Страница:
Это был один из окруженных стеной огородов. Вокруг очаровательных зарослей высокой декоративной Кладчадской кукурузы плети фасоли возносили к солнцу белые и розовые цветы. Меж фасолевых грядок понемногу пеклись на солнце лежащие на пыльной земле дыни. В обычной обстановке Ворбис должен был бы отметить и одобрить столь рациональное использование пространства, но в обычной обстановке он не должен был бы наткнуться на толстого юного послушника, катающегося туда-сюда по земле заткнув пальцами уши. Ворбис внимательно посмотрел на него. Затем пнул Бруту носком сандалии.
– Что тревожит тебя, сын мой?
Брута открыл глаза. Отнюдь не многих членов высшей церковной иерархии Брута смог бы узнать в лицо, даже Ценобриарх оставался для него отдаленным пятном в толпе. Но всякий знал Ворбиса, эксквизитора. Нечто, относящееся к нему просачивалось в сознание в течение нескольких дней с момента прибытия в Цитадель. Не углубляясь в детали, можно сказать, что Бога просто боялись, в то время как перед Ворбисом трепетали. Брута потерял сознание.
– Странно, – сказал Ворбис.
Шипящий звук заставил его оглянуться. У его ног была маленькая черепашка. Под его свирепым взглядом она попыталась отползти, и все время она смотрела на него и шипела как чайник. Он поднял ее и внимательно изучил, вертя в руках. Затем он оглядел окруженный стеной огород и, выбрав место на самом солнцепеке, положил ее туда, на спину. После секундного раздумья, он взял несколько камешков с одной из овощных грядок и подложил под черепаший панцирь, чтобы двигаясь она не смогла перевернуться. Ворбис верил, что ни одна возможность пополнить багаж эзотерических знаний не должна быть пропущена и отметил про себя, что стоит вернуться сюда через несколько часов, если позволит работа, и посмотреть, что получится. Затем его внимание переключилось на Бруту.
В данный момент Брута проходил их все по очереди. На него, катающегося и мечущегося по кровати, словно выброшенный на берег кит, сверху вниз смотрели Брат Намрод и Брат Ворбис.
– Это все солнце, – сказал Брат Намрод, почти спокойно, после первоначального шока, вызванного тем, что за ним пришел эксквизитор. – Бедный парень целый день работает в саду. Этого и следовало ожидать.
– Вы пробовали его выдрать? – спросил Ворбис.
– Мне, право, жаль, но пороть Бруту – все равно, что сечь матрас, – сказал Намрод. – Он говорит «ох!», но, думаю, только потому, что хочет выразить свое усердие. Очень усердный парень, этот Брута. Это тот самый, о котором я говорил вам.
– Он не производит впечатления очень смышленого парня, – сказал Ворбис.
– Он таким и не является, – сказал Намрод.
Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерный ум у послушника – двусмысленное благословение. Иногда оно может быть направлено к вящей славе Ома, но зачастую вызывает… ну, проблем это не создает, ибо Ворбис четко знал, что надо делать с заблудшим разумом, но это прибавляло ненужной работы.
– Давеча ты говорил, что его учителя очень хорошо о нем отзываются, – сказал он.
Намрод пожал плечами.
– Он очень исполнителен, – сказал он. – И… да, еще его память.
– Что «его память»?
– Ее очень много, – сказал Намрод.
– У него хорошая память?
– Не то слово. Превосходная. Он знает наизусть все Семи…
– Да? – сказал Ворбис.
Намрод поймал взгляд Ворбиса.
– Так совершенна, как вообще может быть что-то в этом несовершенном мире, – пробормотал он.
– Благочестивый и начитанный молодой человек, – сказал Ворбис.
– Э… нет. Он не умеет читать. И писать.
– А… ленивый мальчишка.
Дьякон был не из тех, кто задерживался в областях полутонов. Рот Намрода открылся и беззвучно закрылся, словно в поисках нужных слов.
– Нет, – сказал он. – Он старается. Я уверен, что он старается. Кажется, он просто не в состоянии этого сделать. Он не может уловить связи между буквами и звуками.
– Вы, по крайней мере, за это его пороли?
– Кажется, это не дает никакого эффекта, дьякон.
– Как же тогда он стал таким примерным учеником?
– Он слушает. Никто не слушает так, как Брута, – думал он. – Поэтому его очень трудно учить. Это похоже… словно находишься в огромной длиннющей пещере. Все слова пропадают в ненаполнимых глубинах брутиной головы. Такая чистая концентрированная абсорбция может заставить неподготовленного учителя заикаться и заткнуться совсем, ибо каждое слово, которое он обронит, вихрем уносится в уши Бруты.
– Он слушает все, – сказал Намрод. – И на все смотрит. Он все это впитывает.
Ворбис уставился на Бруту.
– И я ни разу не слышал он него невежливого слова, – сказал Намрод. – Остальные послушники издеваются над ним, иногда. Называют его Большим Тупым Буйволом. Ну, вы понимаете?
Взгляд Ворбиса вобрал окорокоподобные руки и треобхватные ноги Бруты. Казалось, он глубоко задумался.
– Не может ни читать, ни писать, – сказал Ворбис, – но бесконечно преданный, говоришь?
– Преданный и благочестивый, – сказал Намрод.
– И с хорошей памятью, – бормотал Ворбис.
– Более того, – сказал Намрод, – это вообще не похоже на память.
Казалось, Ворбис пришел к какому-то заключению.
– Пришли его ко мне, когда выздоровеет, – сказал он.
Намрод запаниковал.
