Престон Дуглас. Кодекс

   По иронии судьбы сквозь брешь в деревьях открывался превосходный вид на Серро-Асуль. Целую неделю они из последних сил двигались в противоположном направлении, а гора стала будто еще ближе: голубые, как граненые сапфиры, пики пронзали в вьгчине обрывки облаков. Том больше не испытывал желания есть. «Вот что делает с человеком голод», — подумал он.
   Он почувствовал ладонь на своем плече. Это была Сэлли.
   — Иди сюда, — мрачно проговорила она. Том испугался.
   — Филипп?
   — Нет, дон Альфонсо.
   Том поднялся и поплелся за Сэлли вдоль ствола туда, где в гамаке, прямо на сырой земле, лежал индеец. Он свернулся на боку и смотрел на Серро-Асуль. Том опустился на колени и взял его за руку. У дона Альфонсо был жар.
   — Извини, Томасино, я никчемный старик. Настолько бесполезный, что умираю.
   — Не говорите так. — Том пощупал его лоб и ужаснулся, таким он был горячим.
   — Смерть приходит и зовет за собой. И ни один человек не в силах ответить: «Зайди на следующей неделе. Сейчас я занят».
   — Вы снова видели во сне святого Петра? — спросила Сэлли.
   — Человеку нет необходимости видеть во сне святого Петра, чтобы понять, что наступил конец.
   Сэлли покосилась на Тома.
   — Можешь предположить, что с ним такое?
   — Без анализов и микроскопа…
   Превозмогая приступ слабости, Том поднялся. Ну вот и конец, подумал он и даже немного разозлился. Как несправедливо. Но заставил себя отбросить ненужные мысли и проверил, как дела у Филиппа. Брат спал, и у него, как и у дона Альфонсо, сильно поднялась температура. Том даже начал сомневаться, проснется ли он вообще. Вернон, несмотря на слабые протесты индейца, разжег костер, и Сэлли заварила целебный чай. Том заметил, что лицо дона Альфонсо словно провалилось внутрь, кожа лишилась всяких красок и приобрела восковую бледность. Дыхание сделалось тяжелым, но он все еще находился в сознании.
   — Я выпью твой чай, целительница. Но даже твое лекарство меня не спасет.
   Сэлли встала перед ним на колени:
   — Дон Альфонсо, вы уговариваете себя умереть. Уговорите себя выжить.
   Он взял ее за руку:
   — Нет, целительница, мое время пришло.
   — Вам не дано это знать.
   — Моя смерть была предсказана.
   — Не желаю слушать никаких глупостей. Человеку не дано знать будущее.
   — Когда я был маленьким, на меня напала лихорадка, и мать отнесла меня к bruja, то есть к ведьме. Ведьма сказала, что мне не время умирать, что я умру вдали от дома, среди чужих, глядя на голубые горы. — Старик поднял глаза на Серро-Асуль в просвете верхушек деревьев.
   — Речь могла идти о любых горах.
   — Нет, целительница, она говорила об этих горах. Голубых, словно океан.
   Сэлли смахнула с глаз слезы.
   — Дон Альфонсо, перестаньте городить чушь. Индеец улыбнулся:
   — Как приятно, если рядом со смертным ложем старика плачет красивая девушка.
   — Вы не на смертном ложе, и я вовсе не плачу.
   — Не тревожься, целительница, моя смерть для меня не новость. Отправляясь в это путешествие, я знал, что не вернусь. В Пито-Соло я был никому не нужным старикашкой. Я не хотел умирать в своей хижине дряхлым и выжившим из ума. Я, дон Альфонсо Босвас, хотел умереть как мужчина. — Он вздохнул и поежился. — Вот только мне не приходило в голову, что я умру под гнилым бревном в вонючей грязи и брошу вас на произвол судьбы.
   — Вот и не умирайте, дон Альфонсо, мы вас любим. Черт с ней, с той ведьмой.
   Индеец взял Сэлли за руку и улыбнулся:
   — Целительница, ведьма ошиблась только в одном. Она сказала, что я умру среди чужих. Это неправда. Я умираю среди друзей.
