– Тебя сбросили? Но…
   – Я приземлился на кучу дерьма в твоем саду. Вот они, ваши хваленые умные орлы. Все вокруг построено из камня, на камне и вымощено камнем, а они промахиваются.
   – Повезло тебе. Один шанс из миллиона, – сказал Брута.
   – Будучи быком, я никогда не испытывал подобных неудобств. Орлов, способных поднять быка, можно пересчитать по пальцам на одной голове. Кстати, есть твари и похуже орлов, это…
   – Знаешь, а они очень вкусные, – произнес чей-то голос за спиной Бруты.
   Брута мигом вскочил на ноги – с виноватым видом и черепашкой в руке.
   – А, здравствуйте, господин Достаб.
   Все в городе знали Себе-Рублю-Руку Достаба – поставщика подозрительно свежих святых мощей, подозрительно несвежих прогорклых леденцов на палочках, начиненных песком фиников и других давно просроченных продуктов. Он в некотором роде представлял собой стихийную силу, вроде ветра. Никто не знал, откуда он приходит и куда уходит на ночь. Но на рассвете он уже был на месте и вовсю продавал липкие сласти паломникам. Большинство паломников появлялись в городе впервые, и у них не было самого необходимого для общения с Достабом, а именно – опыта предыдущих встреч с ним. Здесь, на площади, нередко можно было увидеть паломника, пытающегося с достоинством расклеить челюсти. Впрочем, жрецы торговлю Достаба только поощряли. Многие наиболее фанатичные паломники, проделав полный опасности путь в тысячу миль, были вынуждены подавать прошения на языке жестов.
   – Прекрасный получится суп. Не хочешь ли прикупить на десерт шербета? – с надеждой в голосе спросил Достаб. – Всего один цент за склянку, и учти: это только ради тебя – я, можно сказать, руку себе отрубаю…
   – А это что за дурак? – поинтересовался Ом.
   – Я вовсе не собираюсь ее есть, – торопливо произнес Брута.
   – Что, хочешь обучить ее каким-нибудь фокусам? – ухмыльнулся Достаб. – Рискованные переползания через горящий обруч и всякое такое?
   – Избавься от него, – велел Ом. – Тресни по башке, а труп спрячь за статуей.
   – Заткнись, – огрызнулся Брута, снова начиная испытывать некоторые неудобства от разговора с тем, кого никто больше не слышит.
   – А вот грубить не надо, – обиженно произнес Достаб.
   – Это я не тебе, – пояснил Брута.
   – А кому? Черепахе? – язвительно спросил Достаб.
   Брута выглядел виноватым.
   – Моя старуха-мать тоже иногда разговаривала с гербилом, – продолжал Достаб. – Домашние животные прекрасно снимают стрессы. Ну и чувство голода, разумеется.
   – Этот человек врет, – вмешался Ом. – Я могу читать его мысли.
   – Можешь?
   – Что могу? – переспросил Достаб и косо посмотрел на Бруту. – А если ты даже и не съешь ее, будет чем занять время. Ехать-то долго.
   – Ехать куда?
   – В Эфеб. С тайной миссией. Будут какие-то переговоры с безбожниками.
   В принципе, Брута ничему не удивился. В замкнутом мирке Цитадели новости распространялись, как лесной пожар после засухи.
   – А, – безразлично откликнулся он. – Ты об этом.
   – Говорят, сам Б’ей Реж едет, – добавил Достаб. – И еще этот, как его, сирый кардинал.
   – Дьякон Ворбис – очень милый человек, – возразил Брута. – Он был очень добр ко мне, даже попить дал.
   – Не может быть… Впрочем, это не важно. Лично я против него ничего не имею, – поспешил заверить юношу Достаб.
   – Почему ты до сих пор разговариваешь с этим идиотом? – влез Ом.
   – Он… мой друг, – ответил Брута.
   – Жаль, у меня нет такого друга, – мечтательно промолвил Достаб, посчитав, что слова были обращены к нему. – С такими друзьями врагов у тебя просто не будет. Может, ты возьмешь кишмиш в сахаре? Или леденцов-напалочников?
