Пратчетт Терри. Мелкие боги

   – …Очисти колодец в нашей деревне, который полон…
   – Так вам и надо!
   Бум…
   – …Каждый год налетает саранча, и…
   – Обещаю, если только…
   Бум…
   – …Пропал в море пять месяцев назад…
   – …Хватит меня пинать!
   Черепашка приземлилась на левый бок посреди свободного, залитого солнцем пятачка.
   Сразу попав в поле зрения…
   Большую часть жизни животного занимает распознавание образов – форм охотника и добычи. Лес, на взгляд существа случайного, остается обычным лесом, но для голубки этот лес – ничего не значащий расплывчатый зеленый фон, а вот на переднем плане у нее – сидящий на ветке дерева сокол, которого вы совершенно не заметили. Для крохотной точки парящего в высоте канюка вся панорама мира – серый туман, значение имеет лишь добыча, которая пытается укрыться в траве.
   Сидевший на священных рогах орел взлетел в небо.
   К счастью, благодаря той же самой связи, которая возникает между охотником и жертвой, черепашка в ужасном предчувствии вовремя подняла свой единственный глаз.
   Орлы – существа достаточно целеустремленные. Если им в голову втемяшилась мысль об обеде, она останется там, пока не будет удовлетворена.
 
   Двое божественных легионеров охраняли покои Ворбиса. На Бруту они посмотрели косо, словно в поисках предлога наброситься на потенциального мятежника.
   Тщедушный седой монах отворил дверь, провел Бруту в маленькую, бедно обставленную комнатку и многозначительно указал на табурет.
   Брута послушно сел. Монах исчез за шторой. Брута обвел взглядом комнату, и…
   Тьма поглотила его. Однако, едва он успел пошевелиться, – рефлексы Бруты оставляли желать лучшего даже в обычных обстоятельствах, – чей-то голос у самого его уха тихо произнес:
   – Не паникуй, брат. Я приказываю тебе не паниковать.
   Лицо Бруты закрывала плотная ткань.
   – Просто кивни, мальчик.
   Брута кивнул. Ему надели на голову мешок. Каждый послушник знал об этой традиции. О ней рассказывали в опочивальнях, перед тем как заснуть. Мешок на голове нужен затем, чтобы инквизиторы не знали, кого пытают…
   – Молодец. А сейчас мы перейдем в другую комнату. Ступай осторожно.
   Чьи-то руки подняли его с табурета и куда-то повели. Сквозь туман непонимания он почувствовал мягкое прикосновение шторы, затем ощутил под ногами ступени, по которым спустился в помещение с засыпанным песком полом. Руки крутанули его несколько раз, твердо, но беззлобно, а затем потащили по коридору. Прошуршала еще одна штора, после чего его охватило необъяснимое ощущение, что он оказался в какой-то просторной зале.
   Только потом, много позже, Брута осознал: страха не было. Мешок надели ему на голову в покоях главы квизиции, а он даже не подумал испугаться. Потому что у него была вера.
   – За твоей спиной стоит стул. Садись.
   Брута сел.
   – Можешь снять мешок.
   Брута повиновался.
   И прищурился от яркого света.
   В дальнем конце комнаты на табуретах, каждый из которых охранялся двумя божественными легионерами, сидели три фигуры. Брута сразу же узнал орлиное лицо дьякона Ворбиса, по одну сторону от него сидел коренастый мужчина, по другую – какой-то толстяк, но не крепкого телосложения, как сам Брута, а настоящая бочка с салом. Все трое были облачены в простые серые рясы.
   Раскаленных щипцов нигде поблизости видно не было. Как и острых ланцетов.
   Все пристально смотрели на него.
   – Послушник Брута? – уточнил Ворбис.
   Брута кивнул.
   Ворбис усмехнулся – так усмехаются очень умные люди, подумав о чем-то не слишком смешном.
   – Еще настанет тот день, когда мы будем называть тебя братом Брутой… – сказал он. – Или даже отцом Брутой? Впрочем, как мне кажется, это чересчур. Лучше этого избежать. Думаю, нам следует сделать все возможное, чтобы ты как можно скорее стал поддьяконом Брутой. Твое мнение?
   У Бруты не было никакого мнения. Он лишь смутно понимал, что сейчас обсуждается его продвижение по службе, но разум словно отключился.
   – Впрочем, достаточно об этом, – промолвил Ворбис с легким раздражением человека, понимающего, что основная часть работы в этом разговоре ложится на его плечи. – Узнаешь ли ты просвещенных отцов, что сидят слева и справа от меня?
   Брута покачал головой.
   – Прекрасно. У них имеются к тебе кое-какие вопросы.
   Брута кивнул.
   Толстяк слегка наклонился вперед.
   – У тебя есть язык, мальчик?
   Брута кивнул, потом, вдруг подумав, что этого недостаточно, предъявил свой язык для осмотра.
   Ворбис предостерегающе положил ладонь на руку толстяка.
   – Очевидно, наш молодой друг пребывает в благоговейном страхе, – мягко пояснил он и улыбнулся юноше. – Но, Брута, отбрось свой страх, прошу тебя, я хочу задать тебе несколько вопросов. Понимаешь меня?
   Брута кивнул.
   – Перед тем как тебя сюда привели, несколько секунд ты находился в приемной. Опиши ее.
   Брута тупо смотрел на него. Но турбины памяти уже пришли в движение без всякого его участия, и в переднюю часть мозга потоком хлынули слова.
   – Комната примерно три квадратных метра. С белыми стенами. Пол усыпан песком, только в углу у двери видны каменные плиты. На противоположной стене окно, на высоте примерно двух метров. На окне – решетка из трех прутьев. Табурет на трех ногах. Святая икона пророка Урна на стене, вырезана из афации, с серебряным окладом. На нижнем левом углу рамы – царапина. Под окном на стене – полка. На полке ничего нет, кроме подноса.
   Ворбис скрестил длинные пальцы под орлиным носом.
   – А на подносе? – спросил он.
   – Прошу прощения, господин?
   – Что было на подносе, сын мой?
   Изображения закрутились перед глазами Бруты.
   – На подносе был наперсток. Бронзовый наперсток. И две иголки. Тонкий шнур с узлами. С тремя узлами. А еще на подносе лежали девять монет. Серебряная чаша с узором из листьев афации. Длинный кинжал. Стальной, как мне кажется, с черной рукояткой, семигранный. Клочок черной ткани. Перо и грифельная доска…
   – Опиши монеты, – пробормотал Ворбис.
   – Три из них были цитадельскими центами, – не задумываясь ответил Брута. – Две с рогами, одна с короной о семи зубцах. Четыре монеты – очень маленькие и золотые. На них была надпись, которая… Ее я прочитать не могу, но, если мне дадут перо и пергамент, думаю, я мог бы попробовать…
   – Это какая-то шутка? – спросил толстяк.
   – Уверяю, – произнес Ворбис, – мальчик имел возможность видеть комнату не более секунды. А другие монеты, Брута? Расскажи нам о них.
   – Другие монеты были большими. Бронзовыми. То были эфебские дерехмы.
   – Откуда ты знаешь? Они достаточно редки в Цитадели.
   – Я видел их однажды, о господин.
   – И когда же?
   Лицо Бруты исказилось от напряжения.
   – Я не совсем уверен… – наконец выдавил он.
   Толстяк торжествующе посмотрел на Ворбиса.
   – Ха!
   – Кажется… – сказал Брута. – Кажется, это было днем… или утром. Скорее всего, около полудня. Третьего грюня в год Изумленного Жука. В нашу деревню пришли торговцы и…
   – Сколько лет тебе тогда было? – перебил Ворбис.
   – Три года без одного месяца, господин.
