Дешевле, чем у нас, только в раю, но у нас выбор круче.
Пыль. Духота.
Предгрозовое тяжкое небо, еще голубое, но уже тронутое, тронутое изнутри грозной фиолетовой чернью.
— Барон! Барон!
Все вечно, философски подумал Шурик.
Ничто не исчезает, ничто не возникает из ничего.
Просто одно перетекает в другое. Отцы дерут ремнями тинейджеров, тинейджеры, подрастая, дерут ремнями своих детей. Не попади я в армию, сидел бы сейчас не на сеновале, а в тюрьме. Мог с Соловьем задружить. На пару с Костей-Пузой делали бы большие дела. Не помогли бы Роальду серые, холодные, навылет глаза.
Впрочем, сказал себе Шурик, про Роальда не надо.
Лигуша — это да. Лигуша — другое дело. Официант из кафе, возвращая Шурику бумажник, только фыркнул неприязненно: «Лигуша?» Собственно, и на сеновале я сижу по его вине. «Обратил внимание на сеновал? — спросил Роальд, когда он связался с ним из квартиры Врача. — Только не спрашивай, что за сеновал, в чьем дворе. Знаю я твои штучки. И не называй меня кукушонком».
«Да, мой кукушонок!»
Роальд недовольно засопел:
«Этот сеновал уже проверяли. Не важно, кто. Я сказал — проверяли, значит, проверяли. Там хреновина разная, ничего интересного, дерьмо, тебе не привыкать. Устроишь засаду на сеновале, но так, чтобы тебя даже птичка не унюхала и чтобы Лигуша о твоем существовании до самой последней секунды даже не догадывался. Учти, у него чутье. Он, может, и разомлюй, но чихать, вздыхать, кашлять и ругаться в его присутствии нельзя».
«Так весь день и лежать?»
«Вот именно».
«А если Лигуша ни разу не выйдет из дому?»
«Все равно лежи».
«А если он уйдет? Отправится, скажем, пиво пить?»
«Никуда он не пойдет. Завтра ему не до прогулок. А если вдруг все-таки соберется, — все же добавил он, — действуй по усмотрению».
«Роальд! Нынче в Т. каждый второй готов убить Лигушу. Вдруг его впрямь убьют?»
«Действуй по усмотрению».
«Ясно, мой кукушонок!»
Нашедших шестого июля сего года черный дипломат из тисненой кожи в районе остановки Погодинской, просим в найденный дипломат не заглядывать. Лучше позвонить по указанному телефону, чем потом всю жизнь прятаться в Бишкеке или в какой другой Уганде .
Лигуша поднялся в семь утра.
Плечистый, рыхлый, с трясущимся выпуклым животом, туго обтянутым резинкой широчайших тренировочных брюк, не разомлюй, а человек-гора, босиком и без майки вышел на крыльцо. В правой руке была бутылка. Пиво местное, мерзкое. Присев на верхнюю ступеньку, бывший бульдозерист хлебнул из горлышка, а потом запустил бутылку в заросли лебеды, где раздался печальный звон. Наверное, там не одна бутылка валялась.
Проведя минут десять в бездействии, Лигуша поднялся.
Выбрал из поленницы несколько полешков. Постоял с полешками на деревянном крыльце, хлопнул дверью. Минут через пять во дворе уютно потянуло смолистым дымом. Это понравилось Шурику. Не каждый летом топит печь, все стараются экономить дрова. А Лигуша затопил. Правда, помои вместе с рыбьими потрохами выплеснул под сеновал. А тут и так мух хватало.
Всем, кто осмелится захоронить в землю тело Гения Революции: расстреляю!
Грозное предупреждение.
В газете даже адрес был указан. Станица Ленинская, улица Ленина, 37.
Наверное, крепкий мужик писал, подумал Шурик. Ноги кривые, короткие, туго обтянуты кавалерийскими сапогами. Черные шаровары с алыми лампасами, гимнастерка, понятно, буденновские усы. И трехлинейка на стене. Вдарит из винта — и нет покушающихся на тело Гения Революции.
Шурик вздохнул.
Все дело в гормонах.
Когда гормоны играют, руки сами тянутся к оружию.
Осторожно свернув крышку термоса, налил кофе. Сейчас бы в зеленую траву. На берег реки, озера, моря. Упасть, раскинуть руки, дышать озоном. А то плюнуть на все и налечь на пиво. Пиво — друг. Оно не выскочит из-за угла и не замахнется на тебя топором. Оно не пальнет в тебя из обреза и не приревнует к случайной женщине. Оно не отделает тебя до смерти подарочным хрустальным рогом и по пьянке не подпалит твой сухой деревянный дом только потому, что считает тебя идиотом.
Конечно, наши цены выше разумных, но все же они ниже, чем рыночные.
Шурик внимательно изучал двор и домик Лигуши.
В Т. таких дворов и таких домиков тысячи. Правда, не все дворы так запущены, и не в каждом домике висят под потолком осиные гнезда.
Шурика передернуло.
Черт возьми, может, где-то совсем рядом пьет чай Костя-Пуза. Напьется чаю, пойдет и убьет кого-нибудь. Шурик никогда не считал себя хорошим аналитиком, а сегодня, перед грозой, мысли его ворочались как-то особенно смутно. Почему у бывшего бульдозериста обжита только кухня? Как может нормальный человек всю жизнь провести на кухне?
Вот именно. Нормальный.
Начни попадать каждый месяц в морг, посмотрим, каким ты станешь нормальным.
Куплю все!
Около десяти утра в калитку постучала пожилая женщина.
Электрическим звонком, с затаенной обидой отметил Шурик, в Т. никто не пользовался.
«Иван, — скорбно сказала женщина вставшему на скамеечку Лигуше (как и в случае с Шуриком, Лигуша вел переговоры через забор). — Вот как загрузила сумку с продуктами, так и оставила в магазине. Заговорилась с Леснихой и ушла. А у меня детишки да пенсия. Что делать, Иван? Я вернулась, я плакала. Но ведь унесли, что толку? Почему так, Иван?»
«А все дураки», — скучно сказал Лигуша.
Вчерашняя чванливость прорывалась в нем только в жестах. Он зевал, глядя на женщину, лениво чесался. Ему было ужасно скучно. Он скреб ногтями голый живот, потом внимательно рассматривал ногти. Себя к дуракам он, конечно, не причислял.
«И ты не будь дурой, — наконец сказал он женщине. — Иди к Плетневу. Прямо сейчас иди. Знаешь Плетнева? Сторож из гаража. И гараж рядом с „Русской рыбой“. Прямо сейчас иди. Не успеет он все сожрать».
«Ой, Иван! — обрадовалась женщина. — У меня денег нет, я тебе яиц принесу». И бросилась в конец улицы.
Разочаровался в людях Лигуша, покачал головой Шурик. Не по сердцу стали ему люди. Скучно с ними Лигуше, противно. «КамАЗ», стрельба, рог хрустальный…
— Барон! Барон! — донеслось издали.
Тут не хочешь, разочаруешься.
Важно наморщив низкий лоб, Лигуша вернулся на крыльцо, пробормотал что-то. Над забором возле калитки внезапно возникла черная растрепанная голова. Человек был пьян и не скрывал этого. «Иван! — вызывающе крикнул он. — Я жизнь пропил!» И поморгал глазами: вот, дескать, удалось мне!
Лигуша скучно постоял на крыльце, неуклюже, как кенгуру, переступая большими голыми ступнями. Потом лениво вернулся к забору.
«Вот чего я понаделал, Иван, — каялся гость, размазывая по небритому, свекольного цвета лицу пьяные слезы. — Жизнь пропил, семью. Был у меня трофейный бинокль, Иван, я и его пропил. Оптика просветленная, такая даже немцам не снилась, а я вот пропил, Иван!»
