Страница:
Как только будут налицо факты хищений или издевательств над детьми – немедленно снесись со мной. А я тем временем подберу кандидатуру нового заведующего. Кстати, прежний историк жил при детдоме, во флигеле учительского общежития. Поселим тебя там же, чтобы вести наблюдение круглые сутки. Нам на руку то, что в городе ты – личность малоизвестная.
– После «похода за Скоковым» – сомневаюсь, – покачал головой Рябинин. – По возвращении я услышал немало сплетен, где фигурировало мое имя.
– Смотри-ка, загордишься! – шутливо погрозил пальцем Кирилл Петрович. – Согласен, о тебе говорят. Однако кто знает тебя в лицо? Немногие. Состряпаем тебе подложные документы. Можешь даже имя себе выбрать по душе.
– Янус, – усмехнулся Андрей и опустил глаза. – Простите.
– Символично, – хлопнул его по плечу Черногоров, – но не подойдет. Не забывай, там работают педагоги, люди образованные.
– Я пошутил.
– Понимаю. Так как мы поступим?
– Пусть СПЕКО выписывает документы, – пожал плечами Андрей.
– Бумаги будут готовы к вечеру. Завтра с утра можно выходить на задание.
– Есть, – Андрей поправил фуражку. – Разрешите идти?
Черногоров кивнул:
– Иди. Не забудь занести свой рапорт Гриневу. И вот еще! Твою «особую группу» я расформировал в середине июля, «дело банды Гимназиста» передали на доследование в угро, однако по моему приказу ты их курируешь от ГПУ по этому вопросу. Делом занимаются твои прежние подчиненные – Непецин с Деревянниковым. Навести Бориса – он, по-моему, что-то раскопал. В буквальном смысле. Подробностей я не знаю, потому как был несколько дней в Колчевске. Поинтересуйся, а потом расскажешь. Ну ступай.
На протяжении всего дня Андрей с тревогой размышлял, что именно мог «раскопать» Непецин по «делу Гимназиста». Добежать до уголовного розыска никак не удавалось – Гринев приказал Рябинину присутствовать на допросах Мирона Скокова. Только к вечеру Андрей сумел встретиться с Борисом Борисовичем.
– Зашли узнать о наших успехах? – усаживая Рябинина на стул в своем крохотном кабинетике, приговаривал Непецин.
– Сами знаете – приказ! – попытался улыбнуться Андрей.
– Понимаю, – Борис Борисович извлек из стола картонную папку. – Как мы с Деревянниковым и думали, спустя некоторое время после налета на Госбанк начнут просачиваться кое-какие сведения. В начале августа мы услышали о небольшом скандале, который случился на Еврейском кладбище еще в начале июля. Заведующий кладбищем Каплан заметил в дальнем углу свежую могилу, о которой никто не знал, – не имелось ни записей в книге регистрации, ни положенной кладбищенской бирки. Каплан собрал сторожей и начал допытываться, кто же посмел произвести незаконное захоронение. Один из них, некто Мейерсон, сознался, что сжалился над умершим нищим, которого подобрал на улице неизвестный ему нэпман. По словам сторожа, этот сердобольный богач и заплатил за похороны. Заведующий побоялся нагоняя от вышестоящего начальства, поэтому влепил сторожу строгий выговор и постарался историю замять.
Информация казалась настолько банальной, что вяло распространялась по городу в форме досужих сплетен. Нас эта суета с мертвым нищим заинтересовала лишь потому, что покойник был доставлен вскоре после налета на госбанк. Чем черт не шутит? Решили проверить. За могилкой стали приглядывать агенты угро. И вот в конце августа мы пару раз увидели у неприметного холмика на окраине кладбища слободского сапожника Абрама Аграновича. Старик частенько наведывался на кладбище – там похоронена его дочь Сара, герой революционного подполья, боевая подруга легендарного коммунара Шагина. Однако могила дочери находится в противоположном конце кладбища! Что привело Аграновича к безвестной могиле? Мы не смели подозревать старика в чем-либо преступном – семья Аграновичей пользуется большим уважением в городе: не только Сара отдала жизнь за дело пролетариата, но и старший сын Илья, соратник товарища Луцкого, погиб на фронте.
И тут мы вспомнили о Якове, младшем Аграновиче, отчаянном хулигане, бывшем когда-то заводилой всей шпаны Еврейской слободки. Он нигде не работал, но жил на широкую ногу; водил дружбу с ворами и налетчиками. В 1921 – 1923-х годах его несколько раз арестовывали по подозрению в пособничестве нескольким ограблениям, но всегда отпускали, не найдя доказательств причастности и в связи с заслугами покойных брата и сестры.
Деревянников предложил проследить за Яковом. На удивление, его не оказалось дома. Отец и мать утверждали, будто сын уехал к родственникам в Конотоп. Соседи последний раз видели младшего Аграновича вечером тридцатого июня. Мы насторожились. А ну как в могиле – Яшка! Немедленно был арестован кладбищенский сторож Мейерсон. После долгих допросов он сломался и рассказал, что в ночь с первого на второе июля к нему приехал хозяин каретной мастерской Степченко и, вручив тысячу рублей, попросил тайно похоронить мертвеца. Сторож уверял, что тело было завернуто в рогожу, и он не видел лица покойного. Понадобилась эксгумация. Пришлось уговаривать губернского прокурора Андронникова. Наконец, третьего сентября мы получили разрешение. Нам не хотелось огласки и оскорбления чувств родственников, поэтому мы пригласили для опознания знакомых Якова, взяли понятых и ночью раскопали могилу. Труп уже сильно разложился, и все же мы безошибочно узнали в покойном младшего Аграновича. Сомнений быть не могло – нашелся еще один член банды Гимназиста. Тотчас приступили к допросам приятелей Яшки, начали проверять связи. Работа эта нудная и кропотливая – у покойного имелась масса друзей, его знал почти весь город.
– Могу я взглянуть на список подозреваемых? – спросил Рябинин.
– Само собой, – Непецин подвинул ему папку. – Вот, шестьдесят два человека.
Андрей лихорадочно пробежал глазами по колонкам фамилий. «Нет как будто подлеца… Стоп! Знакомая личность – мсье Кадет!»
– Кто таков Ристальников? – стараясь быть бесстрастным, справился Рябинин.
– Игрок. Кличка – Парижанин. Говорят, – бывший граф, – презрительно хмыкнул Непецин.
– Он может быть налетчиком?
Борис Борисович поиграл бровями:
– А черт его знает. Аркаша – всем друг, как и младший Агранович. Якшается с кем ни попадя. Дойдет до него – проверим.
