Страница:
– Готово, – сказал он и рванул большой рычаг. Хрупкий металл хрустнул у него в руках. Будь у кого-нибудь достаточно длинный рычаг, можно было бы изменить мир. Вся загвоздка в ненадежности рычагов.
– Останови! Останови! – закричал он.
– Что? – сказал Фергмен несколькими футами ниже.
– Останови воду!
– Как?
– Трубу прорвало!
– Я думал, нам этого и надо.
– Не сейчас!
– Прекратите кричать, мистер. Вокруг стражники!
Урн позволил воде фонтанировать, пока выпутался из своей робы, а потом забил дыру в трубе промокшей материей. Она с силой вылетела обратно и мокро шлепнулась у самой свинцовой воронки, соскальзывая вниз, пока не заткнула сток-канал, ведущий к противовесам. Вода собралась над ней и начала растекаться вокруг по полу. Урн взглянул на противовесы. Они были неподвижны. Он чуточку расслабился. Теперь, если здесь достанет воды, чтобы один и противовесов опустился…
– Вы, оба, ни с места.
Он оглянулся, его разум оцепенел. В выломанном дверном проеме стоял крепко сбитый человек в черной робе. Позади него стражник многозначительно держал в руках меч.
– Кто вы? Почему вы здесь?
Урн медлил лишь мгновение. Он указал ключом.
– Ну, это седло клапана, вот, – сказал он. – Вокруг этого клапана идут колоссальные утечки. Удивительно, что это все еще не развалилось.
Человек вступил в комнату. Он мельком взглянул на Урна, а потом переключил свое внимание на хлещущий насос. И обратно на Урна.
– Но вы же не… – начал он.
Он развернулся, так как Фергмен заехал стражнику куском пробитого насоса. Когда он повернулся обратно, гаечный ключ Урна саданул его прямо в желудок. Урн не был силен, но это был длинный ключ, и все остальное проделали хорошо известные принципы рычага. Человек согнулся пополам и осел назад против одного из противовесов. Последующие события происходили словно в застывшем времени. Дьякон Кусачка ухватился за противовес в качестве опоры. Он, под весом воды и дьякона, тяжело пошел вниз. Тот перехватился выше. Противовес опустился еще, ниже края дыры. Тот снова попытался восстановить равновесие, но схватил только воздух, и он упал на верх падающего противовеса. Урн видел его лицо, глядевшее на него, в то время как противовес падал во мрак. Рычаг в руках человека может изменить мир. Он воистину изменил его для Дьякона Кусачки. Он прекратил его существование. Фергмен с поднятой трубой стоял над стражником.
– Этого я знаю, – сказал он.
– Сейчас я его…
– И не думай!
– Но…
Над ними, лязгнув, пришли в движение петли. Послышалось отдаленное царапанье бронзой по бронзе.
– Давай сматываемся отсюда, – сказал Урн. – Боги знают, что тут творится.
– Сволочь! Сволочь! Сволочь! – кричал Симония, продолжая колотить по панцирю. – Пошла! Я сказал, пошла! Ты можешь понять простое эфебское слово! Пошла!
Машина стояла неподвижно, истекая паром.
Тысячи внутри Святилища в недоумении оглядывались вокруг. Хоры Меньших Ясмей смолки посреди песнопения. Брута двинулся, поднимаясь по проходу, единственный во всей вдруг растерявшейся толпе, у кого была цель. Ворбис стоял в центре святилища, под куполом. Стражники бросились было к Бруте, однако Ворбис сделал плавный, но недвусмысленный жест. Пробил Брутин час. Тут был посох Оссорий, плащ Аввея и сандалии Сены. И, поддерживая купол, стояли массивные статуи первых четырех пророков. Он никогда не видел их прежде. Он слышал о них каждый день своего детства. И что они значили теперь? Ничего. Ничто не имеет значения, если Ворбис – Пророк. Ничто не имеет значения, если Ценобриархом был человек, который в глубинах своей головы не слышал ничего, кроме собственных мыслей. Он подозревал, что жест Ворбиса не только сдерживал стражников, хотя они и окружили его живой стеной. Он еще и наполнил святилище тишиной. В которой Ворбис заговорил.
– А, мой Брута. Мы обыскались тебя. И вот теперь даже ты здесь…
Брута остановился в нескольких шагах. То… что бы это ни было… что толкнуло его войти, исчезло. Теперь все, что было, был Ворбис. Улыбающийся. Та, все еще способная мыслить часть его сознания, думала: «Тебе нечего сказать. Никто не будет слушать. Никому нет дела. Ну, расскажешь ты людям об Эфебе и Брате Мардаке, и о пустыне. Это не будет фундаментальной истиной. Фундаментальная истина. Вот на чем держится мир, вместе с Ворбисом».
Ворбис сказал:
– Что-нибудь не так? Ты хочешь что-то сказать?
Черные-на-черном глаза заполнили мир, как две бездны. Брутин разум покорился и брутино тело взяло верх. Оно потянуло его руку и подняло ее, на глазах у рванувшихся вперед стражников. Он увидел, как Ворбис подставил щеку, и улыбнулся. Брута остановился и опустил руку. Он сказал:
– Нет, не хочу.
Тогда, в первый и единственный раз, он увидел Ворбиса в ярости. Прежде дьякону случалось разозлиться, но это контролировалось разумом, включалось и выключалось по мере надобности. Но то, что было сейчас, было иное, неконтролируемое. И это лишь на мгновение вспыхнуло в его глазах. Когда на Бруте сомкнулись руки стражников, Ворбис шагнул вперед и похлопал его по плечу. Он на секунду заглянул Бруте в глаза, а потом сказал мягко:
– Избейте его до полусмерти, и пусть жар сделает остальное.
Один из Ясмей начал было что-то говорить, но умолк, увидев выражение лица Ворбиса.
– Сейчас же.
– Черепаха Движется? – пробормотал он.
Человек усмехнулся.
– Не эта, дружище, – сказал он.
– Мы ведь не хотим обидеть друг друга, верно?
Орел сморгнул еще раз. Орлы никогда не имели большого воображения или предвидения, свыше представления о том, что черепаха разбивается, если ее сбросить на камни. Но у него начала вырисовываться мысленная картина того, что случится, если отпустить тяжелую черепаху, по-прежнему нежно стискивающую весьма существенную часть его тела. Его глаза увлажнились. Новая мысль прокралась в его мозг.