Лигуша хмуро сказал:
— К Петрову сходи. Он тебе займет.
И добавил мрачно:
— Страна дураков.
— Иван! — обиделся пьяный. — Страну не трогай!
В связи со всеобщей безысходностью и отсутствием перспектив продам душу Дьяволу по любой сходной цене.
М-да…
Где-то часа в три, в самый предгрозовой солнцепек, Лигуша вновь появился на крыльце. Он был в тех же тренировочных штанах, в руках — бутылка портвейна. Присев на верхнюю ступеньку, поднял голову, посмотрел на солнце и громко чихнул. Потом сделал большой глоток из горлышка, отставил бутылку в тень и сложил ноги крестиком. Экая беспечность! — рассердился Шурик. Подходи и убивай его кочергой. Забыл, наверное, про пятнадцатое.
На улице шумно ссорились воробьи.
На той половине огромной березы, что наклонялась над улицей, их было видимо-невидимо, но в пустынный запущенный двор Лигуши ни один воробей по-прежнему не залетал.
Бывший бульдозерист спал.
Зевая от скуки, стараясь не шуршать чекистским кожаном, Шурик осторожно порылся в пыльной груде старых бумаг. Растрепанные книг без названий. Разрозненные бухгалтерские бланки. Покоробившаяся от сырости картонная папка. На пыльном титульном листе уверенным почерком было выведено:
Л.ВРАЧ
ИЗВЛЕЧЕНИЯ
Какие еще извлечения? — тупо подумал Шурик.
И вспомнил. Врач жаловался: папку с бумагами сперли. Чуть ли не Костя-Пуза. А оказывается, бывший бульдозерист! Не забывая поглядывать на спящего Лигушу, перелистал бумаги, вложенные в папку. Выписки, газетные вырезки. Одна заметка сразу остановила внимание Шурика.
«19 апреля в Якутске на улице Ярославского случился загадочный пожар. В одной из квартир трехэтажного дома был найден полностью обгоревший труп. При этом мебель даже не закоптилась, в квартире не обнаружили ни утечки газа, ни замыкания в электропроводке. Возможность самосожжения экспертами сразу была исключена. Зато высказывается странная, с точки зрения науки, версия о самовозгорании…»
И дальше:
«Трагедия на улице Ярославского стала предметом специального расследования. Обращает на себя внимание тот факт, что официальные лица впервые открыто употребили термин самовозгорание. Но это не означает, что наши судмедэксперты и пожарники уверовали наконец в потусторонние силы. Само явление самовозгорания известно очень давно, это у нас до последнего времени данный факт упоминался лишь в закрытых отчетах. А в мировой практике описано много случаев странного и неизменно ведущего к летальному исходу самовозгорания человеческих тел, которые не поддаются пока научному объяснению.
Всерьез указанное явление изучал английский писатель Чарльз Диккенс. Остались некоторые описания происшествий. Например, 26 февраля 1905 года полиция графства Хэмпшир была вызвана на странный пожар, который привел к гибели пожилую пару, проживавшую в деревушке Батлокс-Хет около Саутгемптона. Обугленные до неузнаваемости тела мистера и миссис Кайли лежали посреди комнаты, при этом огонь совершенно не тронул ковры, занавески, покрывала, накидки на креслах. Создавалось впечатление, что мистер и миссис Кайли вспыхнули сами по себе.
Знаменитый химик фон Либих отрицал самовозгорание, но указанным явлением занимались другие крупные специалисты. Их усилиями составлена следующая характеристика загадочного явления.
Первое — это невероятная скорость распространения огня. Случалось, что за несколько мгновений до трагедии жертву видели в полном здравии.
