Престон Дуглас. Кодекс

   — Ehi! Ehi! — повторил Чори и поднял мачете, собираясь нанести смертельный удар.
   — Нет! — Том быстро взял детеныша на руки. Маленькая обезьянка тут же успокоилась и перестала плакать. А индеец от удивления застыл с поднятым мачете.
   Дон Альфонсо подался вперед:
   — Я не очень понимаю, почему вы толкуете о каннибализме?
   — Мы считаем, что обезьяны — почти люди.
   Старый индеец повернулся к Чори и начал объяснять. Тот перестал улыбаться, и у него на лице появилось растерянное выражение.
   — Не знал, что в Северной Америке обезьяна считается священным животным, — продолжал дон Альфонсо. — Это правда, они похожи на людей. Вот только Бог вместо ног приделал им руки. Извините, я не знал, иначе не позволил бы ее убивать. — Он что-то резко бросил Чори. Каноэ двинулось дальше, а дон Альфонсо швырнул мертвую обезьяну за борт, и она немедленно исчезла в бурлящем водовороте.
   Том почувствовал, что детеныш все крепче прижимается к нему и тянет лапу. Он вгляделся в черную мордашку. Обезьянка была совсем маленькой — ростом всего восемь дюймов и весила не больше трех-четырех фунтов. У нее была мягкая, короткая шерсть, карие глазки, маленькие, как у людей, уши и розовый нос. А пальцы на руках были не толще зубочисток.
   Том заметил, что Сэлли смотрит на него и улыбается:
   — Обзавелись новым дружком?
   — Ну уж нет!
   — А вот и да!
   Обезьянка оправилась от испуга, поднялась по руке Тома и принялась тыкаться ему в грудь. Черные ручонки копались и шарили в складках одежды, а губы при этом издавали чмокающий звук.
   — Она вас чистит. Ищет вшей, — заметила Сэлли.
   — Надеюсь, останется разочарована, — отозвался Бродбент.
   — Думает, что вы ее мать, — вступил в разговор дон Альфонсо.
   — Как вы можете есть таких красивых существ? — возмутилась девушка.
   — В джунглях, целительница, любое существо красиво, — пожал плечами старый индеец.
   Том чувствовал сквозь рубашку щекочущие прикосновения. Цепляясь за пуговицы, обезьянка поднялась к клапану огромного, тропического покроя, кармана и нырнула внутрь. Устроилась в кармане, сложила лапки и, слегка задрав нос, поводила вокруг глазами.
   Сэлли захлопала в ладоши и рассмеялась:
   — Том, она вас полюбила!
   — А что они едят? — повернулся тот к дону Альфонсо.
   — Все. Насекомых, листья, личинок. У вас не возникнет проблем с кормежкой вашего нового приятеля.
   — А кто сказал, что это я должен за него отвечать?
   — Детеныш выбрал вас, поэтому теперь вы принадлежите ему.
   Обезьянка высовывалась из кармана и, словно самая главная, озирала владения.
   — Ах ты, волосатик, — сказала по-английски Сэлли.
   — Волосатик. Так мы его и назовем.
   Ближе к вечеру, когда они оказались в особенно извилистой протоке, дон Альфонсо приказал остановиться и минут десять изучал воду: пробовал на вкус, плевал жеваные бумажные шарики и наблюдал, как они опускаются ко дну. Затем разогнулся.
   — У нас проблема.
   — Мы заблудились? — забеспокоился Том.
   — Нет, это они заблудились.
   — Кто?
   — Один из ваших братьев. Свернул здесь налево к Пласа-Негро — Черной площади, гнилому сердцу болота, где обитают демоны.
   Протока вилась, зажатая между огромными стволами деревьев под пологом ползучих растений. Над черной водой курился зеленоватый туман, и казалось, что здесь начинается водная дорога в ад.
   «Не иначе Вернон», — подумал Том. Вернон всегда терялся — в буквальном и переносном смысле слова.
   — Как давно они здесь проплывали?
   — Не меньше недели назад.