   – Этого не может быть! – воскликнул толстяк.
   Брута пару раз открыл и закрыл рот. Почему этот толстяк так говорит? Его же там не было!
   – А ты не ошибаешься, сын мой? – уточнил Ворбис. – Сейчас ты почти взрослый человек… Семнадцати, восемнадцати лет? Вряд ли ты мог настолько четко запомнить чужеземную монету, которую видел мимолетно целых пятнадцать лет назад.
   – Нам кажется, ты все это придумываешь, – подтвердил толстяк.
   Брута промолчал. Зачем что-то придумывать, если все находится в голове?
   – Неужели ты помнишь все, что когда-либо с тобой происходило? – спросил коренастый мужчина, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора.
   Брута был рад его вмешательству.
   – Нет, господин, не все. Но почти.
   – Ты что-то забываешь?
   – Э… Да. Кое-что я никак не могу вспомнить…
   Брута слышал о забывчивости, но с трудом представлял, что это такое. Однако в его жизни случались моменты – особенно это касалось самых первых ее лет, – когда не было… ничего. Однако это не память стерлась, нет, то были огромные запертые комнаты в особняке, построенном сплошь из воспоминаний. События не были забыты, ибо в таком случае запертые комнаты сразу прекратили бы свое существование, просто эти комнаты кто-то… запер.
   – Расскажи нам о своем самом раннем воспоминании, сын мой, – ласково попросил Ворбис.
   – Я увидел яркий свет, а потом кто-то меня шлепнул, – ответил Брута.
   Все трое тупо уставились на него. Обменялись взглядами. Сквозь мучительный страх до сознания Бруты донеслись отрывки ведущегося шепотом обсуждения.
   – …А что мы теряем?.. Безрассудство, возможно, это все происки демонов… Но ставки слишком высоки… Любая случайность, и мы пропали…
   И так далее.
   Брута оглядел комнату.
   Обстановке в Цитадели никогда не придавали особого значения. Полки, табуреты, столы… Среди послушников ходили слухи, что у жрецов, занимавших в иерархии высшие посты, мебель вся сделана из золота, но в этой комнате Брута ничего подобного не обнаружил. Обстановка была такой же строгой и простой, как и в комнатах послушников, хотя строгость эта была… более пышной, если можно так выразиться. Здесь царила не вынужденная скудность, а скорее умышленная пустоватость.
   – Сын мой?
   Брута поспешно повернулся.
   Ворбис посмотрел на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстяк пожал плечами.
   – Брута, – сказал Ворбис, – возвращайся к себе в опочивальню. Перед твоим уходом слуга даст тебе поесть и попить. Завтра на рассвете явишься к Вратам Рогов, ты отправляешься со мной в Эфеб. Ты что-нибудь слышал о делегации в Эфеб?
   Брута покачал головой.
   – Возможно, ты и не должен был о ней слышать, – кивнул Ворбис. – Мы едем туда, чтобы обсудить с тамошним тираном кое-какие политические вопросы. Понимаешь?
   Брута снова покачал головой.
   – Хорошо, очень хорошо. Кстати, Брута?..
   – Да, господин?
   – Об этой встрече ты должен забыть. Ты никогда не был в этой комнате. И нас здесь не видел.
   Брута в изумлении уставился на Ворбиса. Ерунда какая-то… Нельзя же захотеть – и забыть! Некоторые вещи забываются сами – ну, те, что хранятся в запертых комнатах, – но это происходит по воле какого-то непонятного для него механизма. Что имел в виду этот человек?
   – Хорошо, господин, – послушно откликнулся Брута.
   Ему показалось, что так будет проще.
 
   Богам не к кому обратиться за помощью, и, если ты сам бог, никому ты не помолишься.
   Вытянув шею и торопливо перебирая неуклюжими лапками, Великий Бог Ом мчался к ближайшей статуе. Статуя оказалась им самим, только в виде топчущего безбожника быка, но это не утешало.