– Теперь. Сыграешь, ох, в мячик со мной, я сыграю… в мячик с тобой. Понял? Это важно. Вот что я собираюсь сделать…
Орел стремительно поднимался в струях горячего воздуха идущих от раскаленных скал, он устремился в сторону далекого сияния Цитадели. Ни одна черепаха прежде не делала этого. Ни одна черепаха во всем мультиверсуме. Но ни одна черепаха никогда не была богом, и не знала неписанного девиза Квизиции: «Cuius tecticulos habes, habeas cardia et cerebellum». (Кого держишь за яйца, держишь за сердце и за душу.) Когда надежно держишь чужое внимание в руке, их сердца и мысли никуда не денутся.
Урн протолкался сквозь толпу, Фергмен тащился следом. Это одновременно и плюс и минус гражданских войн, по крайней мере поначалу все носят одни и те же мундиры. Куда как проще опознать врагов, когда они носят другие цвета, или по крайней мере говорят со смешным акцентом… Их можно, скажем, обзывать «чурками». Это упрощает дело.
«Эге, – подумал Урн. – Да это же почти философия. Жаль, что я скорее всего не доживу, чтобы рассказать об этом кому-нибудь».
Большие ворота были приоткрыты. Толпа молчала и была чем-то поглощена. Он вытянул шею, чтобы посмотреть, а потом взглянул вверх на солдата около него. Это был Симония.
– Я думал…
– Не вышло, – горько сказал Симония.
– А вы…
– Мы все сделали! Что-то сломалось!
– Это все здешняя сталь, – сказал Урн. – Связующие узлы, работающие с детонацией…
– Да какая теперь разница? – сказал Симония. Унылый голос, которым это было сказано, заставил Урна взглянуть туда, куда были обращены глаза толпы. Там была еще одна железная черепаха – точная модель черепахи, посаженная на что-то вроде жаровни из металлических полос, в которой пара инквизиторов все еще раздувала огонь. А на спине черепахи, прикованный цепями, лежал…
– Кто это?
– Брута.
– Что?
– Я не понимаю, что происходит. То ли он ударил Ворбиса, то ли нет. Или что-то еще. В любом случае, привел его в ярость. Ворбис остановил церемонию, прямо здесь и сейчас. Урн взглянул на дьякона. Еще не Ценобриарха, ибо он еще не был коронован. Среди Ясмей и епископов, нерешительно топчущихся у открытых ворот, его бритая голова сияла в утреннем свете.
– Тогда давай, – сказал Урн.
– Что давай?
– Берем лестницу и спасаем его!
– Их здесь больше, чем нас, – сказал Симония.
– А разве не так всегда и бывает? Ведь их не стало сказочно много только потому, что они схватили Бруту, верно?
Симония схватил его за руку.
– Рассуждай логически, можешь ты это? – сказал он. – Ты же философ, верно? Посмотри на толпу.
Урн посмотрел на толпу.
– Ну?
– Им это не понравится. – Симония повернулся. – Слушай, Брута все равно умрет. Но так это будет что-то значить. Люди в глубине души не понимают всю эту трепологию о форме мира и всех прочих вещах, но они запомнят, что Ворбис сделал с человеком. Так? Мы сделаем смерть Бруты символом для людей, ты что, не понимаешь?
Урн поглядел на далекую фигурку Бруты. Он был обнажен, за исключением набедренной повязки.
– Символом? – сказал он. В горле у него пересохло.
– Так надо.
Он вспомнил, как Дидактилос говорил, что мир – забавное место. И, подумал он отстраненно, так оно и есть. Здесь люди, зажаривая кого-то до смерти, оставляют ему, приличия ради, набедренную повязку. Надо смеяться. Иначе сойдешь с ума.
– Знаешь, – сказал он, поворачиваясь к Симонии, – теперь я знаю, что Ворбис – это зло. Он сжег мой город. Так и Цортеанцы поступали так же время от времени, а мы жгли их города. Это просто война. Кусочки истории. И он лгал, мошенничал и тянулся к власти, и множество людей поступают точно так же. Но знаешь, в чем разница? Знаешь, что это?
– Конечно, – сказал Симония. – То, что он делает с…
– То, что он сделал с тобой.
– Чего?
– Он превращает людей в подобия себя.
Хватка Симонии напоминала тиски.
– Ты сказал, я становлюсь, как он?
– Когда-то ты сказал, что зарезал бы его, – сказал Урн. – А теперь ты говоришь, как он…
– Хорошо, мы бросимся на них, а потом? – сказал Симония.
– Я уверен в… сотни четыре будет на нашей стороне. Я подам сигнал и несколько сотен наших нападут на тысячи их? Он в любом случае умрет, и мы вместе с ним? Что это даст?
Лицо Урна посерело от ужаса.
– Ты что, действительно не знаешь? – сказал он. Кое-кто из толпы с любопытством поглядывал него.
– Ты не знаешь? – сказал он.
– Греет, Брута? – сказал дьякон.
– Тепло.
– А будет еще теплее.
В толпе начались беспорядки. Кто-то кричал. Ворбис не обратил внимания.
– Ничего не хочешь сказать? – спросил он. – Ну проклял бы хоть на прощание.
– Ты никогда не слышал Ома, – сказал Брута. – Ты никогда не верил. Ты совсем никогда не слышал его голоса. Все, что ты слышал, было эхом твоих собственных мыслей.
– Действительно? Но я – Ценобриарх, а ты будешь сожжен за измену и ересь. Вот тебе и Ом, – сказал Ворбис.
– Справедливость восторжествует, – сказал Брута. – Если нет справедливости, нет ничего.
Он услышал тоненький голосок в своей голове, слишком слабый, чтобы разобрать слова.
– Справедливость? – сказал Ворбис. Казалось, эта идея привела его в неистовство. Он повернулся к толпе епископов. – Вы слышали его? Справедливость восторжествует? Ом уже рассудил! Через меня! Вот – справедливость!
На солнце появилось пятнышко, мчащееся к Цитадели, и тоненький голосок произносил:
– …левее левее левее выше выше левее правее чуть выше и левее…
Глыба металла под ним стала неприятно горячей.
– Он уже идет, – сказал Брута.
Ворбис махнул рукой в сторону огромного фасада святилища.
– Люди построили это. Мы построили это, – сказал он. – А что сделала Ом? Он грядет? Пусть приходит! Пусть творит суд между нами!
– Он уже идет, – повторил Брута. – Бог.
Люди в страхе смотрели вверх. Это было то самое мгновение, одно-единственное мгновение, когда мир, вопреки всему опыту затаил дыхание в ожидании чуда.
– …теперь выше и левее, когда я скажу три, один, два, ТРИ!
– Ворбис, – прохрипел Брута.
– Что? – рявкнул Ворбис.