– Такой длинный список быстро не проверишь, – задумчиво проговорил Андрей.
– Да, возни много, – согласился Непецин. – Следует обобщить и проанализировать ряд показаний, сравнить, где есть зацепочки, косвенные доказательства.
Мысль Андрея лихорадочно подыскивала варианты решения проблемы.
– Вы упомянули, будто Ристальников игрок? Мне приходилось бывать в игорных домах, да и по книгам кое-что известно. Давайте я вам помогу, допрошу тех из списка, кто связан с картами и рулеткой.
– Очень меня обяжете, – улыбнулся Непецин и глянул в список. – Итак, Ристальников – раз… вы берите карандаш, Андрей Николаевич, записывайте, – тут человек пятнадцать наберется…
Старицкий неторопливо прогуливался по саду, когда Тимка доложил о приходе Рябинина. Георгий уселся в беседке и распорядился принести коньяку.
– А-а, добрый вечер, Миша! – поприветствовал он друга.
– Здравствуй, Жора, – сухо отозвался Андрей, глядя в сторону. – Я пришел по делу. Уголовный розыск нашел тело Аграновича. Под подозрением – Ристальников. Впрочем, оснований тревожиться нет. Пусть не паникует и ни в коем случае не думает скрываться.
– Ты, Миш, присаживайся, – Георгий потянул Андрея за рукав.
– Кажется, я говорил тебе, как меня звать, – нахмурился Рябинин.
– Прошу прощения, Андрей Николаевич, – скривился Старицкий. – Ну, перестань ты, право!
Рябинин строго посмотрел на него и, вздохнув, уселся рядом.
– Выпьешь? – приподнимая бутылку, спросил Георгий.
– Благодарю, не хочется.
– Тогда и я не буду. Рассказывай, как живешь, – Старицкий излучал тепло и радушие.
– Стремишься узнать, как идет расследование твоих «подвигов»? – усмехнулся Андрей. – Радуйся: зашло в тупик. Все известные органам члены банды мертвы. Остальные могут спать спокойно.
– С Геней как получилось? – опустил голову Георгий.
– Ах, ты уже знаешь? – удивился Андрей.
– Блатной телеграф работает, – пожал плечами Старицкий. – До Пахана дошли вести.
– Ну, а случись, что взяли бы мы Степченко, – тогда как? – еле сдерживая гнев, спросил Рябинин и поймал безмятежный взгляд Георгия.
– Геню вы никогда бы не раскололи, – с улыбкой протянул Старицкий. – Не той породы мужик был.
Андрей что есть силы сжал кулаки:
– Раньше надо было о нем позаботиться. Не пришлось бы греха на душу брать, – негромко сказал он.
– Так это ты его? – Георгий прищелкнул языком. – Ай да Мишка! Всех лучших людей уложил. И Федьку, и Степченко…
– Очередь за тобой, – буркнул Рябинин и отвернулся.
Старицкий весело рассмеялся:
– А я и не против! Там, – он указал пальцем на темнеющее небо, – весьма занятная компания собралась.
– Думается, тебе в другую сторону.
– Ладно, молчу, – оборвал смех Георгий. – Прости, что невольно заставил тебя заботиться обо мне. Сам понимаешь, нам вдвоем тесно в этом городе. Отпусти меня, дай уехать. Я заберу Никиту, Кадета. И следа не останется.
– Нет, – отрезал Рябинин.
– Ну раз так, давай говорить по-хорошему, как старые друзья.
Андрей напряженно уставился в траву, словно стараясь там найти ответ. Откуда-то снизу к горлу подступала неприятная тошнота.
– Не могу я по-хорошему, – с трудом выговорил он. – Больно… Не знаю, как будет… Посмотрим.
Рябинин поднялся и, не прощаясь, пошел по тропинке.
– Разреши хоть в Ленинград съездить, мачеху навестить, – крикнул ему вслед Георгий. – Скучно мне здесь.
– Проваливай, – махнул рукой Андрей. – Только обещай к концу месяца вернуться.
– Даю слово!
Георгию вдруг вспомнился жаркий день конца июля 1916 года. Тогда части германской армейской группы фон Линзенгена начали мощное контрнаступление против Восьмой и Особой русских армий…
С раннего утра полк, где служили они с Михаилом, оборонял неприметную высоту. После седьмой попытки противника взять позицию командир поднял бойцов в контратаку.
Крутой склон холма заканчивался глубокой лощиной, поросшей редким осинником. Первый взвод Старицкого и второй Нелюбина рассыпались среди деревьев. Огрызаясь редкими выстрелами, немцы отступали. Михаил нетерпеливо подгонял солдат и, войдя в раж, со всех ног побежал впереди цепи. Георгий краем глаза видел его мелькающую фуражку. «Не надо бы торопиться, – подумал Старицкий. – Противник может перегруппироваться!» – и, на несчастье, угадал – наперерез его бойцам, прямо на Мишкин взвод покатилась лавина серых мундиров. «А ну, братцы, поможем "второму»! – крикнул Георгий. – За мной!»
Нелюбина с пятью бойцами отсекли от взвода. Когда Старицкий подоспел, на небольшой поляне вовсю шла рукопашная – солдаты яростно отбивались штыками от наседавших немцев, а Мишка катался по земле в обнимку с крепким парнем в «тевтонском» шлеме. В тот самый момент, когда немец уперся Нелюбину локтем в горло и выхватил из-за голенища нож, Старицкий смачно, без колебаний, будто на учебных занятиях, вогнал штык между лопаток германца. Тот на секунду застыл и мешком рухнул на грудь Нелюбина. Мишка запыхтел, сталкивая в сторону грузное тело. Георгий опустился на землю и, вытирая штык пучком травы, с легким сарказмом бросил: «Сколько раз говорил тебе: в атаку надобно ходить с винтовкой, а не с револьвером. И не гарцевать впереди. Ишь разлетелся, герой! До Берлина, что ли, мечтал добежать?» Нелюбин освободился от объятий мертвеца, поднялся и, тупо глядя на Старицкого, выдавил: «Это ж твой первый, Жорка, – вот так, лицом к лицу… Неужто не противно?» – «Будешь предаваться моральным сентенциям – пропадешь, – сплюнув в сторону, ответил Георгий и вскинул винтовку: – Таков уж, Миша, наш удел!» Он прицелился куда-то за спину Нелюбина и спустил курок: «Ага, вот и еще один!..»
Старицкий вышел из беседки и направился к дому.