   В любое мгновение орел мог прекратить кружиться и камнем пасть на жертву.
   Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой унаследовал целый мешок инстинктов, большинство из которых крутились вокруг ужасного страха перед существом, нашедшим способ обедать черепахами.
   Богам не к кому обратиться за помощью.
   Ом никогда не думал, что окажется в подобной ситуации.
   Но каждое живое существо порой нуждается в дружеской поддержке.
   – Брута!
 
   Брута был не слишком уверен в своем ближайшем будущем. Дьякон Ворбис явно отстранил его от занятий, а поэтому занять остаток дня было абсолютно нечем.
   Тогда Брута снова устремился к саду. Пора было подвязывать бобы, и этот факт он воспринимал с радостью. С бобами он чувствовал себя уверенно. Они не отдавали невыполнимых приказаний, типа «а ну забудь!». Кроме того, если ему придется куда-то там уехать, прежде нужно доокучить дыни и растолковать кое-что Лю-Цзе.
   Лю-Цзе был неотъемлемой частью сада.
   Подобный человек есть в каждой организации. Он может подметать мрачные длинные коридоры, бродить среди полок на магазинных складах (и только такой человек знает, где что находится) или состоять в неоднозначных, но крайне важных и запутанных отношениях с котельной. Этого человека знают все до единого, ходят слухи, что он работал здесь всегда. А еще никто не имеет ни малейшего представления, куда подобные люди деваются, когда их нет там… ну, там, где они обычно находятся. Лишь иногда тот, кто понаблюдательнее всех прочих (научиться наблюдательности совсем не так трудно, как говорят), вдруг останавливается и задумывается о странном работнике… чтобы в следующее мгновение заняться чем-нибудь другим.
   Лю-Цзе плавно передвигался из сада в сад вокруг всей Цитадели – и при этом он практически не интересовался растениями, что было, мягко говоря, необычным. Он занимался почвой, навозом, перегноем, компостом, глиной, песком и пылью, а также средствами их перемещения с места на место. Обычно он работал метлой или ворочал кучи. Но как только кто-то сажал в одну из вышеперечисленных субстанций семена, Лю-Цзе мигом терял к ней всякий интерес.
   Когда появился Брута, Лю-Цзе разравнивал дорожки граблями. У него это получалось очень и очень неплохо. После Лю-Цзе оставалась рубчатая поверхность и плавные мягкие повороты. Брута всегда чувствовал себя чуть-чуть виноватым, шагая по такой дорожке.
   Они с Лю-Цзе почти не общались, потому что от слов тут ничего не зависело. Старик лишь кивал и улыбался однозубой улыбкой.
   – Я на какое-то время уеду, – громко и отчетливо произнес Брута. – Наверное, в сад пришлют кого-нибудь другого, но кое-что тут нужно обязательно сделать…
   Кивок, улыбка. Старик терпеливо шел следом по грядкам, пока Брута объяснял ему насчет бобов и овощей.
   – Ты понял? – спросил он после десяти минут сплошных объяснений.
   Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, манящий жест.
   – Что?
   Кивок, улыбка, манящий жест. Кивок, улыбка, манящий жест, улыбка.
   Лю-Цзе боком продвигался в дальний конец обнесенного стеной сада, где хранились его любимые компостные кучи, груды цветочных горшков и другие косметические садовые средства. Как подозревал Брута, старик и спал здесь же.
   Кивок, улыбка, манящий жест.
   Рядом с вязанкой из бобовых стеблей стоял небольшой столик.
   Он был застелен соломенной циновкой, на которой стояли с полдюжины остроконечных камней, каждый высотой не более фута.
   Вокруг камней через равные промежутки были установлены палочки. Тонкие щепочки заслоняли от солнца одни участки, тогда как маленькие зеркала отбрасывали солнечный свет на другие. Размещенные под разными углами бумажные конусы направляли ветер в определенные точки.
