Пратчетт Терри. Мелкие боги

   Он продолжил обрабатывать дыни. С дынями у него всегда ладилось. Они казались более понятными, чем многое другое.
   – Эй, ты!
   Брута выпрямился.
   – Я не слышу тебя, грязный суккуб.
   – Слышишь, мальчик, слышишь. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал следующее…
   – Я заткнул уши пальцами!
   – Тебе к лицу. Очень похож на вазу. А теперь…
   – Я напеваю песню! Напеваю песню!
   Учитель музыки брат Прептиль как-то сказал, что голос Бруты напоминает крик разочарованного стервятника, слишком поздно прилетевшего к дохлому ослу. Хоровое пение было обязательным предметом для всех послушников, но после неоднократных прошений со стороны брата Прептиля Бруту освободили от этих занятий. Брута с раззявленным ртом – достаточно жуткое зрелище, но много хуже был голос юноши, который обладал достаточной мощью и внутренней уверенностью, однако имел привычку блуждать по мелодии как попало, ни разу не попадая на правильные ноты.
   Вместо пения Брута заработал дополнительные практические занятия по выращиванию дынь.
   С одной из молитвенных пашен торопливо взлетела стая ворон.
   Исполнив до конца «Он Топчет Неверных Раскаленными Железными Копытами», Брута вынул пальцы из ушей и прислушался.
   Кроме удалявшегося раздраженного крика ворон, ничего слышно не было.
   Получилось. Главное – верить в Господа, так ему говорили. И он всегда следовал этому совету. Сколько себя помнил.
   Брута поднял мотыгу и, облегченно вздохнув, вернулся к своим дыням.
   Лезвие мотыги уже готово было воткнуться в землю, когда Брута увидел черепаху.
   Черепашка была маленькой, желтого цвета и вся покрытая пылью. Панцирь по краям обколот. У черепахи был всего один глаз-бусинка, второй же она, видимо, потеряла в результате одной из тысяч и тысяч опасностей, которые повсюду подстерегают медленно передвигающееся существо, живущее в дюйме от земли.
   Брута огляделся. Сад по-прежнему находился внутри храмового комплекса и по-прежнему был обнесен стенами.
   – Как ты сюда попало, маленькое существо? – спросил он. – Прилетело?
   Черепаха подняла на него свой единственный глаз. Брута ощутил тоску по дому. В песчаных барханах рядом с его родным домом всегда водилось много черепах.
   – Я могу угостить тебя салатом, – предложил Брута. – Но, по-моему, черепахам запрещено находиться в садах. Разве ты не вредитель?
   Черепаха продолжала таращиться на него. Ни одно животное не способно смотреть так пристально, как черепаха.
   Брута почувствовал себя обязанным что-то предпринять.
   – А еще есть виноград. Вряд ли я совершу большой грех, если дам тебе одну ягодку. Хочешь винограда, а, маленькая черепашка?
   – А ты хочешь стать презренным червем в самой глубокой яме хаоса?
   Вороны, облепившие наружные стены, снова сорвались в воздух, услышав яростное исполнение «Безбожники Умирают В Муках».
   Брута открыл глаза и вынул пальцы из ушей.
   – Я все еще здесь, – сказала черепаха.
   Брута растерялся. До него медленно доходило, что демоны и суккубы не превращаются в маленьких черепашек. В этом нет смысла. Даже брат Нюмрод согласился бы, что одноглазая черепашка – не самый лучший эротический образ.
   – А я и не знал, что черепахи разговаривают, – наконец выдавил Брута.
   – А они этого и не умеют, – ответила черепаха. – Ты на мои губы посмотри.
   Брута пригляделся.
   – Но у тебя нет губ, – заметил он.
   – Ага. И голосовых связок тоже, – согласилась черепаха. – Мои слова возникают прямо в твоей голове.
   – Вот те на!
   – Понимаешь, на что я намекаю?
   – Нет.