 
   В опочивальне Бруты спали еще двадцать три послушника – поскольку иерархи церкви придерживались твердого убеждения, что отдельные опочивальни поощряют греховность. Человеку неискушенному данное утверждение могло показаться весьма и весьма спорным, потому что, если как следует поразмыслить, самые разнообразные грехи более присущи как раз компании. Однако эти самые размышления и считались наистрашнейшим грехом. Люди, предоставленные самим себе, рано или поздно начинают предаваться глубоким раздумьям, тогда как всем известно, что глубокие раздумья приостанавливают рост. И одной из причин такой приостановки является отрубание ваших ног.
   Поэтому Брута был вынужден удалиться в сад – под аккомпанемент божественных воплей, доносящихся из его кармана, куда Великий Бог Ом был засунут вместе с мотком шпагата, садовыми ножницами и пригоршней семян.
   Наконец Великого Бога вытащили.
   – Послушай, – сказал Брута, – пользуясь удобной возможностью, хочу сообщить тебе, что я был избран для выполнения крайне важного задания. Я отправляюсь в Эфеб на переговоры с безбожниками. И меня выбрал сам дьякон Ворбис. Он – мой друг.
   – А кто он такой?
   – Главный эксквизитор. Обеспечивает… надлежащее поклонение тебе.
   Ом уловил нерешительность в голосе Бруты и сразу вспомнил решетку. И творившееся под ней…
   – Он пытает людей, – холодно заметила черепашка.
   – Нет, нет! Этим занимаются инквизиторы. Их можно только пожалеть, потому что, как рассказывал брат Нюмрод, они работают очень много и за низкую плату. Нет, эксквизиторы просто… решают вопросы. Как говорит брат Нюмрод, нет инквизитора, который не мечтал бы стать эксквизитором. Вот почему они готовы работать в любое время. Иногда они работают по нескольку дней подряд и даже не спят.
   – Пытки… – задумчиво пробормотал Великий Бог.
   Нет, такой человек, как тот, которого он видел в саду, не станет марать руки ножом. Предоставит заниматься этим другим людям. У Ворбиса другие методы.
   – Они избавляют людей от скверны и ереси, – пояснил Брута.
   – Но люди… не всегда… выживают в процессе?
   – Это не имеет значения, – убежденно произнес Брута. – То, что происходит с нами в этой жизни, в действительности все это нереально. Да, иногда бывает немножко больно, но это неважно. Зато после смерти ты значительно меньше времени проведешь в преисподней.
   – А если эксквизиторы ошибаются? – спросила черепашка.
   – Они не могут ошибаться, – возразил Брута. – Их направляет рука… твоя рука… твоя передняя нога… вернее, твоя лапка…
   Черепашка мигнула единственным глазом. Она вспомнила жар солнца, свою беспомощность и лицо человека, наблюдавшего за происходящим не с жестокостью, нет, куда хуже – с интересом. Кто-то наблюдает за чьей-то смертью только для того, чтобы узнать, сколько времени займет весь процесс. Это лицо Ом никогда не забудет. И разум, стальной сгусток разума.
   – И все-таки, предположим, они ошибутся, – продолжала настаивать черепашка.
   – Я не слишком силен в теологии, – ответил Брута, – но в завете Урна все объяснено предельно ясно. Эти люди хоть в чем-то да виноваты, иначе ты, в своей мудрости, не направил бы к ним квизицию.
   – Правда? – Ом продолжал вспоминать то лицо. – Значит, они сами виноваты в том, что их пытают? И я действительно так сказал?
   – «В жизни нас судят по тому, какие мы в смерти…» Урн Третий, глава VI, стих 56. Бабушка рассказывала мне, что после смерти люди предстают перед тобой, и они должны пересечь ужасную пустыню, а ты взвешиваешь их сердца на каких-то весах, – промолвил Брута. – Если сердце человека тяжелее перышка, ты отправляешь грешника в ад.
   – Вот те на, – удивилась черепашка, а потом добавила: – Парень, а тебе не приходило в голову, что я не могу заниматься всем этим и одновременно бродить здесь с панцирем на спине?
   – Ты можешь делать все, что захочешь, – возразил Брута.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента