Но ничего этого не сказал, потому что сам был одним из ставленников уголовного авторитета, добровольно согласившись представлять его интересы; он, Кожухов, а не частное лицо Панич, подписал с подачи крестного отца назначения Губарю — милицейскому полковнику, погрязшему в коррупции и уволенному из МВД; Вершкову, контролировавшему каждый доллар наряду с бандитами из «службы безопасности». Но сам он ничего собою не представлял, и вовсе не совесть, а страх перед расплатой заставлял его не спать ночами и искать спасения у бандита.
— Да, кстати, — сказал вдруг Панич, — хочу спросить тебя как специалиста, — он достал из кармана халата ампулу с осмием и, положив на блюдце, придвинул к Кожухову: — Что это такое?
Кожухов сразу все понял.
Это был один из образцов, которые должен был доставить ему Борис. Значит… они перехватили его? Или Борис предал?
Прессинг со стороны Панича, обвинения в бездеятельности, угрозы с одной стороны, допросы представителей властных структур — с другой, выбили Кожухова из колеи, подавили способность к сопротивлению. Теперь рушилась последняя надежда — на союз с Джеком Камаем и его мощными американскими партнерами. Знал ли Панич о его связи с Борисом?
Кожухов побелел, губы его задрожали, горло перехватил спазм; он сжался под пристальным, колючим взглядом Панича.
— Что молчишь? — услышал Кожухов его голос, донесшийся откуда-то издалека. — Тебе что, нехорошо?
— Здесь написано: осмий, — промямлил Кожухов. — Ос-мий-187.
— А откуда он у меня? Знаешь?
— Из Вдовьей балки… написано.
— Правильно. Ты был там, кажется, весной?
— Был.
— Интересовался платиновыми рудами?
— Зачем мне? — насилу поднял глаза Кожухов. — Я не геолог.
Панич повертел ампулу в пальцах, посмотрел на просвет, поднеся к торшеру у дивана.
— Хочешь, я тебе ее подарю? — спросил неожиданно.
— Не нужно. Что мне с ней делать?
— Как это — что? Найдешь покупателя. За нее дорого дадут — тысяч восемьсот «зелеными». А расскажешь, где взял — и на «лимон» потянет. Правда, лицензия у государства, но, если солидная фирма за разработку возьмется, оно возражать не будет — у него денег нет.
— Мне моего хватает, — как мог искреннее сказал Кожухов. Но и сам услышал в своем голосе фальшь.
«Конечно, ему доложили — в балку меня возил Борис, они перехватили его с образцами… Во время последнего телефонного разговора он намекал на Ладанский отвал, и на то, что пришлет пару сувениров… Значит, должна быть еще одна ампула? — роились мысли в голове Кожухова. Воспринимавший все сквозь мутную пелену, он боялся произнести все это вслух. — Зачем Панич вызвал меня? Чего хочет? Отчитать? Или причина все-таки в осмии?..»
Панич допил свой отвар, спрятал ампулу в карман халата и улыбнулся:
— Хватает, значит?.. Я пошутил. Все образуется, Толя, не переживай. Поезжай домой, выспись как следует. А насчет комиссии и прокуратуры я позабочусь, больше они тебя таскать не будут.
Кожухов не поверил ни единому его слову, но продолжать разговор не было сил. Он встал, помялся, не зная, стоит ли подавать руку на прощанье.
— Ты зачем этого охранника с собой притащил? — спросил Панич, развалившись на диване.
— Выпил, — соврал Кожухов. — Пьяным за руль не сажусь.
— А-а, ну-ну, — прикрыл Панич глаза, словно собирался вздремнуть, и махнул рукой, что, должно быть, означало: «Свободен!»
Во дворе Кожухов сразу почувствовал холод — рубаха на нем взмокла и неприятно приклеилась к телу. Он спустился с крыльца и с видом побитой собаки побрел к машине.
Охранник вернул Земцову изъятые предметы и оружие. Саня брал их поочередно, с достоинством, тщательно проверял наличие патронов в магазине, батареек в детекторе — так прислуга пересчитывает столовое серебро после ухода сомнительных гостей.
— Поехали домой, Александр, — едва слышно выговорил Кожухов. — И печку включи, что-то меня знобит.
«Ауди» выехала со двора, покатила по набережной в сторону подвесного моста.
— Тебя в последнее время Губарь ни о чем не спрашивал? — посмотрел Кожухов на телохранителя.
— Спрашивал.
— О чем?
— Который час, спрашивал. У него часы остановились.
В другое время Кожухов не простил бы подобной дерзости. С подчиненными он был строг.
— Я ваш телохранитель, Анатолий Борисович, а не стукач Губаря, — сказал Земцов, сосредоточенно глядя на дорогу. — Если вы этого еще не поняли, то мне очень жаль.
Взгляды их встретились в зеркальце. Кожухов тут же отвел глаза.
— Извини. Достали, сволочи. Обложили со всех сторон. Нервы.
Телохранитель промолчал. Все объединение знало, что у директора крупные неприятности.
Они промчали вдоль набережной до речного вокзала, Земцов перестроился в крайний левый ряд, свернул на площадь и обогнул клумбу, но на указатель «Московский проспект» не свернул, завершил круг и… оказался на той же дороге.
— Ты что-то забыл? — не понял Кожухов.
— Поедем по Колодезному, Анатолий Борисович. Черная кошка дорогу перебежала.
Через два квартала он сбросил газ и поехал медленнее, затем свернул, но не в Колодезный проезд, а на Магистральную — в частный сектор. У выезда на перекресток прижал машину к бордюру, остановился и вышел. Поднятая крышка капота должна была свидетельствовать о неполадках, хотя бортовой компьютер не сигналил и мотор работал исправно.
— Что-то не так? — спросил Кожухов, когда Земцов вернулся в салон.
— Показалось.
Он выехал на улицу Металлургов, набрал скорость сто двадцать и проскочил нужный поворот; метров через двести будто опомнился, притормозил. Заложив крутой вираж, пересек сплошную осевую линию.
— В чем дело?
— Едут за нами.