   Черепаха закатила единственный глаз.
   – Вот странно!.. Впрочем, неважно, я не собираюсь тратить время на всяких садовников. Приведи ко мне самого главного.
   – Самого главного? – переспросил Брута и сунул палец в рот. – Ты имеешь в виду брата Нюмрода?
   – А кто он такой?
   – Наставник послушников.
   – О Господи, то бишь Я! – воскликнула черепаха. – Нет, я не имею в виду наставника послушников, – терпеливо-напевно произнесла она. – Я имею в виду верховного жреца, или как там он себя называет. Полагаю, здесь таковой имеется?
   Брута тупо кивнул.
   – То есть верховный жрец у вас есть? – на всякий случай еще раз уточнила черепаха. – Тогда зови верховного жреца.
   Брута снова кивнул. Он знал, что верховный жрец в Цитадели есть. Но если между собой и братом Нюмродом Брута еще представлял какое-то подобие иерархических отношений, то что касается иерархических отношений между послушником Брутой и сенобиархом… тут его фантазия начисто отказывала. Теоретически он понимал, что такой человек есть, догадывался о существовании огромной канонической лестницы с верховным жрецом на вершине и Брутой у самого подножия, но взирал он на эту лестницу с позиций амебы, решившей вдруг исследовать цепь эволюции между собой и, к примеру, главным бухгалтером. Тут речь шла не об одном и не о двух отсутствующих звеньях, звенья тут отсутствовали как класс.
   – Но я же не могу пойти и попросить его… – начал было Брута, однако сама мысль о разговоре с сенобиархом заставила его в страхе замолкнуть. – Я же не могу пойти и попросить кого-то, чтобы он пошел и попросил верховного сенобиарха, чтобы тот пришел и поговорил с какой-то там черепахой!
   – Поганая пиявка, гореть тебе в огне Страшного суда! – заорала черепаха.
   – Ты чего ругаешься? – обиделся Брута.
   Черепаха яростно запрыгала вверх-вниз.
   – Это было не ругательство, а приказ! Я – Великий Бог Ом!
   Брута в растерянности заморгал.
   – Ну да… – наконец промолвил он. – Какой же ты Великий Бог? Великого Бога Ома я видел, – и он взмахнул рукой, добросовестно нарисовав знак священных рогов. – На черепаху он совсем не похож. Он способен принимать обличья орла, льва, ну или могучего быка. У Великого Храма есть его статуя. Высотой в семь локтей. Так вот, она вся из бронзы и топчет безбожников. А как черепаха может топтать безбожников? Что ты вообще можешь с ними сделать? Разве что многозначительно посмотреть на них. А еще у него рога из настоящего золота. В соседней деревне, рядом с той, где я жил раньше, тоже стояла статуя – только в виде быка и в один локоть высотой. Поэтому я знаю, вовсе ты не Великий Бог, – еще один знак священных рогов, – Ом.
   Черепаха немного подуспокоилась.
   – А сколько говорящих черепах ты видел? – осведомилась она с издевкой.
   – Ну, не знаю…
   – Как это, не знаю?
   – Ну, наверное, они все могут разговаривать, – сказал Брута, наглядно демонстрируя особую логику, которая позволяла ему зарабатывать много-много дополнительных занятий по выращиванию дынь. – Просто ничего не говорят, пока я рядом.
   – Я – Великий Бог Ом, – произнесла черепаха угрожающим и неизбежно низким голосом. – И если не хочешь вскоре стать крайне несчастным жрецом, беги быстрей и приведи его.
   – Послушником, – поправила Брута.
   – Что?
   – Послушником, а не жрецом. И меня не пустят к…
   – Немедленно приведи сюда своего верховного жреца!
   – По-моему, сенобиарх еще ни разу не бывал в нашем огороде. Вряд ли он даже знает, что такое дыня.