   — Здесь поблизости можно где-нибудь остановиться?
   — Впереди, в четверти мили, есть небольшой островок.
   — Пристанем там, разгрузим лодку, оставим в лагере Пинго и Сэлли, а сами налегке пойдем искать моего брата. Мы не можем терять времени.
   Когда они подошли к покрытому грязью, насквозь пропитанному водой островку, дождь полил с такой силой, что казалось, на их головы обрушился настоящий водопад. Дон Апьфонсо кричал и, энергично жестикулируя, руководил разгрузкой, а затем вновь положил в каноэ все, что могло потребоваться во время спасательной экспедиции.
   — Мы будем отсутствовать два или три дня, — объяснил он. — Надо приготовиться к ночевкам на борту. Не исключено, что будет идти дождь.
   — Какая неожиданность, — хмыкнула Сэлли. Том отдал ей обезьянку.
   — Берегите ее, пока меня нет, — попросил он.
   — Хорошо, — кивнула девушка.
   Каноэ отошло от берега. Том смотрел, как неясная фигура на островке растворяется в струях дождя.
   — Том, а вы берегите себя! — крикнула Сэлли, хотя ее уже было не видно.
   Чори энергично отталкивался, и лодка, лишившись груза, быстро двигалась по протоке. Через пять минут над головой послышались пронзительные вопли — с ветки на ветку перепрыгивал черный шарик. Вот он оказался на дереве над самым каноэ и спрыгнул в суденышко. Это был Волосатик.
   — Ах ты, негодник, не мог дождаться, сразу же удрал, — проворчал Том и посадил маленькую обезьянку обратно в карман. Волосатик уютно свернулся и тут же затих.
   Каноэ все глубже проникало в гнилое болото.

27

   Когда суденышко достигло ведущей к Черной площади протоки, гроза превратилась в настоящую бурю. То и дело сверкали молнии, гром эхом прокатывался по лесу. Разряды следовали друг за другом через секунду. Казалось, это гремит орудийная канонада. В двухстах футах над головой гнулись и сотрясались верхушки деревьев.
   Вскоре протока стала делиться на множество мелких, прорезавших бесконечное пространство подрагивавшей вонючей грязи. Дон Альфонсо поминутно приказывал остановиться и старался разглядеть на неглубоком дне отметины от шеста. Дождь не давал передышки, а ночь подкралась так незаметно, что Том удивился, когда услышал, как старый индеец дал команду остановиться на ночлег.
   — Переночуем в каноэ, как дикари, — бросил дон Альфонсо. — Это место — как раз то, что нужно: над головой ни одной толстой ветки. Мне бы не хотелось, чтобы меня разбудило смрадное дыхание ягуара. Нам следует остерегаться, Томасино. Умирать здесь никак нельзя, иначе наши души никогда отсюда не выберутся.
   — Постараюсь изо всех сил.
   Том завернулся в москитную сетку, устроился на куче утвари и попытался уснуть. Дождь наконец утих, но он промок до самых костей. Весь лес был наполнен звуком падающих капель, и под их аккомпанемент раздавались крики, визг и рык невидимых зверей. Иногда казалось, что это вопят люди. А может быть, так оно и было и они слышали жалобы заблудших душ, о которых говорил дон Альфонсо.
   Том думал о брате Верноне, может быть, больном, может быть, даже умирающем. Вспомнил его мальчиком — с дружелюбным, полным надежд, но постоянно потерянным выражением лица. И в конце концов окунулся в тревожные сновидения.
   Труп они нашли на следующее утро. Он плыл по воде, и на его горбу пестрели красные и белые полоски. Чори подвел лодку к утопленнику, и все увидели, что горб — это не горб, а надувшаяся от выделявшихся газов разложения рубашка. Как только каноэ приблизилось, в воздух взлетели сердитые мухи. Чори осторожно поставил суденышко бортом к трупу. Вокруг тела плавало не меньше дюжины дохлых пираний. Рыбы разинули рты, их выпученные глаза затянулись пленкой. Снова начал моросить дождь.