— Кто?
— Не знаю. Как нитка за иголкой.
Кожухов оглянулся. Позади действительно следовала машина.
— Так остановись, узнай, что им нужно?
— Я ведь останавливался. Они тоже остановились. И фары погасили. Так что вряд ли они скажут, что им нужно.
Земцов проделал старый маневр, известный с тех пор, как существует автослежка: на перекрестке показал поворот, принял вправо, а на разрешающий сигнал резко свернул налево — подсек старый «Москвич», водитель которого едва успел затормозить.
Преследователи на уловку не клюнули — чувствовалось: опыта в подобных операциях им не занимать. Земцов старался выглядеть спокойным и уверенным, чтобы его волнение не передалось шефу, но Кожухов не паниковал и даже не оглядывался, лишь изредка косился на зеркало.
Он снял трубку радиотелефона.
— Не надо никуда звонить! — упредил звонок Земцов. — Почему?
— Потому что они держат нас на расстоянии радиоперехвата.
Он свернул на широкую Индустриальную улицу и снова разогнался. В свете неона стала видна машина преследователей, которая не уступала им в скорости, но и не обгоняла.
— Вам не следует возвращаться домой, Анатолий Борисович. Во всяком случае, пока я не выясню, что им нужно. Есть у вас поблизости кто-нибудь из знакомых, у кого можно было бы переночевать?
— Есть.
— Дайте мне адрес и телефон.
Кожухов понимал: Земцов сейчас единственный, кому он может довериться.
— Генерала Сопикова, двадцать четыре. Девятьсот пятьдесят шесть тридцать девять. Полина Стернина.
— Я запомнил. Сейчас я въеду в арку торгового двора, вы забежите в ближайший подъезд, потом возьмете такси и поедете по этому адресу. До моего звонка никому не звонить и никуда не выходить. Ваш домашний телефон может быть у них на контроле.
Он резко затормозил, пересек широкий газон перед массивным зданием торгуправления и нырнул под арку, над которой висел запрещающий знак. Двор был сквозным, по обе стороны тянулись витрины респектабельных салонов и магазинов, движение транспорта по брусчатке запрещалось. Как и ожидал Земцов, «БМВ» преследователей проскочил мимо.
Он протянул Кожухову свой «Макаров»:
— Если что — нажмете вот на эту штучку. Думать будете потом.
— А ты?
— Выходите, быстро! — крикнул Земцов, прекращая неуместную дискуссию.
Кожухов выскочил и скрылся в подъезде жилого дома. «Ауди» тут же рванула с места, выехала в узкий переулок. На перекрестке уже показался «БМВ». Дав себя разглядеть, Земцов выскочил на середину мостовой, круто повернул направо в направлении заводской окраины.
У самой городской черты его попытались остановить, не скрывая намерений: сократили расстояние и выстрелили — раз, другой; пули чиркнули по кузову, по заднему бронестеклу. На крутом повороте в лучи галогенов попал черный микроавтобус, вытянувшийся поперек дороги. Оставался небольшой зазор между бампером и ограничительной полосой, но на такой скорости проскочить в него не представлялось возможным — машина непременно вылетела бы за шоссе, проходившее в этом месте по высокой насыпи; луг простирался метра на три ниже.
Саня ударил по тормозам. «Ауди» взвизгнула, развернулась на сто восемьдесят градусов и, врезавшись багажником в металлическое ограждение, заглохла.
Из подоспевшего «БМВ» и микроавтобуса выбежали люди, кто-то рванул дверцу:
— Один он!
— Кожухов где?!
— Где Кожух, сволочь?!
О том, чтобы убежать в лес, не было речи. Саню схватили, выволокли наружу. Он броском опрокинул на спину одного из нападавших, ответил ударом на удар. Широкоплечий крепыш в кожанке выхватил пистолет, но Саня упредил его выстрел своим — незарегистрированный револьвер всегда лежал под сиденьем, о нем знали Савелий и он. Вскрикнув, нападавший упал на спину.
— Не стрелять! — крикнул кто-то из автобуса.
Слепили включенные фары «БМВ», мелькали тени, их было много; Саня бил и держал удары, падал и вставал, не чувствуя боли даже тогда, когда кто-то меткий прострелил ему ногу. Резиновая палка со стальным сердечником выбила из его руки револьвер; на Саню навалились, подмяли, осыпая градом беспощадных ударов, заволокли в автобус и там пристегнули к стойке «браслетами». Кровь заливала глаза. Сквозь помутившееся сознание он слышал, как заурчал мотор, пол под ним закачался. Крик, мат, команды, стоны смолкли вдруг разом, и наступила глухая тишина.
15
16
— Да, кстати, — сказал вдруг Панич, — хочу спросить тебя как специалиста, — он достал из кармана халата ампулу с осмием и, положив на блюдце, придвинул к Кожухову: — Что это такое?
Кожухов сразу все понял.
Это был один из образцов, которые должен был доставить ему Борис. Значит… они перехватили его? Или Борис предал?
Прессинг со стороны Панича, обвинения в бездеятельности, угрозы с одной стороны, допросы представителей властных структур — с другой, выбили Кожухова из колеи, подавили способность к сопротивлению. Теперь рушилась последняя надежда — на союз с Джеком Камаем и его мощными американскими партнерами. Знал ли Панич о его связи с Борисом?
Кожухов побелел, губы его задрожали, горло перехватил спазм; он сжался под пристальным, колючим взглядом Панича.
— Что молчишь? — услышал Кожухов его голос, донесшийся откуда-то издалека. — Тебе что, нехорошо?
— Здесь написано: осмий, — промямлил Кожухов. — Ос-мий-187.
— А откуда он у меня? Знаешь?
— Из Вдовьей балки… написано.
— Правильно. Ты был там, кажется, весной?
— Был.
— Интересовался платиновыми рудами?
— Зачем мне? — насилу поднял глаза Кожухов. — Я не геолог.
Панич повертел ампулу в пальцах, посмотрел на просвет, поднеся к торшеру у дивана.
— Хочешь, я тебе ее подарю? — спросил неожиданно.
