Пратчетт Терри. Мелкие боги

   Брута вдруг замолчал. Да нет, все верно, рога точно были, он же видел статуи и священные иконы. Они не могут врать.
   – Никогда не встречал подобного урода, – ответил мелкий бог Ом.
   – Ну, может, он был чуть меньше ростом, – уступил Брута.
   – Урн, Урн… – задумчиво повторила черепашка. – Нет… Нет… Не могу сказать, что…
   – Он утверждает, что ты говорил с ним из огненного столба, – добавил Брута.
   – Ах этот Урн… – облегченно произнесла черепашка. – Из огненного столба. Ну да.
   – И ты продиктовал ему Книгу Урна, – продолжал Брута, – которая содержит Указания, Введения, Отречения и Наставления. Всего сто девяносто три главы.
   – А вот этого я не припомню, – с сомнением откликнулась черепашка. – Если б я кому-то надиктовал сто девяносто три главы, то, думаю, всяк запомнил бы такое…
   – Что же ты тогда сказал ему?
   – Ну, просто крикнул: «Эй, смотри, как я умею!»
   Брута не сводил глаз со смущенной, если такое вообще возможно, черепашки.
   – Что пялишься? Богам тоже нужно время от времени расслабляться, – огрызнулась она.
   – Сотни тысяч людей проживают свои жизни согласно Отречениям и Наставлениям! – прорычал Брута.
   – Я же им этого не запрещаю, – парировал Ом.
   – Если ты ему ничего не диктовал, то кто тогда это был?
   – Мне-то откуда знать? Повторяю, я – не всеведущ!
   Брута дрожал от ярости.
   – А пророк Бездон? Он что, тоже получил свои Кодициллы от случайного прохожего?
   – Ну, во всяком случае, не от меня…
   – Они были написаны на свинцовых плитах высотой десять футов!
   – И это, по-твоему, означает, что такое мог сотворить только я?! Ну да, у меня всегда под рукой тонна-другая свинцовых плит на тот случай, если встречу кого в пустыне.
   – Что? Если их ему дал не ты, то кто же?
   – Понятия не имею. И почему я должен это знать? Я не могу быть везде одновременно!
   – Но ты же вездесущ.
   – Кто сказал?
   – Пророк Хашими!
   – Никогда не встречал такого!
   – Да? Что? То есть это не ты дал ему Книгу Сотворения?
   – Какую такую Книгу Сотворения?
   – Ты что, не знаешь?
   – Нет.
   – Тогда кто дал ее ему?
   – Не знаю! Может, он сам ее написал!
   Брута в ужасе закрыл рот ладонью.
   – Это ве бохофульфо.
   – Что?
   – Я сказал, что это же богохульство!
   – Богохульство? Как я могу богохульствовать, если я сам бог?
   – Я тебе не верю.
   – Ха! Хочешь схлопотать еще одну молнию?
   – И ты называешь это молнией?
   Брута весь покраснел, его била дрожь. Черепашка печально повесила голову.
   – Хорошо, согласен. Признаю, молния получилась не слишком убедительной, – сказала она. – Но если бы я чувствовал себя лучше, от тебя осталась бы лишь пара дымящихся сандалий. – Черепашка выглядела совсем жалкой. – Не понимаю… Ничего подобного никогда со мной не происходило. Я намеревался стать на недельку-другую гигантским белым быком, а в результате на целых три года застрял в облике черепахи. Почему? Я не знаю, а предполагается, что я знаю все. По крайней мере, если верить твоим пророкам, с которыми я якобы встречался. Да со мной вообще отказывались говорить! Я пытался обращаться к козопасам, еще к кому-то, но меня просто не замечали! Я даже начал подумывать, что я – черепаха, которой пригрезилось, будто она – бог. Настолько плохо мне было.
   – Возможно, все так и есть, – сказал Брута.
   – Твои ноги распухнут и уподобятся стволам деревьев! – рявкнула черепашка.