   У трупа были черные короткие волосы. Слава Богу, это не Вернон. Дон Альфонсо что-то приказал Чори. Молодой индеец ткнул мертвеца шестом, и из намокшей рубашки с бульканьем вышел зловонный газ. Затем он подвел шест под труп, нашел точку опоры и перевернул тело. В воздух с гудением взмыли тучи мух, в воде блеснуло серебро — это кинулись врассыпную кормившиеся трупом испуганные рыбы. Том застыл от ужаса — теперь мертвец плавал лицом вверх, только вряд ли кто-нибудь осмелился бы назвать его маску лицом. Пираньи выели до костей и лицо, и грудь, и живот. От носа остался один огрызок, губы и язык исчезли, на месте рта образовалась дыра. В глазнице застрял пескарик и изо всех сил старался вырваться на свободу. Вонь разложения хлестнула, словно мокрая тряпка. Вода снова вспенилась — рыбы принялись за нетронутую сторону, и на поверхность вспыли клочки растерзанной рубашки.
   — Один из ребят из Пуэрто-Лемпира, — определил дон Аль-фонсо. — Умер от укуса ядовитой змеи. И его бросили здесь.
   — Откуда вы знаете, что он погиб от укуса змеи? — поинтересовался Том.
   — Видите дохлых пираний? Эти рыбы впились в его тело там, куда ужалила змея, и отравились. И если их сожрет какой-нибудь зверь, он тоже отравится.
   Чори оттолкнул мертвеца, и они поплыли дальше.
   — Нехорошее место для смерти. Надо отсюда выбираться до темноты. Очень бы не хотелось встретить во мраке дух этого покойника… и чтобы он расспрашивал у меня дорогу.
   Том не ответил, он был потрясен видом покойника. И старался подавить чувство уныния. Вернон был крайне неосмотрительным и легко поддавался панике. Все это могло случиться и с ним.
   — А вот почему они не повернули отсюда обратно, я вам сказать не могу. Наверное, в их каноэ сидел демон и нашептывал в уши всякое вранье.
   Они медленно продвигались дальше. Болото казалось бесконечным. Лодка чертила килем по дну и частенько застревала, так что пассажирам надо было вылезать из нее и толкать. То и дело приходилось возвращаться и повторять мучительный маршрут. Внезапно дон Альфонсо насторожился. Чори перестал отталкиваться шестом, и индейцы прислушались. Теперь и Том услышал: где-то далеко звал на помощь обезумевший от ужаса человек.
   Он вскочил на ноги и сложил ладони рупором:
   — Вернон!
   Наступила внезапная тишина.
   — Вернон! Это я — Том!
   Снова раздались отчаянные, нечеловеческие вопли.
   — Это он! — бросил спутникам Бродбент. — Нам надо спешить.
   Чори сильно оттолкнулся, и вскоре в болотных сумерках проступил неясный силуэт каноэ. На носу кричал и размахивал руками человек. Это оказался Вернон. Он был в истерике, но по крайней мере держался на ногах.
   — Быстрее! — умолял Том.
   Чори изо всех сил упирался шестом, и вскоре они подплыли к стоявшему суденышку. Том перетянул брата в свое каноэ, и тот упал в его объятия.
   — Скажи, что я не умер! — кричал он.
   — Ты не умер. Ты в порядке, — успокаивал его Том. — Мы нашли тебя.
   Вернон разразился рыданиями, а Том сжимал его в объятиях, и у него возникло ощущение дежа-вю: как-то раз, когда брат возвращался из школы, за ним по улице погнались хулиганы. Прибежав домой, он, рыдая и дрожа щуплым телом, кинулся к Тому. Тогда Тому пришлось выйти из дома и, младшему, драться за своего старшего брата.
   — Все в порядке, — повторял он. — Все в порядке. Мы с тобой. Ты в безопасности.
   — Слава Богу! А то я уже решил, что конец!.. — Вернон прерывисто вздохнул.