   – Детали меня не интересуют, – перебила черепаха. – Приведи его немедленно, иначе начнется землетрясение, луна станет кровавой, человечество охватят бешенство и малярия и прочие жуткие недуги будут насланы на вас всех. И я это серьезно.
   – Ладно, ладно, посмотрим, что удастся сделать, – сказал Брута, отступая.
   – И помни: в сложившихся обстоятельствах мной были проявлены невероятные рассудительность и терпение! – крикнула ему вслед черепаха. – Кстати, ты не так уж плохо поешь, – добавила она, немного подумав. – Слышали пение и похуже! – проорала она, когда грубая ряса Бруты уже исчезала в воротах. – Вот помню эпидемию чумы в Псевдополисе… – тихонько произнесла черепашка, когда шаги послушника совсем затихли. – Жуткий вой и скрежет зубовный. – Она вздохнула. – Великие времена! Великие дни!
 
   Многие люди посвящают себя служению богу, потому что якобы чувствуют призвание, на самом же деле они слышат всего-навсего собственный внутренний голос: «Работа в тепле, тяжести таскать не надо – или хочешь быть пахарем, как твой отец?»
   Но Брута не просто верил. Он действительно Верил. В обычной богобоязненной семье такая вера может вызвать достаточно серьезные затруднения, но у Бруты была только бабушка, и она тоже Верила. Верила точно так же, как железо верит в металл. Священнослужителей бабушка повергала в сущий ужас, поскольку знала все песнопения и все проповеди наизусть. В омнианские церкви женщин пускали только из жалости – при условии, что они будут сидеть тихо в специальном зальчике за кафедрой и будут закутаны с ног до головы, дабы вид женской половины человечества, не дай бог, не вызвал в головах мужской половины голоса, похожие на те, что ни днем ни ночью не давали покоя брату Нюмроду. Только бабушка Бруты относилась к тем женщинам, которые способны пробиться сквозь самый прочный щит и самую ярую набожность с легкостью алмазного сверла.
   Родись она мужчиной, омнианство обрело бы своего Восьмого Пророка значительно раньше, чем ожидалось. Но мужчиной она не родилась, а потому посвятила всю свою жизнь уборке храмов, полировке статуй и забиванию камнями заподозренных в прелюбодеянии женщин.
   Таким образом, Брута вырос в атмосфере твердого и окончательного знания о Великом Боге Оме. Брута рос, понимая, что всевидящее око Господа постоянно следит за ним – особенно в таких местах, как туалет, – и что демоны атакуют его со всех сторон, а спасает от них только сила веры и вес бабушкиной трости, которая в тех редких случаях, когда не использовалась по назначению, стояла за дверью в прихожей. Брута знал наизусть все стихи из всех семи Книг Пророков, мог процитировать любую Заповедь на выбор. Он знал все Законы и все Песни. Особенно Законы.
   Омниане были богобоязненными людьми.
   Им было чего бояться.
 
   Покои Ворбиса находились в верхней части Цитадели, хотя по сану он был обычным дьяконом. Однако никаких особых привилегий он себе не выпрашивал. Ему вообще редко приходилось просить. Он был избранником судьбы, а судьба заботится о своих избранных.
   Периодически Ворбиса посещали некоторые из наиболее могущественных людей в церковной иерархии.
   Конечно, шесть архижрецов и сам сенобиарх в их число не входили. Они не были столь важны или могущественны, просто находились на вершине. Обычно людей, которые действительно управляют организацией, можно найти несколькими уровнями ниже, где еще остается возможность хоть чем-то управлять.
   Быть другом Ворбиса почиталось за честь – в основном из-за уже упомянутого хода мыслей, который тонко намекает вам, что быть врагом Ворбиса вы не хотите.
   И вот сейчас у Ворбиса сидели двое весьма важных «друзей». Это были генерал-иам Б’ей Реж, который, что бы там ни говорили официальные табели о рангах, командовал большей частью Божественного Легиона, и епископ Друна, секретарь Конгресса Иамов. Вы можете счесть, что никакой реальной власти должность секретаря не подразумевает, но вы никогда не вели протокол собрания глухих стариков.