   – То есть… то есть, – перебил Брута, – ты утверждаешь, что пророки… это обычные люди, которые что-то там написали?!
   – Ну да!
   – И ты им ничего не говорил?
   – Говорил, наверно, – откликнулась черепашка. – За последние несколько лет я столько всего забыл…
   – Но если ты ползал в виде черепахи, кто ж тогда слушал обращенные к тебе молитвы? Кто принимал жертвоприношения? Кто судил мертвых?
   – Не знаю, – ответила черепашка. – А раньше кто всем этим занимался?
   – Ты!
   – Да?
   Брута заткнул уши пальцами и открыл их только на третьем стихе «Безбожники, Убойтесь Гнева Омьего».
   Через пару минут черепашка высунула голову из панциря.
   – Послушай, – сказала она, – а сжигая безбожников… вы им тоже что-то поете?
   – Нет!
   – Слава мне. Они умирают без мучений. Можно я кое-что скажу?
   – Если ты еще хоть раз поставишь под сомнение мою веру…
   Черепашка замолчала. Ом покопался в своей увядающей памяти. Потом провел по земле лапкой.
   – Я помню день… Солнечный летний день… Тебе было… тринадцать…
   Бесстрастный тоненький голос говорил монотонно. От удивления рот Бруты открывался все шире и шире.
   – Откуда тебе это известно? – наконец спросил он.
   – Ты ведь веришь в то, что Великий Бог Ом следит за всеми твоими поступками?
   – Ты – черепаха, ты не мог…
   – Незадолго до того, как тебе исполнилось четырнадцать, твоя бабушка выпорола тебя за то, что ты украл сливки из кладовой, хотя ты этого не делал. Она заперла тебя в твоей комнате, а ты пробормотал ей вслед: «Чтоб ты…»
 
   «Должно явиться знамение, – думал Ворбис. – Знамение всегда является, главное – знать, куда смотреть. Пути Господа неисповедимы, но мудрец умеет сделать так, чтобы Бог повстречал его на Своем пути».
   Он шел по Цитадели. Ворбис каждый день обходил нижние уровни, но, разумеется, всегда в разное время, и всякий раз он следовал другим маршрутом. Одним из удовольствий в жизни – по крайней мере, из более или менее понятных нормальным людям – Ворбис находил рассматривание лиц скромных членов духовенства, когда священнослужители, ничего не подозревая, выныривали из-за угла и сталкивались лицом к подбородку с дьяконом святой квизиции Ворбисом. За этим всегда следовал судорожный вдох, свидетельствующий о нечистой совести. Ворбис любил выявлять и искоренять всякую нечистую совесть. Впрочем, какая совесть никогда не страдала виной? А вина – это смазка, при помощи которой вращаются колеса власти.
   Он вышел из-за угла и увидел на противоположной стене грубое изображение овала с грубыми лапками и еще более грубыми головой и хвостом.
   Ворбис улыбнулся. В последнее время таких изображений становилось все больше. Пусть ересь нагноится, пусть выйдет на поверхность, как нарыв. Ворбис умел управляться с ланцетом.
   За этими раздумьями он прошел нужный поворот и вдруг очутился на солнце.
   На мгновение ему показалось, будто он заблудился, несмотря на доскональное знание всех темных закоулков Цитадели. Он стоял посреди одного из обнесенных стеной огородов. Окружая со всех сторон ухоженный лоскут высокой декоративной клатчской пшеницы, тянулись ввысь красно-белые цветы бобов, а между бобовыми грядками на пыльной почве жарились на солнечном свету нежные дыни. В обычных обстоятельствах Ворбис не преминул бы отметить и одобрить столь эффективное использование земли, но в обычных обстоятельствах он не увидел бы пухлого молодого послушника, катающегося в пыли с заткнутыми пальцами ушами.
   Некоторое время Ворбис смотрел на паренька, а потом тронул его носком сандалии.