   Он закрыл глаза, что-то пробормотал и затих.

45

   Сэлли плакала. Том встал и отвернулся, чувствуя, как растет его безрассудный гнев. Потом отошел, немного углубился в лес и там, на тихой поляне, сел на бревно и сжимал и разжимал кулаки. Старик не имел права их оставлять. Пошел на поводу у своих предрассудков. Уговорил себя умереть только потому, что увидел голубые горы.
   Том вспомнил, как впервые увидел дона Альфонсо, когда тот сидел в своей хижине на маленьком стуле, размахивал мачете и шутил. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.
   Они выкопали старику могилу в раскисшей земле. Это оказалась задача не из легких. Все настолько ослабели, что едва поднимали лопату. У Тома не выходила из головы мысль: когда ему придется делать то же самое для Филиппа? Завтра? Работу они закончили к полудню. Завернули дона Альфонсо в его гамак и скатили в сочившуюся водой яму. Бросили на тело несколько цветов, завалили яму грязью. Том соорудил грубый крест, связав две деревяшки лианой, и установил в головах могилы. Все застыли в неловком молчании.
   — Я бы хотел сказать несколько слов, — начал Вернон.
   Он стоял и слегка покачивался. Одежда висела на его исхудавшем теле, волосы и борода в диком беспорядке. Он был похож на нищенствующего монаха.
   — Дон Альфонсо… — Вернон поперхнулся и закашлялся. — Если ты все еще здесь, задержись ненадолго, прежде чем отправиться к Жемчужным вратам, и помоги нам выбраться отсюда. Нам сейчас очень туго.
   — Аминь, — подхватила Сэлли.
   Набежавшие черные тучи положили конец солнечной передышке. Послышался гром, и по листве над головой опять застучали капли дождя.
   Сэлли подошла к Тому.
   — Я снова собираюсь на охоту.
   Он кивнул и, решив попытать счастья на реке, через которую они переправились с милю назад, взял леску с крючками. А Вернон остался присматривать за Филиппом. Том и Сэлли вернулись не поздно. Девушка не добыла ничего, а Том принес одну-единственную рыбу, которая весила не более шести унций^[38]. Пока они отсутствовали, у Филиппа усилился жар и начался настоящий бред. Глаза лихорадочно блестели, он беспрестанно мотал головой и бессвязно бормотал. Теперь Том не сомневался, что брат умирает. Когда его попытались напоить заваренным Сэлли чаем, он нечленораздельно вскрикнул и выбил чашку из рук. В кастрюльке сварили рыбу с корнем маниоки и стали кормить его с ложечки. Филипп еще кричал, отпихивал ложку с бульоном, но в конце концов начал есть. Остаток они поделили между собой и полезли под ствол дерева пережидать ливень и готовиться к ночлегу.
   Первым на рассвете проснулся Том. Лихорадка брата за ночь еще усилилась. Он метался, что-то бормотал, пальцы беспомощно шарили у горла. У них не было ни лекарств, ни средств диагностики. Не было даже обыкновенной аптечки. Травяные настои Сэлли оказались не в силах справиться с жаром.
   Вернон развел костер, они сидели у огня и отрешенно молчали. Над головами, словно осуждающая толпа, кивали под ударами дождя темные листья папоротников, и от них в убежище царил зеленый полумрак. Первым заговорил Том:
   — Придется остаться здесь, пока не поправится Филипп. — Сэлли и Вернон согласно закивали, хотя прекрасно понимали, что больному не суждено поправиться.
   — Постараемся, как можем, на охоте и на рыбалке. Будем собирать съедобные растения. И используем время отдыха, чтобы восстановить силы для долгой дороги домой.
   Все опять согласились.
   — Договорились, — подытожил Том и поднялся. — А теперь за работу. Сэлли, ты идешь на охоту. Я беру леску и крючки. Ты, Вернон, останешься присматривать за Филиппом. Только не сдаваться!