— Не нужно. Что мне с ней делать?
— Как это — что? Найдешь покупателя. За нее дорого дадут — тысяч восемьсот «зелеными». А расскажешь, где взял — и на «лимон» потянет. Правда, лицензия у государства, но, если солидная фирма за разработку возьмется, оно возражать не будет — у него денег нет.
— Мне моего хватает, — как мог искреннее сказал Кожухов. Но и сам услышал в своем голосе фальшь.
«Конечно, ему доложили — в балку меня возил Борис, они перехватили его с образцами… Во время последнего телефонного разговора он намекал на Ладанский отвал, и на то, что пришлет пару сувениров… Значит, должна быть еще одна ампула? — роились мысли в голове Кожухова. Воспринимавший все сквозь мутную пелену, он боялся произнести все это вслух. — Зачем Панич вызвал меня? Чего хочет? Отчитать? Или причина все-таки в осмии?..»
Панич допил свой отвар, спрятал ампулу в карман халата и улыбнулся:
— Хватает, значит?.. Я пошутил. Все образуется, Толя, не переживай. Поезжай домой, выспись как следует. А насчет комиссии и прокуратуры я позабочусь, больше они тебя таскать не будут.
Кожухов не поверил ни единому его слову, но продолжать разговор не было сил. Он встал, помялся, не зная, стоит ли подавать руку на прощанье.
— Ты зачем этого охранника с собой притащил? — спросил Панич, развалившись на диване.
— Выпил, — соврал Кожухов. — Пьяным за руль не сажусь.
— А-а, ну-ну, — прикрыл Панич глаза, словно собирался вздремнуть, и махнул рукой, что, должно быть, означало: «Свободен!»
Во дворе Кожухов сразу почувствовал холод — рубаха на нем взмокла и неприятно приклеилась к телу. Он спустился с крыльца и с видом побитой собаки побрел к машине.
Охранник вернул Земцову изъятые предметы и оружие. Саня брал их поочередно, с достоинством, тщательно проверял наличие патронов в магазине, батареек в детекторе — так прислуга пересчитывает столовое серебро после ухода сомнительных гостей.
— Поехали домой, Александр, — едва слышно выговорил Кожухов. — И печку включи, что-то меня знобит.
«Ауди» выехала со двора, покатила по набережной в сторону подвесного моста.
— Тебя в последнее время Губарь ни о чем не спрашивал? — посмотрел Кожухов на телохранителя.
— Спрашивал.
— О чем?
— Который час, спрашивал. У него часы остановились.
В другое время Кожухов не простил бы подобной дерзости. С подчиненными он был строг.
— Я ваш телохранитель, Анатолий Борисович, а не стукач Губаря, — сказал Земцов, сосредоточенно глядя на дорогу. — Если вы этого еще не поняли, то мне очень жаль.
Взгляды их встретились в зеркальце. Кожухов тут же отвел глаза.
— Извини. Достали, сволочи. Обложили со всех сторон. Нервы.
Телохранитель промолчал. Все объединение знало, что у директора крупные неприятности.
Они промчали вдоль набережной до речного вокзала, Земцов перестроился в крайний левый ряд, свернул на площадь и обогнул клумбу, но на указатель «Московский проспект» не свернул, завершил круг и… оказался на той же дороге.
— Ты что-то забыл? — не понял Кожухов.
— Поедем по Колодезному, Анатолий Борисович. Черная кошка дорогу перебежала.
Через два квартала он сбросил газ и поехал медленнее, затем свернул, но не в Колодезный проезд, а на Магистральную — в частный сектор. У выезда на перекресток прижал машину к бордюру, остановился и вышел. Поднятая крышка капота должна была свидетельствовать о неполадках, хотя бортовой компьютер не сигналил и мотор работал исправно.
— Что-то не так? — спросил Кожухов, когда Земцов вернулся в салон.
— Показалось.
Он выехал на улицу Металлургов, набрал скорость сто двадцать и проскочил нужный поворот; метров через двести будто опомнился, притормозил. Заложив крутой вираж, пересек сплошную осевую линию.
— В чем дело?
— Едут за нами.
— Кто?
— Не знаю. Как нитка за иголкой.
Кожухов оглянулся. Позади действительно следовала машина.
— Так остановись, узнай, что им нужно?
— Я ведь останавливался. Они тоже остановились. И фары погасили. Так что вряд ли они скажут, что им нужно.
Земцов проделал старый маневр, известный с тех пор, как существует автослежка: на перекрестке показал поворот, принял вправо, а на разрешающий сигнал резко свернул налево — подсек старый «Москвич», водитель которого едва успел затормозить.
Преследователи на уловку не клюнули — чувствовалось: опыта в подобных операциях им не занимать. Земцов старался выглядеть спокойным и уверенным, чтобы его волнение не передалось шефу, но Кожухов не паниковал и даже не оглядывался, лишь изредка косился на зеркало.
Он снял трубку радиотелефона.
— Не надо никуда звонить! — упредил звонок Земцов. — Почему?
— Потому что они держат нас на расстоянии радиоперехвата.
Он свернул на широкую Индустриальную улицу и снова разогнался. В свете неона стала видна машина преследователей, которая не уступала им в скорости, но и не обгоняла.
— Вам не следует возвращаться домой, Анатолий Борисович. Во всяком случае, пока я не выясню, что им нужно. Есть у вас поблизости кто-нибудь из знакомых, у кого можно было бы переночевать?
— Есть.
— Дайте мне адрес и телефон.
Кожухов понимал: Земцов сейчас единственный, кому он может довериться.
— Генерала Сопикова, двадцать четыре. Девятьсот пятьдесят шесть тридцать девять. Полина Стернина.
— Я запомнил. Сейчас я въеду в арку торгового двора, вы забежите в ближайший подъезд, потом возьмете такси и поедете по этому адресу. До моего звонка никому не звонить и никуда не выходить. Ваш домашний телефон может быть у них на контроле.