   – Что мучает тебя, сын мой?
   Брута открыл глаза.
   Из всех высших церковных чинов в лицо он знал лишь пару человек. Даже сенобиарх был для него далеким мутным пятном в толпе. Но эксквизитора Ворбиса знали все без исключения. Что-то в его облике внедрялось в ваше подсознание в первые же дни после прихода в Цитадель. Бога по привычке лишь боялись, в то время как Ворбис внушал людям сущий ужас.
   Брута потерял сознание.
   – Как все странно… – задумчиво промолвил Ворбис.
   Его заставило оглянуться какое-то необычное шипение.
   Рядом со своей ногой он увидел маленькую черепаху. Задрав свою головку, она старалась отползти назад и шипела, будто чайник.
   Ворбис поднял рептилию и внимательно осмотрел со всех сторон, а потом выбрал участок огорода на самом солнцепеке и положил черепашку на спину. Подумав еще немного, он взял с цветочной клумбы пару камушков и подложил их под панцирь так, чтобы рептилия не смогла перевернуться.
   Ворбис считал, что нельзя упускать ни малейшей возможности пополнить свои эзотерические знания, а потому решил про себя обязательно заглянуть сюда несколькими часами позже и посмотреть, как движется процесс, – если, конечно, работа позволит.
   Затем Ворбис вновь обратил свое внимание на Бруту.
 
   Есть своя преисподняя для богохульников. Своя – для людей, оспаривающих законную власть. Несколько разных преисподних для врунов. Возможно даже, существует своя преисподняя для маленьких мальчиков, которые некогда желали своей бабушке смерти. В общем, всяких преисподних хватает – самых разнообразных, на любой вкус.
   А еще существует следующее определение вечности: это промежуток времени, определенный Великом Богом Омом для того, чтобы каждый успел получить заслуженное наказание.
   Чего-чего, а преисподних у омниан хватало.
   В данный момент Брута проходил через все из них по очереди.
   Брат Нюмрод и брат Ворбис внимательно наблюдали, как он мечется по кровати, словно выброшенный на берег кит.
   – Это все солнце, – сказал Нюмрод. Он почти отошел от первоначального шока, который испытал, подняв глаза и увидев перед собой эксквизитора. – Бедный парнишка целый день работал на огороде. Это должно было случиться.
   – А наказывать ты его пробовал? – поинтересовался брат Ворбис.
   – Должен признаться, пороть молодого Бруту все равно что стегать матрас, – ответил Нюмрод. – Он, конечно, дерет глотку, кричит что-то, но, как мне кажется, только для того, чтобы продемонстрировать усердие. Очень усердный и прилежный паренек. Это о нем я как-то упоминал.
   – Выглядит не слишком сообразительным.
   – Так оно и есть, – признал Нюмрод.
   Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерную сообразительность послушника вряд ли стоит считать счастливым даром. Иногда ее можно направить во славу Ома, но зачастую она становится причиной… нет, не неприятностей, потому что Ворбис точно знал, как следует поступать с излишней сообразительностью, просто не любил выполнять дополнительную ненужную работу.
   – Тем не менее ты утверждал, что наставники о нем весьма высокого мнения, – продолжил он.
   Нюмрод пожал плечами.
   – Очень послушный паренек, – пояснил он. – Кроме того, у него такая память…
   – Какая память?
   – Слишком хорошая, – сказал Нюмрод.
   – У него хорошая память?
   – Хорошая не то слово – великолепная. Он знает наизусть все Семи…
   – Гм-м? – вопросил Ворбис.
   Нюмрод почувствовал на себе взгляд дьякона.
   – Идеальная, если хоть что-то может быть идеальным в этом самом неидеальном из миров, – пробормотал он.
   – Значит, начитанный юноша… – подытожил Ворбис.
   – Э… Не совсем так, – поправил его Нюмрод. – Он не умеет читать. Ни читать, ни писать.