   Все стояли, пошатываясь, но Том обрадовался, заметив, что в его товарищах просыпается энергия. Он взял рыболовные снасти и углубился в джунгли. Шел по прямой от Серро-Асуль, оставляя метки на папоротниках, чтобы обозначить путь, и не переставал высматривать съедобные растения. Дождь не прекращался. Через два часа, измотанный, весь в грязи, он очутился на реке. По дороге ему удалось поймать небольшую ящерицу, которую он решил использовать в качестве наживки. Нацепил отбивающуюся рептилию на крючок и забросил в бурную реку.
   Через пять часов Том понял, что пора возвращаться, иначе он не попадет в лагерь засветло. Он потерял три крючка и изрядное количество лески, но ничего не поймал. Вернон поддерживал огонь, а Сэлли еще не вернулась.
   — Как Филипп? — спросил он.
   — Не очень, — ответил брат.
   Том посмотрел на больного. Филипп метался во сне — то приходил в сознание, то снова погружался в небытие и все время бормотал обрывки каких-то фраз. Тома испугало его лицо — такое выражение было у дона Альфонсо в последние минуты. Филипп в бреду разговаривал с отцом, жаловался и бросал упреки. Называл по именам братьев и мать, которую не видел лет двадцать. А потом ему почудилось, что он подросток и присутствует на собственном дне рождения. Ему исполнилось пятнадцать, он разворачивал подарки и вскрикивал от радости.
   Расстроенный и опечаленный Том отошел к костру и сел рядом с Верноном. Брат обнял его за плечи и подал кружку с чаем.
   — Вот так целый день.
   Том сделал глоток. Он заметил, что его рука выглядела совсем по-стариковски — вся в пятнах, со вздувшимися венами. В животе было пусто, но он не испытывал голода.
   — Сэлли еще не возвратилась?
   — Нет, но я пару раз слышал, как она стреляла.
   Словно в ответ на их слова в кустах раздался шорох, и появилась девушка. Не говоря ни слова, она прислонила ружье к дереву.
   — Не везет? — спросил Том.
   — Подстрелила пару пней, — ответила Сэлли. Том улыбнулся и взял ее за руку.
   — Трепещите, пни! Великая охотница Сэлли вышла за добычей!
   Она стерла с лица грязь.
   — Извини.
   — Завтра, — сказал Том, — надо выйти пораньше. Пойду туда, где мы нашли Филиппа. К ночи вернуться не успею. Но та река большая. Наловлю уйму рыбы.
   — Отличная идея, — одобрил Вернон, но его голос дрогнул.
   — Мы не сдадимся.
   — Ни за что! — подхватила Сэлли.
   — Не могу себе представить, — покачал головой Вернон, — что сказал бы отец, если бы увидел нас в таком положении.
   Том, в свою очередь, мотнул головой. Он перестал думать о Максвелле Бродбенте. Знал бы тот, что натворил, — послал своих сыновей на смерть… Сыновья разочаровывали его при жизни и оказались не на высоте теперь, когда он лежал в могиле. Том посмотрел на огонь и спросил:
   — Ты на него злишься?
   — Да, — ответил Вернон после недолгого колебания. Том безнадежно махнул рукой.
   — Как ты считаешь, мы сумеем его простить?
   — Какое это имеет значение?
   Том проснулся до рассвета со странным ощущением, будто что-то давит ему на основание черепа. Шел дождь, и было темно. Шум дождя, казалось, проникал в самую голову. Том повернулся раз-другой. Давление превратилось в настоящую головную боль. Он подтянул ноги к животу, сел и, к своему изумлению, понял, что не в состоянии держаться прямо. Повалился на спину, голова упала набок, и он провалился в черноту, которую наполняли красные и бурые всполохи и шепот голосов. Где-то встревоженно бормотал Волосатик. Том прищурился и разглядел обезьянку. Она сидела неподалеку на земле и возбужденно причмокивала губами. Он понял: что-то случилось.