   Брута никогда не слышал об искусстве бонсай, особенно применительно к камням.
   – Они… Очень красиво, – неуверенно произнес он.
   Кивок, улыбка, маленький камень в руке, улыбка, возьми, возьми.
   – Не, я не могу принять…
   Возьми, возьми. Ухмылка, кивок.
   Брута взял крошечный камень, похожий на небольшую гору. Он обладал странной, нереальной тяжестью – рука ощущала вес в фунт или около этого, а мозг фиксировал тысячи очень, очень маленьких тонн.
   – Э… Спасибо. Большое спасибо.
   Кивок, улыбка, ласковый толчок в спину.
   – Камень… он как гора, только небольшая.
   Кивок, ухмылка.
   – Это что такое у него на верхушке? Неужели настоящий снег? Но…
   – Брута!
   Голова дернулась вверх, однако голос раздавался внутри ее.
   «О нет!» – Брута почувствовал себя несчастным.
   Он вернул маленькую гору Лю-Цзе.
   – Прибереги ее для меня, ладно?
   – Брута!
   «Нет, нет, все это было сном… Который приснился мне перед тем, как я стал влиятельным и разговаривал с дьяконами».
   – Какой, к черту, сон?! Помоги мне!
 
   Когда орел пролетел над Местом Сетований, молящиеся бросились врассыпную.
   Он описал круг всего в нескольких футах над землей и сел на статую Великого Ома, Топчущего Безбожников.
   Птица была великолепной, золотисто-коричневой и с желтыми глазами, взирающими на толпу с явным пренебрежением.
   – Это знамение? – спросил старик с деревянной ногой.
   – Да! Знамение! – воскликнула стоявшая рядом девушка.
   – Знамение!
   Вокруг статуи собралась толпа.
   – Сволочь это, а не знамение, – донесся откуда-то из-под ног слабый голосок, которого никто не услышал.
   – Но знамение чего? – вопросил пожилой мужчина, проживший на площади уже три дня.
   – Что значит чего? Это знамение! – воскликнул старик с деревянной ногой. – Это не должно быть знамением чего-либо. Очень подозрительный вопрос, спрашивать, чего именно это знамение…
   – Но это должно что-то знаменовать, – возразил пожилой. – Знамение обязано к чему-то относиться. Знамение чего-то. Кого, чего. Этот, как его, рождающий падёж.
   У края толпы появилась костлявая фигура, двигавшаяся словно незаметно, но с поразительной скоростью. Она была одета в джелибу пустынных племен, но несла на ремне лоток. Лоток содержал нечто зловещее, смахивающее на липкие сласти, покрытые пылью.
   – А может, это посланец от самого Великого Бога?! – воскликнула девушка.
   – Это просто долбаный орел, – раздался полный безнадежности голос откуда-то из-под бронзовых трупов, раскиданных у подножия статуи.
   – Финики? Фиги? Шербет? Святые мощи? Чудесные свежие индульгенции? Ящерицы? Леденцы-напалочники? – с надеждой в голосе вопрошал торговец с лотком.
   – А я думал, Он явится в мир в образе лебедя или быка, – произнес старик с деревянной ногой.
   – Ха! – раздался проигнорированный всеми возглас черепашки.
   – А вот я насчет этого всегда сомневался, – сказал молодой послушник, переминающийся в задних рядах толпы. – Эти лебеди… Им как-то не хватает… мужественности, что ли?
   – А может, это тебе не хватает быть забитым камнями за богохульство? – горячо парировала девушка. – Великий Бог слышит каждое произнесенное тобой непочтительное слово!
   – Ха! – раздалось из-под статуи.
   Торговец с лотком протиснулся чуть дальше.
   – Клатчская Услада? Осы в меде? Хватайте, пока холодненькие! – продолжал разоряться он.