   – А, ленивый юноша…
   Дьякон был не из тех людей, которые любят изъясняться двусмысленностями. Нюмрод несколько раз открыл и закрыл рот, подбирая правильные слова.
   – Нет, – выдавил он наконец. – Паренек старается. В этом мы абсолютно уверены. Просто, как нам кажется, он не способен… не может понять связь между звуками и буквами.
   – Ну хоть за это вы его наказывали?
   – Наказание никаких плодов не принесло.
   – Как же тогда он выбился в способные ученики?
   – Он слушает, – ответил Нюмрод.
   Никто не умел слушать так, как Брута. Вот почему учить его было трудно. Словно… словно ты оказывался в огромной пещере и все произносимые тобой слова бесследно исчезали в безбрежных глубинах головы Бруты. Незнакомые с Брутой наставники могли начать заикаться или даже замолкали перед лицом столь полного, концентрированного впитывания каждого звука, срывающегося с их губ.
   – Он все слушает, – продолжал Нюмрод. – Все видит. И все впитывает.
   Ворбис перевел взгляд на Бруту.
   – Кроме того, я ни разу не слышал, чтобы он произнес хоть одно недоброе слово, – добавил Нюмрод. – Другие послушники иногда насмехаются над ним. Называют Тупым Быком или вроде того.
   Ворбис внимательно осмотрел похожие на окорока руки Бруты, его толстые, как стволы деревьев, ноги.
   Казалось, он глубоко задумался.
   – То есть ты утверждаешь, что он не может читать и писать, зато отличается крайней преданностью?
   – Преданностью и верностью.
   – И хорошей памятью… – пробормотал Ворбис.
   – Более чем, – подтвердил Нюмрод. – Это даже нельзя назвать памятью.
   Судя по всему, Ворбис пришел к некоему решению.
   – Как очнется, пришлешь его ко мне, – велел он.
   Нюмрод смертельно побледнел.
   – Я с ним только поговорю, – успокоил его Ворбис. – Возможно, паренек мне пригодится.
   – Слушаюсь.
   – Ведь пути Великого Бога Ома столь таинственны, столь неисповедимы…
 
   Высоко в небе. Только свист ветра в перьях.
   Орел парил на ветру и смотрел вниз на игрушечные здания Цитадели.
   Он где-то ее выронил и теперь никак не мог отыскать. Она где-то там, внизу, на этом крошечном зеленом пятнышке.
 
   Пчелы весело жужжали в бобовых цветах. Солнце немилосердно жгло панцирь Ома.
   И для черепах тоже имеется своя преисподняя.
   Он слишком устал, чтобы шевелить лапками. Но другого способа не было. Или высунуть голову как можно дальше и мотать ею в надежде перевернуться.
   Если не остается верующих в тебя, ты умираешь. Основную проблему мелких богов всегда составляли верующие. Но ты так же умираешь, когда умираешь.
   Частью мозга, не занятой мыслями о нестерпимой жаре, он воспринимал ужас и замешательство Бруты. Не следовало так поступать с пареньком… Он и не думал следить за ним. Да и какой бог станет заниматься подобной ерундой? Кого волнует, чем там заняты люди? Вера – вот что главное. Он просто заглянул пареньку в голову и извлек оттуда воспоминания, как фокусник извлекает из своего уха яйцо. Просто фокус, просто хотел произвести впечатление.
   «Я лежу на спине, становится все жарче, и скоро я умру…
   И тем не менее… и тем не менее этот поганый орел выпустил меня прямо над компостной кучей. Клоун какой-то, а не орел. Все вокруг построено из камня, на камне и в каменистой местности, а он умудрился отпустить меня над тем единственным местом, которое прекратило мой полет, но не мою жизнь. Мало того, я тут же умудрился наткнуться на самого настоящего верующего.
