Страница:
— Да не творю я никаких заклинаний! — с мукой сердечной вырвалось у него. — И что плохого, любезная госпожа, что мы стоим здесь вместе и разговариваем? Знайте, что я люблю ее и буду любить, хотя бы рухнули все империи мира! Или вы хотите принудить меня отступиться от моей любви за то, что я не пожелал отступиться от Дейларны? Хотите разбить наше счастье?..
— Я пила из Колодца, сестра, — сказала Аргира. — И ты прекрасно знаешь, что магия бессильна против меня — и всегда будет бессильна.
Старшая принцесса лишь фыркнула.
— Красивый жест, господин Эйрар! Поистине, тебе самое место в труппе бродячих фигляров. Не забывай, что перед тобой — дочь императора. Города запылают и страны опустеют, если она сделает неверный выбор… по любви там или не по любви. Что значит ваше жалкое счастье, когда речь идет о судьбах тысяч людей? И не перебивать, когда я говорю!.. Я знаю, что ты хочешь сказать: отречься от наследования, не так ли? Нет, сколько ни отрекайся, ей не изменить ни своего рождения, ни крови, текущей по жилам. Ты хочешь, чтобы ее замучили на колесе, расчищая кому-то другому путь наверх, к трону — и только из-за того, что ей однажды взбрело в голову поиграть в любовь… с глупым мальчишкой! С предводителем двадцати бродяг, а не армии в двадцать тысяч копий!
…Оставшись один, Эйрар погрузился в горестные размышления. Мог ли он предположить, что высокомерная Аурия способна нанести столь беспощадный удар? Но если так, значит, даже Аурарий — Смазливчик, как называл его герцог — быть может, даже Аурарий еще хранил в себе толику железной крови древнего Аргименеса?.. О смысле слов Аурии Эйрар старался не думать: нет, нет, не могло того быть, чтобы она оказалась права, в ее доводах была некая червоточина, — вот если бы ему удалось ее отыскать…
Размышляя таким образом, Эйрар пересек крепостной двор, направляясь к жилищу Мелибоэ и думая обратиться за утешением к его философии — хотя надежда, признаться, была невелика: его не окажется на месте, он будет занят или вообще не пожелает говорить…
Отнюдь: волшебник был дома и, стоя в дверях, беседовал с Поэ Глупцом. Казалось, он немало обрадовался появлению Эйрара. Поздоровавшись, он провел его в дом, где на столе над разложенным свитком горела пара свечей, усадил его и стал ждать, чтобы тот заговорил. Но Эйрар молчал, и чародею пришлось первым нарушить тишину:
— Я полагаю, юноша, ты явился сюда не ради моих прекрасных глаз, ибо в шатрах танцовщиц можно найти куда более привлекательные…
— Да нет, я… — встрепенулся Эйрар и вновь смолк, не зная, с чего начать.
— Хорошо, шутки в сторону. Выглядишь ты, мой милый, точно солдат, вернувшийся из проигранного сражения. Что, пытался завоевать любовь высокородной девицы, а она обошлась с тобой столь же неласково, как и со Стенофоном Пермандосским?.. Хотя нет; вижу, что нет. По-видимому, тебе досталось от ее сестрицы, что так хотела видеть тебя союзником Валька…
— Она говорит, чтобы я и думать не смел о принцессе из императорского Дома, ибо это может вызвать ужасную войну из-за престолонаследования… и неминуемую гибель всего, что я так хотел бы сберечь… — сказал Эйрар, чувствуя себя подавленным и несчастным.
— И посему ты готов оставить надежду и позволить ей и всему миру поступать, как им вздумается, лишь бы бремя ответственности за будущие войны и всякие неприятности легло не на тебя, а на того другого, кто в конце концов возляжет с ней на брачное ложе?.. Нет, поступить так ты тоже не можешь. Итак, что же ты делаешь? Идешь ко мне, дабы я восхитился тому, сколь возвышенны твои помыслы? Нет, юноша, восторгов ты от меня не дождешься. Ты рассуждаешь подобно священнику — иными словами, себялюбиво. Тебя не очень волнует, что, собственно, там в действительности произойдет
— лишь бы самому не отвечать ни за что. Скажешь, я не прав?
— Скажу, — пробормотал Эйрар и почувствовал, что краснеет. — Принцесса Аурия говорила, что с моей стороны себялюбиво мечтать о ее сестре, в то время как судьбы столь многих людей в Дейларне, да и во всей Империи, зависят от ее брака… — Он запнулся, помолчал и добавил: — Да и я не очень уверен, что она пожелала бы меня… даже будь она совсем свободна в решениях…
Усмешка промелькнула в шелковистой бороде Мелибоэ.
— Что касается этого последнего соображения, а с точки зрения важности для тебя, несомненно, первого, — можешь быть спокоен. А вот насчет всего остального, о чем шла речь… какой там еще у тебя долг перед Империей, или Дейларной, да даже и перед ней? Я понимаю, будь на тебе императорская корона, облекающая величием и властью — вот тогда был бы и долг, ведь за подобные побрякушки всегда приходится чем-то расплачиваться. Но пока ты не император — пока ты не император, у тебя, как и у любого мужчины, всего одна обязанность — стремление к счастью… насколько это возможно. И то же, кстати, касается ее. Возлечь с юношей, зачать и родить крепких сынов — вот ее первейший, истинный долг!
Эйрар спросил:
— Но разве мы ничем не обязаны другим людям?
— Обязаны, — если ты согласен избрать путь Бриеллы и быть крупинкой среди других крупинок в мешке зерна. Человек не рождается ничьим должником, он им становится. Вот как ты, например. Ты ведь в долгу перед своими рыбаками, которых ты завел так далеко от дома… ради того, чтобы они выкрикивали твой кошачий клич и исполняли разные твои замыслы. И есть еще одна хитрость: когда исполняешь свой так называемый долг, требуется непоколебимая уверенность в том, что людям нужно именно то-то и то-то, а не другое. Но разве ты — Бог? Вот послушай: некий граф ехал мимо и увидел старуху, вскапывавшую поле. Граф посочувствовал ей и подарил серебряный айн, желая хоть как-то облегчить ее долю. Старуха оставила поле и так и не узнала, что там под землей лежало сокровище. Она отправилась со своим айном в город и скоро оказалась в нищете еще худшей…
Эйрар вздохнул:
— Ты советуешь мне изложить это принцессе Аурии?