Он резко затормозил, пересек широкий газон перед массивным зданием торгуправления и нырнул под арку, над которой висел запрещающий знак. Двор был сквозным, по обе стороны тянулись витрины респектабельных салонов и магазинов, движение транспорта по брусчатке запрещалось. Как и ожидал Земцов, «БМВ» преследователей проскочил мимо.
Он протянул Кожухову свой «Макаров»:
— Если что — нажмете вот на эту штучку. Думать будете потом.
— А ты?
— Выходите, быстро! — крикнул Земцов, прекращая неуместную дискуссию.
Кожухов выскочил и скрылся в подъезде жилого дома. «Ауди» тут же рванула с места, выехала в узкий переулок. На перекрестке уже показался «БМВ». Дав себя разглядеть, Земцов выскочил на середину мостовой, круто повернул направо в направлении заводской окраины.
У самой городской черты его попытались остановить, не скрывая намерений: сократили расстояние и выстрелили — раз, другой; пули чиркнули по кузову, по заднему бронестеклу. На крутом повороте в лучи галогенов попал черный микроавтобус, вытянувшийся поперек дороги. Оставался небольшой зазор между бампером и ограничительной полосой, но на такой скорости проскочить в него не представлялось возможным — машина непременно вылетела бы за шоссе, проходившее в этом месте по высокой насыпи; луг простирался метра на три ниже.
Саня ударил по тормозам. «Ауди» взвизгнула, развернулась на сто восемьдесят градусов и, врезавшись багажником в металлическое ограждение, заглохла.
Из подоспевшего «БМВ» и микроавтобуса выбежали люди, кто-то рванул дверцу:
— Один он!
— Кожухов где?!
— Где Кожух, сволочь?!
О том, чтобы убежать в лес, не было речи. Саню схватили, выволокли наружу. Он броском опрокинул на спину одного из нападавших, ответил ударом на удар. Широкоплечий крепыш в кожанке выхватил пистолет, но Саня упредил его выстрел своим — незарегистрированный револьвер всегда лежал под сиденьем, о нем знали Савелий и он. Вскрикнув, нападавший упал на спину.
— Не стрелять! — крикнул кто-то из автобуса.
Слепили включенные фары «БМВ», мелькали тени, их было много; Саня бил и держал удары, падал и вставал, не чувствуя боли даже тогда, когда кто-то меткий прострелил ему ногу. Резиновая палка со стальным сердечником выбила из его руки револьвер; на Саню навалились, подмяли, осыпая градом беспощадных ударов, заволокли в автобус и там пристегнули к стойке «браслетами». Кровь заливала глаза. Сквозь помутившееся сознание он слышал, как заурчал мотор, пол под ним закачался. Крик, мат, команды, стоны смолкли вдруг разом, и наступила глухая тишина.
15
Санин совет перейти на тренерскую работу заставил Влада задуматься. Друг вообще избегал советов, а уж если давал, то дельные. А еще этот странный Ольгин вопрос — не надоела ли такая жизнь…
Утром он пробежал свои двадцать кэмэ и поехал во Дворец спорта. Залы были еще пусты, только сэнсэй Палыч, лет десять тому получивший третий дан из рук самого Оямы и с тех пор не выходивший на татами, возился с поломанным замком в двери тренерской комнаты.
— Давно не заходил, — почувствовав Влада спиной, заговорил Палыч. — Времени нет?
Влад сел рядом на пол, скрестил ноги, прикрыл глаза.
— Желания, — признался честно.
Палыч пощелкал замком, подковырнул его отверткой и снова принялся разбирать. Возился долго, молча, терпеливо — не потому, что этой работы не мог сделать кто-нибудь другой, а просто все привык делать сам. Палыч был ходячей легендой, он отдал карате четверть века, это увлечение отняло у него жену и пять лет свободы.
— Однажды боец Нум победил своего учителя, — заговорил он, точно в продолжение своих мыслей. — «Ты победил меня, — сказал учитель. — Это значит, что ты овладел всем, чему я тебя учил. Иди по миру и ищи того, кто сильнее. Проси его взять тебя в ученики». И Нум пошел. Много деревень он обошел, много городов. Находились мастера сильнее, но очень скоро он овладевал их наукой, шел дальше, пока не обошел всю страну и не победил всех. И вот когда он, убежденный в своей непревзойденности, шел по тайге домой, ему повстречался тигр. Тигр защищал свой дом, своих детенышей, и правда была на его стороне. Это удваивало силы. Долго они сражались, но мастер Нум одолел и его. Знаешь, что было потом?..
— Нет, — ответил Влад.
— Потом он сел на пенек у трупа поверженного зверя и подумал: «Я убил тигра в его доме. А дальше что?..»
Палыч собрал замок, вставил его в паз. Привинтив его шурупами, он запер тренерскую на ключ.
— Это ты к чему, Палыч? — спросил Влад.
— А ты подумай, — сказал Палыч. И ушел.
Думать Влад не стал — и так ясно было, что на татами жизнь не прожить, а если и прожить, то зачем? Придет критический возраст, как пришел к Палычу и к Ояме, кончившему жизнь в инвалидной коляске. Во всем должен быть смысл.
В зале собрались пацаны, смотрели как завороженные на тренировку чемпиона, дивились легкости, с которой давались ему удары и блоки — пацанам было невдомек, что чемпиону уже двадцать семь, что половину жизни он провел в этом зале и давно уже делал машинально то, что приводило их в такой восторг.
— Что вы стоите? — повернулся он, окончив ката. — А ну, бегом! Бегом, я сказал! — Он посмотрел на улыбающегося инструктора, опоясанного зеленым поясом: — А ты?.. Давай с ними! Мастером стал? Бегом!
Он прогнал учеников гусиным шагом, заставил сделать три круга приставными, таскать друг друга на плечах, показал несколько эффективных и легких в исполнении «примочек» и заставил отрабатывать их в кумитэ.
Удивительная радость созидания вдруг снизошла на него, острая потребность отдачи того, что было накоплено за годы занятий; желание освободиться от тягостного плена обязанностей, подавлявших инициативу, хотя и щедро оплачиваемых, сулило обновление.