   Здесь же надо отметить, что в действительности ни один из этих двоих с Ворбисом сейчас не встречался. И ни о чем с эксквизитором не говорил. Эта встреча была именно такого типа. Много кто никогда не встречался с Ворбисом и ни о чем с ним не говорил. Кое-какие аббаты из далеких монастырей были недавно вызваны в Цитадель и тайно проделали путь продолжительностью в неделю по крайне пересеченной местности только для того, чтобы ни в коем случае не присоединиться к темным фигурам, посетившим комнату Ворбиса. За последние несколько месяцев у Ворбиса перебывало гостей не меньше, чем у Человека в Железной Маске.
   Итак, присутствующие (или неприсутствующие) ни о чем не разговаривали. Но если бы они присутствовали здесь и у них состоялся разговор, то ход его был бы примерно следующим.
   – А теперь, – сказал Ворбис, – обсудим Эфеб.
   Епископ Друна пожал плечами^[3].
   – Несущественная проблема. Так, во всяком случае, говорят. Реальной угрозы нет.
   Оба гостя посмотрели на Ворбиса. Понять, о чем думает Ворбис, было крайне трудно – даже после того, как он высказывал свои мысли вслух.
   – Действительно? Мы в самом деле пришли к такому выводу? – спокойно осведомился Ворбис. Голос его звучал, как всегда, ровно и тихо. – Стало быть, никакой угрозы? И это после того, что произошло с бедным братом Мурдаком? А оскорбления, брошенные Ому? Такое нельзя прощать. Что предлагается сделать?
   – Главное – никаких битв, – ответил Б’ей Реж. – Они дерутся как бешеные. Нет. Мы и так слишком много солдат потеряли.
   – У них сильные боги, – заметил Друна.
   – У них прекрасные лучники, – поправил его Б’ей Реж.
   – Нет бога, кроме Ома, – сказал Ворбис. – Эти презренные эфебы поклоняются идолам и демонам. Об истинной вере здесь и речи не идет. Вы вот это видели?
   Он передал им свиток.
   – И что это? – осторожно спросил Б’ей Реж.
   – Ложь. История, которой не существует и которая никогда не существовала. Это… – Ворбис замешкался, вспоминая нужное, но давно не используемое слово. – Это… это типа сказки, которую рассказывают маленьким детишкам… только здесь написаны слова, их произносят вслух и…
   – А. Пьеса, – догадался Б’ей Реж.
   Взгляд Ворбиса пригвоздил его к стене.
   – Значит, ты в курсе подобных дел?
   – Ну, я… как-то раз я ездил в Клатч и… – забормотал Б’ей Реж, ежась под огненным взором Ворбиса.
   Опомнившись, генерал-иам взял себя в руки. Он водил в бой сотни тысяч солдат и ничем не заслужил такого обращения…
   Правда, вскоре он осознал, что не может заставить себя поднять глаза и взглянуть Ворбису в лицо.
   – Они танцуют танцы, – сломленно пояснил он. – В священные праздники. Женщины вешают колокольчики на свои… Поют песни. Все о древних временах, когда боги…
   Генерал-иам окончательно увял.
   – В общем, отвратительно, – закончил он и хрустнул суставами пальцев, что было явным признаком волнения.
   – Здесь действуют их боги, – ткнул пальцем Ворбис. – Которых изображают люди в масках. Вы способны в это поверить? У них есть Бог Вина. Пьяный старик! И вы смеете утверждать, что Эфеб не представляет угрозы?! А вот это…
   Он бросил на стол свиток потолще.
   – Эта, как ее там, еще хуже. Сейчас эфебы поклоняются ложным богам, однако их ошибка состоит только в выборе богов, а не в поклонении. Но что последует за этим?
   Друна осторожно изучил свиток.