   Том помог ему сесть. Его поразила внешность брата. Шея и лицо распухли от укусов, из царапин сочилась кровь, одежда невыразимо грязная, волосы слиплись, на голове колтун. Худоба казалась сильнее обычного.
   — Ты как. ничего? — спросил Том.
   — Ничего, если не считать, что меня чуть не сожрали заживо. А так — жив, только очень испугался. — Вернон провел рукавом по почерневшему лицу, но не стер грязь, а только сильнее размазал. И снова захлебнулся рыданием.
   Том внимательно посмотрел на брата: его больше беспокоил рассудок Вернона, а не физическое состояние. И решил: как только они возвратятся в лагерь, он отправит Вернона с Пинго в цивилизованный мир.
   — Дон Альфонсо, — кивнул он индейцу, — поворачивайте назад…
   — А как же Учитель? — перебил его Вернон.
   — Учитель? — не понял брат.
   — Он болен. Там, в лодке.
   Том перегнулся через борт и заглянул в каноэ. На дне, под грудой сырых вещей, в насквозь промокшем спальном мешке лежал человек. Его лицо чудовищно распухло, седые волосы и борода спутались. Он был в полном сознании и молча мрачно смотрел на Тома.
   — Кто это?
   — Мой Учитель из ашрама.
   — Какого черта он здесь делает?
   — Мы с ним вместе.
   — И что с ним такое?
   — Лихорадка. А два дня назад перестал говорить.
   Том взял аптечку и перелез в другое каноэ. Учитель следил за каждым его движением. Том потрогал его лоб — человек буквально горел. Пульс нитевидный, быстрый. Том выслушал его стетоскопом. В легких оказалось чисто, и сердце билось нормально, хотя слишком часто. Том ввел больному антибиотик широкого спектра и противомалярийный препарат. Без серьезных анализов больше он ничем помочь не мог.
   — Что это за вид лихорадки? — спросил Вернон.
   — Можно понять, только сделав анализ крови.
   — Он умрет?
   — Не имею представления. — Том перешел на испанский и повернулся к дону Альфонсо: — Вы способны определить, что у него такое?
   Индеец перелез в их каноэ и склонился над больным. Похлопал по груди, заглянул в глаза, пощупал пульс, посмотрел на ладони и поднял голову.
   — Да, я прекрасно знаю этот недуг.
   — Как он называется?
   — Смерть.
   — Нет! — заволновался Вернон. — Не говорите так! Он не умрет?
   Том уже пожалел, что спросил мнение дона Альфонсо.
   — Мы заберем его в лагерь. Пинго поведет его каноэ, а я — наше. — Он повернулся к брату: — Мы нашли одного мертвого проводника. А где другой?
   — На него ночью прыгнул ягуар и затащил на дерево. — Вернон поежился. — Мы слышали, как он кричал, и хруст костей. Это было так… — Он не договорил. — Том, вытащи меня отсюда.
   — Сейчас, сейчас, — отозвался брат. — Я отправлю тебя и Учителя с Пинго в Брус.
   В лагерь они приплыли уже затемно. Том поставил палатку, и они перенесли из лодки Учителя и положили внутрь. Больной отказывался от еды, по-прежнему молчал, только смотрел так, что сжималось сердце. Том сомневался, что он сохранил рассудок.
   Вернон решил провести ночь в той же палатке, а наутро, как только солнце окрасило верхушки деревьев, позвал на помощь. Первым прибежал на зов Том. Учитель в крайне возбужденном состоянии сидел в спальном мешке. Его лицо побледнело, кожа высохла. Глаза блестели, словно осколки синего фарфора, и дико блуждали, ни на чем не останавливаясь. Пальцы хватали воздух. Внезапно больной заговорил.
   — Вернон, ты где? — выкрикнул он и стал шарить руками. — Боже мой, Вернон, где я?
   Том с ужасом понял, что больной ослеп. Вернон встал на колени и взял несчастного за руку.
   — Я здесь, Учитель. Мы в палатке. Мы отвезем вас в Америку. Все будет хорошо.