– Я просто хочу поговорить с ним, – сказал Ворбис, – пожалуй, у меня найдется для него работа.
– Да, господин?
– Ибо пути Великого Бога Ома неисповедимы.
Той частью сознания, которая не была заполнена мыслями о жаре, он чувствовал ужас и смущение Бруты. Не стоило так поступать с мальчиком. Разумеется, он не наблюдал за ним. Кто из богов будет заниматься подобными вещами? Какая разница, что люди делают. Главное – вера. Он просто-напросто вытащил это воспоминание из головы мальчишки, чтобы произвести на него впечатление, подобно фокуснику, извлекающему яйца из чьего-то уха.
– Я лежу на спине; становится все жарче, и я скоро умру… И еще… И еще… этот проклятый орел, уронивший его на компостную кучу. Ну и олух же этот орел. Местность – камень на камне камнем погоняет, а он приземлился в единственном месте, способном прервать его полет не прерывая его жизни. И очень близко к верующему. Странно. Удивительно, если здесь обошлось без божественного провидения, вот только ты сам и являешься божественным провидением… лежа на спине, раскаляясь, готовясь умереть… Человек, перевернувший его. Это выражение на кротком лице. Он будет помнить его. Выражение даже не жестокости, а какого-то другого уровня сознания. Это выражение жуткого покоя… Тень заслонила солнце. Ом скосил глаза на возникшее лицо Лу-Цзе, который смотрел на него с мягкой, вверх-тормашечной жалостью. Потом перевернул его. А потом поднял свою метлу и пошел прочь не оглядываясь. Ом обмяк, хватая воздух. Потом вдохнул.
– Кто-то там, наверху, очень хорошо ко мне относится, – подумал он. – И этот кто-то – Я.
«Проклятый бесполезный мальчишка! – думал он. – Ну и поделом же мне за болтовню с первым попавшимся послушником. Конечно, тот тощий старик не мог его услышать. Не мог и начальник. Ну, скорее всего, старик глух. Что же до повара… Когда он восстановит всю свою божественную мощь, – отметил про себя Ом, – исключительная участь будет уготована поварам».
Он пока довольно туманно представлял себе, что именно произойдет, но одной из составляющих этого будет кипящая вода, и, возможно, какая-то роль во всем это будет отведена морковке. Несколько мгновений он наслаждался этой мыслью. Где это она покинула его? В этом паршивом огородишке, в образе черепахи? Он помнил, как попал сюда – с тупым ужасом он воззрился на едва различимое пятнышко в небесах, в котором глазами памяти видел орла, – и он уж лучше поищет более земной путь отсюда, разве что ему захочется провести следующий месяц в укрытии под дынным листом. Другая мысль поразила его. Отличная еда!
Когда он обретет свою мощь, он потратит немало времени на создание нескольких новых преисподен… И нескольких свежих Предписаний. Ты не должен вкушать от Мяса Черепахи. Пожалуй, самое то. Он даже удивился, как он не додумался до этого раньше. Перспектива, вот что это такое. Если бы он придумал что-то вроде: «Ты обязан с дьявольским усердием подбирать каждую попавшую в беду черепаху и доставлять ее куда она только пожелает, разве что, и это важно, ты являешься орлом», несколько лет назад, он не попал бы в такую переделку как сейчас. Больше ничего не остается. Он должен найти лично Ценобриарха. Кто-нибудь вроде Первосвященника обязан быть способным слышать его. Он где-то неподалеку. Первосвященники не склонны сходить с насиженного места. Его должно быть легко найти. Не смотря на то, что временно он был черепахой, Ом по-прежнему оставался богом. Так в чем проблема?
Он должен двигаться вверх. В этом и заключается значение иерархии. Тех, кто наверху, следует искать двигаясь вверх. Вперевалку, подрагивая панцирем из стороны в сторону, экс-Великий Бог Ом отправился на изучение Цитадели, воздвигнутой к его вящей славе. Он не мог не заметить перемен, происшедших за последние три тысячи лет.
– Я не думаю, что он собирается наказать тебя, – сказал Намрод. – Хотя, конечно, заслужил ты именно наказание. Мы все его заслужили, – набожно добавил он.
– Но почему?
– …Почему? Он сказал, что хочет только поговорить с тобой.
– Но ничего из того, что я знаю не сможет заинтересовать квизитора! – запричитал Брута.
– Послушай! Я уверен, что ты не собираешься обсуждать желания дьякона, – сказал Намрод.
– Нет, нет. Конечно, нет, – сказал Брута. Он повесил голову.
– Хороший мальчик, – сказал Намрод.
Он похлопал Бруту так высоко, как смог достать.
– Так что поспеши, – сказал он. – Я уверен, все будет в порядке. – И затем, ибо он тоже был воспитан в традициях честности, он добавил: – Скорее всего, в порядке.
– Ты Обязан Строить Низенькие Ступеньки, – шипел он, втаскивая себя на следующую.
Ноги прогремели всего в нескольких дюймах позади него. Это была одна из главных артерий Цитадели, по которой каждый день тысячи пилигримов направлялись к Месту Плача. Пару раз случайный сандалий поддавал по его панцирю, заставляя крутиться на месте.
– Чтоб твои ноги отделились от тела и были закопаны в термитнике! – рявкнул он.