   – Думаю, есть и другие копии, – хмыкнул Ворбис. – Даже в Цитадели. Этот свиток принадлежал Сашо. Насколько я помню, это ты мне его рекомендовал, Б’ей Реж?
   – Он производил впечатление умного и проницательного молодого человека, – ответил генерал-иам.
   – Но крайне вероломного, – добавил Ворбис. – И его постигла заслуженная кара. Сожалеть стоит только о том, что мы так и не смогли склонить его назвать имена других еретиков.
   Б’ей Реж едва удержался от вздоха облегчения. Его глаза встретились с глазами Ворбиса.
   Тишину нарушил Друна.
   – «Де Келониан Мобиле», – громко произнес он. – «Черепаха Движется». Что бы это значило?
   – Если я скажу, твоя душа рискует провести тысячу лет в преисподней, – откликнулся Ворбис.
   Он сверлил взглядом Б’ей Режа, который, в свою очередь, упорно разглядывал стену.
   – Я считаю, рискнуть стоит, – сказал Друна.
   Ворбис пожал плечами.
   – Написавший это заявляет, что мир путешествует через бездну на спинах четырех гигантских слонов, – сообщил он.
   Друна удивленно открыл рот.
   – На спинах слонов? – переспросил он.
   – Именно так здесь и написано, – подтвердил Ворбис, не сводя глаз с Б’ей Режа.
   – А на чем они стоят?
   – Автор заявляет, что слоны стоят на панцире гигантской черепахи, – сказал Ворбис.
   Друна нервно усмехнулся.
   – А на чем тогда стоит черепаха?
   – Не вижу смысла размышлять, на чем может стоять эта черепаха, – отрезал Ворбис, – потому что такого просто не может быть!
   – Конечно, конечно, – быстро согласился Друна. – Обычное праздное любопытство, не более.
   – Всякое любопытство есть праздность, – нравоучительно заметил Ворбис. – Ибо оно наводит разум на лишние, ненужные размышления. Тем не менее написавший это человек гуляет сейчас на свободе – в этом вашем Эфебе.
   Друна взглянул на свиток.
   – Здесь говорится, что он сел на корабль, который отвез его на остров на краю света, и там он якобы заглянул за…
   – Враки, – равнодушно произнес Ворбис. – Впрочем, какая разница… Враки, не враки – не это важно. Истина внутри, а не снаружи. В словах Великого Бога Ома, произнесенных через избранных пророков. Наши глаза способны обманывать, а вот наш Господь – никогда.
   – Но…
   Ворбис взглянул на Б’ей Режа: генерал-иам обильно потел.
   – Но? – поинтересовался он.
   – Но… Эфеб. Страна безумцев, которые рождают всякие безумные идеи. Каждому это известно. Может, самым мудрым решением будет оставить их вариться в собственной глупости?
   Ворбис покачал головой.
   – К сожалению, – промолвил он, – дикие и неустойчивые мысли имеют разрушительную тенденцию распространяться и укореняться.
   Б’ей Реж не мог не признать правдивость заключения Ворбиса. Он по собственному опыту знал, что правильные и очевидные мысли – такие, как несказанная мудрость и справедливость Великого Бога Ома, – кажутся многим людям настолько туманными, что этих неверующих приходится убивать, чтобы они осознали свою ошибку. В то время как опасные, расплывчатые и ошибочные идеи вдруг обретают для некоторых такую привлекательность, – он задумчиво почесал шрам, – что эти фанатики предпочитают прятаться в горах и бросаться оттуда камнями. Даже когда их берут в осаду и морят голодом, они предпочитают умереть, но так и не увидеть здравый смысл.
   Б’ей Реж разглядел этот здравый смысл еще в раннем возрасте. Как считал лично он, тот смысл здравый, который позволяет тебе остаться в живых.
   – И что ты предлагаешь? – спросил он.
   – Совет выразил желание вступить с Эфебом в переговоры, – сказал Друна. – Как вам известно, я отвечаю за организацию. Делегация выезжает завтра.