– Ты сейчас умрешь. – Это был всего лишь шепот, но он эхом отразился от бронзовых ворот и разнесся по плошади… Людям стало тревожно, хотя никто не понимал, почему. Орел пронесся через площадь так низко, что люди шарахались. Затем, миновав крышу святилища, он повернул обратно к горам. Зрители расслабились. Это был всего-навсего орел. Но на мгновение, на одно лишь мгновение… Никто не заметил маленькую крупинку, падающую, кувыркаясь, с неба. Не надейтесь на богов. Но можете верить в черепах. Ощущение свиста ветра в голове Бруты, и голос…
– …гадгадгадспаситенетНетНетАргхххГадНЕТОАРГХХХ…
Даже Ворбис уже пришел в себя. Было мгновение, одно-единственное мгновение, когда он увидел орла… но нет… Он воздел руку и изысканно улыбнулся небу.
– Прости, – сказал Брута.
Те, кто стоял рядом с Ворбисом рассказывали потом, что времени как раз хватило на то, чтобы выражение его лица изменилось прежде, чем два фунта веса черепахи, падающие со скоростью три метра в секунду, ударили его промеж глаз. Это было откровение. И оно что-то сотворило с теми, кто видел. Для начала они уверовали всем своим сердцем.
I. Он – Мой.
Великий Бог вознесся над Святилищем, переливаясь и меняясь от вливающейся в него веры тысяч людей. Тут были образы орлов с человеческими головами, быков, золотых рогов, но они сливались, вспыхивали и сплавлялись друг с другом. Четыре огненные стрелы просвистели из облаков и разрушили оковы, держащие Бруту.
II. Он – Ценобриарх И Пророк Из Пророков. Глас теофании пророкотал эхом в далеких горах.
III. Возражения? Нет? Хорошо. Облако к тому времени сконденсировалось в мерцающую фигуру, высотой равную Святилищу. Она наклонилась вниз, пока ее лицо не оказалось в нескольких футах от Бруты и шепотом, раскатившимся над Местом, сказала:
IV. Не Волнуйся. Это Только Начало. Ты Да Я, Малыш! Люди Скоро Поймут, Что В Действительности Означает Стон И Скрежет Зубовный. Вылетела еще одна стрела пламени и поразила ворота Святилища. Они захлопнулись, а потом раскаленная добела бронза начала плавиться, растапливая вековые заповеди.
V. Что Скажешь, Пророк?
Брута нетвердо поднялся. Урн поддерживал его под одну руку, Симония под другую.
«Чего?» – пробормотал он.
VI. Ну какие будут Твои Заповеди?
– Я думал, они должны исходить от тебя, – сказал Брута. – Не знаю, смогу ли я придумать что-нибудь…
Все ждали.
– Как насчет «Думай Сам?» – сказал очарованный и исполненный священного трепета Урн взирая на богоявление.
– Нет, – сказал Симония. – Попытайся что-нибудь вроде «Сплоченность Общества – Ключ К Прогрессу».
– Эдак и язык сломать можно, – сказал Урн.
– Если я могу чем-нибудь помочь, – сказал Провались-Я-Сквозь-Землю Дблах из толпы, – то что-нибудь в интересах пищевой промышленности было бы очень кстати.
– Не убий, – сказал кто-то. – Это нам подойдет.
– Для начала неплохо, – сказал Урн.
Они посмотрели на Избранного. Он высвободился из их рук и стоял сам, слегка покачиваясь.
– Не-ет, – сказал Брута. – Нет. Я раньше тоже так думал, но это не годится. Не то.
– Теперь, – сказал он. – Только теперь. Единственный момент в истории. Не завтра, не через месяц, сейчас или никогда. Они смотрели на него.
– Давай, – сказал Симония. – Что не так? Ты не можешь возражать против этого!
– Это трудно объяснить, – сказал Брута. – Но я думаю, это связано с тем, как люди должны себя вести. Я думаю… надо поступать так или иначе, потому что это правильно. Не потому, что так говорят боги. В следующий раз они могут сказать что-то другое.
VII. Мне Понравилось Насчет Не убий, – сказал Ом с высоты.
VIII. Это Хорошо Звучит. Поспеши, Тут Есть Что Поразить И Низвергнуть.
– Теперь видишь, в чем дело? – сказал Брута. – Нет. Никаких молний. Никаких заповедей, если ты не пообещаешь, что тоже будешь их исполнять.
Ом тяжко ударил по крыше Святилища.
IX. – Ты Приказываешь Мне? Здесь? СЕЙЧАС? МНЕ?
– Нет. Я прошу.
X. – Это Хуже, Чем Приказания!
– Все палки о двух концах.
Ом снова ударил по крыше Святилища. Стена осела. Та часть толпы, которой не удалось убраться с площади, удвоила свои усилия.
XI. Должно Быть Наказание! Иначе Не Будет Порядка!
– Нет.
XII. – Ты Мне Не Нужен! Теперь У Меня Достаточно Верующих!
– Но только через меня. И, скорее всего, ненадолго. Все начнется с начала. Так уже бывало. Так случается постоянно. Вот почему умирают боги. Они никогда не верят в людей. Но у тебя есть шанс. Все, что нужно, это… вера.
XIII. – Что? Выслушивать Тупые Молитвы? Присматривать За Малыми Детьми? Устраивать дождь?
– Иногда. Не всякий раз. Смотри на это, как на сделку.
XIV. – Сделка! Я Не Заключаю Сделок! Не С Людьми!
– Заключи теперь, – сказал Брута. – Пока есть возможность. Или однажды тебе придется договариваться с Симонией, или кем-то вроде него. Или с Урном, или с кем-нибудь вроде него.
XV. – Я Могу Стереть Тебя С Лица Земли.
– Да. Я всецело в твоей власти.
XVI. – Я Могу Расколоть Тебя, Как Яйцо!
– Да.
Ом замолчал. Потом он сказал:
XVII. Ты Не Можешь Использовать Слабость Как Оружие.
– Но это все, что у меня есть.
XVIII. – Тогда почему я должен уступать?
– Это не уступка. Это сделка. Имей дело со мной в слабости моей. Или однажды кто-то будет торговаться с тобой на позиции силы. Мир меняется.
XIX. – Ха! Ты Хочешь Ввести Конституционную Религию?
– А почему нет? По другому уже не получилось.
Ом склонился над Святилищем, его норов утих.
– А через сто лет?
II. – Посмотрим.
– Уговор.
Палец, длинный, как дерево, разогнулся, опустился, коснулся Бруты.
III. – Ты Умеешь Уговаривать. Тебе это пригодится. Приближается флот.
– Эфебцы? – сказал Симония.