   Очень странно. Можно было бы принять за промысел божий, если б я сам не был богом… пусть лежащим на спине, страдающим от жары и готовящимся к смерти…»
   А этот человек, который его перевернул. Выражение его мягкого лица. Ом хорошо его запомнил. Выражение не жестокости, нет, но какого-то другого уровня существования. Выражение абсолютного, ужасного умиротворения…
   Солнце закрыл чей-то силуэт. Ом прищурился на Лю-Цзе, а тот в свою очередь взирал на рептилию с добрым, хоть и перевернутым сочувствием. А потом он взял и поставил черепашку на лапки. После чего поднял метлу и ушел, даже не оглянувшись.
   Ом, с трудом переводя дыхание, припал к земле, но затем, отдышавшись, немного повеселел.
   «И все-таки кто-то там, наверху, любит меня, – подумал он. – И этот «кто-то» – Я».
 
   Сержант Симони наконец вернулся к себе домой и только там развернул свой клочок бумаги.
   И нисколечко не удивился, увидев маленькое изображение черепахи. Ему повезло.
   Этого момента он ждал всю жизнь. Кто-то должен привести в Омнию носителя Истины, дабы он стал символом движения. И это сделает он, сержант Симони. Жаль только, Ворбиса нельзя убить.
   Нет, это должно произойти на глазах у всех.
   Перед Великим Храмом. Иначе никто не поверит.
 
   Ом ковылял по занесенному песком коридору.
   После исчезновения Бруты он немножко побездельничал. Бездельничание – это еще одно умение, которым в совершенстве владеют черепахи. Возможно даже, они мировые чемпионы в этом виде спорта.
   «От паренька никакого проку… – думал Ом. – И чего я завел разговор с каким-то несмышленым послушником?»
   Но этот тощий старик его не слышал. Как и шеф-повар. Со стариком все понятно, совсем оглох. А вот что касается повара… Ом пометил для себя: после возвращения божественной силы придумать для поваров что-нибудь этакое, особое. Он еще не знал, что в точности, но не последнюю роль в судьбе всех поваров должен был сыграть кипяток, а может, и морковке место найдется.
   Некоторое время он тешил себя мечтами о жуткой участи, ожидающей злодея-повара, но потом вдруг опомнился. Все это несбыточные мечтания. Он по-прежнему находится посреди огорода в облике черепахи. Ом прекрасно помнил, как попал сюда, и даже с ужасом взглянул на темную точку в небе, которая, как подсказывала ему память, была орлом. Следует найти более приземленный способ убраться отсюда, если, конечно, он не собирается провести следующий месяц жизни, прячась под дынным листом.
   И тут его поразила еще одна мысль. Еда! Вкусная еда!
   Вернув былое могущество, некоторое время он посвятит конструированию новых преисподних. А также выдаст на-гора парочку свежих Заповедей. Не Возжелай Мяса Черепахового. Неплохо, очень неплохо. И как это не пришло ему в голову раньше? С чувством перспективы у него всегда были проблемы.
   Если бы всего несколько лет назад он придумал заповедь вроде: «Да Отнеси Ты, Придурок, Любую Бедствующую Черепаху Туда, Куда Она Захочет, Если Ты, а Это Особо Важно, Не Орел» – вот если бы он тогда позаботился придумать что-нибудь похожее, то не находился бы сейчас в столь нелепом положении.
   Однако выхода нет… Придется искать сенобиарха самому. Верховный жрец непременно его услышит.
   Он должен быть где-то здесь. Верховные жрецы не уходят далеко от насиженных мест. И найти сенобиарха будет достаточно несложно. Ом все-таки еще бог, пусть и в облике черепахи. Неужели он не справится с такой простой задачей?
   Нужно лишь ползти вверх. Суть иерархии именно в этом и состоит. Самый главный всегда на самом верху.
   Слегка покачивая панцирем, бывший Великий Бог Ом отправился исследовать возведенную в его честь Цитадель.