   Это не просто последствия голода — начиналась болезнь. Господи! Только не теперь! Том повернулся и в завихрениях тьмы попытался разглядеть Вернона и Сэлли, но ничего не увидел. В нос ударил отвратительный запах гниющих растений, дождя и земли. Капли барабанили по листьям, а казалось — насквозь пробивали голову. Тянуло ко сну. Но вот он открыл глаза и увидел перед собой Сэлли. Девушка вглядывалась в его лицо.
   — Сегодня я пойду рыбачить, — пробормотал Том.
   — Ты никуда не пойдешь, — ответила она, наклонилась, потрогала его лоб и не сумела скрыть страх. — Сейчас принесу тебе чаю.
   Сэлли вернулась с кружкой, из которой шел пар. Том выпил горячую жидкость.
   — А теперь спи.
   Он заснул. А когда проснулся, стало светлее. Несмотря на удушающую духоту под деревом, его знобило. Рядом свернулась Сэлли. Она увидела, что Том открыл глаза, и улыбнулась.
   — Как Филипп? — едва выговорил он.
   — Все так же.
   — А Вернон?
   — Заболел.
   — Черт! — Том с тревогой посмотрел на Сэлли. — А ты? Не заболела?
   Ее лицо горело.
   — Похоже на то. — Она приложила ладонь к его щеке.
   — А мне лучше. Я позабочусь о тебе. Мы обязательно выберемся из этой передряги.
   Сэлли покачала головой:
   — Нет, Том, не получится.
   Простое признание непреложного факта прочистило его страдающую от боли голову. Вот, значит, как? Им суждено умереть на дожде под гниющим стволом, и дикие звери разорвут на части их тела. Никто даже не узнает, что с ними приключилось. Том попытался убедить себя, что это нашептывает ему его лихорадка, а на самом деле все обстоит не так плохо. Но в глубине души понимал, что это неправда. Голова кружилась. Да, им придется умереть. Он открыл глаза.
   Сэлли была по-прежнему рядом и держала ладонь у его щеки. Она пристально посмотрела на него. Ее лицо было в грязи, исцарапано и искусано; волосы спутались и потускнели, глаза ввалились. Не осталось никакого сходства с той девчонкой, которая сломя голову скакала за ним в Юте. Только насыщенно-бирюзовый цвет глаз и то, как она слегка выставляла нижнюю губу.
   — У нас осталось немного времени, — заговорила Сэлли и, помолчав, добавила: — Мне надо тебе кое-что сказать, Том.
   — Слушаю.
   — Мне кажется, я в тебя влюбилась. — Действительность в один миг вернулась к нему.
   — Ну вот, я и сказала.
   — А как же…
   — Джулиан? Он мужчина розовой мечты. Красивый, блестящий, правильно обо всем судит. Родители каждой девушки хотят, чтобы их дочь вышла за такого замуж. Он — моя Сара. Но то, что я испытывала к нему, совсем не то, что я испытываю к тебе. При всем твоем… ну, что ли, несовершенстве. — Сэлли улыбнулась.
   После этих слов все стало ясно и просто. Том попытался ответить и наконец прохрипел:
   — Я тебя тоже люблю.
   — Я знаю. — Ее лицо озарилось прежним светом. — И очень рада. Извини, что цапалась с тобой. Это от моей строптивости.
   Они помолчали.
   — Наверное, я люблю тебя с того самого дня, когда ты украла мою лошадь и гналась за мной в Юте. Но понял это окончательно, когда ты не захотела убивать ягуара. Никогда этого не забуду.
   — А я поняла, что люблю тебя, когда ты позвал меня посмотреть на светящийся лес.
   — Но ничего не сказала.
   — Сама не хотела верить. Ты же видишь, какая я упрямая. Не желаю признавать, даже если совсем не права.
   Том почувствовал в горле ком. Закружилась голова.
   — Имей в виду, я самый обыкновенный человек. В шестнадцать лет в Стэнфордский университет не поступал.
   — Это ты-то обыкновенный? Ты, кто с голыми руками сражается с ягуарами и анакондами? И смело, с чувством юмора ведет отряд в самое сердце тьмы?