   — Какой же я был дурак! — От напряжения губы Учителя перекосились, при каждом звуке изо рта вылетали брызги слюны.
   — Учитель, пожалуйста… Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы едем домой — в ашрам.
   — Я имел все! — ревел больной. — Деньги! Трахал девочку-подростка. Дом на море. Меня окружали обожатели. У меня было абсолютно все! — У него выступили вены на лбу; изо рта сочилась слюна и свисала с подбородка. Тело сотрясали жестокие конвульсии, и Тому показалось, что он слышит, как бряцают кости. Незрячие глаза, словно бильярдные шары, бешено вращались в орбитах.
   — Учитель, мы отправим вас в больницу. Не говорите… все будет хорошо…
   — Но мне показалось мало. И я, идиот, захотел еще. Захотел сто миллионов долларов! И вот взгляните, что со мной приключилось! — Проревев последнее слово, он опрокинулся навзничь. Послышался шлепок вроде того, с каким падает на пол уснувшая рыба. Учитель остался лежать с широко открытыми глазами, но они стекленели.
   Учитель умер.
   Вернон смотрел в ужасе, не в состоянии произнести ни слова. Том положил руку на плечо брату и почувствовал, что тот дрожит. Они стали свидетелями очень дурной смерти.
   Дон Альфонсо тоже дрожал.
   — Надо уходить, — проговорил он. — Явился злой дух и забрал этого человека, а он не хотел уходить.
   — Приготовьте одну из лодок для возвращения в Брус, — попросил его Том. — Пинго отвезет туда Вернона, а мы, если не возражаете, продолжим путь.
   — Так будет лучше, — кивнул индеец. — Болото — неподходящее место для вашего брата. — Он отдал приказ, и перепуганные, как все остальные, Чори и Пинго бросились к каноэ.
   — Не могу понять!.. — простонал Вернон. — Учитель был хорошим человеком. Почему же он умер таким недостойным образом?
   Брата постоянно обводили вокруг пальца разные мошенники, подумал Том. Обычные жулики и всякие духовные учителя и гуру. Но теперь не время об этом говорить.
   — Иногда нам кажется, что мы знаем человека, а на самом деле совершенно не представляем, кто он такой. — сказал он.
   — Я провел с ним три года. И я его знал. Должно быть, все дело в лихорадке. Он бредил, его разум затуманился. И он не ведал, что говорил.
   — Надо его похоронить и ехать.
   Вернон принялся копать могилу, Том и Сэлли взялись ему помогать. Они расчистили небольшую площадку за лагерем и, действуя топором Чори, вырубили корни. Затем стали углубляться в липкую, раскисшую почву. Вскоре неглубокая яма была готова. Они перетащили в нее Учителя, засыпали вязкой массой и завалили принесенными с берега небольшими булыжниками. Дон Альфонсо, Чори и Пинго уже сидели в каноэ и явно проявляли нетерпение.
   — Ты в порядке? — Том обнял брата.
   — Да, — ответил тот. — И я принял решение. Я не возвращаюсь — еду с вами.
   — Вернон, мы обо всем условились.
   — Не вижу смысла ехать обратно. Я совершенно на мели. У меня нет даже машины. В ашрам мне дорога закрыта.
   — Что-нибудь придумаешь.
   — Уже придумал. Плыву с вами.
   — Ты не в том состоянии. Только что был на грани смерти.
   — Я должен. И совершенно оправился.
   Вот в этом Том сомневался и продолжал колебаться.
   — Пожалуйста, Том!..
   В просьбе Вернона послышалась такая искренность, что Том удивился и неожиданно для себя обрадовался. Он сжал брату плечо.
   — Хорошо. Будем делать все вместе, как хотел отец. Дон Альфонсо хлопнул в ладоши:
   — Может, хватит разговоров? Пора плыть. — Том кивнул, и индеец дал приказ отчаливать.
   — Поскольку у нас теперь две лодки, я тоже могу работать шестом, — предложила Сэлли.
   — Шест — это мужская работа, — буркнул старый индеец.