Это слегка улучшило его самочувствие. Чья-то нога пнула его, и он заскользил по камням. Со звоном он врезался в витую решетку внизу одной из стен. Лишь молниеносно сжав челюсти он спасся от скольжения сквозь нее. Он закончил путешествие вися над подвалом, зацепившись ртом. Мускулы рта развиты у черепах чрезвычайно хорошо. Он слегка покачивался, размахивая лапками. Отлично. Черепахи использовали этот метод в каменистых, изобилующих расселинами землях. Он всего лишь должен зацепиться лапой… Неясные звуки привлекли его внимание. Это были звон металла и затем тихое хныканье.
Ом скосил глаза. Решетка находилась высоко в стене очень длинной низкой комнаты. Она была ярко освещена благодаря световым шахтам, всюду пронизывавшим Цитадель. Ворбис настоял на этом. «Инквизиторы не должны работать в тени, – сказал он, – но на свету. Где они будут видеть, очень четко, что они делают». Так же видел это и Ом. Он так и свисал некоторое время с решетки, не в силах оторвать глаз от ряда скамей. В целом, Ворбис был против использования раскаленных клещей, цепей с шипами, вещичек со сверлами и большими болтами, разве что для публичного показа во время главных Постов. «Удивительно, – частенько говаривал он, – какие вещи можно делать обыкновенным ножом…» Но многие инквизиторы предпочитали старые способы.
Через некоторое время Ом, резкими сокращениями шейных мускулов очень медленно подтянулся к решетке. Двигаясь, словно ее мысли были где-то очень далеко отсюда, черепаха зацепила за перекладину сначала одну переднюю лапку, потом другую. Некоторое время ее задние лапки болтались в воздухе, потом коготь зацепился за неровность кладки. Он напрягся и вытолкнул себя назад, к свету. Он медленно выбирался оттуда, держась поближе к стене, чтобы избежать ног. В любом случае, он не мог бы передвигаться не медленно, но сейчас он передвигался медленно потому, что думал. Большинству богов трудно передвигаться и думать одновременно.
Точно так же, Квизиция не может ошибаться. Подозрение является доказательством. Как же может быть иначе? Не было бы никакого смысла Великому Богу вкладывать подозрение в разум своих эксквизиторов, если бы его присутствие там не было обоснованным. Жизнь сильно упрощается, когда веришь в Великого Бога Ома. И иногда, правда, очень укорачивается. Но всегда находятся такие, промотавшиеся, глупые, или те, кто из-за каких-то недостатков или оплошностей в этой или прошлой жизни не могут позволить себе даже щепотку ладана. И Великий Бог Ом, по своей мудрости и милосердию, проявленной через Его священников, предусмотрел кое-что и для них.
На площади Плача возносились молитвы и мольбы. Разумеемся, все они выслушивались. Некоторые из них даже исполнялись. За площадью длиной в двести метров, возвышалось собственно Центральное святилище. Оттуда, без тени сомнения, Бог и слушает. Или немного ближе… Тысячи пилигримов каждый день приходили на площадь. Чья-то пятка стукнула Ома по панцирю, заставив отлететь от стены. Во время рикошета край щитка задел костыль, и, закрутив, как копейку, швырнул в толпу. Его отбросило на спальный мешок какой-то пожилой женщины, считавшей, подобно многим другим, что молитва тем действеннее, чем больше времени проведено на площади. Бог одурело заморгал. Это почти ничем не уступало орлам. Это было не лучше подвала… нет, все что угодно лучше подвала… Ему удалось уловить несколько слов прежде чем его отшвырнула следующая нога.
– Уже три года в нашей деревне стоит засуха… хоть маленький дождик, а, Господи?
Крутясь на перевернутом панцире, осененный проблеском надежды, вдруг да верный ответ спасет его от пинков, Великий Бог пробормотал:
– Без проблем.
Еще одна нога поддела его, неприметного никому из верующих среди леса ног. Мир слился в пятно. Он уловил исполненный безнадежности старческий голос, произносивший:
– Боже, Боже, почему моего сынка забирают в твой Божественный Легион? Кто теперь будет тянуть хозяйство? Не можешь ли ты взять какого-нибудь другого мальчика?
– Не беспокойся, – пискнул Ом.
Сандалий поддел его под хвост и послал на несколько ярдов вперед. Вниз никто не смотрел. По общему поверью, произносимые молитвы приобретают дополнительный вес от неотрывного глазения на золотые рога на крыше Святилища. Если же присутствие черепахи в какой-то мере и замечалось, как удар по лодыжке, от него тут же отделывались автоматическим движением другой ноги.
– …моя жена больна…
– Сделано!
Пинок.
– …очистить наш колодец от…
– Будет!
Пинок.
– …каждый год саранча…
– Обещаю, только…
Пинок.
– …пропал в море пять лет назад…
– …прекратите меня пинать!
Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном участке. Видимое… Распознавание контуров охотника и добычи занимает большую часть жизни животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С точки зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола, которого вы не заметили на ветке. Для охотящегося канюка, едва заметным пятном вырисовывающегося в высях, панорама мира – лишь туман вокруг бегающей добычи. Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел. К счастью, все то же знание форм, делавшее черепаху столь заметной на площади, заполненной бегающими людьми, скосило единственный глаз черепахи вверх в жутком ожидании. Орлы – существа упорные. Если уж в их уме появится идея обеда, то она там и останется, пока не будет воплощена.
– Без паники, брат. Я приказываю тебе не паниковать.
На лице у Бруты находилась какая-то тряпица.
– Просто кивни, парень.
Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает каждый послушник. В спальнях рассказывали. Они закрывают материей лицо, чтобы инквизиторы не знали, кого они обрабатывают…
– Отлично. Сейчас мы пойдем в другую комнату. Осторожно ступай.