IV. – И Цортеанцы. И Джелибейби. И Клатчанцы. Все Свободные Народы Побережья. Чтобы Уничтожить Омнию На Радость Всем. Или На Горе.
– У тебя не слишком много друзей, верно? – сказал Урн.
– Даже я не слишком люблю нас, а я это мы, – сказал Симония.
Он взглянул вверх на бога.
– Ты поможешь?
V. – Ты Же Даже Не Веришь В Меня!
– Да, но я практичен.
VI. – А Так Же Смел, Настолько, Чтобы Провозглашать Атеизм Перед Лицом Своего Бога.
– Это ничего не меняет, знаешь ли! – сказал Симония. – И не думай, что сможешь задурить мне голову тем, что существуешь!
– Никакой помощи, – твердо сказал Брута.
– Что? – сказал Симония. – Нам нужна могучая армия против такого множества!
– Да. Но у нас ее нет. Потому мы поступим иначе.
– Ты сумасшедший!
Спокойствие Бруты было подобно покою пустыни.
– Возможно.
– Мы должны бороться!
– Не сейчас.
Симония в ярости стиснул кулаки.
– Смотри… слушай… Мы умирали за ложь. Столетиями умирали за ложь, – он махнул рукой в сторону бога. – Теперь у нас есть правда, за которую стоит умирать!
Рот Симонии беззвучно открывался и закрывался в поисках слов. В конце концов, он нашел несколько среди ошметков своего образования.
– Нам говорили, что лучшее, во имя чего стоит умереть, это бог, – пробормотал он.
– Это сказал Ворбис. И он был… глупцом. Ты можешь умереть за свою родину, или своих людей, или за свою семью, но во имя бога ты должен жить полно и напряженно каждый день своей долгой жизни.
– И как долго это будет продолжаться?
– Увидим.
Брута взглянул на Ома.
– Ты больше так не будешь?
Книга III, часть I. Нет. Одного раза достаточно.
– Помни пустыню.
II. – Буду помнить.
– Пошли со мной.
Брута подошел к телу Ворбиса и поднял его.
– Я думаю, – сказал он, – что они высадятся на берегу с эфебской стороны фортов. Они не захотят причаливать к камням и не смогут причалить к утесам. Там я их и встречу, – он взглянул вниз, на Ворбиса. – Должен же кто-то.
– Ты хочешь сказать, что пойдешь один?
– Десяти тысяч не хватило бы. Одного может быть достаточно.
Он пошел вниз по ступеням. Урн и Симония смотрели, как он уходит.
– Он решил умереть, – сказал Симония. – От него мокрого места на песке не останется.
Он повернулся к Ому.
– Ты можешь его остановить?
– Похоже, Что Нет.
Брута был уже на середине площади.
– Мы его не бросим, – сказал Симония.
IV. – Правильно.
Ом смотрел, как и они уходят. А потом он остался один, за исключением тысяч, глядящих на него, толпящихся по краям огромной площади. Хотелось бы ему знать, что им сказать. Вот почему ему нужен человек вроде Бруты. Вот почему любому богу нужны такие люди как Брута.
– Извините?
Бог взглянул вниз.
V. – Да?
– Гм. Не могу ли я что-нибудь продать вам?
VI. – Как Тебя Звать?
– Дблах, боже.
VII. – А, Да, Верно. И Чего Же Ты Желаешь?
Торговец озабоченно переминался с одной ноги на другую.
– Не могли бы вы произвести небольшую заповедь? Что-нибудь насчет, скажем, йогуртов по средам? Их всегда очень трудно сбыть среди недели.
VIII. – Ты Предстал Пред Богом Своим В Надежде Улучшить Бизнес?
– Ну-у-у, – сказал Дблах, – мы могли бы договориться. Бей железом, пока горячо, как говорят инквизиторы. Двенадцать процентов? Идет? С прибыли, конечно…
Великий Бог улыбнулся.
IX. – Пожалуй, Из Тебя Получится Малый Пророк Дблах, – сказал он.
– Вот-вот. Я этого и хотел. Просто стараюсь свести оба конца на землю.
X. – Черепахи Должны Быть Оставлены В Покое.
Дблах склонил голову набок.
– Что, не в строчку? Но… черепаховые ожерелья… гм… броши, конечно… черепаховый панцирь…
XI. – НЕТ!
– Все, все, уже понял. Статуи черепах. Да-а-а. Я уже об этом думал. Отличная форма. Кстати, не могли бы вы заставить статую качаться туда-сюда? Очень полезно для бизнеса, эти качающиеся статуи. Статуя Оссорий раскачивается рег'лярно, во время каждого Поста Оссорий. Говорят, при помощи небольшого поршневого устройства в цоколе. Но это очень на руку всем пророкам.
* * *
В потаенных глубинах водопровода Святилища Урн крепко охватил разводным ключом бронзовую трубу и осторожно повернул гайку. Она не поддалась. Он поменял положение и аж прихрюкнул от усилия. С тихим жалобным металлическим звуком труба повернулась – и сломалась… Оттуда хлынула вода, ударяя Урна в лицо. Он выронил инструмент и попытался заткнуть поток пальцами, но он струился вокруг его рук и булькал вниз по сточной канаве в сторону одного из противовесов.– Останови! Останови! – закричал он.
– Что? – сказал Фергмен несколькими футами ниже.
– Останови воду!
– Как?
– Трубу прорвало!
– Я думал, нам этого и надо.
– Не сейчас!
– Прекратите кричать, мистер. Вокруг стражники!
Урн позволил воде фонтанировать, пока выпутался из своей робы, а потом забил дыру в трубе промокшей материей. Она с силой вылетела обратно и мокро шлепнулась у самой свинцовой воронки, соскальзывая вниз, пока не заткнула сток-канал, ведущий к противовесам. Вода собралась над ней и начала растекаться вокруг по полу. Урн взглянул на противовесы. Они были неподвижны. Он чуточку расслабился. Теперь, если здесь достанет воды, чтобы один и противовесов опустился…
– Вы, оба, ни с места.
Он оглянулся, его разум оцепенел. В выломанном дверном проеме стоял крепко сбитый человек в черной робе. Позади него стражник многозначительно держал в руках меч.
– Кто вы? Почему вы здесь?
Урн медлил лишь мгновение. Он указал ключом.
– Ну, это седло клапана, вот, – сказал он. – Вокруг этого клапана идут колоссальные утечки. Удивительно, что это все еще не развалилось.
Человек вступил в комнату. Он мельком взглянул на Урна, а потом переключил свое внимание на хлещущий насос. И обратно на Урна.
– Но вы же не… – начал он.