   — Я все это делал, потому что меня вынуждали обстоятельства.
   — Это тоже твоя положительная черта — ты скромен. Рядом с тобой я поняла, что за тип Джулиан. Он не захотел ехать со мной, потому что это было ему неудобно. Пришлось бы прервать работу. А на самом деле, я подозреваю, он просто испугался. Я поняла, что он из тех людей, кто ни за что не возьмется за дело, если не будет абсолютно уверен в успехе. А ты, наоборот, готов испытать невозможное.
   Голова у Тома снова поплыла. Ему нравилось, что он слышат, и он попытался унять головокружение. Сэлли печально улыбнулась и опустила голову ему на грудь.
   — Жаль, что у нас осталось мало времени. — Он провел ладонью по ее волосам.
   — Нашли место, где влюбляться.
   — Не говори!..
   — Может быть, в другой жизни мы получим еще один шанс… где-нибудь, когда-нибудь… — Сознание стало меркнуть. Что он пытался сказать? Надеясь унять головокружение, Том закрыл глаза. Но от этого сделалось только хуже. Он разлепил веки, однако ничего не увидел, кроме зеленых и коричневых вихрей. Даже начал сомневаться: неужели это был только сон? Болезнь отца, путешествие в джунгли, Сэлли и умирающий брат. Да, конечно, всего лишь сон. Долгий, удивительный, но только сон. Вот сейчас он, маленький мальчик, проснется в своей постели и услышит, как кричит наверху отец: «С добрым утром! С добрым утром! Просыпайтесь! Начинается новый чудесный день!»
   И, подумав об этом, Том испытал приносящее забвение счастье.

46

   Марк Хаузер сидел на раскладном стуле в дверях разрушенного храма и впитывал утро. На соседнем дереве прыгал, пронзительно кричал и размахивал огромным клювом тукан. Занимался чудесный день. Небо отливало прозрачной голубизной, зеленые джунгли притихли. В горах было прохладнее и суше, чем на равнине, и воздух казался свежее. Вокруг плавал аромат незнакомого цветка. К Хаузеру вернулось ощущение покоя. Ночь выдалась долгой, и он чувствовал себя измотанным и разочарованным.
   По опавшей листве прошелестели шаги — солдат принес ему завтрак: кофе, яйца, бекон, жареные бананы на эмалированной тарелке, к которой, словно зеленый узор, пристала веточка. Хаузер поставил тарелку на колени. Украшение на тарелке его раздражало, и, прежде чем взяться за вилку и начать есть, он щелчком пальца сбил веточку на землю. Мысли вернулись к событиям минувшей ночи. Настало время дожать вождя или остаться ни с чем. Уже через десять минут Хаузер понял, что индеец не расколется, но продолжал с ним возиться. Это было все равно что смотреть порнофильм — невозможно оторваться, а потом жаль потраченных усилий и времени. Он испытал все. Превзошел самого себя. Но теперь приходилось искать иное решение проблемы.
   У входа показались двое солдат, которые тащили за собой бездыханное тело.
   — Что с этим делать, начальник?
   Хаузер показал вилкой в сторону и прошамкан набитым яйцами ртом:
   — Спихните в ущелье.
   Солдаты исчезли, и он закончил завтрак.
   Белый город представлял собой обширное заросшее пространство. Макс мог похоронить себя где угодно. Беда заключалась в том, что они настолько разворошили деревню, что лишились шансов захватить нового заложника и выжать из него местоположение гробницы. С другой стороны, ему вовсе не светило две недели самому обшаривать эти обжитые крысами руины.
   Макс порылся в кармане и извлек алюминиевый цилиндрик. Через минуту ритуал был закончен, и он раскурил сигару. Глубоко затянулся и почувствовал, как успокаивающий никотин проникает в легкие и во все тело. Любую проблему можно представить в виде выбора и подвыбора. В данном случае у него имелись две возможности: отыскать гробницу самому либо предоставить это дело кому-нибудь другому. Но если гробницу будет искать для него другой человек — кто этот человек?