Руки направляли его вдоль по полу. Сквозь туман непонимания он почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как соскочил по нескольким ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько раз, твердо, но без явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору. Раздался шорох еще одной занавеси, а затем появилось неопределенное ощущение обширного, большого помещения. Позже, много позже, Брута понял: страха не было. В комнате главы Квизиции на его голову опустили мешок, но это не заставило его испугаться. Потому, что у него была вера.
– За твоей спиной стул. Сядь.
Брута сел.
– Можешь снять мешок.
Брута снял мешок. Он заморгал. В противоположном конце комнаты с Божественными Легионерами по бокам на стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль дьякона Ворбиса. Оставшаяся пара состояла из невысокого коренастого и очень толстого мужчин. Не ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих – серые рясы без украшений. Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни даже скальпеля. Все трое внимательно его разглядывали.
– Послушник Брута? – сказал Ворбис.
Брута кивнул. Ворбис усмехнулся, как присуще очень умным людям, когда они думают о чем-то не слишком веселом.
– И, конечно, однажды наступит день, когда мы должны будем обращаться к тебе Брат Брута, – сказал он, – или даже Отец Брута? Пожалуй, слишком хлопотно. Этого лучше избежать. Думаю, стоит позаботиться о том, чтобы ты как можно скорее стал Субдьяконом Брутой. Что ты об этом думаешь?
Брута ничего об этом не думал. Он смутно понимал, что обсуждалось повышение. Но его голова была пуста.
– Ладно, хватит об этом, – сказал Ворбис с легким раздражением человека, сознающего, какую прорву работы ему предстоит проделать во время этой беседы. – Узнаешь ли ты сих ученых отцов одесную и ошуюю от меня?
Брута потряс головой.
– Отлично. У них есть к тебе несколько вопросов.
Брута кивнул. Очень толстый мужчина наклонился вперед.
– У тебя есть язык, юноша?
Брута кивнул. Потом, чувствуя, что этого, возможно, недостаточно, предоставил его на обозрение. Ладонь Ворбиса успокаивающе легла на руку толстого человека.
– По-моему, наш юный друг слегка переполнен благоговейным страхом, – кротко сказал он. Он улыбнулся. – А теперь, Брута, пожалуйста, убери его, – я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты понял?
Брута кивнул.
– В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее.
Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на первый план его сознания.
– Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок, кроме угла у двери, где видны плиты. На противоположной стене есть окно, около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка Оссорий, вырезанная по афакиевому дереву и отделанная серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке нет ничего, кроме подноса.
Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу.
– На подносе? – сказал он.
– Простите, что, господин?
– Что на подносе, сын мой?
Образы промелькнули перед глазами Бруты.
– На подносе был наперсток. Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок веревки. На веревке были узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная чаша, украшенная узором из листьев афакии. Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек черной материи, было стило и грифельная доска…
– Расскажи про монеты, – тихо произнес Ворбис.
– Три из них были центы Цитадели, – сразу сказал Брута. – На двух были изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты были очень маленькие и золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но которые, если вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы…
– Это что, розыгрыш? – сказал толстяк.
– Уверяю вас, – сказал Ворбис, – мальчик видел обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах.
– Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это были Эфебские дерехмы.
– Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели.
– Я видел их однажды, лорд.
– Когда это было?
Лицо Бруты сморщилось от напряжения.
– Я не уверен… – сказал он.
Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису.
– Ха! – сказал он.
– Кажется… – сказал Брута, – …это было после обеда. Но может быть утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых. В нашу деревню завернули несколько торговцев.
– Сколько тебе было лет? – сказал Ворбис.
– За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд.
– Я не верю в это, – сказал толстяк.
Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может знать? Его-то там не было!
– Ты можешь ошибаться, сын мой, – сказал Ворбис. – Ты – ладный парень лет… пожалуй… семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь помнить случайный образ монеты пятнадцатилетней давности.
– Нам кажется, ты это выдумываешь, – сказал толстяк.
Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове.
– Ты все помнишь, что с тобой произошло в жизни? – сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута был благодарен за это вмешательство.
– Что тревожит тебя, сын мой?
Брута открыл глаза. Отнюдь не многих членов высшей церковной иерархии Брута смог бы узнать в лицо, даже Ценобриарх оставался для него отдаленным пятном в толпе. Но всякий знал Ворбиса, эксквизитора. Нечто, относящееся к нему просачивалось в сознание в течение нескольких дней с момента прибытия в Цитадель. Не углубляясь в детали, можно сказать, что Бога просто боялись, в то время как перед Ворбисом трепетали. Брута потерял сознание.
– Странно, – сказал Ворбис.
Шипящий звук заставил его оглянуться. У его ног была маленькая черепашка. Под его свирепым взглядом она попыталась отползти, и все время она смотрела на него и шипела как чайник. Он поднял ее и внимательно изучил, вертя в руках. Затем он оглядел окруженный стеной огород и, выбрав место на самом солнцепеке, положил ее туда, на спину. После секундного раздумья, он взял несколько камешков с одной из овощных грядок и подложил под черепаший панцирь, чтобы двигаясь она не смогла перевернуться. Ворбис верил, что ни одна возможность пополнить багаж эзотерических знаний не должна быть пропущена и отметил про себя, что стоит вернуться сюда через несколько часов, если позволит работа, и посмотреть, что получится. Затем его внимание переключилось на Бруту.