Он развернулся, так как Фергмен заехал стражнику куском пробитого насоса. Когда он повернулся обратно, гаечный ключ Урна саданул его прямо в желудок. Урн не был силен, но это был длинный ключ, и все остальное проделали хорошо известные принципы рычага. Человек согнулся пополам и осел назад против одного из противовесов. Последующие события происходили словно в застывшем времени. Дьякон Кусачка ухватился за противовес в качестве опоры. Он, под весом воды и дьякона, тяжело пошел вниз. Тот перехватился выше. Противовес опустился еще, ниже края дыры. Тот снова попытался восстановить равновесие, но схватил только воздух, и он упал на верх падающего противовеса. Урн видел его лицо, глядевшее на него, в то время как противовес падал во мрак. Рычаг в руках человека может изменить мир. Он воистину изменил его для Дьякона Кусачки. Он прекратил его существование. Фергмен с поднятой трубой стоял над стражником.
– Этого я знаю, – сказал он.
– Сейчас я его…
– И не думай!
– Но…
Над ними, лязгнув, пришли в движение петли. Послышалось отдаленное царапанье бронзой по бронзе.
– Давай сматываемся отсюда, – сказал Урн. – Боги знают, что тут творится.
* * *
И посыпались удары на панцирь Движущейся Черепахи.– Сволочь! Сволочь! Сволочь! – кричал Симония, продолжая колотить по панцирю. – Пошла! Я сказал, пошла! Ты можешь понять простое эфебское слово! Пошла!
Машина стояла неподвижно, истекая паром.
* * *
Ом тащился вверх по склону небольшого холма. Все опять пришло к тому же. Теперь остался только один способ попасть в Цитадель. Даже если очень повезет, это один шанс на миллион.* * *
И Брута остановился перед огромными дверями, на виду у толпы и ворчащей стражи. Квизиция имела право задержать любого, но стражники могли лишь предполагать, что случиться с тем, кто осмелится схватить архиепископа, особенно столь недавно попавшего в милость Пророка. «Просто знак», – шептал Брута в пустоте своей головы. Ворота вздрогнули и стали медленно открываться. Брута шагнул вперед. Он не совсем осознавал происходящее, как-то обрывочно, не так, как воспринимают нормальные люди. Одна часть его сознания все еще была в состоянии наблюдать за состоянием его собственных мыслей и думать: «Пожалуй, Великие Пророки чувствовали себя так все время».Тысячи внутри Святилища в недоумении оглядывались вокруг. Хоры Меньших Ясмей смолки посреди песнопения. Брута двинулся, поднимаясь по проходу, единственный во всей вдруг растерявшейся толпе, у кого была цель. Ворбис стоял в центре святилища, под куполом. Стражники бросились было к Бруте, однако Ворбис сделал плавный, но недвусмысленный жест. Пробил Брутин час. Тут был посох Оссорий, плащ Аввея и сандалии Сены. И, поддерживая купол, стояли массивные статуи первых четырех пророков. Он никогда не видел их прежде. Он слышал о них каждый день своего детства. И что они значили теперь? Ничего. Ничто не имеет значения, если Ворбис – Пророк. Ничто не имеет значения, если Ценобриархом был человек, который в глубинах своей головы не слышал ничего, кроме собственных мыслей. Он подозревал, что жест Ворбиса не только сдерживал стражников, хотя они и окружили его живой стеной. Он еще и наполнил святилище тишиной. В которой Ворбис заговорил.
– А, мой Брута. Мы обыскались тебя. И вот теперь даже ты здесь…
Брута остановился в нескольких шагах. То… что бы это ни было… что толкнуло его войти, исчезло. Теперь все, что было, был Ворбис. Улыбающийся. Та, все еще способная мыслить часть его сознания, думала: «Тебе нечего сказать. Никто не будет слушать. Никому нет дела. Ну, расскажешь ты людям об Эфебе и Брате Мардаке, и о пустыне. Это не будет фундаментальной истиной. Фундаментальная истина. Вот на чем держится мир, вместе с Ворбисом».
Ворбис сказал:
– Что-нибудь не так? Ты хочешь что-то сказать?
Черные-на-черном глаза заполнили мир, как две бездны. Брутин разум покорился и брутино тело взяло верх. Оно потянуло его руку и подняло ее, на глазах у рванувшихся вперед стражников. Он увидел, как Ворбис подставил щеку, и улыбнулся. Брута остановился и опустил руку. Он сказал:
– Нет, не хочу.
Тогда, в первый и единственный раз, он увидел Ворбиса в ярости. Прежде дьякону случалось разозлиться, но это контролировалось разумом, включалось и выключалось по мере надобности. Но то, что было сейчас, было иное, неконтролируемое. И это лишь на мгновение вспыхнуло в его глазах. Когда на Бруте сомкнулись руки стражников, Ворбис шагнул вперед и похлопал его по плечу. Он на секунду заглянул Бруте в глаза, а потом сказал мягко:
– Избейте его до полусмерти, и пусть жар сделает остальное.
Один из Ясмей начал было что-то говорить, но умолк, увидев выражение лица Ворбиса.
– Сейчас же.
* * *
Мир тишины. Ни единый звук не доносится сюда, кроме шороха ветра в перьях. Отсюда сверху мир кажется круглым, опоясанным лентой моря. Видно все от горизонта до горизонта, солнце кажется ближе. И вот, глядя вниз, глядя на фигурки… …внизу среди ферм на краю пустыни… …на небольшом холмике… …маленький нелепый куполок… Ни звука, лишь свист ветра в перьях, когда орел складывает крылья и падает камнем вниз, и свет сходится клином на крохотном движущемся пятнышке, на котором сконцентрировано все внимание орла. Ближе и… …когти выпущены… …цап… …и вверх…* * *
Брута открыл глаза. Его спина всего-лишь была в агонии. Он давно привык выключать боль. Его распялили на поверхности чего-то, его руки и ноги были прикованы к чему-то, чего он не видел. Небо вверху. Возвышающийся фасад святилища с одной стороны. Немного повернув голову, он у видел примолкшую толпу. И коричневый металл железной черепахи. Он чувствовал запах. Кто-то только что затянул оковы на его руках. Брута взглянул вверх, на инквизитора. Ну, что он там должен сказать? А, вот.– Черепаха Движется? – пробормотал он.
Человек усмехнулся.
– Не эта, дружище, – сказал он.