   – Сколько легионеров? – поинтересовался Ворбис.
   – Только охрана. Нам гарантировали безопасный проход, – ответил Б’ей Реж.
   – Нам гарантировали безопасный проход… – повторил Ворбис. В его устах это прозвучало как длинное ругательство. – А после того как делегация окажется у них в стране?..
   Б’ей Реж хотел было сказать, что разговаривал с командиром эфебского гарнизона и считает его человеком чести, хотя, конечно, этот эфеб не более чем жалкий безбожник, ниже самых распоследних презренных червей… но потом счел, что высказывать такую мысль Ворбису не совсем мудро.
   И поэтому пообещал:
   – Мы будем начеку.
   – А можем мы застать их врасплох?
   Б’ей Реж замялся.
   – Мы?
   – Отряд возглавлю я, – отозвался Ворбис. Генерал-иам и секретарь обменялись быстрыми взглядами. – Мне хотелось бы… на время оставить Цитадель. Сменить обстановку. Кроме того, мы должны дать понять эфебам, что они не заслуживают внимания высшего чина церкви. Я сейчас размышляю над такой возможностью – а что, если нас спровоцируют?
   Б’ей Реж нервно щелкнул суставами, словно ударил хлыстом.
   – Мы дали слово…
   – Перемирие с неверующими невозможно, – перебил Ворбис.
   – Но существуют практические соображения, – произнес Б’ей Реж настолько резко, насколько посмел. – Дворец в Эфебе представляет собой лабиринт. Уж я-то знаю. Там полно ловушек. Никто не может войти туда без провожатого.
   – А как входит провожатый? – спросил Ворбис.
   – Полагаю, он сам себя провожает, – ответил генерал-иам.
   – Всегда есть другой путь. Это я знаю из личного опыта, – отрезал Ворбис. – В любое место всегда можно проникнуть другим путем. И Господь укажет его нам – в нужное время, можете быть уверены.
   – Конечно, все значительно упростилось бы, – задумчиво сказал Друна, – если бы в Эфебе возникли беспорядки. Это дало бы нам определенные… преимущества.
   – И мы получили бы доступ ко всему побережью, – кивнул Ворбис.
   – Ну…
   – К Джелю, а затем и к Цорту, – продолжал Ворбис.
   Друна старался не смотреть в сторону Б’ей Режа.
   – Это наш долг, – подвел итог Ворбис. – Наш священный долг. Мы не должны забывать о бедном брате Мурдаке. Он был один и без оружия.
 
   Огромные сандалии Бруты послушно шлепали по каменным плитам к келье брата Нюмрода.
   По пути он пытался придумать, с чего начать. «Учитель, я встретил говорящую черепаху и…», «Учитель, здесь одна черепаха хочет…», «Учитель, угадайте, что мне сказала черепаха, которую я нашел в дынях…»
   Брута никогда не считал себя пророком, однако мог довольно точно предсказать итог любой беседы, начатой подобным образом.
   Многие люди считали Бруту идиотом. Он и выглядел настоящим придурком – взять хоть круглое простецкое лицо, хоть косолапые ноги. Также за Брутой водилась дурная привычка шевелить губами, словно он репетировал каждое предложение. А происходило это потому, что он действительно репетировал все свои слова. Обдумывание давалось Бруте нелегко. Большинство людей думают автоматически, мысли танцуют по их мозгу, как статическое электричество по туче. Так, по крайней мере, казалось Бруте. Он же, напротив, должен был все обдумывать по частям, словно стену строил. Над ним постоянно смеялись, насмехались над бочкообразным телом и ногами, которые, казалось, готовы разбежаться в разные стороны, поэтому Брута старался тщательно обдумывать все, что собирался сказать.
   Брат Нюмрод, заткнув уши пальцами, лежал ничком перед статуей Топчущего Безбожников Ома. Его снова одолевали голоса.