— Я ничего тебе не советую… я не раз уже убеждался, сколь часто ты, юноша, пренебрегаешь советами. Да и кто может дать тебе лучший совет, чем ты сам? Ты ведь иначе смотришь на мир и по-другому видишь его, нежели я… И вот тебе, кстати, еще один ответ на вопрос о долге перед другими. Да, долг — но перед кем? Ты судишь о людях по тому, что доносят тебе твои глаза и уши, но что ты можешь сказать о сердце, хранящем истинную суть человека? И с какой стати тебе быть перед, этой сутью в долгу? Ах, как хотел бы я истребить в тебе эту глупость!.. Подумай сам: долг перед людьми, которых ты ни разу даже не видел — это, по сути, долг не перед живыми людьми, а перед неким принципом, перед отвлеченной идеей: порядочностью, например, или еще чем-нибудь в том же роде…
— Ну да, конечно, а почему нет? — спросил Эйрар изумленно. — Я и стремился к порядочности…
— Оставь, юноша. — Мелибоэ потянулся к свитку и стал его сворачивать. — Честность, порядочность — всего лишь компромисс с общественным мнением, бытующим там, где данному человеку выпало жить. Скажем, я мог считать себя добропорядочным человеком, творя волшебство в лицее Бриеллы — пока не вышел закон, возбраняющий чернокнижие. Но, допустим, этот закон был обнародован как раз в тот момент, когда я произносил заклинание. Что же мне делать — довести его до конца и тем самым преступить закон, или остановиться на полуслове и дать демонам меня разорвать?
— Я не согласен… по крайней мере с последним соображением. Ты говоришь о неподчинении закону, а я — о вещах, неподвластных законам. Я и сам вовсю нарушаю валькинговские законы и даже надеюсь совсем их опрокинуть…
Мелибоэ улыбнулся углом рта.
— Чем же ты в таком случае руководствуешься, юноша? Скажешь, принципами
— но это же смешно. Каким образом ты собираешься выяснять, верен ли твой принцип, если только кто-нибудь уже не додумался возвести его в силу закона, которым могут пользоваться люди? Даже ваша так называемая истинная вера — а я не сомневаюсь, что ты веруешь бездумно, как это свойственно молодым — так вот, даже она есть всего лишь род закона, не так ли? Ты вынужденно полагаешься на чье-то мнение о том, что веровать именно так — хорошо, а по-другому — нехорошо, и отсюда прямо вытекает все остальное. В том числе и твои знаменитые принципы, на которые опираются второстепенные доводы… как котята, что ловят собственный хвост…
— Сударь волшебник, — сказал Эйрар серьезно, — ты конечно, ученый, ты куда как силен в логике и всегда можешь легко меня переспорить, но…
— …но больше сегодня я не намерен этим заниматься, — перебил Мелибоэ, вставая. — Нет, я вовсе не намерен загнать тебя в тупик. Я просто хочу, чтобы ты понял: поступай, как тебе больше нравится, и поменьше думай о золотой принцессе… кстати, в этом золоте более чем достаточно меди…
Эйрар вышел во двор. Разговор с Мелибоэ изрядно его укрепил, добавил уверенности в себе. Оставалось только придумать, как бы снова не оплошать перед той, чье мнение было всего важнее — перед Аргирой, стассийской принцессой. Но случая не представилось: на следующий день ее нигде не было видно, и на следующий тоже. Несколько раз он посылал ей записки, но ответа не получил ни на одну. «Очевидно, — думалось ему, — мнение старшей сестры стало и ее мнением…»
Тем временем обитатели крепости вели беззаботную жизнь — за исключением карренских латников, без конца упражнявшихся на ристалищном дворе под строгим надзором Эвименеса. Звездный Воевода был одинаково проворен что с пикой, что на мечах, Эйрар сам в том убедился.
Валькинги на берегу занимались чем-то не вполне понятным — вроде бы пытались восстановить мост, но без особого рвения. Однажды Эйрар смотрел на них со стены замка, одновременно в который раз припоминая свой спор с принцессой и соображая, что следовало бы тогда сказать или сделать иначе… и внезапно застыл, пытаясь ухватить некую мысль, смутно тревожившую его с того самого дня. И наконец вспомнил и вновь явственно услышал голос старшей из сестер: «…графа Валька, когда он явится сюда с флотом Двенадцати Городов…»
«К чему бы это?» — задумался он и пошел разыскивать Альсандера. Карренец был потрясен не менее его самого, и уже вдвоем они отправились уговаривать герцога Микалегона немедля собрать полный военный совет, хотя был всего только полдень. После немалого крика и беготни совет все же собрали. Эйрар еще раз поведал о странных словах, нечаянно оброненных принцессой; Плейандер мял пальцами нижнюю губу, а черные брови герцога сдвигались все мрачнее, обещая грозу. Когда Эйрар кончил, все заговорили разом, но герцог грохнул по столу кулаком и обратился к Альсандеру:
— Что скажешь, старый Мешок Костей? Неужто весь Додекаполис захочет — и сможет — двинуться на меня? Что ж, я готов в это поверить. Я вообще-то вожу некоторую дружбу с вельможами Филедии… знаю, знаю, что тебе это не по ноздре… Так вот, после того, как мы разбили чертовых валькингов, я послал туда корабль — купить всякой всячины, — но он до сих пор не вернулся. Боюсь, его задержали…
— Возможно, — проговорил Альсандер медленно. — Хотя я и не думаю, чтобы дело было в Филедии. Они там не больно-то жалуют Народную партию, а стало быть, и Империю. Более того, Филедия вряд ли захочет ссориться с Ос Эригу, ведь сильного флота у нее нет. Я думаю, скорее всего за этим стоит Бербиксана, а может быть, Стенофон Пермандосский…
Эйрар вздрогнул и издал восклицание, заставившее всех повернуться к нему.
— Что с тобой, Ясноглазый? — спросил герцог, накручивая бороду на палец.
— Стенофон Пермандосский! — ответил Эйрар. — Это же тот владыка, чье сватовство отвергла принцесса Аргира. Я слышал, он весьма оскорбился…
— Ха, пахнет крысой с лисицу величиной! — сказал Эвименес. — Вальк и Стенофон! И каждый хочет отбить невесту императорских кровей, запертую в здешних стенах!
— А по-моему, здесь еще кое-чем пахнет! — прозвучал хриплый, готовый сорваться голос Эвадне. — Подумайте, братья! Если все сказанное — правда, значит, наши враги внутри и снаружи как-то общаются! И те, что внутри, раньше нас узнают все новости! Я готова заявить вместе с тем носатым мариоланцем: измена! Измена! Гнусная измена! И я знаю, братья, где она свила гнездо!
Эвадне остановилась ради вящего впечатления.
— Где же? — тотчас рявкнул герцог. Он уже озирался, точно ожидая увидеть в каждом углу по дьяволенку.