* * *
Мир кружился под Омом, пока орел поднимался на панцеребойную высоту, а его разум был объят экзистенциальным ужасом оторванной от земли черепахи. И мыслями Бруты, ясными и четкими в непосредственной близости от смерти… «Я лежу на спине, становится все жарче и жарче, и скоро я умру…» Осторожно, осторожно. Собраться, собраться. Это может случиться в любую секунду… Ом вытянул свою длинную костлявую шею, вгляделся в тело прямо над собой, выбрал то, что он надеялся, было примерно тем, чем нужно, просунул нос сквозь коричневые перья над когтями, и цапнул. Орел сморгнул. Ни одна черепаха никогда за всю историю не делала ничего подобного ни с одним из орлов. Мысли Ома проникли в маленький серебристый мирок орлиных мозгов:– Мы ведь не хотим обидеть друг друга, верно?
Орел сморгнул еще раз. Орлы никогда не имели большого воображения или предвидения, свыше представления о том, что черепаха разбивается, если ее сбросить на камни. Но у него начала вырисовываться мысленная картина того, что случится, если отпустить тяжелую черепаху, по-прежнему нежно стискивающую весьма существенную часть его тела. Его глаза увлажнились. Новая мысль прокралась в его мозг.
– Теперь. Сыграешь, ох, в мячик со мной, я сыграю… в мячик с тобой. Понял? Это важно. Вот что я собираюсь сделать…
Орел стремительно поднимался в струях горячего воздуха идущих от раскаленных скал, он устремился в сторону далекого сияния Цитадели. Ни одна черепаха прежде не делала этого. Ни одна черепаха во всем мультиверсуме. Но ни одна черепаха никогда не была богом, и не знала неписанного девиза Квизиции: «Cuius tecticulos habes, habeas cardia et cerebellum». (Кого держишь за яйца, держишь за сердце и за душу.) Когда надежно держишь чужое внимание в руке, их сердца и мысли никуда не денутся.
Урн протолкался сквозь толпу, Фергмен тащился следом. Это одновременно и плюс и минус гражданских войн, по крайней мере поначалу все носят одни и те же мундиры. Куда как проще опознать врагов, когда они носят другие цвета, или по крайней мере говорят со смешным акцентом… Их можно, скажем, обзывать «чурками». Это упрощает дело.
«Эге, – подумал Урн. – Да это же почти философия. Жаль, что я скорее всего не доживу, чтобы рассказать об этом кому-нибудь».
Большие ворота были приоткрыты. Толпа молчала и была чем-то поглощена. Он вытянул шею, чтобы посмотреть, а потом взглянул вверх на солдата около него. Это был Симония.
– Я думал…
– Не вышло, – горько сказал Симония.
– А вы…
– Мы все сделали! Что-то сломалось!
– Это все здешняя сталь, – сказал Урн. – Связующие узлы, работающие с детонацией…
– Да какая теперь разница? – сказал Симония. Унылый голос, которым это было сказано, заставил Урна взглянуть туда, куда были обращены глаза толпы. Там была еще одна железная черепаха – точная модель черепахи, посаженная на что-то вроде жаровни из металлических полос, в которой пара инквизиторов все еще раздувала огонь. А на спине черепахи, прикованный цепями, лежал…
– Кто это?
– Брута.
– Что?
– Я не понимаю, что происходит. То ли он ударил Ворбиса, то ли нет. Или что-то еще. В любом случае, привел его в ярость. Ворбис остановил церемонию, прямо здесь и сейчас. Урн взглянул на дьякона. Еще не Ценобриарха, ибо он еще не был коронован. Среди Ясмей и епископов, нерешительно топчущихся у открытых ворот, его бритая голова сияла в утреннем свете.
– Тогда давай, – сказал Урн.
– Что давай?
– Берем лестницу и спасаем его!
– Их здесь больше, чем нас, – сказал Симония.
– А разве не так всегда и бывает? Ведь их не стало сказочно много только потому, что они схватили Бруту, верно?
Симония схватил его за руку.
– Рассуждай логически, можешь ты это? – сказал он. – Ты же философ, верно? Посмотри на толпу.
Урн посмотрел на толпу.
– Ну?
– Им это не понравится. – Симония повернулся. – Слушай, Брута все равно умрет. Но так это будет что-то значить. Люди в глубине души не понимают всю эту трепологию о форме мира и всех прочих вещах, но они запомнят, что Ворбис сделал с человеком. Так? Мы сделаем смерть Бруты символом для людей, ты что, не понимаешь?
Урн поглядел на далекую фигурку Бруты. Он был обнажен, за исключением набедренной повязки.
– Символом? – сказал он. В горле у него пересохло.
– Так надо.
Он вспомнил, как Дидактилос говорил, что мир – забавное место. И, подумал он отстраненно, так оно и есть. Здесь люди, зажаривая кого-то до смерти, оставляют ему, приличия ради, набедренную повязку. Надо смеяться. Иначе сойдешь с ума.
– Знаешь, – сказал он, поворачиваясь к Симонии, – теперь я знаю, что Ворбис – это зло. Он сжег мой город. Так и Цортеанцы поступали так же время от времени, а мы жгли их города. Это просто война. Кусочки истории. И он лгал, мошенничал и тянулся к власти, и множество людей поступают точно так же. Но знаешь, в чем разница? Знаешь, что это?
– Конечно, – сказал Симония. – То, что он делает с…
– То, что он сделал с тобой.
– Чего?
– Он превращает людей в подобия себя.
Хватка Симонии напоминала тиски.
– Ты сказал, я становлюсь, как он?
– Когда-то ты сказал, что зарезал бы его, – сказал Урн. – А теперь ты говоришь, как он…
– Хорошо, мы бросимся на них, а потом? – сказал Симония.
– Я уверен в… сотни четыре будет на нашей стороне. Я подам сигнал и несколько сотен наших нападут на тысячи их? Он в любом случае умрет, и мы вместе с ним? Что это даст?
Лицо Урна посерело от ужаса.
– Ты что, действительно не знаешь? – сказал он. Кое-кто из толпы с любопытством поглядывал него.
– Ты не знаешь? – сказал он.
* * *
Небо было голубо. Солнце пока не взошло достаточно высоко, чтобы превратиться в обычный для Омнии медный шар. Брута снова повернул голову к солнцу. Оно было где-то на ширину себя над горизонтом, но если верны теории Дидактилоса о скорости света, в действительности оно садилось, где-то в тысячах лет в будущем. Его заслонила голова Ворбиса.– Греет, Брута? – сказал дьякон.
– Тепло.
– А будет еще теплее.
В толпе начались беспорядки. Кто-то кричал. Ворбис не обратил внимания.
– Ничего не хочешь сказать? – спросил он. – Ну проклял бы хоть на прощание.