* * *
Существует преисподня для богохульников. Существует преисподня для спорящих с авторитетами. Есть аж несколько преисподен для лгунов. Возможно, есть даже отдельная преисподня для мальчиков, желающих смерти своим бабушкам. Существует широкий выбор преисподен, куда можно попасть. Таково определение вселенной: это временное пространство, поделенное Великим Богом Омом с тем, чтобы каждый был уверен, что понесет заслуженное наказание. В Омнианстве существует великое множество преисподен.В данный момент Брута проходил их все по очереди. На него, катающегося и мечущегося по кровати, словно выброшенный на берег кит, сверху вниз смотрели Брат Намрод и Брат Ворбис.
– Это все солнце, – сказал Брат Намрод, почти спокойно, после первоначального шока, вызванного тем, что за ним пришел эксквизитор. – Бедный парень целый день работает в саду. Этого и следовало ожидать.
– Вы пробовали его выдрать? – спросил Ворбис.
– Мне, право, жаль, но пороть Бруту – все равно, что сечь матрас, – сказал Намрод. – Он говорит «ох!», но, думаю, только потому, что хочет выразить свое усердие. Очень усердный парень, этот Брута. Это тот самый, о котором я говорил вам.
– Он не производит впечатления очень смышленого парня, – сказал Ворбис.
– Он таким и не является, – сказал Намрод.
Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерный ум у послушника – двусмысленное благословение. Иногда оно может быть направлено к вящей славе Ома, но зачастую вызывает… ну, проблем это не создает, ибо Ворбис четко знал, что надо делать с заблудшим разумом, но это прибавляло ненужной работы.
– Давеча ты говорил, что его учителя очень хорошо о нем отзываются, – сказал он.
Намрод пожал плечами.
– Он очень исполнителен, – сказал он. – И… да, еще его память.
– Что «его память»?
– Ее очень много, – сказал Намрод.
– У него хорошая память?
– Не то слово. Превосходная. Он знает наизусть все Семи…
– Да? – сказал Ворбис.
Намрод поймал взгляд Ворбиса.
– Так совершенна, как вообще может быть что-то в этом несовершенном мире, – пробормотал он.
– Благочестивый и начитанный молодой человек, – сказал Ворбис.
– Э… нет. Он не умеет читать. И писать.
– А… ленивый мальчишка.
Дьякон был не из тех, кто задерживался в областях полутонов. Рот Намрода открылся и беззвучно закрылся, словно в поисках нужных слов.
– Нет, – сказал он. – Он старается. Я уверен, что он старается. Кажется, он просто не в состоянии этого сделать. Он не может уловить связи между буквами и звуками.
– Вы, по крайней мере, за это его пороли?
– Кажется, это не дает никакого эффекта, дьякон.
– Как же тогда он стал таким примерным учеником?
– Он слушает. Никто не слушает так, как Брута, – думал он. – Поэтому его очень трудно учить. Это похоже… словно находишься в огромной длиннющей пещере. Все слова пропадают в ненаполнимых глубинах брутиной головы. Такая чистая концентрированная абсорбция может заставить неподготовленного учителя заикаться и заткнуться совсем, ибо каждое слово, которое он обронит, вихрем уносится в уши Бруты.
– Он слушает все, – сказал Намрод. – И на все смотрит. Он все это впитывает.
Ворбис уставился на Бруту.
– И я ни разу не слышал он него невежливого слова, – сказал Намрод. – Остальные послушники издеваются над ним, иногда. Называют его Большим Тупым Буйволом. Ну, вы понимаете?
Взгляд Ворбиса вобрал окорокоподобные руки и треобхватные ноги Бруты. Казалось, он глубоко задумался.
– Не может ни читать, ни писать, – сказал Ворбис, – но бесконечно преданный, говоришь?
– Преданный и благочестивый, – сказал Намрод.
– И с хорошей памятью, – бормотал Ворбис.
– Более того, – сказал Намрод, – это вообще не похоже на память.
Казалось, Ворбис пришел к какому-то заключению.
– Пришли его ко мне, когда выздоровеет, – сказал он.
Намрод запаниковал.
– Я просто хочу поговорить с ним, – сказал Ворбис, – пожалуй, у меня найдется для него работа.
– Да, господин?
– Ибо пути Великого Бога Ома неисповедимы.
* * *
Высоко вверху. Ни звука, лишь свист ветра в перьях. Орел парил в струях бриза, разглядывая игрушечные постройки Цитадели.* * *
Он уронил ее где-то, а теперь не мог найти. Где-то внизу, на этом маленьком зеленом лоскутке.* * *
Пчелы жужжали над цветами фасоли. Солнце било в перевернутый панцирь Ома. Существует преисподня и для черепах. Ом слишком устал, чтобы болтать лапками. Это все, что можно сделать: болтать лапками. И еще вытягивать шею так далеко, как только удастся, и размахивать ею в надежде, что удастся использовать ее в качестве рычага, и так перевернуться. Умираешь, когда не остается ни одного верующего; именно этого обычно и боятся маленькие боги. Но еще умираешь, когда умираешь.Той частью сознания, которая не была заполнена мыслями о жаре, он чувствовал ужас и смущение Бруты. Не стоило так поступать с мальчиком. Разумеется, он не наблюдал за ним. Кто из богов будет заниматься подобными вещами? Какая разница, что люди делают. Главное – вера. Он просто-напросто вытащил это воспоминание из головы мальчишки, чтобы произвести на него впечатление, подобно фокуснику, извлекающему яйца из чьего-то уха.