   — Teniente!
   Ожидавший утренних распоряжений лейтенант появился перед ним и отдал честь.
   — Si, senior?
   — Пошлите человека назад по тропе. Пусть узнает, как там дела у братьев Бродбентов.
   — Слушаюсь, сэр.
   — Не применяйте насилия, оставайтесь незаметными. Выясните, в каком они состоянии. Все ли еще идут сюда или повернули обратно? В общем, все, что возможно.
   — Слушаюсь, сэр.
   — Утром начнем с этой пирамиды. С ближнего конца проделаем проход динамитом. Войдем внутрь, а там будет видно. Подготовьте взрывчатку и людей. Начало операции через час. — Хаузер поставил тарелку на землю, поднялся и закинул автомат за плечо. Вышел на солнце и окинул взглядом пирамиду, прикидывая, куда заложить заряды. Найдет он в ней Макса или нет, операция займет солдат. И позабавит. Люди любят громкие взрывы.
   Солнце. Он не видел его две недели. Приятно для разнообразия поработать на солнце.

47

   К Тому Бродбенту пришла смерть. Но не в черном балахоне и без косы. Она явилась в облике ужасного дикаря: его лицо было раскрашено в красный и желтый цвета, щетинилось торчавшими в черных волосах зелеными перьями, сверкало остро подпиленными зубами во рту; он смотрел на Тома зелеными глазами и дотрагивался пальцами. Но смерть не наступила, наоборот, дикарь влил Тому в рот горячую жидкость. Том поперхнулся, но проглотил. Потом еще и еще. И уснул.
   Он проснулся с ощущением сухости в горле и дергающей боли в голове. Он лежал в сухом гамаке в хижине под кровлей из листьев. На нем были чистая майка и шорты. Снаружи светило солнце, джунгли наполнились звуками. Довольно долго он не мог сообразить, где он и что здесь делает. Потом мало-помалу память стала возвращаться: исчезновение отца, странное завещание, их путешествие вверх по реке, шутки и прибаутки дона Альфонсо, лесная прогалина с видом на Серро-Асуль и умирание под гниющим стволом.
   Все это, казалось, случилось давным-давно — Том чувствовал себя обновленным, родившимся заново и слабым, как дитя.
   Он осторожно приподнял голову — не больше чем позволяла стучащая молотом в виски головная боль. Натянутый рядом гамак был пуст. У него упало сердце. Кто умер: Сэлли, Вернон?
   — Эй, — слабо проговорил он и сел. — Есть здесь кто-нибудь?
   Полог приподнялся, и в хижину, словно внезапное золотое извержение, вошла Сэлли.
   — Том, я так рада, что тебе лучше.
   — О, Сэлли, я увидел пустой гамак и решил… Она подошла и взяла его за руку.
   — Мы все живы.
   — Филипп?
   — Еще болен, но ему гораздо лучше. Вернону полегчает завтра.
   — Что произошло? Где мы находимся?
   — На земле. Поблагодари за это Бораби, когда он вернется. Он ушел на охоту.
   — Бораби?
   — Горного индейца. Он нашел нас и спас. Вернул к жизни.
   — Почему?
   — Не знаю.
   — Я долго находился без сознания?
   — Неделю, как и все остальные. Мы заразились лихорадкой, которую Бораби называет «биси». Он — целитель, только не такой, как я, а настоящий. Он даже говорит по-английски, только очень смешно. Бораби спас нас от смерти.
   Том попытался сесть.
   — Тебе еще рано. — Сэлли принудила его лечь. — Выпей вот это. — Она подала ему чашку с горячим настоем. Том проглотил жидкость и почувствовал голод.
   — По запаху я могу судить, что готовится деликатес?
   — Черепаховый суп а-ля Бораби. Принесу тебе немного. — Сэлли дотронулась ладонью до его щеки, и Том сразу все вспомнил.
   Сэлли наклонилась и поцеловала его.