— Измену, — продолжала Эвадне, — затеяли и выносили империалы… две стассийские девки, которых давно пора подержать калеными щипцами за груди! Ага, затряслись! Евнухи, привыкшие поклоняться замшелому Дому Аргименеса, точно святыне какой! А ну, велите-ка тащить обеих сюда, и я сама, в вашем присутствии, вырву у них правду!
Говоря так, она медленно поднялась на ноги; ее глаза блуждали, и Эйрар невольно изумился, припомнив, что когда-то она казалась ему привлекательной… между тем он и сам был уже на ногах, и рука сжимала рукоять кинжала, украшенную каменьями, и невнятный крик рвался из груди:
— Прежде, чем вы хоть пальцем прикоснетесь к Аргире, снимите голову мне! Кто первый, ну?
— Позвольте сказать, — вмешался Мелибоэ.
Он воздел кверху палец, и на кончике пальца плясал синий колдовской огонек. Голос волшебника лился точно масло в клокочущие морские волны: все глаза обратились к нему.
— Вот что, — сказал он. — Сведения, как весьма правдиво поведал нам юный господин Эйрар, исходят от принцессы Аурии. А из нее вам вряд ли удастся хоть что-нибудь вытянуть. Да, горца и притом бессердечна, как загнивший дуб… Но в жилах ее — железная кровь древнего короля Аргименеса. Того самого, что отвоевал у язычников царство сломанным мечом, который он в бытность свою рабом нашел на земле… Младшая же сестра вообще ни при чем. Иначе этот юноша доставил бы нам куда более ясные сведения: он — ее возлюбленный. Если же вы вздумаете пытать этих девушек, против вас ополчится весь мир. Не только Вальк и те из Двенадцати Городов, что ему удалось совратить — придет даже Дзик. Вас ждет страшная война и страшная, позорная смерть, потому что их защищает Колодец. И если уж на то пошло, в измене, скорее всего, повинны не девушки, а их брат…
— Нет!.. — прокаркал Плейандер, и вновь все зашумели разом, перебивая друг друга. Но мгновение ярости Эвадне минуло безвозвратно, и вот к какому решению пришел тот бурный совет: герцог Микалегон пошлет корабли закупить съестного и разведать, что затевается. Быстроходные парусные корабли, способные спешно домчать вести и, коли потребуется, оставить далеко за кормой гребные галеры, на которых ходят мореплаватели Двенадцати Городов…
— Я пила из Колодца, сестра, — сказала Аргира. — И ты прекрасно знаешь, что магия бессильна против меня — и всегда будет бессильна.
Старшая принцесса лишь фыркнула.
— Красивый жест, господин Эйрар! Поистине, тебе самое место в труппе бродячих фигляров. Не забывай, что перед тобой — дочь императора. Города запылают и страны опустеют, если она сделает неверный выбор… по любви там или не по любви. Что значит ваше жалкое счастье, когда речь идет о судьбах тысяч людей? И не перебивать, когда я говорю!.. Я знаю, что ты хочешь сказать: отречься от наследования, не так ли? Нет, сколько ни отрекайся, ей не изменить ни своего рождения, ни крови, текущей по жилам. Ты хочешь, чтобы ее замучили на колесе, расчищая кому-то другому путь наверх, к трону — и только из-за того, что ей однажды взбрело в голову поиграть в любовь… с глупым мальчишкой! С предводителем двадцати бродяг, а не армии в двадцать тысяч копий!
…Оставшись один, Эйрар погрузился в горестные размышления. Мог ли он предположить, что высокомерная Аурия способна нанести столь беспощадный удар? Но если так, значит, даже Аурарий — Смазливчик, как называл его герцог — быть может, даже Аурарий еще хранил в себе толику железной крови древнего Аргименеса?.. О смысле слов Аурии Эйрар старался не думать: нет, нет, не могло того быть, чтобы она оказалась права, в ее доводах была некая червоточина, — вот если бы ему удалось ее отыскать…
Размышляя таким образом, Эйрар пересек крепостной двор, направляясь к жилищу Мелибоэ и думая обратиться за утешением к его философии — хотя надежда, признаться, была невелика: его не окажется на месте, он будет занят или вообще не пожелает говорить…
Отнюдь: волшебник был дома и, стоя в дверях, беседовал с Поэ Глупцом. Казалось, он немало обрадовался появлению Эйрара. Поздоровавшись, он провел его в дом, где на столе над разложенным свитком горела пара свечей, усадил его и стал ждать, чтобы тот заговорил. Но Эйрар молчал, и чародею пришлось первым нарушить тишину:
— Я полагаю, юноша, ты явился сюда не ради моих прекрасных глаз, ибо в шатрах танцовщиц можно найти куда более привлекательные…
— Да нет, я… — встрепенулся Эйрар и вновь смолк, не зная, с чего начать.
— Хорошо, шутки в сторону. Выглядишь ты, мой милый, точно солдат, вернувшийся из проигранного сражения. Что, пытался завоевать любовь высокородной девицы, а она обошлась с тобой столь же неласково, как и со Стенофоном Пермандосским?.. Хотя нет; вижу, что нет. По-видимому, тебе досталось от ее сестрицы, что так хотела видеть тебя союзником Валька…
— Она говорит, чтобы я и думать не смел о принцессе из императорского Дома, ибо это может вызвать ужасную войну из-за престолонаследования… и неминуемую гибель всего, что я так хотел бы сберечь… — сказал Эйрар, чувствуя себя подавленным и несчастным.
— И посему ты готов оставить надежду и позволить ей и всему миру поступать, как им вздумается, лишь бы бремя ответственности за будущие войны и всякие неприятности легло не на тебя, а на того другого, кто в конце концов возляжет с ней на брачное ложе?.. Нет, поступить так ты тоже не можешь. Итак, что же ты делаешь? Идешь ко мне, дабы я восхитился тому, сколь возвышенны твои помыслы? Нет, юноша, восторгов ты от меня не дождешься. Ты рассуждаешь подобно священнику — иными словами, себялюбиво. Тебя не очень волнует, что, собственно, там в действительности произойдет
— лишь бы самому не отвечать ни за что. Скажешь, я не прав?
— Скажу, — пробормотал Эйрар и почувствовал, что краснеет. — Принцесса Аурия говорила, что с моей стороны себялюбиво мечтать о ее сестре, в то время как судьбы столь многих людей в Дейларне, да и во всей Империи, зависят от ее брака… — Он запнулся, помолчал и добавил: — Да и я не очень уверен, что она пожелала бы меня… даже будь она совсем свободна в решениях…
Усмешка промелькнула в шелковистой бороде Мелибоэ.