– Ты никогда не слышал Ома, – сказал Брута. – Ты никогда не верил. Ты совсем никогда не слышал его голоса. Все, что ты слышал, было эхом твоих собственных мыслей.
– Действительно? Но я – Ценобриарх, а ты будешь сожжен за измену и ересь. Вот тебе и Ом, – сказал Ворбис.
– Справедливость восторжествует, – сказал Брута. – Если нет справедливости, нет ничего.
Он услышал тоненький голосок в своей голове, слишком слабый, чтобы разобрать слова.
– Справедливость? – сказал Ворбис. Казалось, эта идея привела его в неистовство. Он повернулся к толпе епископов. – Вы слышали его? Справедливость восторжествует? Ом уже рассудил! Через меня! Вот – справедливость!
На солнце появилось пятнышко, мчащееся к Цитадели, и тоненький голосок произносил:
– …левее левее левее выше выше левее правее чуть выше и левее…
Глыба металла под ним стала неприятно горячей.
– Он уже идет, – сказал Брута.
Ворбис махнул рукой в сторону огромного фасада святилища.
– Люди построили это. Мы построили это, – сказал он. – А что сделала Ом? Он грядет? Пусть приходит! Пусть творит суд между нами!
– Он уже идет, – повторил Брута. – Бог.
Люди в страхе смотрели вверх. Это было то самое мгновение, одно-единственное мгновение, когда мир, вопреки всему опыту затаил дыхание в ожидании чуда.
– …теперь выше и левее, когда я скажу три, один, два, ТРИ!
– Ворбис, – прохрипел Брута.
– Что? – рявкнул Ворбис.
– Ты сейчас умрешь. – Это был всего лишь шепот, но он эхом отразился от бронзовых ворот и разнесся по плошади… Людям стало тревожно, хотя никто не понимал, почему. Орел пронесся через площадь так низко, что люди шарахались. Затем, миновав крышу святилища, он повернул обратно к горам. Зрители расслабились. Это был всего-навсего орел. Но на мгновение, на одно лишь мгновение… Никто не заметил маленькую крупинку, падающую, кувыркаясь, с неба. Не надейтесь на богов. Но можете верить в черепах. Ощущение свиста ветра в голове Бруты, и голос…
– …гадгадгадспаситенетНетНетАргхххГадНЕТОАРГХХХ…
Даже Ворбис уже пришел в себя. Было мгновение, одно-единственное мгновение, когда он увидел орла… но нет… Он воздел руку и изысканно улыбнулся небу.
– Прости, – сказал Брута.
Те, кто стоял рядом с Ворбисом рассказывали потом, что времени как раз хватило на то, чтобы выражение его лица изменилось прежде, чем два фунта веса черепахи, падающие со скоростью три метра в секунду, ударили его промеж глаз. Это было откровение. И оно что-то сотворило с теми, кто видел. Для начала они уверовали всем своим сердцем.
* * *
Брута видел ноги, взбегающие вверх по лестнице, и руки, тянущиеся к оковам. А потом раздался глас:I. Он – Мой.
Великий Бог вознесся над Святилищем, переливаясь и меняясь от вливающейся в него веры тысяч людей. Тут были образы орлов с человеческими головами, быков, золотых рогов, но они сливались, вспыхивали и сплавлялись друг с другом. Четыре огненные стрелы просвистели из облаков и разрушили оковы, держащие Бруту.
II. Он – Ценобриарх И Пророк Из Пророков. Глас теофании пророкотал эхом в далеких горах.
III. Возражения? Нет? Хорошо. Облако к тому времени сконденсировалось в мерцающую фигуру, высотой равную Святилищу. Она наклонилась вниз, пока ее лицо не оказалось в нескольких футах от Бруты и шепотом, раскатившимся над Местом, сказала:
IV. Не Волнуйся. Это Только Начало. Ты Да Я, Малыш! Люди Скоро Поймут, Что В Действительности Означает Стон И Скрежет Зубовный. Вылетела еще одна стрела пламени и поразила ворота Святилища. Они захлопнулись, а потом раскаленная добела бронза начала плавиться, растапливая вековые заповеди.
V. Что Скажешь, Пророк?
Брута нетвердо поднялся. Урн поддерживал его под одну руку, Симония под другую.
«Чего?» – пробормотал он.
VI. Ну какие будут Твои Заповеди?
– Я думал, они должны исходить от тебя, – сказал Брута. – Не знаю, смогу ли я придумать что-нибудь…
Все ждали.
– Как насчет «Думай Сам?» – сказал очарованный и исполненный священного трепета Урн взирая на богоявление.
– Нет, – сказал Симония. – Попытайся что-нибудь вроде «Сплоченность Общества – Ключ К Прогрессу».
– Эдак и язык сломать можно, – сказал Урн.
– Если я могу чем-нибудь помочь, – сказал Провались-Я-Сквозь-Землю Дблах из толпы, – то что-нибудь в интересах пищевой промышленности было бы очень кстати.
– Не убий, – сказал кто-то. – Это нам подойдет.
– Для начала неплохо, – сказал Урн.
Они посмотрели на Избранного. Он высвободился из их рук и стоял сам, слегка покачиваясь.
– Не-ет, – сказал Брута. – Нет. Я раньше тоже так думал, но это не годится. Не то.
– Теперь, – сказал он. – Только теперь. Единственный момент в истории. Не завтра, не через месяц, сейчас или никогда. Они смотрели на него.
– Давай, – сказал Симония. – Что не так? Ты не можешь возражать против этого!
– Это трудно объяснить, – сказал Брута. – Но я думаю, это связано с тем, как люди должны себя вести. Я думаю… надо поступать так или иначе, потому что это правильно. Не потому, что так говорят боги. В следующий раз они могут сказать что-то другое.
VII. Мне Понравилось Насчет Не убий, – сказал Ом с высоты.
VIII. Это Хорошо Звучит. Поспеши, Тут Есть Что Поразить И Низвергнуть.
– Теперь видишь, в чем дело? – сказал Брута. – Нет. Никаких молний. Никаких заповедей, если ты не пообещаешь, что тоже будешь их исполнять.
Ом тяжко ударил по крыше Святилища.
IX. – Ты Приказываешь Мне? Здесь? СЕЙЧАС? МНЕ?
– Нет. Я прошу.
X. – Это Хуже, Чем Приказания!
– Все палки о двух концах.
Ом снова ударил по крыше Святилища. Стена осела. Та часть толпы, которой не удалось убраться с площади, удвоила свои усилия.
XI. Должно Быть Наказание! Иначе Не Будет Порядка!
– Нет.