Второе — это чудовищная интенсивность пламени, в котором за короткое время обугливаются и плавятся даже кости. Специальные исследования показали, что в крематории за несколько часов невозможно добиться таких результатов, как при указанном явлении. Интенсивность огня приводит к тому, что жертвы даже не пытаются сопротивляться или звать на помощь.
Третье — это локализация теплового удара. Стремительный огонь охватывает человеческое тело и не касается при этом постели, в которой лежит жертва. Описаны случаи, когда в совершенно неповрежденном чулке находили обуглившуюся ногу несчастного человека. «Наперекор природе» — так один врач в отчаянии назвал подобные явления. Все они так сильно расходятся с общепринятой логикой, что большинство ученых воздерживаются от какого-либо проведения экспериментальных исследований. Просто немыслимо, что горящие человеческие ткани могут вызвать такой огромный тепловой импульс.
Возможность самовозгорания до сих пор оспаривается и отрицается многими авторитетными специалистами. Нередко высказывается чисто бытовая версия — дескать, жертвами всегда оказываются неосторожные, злоупотребляющие куревом и алкоголем люди. Но если иногда трагедия и происходит с людьми не самого ангельского образа жизни, всех загадок такая версия не объясняет. Кроме того, тот же великий скептик фон Либих доказал, что практически невозможно так пропитать алкоголем живую ткань, чтобы она мгновенно воспламенилась и обуглилась.
В начале века пользовалась популярностью газовая теория, каждое живое тело выделяет некие трудноуловимые летучие образования, которые при определенных обстоятельствах могут вспыхнуть весьма жарким пламенем.
Столь же экзотическим является предположение, что некоторые биологические субстанции могут гореть без пламени.
ВXXвеке мы достаточно просвещены и знаем, что несть числа способам погубить человека так, что все только плечами от недоумения пожимать будут. Одних только видов смертоносного излучения, которое способно изжарить человека прямо в одежде, найдется с десяток. Но даже если допустить идею маньяка с самодельным лазером, то как объяснить случаи самовозгорания в далеком прошлом?
Американские ученые Максвелл Кейд и Делфин Дэвис придерживаются мнения, что самовозгорание происходит при поражении человека шаровой молнией. По их расчетам, температура шаровой молнии может достигать такого уровня, что при определенных обстоятельствах человек сгорит не только в одежде, но и в собственной коже. Ученые сравнивают указанный эффект с действием микроволновой печи. Это как бы подтверждается некоторыми случаями. Например, в Кингстоне (штат Нью-Йорк) было обнаружено тело мистера Лейка, превратившееся буквально в пепел, в то время как ни одна деталь его одежды не пострадала. Подобное случилось и на станции Анжерка (Кузбасс) в 1957 году. Там два шахтера, выпивавшие на сухой железнодорожной насыпи, так и остались сидеть обугленные и мертвые, в нетронутых кепках, рубашках и брюках. Такое впечатление, писал следователь, что обугленные трупы были одеты специально. Но сделать такое, не испачкав одежду, было нельзя.
Возможно, наиболее верна версия, базирующаяся на следующем наблюдении: большинство случаев самовозгорания приходится на пик солнечной активности. Выведены многочисленные графики, указывающие на явную зависимость зарегистрированных случаев самовозгорания от напряженности геомагнитного поля.
Впрочем, и это всего лишь предположение».
Ни хрена себе, подумал Шурик. Лежишь в постели и вдруг — на тебе! — вспыхиваешь как факел. Заметка ему не понравилась. «Я лечу сильными средствами» — вспомнил он. Надеюсь, это не Леня Врач бегал по улицам с самодельным лазером.
Он опасливо глянул сквозь щель на небо.
Он не знал, переживает ли солнце пик активности, но то, что гроза надвигается и вот-вот грянет, был уверен. А где гроза, там и шаровая молния… А где шаровая молния…
Он суеверно сплюнул.
Воздух на сеновале был сух, наэлектризован.