   Он не мог не заметить, что за последние три тысячи лет здесь произошли серьезные перемены.
 
   – Со мной? – удивленно воскликнул Брута. – Но, но…
   – Мне кажется, он не собирается тебя наказывать, – подбодрил его Нюмрод. – Хотя наказания ты как раз заслуживаешь. Мы все заслуживаем, – добавил он с чувством.
   – Но зачем он хочет со мной встретиться?
   – …Встретиться? Он упомянул, что хочет просто поговорить.
   – Но я не могу сказать ничего такого, что могло бы заинтересовать квизитора! – завопил Брута.
   – …Квизитора. Ему лучше знать. Ты же не собираешься противиться желаниям дьякона.
   – Нет, нет. Конечно, нет, – торопливо произнес Брута и повесил голову.
   – Молодец. – Нюмрод похлопал Бруту по спине, вернее, по той части, до которой смог дотянуться. – Давай, беги, – велел он. – Уверен, все будет в порядке… Скорее всего, в порядке, – чуть погодя добавил он, потому что привычку к честности привили ему с детства.
 
   Лестниц в Цитадели было немного. Для процессий, являвшихся неотъемлемой частью сложных ритуалов в честь Великого Бога Ома, требовались длинные пологие склоны. Если ступени и были, то настолько низкие, что их с легкостью мог одолеть даже немощный старик, каковых в Цитадели было немало.
   Из пустыни постоянно приносило песок. На ступеньках и во дворах, несмотря на усилия целой армии вооруженных метлами послушников, постоянно громоздились песчаные наносы.
   Черепашьи лапки славятся своей низкой эффективностью.
   – И Строй Ступени Пониже, – прошипел бог, с трудом взбираясь на очередную ступеньку.
   Всего в нескольких дюймах от него куда-то спешили ноги. Это была одна из самых оживленных улиц Цитадели, она вела к Месту Сетований, и по ней каждый день проходили тысячи паломников.
   Несколько раз черепаший панцирь задевала чья-нибудь сандалия, после чего бог Ом некоторое время крутился на месте.
   – Чтоб твои ноги оторвались от тела и приземлились прямо в муравейник! – гневно орал он вслед.
   Выразив таким образом свой протест, он чувствовал себя несколько лучше.
   Чья-то нога поддела его, и бог быстро заскользил по камням, пока со звоном не ударился об изогнутую металлическую решетку, вмонтированную в стену. Только молниеносное движение челюстей спасло его от падения. Покачиваясь, бог завис над подвалом.
   У черепах небывало сильные челюсти. Бог немного покачался, помахал лапками. Все нормально. Годы, проведенные в испещренной трещинами гористой местности, подготовили его к подобным ситуациям. Главное – зацепиться хоть лапкой…
   Его внимание привлекли какие-то неясные звуки. Звон металла, потом раздался сдавленный крик.
   Ом вывернул свой единственный глаз.
   Окошко, забранное решеткой, располагалось под самым потолком очень длинной комнаты, которую заливал яркий свет, просачивающийся сюда через световые колодцы, каковые пронизывали всю Цитадель.
   Сюда же свет провели специально. Ворбис настоял на этом. Инквизиторы, как говорил он, должны работать не в тени, а на свету.
   Они должны отчетливо видеть то, чем занимаются.
   Вот как Ом сейчас.
   Некоторое время повисший на решетке бог никак не мог оторвать взгляд от ряда скамеек-верстаков.
   В целом Ворбис не поощрял использование раскаленного железа, цепей с шипами и всяких штуковин с отверстиями и большими винтами, если, конечно, пытка не производилась публично, скажем, во время Поста. Он всегда говорил, что самым обычным ножом можно добиться поистине удивительных результатов…
   Но многим инквизиторам больше нравились старые, проверенные способы.