«Саня прав! — решил он. — Бросить все к чертовой матери, пока не поздно, и попросить у Палыча группу пацанов. Может, в этом и есть смысл моей жизни?»
В разгар тренировки в зале появился Крот, помялся у двери, поигрывая ключами от машины.
— Мех, поехали. Там… там Саню Земцова убили…
Кожухов посмотрел на себя в зеркало. Красные маслянистые глаза едва проглядывались из-под отекших век. Рыжая щетина делала лицо неузнаваемым. Всю ночь и весь день он пил: на кухне возле мусорного ведра стояла батарея коньячных бутылок. Больше всего его мучила неизвестность. Земцов не звонил, хотя знал, что день босса расписан поминутно: нужно было присутствовать на совещании Совета директоров, в двенадцать встретиться со спецкором «Правды» (он очень рассчитывал на эту встречу, понимая, что «правдист» приехал в Краснодольск не случайно и наверняка ему известно то, что творится там, «в верхах»); в четыре он обещал быть на горно-обогатительном комбинате в Пролетарке — акционеры требовали его присутствия при решении наболевших бытовых вопросов. Наконец, он не предупредил жену о длительной отлучке. Номер телефона Земцов забыть не мог — он знал Полину, работавшую секретаршей еще в «Новом поколении».
Минута шла за минутой, час за часом. Как только ожидание становилось невыносимым, Кожухов тянулся к бутылке, выпивал стакан коньяку, и тревога на время отступала.
Полина приходу его была рада, но очень скоро ее радость омрачилась: ночной гость ни о чем не рассказывал, но, если звонил телефон, хватал ее за руку и умоляюще шептал: «Не бери трубку!» Утром, проснувшись, уговорил не ходить на работу, обещал все уладить с ее нынешним начальством — боялся оставаться один. Потом посылал за коньяком и закуской, опять уснул, а когда она решила погладить его одежду, то в кармане пиджака нашла пистолет и онемела, подумав, что он кого-то убил и теперь скрывается. Кожухову пришлось врать о вымогателях и мафии, о преследовании его автомобиля бандой наемных убийц, о телохранителе, который-де обещал связаться с РУОПом и позвонить, когда все уладится.
В доме оказалась электробритва бывшего мужа Полины. Пока она возилась с ужином на кухне, Кожухов пытался привести себя в порядок: так, чего доброго, и до сумасшествия недолго. Безвольно опустившись в потертое велюровое кресло, он водил бритвой по подбородку и тупо глядел в экран работающего телевизора.
Закончилась трансляция концерта из ДК профсоюзов, на экране появилась знакомая заставка городских новостей, и размалеванная дикторша принялась зачитывать сводку. Показывали какие-то погрузочно-разгрузочные работы: автокран грузил на платформу легковой автомобиль с огромной вмятиной на багажнике. Что-то кольнуло Кожухова прямо в сердце. Он выключил бритву…
«…„Ауди-100“, принадлежавший, как выяснилось, председателю совета директоров акционерного общества „Краснодольскцветмет“ Анатолию Кожухову…»
Он обомлел. «Не слышит ли Полина?» Она не слышала, что-то громко шипело на сковородке, дверь на кухню была заперта. «В десять часов пятьдесят минут в одном из демонтированных корпусов Серебрянского завода железобетонных конструкций сторож Ищенко обнаружил труп мужчины со следами побоев и двумя огнестрельными ранениями — в бедро и голову…» Картинка на экране сменилась. Люди в белых халатах несли носилки, накрытые простыней, из-под которой торчали босые ноги. Было много милиции, машин, плотным кольцом обступила «скорую» толпа.
«Благодаря четким оперативным действиям сотрудников уголовного розыска была установлена личность убитого. Им оказался сотрудник охраны Анатолия Кожухова Земцов Александр Иванович, 1970 года рождения. Накануне в восемь часов вечера Кожухов вместе с телохранителем выехал на служебном автомобиле в неизвестном направлении. По заявлению старшего следователя прокуратуры Ильи Рутберга, которому поручено вести это дело, есть основания полагать, что Анатолий Кожухов похищен боевиками одной из организованных преступных группировок с целью вымогательства. Отрабатываются также и другие версии. УВД города просит всех, кому что-либо известно о местонахождении Кожухова, позвонить по телефонам…»
В комнату вошла Полина:
— Ужин на столе. Как ты себя чувствуешь?
«Сегодня в городском Совете ветеранов состоялось торжественное заседание по случаю пятидесятилетия трудовой деятельности…»
Более нелепого вопроса Кожухов не слышал за всю жизнь.
— Прекрасно! — повернул к ней побелевшее лицо. — У нас еще остался коньяк?
— У вас еще остался коньяк, — улыбнулась она, — а меня увольте. В жизни столько не пила.
Он бросил в кресло бритву, поплелся на кухню, не садясь за стол, налил стакан до краев и залпом выпил. Полина смотрела на него расширенными глазами: таким она его не знала. Он вернулся в комнату и стал одеваться. Коньяк оказал желаемое действие: движения стали уверенней, удалось даже завязать галстук.
— Ты уходишь?
Он взял ее за руку, благодарно посмотрел в глаза.
— А как же…
Он понял, что она хотела сказать, но не ответил, а только махнул рукой и вышел.
— Хочешь, я поеду с тобой? — услышал, спускаясь по лестнице.
— Не нужно, Поля! — крикнул. — Спасибо тебе!
Ошутив в кармане непривычную тяжесть, Кожухов задержался в подъезде, вынул пистолет и передернул затвор. Сейчас ему даже хотелось, чтобы на него совершили нападение «боевики одной из организованных преступных группировок» или всех сразу — в его положении такой исход выглядел бы достойно.