«Бедный Мишка! – думал Георгий. – Изо всех действующих лиц сегодняшних событий он выглядит наиболее нелепо и трагично. Как в тот июльский день шестнадцатого. Видно, нелегко ему носить в себе груз горькой правды, бороться с самим собой. Интересно, что бы на его месте предпринял я? Пожалуй, так же мучился. Только не терзаниями бестолковой совести, – поисками выхода. Которого, впрочем, нет. С Судьбой-государыней играть в прятки глупо.
Разошлись наши пути-дороженьки еще зимой восемнадцатого, значит, – тому и быть. А может, и раньше было предрешено нам расстаться? Тем же июлем шестнадцатого. Не успей я Мишке на выручку, кончилось бы дело геройской смертью любимого друга. Или пленом. А не вытащи меня Нелюбин в марте семнадцатого, – и подох бы я в слякотном снегу счастливым защитником Отечества… Вот побороли мы предназначенную нам смерть, переиграли могущественную судьбу, а жить рядом не можем. Оттого что один упрямо хочет все начать сначала, спасти себя и того, кто ему с детства дорог, берет на душу чужие грехи и от этого мучается; другой же смирился, давно и бесповоротно.
Стремится Мишка вывести заблудшего из мрака Аида, да только не возьмет в толк, что любимый друг не желает выходить на свет, понимая всю бессмысленность предприятия и собственную обреченность. Сколько же Эвридик он хочет спасти? Уж не пол-России-матушки? Вовсе не стоит. Мы достойны своего удела. Наша с Мишей участь – тянуть ту лямку, которой мы отныне повязаны: он – нести в себе мой грех; а я – жить так, как ему надобно, по его законам. Нарушится связь – погибнем оба. А может, именно в этом, черт возьми, и состоит настоящая дружба? Истинная дружба во времена Януса?!»
Глава VII
– После «похода за Скоковым» – сомневаюсь, – покачал головой Рябинин. – По возвращении я услышал немало сплетен, где фигурировало мое имя.
– Смотри-ка, загордишься! – шутливо погрозил пальцем Кирилл Петрович. – Согласен, о тебе говорят. Однако кто знает тебя в лицо? Немногие. Состряпаем тебе подложные документы. Можешь даже имя себе выбрать по душе.
– Янус, – усмехнулся Андрей и опустил глаза. – Простите.
– Символично, – хлопнул его по плечу Черногоров, – но не подойдет. Не забывай, там работают педагоги, люди образованные.
– Я пошутил.
– Понимаю. Так как мы поступим?
– Пусть СПЕКО выписывает документы, – пожал плечами Андрей.
– Бумаги будут готовы к вечеру. Завтра с утра можно выходить на задание.
– Есть, – Андрей поправил фуражку. – Разрешите идти?
Черногоров кивнул:
– Иди. Не забудь занести свой рапорт Гриневу. И вот еще! Твою «особую группу» я расформировал в середине июля, «дело банды Гимназиста» передали на доследование в угро, однако по моему приказу ты их курируешь от ГПУ по этому вопросу. Делом занимаются твои прежние подчиненные – Непецин с Деревянниковым. Навести Бориса – он, по-моему, что-то раскопал. В буквальном смысле. Подробностей я не знаю, потому как был несколько дней в Колчевске. Поинтересуйся, а потом расскажешь. Ну ступай.
* * *
На протяжении всего дня Андрей с тревогой размышлял, что именно мог «раскопать» Непецин по «делу Гимназиста». Добежать до уголовного розыска никак не удавалось – Гринев приказал Рябинину присутствовать на допросах Мирона Скокова. Только к вечеру Андрей сумел встретиться с Борисом Борисовичем.
– Зашли узнать о наших успехах? – усаживая Рябинина на стул в своем крохотном кабинетике, приговаривал Непецин.
– Сами знаете – приказ! – попытался улыбнуться Андрей.
– Понимаю, – Борис Борисович извлек из стола картонную папку. – Как мы с Деревянниковым и думали, спустя некоторое время после налета на Госбанк начнут просачиваться кое-какие сведения. В начале августа мы услышали о небольшом скандале, который случился на Еврейском кладбище еще в начале июля. Заведующий кладбищем Каплан заметил в дальнем углу свежую могилу, о которой никто не знал, – не имелось ни записей в книге регистрации, ни положенной кладбищенской бирки. Каплан собрал сторожей и начал допытываться, кто же посмел произвести незаконное захоронение. Один из них, некто Мейерсон, сознался, что сжалился над умершим нищим, которого подобрал на улице неизвестный ему нэпман. По словам сторожа, этот сердобольный богач и заплатил за похороны. Заведующий побоялся нагоняя от вышестоящего начальства, поэтому влепил сторожу строгий выговор и постарался историю замять.
Информация казалась настолько банальной, что вяло распространялась по городу в форме досужих сплетен. Нас эта суета с мертвым нищим заинтересовала лишь потому, что покойник был доставлен вскоре после налета на госбанк. Чем черт не шутит? Решили проверить. За могилкой стали приглядывать агенты угро. И вот в конце августа мы пару раз увидели у неприметного холмика на окраине кладбища слободского сапожника Абрама Аграновича. Старик частенько наведывался на кладбище – там похоронена его дочь Сара, герой революционного подполья, боевая подруга легендарного коммунара Шагина. Однако могила дочери находится в противоположном конце кладбища! Что привело Аграновича к безвестной могиле? Мы не смели подозревать старика в чем-либо преступном – семья Аграновичей пользуется большим уважением в городе: не только Сара отдала жизнь за дело пролетариата, но и старший сын Илья, соратник товарища Луцкого, погиб на фронте.
И тут мы вспомнили о Якове, младшем Аграновиче, отчаянном хулигане, бывшем когда-то заводилой всей шпаны Еврейской слободки. Он нигде не работал, но жил на широкую ногу; водил дружбу с ворами и налетчиками. В 1921 – 1923-х годах его несколько раз арестовывали по подозрению в пособничестве нескольким ограблениям, но всегда отпускали, не найдя доказательств причастности и в связи с заслугами покойных брата и сестры.
Деревянников предложил проследить за Яковом. На удивление, его не оказалось дома. Отец и мать утверждали, будто сын уехал к родственникам в Конотоп. Соседи последний раз видели младшего Аграновича вечером тридцатого июня. Мы насторожились. А ну как в могиле – Яшка! Немедленно был арестован кладбищенский сторож Мейерсон. После долгих допросов он сломался и рассказал, что в ночь с первого на второе июля к нему приехал хозяин каретной мастерской Степченко и, вручив тысячу рублей, попросил тайно похоронить мертвеца. Сторож уверял, что тело было завернуто в рогожу, и он не видел лица покойного. Понадобилась эксгумация. Пришлось уговаривать губернского прокурора Андронникова. Наконец, третьего сентября мы получили разрешение. Нам не хотелось огласки и оскорбления чувств родственников, поэтому мы пригласили для опознания знакомых Якова, взяли понятых и ночью раскопали могилу. Труп уже сильно разложился, и все же мы безошибочно узнали в покойном младшего Аграновича. Сомнений быть не могло – нашелся еще один член банды Гимназиста. Тотчас приступили к допросам приятелей Яшки, начали проверять связи. Работа эта нудная и кропотливая – у покойного имелась масса друзей, его знал почти весь город.