   – Хотя здесь есть свой смысл… – произнес пожилой мужчина занудным, надоедливым голосом. – Есть в орле что-то божественное. Он ведь царь птиц!
   – Тот же индюк, только чуть покрасивше, – произнес голос из-под статуи. – И мозг размером с орех.
   – Очень благородная птица, этот орел, – произнес пожилой. – К тому же умная. Интересный факт: только орлы додумались до того, как можно съесть черепаху. И знаете, что они делают? Хватают ее, поднимают на огромную высоту и бросают на камни. Панцирь разлетается вдребезги. Поразительно!
   – В один прекрасный день, – раздался из-под статуи мрачный голос, – когда я снова буду в форме, я вернусь, и ты пожалеешь о своих словах. О, ты будешь долго жалеть. Специально ради этого я даже создам еще одно Время, чтоб ты у меня вволю нажалелся. Или… нет, я превращу в черепаху тебя. Посмотрим, как тебе это понравится. Свистящий вокруг панциря ветер, приближающаяся с каждым мгновением земля… То-то ты поразишься!
   – Как отвратительно, – нахмурилась девушка, глядя орлу прямо в глаза. – Бедная черепашка, интересно, что первым приходит в голову, когда тебя сбросят с такой ужасной высоты?
   – Ваш панцирь, госпожа, – ответил Великий Бог Ом, стараясь забиться подальше под бронзовый выступ.
   Человек с лотком выглядел удрученным.
   – Знаете что? – вопросил он. – Два пакета засахаренных фиников по цене одного. Ну, что скажете? Учтите, только ради вас, я, можно сказать, руку себе отрубаю.
   Девушка взглянула на лоток.
   – Да у тебе там все в мухах!
   – Ошибаетесь, госпожа, это смуродина.
   – Так почему же она разлетается? – не сдавалась девушка.
   Торговец опустил взгляд и тут же вновь вскинул глаза на девушку.
   – О чудо! Свершилось чудо! – воскликнул он, взмахнув руками. – Воистину грядет время чудес!
   Орел нетерпеливо переступил с лапы на лапу.
   В людях он видел лишь движущиеся предметы пейзажа, которые в сезон выпаса овец могли ассоциироваться с метко брошенными камнями, когда он пытался стащить новорожденного ягненка, и которые в других ситуациях были такими же незначительными, как те же кусты и скалы. Но он никогда не подлетал настолько близко к такому количеству людей. Его свирепый взгляд беспрестанно скользил из стороны в сторону.
   В этот момент у дворца взревели трубы.
   Орел дико заозирался, крошечный мозг хищника не справлялся с резкой перегрузкой.
   Взмахнув крыльями, орел сорвался со статуи. Верующие, отпихивая друг друга, бросились врассыпную, когда он опустился почти до каменных плит, а потом величественно поднялся к башням Великого Храма и раскаленному солнцем небу.
   В очередной раз не устояв перед дыханием Великого Бога (во всяком случае, жрецы уверяли, что роль привратника исполняет сам Ом), бронзовые двери Великого Храма, каждая весом в сорок тонн, распахнулись – тяжеловесно, но абсолютно бесшумно. Со спецэффектами здесь все было в порядке.
 
   Огромные сандалии Бруты шлепали и шлепали по каменным плитам.
   Бег всегда давался Бруте с огромным трудом: колени практически не работали, зато стопы молотили по земле, словно гребные колеса.
   Нет, это уже слишком. Сначала какая-то черепаха заявляет, что она – Великий Бог, чушь несусветная, но откуда этой рептилии столько известно?.. Потом Бруту допрашивает святая квизиция. Ну, или не совсем допрашивает. В любом случае все прошло не так болезненно, как он мог предполагать.
   – Брута!
   На площади, обычно заполненной шепотом тысяч и тысяч молящихся, царила тишина. Все паломники повернулись лицом к храму.
   Брута, мозг которого уже закипал от такого количества разных событий, упорно протискивался сквозь внезапно замолкшую толпу…
   – Брута!