Он шел по улице в направлении высотного здания «Краснодольскцветмет», шел открыто, не таясь и ни на кого не глядя. Вечерело. От улицы Генерала Сопикова до Оранжерейной, где находился офис, было минут сорок ходьбы, можно было поймать такси; но Кожухов не спешил — работа, семья, Панич с его головорезами, министерские комиссии — все, все, что составляло его жизнь, когда-то казавшуюся самоценной, было теперь позади. Перейдя улицу, как полагалось, на зеленый свет, он свернул в Оружейный проезд, сократив таким образом несколько кварталов, миновал обезлюдевший ввиду позднего времени вещевой рынок, припоминая, когда в последний раз ходил вот так, пешком, налегке и без охраны, но не припомнил. Чувства притупило коньяком, думать ни о чем не хотелось, только когда — уже на подходе к управлению — он обнаружил, что забыл у Полины часы, мелькнула мысль: «Все правильно, все так и должно быть: остановилось время!»
На работе его явно никто не ждал: таращился вахтер, застыл на лестнице начальник планового отдела, оборвал на полуслове приветствие сотрудник НТО. В приемной пахло валерианкой. Секретарь-референт Кожухова Зинаида Кондратьевна вскочила со стула и отпрянула в сторону:
— Вы?! Ой, а вы… вас там ждут, — вялым жестом указала на дверь главного инженера, расположенную напротив кабинета Кожухова.
— Идите домой, Зина, — впервые назвал он пятидесятилетнюю секретаршу по имени. — Все в порядке, идите домой.
Он вошел в кабинет и остановился на пороге, пораженный увиденным: сквозь плотную дымовую завесу проглядывали лица Губаря, Вершкова, начальника УВД Коврова, за столом главного инженера Сушкевича сидел гэбист Зарицкий, были здесь еще какие-то люди, среди которых он узнал руководителя министерской комиссии, рядом с подполковником милиции сидел большой седой человек в массивных очках.
— Здравствуйте, господа, — сказал Кожухов.
Немая сцена завершилась бурной многоголосицей, в которой ничего нельзя было разобрать. Первым членораздельно заговорил генерал Ковров:
— С вами все в порядке, Анатолий Борисович?
— Как видите.
— Где вы были?
— У любовницы.
Снова наступила короткая тишина. Кто-то смущенно кашлянул в кулак.
— Вы знаете о том, что убит ваш телохранитель? — спросил милицейский чин. — И что вас повсюду ищут?
— Да. Час назад я услышал об этом в теленовостях. И снова пауза.
— Судя по вашему тону, вы не отдаете себе отчета в происшедшем! — мрачно пророкотал незнакомец в очках.
Кожухов прошел в глубь кабинета, остановился у торца крайнего стола:
— А судя по вашему, вы — Верховный Судия? Все возмущенно загомонили.
— Да он же пьян! — воскликнул руководитель министерской комиссии.
Человек в очках выдержал вызывающий взгляд Кожухова и, дождавшись тишины, спокойно ответил:
— Нет. Я старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации Кормухин Леонид Григорьевич. Хотя встреча с Верховным судом вам тоже, возможно, предстоит.
Кожухов покачнулся, придержался за спинку стула, на котором сидел Губарь.
— Ввиду срочности дела, по которому я прилетел из Москвы, мне необходимо побеседовать с вами. Полагаю, это будет удобнее сделать в прокуратуре, — тоном, не предусматривающим возражений, отчеканил Кормухин.
— У вас есть ордер? — спросил Кожухов.
— Ордер… на что?
— На мой арест.
Кормухин сдвинул очки на нос и исподлобья посмотрел на Кожухова. Походило, министерский чиновник прав: директор был явно нетрезв.
— Нет, — покачал головой и насмешливо добавил: — Пока нет.
— В таком случае, я могу позвонить из своего кабинета домой?
— Разумеется.
В приемной уже никого не было, Зинаида Кондратьевна ушла. Кожухов достал из кармана ключ, открыл кабинет. Кондиционер оставался включенным — пахнуло свежестью. Запершись, он опустил на окнах жалюзи и подошел к телефону, но как только снял трубку, вспомнил о предостережении Земцова: телефон наверняка прослушивался — и этот, служебный, тоже. Звонок Джеку Камаю отпадал.
Он набрал домашний номер.
— Алло. — Зоя?
— Толя?! Толя, где ты?! Господи, что происходит?! Что с тобой?! — Она говорила, давясь слезами.
— Не плачь, — тихо сказал Кожухов. — Со мной все в порядке.
— Как это «в порядке»?! Тебя не похитили?! По телевизору… В дверь кто-то постучал. Дверная ручка дернулась.
— Никто меня не похищал. Послушай, Зоя. Я на работе. У меня на столе лежат доверенности, заверенные нотариусом, на дачу, и вторая — на машину…
«Анатолий Борисович! — зычно позвал кто-то из приемной. — Отоприте!»
— Продай все это. Оставь часть денег себе, остальное положи на счета Вовки и Сергея.
— Ты арестован?!
Стук повторился. На сей раз сильнее, настойчивей.
— Нет, я не арестован.
— Тогда что происходит?! — истерично кричала жена. — Зачем продавать, зачем нам эти деньги?!
«Кожухов! — прыгала дверная ручка. — Кожухов, откройте дверь!»
— …что мне с ними делать, Толик?! Кожухов переждал приступ истерики.
— Жить! — сказал твердо и положил трубку.
«Анатолий Борисович, на минутку! Это Вершков!..» — за дверью слышались еще чьи-то голоса, потом по ней стали стучать кулаками.
Кожухов прижал к груди пистолет и выстрелил до того, как замок не выдержал и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.
Утром он пробежал свои двадцать кэмэ и поехал во Дворец спорта. Залы были еще пусты, только сэнсэй Палыч, лет десять тому получивший третий дан из рук самого Оямы и с тех пор не выходивший на татами, возился с поломанным замком в двери тренерской комнаты.
— Давно не заходил, — почувствовав Влада спиной, заговорил Палыч. — Времени нет?
Влад сел рядом на пол, скрестил ноги, прикрыл глаза.
— Желания, — признался честно.
Палыч пощелкал замком, подковырнул его отверткой и снова принялся разбирать. Возился долго, молча, терпеливо — не потому, что этой работы не мог сделать кто-нибудь другой, а просто все привык делать сам. Палыч был ходячей легендой, он отдал карате четверть века, это увлечение отняло у него жену и пять лет свободы.