– Я лежу на спине; становится все жарче, и я скоро умру… И еще… И еще… этот проклятый орел, уронивший его на компостную кучу. Ну и олух же этот орел. Местность – камень на камне камнем погоняет, а он приземлился в единственном месте, способном прервать его полет не прерывая его жизни. И очень близко к верующему. Странно. Удивительно, если здесь обошлось без божественного провидения, вот только ты сам и являешься божественным провидением… лежа на спине, раскаляясь, готовясь умереть… Человек, перевернувший его. Это выражение на кротком лице. Он будет помнить его. Выражение даже не жестокости, а какого-то другого уровня сознания. Это выражение жуткого покоя… Тень заслонила солнце. Ом скосил глаза на возникшее лицо Лу-Цзе, который смотрел на него с мягкой, вверх-тормашечной жалостью. Потом перевернул его. А потом поднял свою метлу и пошел прочь не оглядываясь. Ом обмяк, хватая воздух. Потом вдохнул.
– Кто-то там, наверху, очень хорошо ко мне относится, – подумал он. – И этот кто-то – Я.
* * *
Сержант Симония подождал, пока окажется в своей комнате и лишь потом развернул свой клочок бумаги. Его совершенно не удивило, что тот оказался помечен крошечным изображением черепахи. Он был счастлив. Ради чего-то подобного он и жил. Кто-то должен привезти автора Истины, дабы тот стал символом их движения. И он должен стать этим кем-то. Только вот досада – он не мог убить Ворбиса. Но это должно случится у всех на глазах. Однажды. У входа в Святилище. Иначе, никто не поверит.* * *
Ом ковылял по покрытому песком коридору. После исчезновения Бруты он еще некоторое время потоптался на месте. В топтании на месте черепахи тоже настоящие профы. Можно сказать, что в этом они практически мировые чемпионы.«Проклятый бесполезный мальчишка! – думал он. – Ну и поделом же мне за болтовню с первым попавшимся послушником. Конечно, тот тощий старик не мог его услышать. Не мог и начальник. Ну, скорее всего, старик глух. Что же до повара… Когда он восстановит всю свою божественную мощь, – отметил про себя Ом, – исключительная участь будет уготована поварам».
Он пока довольно туманно представлял себе, что именно произойдет, но одной из составляющих этого будет кипящая вода, и, возможно, какая-то роль во всем это будет отведена морковке. Несколько мгновений он наслаждался этой мыслью. Где это она покинула его? В этом паршивом огородишке, в образе черепахи? Он помнил, как попал сюда – с тупым ужасом он воззрился на едва различимое пятнышко в небесах, в котором глазами памяти видел орла, – и он уж лучше поищет более земной путь отсюда, разве что ему захочется провести следующий месяц в укрытии под дынным листом. Другая мысль поразила его. Отличная еда!
Когда он обретет свою мощь, он потратит немало времени на создание нескольких новых преисподен… И нескольких свежих Предписаний. Ты не должен вкушать от Мяса Черепахи. Пожалуй, самое то. Он даже удивился, как он не додумался до этого раньше. Перспектива, вот что это такое. Если бы он придумал что-то вроде: «Ты обязан с дьявольским усердием подбирать каждую попавшую в беду черепаху и доставлять ее куда она только пожелает, разве что, и это важно, ты являешься орлом», несколько лет назад, он не попал бы в такую переделку как сейчас. Больше ничего не остается. Он должен найти лично Ценобриарха. Кто-нибудь вроде Первосвященника обязан быть способным слышать его. Он где-то неподалеку. Первосвященники не склонны сходить с насиженного места. Его должно быть легко найти. Не смотря на то, что временно он был черепахой, Ом по-прежнему оставался богом. Так в чем проблема?
Он должен двигаться вверх. В этом и заключается значение иерархии. Тех, кто наверху, следует искать двигаясь вверх. Вперевалку, подрагивая панцирем из стороны в сторону, экс-Великий Бог Ом отправился на изучение Цитадели, воздвигнутой к его вящей славе. Он не мог не заметить перемен, происшедших за последние три тысячи лет.
* * *
– Меня? – сказа Брута. – Но, но…– Я не думаю, что он собирается наказать тебя, – сказал Намрод. – Хотя, конечно, заслужил ты именно наказание. Мы все его заслужили, – набожно добавил он.
– Но почему?
– …Почему? Он сказал, что хочет только поговорить с тобой.
– Но ничего из того, что я знаю не сможет заинтересовать квизитора! – запричитал Брута.
– Послушай! Я уверен, что ты не собираешься обсуждать желания дьякона, – сказал Намрод.
– Нет, нет. Конечно, нет, – сказал Брута. Он повесил голову.
– Хороший мальчик, – сказал Намрод.
Он похлопал Бруту так высоко, как смог достать.
– Так что поспеши, – сказал он. – Я уверен, все будет в порядке. – И затем, ибо он тоже был воспитан в традициях честности, он добавил: – Скорее всего, в порядке.
* * *
В Цитадели было мало лестниц. Продвижение процессий, входивших во многие ритуалы, посвященные Великому Ому, требовало длинных покатых подъемов. Те же ступени, которые были, были достаточно низкими, чтобы соответствовать уплощающимся шагам очень старого человека. В Цитадели было очень много очень старых людей. Песок из пустыни наносило все время. Кучи собирались на ступенях и во дворах несмотря на все усилия вооруженных метлами послушников. Но черепашьи лапки – крайне неэффективное средство передвижения.– Ты Обязан Строить Низенькие Ступеньки, – шипел он, втаскивая себя на следующую.
Ноги прогремели всего в нескольких дюймах позади него. Это была одна из главных артерий Цитадели, по которой каждый день тысячи пилигримов направлялись к Месту Плача. Пару раз случайный сандалий поддавал по его панцирю, заставляя крутиться на месте.