– Могу я взглянуть на список подозреваемых? – спросил Рябинин.
– Само собой, – Непецин подвинул ему папку. – Вот, шестьдесят два человека.
Андрей лихорадочно пробежал глазами по колонкам фамилий. «Нет как будто подлеца… Стоп! Знакомая личность – мсье Кадет!»
– Кто таков Ристальников? – стараясь быть бесстрастным, справился Рябинин.
– Игрок. Кличка – Парижанин. Говорят, – бывший граф, – презрительно хмыкнул Непецин.
– Он может быть налетчиком?
Борис Борисович поиграл бровями:
– А черт его знает. Аркаша – всем друг, как и младший Агранович. Якшается с кем ни попадя. Дойдет до него – проверим.
– Такой длинный список быстро не проверишь, – задумчиво проговорил Андрей.
– Да, возни много, – согласился Непецин. – Следует обобщить и проанализировать ряд показаний, сравнить, где есть зацепочки, косвенные доказательства.
Мысль Андрея лихорадочно подыскивала варианты решения проблемы.
– Вы упомянули, будто Ристальников игрок? Мне приходилось бывать в игорных домах, да и по книгам кое-что известно. Давайте я вам помогу, допрошу тех из списка, кто связан с картами и рулеткой.
– Очень меня обяжете, – улыбнулся Непецин и глянул в список. – Итак, Ристальников – раз… вы берите карандаш, Андрей Николаевич, записывайте, – тут человек пятнадцать наберется…
* * *
Старицкий неторопливо прогуливался по саду, когда Тимка доложил о приходе Рябинина. Георгий уселся в беседке и распорядился принести коньяку.
– А-а, добрый вечер, Миша! – поприветствовал он друга.
– Здравствуй, Жора, – сухо отозвался Андрей, глядя в сторону. – Я пришел по делу. Уголовный розыск нашел тело Аграновича. Под подозрением – Ристальников. Впрочем, оснований тревожиться нет. Пусть не паникует и ни в коем случае не думает скрываться.
– Ты, Миш, присаживайся, – Георгий потянул Андрея за рукав.
– Кажется, я говорил тебе, как меня звать, – нахмурился Рябинин.
– Прошу прощения, Андрей Николаевич, – скривился Старицкий. – Ну, перестань ты, право!
Рябинин строго посмотрел на него и, вздохнув, уселся рядом.
– Выпьешь? – приподнимая бутылку, спросил Георгий.
– Благодарю, не хочется.
– Тогда и я не буду. Рассказывай, как живешь, – Старицкий излучал тепло и радушие.
– Стремишься узнать, как идет расследование твоих «подвигов»? – усмехнулся Андрей. – Радуйся: зашло в тупик. Все известные органам члены банды мертвы. Остальные могут спать спокойно.
– С Геней как получилось? – опустил голову Георгий.
– Ах, ты уже знаешь? – удивился Андрей.
– Блатной телеграф работает, – пожал плечами Старицкий. – До Пахана дошли вести.
– Ну, а случись, что взяли бы мы Степченко, – тогда как? – еле сдерживая гнев, спросил Рябинин и поймал безмятежный взгляд Георгия.
– Геню вы никогда бы не раскололи, – с улыбкой протянул Старицкий. – Не той породы мужик был.
Андрей что есть силы сжал кулаки:
– Раньше надо было о нем позаботиться. Не пришлось бы греха на душу брать, – негромко сказал он.
– Так это ты его? – Георгий прищелкнул языком. – Ай да Мишка! Всех лучших людей уложил. И Федьку, и Степченко…
– Очередь за тобой, – буркнул Рябинин и отвернулся.
Старицкий весело рассмеялся:
– А я и не против! Там, – он указал пальцем на темнеющее небо, – весьма занятная компания собралась.
– Думается, тебе в другую сторону.
– Ладно, молчу, – оборвал смех Георгий. – Прости, что невольно заставил тебя заботиться обо мне. Сам понимаешь, нам вдвоем тесно в этом городе. Отпусти меня, дай уехать. Я заберу Никиту, Кадета. И следа не останется.
– Нет, – отрезал Рябинин.
– Ну раз так, давай говорить по-хорошему, как старые друзья.
Андрей напряженно уставился в траву, словно стараясь там найти ответ. Откуда-то снизу к горлу подступала неприятная тошнота.
– Не могу я по-хорошему, – с трудом выговорил он. – Больно… Не знаю, как будет… Посмотрим.
Рябинин поднялся и, не прощаясь, пошел по тропинке.
– Разреши хоть в Ленинград съездить, мачеху навестить, – крикнул ему вслед Георгий. – Скучно мне здесь.
– Проваливай, – махнул рукой Андрей. – Только обещай к концу месяца вернуться.
– Даю слово!
* * *
Георгию вдруг вспомнился жаркий день конца июля 1916 года. Тогда части германской армейской группы фон Линзенгена начали мощное контрнаступление против Восьмой и Особой русских армий…
С раннего утра полк, где служили они с Михаилом, оборонял неприметную высоту. После седьмой попытки противника взять позицию командир поднял бойцов в контратаку.
Крутой склон холма заканчивался глубокой лощиной, поросшей редким осинником. Первый взвод Старицкого и второй Нелюбина рассыпались среди деревьев. Огрызаясь редкими выстрелами, немцы отступали. Михаил нетерпеливо подгонял солдат и, войдя в раж, со всех ног побежал впереди цепи. Георгий краем глаза видел его мелькающую фуражку. «Не надо бы торопиться, – подумал Старицкий. – Противник может перегруппироваться!» – и, на несчастье, угадал – наперерез его бойцам, прямо на Мишкин взвод покатилась лавина серых мундиров. «А ну, братцы, поможем "второму»! – крикнул Георгий. – За мной!»