— Однажды боец Нум победил своего учителя, — заговорил он, точно в продолжение своих мыслей. — «Ты победил меня, — сказал учитель. — Это значит, что ты овладел всем, чему я тебя учил. Иди по миру и ищи того, кто сильнее. Проси его взять тебя в ученики». И Нум пошел. Много деревень он обошел, много городов. Находились мастера сильнее, но очень скоро он овладевал их наукой, шел дальше, пока не обошел всю страну и не победил всех. И вот когда он, убежденный в своей непревзойденности, шел по тайге домой, ему повстречался тигр. Тигр защищал свой дом, своих детенышей, и правда была на его стороне. Это удваивало силы. Долго они сражались, но мастер Нум одолел и его. Знаешь, что было потом?..
— Нет, — ответил Влад.
— Потом он сел на пенек у трупа поверженного зверя и подумал: «Я убил тигра в его доме. А дальше что?..»
Палыч собрал замок, вставил его в паз. Привинтив его шурупами, он запер тренерскую на ключ.
— Это ты к чему, Палыч? — спросил Влад.
— А ты подумай, — сказал Палыч. И ушел.
Думать Влад не стал — и так ясно было, что на татами жизнь не прожить, а если и прожить, то зачем? Придет критический возраст, как пришел к Палычу и к Ояме, кончившему жизнь в инвалидной коляске. Во всем должен быть смысл.
В зале собрались пацаны, смотрели как завороженные на тренировку чемпиона, дивились легкости, с которой давались ему удары и блоки — пацанам было невдомек, что чемпиону уже двадцать семь, что половину жизни он провел в этом зале и давно уже делал машинально то, что приводило их в такой восторг.
— Что вы стоите? — повернулся он, окончив ката. — А ну, бегом! Бегом, я сказал! — Он посмотрел на улыбающегося инструктора, опоясанного зеленым поясом: — А ты?.. Давай с ними! Мастером стал? Бегом!
Он прогнал учеников гусиным шагом, заставил сделать три круга приставными, таскать друг друга на плечах, показал несколько эффективных и легких в исполнении «примочек» и заставил отрабатывать их в кумитэ.
Удивительная радость созидания вдруг снизошла на него, острая потребность отдачи того, что было накоплено за годы занятий; желание освободиться от тягостного плена обязанностей, подавлявших инициативу, хотя и щедро оплачиваемых, сулило обновление.
«Саня прав! — решил он. — Бросить все к чертовой матери, пока не поздно, и попросить у Палыча группу пацанов. Может, в этом и есть смысл моей жизни?»
В разгар тренировки в зале появился Крот, помялся у двери, поигрывая ключами от машины.
— Мех, поехали. Там… там Саню Земцова убили…
Кожухов посмотрел на себя в зеркало. Красные маслянистые глаза едва проглядывались из-под отекших век. Рыжая щетина делала лицо неузнаваемым. Всю ночь и весь день он пил: на кухне возле мусорного ведра стояла батарея коньячных бутылок. Больше всего его мучила неизвестность. Земцов не звонил, хотя знал, что день босса расписан поминутно: нужно было присутствовать на совещании Совета директоров, в двенадцать встретиться со спецкором «Правды» (он очень рассчитывал на эту встречу, понимая, что «правдист» приехал в Краснодольск не случайно и наверняка ему известно то, что творится там, «в верхах»); в четыре он обещал быть на горно-обогатительном комбинате в Пролетарке — акционеры требовали его присутствия при решении наболевших бытовых вопросов. Наконец, он не предупредил жену о длительной отлучке. Номер телефона Земцов забыть не мог — он знал Полину, работавшую секретаршей еще в «Новом поколении».
Минута шла за минутой, час за часом. Как только ожидание становилось невыносимым, Кожухов тянулся к бутылке, выпивал стакан коньяку, и тревога на время отступала.
Полина приходу его была рада, но очень скоро ее радость омрачилась: ночной гость ни о чем не рассказывал, но, если звонил телефон, хватал ее за руку и умоляюще шептал: «Не бери трубку!» Утром, проснувшись, уговорил не ходить на работу, обещал все уладить с ее нынешним начальством — боялся оставаться один. Потом посылал за коньяком и закуской, опять уснул, а когда она решила погладить его одежду, то в кармане пиджака нашла пистолет и онемела, подумав, что он кого-то убил и теперь скрывается. Кожухову пришлось врать о вымогателях и мафии, о преследовании его автомобиля бандой наемных убийц, о телохранителе, который-де обещал связаться с РУОПом и позвонить, когда все уладится.
В доме оказалась электробритва бывшего мужа Полины. Пока она возилась с ужином на кухне, Кожухов пытался привести себя в порядок: так, чего доброго, и до сумасшествия недолго. Безвольно опустившись в потертое велюровое кресло, он водил бритвой по подбородку и тупо глядел в экран работающего телевизора.
Закончилась трансляция концерта из ДК профсоюзов, на экране появилась знакомая заставка городских новостей, и размалеванная дикторша принялась зачитывать сводку. Показывали какие-то погрузочно-разгрузочные работы: автокран грузил на платформу легковой автомобиль с огромной вмятиной на багажнике. Что-то кольнуло Кожухова прямо в сердце. Он выключил бритву…
«…„Ауди-100“, принадлежавший, как выяснилось, председателю совета директоров акционерного общества „Краснодольскцветмет“ Анатолию Кожухову…»
Он обомлел. «Не слышит ли Полина?» Она не слышала, что-то громко шипело на сковородке, дверь на кухню была заперта. «В десять часов пятьдесят минут в одном из демонтированных корпусов Серебрянского завода железобетонных конструкций сторож Ищенко обнаружил труп мужчины со следами побоев и двумя огнестрельными ранениями — в бедро и голову…» Картинка на экране сменилась. Люди в белых халатах несли носилки, накрытые простыней, из-под которой торчали босые ноги. Было много милиции, машин, плотным кольцом обступила «скорую» толпа.