– Чтоб твои ноги отделились от тела и были закопаны в термитнике! – рявкнул он.
Это слегка улучшило его самочувствие. Чья-то нога пнула его, и он заскользил по камням. Со звоном он врезался в витую решетку внизу одной из стен. Лишь молниеносно сжав челюсти он спасся от скольжения сквозь нее. Он закончил путешествие вися над подвалом, зацепившись ртом. Мускулы рта развиты у черепах чрезвычайно хорошо. Он слегка покачивался, размахивая лапками. Отлично. Черепахи использовали этот метод в каменистых, изобилующих расселинами землях. Он всего лишь должен зацепиться лапой… Неясные звуки привлекли его внимание. Это были звон металла и затем тихое хныканье.
Ом скосил глаза. Решетка находилась высоко в стене очень длинной низкой комнаты. Она была ярко освещена благодаря световым шахтам, всюду пронизывавшим Цитадель. Ворбис настоял на этом. «Инквизиторы не должны работать в тени, – сказал он, – но на свету. Где они будут видеть, очень четко, что они делают». Так же видел это и Ом. Он так и свисал некоторое время с решетки, не в силах оторвать глаз от ряда скамей. В целом, Ворбис был против использования раскаленных клещей, цепей с шипами, вещичек со сверлами и большими болтами, разве что для публичного показа во время главных Постов. «Удивительно, – частенько говаривал он, – какие вещи можно делать обыкновенным ножом…» Но многие инквизиторы предпочитали старые способы.
Через некоторое время Ом, резкими сокращениями шейных мускулов очень медленно подтянулся к решетке. Двигаясь, словно ее мысли были где-то очень далеко отсюда, черепаха зацепила за перекладину сначала одну переднюю лапку, потом другую. Некоторое время ее задние лапки болтались в воздухе, потом коготь зацепился за неровность кладки. Он напрягся и вытолкнул себя назад, к свету. Он медленно выбирался оттуда, держась поближе к стене, чтобы избежать ног. В любом случае, он не мог бы передвигаться не медленно, но сейчас он передвигался медленно потому, что думал. Большинству богов трудно передвигаться и думать одновременно.
* * *
Любой мог придти на площадь Плача. Это была одна из величайших свобод в Омнианизме. Существуют всевозможные способы ходатайствовать перед Великим Богом, но все зависит от того, что вы можете себе позволить, что вполне справедливо и правильно, так как и именно так и должно быть. В конце концов, те, кто достиг в этом мире успеха, сделали это с благоволения Великого Бога, ибо было бы совершенно невозможно поверить в то, что они сделали это с его неодобрения.Точно так же, Квизиция не может ошибаться. Подозрение является доказательством. Как же может быть иначе? Не было бы никакого смысла Великому Богу вкладывать подозрение в разум своих эксквизиторов, если бы его присутствие там не было обоснованным. Жизнь сильно упрощается, когда веришь в Великого Бога Ома. И иногда, правда, очень укорачивается. Но всегда находятся такие, промотавшиеся, глупые, или те, кто из-за каких-то недостатков или оплошностей в этой или прошлой жизни не могут позволить себе даже щепотку ладана. И Великий Бог Ом, по своей мудрости и милосердию, проявленной через Его священников, предусмотрел кое-что и для них.
На площади Плача возносились молитвы и мольбы. Разумеемся, все они выслушивались. Некоторые из них даже исполнялись. За площадью длиной в двести метров, возвышалось собственно Центральное святилище. Оттуда, без тени сомнения, Бог и слушает. Или немного ближе… Тысячи пилигримов каждый день приходили на площадь. Чья-то пятка стукнула Ома по панцирю, заставив отлететь от стены. Во время рикошета край щитка задел костыль, и, закрутив, как копейку, швырнул в толпу. Его отбросило на спальный мешок какой-то пожилой женщины, считавшей, подобно многим другим, что молитва тем действеннее, чем больше времени проведено на площади. Бог одурело заморгал. Это почти ничем не уступало орлам. Это было не лучше подвала… нет, все что угодно лучше подвала… Ему удалось уловить несколько слов прежде чем его отшвырнула следующая нога.
– Уже три года в нашей деревне стоит засуха… хоть маленький дождик, а, Господи?
Крутясь на перевернутом панцире, осененный проблеском надежды, вдруг да верный ответ спасет его от пинков, Великий Бог пробормотал:
– Без проблем.
Еще одна нога поддела его, неприметного никому из верующих среди леса ног. Мир слился в пятно. Он уловил исполненный безнадежности старческий голос, произносивший:
– Боже, Боже, почему моего сынка забирают в твой Божественный Легион? Кто теперь будет тянуть хозяйство? Не можешь ли ты взять какого-нибудь другого мальчика?
– Не беспокойся, – пискнул Ом.
Сандалий поддел его под хвост и послал на несколько ярдов вперед. Вниз никто не смотрел. По общему поверью, произносимые молитвы приобретают дополнительный вес от неотрывного глазения на золотые рога на крыше Святилища. Если же присутствие черепахи в какой-то мере и замечалось, как удар по лодыжке, от него тут же отделывались автоматическим движением другой ноги.
– …моя жена больна…
– Сделано!
Пинок.
– …очистить наш колодец от…
– Будет!
Пинок.
– …каждый год саранча…
– Обещаю, только…
Пинок.
– …пропал в море пять лет назад…
– …прекратите меня пинать!
Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном участке. Видимое… Распознавание контуров охотника и добычи занимает большую часть жизни животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С точки зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола, которого вы не заметили на ветке. Для охотящегося канюка, едва заметным пятном вырисовывающегося в высях, панорама мира – лишь туман вокруг бегающей добычи. Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел. К счастью, все то же знание форм, делавшее черепаху столь заметной на площади, заполненной бегающими людьми, скосило единственный глаз черепахи вверх в жутком ожидании. Орлы – существа упорные. Если уж в их уме появится идея обеда, то она там и останется, пока не будет воплощена.
* * *
Перед апартаментами Ворбиса стояло двое Божественных Легионеров. Они поглядывали на Бруту, боязливо стучавшегося в двери, словно ища повода на него наброситься. Маленький серый священник открыл дверь и препроводил Бруту в крошечную полупустую комнатку. Многозначительно указал на стул. Брута сел. Священник пропал за занавеской. Брута бросил единственный взгляд на обстановку и его объяла тьма. Прежде, чем он успел что-нибудь предпринять – движения Бруты и в лучших условиях были не слишком хорошо скоординированы – голос у самого его уха произнес:– Без паники, брат. Я приказываю тебе не паниковать.
На лице у Бруты находилась какая-то тряпица.
– Просто кивни, парень.
Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает каждый послушник. В спальнях рассказывали. Они закрывают материей лицо, чтобы инквизиторы не знали, кого они обрабатывают…
– Отлично. Сейчас мы пойдем в другую комнату. Осторожно ступай.
Руки направляли его вдоль по полу. Сквозь туман непонимания он почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как соскочил по нескольким ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько раз, твердо, но без явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору. Раздался шорох еще одной занавеси, а затем появилось неопределенное ощущение обширного, большого помещения. Позже, много позже, Брута понял: страха не было. В комнате главы Квизиции на его голову опустили мешок, но это не заставило его испугаться. Потому, что у него была вера.
– За твоей спиной стул. Сядь.
Брута сел.
– Можешь снять мешок.
Брута снял мешок. Он заморгал. В противоположном конце комнаты с Божественными Легионерами по бокам на стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль дьякона Ворбиса. Оставшаяся пара состояла из невысокого коренастого и очень толстого мужчин. Не ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих – серые рясы без украшений. Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни даже скальпеля. Все трое внимательно его разглядывали.
– Послушник Брута? – сказал Ворбис.
Брута кивнул. Ворбис усмехнулся, как присуще очень умным людям, когда они думают о чем-то не слишком веселом.
– И, конечно, однажды наступит день, когда мы должны будем обращаться к тебе Брат Брута, – сказал он, – или даже Отец Брута? Пожалуй, слишком хлопотно. Этого лучше избежать. Думаю, стоит позаботиться о том, чтобы ты как можно скорее стал Субдьяконом Брутой. Что ты об этом думаешь?
Брута ничего об этом не думал. Он смутно понимал, что обсуждалось повышение. Но его голова была пуста.
– Ладно, хватит об этом, – сказал Ворбис с легким раздражением человека, сознающего, какую прорву работы ему предстоит проделать во время этой беседы. – Узнаешь ли ты сих ученых отцов одесную и ошуюю от меня?
Брута потряс головой.
– Отлично. У них есть к тебе несколько вопросов.
Брута кивнул. Очень толстый мужчина наклонился вперед.
– У тебя есть язык, юноша?
Брута кивнул. Потом, чувствуя, что этого, возможно, недостаточно, предоставил его на обозрение. Ладонь Ворбиса успокаивающе легла на руку толстого человека.
– По-моему, наш юный друг слегка переполнен благоговейным страхом, – кротко сказал он. Он улыбнулся. – А теперь, Брута, пожалуйста, убери его, – я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты понял?
Брута кивнул.
– В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее.
Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на первый план его сознания.
– Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок, кроме угла у двери, где видны плиты. На противоположной стене есть окно, около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка Оссорий, вырезанная по афакиевому дереву и отделанная серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке нет ничего, кроме подноса.
Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу.
– На подносе? – сказал он.
– Простите, что, господин?
– Что на подносе, сын мой?
Образы промелькнули перед глазами Бруты.
– На подносе был наперсток. Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок веревки. На веревке были узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная чаша, украшенная узором из листьев афакии. Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек черной материи, было стило и грифельная доска…
– Расскажи про монеты, – тихо произнес Ворбис.
– Три из них были центы Цитадели, – сразу сказал Брута. – На двух были изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты были очень маленькие и золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но которые, если вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы…
– Это что, розыгрыш? – сказал толстяк.
– Уверяю вас, – сказал Ворбис, – мальчик видел обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах.
– Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это были Эфебские дерехмы.
– Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели.
– Я видел их однажды, лорд.
– Когда это было?
Лицо Бруты сморщилось от напряжения.
– Я не уверен… – сказал он.
Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису.
– Ха! – сказал он.
– Кажется… – сказал Брута, – …это было после обеда. Но может быть утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых. В нашу деревню завернули несколько торговцев.
– Сколько тебе было лет? – сказал Ворбис.
– За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд.
– Я не верю в это, – сказал толстяк.
Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может знать? Его-то там не было!
– Ты можешь ошибаться, сын мой, – сказал Ворбис. – Ты – ладный парень лет… пожалуй… семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь помнить случайный образ монеты пятнадцатилетней давности.
– Нам кажется, ты это выдумываешь, – сказал толстяк.
Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове.
– Ты все помнишь, что с тобой произошло в жизни? – сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута был благодарен за это вмешательство.