— Что касается этого последнего соображения, а с точки зрения важности для тебя, несомненно, первого, — можешь быть спокоен. А вот насчет всего остального, о чем шла речь… какой там еще у тебя долг перед Империей, или Дейларной, да даже и перед ней? Я понимаю, будь на тебе императорская корона, облекающая величием и властью — вот тогда был бы и долг, ведь за подобные побрякушки всегда приходится чем-то расплачиваться. Но пока ты не император — пока ты не император, у тебя, как и у любого мужчины, всего одна обязанность — стремление к счастью… насколько это возможно. И то же, кстати, касается ее. Возлечь с юношей, зачать и родить крепких сынов — вот ее первейший, истинный долг!
Эйрар спросил:
— Но разве мы ничем не обязаны другим людям?
— Обязаны, — если ты согласен избрать путь Бриеллы и быть крупинкой среди других крупинок в мешке зерна. Человек не рождается ничьим должником, он им становится. Вот как ты, например. Ты ведь в долгу перед своими рыбаками, которых ты завел так далеко от дома… ради того, чтобы они выкрикивали твой кошачий клич и исполняли разные твои замыслы. И есть еще одна хитрость: когда исполняешь свой так называемый долг, требуется непоколебимая уверенность в том, что людям нужно именно то-то и то-то, а не другое. Но разве ты — Бог? Вот послушай: некий граф ехал мимо и увидел старуху, вскапывавшую поле. Граф посочувствовал ей и подарил серебряный айн, желая хоть как-то облегчить ее долю. Старуха оставила поле и так и не узнала, что там под землей лежало сокровище. Она отправилась со своим айном в город и скоро оказалась в нищете еще худшей…
Эйрар вздохнул:
— Ты советуешь мне изложить это принцессе Аурии?
— Я ничего тебе не советую… я не раз уже убеждался, сколь часто ты, юноша, пренебрегаешь советами. Да и кто может дать тебе лучший совет, чем ты сам? Ты ведь иначе смотришь на мир и по-другому видишь его, нежели я… И вот тебе, кстати, еще один ответ на вопрос о долге перед другими. Да, долг — но перед кем? Ты судишь о людях по тому, что доносят тебе твои глаза и уши, но что ты можешь сказать о сердце, хранящем истинную суть человека? И с какой стати тебе быть перед, этой сутью в долгу? Ах, как хотел бы я истребить в тебе эту глупость!.. Подумай сам: долг перед людьми, которых ты ни разу даже не видел — это, по сути, долг не перед живыми людьми, а перед неким принципом, перед отвлеченной идеей: порядочностью, например, или еще чем-нибудь в том же роде…
— Ну да, конечно, а почему нет? — спросил Эйрар изумленно. — Я и стремился к порядочности…
— Оставь, юноша. — Мелибоэ потянулся к свитку и стал его сворачивать. — Честность, порядочность — всего лишь компромисс с общественным мнением, бытующим там, где данному человеку выпало жить. Скажем, я мог считать себя добропорядочным человеком, творя волшебство в лицее Бриеллы — пока не вышел закон, возбраняющий чернокнижие. Но, допустим, этот закон был обнародован как раз в тот момент, когда я произносил заклинание. Что же мне делать — довести его до конца и тем самым преступить закон, или остановиться на полуслове и дать демонам меня разорвать?
— Я не согласен… по крайней мере с последним соображением. Ты говоришь о неподчинении закону, а я — о вещах, неподвластных законам. Я и сам вовсю нарушаю валькинговские законы и даже надеюсь совсем их опрокинуть…
Мелибоэ улыбнулся углом рта.
— Чем же ты в таком случае руководствуешься, юноша? Скажешь, принципами
— но это же смешно. Каким образом ты собираешься выяснять, верен ли твой принцип, если только кто-нибудь уже не додумался возвести его в силу закона, которым могут пользоваться люди? Даже ваша так называемая истинная вера — а я не сомневаюсь, что ты веруешь бездумно, как это свойственно молодым — так вот, даже она есть всего лишь род закона, не так ли? Ты вынужденно полагаешься на чье-то мнение о том, что веровать именно так — хорошо, а по-другому — нехорошо, и отсюда прямо вытекает все остальное. В том числе и твои знаменитые принципы, на которые опираются второстепенные доводы… как котята, что ловят собственный хвост…
— Сударь волшебник, — сказал Эйрар серьезно, — ты конечно, ученый, ты куда как силен в логике и всегда можешь легко меня переспорить, но…
— …но больше сегодня я не намерен этим заниматься, — перебил Мелибоэ, вставая. — Нет, я вовсе не намерен загнать тебя в тупик. Я просто хочу, чтобы ты понял: поступай, как тебе больше нравится, и поменьше думай о золотой принцессе… кстати, в этом золоте более чем достаточно меди…
Эйрар вышел во двор. Разговор с Мелибоэ изрядно его укрепил, добавил уверенности в себе. Оставалось только придумать, как бы снова не оплошать перед той, чье мнение было всего важнее — перед Аргирой, стассийской принцессой. Но случая не представилось: на следующий день ее нигде не было видно, и на следующий тоже. Несколько раз он посылал ей записки, но ответа не получил ни на одну. «Очевидно, — думалось ему, — мнение старшей сестры стало и ее мнением…»
Тем временем обитатели крепости вели беззаботную жизнь — за исключением карренских латников, без конца упражнявшихся на ристалищном дворе под строгим надзором Эвименеса. Звездный Воевода был одинаково проворен что с пикой, что на мечах, Эйрар сам в том убедился.
Валькинги на берегу занимались чем-то не вполне понятным — вроде бы пытались восстановить мост, но без особого рвения. Однажды Эйрар смотрел на них со стены замка, одновременно в который раз припоминая свой спор с принцессой и соображая, что следовало бы тогда сказать или сделать иначе… и внезапно застыл, пытаясь ухватить некую мысль, смутно тревожившую его с того самого дня. И наконец вспомнил и вновь явственно услышал голос старшей из сестер: «…графа Валька, когда он явится сюда с флотом Двенадцати Городов…»
«К чему бы это?» — задумался он и пошел разыскивать Альсандера. Карренец был потрясен не менее его самого, и уже вдвоем они отправились уговаривать герцога Микалегона немедля собрать полный военный совет, хотя был всего только полдень. После немалого крика и беготни совет все же собрали. Эйрар еще раз поведал о странных словах, нечаянно оброненных принцессой; Плейандер мял пальцами нижнюю губу, а черные брови герцога сдвигались все мрачнее, обещая грозу. Когда Эйрар кончил, все заговорили разом, но герцог грохнул по столу кулаком и обратился к Альсандеру:
— Что скажешь, старый Мешок Костей? Неужто весь Додекаполис захочет — и сможет — двинуться на меня? Что ж, я готов в это поверить. Я вообще-то вожу некоторую дружбу с вельможами Филедии… знаю, знаю, что тебе это не по ноздре… Так вот, после того, как мы разбили чертовых валькингов, я послал туда корабль — купить всякой всячины, — но он до сих пор не вернулся. Боюсь, его задержали…
— Возможно, — проговорил Альсандер медленно. — Хотя я и не думаю, чтобы дело было в Филедии. Они там не больно-то жалуют Народную партию, а стало быть, и Империю. Более того, Филедия вряд ли захочет ссориться с Ос Эригу, ведь сильного флота у нее нет. Я думаю, скорее всего за этим стоит Бербиксана, а может быть, Стенофон Пермандосский…
Эйрар вздрогнул и издал восклицание, заставившее всех повернуться к нему.