Нелюбина с пятью бойцами отсекли от взвода. Когда Старицкий подоспел, на небольшой поляне вовсю шла рукопашная – солдаты яростно отбивались штыками от наседавших немцев, а Мишка катался по земле в обнимку с крепким парнем в «тевтонском» шлеме. В тот самый момент, когда немец уперся Нелюбину локтем в горло и выхватил из-за голенища нож, Старицкий смачно, без колебаний, будто на учебных занятиях, вогнал штык между лопаток германца. Тот на секунду застыл и мешком рухнул на грудь Нелюбина. Мишка запыхтел, сталкивая в сторону грузное тело. Георгий опустился на землю и, вытирая штык пучком травы, с легким сарказмом бросил: «Сколько раз говорил тебе: в атаку надобно ходить с винтовкой, а не с револьвером. И не гарцевать впереди. Ишь разлетелся, герой! До Берлина, что ли, мечтал добежать?» Нелюбин освободился от объятий мертвеца, поднялся и, тупо глядя на Старицкого, выдавил: «Это ж твой первый, Жорка, – вот так, лицом к лицу… Неужто не противно?» – «Будешь предаваться моральным сентенциям – пропадешь, – сплюнув в сторону, ответил Георгий и вскинул винтовку: – Таков уж, Миша, наш удел!» Он прицелился куда-то за спину Нелюбина и спустил курок: «Ага, вот и еще один!..»
Старицкий вышел из беседки и направился к дому.
«Бедный Мишка! – думал Георгий. – Изо всех действующих лиц сегодняшних событий он выглядит наиболее нелепо и трагично. Как в тот июльский день шестнадцатого. Видно, нелегко ему носить в себе груз горькой правды, бороться с самим собой. Интересно, что бы на его месте предпринял я? Пожалуй, так же мучился. Только не терзаниями бестолковой совести, – поисками выхода. Которого, впрочем, нет. С Судьбой-государыней играть в прятки глупо.
Разошлись наши пути-дороженьки еще зимой восемнадцатого, значит, – тому и быть. А может, и раньше было предрешено нам расстаться? Тем же июлем шестнадцатого. Не успей я Мишке на выручку, кончилось бы дело геройской смертью любимого друга. Или пленом. А не вытащи меня Нелюбин в марте семнадцатого, – и подох бы я в слякотном снегу счастливым защитником Отечества… Вот побороли мы предназначенную нам смерть, переиграли могущественную судьбу, а жить рядом не можем. Оттого что один упрямо хочет все начать сначала, спасти себя и того, кто ему с детства дорог, берет на душу чужие грехи и от этого мучается; другой же смирился, давно и бесповоротно.
Стремится Мишка вывести заблудшего из мрака Аида, да только не возьмет в толк, что любимый друг не желает выходить на свет, понимая всю бессмысленность предприятия и собственную обреченность. Сколько же Эвридик он хочет спасти? Уж не пол-России-матушки? Вовсе не стоит. Мы достойны своего удела. Наша с Мишей участь – тянуть ту лямку, которой мы отныне повязаны: он – нести в себе мой грех; а я – жить так, как ему надобно, по его законам. Нарушится связь – погибнем оба. А может, именно в этом, черт возьми, и состоит настоящая дружба? Истинная дружба во времена Януса?!»
Глава VII
Детский дом номер один помещался в здании бывшей духовной семинарии, на Малой Фоминской. Трехэтажный, выкрашенный желтой известкой, он стоял посреди обширного парка. Позади главного корпуса располагались хозяйственные постройки и флигель, где жили учителя. Революция изменила предназначение семинарского здания, но не изменила его облика и того особенного духа, который был заложен архитектором. Даже ясным днем в бесконечных коридорах стоял полумрак, высоченные своды превращали веселый детский смех в гулкое бесформенное эхо.
От толстых, в два аршина, стен веяло замогильным холодом и угнетающей тоской. Долгими зимними вечерами ветер уныло завывал в печных трубах, и весь дом вздыхал и жаловался на свою судьбу, поскрипывая балками потолочных перекрытий да постукивая железом по прохудившейся крыше. И так же, как много лет назад, юные обитатели дома сочиняли всяческие истории, одна страшнее другой. Еще начинающие богословы любили поговорить о том, что семинария построена на проклятом месте, а уж детдомовцы и вовсе взяли за привычку пугать друг друга байками о чертях и домовых. Педагоги пытались бороться с подобными проявлениями «дремучих суеверий» среди детей, однако воспитанники-атеисты упорно продолжали вести ночные разговоры о нечистой силе.
Андрею детский дом сразу не понравился. Настораживали улыбчивые, но малообщительные учителя и недоверчиво-испытующие взгляды ребят. Сразу была заметна странная зависимость педагогов и воспитанников от хозяйственного персонала. Учителя и дети покорно сносили упреки и грубые шутки поваров, снисходительно пожимали плечами на ворчание угрюмого сторожа Капитоныча и беспрекословно выполняли сумбурные приказы коменданта Веры Петровны. И все же наиболее неприятным оказался сам заведующий, Родион Донатович Чеботарев, пучеглазый субъект лет сорока от роду, с толстыми масляными губами и одутловатыми щеками в сосудистых прожилках. Принимая от Андрея документы на назначение, Чеботарев прочел новому учителю пространную лекцию об особенностях воспитания бывших беспризорных. Говорил заведующий самозабвенно, подзадоривая себя красочными эпитетами и сравнениями. По мере возбуждения его лицо стало багровым, пухлые щеки мелко затряслись в такт энергичным движениям гладко выбритой головы. На протяжении речи Родион Донатович несколько раз прерывался, подходил к графину с питьевой водой, чтобы проглотить стаканчик, и продолжал свой монолог. «Никак, с похмелья, скотина, – подумал Андрей. – И, судя по физиономии, такое с ним случается нередко».
В первый же день тайная миссия Рябинина чуть не закончилась провалом. В коридоре ему повстречалась Катенька. Ее темные волосы отросли, она немного поправилась и, хотя теперь носила ситцевое платьице, по-прежнему походила на мальчишку.
– Здравствуйте, товарищ Андрей! – смущенно улыбнулась Катенька. – Помните меня? Мещерякова я, знакомая Миши, ну… Змея.
– Прекрасно, Катюша, помню, – Рябинин торопливо оглянулся по сторонам.
Коридор заполняла шумная толпа воспитанников – только что прозвенел звонок со второго урока.
– Идем-ка в сторонку, поговорим, – предложил Андрей.
Они зашли в пустой класс и устроились у окна. Катенька удивленно поглядывала на Рябинина и нетерпеливо болтала у колен брезентовым ученическим портфелем.
– М-м… как твое здоровье? – покосившись на плотно прикрытую дверь, справился Андрей.