   — Вы, дон Альфонсо, неисправимый свинтус и сексуальный шовинист, — парировала девушка.
   — Свинтус и сексуальный шовинист? — Индеец наморщил лоб. — Это что еще за зверь? Мне следует обидеться?
   — Непременно.
   Дон Альфонсо энергично оттолкнулся, и каноэ быстро скользнуло вперед. Он улыбнулся:
   — Я в восторге. Большая честь, если тебя обижает красивая женщина.

28

   Марк Аврелий Хаузер посмотрел на белую грудь своей рубашки и, заметив жучка, снял его с ткани, раздавил между лопатообразным большим и указательным пальцами и, получив удовольствие от приятного хруста, отшвырнул в сторону. И снова обратил свое внимание на Филиппа Бродбента. Жалкое ничтожество — куда девался весь его гонор? Грязный, искусанный Филипп скрючился на земле со связанными руками и ногами. Хаузер не мог понять, почему некоторые люди не способны соблюдать в джунглях личную гигиену.
   Он посмотрел в ту сторону, где трое солдат держали их проводника Орландо Окотала. Этот Окотал доставил ему немало неприятностей — едва не улизнул, пришлось гнаться за ним по пятам. Пропал целый день. Роковая ошибка Окотала заключалась в том, что он решил, что гринго, этот белый янки, не способен выследить его на болоте. Видимо, не слышал о таком местечке, которое называется Вьетнам.
   Тем лучше. Но теперь все кончилось. Болото осталось почти позади, так что Окотал был больше не нужен. А урок, который ему преподнесет Хаузер, пойдет на пользу и Филиппу.
   Марк вдохнул насыщенный запахом джунглей воздух.
   — Помните, Филипп, когда мы укладывали поклажу в каноэ, вы меня спросили, зачем нам наручники и цепи?
   Бродбент не ответил. Хаузер тогда сказал, что наручники — это средство держать в узде солдат, нечто вроде походной гауптвахты. И что, конечно, он не собирается их использовать.
   — Теперь вы понимаете, для кого они? — хмыкнул Хаузер. — Они для вас.
   — Почему бы вам меня не убить и не покончить со всем разом?
   — Всему свое время. Не так легко убить последнего в роду.
   — Что это значит?
   — Рад сообщить, что я позаботился о ваших братьях, которые следовали за нами по болоту. Когда угаснет последний из рода Бродбентов, я возьму то, что принадлежит мне по праву.
   — Вы психопат.
   — Отнюдь. Я разумный человек, который собирается исправить причиненное ему великое зло. Кстати, с вашей помощью.
   — Что это за зло?
   — Мы с вашим отцом были партнерами. Но он лишил меня доли от нашей первой находки.
   — Это случилось сорок лет назад.
   — Что только усугубляет преступление. Сорок лет я боролся за выживание, а он купался в роскоши.
   Филипп напряг все силы, но только громыхнул цепями.
   — Как интересно повернулось колесо Фортуны. Сорок лет назад ваш отец надул меня и лишил состояния. Я попал в приятное местечко под названием Вьетнам. А он занял место среди богатеев. А теперь я готов вернуть все назад. И даже с процентами. Забавная ирония. Филипп, только подумайте: это все поднесли мне вы на серебряной тарелочке.
   Филипп промолчал.
   Хаузер снова вздохнул. Ему нравилась жара и нравился этот воздух. В джунглях, как нигде, он чувствовал себя здоровым и живым. Не хватало только легкого аромата напалма. Он повернулся к одному из солдат:
   — А теперь займемся Окоталом. Филипп, вам стоит на это посмотреть.
   Два каноэ были готовы, вещи уложены. Солдаты швырнули проводника и Филиппа в одно из них, запустили моторы и повернули на край озера, где начинались перемежавшиеся заводями многочисленные протоки. Хаузер стоял на носу и указывал путь:
   — Туда!
   Он вел отряд к обособленной от большой воды тихой заводи — знал, что в таких местах, когда спадает вода, пираньи съедают все, что можно, и начинают пожирать друг друга. И горе тому зверю, который ненароком угодит в это место.