— Что с тобой, Ясноглазый? — спросил герцог, накручивая бороду на палец.
— Стенофон Пермандосский! — ответил Эйрар. — Это же тот владыка, чье сватовство отвергла принцесса Аргира. Я слышал, он весьма оскорбился…
— Ха, пахнет крысой с лисицу величиной! — сказал Эвименес. — Вальк и Стенофон! И каждый хочет отбить невесту императорских кровей, запертую в здешних стенах!
— А по-моему, здесь еще кое-чем пахнет! — прозвучал хриплый, готовый сорваться голос Эвадне. — Подумайте, братья! Если все сказанное — правда, значит, наши враги внутри и снаружи как-то общаются! И те, что внутри, раньше нас узнают все новости! Я готова заявить вместе с тем носатым мариоланцем: измена! Измена! Гнусная измена! И я знаю, братья, где она свила гнездо!
Эвадне остановилась ради вящего впечатления.
— Где же? — тотчас рявкнул герцог. Он уже озирался, точно ожидая увидеть в каждом углу по дьяволенку.
— Измену, — продолжала Эвадне, — затеяли и выносили империалы… две стассийские девки, которых давно пора подержать калеными щипцами за груди! Ага, затряслись! Евнухи, привыкшие поклоняться замшелому Дому Аргименеса, точно святыне какой! А ну, велите-ка тащить обеих сюда, и я сама, в вашем присутствии, вырву у них правду!
Говоря так, она медленно поднялась на ноги; ее глаза блуждали, и Эйрар невольно изумился, припомнив, что когда-то она казалась ему привлекательной… между тем он и сам был уже на ногах, и рука сжимала рукоять кинжала, украшенную каменьями, и невнятный крик рвался из груди:
— Прежде, чем вы хоть пальцем прикоснетесь к Аргире, снимите голову мне! Кто первый, ну?
— Позвольте сказать, — вмешался Мелибоэ.
Он воздел кверху палец, и на кончике пальца плясал синий колдовской огонек. Голос волшебника лился точно масло в клокочущие морские волны: все глаза обратились к нему.
— Вот что, — сказал он. — Сведения, как весьма правдиво поведал нам юный господин Эйрар, исходят от принцессы Аурии. А из нее вам вряд ли удастся хоть что-нибудь вытянуть. Да, горца и притом бессердечна, как загнивший дуб… Но в жилах ее — железная кровь древнего короля Аргименеса. Того самого, что отвоевал у язычников царство сломанным мечом, который он в бытность свою рабом нашел на земле… Младшая же сестра вообще ни при чем. Иначе этот юноша доставил бы нам куда более ясные сведения: он — ее возлюбленный. Если же вы вздумаете пытать этих девушек, против вас ополчится весь мир. Не только Вальк и те из Двенадцати Городов, что ему удалось совратить — придет даже Дзик. Вас ждет страшная война и страшная, позорная смерть, потому что их защищает Колодец. И если уж на то пошло, в измене, скорее всего, повинны не девушки, а их брат…
— Нет!.. — прокаркал Плейандер, и вновь все зашумели разом, перебивая друг друга. Но мгновение ярости Эвадне минуло безвозвратно, и вот к какому решению пришел тот бурный совет: герцог Микалегон пошлет корабли закупить съестного и разведать, что затевается. Быстроходные парусные корабли, способные спешно домчать вести и, коли потребуется, оставить далеко за кормой гребные галеры, на которых ходят мореплаватели Двенадцати Городов…
30. МЕДВЕЖИЙ ФИОРД. ПЛАМЯ В НОЧИ
С береговой горы дважды пропела труба, можно было различить движение, вновь появившиеся знамена. Рабочие облепили дамбу, старательно ее расширяя.
— Похоже, сам Вальк пожаловал, — сказал Микалегон.
Внутри Ос Эригу люди больше не отлынивали, как прежде, от работы на дополнительной стене и у большой катапульты, затеянной Плейандером. Правда, никто особо и не выкладывался, потому что лучшие воины герцога ушли в море на кораблях. К тому же слух об измене постепенно распространялся, пока все не начали косо поглядывать один на другого.
Карренские Воеводы в те дни держались с Эйраром не слишком дружелюбно, и даже Долговязый Эрб все больше отмалчивался. Трангстедец хорошо понимал, в чем дело, то и дело видя его издали прогуливающимся вдвоем с Эвадне. Если бы не Поэ, Эйрар чувствовал бы себя поистине одиноко.
— Собственно, я не то чтобы в большой опале у герцога, — рассказал ему Поэ. — Государь просто взялся как бы не замечать меня и, боюсь, не скоро теперь изменит этот обычай!..
Однако и из Поэ задушевный друг не больно-то получался. Эйрар не знал, куда себя деть.
Потом наступил жаркий летний денек — такой жаркий, что волей-неволей пришлось отказаться от доспехов. Солнце сияло вовсю; синее Северное море играло барашками, а к вечеру у далекого горизонта возникли белые паруса. В сумерках корабль под флагом Морского Орла бросил якорь в гавани замка, и его капитан пришел в зал совета. На сей раз все в зале были трезвы, в том числе и новоприбывший — плотно сбитый рыжеволосый мужчина с носом, когда-то давно перешибленным ударом меча. Звали его Миннэ, по прозвищу Косноязычный — говорил он и в самом деле невразумительно. Вот что, однако, удалось выяснить из его речей: его не впустили в имперский порт Дамарию, поскольку в данное время над Микалегоном тяготело проклятие. Отправившись на северо-запад, он повстречал среди моря корабль из Лектиса, сообщивший: государи Двенадцатиградья в самом деле надумали заключить с Вальком союз против пиратской твердыни, издавна причинявшей им столько хлопот. Но не все города вступили в союз. Например, Бербиксана вовсе отказалась выставить корабли — разве что ей будет предоставлено старшинство, без подчинения кому-либо. А отряд из Ксифона хотя и вышел вместе с остальными, но скоро обособился и ушел в Ураведу — под предлогом добычи золота для платы командам. Людей же для флота набрали все больше по купеческим колониям дейлкарлов…
— В общем, во главе стоит Стенофон, — перебил на этом месте Альсандер.