   У каждого человека имеется амортизатор реальности.
   Хорошо известен тот факт, что девять десятых человеческого мозга никак не используются, но, как и большинство хорошо известных фактов, данное утверждение совершенно не соответствует действительности. Даже самый тупой Создатель не стал бы утруждать себя и набивать голову человека несколькими фунтами серой каши, единственным предназначением которой было бы, к примеру, служить деликатесом для туземцев, населяющих всяческие затерянные долины. Нет, мозг используется весь. И одной из его функций является превращение чудесного в обыденное и необычного в обычное.
   Иначе при виде всех тех чудес, которыми так насыщена повседневная жизнь, люди вечно ходили бы с идиотскими улыбочками на лицах – скалясь, словно те самые туземцы, на которых власти иногда устраивают облавы с целью скрупулезной проверки содержимого их пластиковых теплиц. Люди часто восклицали бы «Вау!». И никто бы не работал.
   Богам очень не нравится, когда люди не работают. Люди должны быть постоянно чем-то заняты, в противном случае они могут начать думать.
   Якобы недействующая часть мозга существует только для того, чтобы оградить людей от ненужных мыслей. И действует она весьма эффективно. Она способна заставить человека испытать неподдельную скуку при виде самого настоящего чуда.
   Как раз сейчас вовсю работала именно эта часть мозга Бруты.
   Поэтому он не сразу заметил, что уже протиснулся сквозь последние ряды людей и выбежал на середину широкого прохода… Однако тут его угораздило оглянуться, и он узрел приближающуюся процессию.
   Проведя вечернюю службу, вернее покивав на ней, пока капеллан проводил эту службу за него, – в общем, после долгих и тяжких трудов сенобиарх возвращался в свои апартаменты.
   Брута крутнулся на месте в поисках путей бегства. Но тут рядом раздался чей-то кашель, и он узрел разъяренные лица пары младших иамов, а затем несколько изумленное и по-стариковски благожелательное лицо самого сенобиарха.
   Старик автоматически поднял руку, чтобы благословить Бруту знаком святых рогов, однако не успел, поскольку двое божественных легионеров со второй попытки подняли послушника под локти, убрали с пути процессии и зашвырнули в толпу.
   – Брута!
   Брута перебежал через площадь к статуе и прислонился к бронзе, с трудом переводя дыхание.
   – Я попаду в ад, – пробормотал он. – На веки вечные.
   – Да всем плевать на это. А теперь… унеси меня отсюда!
   Сейчас на него никто не обращал ни малейшего внимания. Все наблюдали за процессией. Одно наблюдение за ней считалось святым деянием. Брута опустился на колени и заглянул под фигуры, разбросанные у основания статуи.
   Оттуда на Бруту уставился единственный глаз-бусинка.
   – Как ты сюда забрался?
   – Был хороший стимул, – ответила черепашка. – Клянусь чем угодно, когда я обрету былую форму, орлы подвергнутся значительной реконструкции.
   – А что собирался сделать с тобой орел?
   – Унести в гнездо и угостить там обедом, – огрызнулась черепашка. – А по-твоему, что он собирался сделать?
   Черепашка замолчала, поняв тщетность использования сарказма в присутствии Бруты. С таким же успехом можно было попытаться сокрушить крепостную стену меренгами.
   – Он хотел меня съесть, – терпеливо пояснила она.
   – Но ты же – черепаха!
   – Я – твой Бог!
   – Но в виде черепахи, по крайней мере в настоящее время. Я имею в виду, ну, у тебя есть панцирь и всякое такое…
   – Панцирь орлов не останавливает, – мрачно произнесла черепашка. – Они хватают тебя, поднимают на несколько сотен футов, а потом… отпускают.
   – Бр-р-р.
   – Нет. Больше похоже на… хрусть-шлеп. А ты думаешь, каким образом я здесь оказался?