   — Глушите моторы! Бросайте якоря!
   Моторы замолчали, и тишину нарушили лишь два всплеска якорей.
   Хаузер повернулся к проводнику. Представление должно получиться интересным, решил он.
   — Поднимите!
   Солдаты поставили Окотала на ноги. Марк подошел и посмотрел ему в лицо. Одетый в европейскую рубашку и шорты индеец держался спокойно и прямо — глаза не выдавали ни страха, ни ненависти. Этими несчастными таваха, подумал Хаузер, руководит неестественное чувство долга и чести. Марку не нравились такие люди. Совершенно негибкие — на них невозможно положиться. Вот и Макс был из таких.
   — Ну что ж, дон Орландо, — начал он с насмешливой ухмылкой, — имеете что-нибудь сказать?
   Индеец посмотрел на него немигающим взглядом. Хаузер достал перочинный нож.
   — Свяжите его как следует.
   Солдаты набросились на жертву, завели за спину руки, стянули в лодыжках ноги.
   Хаузер открыл лезвие и с неприятным звуком «жиг-жиг» поточил острие о куртку. Попробовал о большой палец, улыбнулся и, шагнув к Окоталу, сделал длинный надрез сквозь рубашку на груди. Рана была неглубокой, но зеленая ткань рубашки немедленно почернела от крови.
   Индеец не шелохнулся.
   Хаузер сделал новые надрезы: на плечах, на руках и на спине. И снова Окотал никак не показал, что ему больно. Подобной стойкости Марк не видел с тех самых пор, когда присутствовал на допросах пленных вьетконговцев.
   — Пусть кровь немного потечет.
   Солдаты ждали. Рубашка все больше темнела. Где-то в чаще закричала птица.
   — Бросайте!
   Трое солдат толкнули индейца, и он опрокинулся за борт. Вслед за всплеском последовало несколько секунд тишины, а затем на поверхности возник водоворот. Сначала медленный, он становился все быстрее, так что вся заводь вскипела. В коричневой мути, словно блестящие монетки, мелькали серебристые спины. А затем все закрыло красное облако. На поверхность стали выскакивать обрывки зеленой ткани и куски розовой плоти, которые тут же исчезали в ненасытных пастях.
   Вода кипела добрых пять минут, а затем успокоилась. Хаузер остался доволен. Он повернулся к Филиппу посмотреть, какова его реакция. И был удовлетворен.
   Вполне.

29

   Три дня отряд продолжал плыть сквозь самое сердце болота и все глубже забирался в переплетающуюся сеть проток. Путешественники ночевали на покрытых грязью островках, которые едва возвышались над уровнем воды, и, поскольку Чори не мог добыть дичь, варили на мокрых, чадящих сучьях рис и бобы. Несмотря на непрекращающийся дождь, вода понижалась и обнажала поваленные в болото деревья, которые, чтобы удалось двигаться дальше, приходилось рубить. И куда бы они ни плыли, за лодками следовали тучи злобно гудящих черных мух.
   — Вот теперь мне кажется, что я способна закурить, — пожаловалась Сэлли. — Уж лучше умереть от рака, чем такое терпеть.
   Дон Альфонсо торжествующе улыбнулся и достал из кармана трубку.
   — Вот увидите: курение способствует долгой, счастливой жизни. Я начал курить больше ста лет назад.
   Из джунглей донесся гулкий, рокочущий звук, словно там кашлял человек, только гораздо громче и протяжнее.
   — Что это?
   — Ягуар. И притом голодный.
   — Удивительно, как много вы знаете о лесе, — заметила Сэлли.
   — Да, это так, — вздохнул старый индеец. — Но в наши дни больше нет желающих познавать лес. У моих внуков и правнуков на уме одно: футбол и толстые белые ботинки с птичкой на боку. От таких гниют ноги. Их делают на фабриках в Сан-Пед-ро-Сула. — Он кивнул на кроссовки Тома.