   Брута кашлянул. Потом кашлянул еще раз.
   Брат Нюмрод поднял голову.
   – Брат Нюмрод? – спросил Брута.
   – Что?
   – Э… Брат Нюмрод?
   – Что?
   Брат Нюмрод вынул пальцы из ушей.
   – Да? – несколько раздраженно спросил он.
   – Гм, я хотел бы, чтобы вы взглянули на кое-что в… В саду, брат Нюмрод.
   Наставник сел. На лице Бруты была написана искренняя тревога.
   – Что ты имеешь в виду? – спросил брат Нюмрод.
   – Ну, в саду. Это трудно объяснить. Я нашел… Брат Нюмрод, я нашел, откуда исходят голоса. Вы сами просили, чтобы я вам все-превсе рассказывал.
   Старый священнослужитель искоса взглянул на послушника. Но если и жил когда-либо на Диске человек, напрочь лишенный хитрости и коварства, так это Брута.
 
   Страх – достаточно странная почва. В основном на ней вырастает послушание, причем рядами, словно пшеница, чтобы удобнее было пропалывать. Но иногда она дает урожай клубней демонстративного неповиновения, которые пышно разрастаются в подполье.
   В Цитадели подполья хоть отбавляй. Во-первых, там имеются темницы и тоннели квизиции. А кроме них в Цитадели есть подвалы, сточные трубы, заброшенные помещения, тупики, пространства за древними стенами и даже естественные пещеры в самом скальном основании.
   Это была одна из таких пещер. Дым от горящего по центру костра уходил в щель на потолке и бесследно терялся в лабиринте труб и колодцев.
   Среди танцующих теней можно было разглядеть около дюжины фигур. Все присутствующие были в грубых накидках поверх невзрачной, сшитой из тряпок одежды, которую не жалко будет сжечь после встречи – чтобы длинные руки квизиции не нашли ничего инкриминирующего. Манеры движений говорили о том, что собравшиеся в пещере привыкли носить оружие. Характерные жесты. Позы. Обороты речи.
   На одну из стен было нанесено изображение. Нечто овальное с тремя маленькими выступами в верхней части, причем средний чуть больше крайних, и тремя выступами внизу, средний тоже чуть больше и заостренный. Детский рисунок черепахи.
   – Он отправится в Эфеб, – сказала одна из масок. – Не посмеет не поехать. Реку истины следует перекрыть у самого истока, дабы остановить воду.
   – Стало быть, мы должны успеть вычерпать из реки все, что возможно, – промолвила другая маска.
   – Скорее, нам следует убить Ворбиса!
   – Только не в Эфебе. Это должно произойти здесь. Чтобы люди знали. И случится это, когда мы наберем силу.
   – А мы когда-нибудь ее наберем? – спросила маска, и ее владелец нервно хрустнул суставами.
   – Даже крестьяне чувствуют, что творится нечто странное. Истину не остановить. Запрудить реку истины? Возникнут течи огромной силы. Помните брата Мурдака? Ха! Убит в Эфебе, как сказал Ворбис.
   – Один из нас должен отправиться в Эфеб и спасти Учителя. Если он действительно существует.
   – Существует, ведь его имя написано на книге.
   – Дидактилос. Странное имя. Знаете, оно означает «двупалый».
   – Его, должно быть, весьма почитают в Эфебе.
   – Доставьте его сюда, если такое возможно. И привезите Книгу.
   Одна из масок выглядела крайне нерешительно. Снова защелкали суставы.
   – Но сплотится ли народ вокруг… обычной книжки? Народу нужно больше, чем просто книга. Это же крестьяне. Они не умеют читать.
   – Зато умеют слушать!
   – А если и так… Им нужно показать… Нужен символ…
   – У нас есть символ!
   Все фигуры в масках инстинктивно повернулись к изображению на стене, почти незаметному в тусклом свете костра, но выгравированному в их умах. Они с благоговением взирали на истину, которая зачастую так поразительна.