– Спасибочки, хорошо, – тряхнула вихрастой головой Катенька. – После больницы – вот, вернулась сюда. А Мишку… – она коротко вздохнула, – говорят, в колонию упекли…
– Выпустят, скоро выпустят, – собираясь с мыслями, бросил Рябинин.
– Взаправду выпустят? – Карие глазки Катеньки радостно блеснули. – Он же неплохой парень, добрый!
Она густо покраснела и вдруг спросила в упор:
– А вы-то как в детдом попали? Мишка рассказывал, будто вы – в ГПУ.
Андрей взял девочку за руку.
– Слушай внимательно: я здесь с важным заданием, – строго проговорил он. – Звать меня нужно Ивановым Андреем Петровичем. Запомнила? Петровичем! О том, что я чекист, – никому ни слова, ясно?
– К-конечно, – испуганно пробормотала Катенька.
Она нахмурилась, что-то припоминая:
– Подождите-ка… Это из-за письма товарищу Черногорову? Ходили слухи, будто старшие ребята написали о тутошних безобразиях.
– Верно. Мы решили во всем разобраться, – кивнул Андрей.
– В самом деле?
– Да.
Катенька схватила ладонь Рябинина:
– И эту гадину взаправду уберут?
– Чеботарева? Непременно. Однако для начала необходимо подтвердить все то, о чем писали ваши ребята…
– Говорите тише! – шепотом оборвала Андрея Катенька и оглянулась на дверь. – Тут каждое словечко слышно, крысы и те по ночам топают, как кони… Я догадываюсь, кто мог написать товарищу Черногорову. Они все-все расскажут!
– Помоги нам встретиться. Только чтобы никто не заметил. И не посвящай в наши планы посторонних.
– Я скажу двоим, самым верным! – торжественно заверила Катенька.
Перед ужином детдомовские мальчишки бились на спортивной площадке в городки. Рябинин вышел посмотреть игру. К нему подошел хмурый невзрачный подросток.
– Добрый вечер. Казаков я, Иван, – буркнул он, глядя себе под ноги. – Катерина мне все про вас обсказала…
От истории четырнадцатилетнего паренька у Андрея поползли по спине мурашки. По словам Вани, в детдоме укоренилось воровство и жестокое обращение с воспитанниками. Каждую пятницу перед началом базарного дня к продуктовому складу подъезжала телега, которую грузили предназначенной детям провизией и увозили в неизвестном направлении. За малейшие нарушения дисциплины Чеботарев карал постановкой коленями на горох, позорными выволочками перед строем и принудительными повинностями по очистке конюшен и отхожих мест. За выход в город без сопровождения учителя, побег, общение с уличными беспризорными, курение и воровство сажали в специально оборудованный карцер. Дня два-три, а то и неделю наказанный сидел в полутемной каморке на хлебе и воде. Учителя предпочитали о произволе заведующего помалкивать, боясь потерять работу и кров, а остальной персонал был заодно с Чеботаревым, потому как помогал ему расхищать детдомовское добро.
Случалось, что некоторые педагоги не желали мириться с беззаконием и искали правды в губнаробразе, однако результат получался никчемным – Чеботарев заверял вышестоящее начальство в происках завистников и закатывал проверяющим богатые попойки.
– …Тут по верхушкам глядеть – ничего не увидишь, – завершая рассказ, горько усмехнулся Ваня. – Белым-то днем все как положено: занятия, кружки, сборы всякие. А с отбою до света – жизнь тайная, неприметная. Тащат провиант, уголь, дрова, железо кровельное. В карцер волокут. Братва проснется, а человека-то и нету! И попробуй спроси – следующей ночью твоя очередь придет ответ держать. Вызовет, гад, в кабинет, поставит в одном исподнем на паркету, а сам себе пописывает, газеты читает. Тебя вроде и нету, ему – начхать. Торчишь столбом час, другой. Наконец он глазом – шнырь: «Ой, деточка, что ж ты здесь стоишь босиком? Иди, сынок, спи. Дурь из головы, думаю, уже выветрилась, так ты ступай, отдыхай. И пораскинь умишком о своем недостойном поведении! Завтра с утра мне расскажешь, что там надумал». Добренько так улыбается, а потом как рявкнет: «Вон отсюда, гнида беспризорная!»
Рябинин выслушал паренька и положил ему руку на плечо:
– Извини, что заставил тебя лишний раз вспомнить о таких неприятных вещах. Дайте мне знак, когда будут вывозить продукты или кого-либо из ребят посадят в карцер. А пока – молчите. О вашей судьбе теперь есть кому позаботиться.
В пятницу, перед рассветом, к учительскому флигелю прокралась маленькая фигурка и еле слышно постучала в оконце комнаты нового учителя истории. Когда створки приоткрылись, юный дозорный свистящим шепотом выдохнул:
– Приехали. У склада они.
– Благодарю. Ступай отдыхать, – отозвался Рябинин.
Он наскоро оделся, сунул на всякий случай в карман «браунинг» и через окно выбрался наружу. Прячась в тени деревьев, Андрей дошел до продуктового склада, устроился за пустыми бочками из-под квашеной капусты и приготовился наблюдать.
Яркий свет железнодорожного фонаря освещал площадку перед складом. У распахнутых настежь ворот стояла подвода. В нее перетаскивали со склада мешки и корзины двое незнакомцев. Третий о чем-то беседовал в сторонке с комендантом детдома Верой Петровной.
– Все, довольно! – записав что-то карандашиком в тетрадь, крикнула она грузчикам и обратилась к собеседнику: – Помоги-ка, Тихон, ворота затворить.
– А рыбы, что ж, нынче не дашь? – пожал плечами Тихон.
– В другой раз, – отмахнулась Вера Петровна, легонько позвякивая связкой ключей.
Тихон закрыл ворота, комендант накинула замок и для верности дернула его пару раз.
Мужики уселись в подводу, попрощались с Верой Петровной и неторопливо покатили к выезду.
– Там Капитоныч вас проводит, – бросила вдогонку подводе комендант и, устало зевнув, направилась к главному корпусу.
«Надо бы незаметно для Чеботарева арестовать этих ловкачей, – подумал Андрей. – Однако, покуда доберусь до ближайшего телефона и сообщу в ГПУ, подводы и след простынет. Придется действовать самому». Он сунул руку в карман: «Хорошо еще оружие прихватил».
Рябинин обежал стороной главный корпус, перелез через каменный забор и оказался на Малой Фоминской. Подвода медленно катила в сторону Старой заставы. Андрей прикинул расстояние: «Сажен двести. Надо попробовать догнать». Он глубоко вдохнул свежего утреннего воздуха и побежал по пыльной обочине.