— Он или нет — точно не знаю, — ответил Миннэ. — Он, во всяком случае, спадарион и вправду срубил головы двоим капитанам из Заскоя. Но тот головорез из Малого Лектиса полагал, что Стенофон, как малая искра, должен выползти из щелки и разжечь большой кровавый пожар. А может, он у них вроде судомойки — грязную посуду скребет…
Кто-то засмеялся. Капитан Миннэ недоуменно повел глазами вокруг, ища причину веселья, не нашел и продолжал рассказывать — о том, как он надумал разжиться новостями у рыбаков Джентебби, ведь туда, как известно, слухи стекаются со всего света. Вблизи островов не оказалось ни одной рыбацкой шхуны — но зато воды не видать было за множеством пестро раскрашенных весельных кораблей. По счастью, дул свежий ветер, так что кораблю Ос Эригу удалось уйти, хотя сперва галеры подошли достаточно близко и даже обстреляли его из баллист. А во время погони на галерах поставили паруса, и на тех парусах была нарисована премудрая лесная крыса — всем известная эмблема Пермандоса…
Итак, никаких сомнений не оставалось: на них шел Стенофон! И как с ним разделаться наверняка, никто не знал. Они без толку мусолили этот вопрос, пока за окнами не легла лиловая тьма.
— Насколько я понимаю в осадах, — сказал карренец Плейандер, — теперь все дело в терпении. Надо запасти побольше провизии — и держаться, пока они не оголодают и не уберутся домой. Пусть-ка южане поищут съестного в Миктоне, я на них погляжу, много ли насобирают. А в море парусники Ос Эригу ужо их доймут…
Мысль неплохая, но всем было ясно, что время будет работать не на них. Вальк Неразумный выстроит новую дамбу и мост, и уже не одна, а две осадные башни рано или поздно приблизятся к стенам. Может, стоило встретить неприятельский флот в море и дать бой?.. Словом, по окончании совета все разошлись неудовлетворенными. Но минуло еще два дня — и они перестали гадать, идти навстречу врагу или выждать.
Стенофон привел корабли. Все население замка столпилось на морской стене. Все видели, как они медленно поднялись из-за южного горизонта и поползли вперед, точно клопы из щели между половицами…
Они шли под парусами, но вблизи мыса и крепости у пермандосского властелина, видать, взыграло тщеславие: замелькали весла, корабли выстроились, как на смотру, а флейты и барабаны принялись выводить изломанный ритм, примениться к которому были способны только южане. Герцог Микалегон, тоже вышедший на стену, приказал попробовать достать их из катапульты, но камень не долетел, и корабли величаво прошествовали мимо — лишь музыка зазвучала еще насмешливее и громче, да белая пена круче заклубилась у форштевней, увенчанных острыми бивнями таранов…
Неожиданно корабли начали вновь перестраиваться. Спускались паруса, появлялись все новые весла. Сперва Эйрар решил, что Стенофон намерен был покрасоваться. Но люди вокруг встревоженно закричали, указывая в море, и Эйрар увидел: из-за горизонта появился еще один парусник герцога, который угораздило вернуться именно теперь — то ли к счастью, то ли к несчастью. Пермандосские галеры разворачивались навстречу, и Эйрар, при всей своей ненависти к врагу, не мог не залюбоваться искусным маневром.
— Назад!.. — заревел Микалегон, словно капитан парусника мог его слышать.
…Это было зрелище из тех, что нередко разыгрываются на аренах жестокого Дзика, только здесь все происходило вдалеке — и оттого беззвучно.
На паруснике вовремя почуяли неладное и переложили руль, пытаясь уйти в открытое море, но тщетно. Ветер был слишком слаб — гребные суда двигались быстрее. Затаив дыхание, люди на стенах следили за тем, как галеры постепенно догнали парусник… начали его окружать…
Герцог Микалегон топал ногами, в бессильной ярости жуя и выплевывая бороду. Далеко в море парусный корабль маневрировал так и этак, пытаясь оторваться от погони, а потом — видно, его капитан понял, что спастись не удастся — развернулся по ветру, целя в самую гущу галер. Черными точками замелькали камни из катапульт… Дыра за дырой возникла в парусах корабля. Он почти протаранил одну из галер — верткое судно ушло от прямого удара, но повреждений избежать не сумело — судя по тому, как оно двигалось, на нем были переломаны весла. Однако прежде, чем корабль Ос Эригу смог использовать свое преимущество, сразу несколько галер всадили острые тараны в его борт. Парусник вздрогнул и замер, было видно, как люди дрались на палубах и падали в море… и вот высокие мачты стали крениться и легли на воду, и со стен замка раздался крик ярости и отчаяния.
Еще какое-то время галеры толпились на том месте, где скрылся корабль Ос Эригу. Потом вновь поставили паруса, выстроились и еще раз прошли мимо мыса и крепости — медленно и близко, ближе, чем прежде, и люди на них улюлюкали и хохотали, указывая на несколько тел, болтавшихся на реях…
— Господин Эйрар… — раздался чей-то голос. — Ты говорил, что любишь… подтверди же свою любовь делом. Спаси меня от этого человека. Иначе придется мне умереть!
И Аргира скрылась прежде, чем он успел ответить хоть словом.
Мрачный вечер и черная ночь опустились на Ос Эригу. В крепости наступили невеселые времена. Теперь в море поодаль от замка все время торчали две или три галеры. Хорошо видимые днем, ночью они зажигали огни, а иногда подходили совсем близко и пытались достать из катапульт три корабля, еще стоявшие в гавани под прикрытием пирса. Другие корабли так и не появились; соответственно, не было и никаких новостей. Никто не знал, какая судьба постигла в море флот Ос Эригу, а сам великий герцог мрачно бродил из угла в угол, как человек, наполовину потерявший рассудок. Из него точно выпустили всю кровь: казалось, само сердце герцога билось меж деревянных ребер кораблей, запропавших неведомо где… Он часто приходил на обращенные к берегу бастионы и угрюмо смотрел туда, где валькинги, прикрываясь щитами, ворочали камни и бревна, восстанавливая сожженный мост… а потом брал за руку юного Висто и уводил его в Черную Башню, и вскоре ветер доносил оттуда обрывки пьяных песен…
Валькинговские осадные башни приближались неотвратимо, хотя Плейандер порой наводил на них тяжелые катапульты, и воинов в доспехах расплющивало, точно жуков. Командование замком полностью перешло теперь к Плейандеру, и Эвадне ему помогала. История же с предательством кончилась тем, что принцессам строго запретили общаться с кем-либо, кроме служанки, единственной на двоих. Служанка эта была танцовщицей, располневшей и переставшей нравиться воинам.