   Скоро Ому наконец удалось чуточку подтянуться – ценой жуткой судороги, которая немедля свела шейные мышцы. Однако он этого даже не заметил: его мысли были заняты совсем другим. Ом попробовал зацепиться за прут сначала одной передней лапкой, потом другой. Его задние лапки занесло, однако ему удалось вонзить коготь в крошащийся камень.
   Последнее усилие – и он снова выбрался на солнечный свет.
   Бог шел медленно, стараясь прижиматься к стене, чтобы его не затоптали. Впрочем, он бы и так шел медленно, особого выбора у черепахи нет, но сейчас он никуда не спешил, потому что напряженно думал. Немногие боги умеют думать и идти одновременно.
 
   Любой человек может направиться к Месту Сетований. Это одна из великих свобод, даруемых омнианством.
   Также существует много способов подать петицию Великому Богу, и зависят они в основном от того, какие траты вы можете себе позволить – что, в принципе, весьма и весьма разумно. В конце концов, люди, достигшие в своей жизни успеха, сделали это с одобрения Великого Бога, ведь вряд ли такое может быть, что они добились успеха с Его неодобрения. Аналогично работа квизиции лишена даже малейшей возможности ошибки. Подозрение – уже доказательство. А как иначе? Великий Бог не заронил бы семена подозрения в умы Своих эксквизиторов, если б оно не было оправданно. Для человека, верящего в Великого Бога Ома, жизнь могла быть очень простой. И нередко – весьма краткой.
   Впрочем, всегда есть жадные или глупые люди, а также те, кто в связи с некими оплошностями, допущенными в этой или прошлой жизнях, не могут позволить себе купить даже щепотку ладана. И таковым людям Бог Ом, Великий в Своей мудрости и милосердии, даровал последнюю возможность исправиться.
   На Месте Сетований принимались всевозможные просьбы и мольбы. Гарантировалось, что все просьбы будут услышаны. Может быть, на них даже обратят внимание.
   За Местом Сетований, представлявшим собой квадрат со стороной в двести метров, возвышался сам Великий Храм.
   Там-то и пребывал Великий Бог.
   Ну, или где-то рядом…
   Ежедневно Место Сетований посещали тысячи паломников.
   Каблук ударил Ома по панцирю и отбросил черепашку к стене. При отскоке бог угодил краем щитка в костыль и завертелся среди людских ног, словно монета. Остановился он, только когда врезался в скатанный матрас какой-то старухи, которая, подобно многим другим верующим, полагала, что действенность ее молитвы напрямую зависит от времени, проведенного на площади.
   Бог одурело заморгал. Он ощущал себя так, словно вновь оказался в когтях у орла – или повис на решетке над подвалом квизиции… Впрочем, нет, ничего худшего, чем увиденное в подвале, просто быть не могло…
   Он успел уловить несколько слов, прежде чем чья-то нога отбросила его в сторону.
   – Уже три года засуха свирепствует в нашей деревне… Пошли хоть маленький дождичек, а, Господи?
   Вращаясь на верхушке панциря и смутно пытаясь сообразить, прекратят ли люди пинать его, если он им таки ответит, Великий Бог пробормотал:
   – Нет проблем.
   И тут же, заработав очередной пинок, завертелся, невидимый для верующих, среди леса ног. Мир вокруг помутнел.
   До него донесся старческий, полный безнадежности голос:
   – Бог, а Бог, почему моего сына забрали в твой Божественный Легион? Кто теперь будет работать на поле? Разве ты не мог призвать другого мальчика?
   – Э-э, я постараюсь все уладить… – пропищал Ом.
   Сандалия ударила его под хвост, и бог отправился в краткий полет над площадью. Под ноги никто из молящихся не смотрел. Все свято верили в то, что если, бормоча молитву, уставиться на золотые рога на крыше храма, это придаст словам действенности. На удар черепахой по лодыжке люди автоматически отвечали пинком.
   – …Моя жена, страдающая…
   – И поделом ей!
   Бум…