Отвинтив крышку термоса, Шурик с удовольствием хлебнул кофе.
В покоробившейся папке Л. Врача, якобы выкраденной Костей-Пузой, нашлось много интересного. Например, мудреные графики и не менее мудреные хронологические таблицы, в которых Шурик, понятно, не разобрался. Шамши-Адад, Ишме-Даган, Мут-Ашкур, Пузур-Син, Пузур-Апшур, Элиль-нацир, Ашшур-дугуль, Ашшур-апла-идин — все какие-то нечеловеческие, тревожащие имена.
Не забывая следить за дремлющим Лигушей, Шурик прочел еще несколько выписок.
«…Палец египтянина коснулся алого пятна, мягко продавил металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился в странный металл, но, понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал: вот что-то произошло. Не могли птицы запеть — в комнате было пусто, а за окнами ревело, разбиваясь на песках, Сирийское море. Не могла лопнуть туго натянутая струна, ничего такого в комнате не было. Но что-то произошло, звук странный раздался. Он не заглушил морского прибоя, но раздался, раздался рядом, и Уну-Амон жадно протянул вперед руки: сейчас шкатулка раскроется!
Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не вор, то он грабитель, а если он не грабитель, то уж точно вор!
Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, но тяжелая больше, чем если бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до того, как попала в нечистые руки ограбленного филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела, на глазах превращаясь в нечто стеклянистое, полупрозрачное, как тело морской твари медузы, не теряя, впрочем, при этом формы. Наверное, и содержимое шкатулки стало невидимым или хотя бы прозрачным, потому что изумленный Уну-Амон ничего больше не увидел, кроме очень смутного, совсем неясно поблескивающего тумана.
А потом и туман исчез».
Шкатулка, удивился Шурик.
Что-то я часто стал натыкаться на шкатулку.
О таинственной шкатулке, на этот раз попавшей в какую-то книгу без начала и конца, Шурик уже слышал. От Роальда, от Врача, даже от Анечки Кошкиной. Кое-кто, похоже, считал, что эта шкатулка находилась недавно в руках бывшего бульдозериста. Но при чем здесь какой-то египтянин?
Шурик извлек из папки книжку.
Точнее, тетрадку, выдранную из книжки.
Никаких указаний на автора или на название книги Шурик не нашел. Зато сохранившийся текст начинался со следующих слов:
«…Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз много слышал о мерзостях грешного города. Он слышал, например, что жители Константинополя развращены, что сам базилевс развращен, а священнослужители давно отпали от истинной веры. Они крестятся тремя пальцами, не верят в запас божьей благодати, создаваемой деяниями святых, они считают, что дух святой исходит только от Бога-отца, они унижают святую Римскую церковь, отзываясь о ней презрительно, а своего лжеимператора Мурцуфла равняют с самим Господом Богом, тогда как сей базилевс часто, забывая властительное спокойствие, отплясывает в безумии своем веселый кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями.
Грех! Смертный грех!
Город греха! Город вечной ужасной похоти!
Палец рыцаря Андрэ де Дюрбуаза как бы погрузился в прохладный металл. Вздрогнув, рыцарь оторопело уставился на шкатулку.
Дьявольские штучки!
Под пальцем рыцаря шкатулка странно вдруг изменилась. Долгий звук раздался, будто рядом вскрикнула райская птица, а может, дрогнула напряженная до предела струна, сама же шкатулка при этом начала стекленеть, мутиться, но и очищаться тут же, как воды взбаламученного, но быстрого ручья. Она как бы бледнела, ее только что плотное вещество превращалось в плоть морского животного медузы, только еще более прозрачную. Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз увидел игру теней, стеклянных вспышек, таинственных преломлений, отблесков, то кровавых от близкого чудовищного пожара, то почти невидимых, лишь угадываемых каким-то боковым зрением в дьявольской, несомненно, не Господом дарованной игре.
А потом таинственная шкатулка исчезла.