Да, Плейандер и Эвадне нынче командовали. Беда, постигшая осажденную крепость, казалось, лишь придавала карренке бодрости и энергии. Она носилась, как одержимая, она была вездесуща. Накинув кольчужный капюшон, взбиралась на стены, чтобы подбодрить бойцов или перекинуться соленой шуточкой с работниками, доделывавшими большую метательную машину. Вечерами, когда Долговязому Эрбу случалось усомниться в близости победы, она обвивала руками его тощую шею и глядела с улыбкой, не говоря ни слова, пока и он не смолкал. А то, чмокнув герцога Микалегона сквозь бороду, требовала показать ей Черную Башню. Герцог хохотал смущенно и громогласно, не вполне понимая затеянную ею игру. Эйрар тоже не понимал, что у нее на уме. Но вот приносили вино, запасы которого в замке, кстати, таяли день ото дня, и братья поднимали кубки:
— За твое здоровье, Эвандер! — И Эйрар был почти готов снова восхищаться карренкой… пока кто-нибудь не упоминал случайно о девушках из Стассии, отчего прежняя ненависть вспыхивала в ее глазах.
И все-таки именно она, Эвадне-Эвандер, однажды штормовой ночью зачем-то вышла на мол и увидела, что в море больше не было видно огоньков сторожевых галер; пермандосские моряки предпочли укрыться от бури. А еще в воде у мола она разглядела барахтавшегося человека, спасла его и чуть не на себе притащила в зал советов. Это был Рогей, полуголый и совершенно выбившийся из сил.
— Если бы не ты!.. — прохрипел он, глотая горячее вино. Да, если бы не Эвадне, он вряд ли еще долго продержался бы на воде.
Час стоял поздний, герцог уже ушел спать. Спал и Эйрар, а Плейандер, как обычно, был на стене: валькинги подобрались совсем близко и снова обстреливали одну из башен. К тому времени, когда все проснулись и собрались, мариоланец успел более или менее прийти в себя и был в состоянии говорить, сипя и то и дело чихая.
— Похоже, сам Вальк пожаловал, — сказал Микалегон.
Внутри Ос Эригу люди больше не отлынивали, как прежде, от работы на дополнительной стене и у большой катапульты, затеянной Плейандером. Правда, никто особо и не выкладывался, потому что лучшие воины герцога ушли в море на кораблях. К тому же слух об измене постепенно распространялся, пока все не начали косо поглядывать один на другого.
Карренские Воеводы в те дни держались с Эйраром не слишком дружелюбно, и даже Долговязый Эрб все больше отмалчивался. Трангстедец хорошо понимал, в чем дело, то и дело видя его издали прогуливающимся вдвоем с Эвадне. Если бы не Поэ, Эйрар чувствовал бы себя поистине одиноко.
— Собственно, я не то чтобы в большой опале у герцога, — рассказал ему Поэ. — Государь просто взялся как бы не замечать меня и, боюсь, не скоро теперь изменит этот обычай!..
Однако и из Поэ задушевный друг не больно-то получался. Эйрар не знал, куда себя деть.
Потом наступил жаркий летний денек — такой жаркий, что волей-неволей пришлось отказаться от доспехов. Солнце сияло вовсю; синее Северное море играло барашками, а к вечеру у далекого горизонта возникли белые паруса. В сумерках корабль под флагом Морского Орла бросил якорь в гавани замка, и его капитан пришел в зал совета. На сей раз все в зале были трезвы, в том числе и новоприбывший — плотно сбитый рыжеволосый мужчина с носом, когда-то давно перешибленным ударом меча. Звали его Миннэ, по прозвищу Косноязычный — говорил он и в самом деле невразумительно. Вот что, однако, удалось выяснить из его речей: его не впустили в имперский порт Дамарию, поскольку в данное время над Микалегоном тяготело проклятие. Отправившись на северо-запад, он повстречал среди моря корабль из Лектиса, сообщивший: государи Двенадцатиградья в самом деле надумали заключить с Вальком союз против пиратской твердыни, издавна причинявшей им столько хлопот. Но не все города вступили в союз. Например, Бербиксана вовсе отказалась выставить корабли — разве что ей будет предоставлено старшинство, без подчинения кому-либо. А отряд из Ксифона хотя и вышел вместе с остальными, но скоро обособился и ушел в Ураведу — под предлогом добычи золота для платы командам. Людей же для флота набрали все больше по купеческим колониям дейлкарлов…
— В общем, во главе стоит Стенофон, — перебил на этом месте Альсандер.
— Он или нет — точно не знаю, — ответил Миннэ. — Он, во всяком случае, спадарион и вправду срубил головы двоим капитанам из Заскоя. Но тот головорез из Малого Лектиса полагал, что Стенофон, как малая искра, должен выползти из щелки и разжечь большой кровавый пожар. А может, он у них вроде судомойки — грязную посуду скребет…
Кто-то засмеялся. Капитан Миннэ недоуменно повел глазами вокруг, ища причину веселья, не нашел и продолжал рассказывать — о том, как он надумал разжиться новостями у рыбаков Джентебби, ведь туда, как известно, слухи стекаются со всего света. Вблизи островов не оказалось ни одной рыбацкой шхуны — но зато воды не видать было за множеством пестро раскрашенных весельных кораблей. По счастью, дул свежий ветер, так что кораблю Ос Эригу удалось уйти, хотя сперва галеры подошли достаточно близко и даже обстреляли его из баллист. А во время погони на галерах поставили паруса, и на тех парусах была нарисована премудрая лесная крыса — всем известная эмблема Пермандоса…
Итак, никаких сомнений не оставалось: на них шел Стенофон! И как с ним разделаться наверняка, никто не знал. Они без толку мусолили этот вопрос, пока за окнами не легла лиловая тьма.
— Насколько я понимаю в осадах, — сказал карренец Плейандер, — теперь все дело в терпении. Надо запасти побольше провизии — и держаться, пока они не оголодают и не уберутся домой. Пусть-ка южане поищут съестного в Миктоне, я на них погляжу, много ли насобирают. А в море парусники Ос Эригу ужо их доймут…
Мысль неплохая, но всем было ясно, что время будет работать не на них. Вальк Неразумный выстроит новую дамбу и мост, и уже не одна, а две осадные башни рано или поздно приблизятся к стенам. Может, стоило встретить неприятельский флот в море и дать бой?.. Словом, по окончании совета все разошлись неудовлетворенными. Но минуло еще два дня — и они перестали гадать, идти навстречу врагу или выждать.