Рябинин догнал подводу недалеко от перекрестка Малой Фоминской с Губернской.
– А ну стой! – срывающимся голосом выкрикнул он.
Мужики в подводе в удивлении обернулись.
– Стой, стрелять буду! – Андрей выхватил пистолет.
Возница потянул вожжи и, скривившись, пробормотал:
– Чаво надоть-то?
Рябинин не ответил, внимательно наблюдая за Тихоном. Тот недобро улыбнулся и медленно полез рукой куда-то под полу пиджака.
– Руки! – прикрикнул Андрей и щелкнул затвором.
Стоявший у ступеней лестницы госбанка дворник в испуге открыл рот и уронил метлу.
– Эй, товарищ! – кивнул ему Рябинин. – Где-то рядом должен дежурить милицейский патруль. Сыщите их немедленно!
– Сей момент! – встрепенулся дворник и начал судорожно шарить в карманах своего передника. – Не извольте беспокоиться.
Он извлек из кармана свисток и, сунув его в рот, что есть мочи засвистел. Выдав пронзительную трель, дворник припустил вверх по ступеням к госбанку, истошно крича:
– Ми-ли-ци-я! Караул! Бандиты!!!
Из-за поворота выскочили трое верховых милиционеров. Они окружили подводу и направили на Рябинина револьверы.
– Опустить оружие! В чем дело? – сурово справился старший патруля.
– Я – сотрудник ОГПУ Рябинин, – оборвал его Андрей, не сводя «браунинга» с Тихона. – Немедленно арестуйте этих людей и их подводу вместе с грузом.
– Вон оно что, – облегченно перевел дух милиционер. – Документы у вас имеются?
– Как положено, – кивнул Андрей, вынимая бумаги из заднего кармана брюк.
От толстых, в два аршина, стен веяло замогильным холодом и угнетающей тоской. Долгими зимними вечерами ветер уныло завывал в печных трубах, и весь дом вздыхал и жаловался на свою судьбу, поскрипывая балками потолочных перекрытий да постукивая железом по прохудившейся крыше. И так же, как много лет назад, юные обитатели дома сочиняли всяческие истории, одна страшнее другой. Еще начинающие богословы любили поговорить о том, что семинария построена на проклятом месте, а уж детдомовцы и вовсе взяли за привычку пугать друг друга байками о чертях и домовых. Педагоги пытались бороться с подобными проявлениями «дремучих суеверий» среди детей, однако воспитанники-атеисты упорно продолжали вести ночные разговоры о нечистой силе.
Андрею детский дом сразу не понравился. Настораживали улыбчивые, но малообщительные учителя и недоверчиво-испытующие взгляды ребят. Сразу была заметна странная зависимость педагогов и воспитанников от хозяйственного персонала. Учителя и дети покорно сносили упреки и грубые шутки поваров, снисходительно пожимали плечами на ворчание угрюмого сторожа Капитоныча и беспрекословно выполняли сумбурные приказы коменданта Веры Петровны. И все же наиболее неприятным оказался сам заведующий, Родион Донатович Чеботарев, пучеглазый субъект лет сорока от роду, с толстыми масляными губами и одутловатыми щеками в сосудистых прожилках. Принимая от Андрея документы на назначение, Чеботарев прочел новому учителю пространную лекцию об особенностях воспитания бывших беспризорных. Говорил заведующий самозабвенно, подзадоривая себя красочными эпитетами и сравнениями. По мере возбуждения его лицо стало багровым, пухлые щеки мелко затряслись в такт энергичным движениям гладко выбритой головы. На протяжении речи Родион Донатович несколько раз прерывался, подходил к графину с питьевой водой, чтобы проглотить стаканчик, и продолжал свой монолог. «Никак, с похмелья, скотина, – подумал Андрей. – И, судя по физиономии, такое с ним случается нередко».
В первый же день тайная миссия Рябинина чуть не закончилась провалом. В коридоре ему повстречалась Катенька. Ее темные волосы отросли, она немного поправилась и, хотя теперь носила ситцевое платьице, по-прежнему походила на мальчишку.
– Здравствуйте, товарищ Андрей! – смущенно улыбнулась Катенька. – Помните меня? Мещерякова я, знакомая Миши, ну… Змея.
– Прекрасно, Катюша, помню, – Рябинин торопливо оглянулся по сторонам.
Коридор заполняла шумная толпа воспитанников – только что прозвенел звонок со второго урока.
– Идем-ка в сторонку, поговорим, – предложил Андрей.
Они зашли в пустой класс и устроились у окна. Катенька удивленно поглядывала на Рябинина и нетерпеливо болтала у колен брезентовым ученическим портфелем.
– М-м… как твое здоровье? – покосившись на плотно прикрытую дверь, справился Андрей.
– Спасибочки, хорошо, – тряхнула вихрастой головой Катенька. – После больницы – вот, вернулась сюда. А Мишку… – она коротко вздохнула, – говорят, в колонию упекли…
– Выпустят, скоро выпустят, – собираясь с мыслями, бросил Рябинин.
– Взаправду выпустят? – Карие глазки Катеньки радостно блеснули. – Он же неплохой парень, добрый!
Она густо покраснела и вдруг спросила в упор:
– А вы-то как в детдом попали? Мишка рассказывал, будто вы – в ГПУ.
Андрей взял девочку за руку.
– Слушай внимательно: я здесь с важным заданием, – строго проговорил он. – Звать меня нужно Ивановым Андреем Петровичем. Запомнила? Петровичем! О том, что я чекист, – никому ни слова, ясно?
– К-конечно, – испуганно пробормотала Катенька.
Она нахмурилась, что-то припоминая:
– Подождите-ка… Это из-за письма товарищу Черногорову? Ходили слухи, будто старшие ребята написали о тутошних безобразиях.
– Верно. Мы решили во всем разобраться, – кивнул Андрей.
– В самом деле?
– Да.
Катенька схватила ладонь Рябинина:
– И эту гадину взаправду уберут?
– Чеботарева? Непременно. Однако для начала необходимо подтвердить все то, о чем писали ваши ребята…
– Говорите тише! – шепотом оборвала Андрея Катенька и оглянулась на дверь. – Тут каждое словечко слышно, крысы и те по ночам топают, как кони… Я догадываюсь, кто мог написать товарищу Черногорову. Они все-все расскажут!
– Помоги нам встретиться. Только чтобы никто не заметил. И не посвящай в наши планы посторонних.
– Я скажу двоим, самым верным! – торжественно заверила Катенька.