— С нами Бог!»
Опять шкатулка…
Интерес Лени Врача, собиравшего все упоминания о таинственной шкатулке, был неподделен.
«…Старые документы для историка имеют такое же значение, как окаменелости для геолога, а труды ученых как раз являются старыми документами. О мыслях этих ученых они говорят нам понятно хотя бы потому, что люди прежних времен походили на нас. Вот почему если бы произошло изменение естественных законов, то это отразилось бы на всех частях Вселенной, и человечеству, естественно, тоже не удалось бы ускользнуть от всех этих изменений. Если предположить, что человечеству удалось бы выжить в новых условиях, оно непременно должно было бы подвергнуться определенным изменениям, хотя бы адаптивным. Тогда язык прежних людей стал бы для них совершенно непонятным; слова, которые раньше употреблялись, не имели бы для них смысла или в лучшем случае имели бы не тот смысл, что прежде. Не происходят ли некие странные изменения в течение последних нескольких столетий, не меняются ли постепенно законы физики?»
Шурик обалдел.
Не случайно бывший бульдозерист цитировал Менделя. Изучив папку Лени Врача, он мог цитировать кого угодно. Правда,
что может связывать средневековых рыцарей и древних египтян с пьяницей Иваном Лигушей? Какое, черт побери, изменение законов физики?
Будто подчеркивая интеллектуальную несостоятельность Шурика, издали снова донесся голос:
— Барон!
Продам ненасиженное яйцо динозавра средних размеров.
Наконец-то разумное предложение.
Яйцо динозавра. Не насиженное. Нужная штука в хозяйстве!
Шурик насторожился. В пустой стайке под сеновалом, где и мыши, похоже, не водились, вдруг раздался подозрительный шорох. Явно человек… И он явно собирался подняться… Он уже ступил ногой на легкую деревянную лесенку…
Шурик быстро огляделся.
Прелые веники, ссохшееся тряпье, бумаги. В конце концов, можно просто сыпануть в глаза сухой землей.
— Не дури!
— Роальд? — изумился Шурик.
— Не дури! — негромко повторил Роальд, бесшумно укладываясь рядом на мумифицированный чекистский кожан. На Шурика сразу пахнуло спокойной уверенностью. — Держи.
Шурик почувствовал холод ствола.
Табельное оружие, ПМ, пистолет Макарова, зарегистрированный на его имя, но всегда хранившийся у Роальда.
— Зачем он мне?
— Заткнись! Некогда объяснять.
— Костя-Пуза? — догадался Шурик. — Брать будем?
Роальд даже не обернулся.
Свидетели, второго июля принимавшие участие в свадьбе со стороны жениха, срочно дайте о себе знать.
Аккуратно уложив ПМ на пыльную папку, Шурик прильнул к щели.
Лигуша продолжал спать. Ничто в мире не изменилось. Душная жара смирила даже воробьев. Откуда-то докатывались раскаты близившейся грозы.
Скрипнула калитка.
Шурик скептически выпятил губу.
Он ждал Костю-Пузу, бандитов, натянувших на головы женские чулки, да кого угодно, хоть алкашей, а калитку открыла — своим ключом! — Анечка Кошкина. Маленькая, рыжая, в цветастой нарядной кофте. Как-то очень по-женски она поправила короткую юбку и коснулась рукой волос.
— Не люблю я этого… — шепнул Шурик. — Такой нож невозможно не пустить в дело…
С сеновала они отчетливо увидели то, чего никак не мог видеть все еще дремавший Иван Лигуша: решительным движением человека, принявшего важное решение, Анечка Кошкина извлекла из целлофанового пакета и сунула под нижнюю ступеньку крыльца нож.
Узкий.
Самого ужасного вида.
Брось на такой нож женский волос, он развалится на две части, не приостановив движения. Не какой-то там подарочный хрустальный рог, а настоящее холодное оружие!