XII. – Ты Мне Не Нужен! Теперь У Меня Достаточно Верующих!
– Но только через меня. И, скорее всего, ненадолго. Все начнется с начала. Так уже бывало. Так случается постоянно. Вот почему умирают боги. Они никогда не верят в людей. Но у тебя есть шанс. Все, что нужно, это… вера.
XIII. – Что? Выслушивать Тупые Молитвы? Присматривать За Малыми Детьми? Устраивать дождь?
– Иногда. Не всякий раз. Смотри на это, как на сделку.
XIV. – Сделка! Я Не Заключаю Сделок! Не С Людьми!
– Заключи теперь, – сказал Брута. – Пока есть возможность. Или однажды тебе придется договариваться с Симонией, или кем-то вроде него. Или с Урном, или с кем-нибудь вроде него.
XV. – Я Могу Стереть Тебя С Лица Земли.
– Да. Я всецело в твоей власти.
XVI. – Я Могу Расколоть Тебя, Как Яйцо!
– Да.
Ом замолчал. Потом он сказал:
XVII. Ты Не Можешь Использовать Слабость Как Оружие.
– Но это все, что у меня есть.
XVIII. – Тогда почему я должен уступать?
– Это не уступка. Это сделка. Имей дело со мной в слабости моей. Или однажды кто-то будет торговаться с тобой на позиции силы. Мир меняется.
XIX. – Ха! Ты Хочешь Ввести Конституционную Религию?
– А почему нет? По другому уже не получилось.
Ом склонился над Святилищем, его норов утих.
* * *
Книга II, стих I. – Тогда Отлично. Но Только Временно, – он ухмыльнулся во всю ширину своего огромного, клубящегося лица. – Скажем, на сто лет. Так?– А через сто лет?
II. – Посмотрим.
– Уговор.
Палец, длинный, как дерево, разогнулся, опустился, коснулся Бруты.
III. – Ты Умеешь Уговаривать. Тебе это пригодится. Приближается флот.
– Эфебцы? – сказал Симония.
IV. – И Цортеанцы. И Джелибейби. И Клатчанцы. Все Свободные Народы Побережья. Чтобы Уничтожить Омнию На Радость Всем. Или На Горе.
– У тебя не слишком много друзей, верно? – сказал Урн.
– Даже я не слишком люблю нас, а я это мы, – сказал Симония.
Он взглянул вверх на бога.
– Ты поможешь?
V. – Ты Же Даже Не Веришь В Меня!
– Да, но я практичен.
VI. – А Так Же Смел, Настолько, Чтобы Провозглашать Атеизм Перед Лицом Своего Бога.
– Это ничего не меняет, знаешь ли! – сказал Симония. – И не думай, что сможешь задурить мне голову тем, что существуешь!
– Никакой помощи, – твердо сказал Брута.
– Что? – сказал Симония. – Нам нужна могучая армия против такого множества!
– Да. Но у нас ее нет. Потому мы поступим иначе.
– Ты сумасшедший!
Спокойствие Бруты было подобно покою пустыни.
– Возможно.
– Мы должны бороться!
– Не сейчас.
Симония в ярости стиснул кулаки.
– Смотри… слушай… Мы умирали за ложь. Столетиями умирали за ложь, – он махнул рукой в сторону бога. – Теперь у нас есть правда, за которую стоит умирать!
Рот Симонии беззвучно открывался и закрывался в поисках слов. В конце концов, он нашел несколько среди ошметков своего образования.
– Нам говорили, что лучшее, во имя чего стоит умереть, это бог, – пробормотал он.
– Это сказал Ворбис. И он был… глупцом. Ты можешь умереть за свою родину, или своих людей, или за свою семью, но во имя бога ты должен жить полно и напряженно каждый день своей долгой жизни.
– И как долго это будет продолжаться?
– Увидим.
Брута взглянул на Ома.
– Ты больше так не будешь?
Книга III, часть I. Нет. Одного раза достаточно.
– Помни пустыню.
II. – Буду помнить.
– Пошли со мной.
Брута подошел к телу Ворбиса и поднял его.
– Я думаю, – сказал он, – что они высадятся на берегу с эфебской стороны фортов. Они не захотят причаливать к камням и не смогут причалить к утесам. Там я их и встречу, – он взглянул вниз, на Ворбиса. – Должен же кто-то.
– Ты хочешь сказать, что пойдешь один?
– Десяти тысяч не хватило бы. Одного может быть достаточно.
Он пошел вниз по ступеням. Урн и Симония смотрели, как он уходит.
– Он решил умереть, – сказал Симония. – От него мокрого места на песке не останется.
Он повернулся к Ому.
– Ты можешь его остановить?
– Похоже, Что Нет.
Брута был уже на середине площади.
– Мы его не бросим, – сказал Симония.
IV. – Правильно.
Ом смотрел, как и они уходят. А потом он остался один, за исключением тысяч, глядящих на него, толпящихся по краям огромной площади. Хотелось бы ему знать, что им сказать. Вот почему ему нужен человек вроде Бруты. Вот почему любому богу нужны такие люди как Брута.
– Извините?
Бог взглянул вниз.
V. – Да?
– Гм. Не могу ли я что-нибудь продать вам?
VI. – Как Тебя Звать?
– Дблах, боже.
VII. – А, Да, Верно. И Чего Же Ты Желаешь?
Торговец озабоченно переминался с одной ноги на другую.
– Не могли бы вы произвести небольшую заповедь? Что-нибудь насчет, скажем, йогуртов по средам? Их всегда очень трудно сбыть среди недели.
VIII. – Ты Предстал Пред Богом Своим В Надежде Улучшить Бизнес?
– Ну-у-у, – сказал Дблах, – мы могли бы договориться. Бей железом, пока горячо, как говорят инквизиторы. Двенадцать процентов? Идет? С прибыли, конечно…
Великий Бог улыбнулся.
IX. – Пожалуй, Из Тебя Получится Малый Пророк Дблах, – сказал он.
– Вот-вот. Я этого и хотел. Просто стараюсь свести оба конца на землю.
X. – Черепахи Должны Быть Оставлены В Покое.
Дблах склонил голову набок.
– Что, не в строчку? Но… черепаховые ожерелья… гм… броши, конечно… черепаховый панцирь…
XI. – НЕТ!
– Все, все, уже понял. Статуи черепах. Да-а-а. Я уже об этом думал. Отличная форма. Кстати, не могли бы вы заставить статую качаться туда-сюда? Очень полезно для бизнеса, эти качающиеся статуи. Статуя Оссорий раскачивается рег'лярно, во время каждого Поста Оссорий. Говорят, при помощи небольшого поршневого устройства в цоколе. Но это очень на руку всем пророкам.