Стенофон привел корабли. Все население замка столпилось на морской стене. Все видели, как они медленно поднялись из-за южного горизонта и поползли вперед, точно клопы из щели между половицами…
Они шли под парусами, но вблизи мыса и крепости у пермандосского властелина, видать, взыграло тщеславие: замелькали весла, корабли выстроились, как на смотру, а флейты и барабаны принялись выводить изломанный ритм, примениться к которому были способны только южане. Герцог Микалегон, тоже вышедший на стену, приказал попробовать достать их из катапульты, но камень не долетел, и корабли величаво прошествовали мимо — лишь музыка зазвучала еще насмешливее и громче, да белая пена круче заклубилась у форштевней, увенчанных острыми бивнями таранов…
Неожиданно корабли начали вновь перестраиваться. Спускались паруса, появлялись все новые весла. Сперва Эйрар решил, что Стенофон намерен был покрасоваться. Но люди вокруг встревоженно закричали, указывая в море, и Эйрар увидел: из-за горизонта появился еще один парусник герцога, который угораздило вернуться именно теперь — то ли к счастью, то ли к несчастью. Пермандосские галеры разворачивались навстречу, и Эйрар, при всей своей ненависти к врагу, не мог не залюбоваться искусным маневром.
— Назад!.. — заревел Микалегон, словно капитан парусника мог его слышать.
…Это было зрелище из тех, что нередко разыгрываются на аренах жестокого Дзика, только здесь все происходило вдалеке — и оттого беззвучно.
На паруснике вовремя почуяли неладное и переложили руль, пытаясь уйти в открытое море, но тщетно. Ветер был слишком слаб — гребные суда двигались быстрее. Затаив дыхание, люди на стенах следили за тем, как галеры постепенно догнали парусник… начали его окружать…
Герцог Микалегон топал ногами, в бессильной ярости жуя и выплевывая бороду. Далеко в море парусный корабль маневрировал так и этак, пытаясь оторваться от погони, а потом — видно, его капитан понял, что спастись не удастся — развернулся по ветру, целя в самую гущу галер. Черными точками замелькали камни из катапульт… Дыра за дырой возникла в парусах корабля. Он почти протаранил одну из галер — верткое судно ушло от прямого удара, но повреждений избежать не сумело — судя по тому, как оно двигалось, на нем были переломаны весла. Однако прежде, чем корабль Ос Эригу смог использовать свое преимущество, сразу несколько галер всадили острые тараны в его борт. Парусник вздрогнул и замер, было видно, как люди дрались на палубах и падали в море… и вот высокие мачты стали крениться и легли на воду, и со стен замка раздался крик ярости и отчаяния.
Еще какое-то время галеры толпились на том месте, где скрылся корабль Ос Эригу. Потом вновь поставили паруса, выстроились и еще раз прошли мимо мыса и крепости — медленно и близко, ближе, чем прежде, и люди на них улюлюкали и хохотали, указывая на несколько тел, болтавшихся на реях…
— Господин Эйрар… — раздался чей-то голос. — Ты говорил, что любишь… подтверди же свою любовь делом. Спаси меня от этого человека. Иначе придется мне умереть!
И Аргира скрылась прежде, чем он успел ответить хоть словом.
Мрачный вечер и черная ночь опустились на Ос Эригу. В крепости наступили невеселые времена. Теперь в море поодаль от замка все время торчали две или три галеры. Хорошо видимые днем, ночью они зажигали огни, а иногда подходили совсем близко и пытались достать из катапульт три корабля, еще стоявшие в гавани под прикрытием пирса. Другие корабли так и не появились; соответственно, не было и никаких новостей. Никто не знал, какая судьба постигла в море флот Ос Эригу, а сам великий герцог мрачно бродил из угла в угол, как человек, наполовину потерявший рассудок. Из него точно выпустили всю кровь: казалось, само сердце герцога билось меж деревянных ребер кораблей, запропавших неведомо где… Он часто приходил на обращенные к берегу бастионы и угрюмо смотрел туда, где валькинги, прикрываясь щитами, ворочали камни и бревна, восстанавливая сожженный мост… а потом брал за руку юного Висто и уводил его в Черную Башню, и вскоре ветер доносил оттуда обрывки пьяных песен…
Валькинговские осадные башни приближались неотвратимо, хотя Плейандер порой наводил на них тяжелые катапульты, и воинов в доспехах расплющивало, точно жуков. Командование замком полностью перешло теперь к Плейандеру, и Эвадне ему помогала. История же с предательством кончилась тем, что принцессам строго запретили общаться с кем-либо, кроме служанки, единственной на двоих. Служанка эта была танцовщицей, располневшей и переставшей нравиться воинам.
Да, Плейандер и Эвадне нынче командовали. Беда, постигшая осажденную крепость, казалось, лишь придавала карренке бодрости и энергии. Она носилась, как одержимая, она была вездесуща. Накинув кольчужный капюшон, взбиралась на стены, чтобы подбодрить бойцов или перекинуться соленой шуточкой с работниками, доделывавшими большую метательную машину. Вечерами, когда Долговязому Эрбу случалось усомниться в близости победы, она обвивала руками его тощую шею и глядела с улыбкой, не говоря ни слова, пока и он не смолкал. А то, чмокнув герцога Микалегона сквозь бороду, требовала показать ей Черную Башню. Герцог хохотал смущенно и громогласно, не вполне понимая затеянную ею игру. Эйрар тоже не понимал, что у нее на уме. Но вот приносили вино, запасы которого в замке, кстати, таяли день ото дня, и братья поднимали кубки:
— За твое здоровье, Эвандер! — И Эйрар был почти готов снова восхищаться карренкой… пока кто-нибудь не упоминал случайно о девушках из Стассии, отчего прежняя ненависть вспыхивала в ее глазах.
И все-таки именно она, Эвадне-Эвандер, однажды штормовой ночью зачем-то вышла на мол и увидела, что в море больше не было видно огоньков сторожевых галер; пермандосские моряки предпочли укрыться от бури. А еще в воде у мола она разглядела барахтавшегося человека, спасла его и чуть не на себе притащила в зал советов. Это был Рогей, полуголый и совершенно выбившийся из сил.
— Если бы не ты!.. — прохрипел он, глотая горячее вино. Да, если бы не Эвадне, он вряд ли еще долго продержался бы на воде.
Час стоял поздний, герцог уже ушел спать. Спал и Эйрар, а Плейандер, как обычно, был на стене: валькинги подобрались совсем близко и снова обстреливали одну из башен. К тому времени, когда все проснулись и собрались, мариоланец успел более или менее прийти в себя и был в состоянии говорить, сипя и то и дело чихая.