* * *
Перед ужином детдомовские мальчишки бились на спортивной площадке в городки. Рябинин вышел посмотреть игру. К нему подошел хмурый невзрачный подросток.
– Добрый вечер. Казаков я, Иван, – буркнул он, глядя себе под ноги. – Катерина мне все про вас обсказала…
От истории четырнадцатилетнего паренька у Андрея поползли по спине мурашки. По словам Вани, в детдоме укоренилось воровство и жестокое обращение с воспитанниками. Каждую пятницу перед началом базарного дня к продуктовому складу подъезжала телега, которую грузили предназначенной детям провизией и увозили в неизвестном направлении. За малейшие нарушения дисциплины Чеботарев карал постановкой коленями на горох, позорными выволочками перед строем и принудительными повинностями по очистке конюшен и отхожих мест. За выход в город без сопровождения учителя, побег, общение с уличными беспризорными, курение и воровство сажали в специально оборудованный карцер. Дня два-три, а то и неделю наказанный сидел в полутемной каморке на хлебе и воде. Учителя предпочитали о произволе заведующего помалкивать, боясь потерять работу и кров, а остальной персонал был заодно с Чеботаревым, потому как помогал ему расхищать детдомовское добро.
Случалось, что некоторые педагоги не желали мириться с беззаконием и искали правды в губнаробразе, однако результат получался никчемным – Чеботарев заверял вышестоящее начальство в происках завистников и закатывал проверяющим богатые попойки.
– …Тут по верхушкам глядеть – ничего не увидишь, – завершая рассказ, горько усмехнулся Ваня. – Белым-то днем все как положено: занятия, кружки, сборы всякие. А с отбою до света – жизнь тайная, неприметная. Тащат провиант, уголь, дрова, железо кровельное. В карцер волокут. Братва проснется, а человека-то и нету! И попробуй спроси – следующей ночью твоя очередь придет ответ держать. Вызовет, гад, в кабинет, поставит в одном исподнем на паркету, а сам себе пописывает, газеты читает. Тебя вроде и нету, ему – начхать. Торчишь столбом час, другой. Наконец он глазом – шнырь: «Ой, деточка, что ж ты здесь стоишь босиком? Иди, сынок, спи. Дурь из головы, думаю, уже выветрилась, так ты ступай, отдыхай. И пораскинь умишком о своем недостойном поведении! Завтра с утра мне расскажешь, что там надумал». Добренько так улыбается, а потом как рявкнет: «Вон отсюда, гнида беспризорная!»
Рябинин выслушал паренька и положил ему руку на плечо:
– Извини, что заставил тебя лишний раз вспомнить о таких неприятных вещах. Дайте мне знак, когда будут вывозить продукты или кого-либо из ребят посадят в карцер. А пока – молчите. О вашей судьбе теперь есть кому позаботиться.
* * *
В пятницу, перед рассветом, к учительскому флигелю прокралась маленькая фигурка и еле слышно постучала в оконце комнаты нового учителя истории. Когда створки приоткрылись, юный дозорный свистящим шепотом выдохнул:
– Приехали. У склада они.
– Благодарю. Ступай отдыхать, – отозвался Рябинин.
Он наскоро оделся, сунул на всякий случай в карман «браунинг» и через окно выбрался наружу. Прячась в тени деревьев, Андрей дошел до продуктового склада, устроился за пустыми бочками из-под квашеной капусты и приготовился наблюдать.
Яркий свет железнодорожного фонаря освещал площадку перед складом. У распахнутых настежь ворот стояла подвода. В нее перетаскивали со склада мешки и корзины двое незнакомцев. Третий о чем-то беседовал в сторонке с комендантом детдома Верой Петровной.
– Все, довольно! – записав что-то карандашиком в тетрадь, крикнула она грузчикам и обратилась к собеседнику: – Помоги-ка, Тихон, ворота затворить.
– А рыбы, что ж, нынче не дашь? – пожал плечами Тихон.
– В другой раз, – отмахнулась Вера Петровна, легонько позвякивая связкой ключей.
Тихон закрыл ворота, комендант накинула замок и для верности дернула его пару раз.
Мужики уселись в подводу, попрощались с Верой Петровной и неторопливо покатили к выезду.
– Там Капитоныч вас проводит, – бросила вдогонку подводе комендант и, устало зевнув, направилась к главному корпусу.
«Надо бы незаметно для Чеботарева арестовать этих ловкачей, – подумал Андрей. – Однако, покуда доберусь до ближайшего телефона и сообщу в ГПУ, подводы и след простынет. Придется действовать самому». Он сунул руку в карман: «Хорошо еще оружие прихватил».
Рябинин обежал стороной главный корпус, перелез через каменный забор и оказался на Малой Фоминской. Подвода медленно катила в сторону Старой заставы. Андрей прикинул расстояние: «Сажен двести. Надо попробовать догнать». Он глубоко вдохнул свежего утреннего воздуха и побежал по пыльной обочине.
Рябинин догнал подводу недалеко от перекрестка Малой Фоминской с Губернской.
– А ну стой! – срывающимся голосом выкрикнул он.
Мужики в подводе в удивлении обернулись.
– Стой, стрелять буду! – Андрей выхватил пистолет.
Возница потянул вожжи и, скривившись, пробормотал:
– Чаво надоть-то?
Рябинин не ответил, внимательно наблюдая за Тихоном. Тот недобро улыбнулся и медленно полез рукой куда-то под полу пиджака.
– Руки! – прикрикнул Андрей и щелкнул затвором.
Стоявший у ступеней лестницы госбанка дворник в испуге открыл рот и уронил метлу.
– Эй, товарищ! – кивнул ему Рябинин. – Где-то рядом должен дежурить милицейский патруль. Сыщите их немедленно!
– Сей момент! – встрепенулся дворник и начал судорожно шарить в карманах своего передника. – Не извольте беспокоиться.
Он извлек из кармана свисток и, сунув его в рот, что есть мочи засвистел. Выдав пронзительную трель, дворник припустил вверх по ступеням к госбанку, истошно крича:
– Ми-ли-ци-я! Караул! Бандиты!!!
Из-за поворота выскочили трое верховых милиционеров. Они окружили подводу и направили на Рябинина револьверы.
– Опустить оружие! В чем дело? – сурово справился старший патруля.
– Я – сотрудник ОГПУ Рябинин, – оборвал его Андрей, не сводя «браунинга» с Тихона. – Немедленно арестуйте этих людей и их подводу вместе с грузом.
– Вон оно что, – облегченно перевел дух милиционер. – Документы у вас имеются?
– Как положено, – кивнул Андрей, вынимая бумаги из заднего кармана брюк.