При всем при этом Анечка не выглядела вертлявой, как шестикрылый воробей. Выглядела она скорее как леди Макбет. Когда-то Шурик видел такую пьесу. Его тогда поразило то, как профессионально отнеслась к своему предназначению небезызвестная леди Макбет. Похоже, Анечка Кошкина твердо решила переплюнуть ее в решимости. С печалью и нежностью глядя на спящего Ивана Лигушу, Анечка осторожно присела на ту ступеньку, под которую сунула нож. Что-то ее томило. Яркие губы кривились. Она то и дело водила рукой по красивому колену, едва прикрытому юбкой.
Лигуша очнулся.
— А-а-а… Ты…
Он как бы констатировал факт.
Похоже, у них у каждого был какой-то свой набор фактов, и факты эти они трактовали и комментировали, опять же, каждый по-своему.
— Сашку-парагвайца ругаешь, — с горечью прокомментировала Анечка. — Сашка за своим едет.
— Ага, — чванливо прокомментировал Лигуша. — Кокосы, бананы, сладкие тростники. Все свое. Этого дурака тонтон-макуты съедят.
— Где ты набрался таких слов? — ужаснулась Анечка. — Сашка — дурак, все знают, только ведь дуракам везет. У него наследство по закону. — Похоже, после автобусной беседы с Шуриком она на многое изменила взгляд. — Парагвай — тоже страна, правда?
— Пусть когти монтерские с собой возьмет.
— Зачем?
— А куда ему без когтей? — чванливо просипел Лигуша. — Пальмы высокие. Как доберется до кокосов?
Губы Анечки дрогнули.
— Ты — скот, — сказала она. Похоже, лимит добрых отношений у Анечки и Лигуши давно был выбран. — Ты в картофельной ботве умрешь, не в пальмах. Сбежать решил, меня бросить? В тебя уже стреляют, скот? Я ради тебя отгул взяла. Хотела в деревню съездить, потом раздумала. Ты же, дурак, без меня вконец рехнешься.
Роальд и Шурик переглянулись.
Сбежать? Лигуша хотел сбежать? Что за планы?
— Ты — скот. — Голос Анечки дрогнул. — Мне твердил, дескать, все верну. Я на тебя только трачусь. Такой рог подарочный! А ты врешь! Только я тебя, Иван, вычислила. Нет скота хуже.
Лигуша самодовольно хмыкнул.
— Семь лет! — горько выдохнула Анечка. — Вчерашнего разговора не помнишь, а про годы вдруг начал говорить.
Семь лет! Почему-то эта цифра пугала Анечку. «Семь лет!» — несколько раз повторила она с отчаянием.
— Всего-то семь лет, — презрительно просипел Лигуша.
— Я что, кривая? — спросила Анечка. — Или глаз у меня косит? Я что, безграмотная и зубы не чищу? Кто привечал тебя? Кто хранил? Кто в ночь за тобою шел?
— …кто рогом хрустальным в ночи размахивал? — сипло хмыкнул Лигуша. — Всего-то семь лет! Другие побольше ждали.
Анечка оцепенела. Ее кулачки сжались:
— В тюрьму упеку!
Лигуша самодовольно промолчал.
— Косте Соловью кто угрожал? Папку у этого Врача кто украл? Драки в кафе кто все время устраивал? Ты не семь, ты все десять отсидишь!
Они заговорили враз, перебивая друг друга.
Лигуша сипел, Анечка то повышала, то понижала голос.
«Не десять лет, ты пожизненное получишь!» — Анечка не жалела сроков для Лигуши, а бывший бульдозерист чванливо тянул: «Это за рог-то? Это за хрустальный-то, подарочный-то?» — Анечка с ненавистью подтверждала: «За рог, за рог! За хрустальный!» — И вдруг выговорила с ужасом и ненавистью: «Семь лет! Зачем тебе старуха? Ты врешь!»