   — Нам предстоит еще долгий путь, пока все это кончится. Будем делать шажок за шажком.
   Он кивнул. Сэлли принесла ему черепахового супа. Том выпил и крепко уснул. А когда проснулся, головная боль прошла. Он сумел выбраться из гамака и, шатаясь, выйти из хижины. Они находились все на той же прогалине с упавшим гниющим деревом. Только теперь здесь была не сырая чащоба, а светлый, просторный лагерь. Кто-то вырубил папоротники и устлал ими землю так, что получился приятный пружинящий ковер. Две аккуратные хижины были покрыты пальмовыми листьями, вокруг кострища положены бревна, чтобы удобнее было сидеть. Солнечные лучи струились сквозь прореху в кронах деревьев, на фоне голубого неба багровела вершина Серро-Асуль. Сэлли сидела у костра, но, увидев Тома, вскочила на ноги и помогла опуститься на бревно.
   — Сколько времени?
   — Десять часов утра, — ответила девушка.
   — Как Филипп?
   — Отдыхает в гамаке. Он все еще слаб, но идет на поправку. Вернон досыпает последнюю стадию болезни. Выпей еще черепахового супа. Бораби сказал, чтобы мы ели как можно больше.
   — А где этот таинственный Бораби?
   — На охоте.
   Том поел. На огне кипела кастрюля, в которой вместе с кусками мяса варились странные овощи и коренья. Покончив с супом, Том пошел во вторую хижину навестить Филиппа. Оттянул вверх дверь из пальмовых листьев, нагнулся и оказался внутри.
   Филипп лежал в гамаке и курил. Он все еще выглядел поразительно исхудавшим, но раны начали подсыхать и затягиваться коркой, а глаза больше не казались такими пустыми.
   — Рад тебя видеть на ногах, Том.
   — Как себя чувствуешь?
   — Небольшая трясучка в коленках, а в остальном — бодряком. Ступня подживает, так что через несколько дней смогу ходить.
   — Ты видел этого Бораби?
   — О да! Странный парнишка. Весь размалеван, диски в ушах, татуировки, всякие финтифлюшки. Сэлли готова его канонизировать, только я сомневаюсь, что он вообще католик.
   — Филипп, ты выглядишь как новенький.
   — И ты тоже, Том.
   Наступило неловкое молчание, которое прервал крик снаружи:
   — Привет, братья!
   — А вот и Бораби вернулся, — объяснил Филипп.
   Том высунулся из хижины и увидел, что к ним через поляну направляется удивительнейший коротышка-индеец. Верхняя часть его туловища была раскрашена красным, вокруг глаз черные круги, на груди по диагонали нарисованы свирепые желтые полосы. Из-под лент на руках торчали перья. Он был нагим, за исключением набедренной повязки. В оттянутых мочках ушей висели тяжелые гирьки, которые мотались при каждом шаге. По животу расходился замысловатый узор шрамов. Зубы к кончикам были сточены. Черные волосы пострижены ровно. Карие глаза такого необыкновенного оттенка, что казались зелеными. Его лицо было на удивление привлекательным. Гладкая кожа отливала, как у изваяния.
   Он подошел к костру — низенький, но полный достоинства. В одной руке трубка для выдувания стрел длиной семь футов, в другой — мертвое животное неизвестного вида.
   — Брат, я принес мясо, — сказал по-английски Бораби и улыбнулся. Опустил добычу на землю, подошел к Тому, обнял и расцеловал с каждой стороны в шею. Видимо, это было здешнее традиционное индейское приветствие. Затем отступил на шаг и приложил ладонь к груди. — Меня зовут Бораби.
   — Я Том.
   — А я — Джейн, — заявила Сэлли.
   — Джейн? А разве не Сэлли?
   — Шучу, — рассмеялась девушка.
   — Я, он, она. Мы все братья, — заключил индеец и снова заключил в объятия и расцеловал Тома.
   — Спасибо, что спас нам жизнь, — поблагодарил Том. Слова прозвучали блекло, но Бораби как будто остался доволен.