностью, напротив, здесь я как бы ощущал себя сыном Отечества, внуком тех славных русских воинов, которые умели защищать Россию от врага.
При всяком удобном случае я ходил на свидание с морем. Пристани, бухты, гидросамолеты и корабли на рейде поражали мое воображение. И каждый раз Черное море виделось мне в ином одеянии - от зеленого до серого: видно, и у моря, как у человека, меняется настроение, есть свои радости и печали. Безбрежное, глухо и недовольно урча, оно накатывало пенистые волны на пристань, затем, словно проверив ее прочность, с приглушенным рокотом отходило вдаль, чтобы оттуда послать новую волну, уже более мощную...
Здесь впервые так близко я увидел гидросамолеты "дорнье-валь", а немного позже их полеты. Как знать, может быть, именно с этих встреч и зародилась у меня на всю жизнь любовь к авиации. Во всяком случае, когда в канун 1927 года нам зачитали приказ об откомандировании некоторых краснофлотцев в школу авиамотористов, здесь же, в Севастополе, я несказанно обрадовался: в списке значилась и моя фамилия...
* * *
Итак, с января двадцать седьмого года я - курсант авиашколы. К обучению приступил с огромным желанием. Хотелось побыстрее постичь новое для меня дело, поэтому почти все свободное от службы и занятий время уходило на технический класс самоподготовки. Неоценимую помощь в закреплении знаний, полученных на лекциях, оказывал нам преподаватель школы Орлов. Нельзя было не восхищаться его эрудицией. Я не припомню случая, чтобы этот военный инженер не ответил на какой-либо наш вопрос, если таковой даже и не относился к авиационной специальности.
Через четыре месяца довольно напряженных занятий состоялся наш выпуск. Я получил назначение в 53-й отдельный авиационный гидроотряд, где радушно был принят дружной трудолюбивой семьей механиков.
Отряд располагался в Круглой бухте, невдалеке от Херсонесского маяка, почти рядом с городом. На его вооружении были летающие лодки "Савойя-бис 16", которые взлетали и садились на воду бухты. После полетов на специальных колесных тележках, подведенных под редан лодки - так называлась нижняя часть фюзеляжа, - машины буксировались вручную, на веревках, в ангар. Перед тем как завести гидросамолет на стоянку, два человека брали тележку, входили с ней по пояс в воду и подводили ее под редан.
В числе других товарищей по службе и на мне лежала эта довольно неприятная по ощущению обязанность. Вообще "савойя" было создание довольно капризное и ненадежное. Мотор ее запускался, когда машина находилась на воде - добирались к ней вброд. Наконец, морока с запуском в сильную болтанку: ее болтает из стороны в сторону, вверх и вниз, как щепку, а механик стоит на борту гидросамолета и балансирует своим телом, словно акробат в цирке, ежесекундно рискуя очутиться в ледяной воде.
Через два-три месяца службы в отряде я заслужил право участвовать в ремонте материальной части, устранений дефектов. Инженер отряда О. Вилке, не очень-то щедрый на похвалу, склонный, скорее, находить отрицательные черты у своих подчиненных, сказал как-то перед строем:
- Я надеюсь, что обслуживать и производить ремонт гидромашин вы, товарищ Прачик, можете. И знаете матчасть не хуже многих "старичков". Прошу и требую: не зазнаваться и не кичиться.
Зазнаваться я не умел, кичливостью тоже не наделен от природы. А работать любил - как и большинство моих товарищей по профессии. Возможно, за это в ноябре того же года меня направили на учебу в Ленинград, в 1-ю военную школу авиационных техников имени К. Е. Ворошилова. Далеко на юге остался славный Севастополь, самоотверженные труженики 53-го гидроотряда, давшие мне путевку в авиацию. Я снова сел за парту.
* * *
Прекрасно оборудованные технические классы со множеством наглядных пособий, литературой и настоящей техникой для практических занятий обеспечивали вполне успешную подготовку курсантов. А программа обучения, надо сказать, была довольно насыщенной. В своем подразделении я тем не менее оказался вполне подготовленным по ней, в чем преподаватели школы вскоре убедились и вошли в ходатайство перед вышестоящим командованием о моем переводе в выпускную роту. Просьбу эту начальство утвердило. И вот я оказался сразу на выпускном курсе.
Поначалу, конечно, было трудно. Но на помощь пришли курсанты М. Ерыгин, А. Науменко, В. Телегин. Я старался реже пользоваться увольнениями, не пропускал ни одной консультации, проводимой преподавателями. Хотя порой так хотелось побродить по улицам удивительного города на Неве!..
Настал, однако, выпускной день, и лучшей за все труды наградой стало назначение в строевую часть. Мне предписывали явиться в 50-ю авиационную эскадрилью, которая базировалась в Киеве. Здесь предстояло прослужить почти четыре года.
Первый самолет, доверенный мне командованием для технического обслуживания, - двухместный разведчик Р-1. Летал на нем пилот В. Качанов.
Помню, в дни полетов весь технический состав авиаэскадрильи приходил на аэродром и под руководством старшего техника приступал к выводу машин из ангара. Они стояли Гам почти вплотную друг к другу, и требовалось немалое искусство, чтобы вывести их на летное поле. Не случайно этим сложным делом руководили наиболее опытные техники. Впоследствии, набравшись навыков, управлял порядком в ангаре и я.
Очень ответственным моментом в эксплуатации разведчика Р-1 был запуск мотора в зимнее время. Подогретые в гончарках вода и масло подвозились к самолету, и тогда начиналось настоящее священнодействие с заправкой систем. Главное условие - не прозевать момент и, пока мотор теплый, незамедлительно запустить его: при низких температурах вода, быстро охлаждаясь, превращалась в лед.
На первых порах на моем разведчике несколько раз замораживался радиатор и даже рубашки цилиндров мотора. Чтобы отогреть их, требовалось немало хлопот. А если присовокупить к этому собственные душевные переживания, иронические ухмылки более опытных техников, недовольный вид командира экипажа, то станет вполне понятно, что теория без практики мертва.
Из всех моих злоключений тогда я сделал простой вывод: обслуживать самолет в зимних условиях надо сноровисто и быстро. И дело это постиг. Случалось выполнять и различные вспомогательные работы, такие, как заплетка тросов управления, намотка шнуровой амортизации шасси, регулировка угла атаки несущих плоскостей, само собой выполнял и профилактические регламентные работы - вплоть до ремонта двигателя с заменой подшипников-вкладышей. Регулировка самолета в то давнее время производилась на глазок, методом, довольно далеким от совершенства. И лучшим специалистом в этом деле у нас был техник Г. Янченко.