«Благодаря четким оперативным действиям сотрудников уголовного розыска была установлена личность убитого. Им оказался сотрудник охраны Анатолия Кожухова Земцов Александр Иванович, 1970 года рождения. Накануне в восемь часов вечера Кожухов вместе с телохранителем выехал на служебном автомобиле в неизвестном направлении. По заявлению старшего следователя прокуратуры Ильи Рутберга, которому поручено вести это дело, есть основания полагать, что Анатолий Кожухов похищен боевиками одной из организованных преступных группировок с целью вымогательства. Отрабатываются также и другие версии. УВД города просит всех, кому что-либо известно о местонахождении Кожухова, позвонить по телефонам…»
В комнату вошла Полина:
— Ужин на столе. Как ты себя чувствуешь?
«Сегодня в городском Совете ветеранов состоялось торжественное заседание по случаю пятидесятилетия трудовой деятельности…»
Более нелепого вопроса Кожухов не слышал за всю жизнь.
— Прекрасно! — повернул к ней побелевшее лицо. — У нас еще остался коньяк?
— У вас еще остался коньяк, — улыбнулась она, — а меня увольте. В жизни столько не пила.
Он бросил в кресло бритву, поплелся на кухню, не садясь за стол, налил стакан до краев и залпом выпил. Полина смотрела на него расширенными глазами: таким она его не знала. Он вернулся в комнату и стал одеваться. Коньяк оказал желаемое действие: движения стали уверенней, удалось даже завязать галстук.
— Ты уходишь?
Он взял ее за руку, благодарно посмотрел в глаза.
— А как же…
Он понял, что она хотела сказать, но не ответил, а только махнул рукой и вышел.
— Хочешь, я поеду с тобой? — услышал, спускаясь по лестнице.
— Не нужно, Поля! — крикнул. — Спасибо тебе!
Ошутив в кармане непривычную тяжесть, Кожухов задержался в подъезде, вынул пистолет и передернул затвор. Сейчас ему даже хотелось, чтобы на него совершили нападение «боевики одной из организованных преступных группировок» или всех сразу — в его положении такой исход выглядел бы достойно.
Он шел по улице в направлении высотного здания «Краснодольскцветмет», шел открыто, не таясь и ни на кого не глядя. Вечерело. От улицы Генерала Сопикова до Оранжерейной, где находился офис, было минут сорок ходьбы, можно было поймать такси; но Кожухов не спешил — работа, семья, Панич с его головорезами, министерские комиссии — все, все, что составляло его жизнь, когда-то казавшуюся самоценной, было теперь позади. Перейдя улицу, как полагалось, на зеленый свет, он свернул в Оружейный проезд, сократив таким образом несколько кварталов, миновал обезлюдевший ввиду позднего времени вещевой рынок, припоминая, когда в последний раз ходил вот так, пешком, налегке и без охраны, но не припомнил. Чувства притупило коньяком, думать ни о чем не хотелось, только когда — уже на подходе к управлению — он обнаружил, что забыл у Полины часы, мелькнула мысль: «Все правильно, все так и должно быть: остановилось время!»
На работе его явно никто не ждал: таращился вахтер, застыл на лестнице начальник планового отдела, оборвал на полуслове приветствие сотрудник НТО. В приемной пахло валерианкой. Секретарь-референт Кожухова Зинаида Кондратьевна вскочила со стула и отпрянула в сторону:
— Вы?! Ой, а вы… вас там ждут, — вялым жестом указала на дверь главного инженера, расположенную напротив кабинета Кожухова.
— Идите домой, Зина, — впервые назвал он пятидесятилетнюю секретаршу по имени. — Все в порядке, идите домой.
Он вошел в кабинет и остановился на пороге, пораженный увиденным: сквозь плотную дымовую завесу проглядывали лица Губаря, Вершкова, начальника УВД Коврова, за столом главного инженера Сушкевича сидел гэбист Зарицкий, были здесь еще какие-то люди, среди которых он узнал руководителя министерской комиссии, рядом с подполковником милиции сидел большой седой человек в массивных очках.
— Здравствуйте, господа, — сказал Кожухов.
Немая сцена завершилась бурной многоголосицей, в которой ничего нельзя было разобрать. Первым членораздельно заговорил генерал Ковров:
— С вами все в порядке, Анатолий Борисович?
— Как видите.
— Где вы были?
— У любовницы.
Снова наступила короткая тишина. Кто-то смущенно кашлянул в кулак.
— Вы знаете о том, что убит ваш телохранитель? — спросил милицейский чин. — И что вас повсюду ищут?
— Да. Час назад я услышал об этом в теленовостях. И снова пауза.
— Судя по вашему тону, вы не отдаете себе отчета в происшедшем! — мрачно пророкотал незнакомец в очках.
Кожухов прошел в глубь кабинета, остановился у торца крайнего стола:
— А судя по вашему, вы — Верховный Судия? Все возмущенно загомонили.
— Да он же пьян! — воскликнул руководитель министерской комиссии.
Человек в очках выдержал вызывающий взгляд Кожухова и, дождавшись тишины, спокойно ответил:
— Нет. Я старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации Кормухин Леонид Григорьевич. Хотя встреча с Верховным судом вам тоже, возможно, предстоит.
Кожухов покачнулся, придержался за спинку стула, на котором сидел Губарь.
— Ввиду срочности дела, по которому я прилетел из Москвы, мне необходимо побеседовать с вами. Полагаю, это будет удобнее сделать в прокуратуре, — тоном, не предусматривающим возражений, отчеканил Кормухин.
— У вас есть ордер? — спросил Кожухов.
— Ордер… на что?
— На мой арест.
Кормухин сдвинул очки на нос и исподлобья посмотрел на Кожухова. Походило, министерский чиновник прав: директор был явно нетрезв.
— Нет, — покачал головой и насмешливо добавил: — Пока нет.
— В таком случае, я могу позвонить из своего кабинета домой?
— Разумеется.
В приемной уже никого не было, Зинаида Кондратьевна ушла. Кожухов достал из кармана ключ, открыл кабинет. Кондиционер оставался включенным — пахнуло свежестью. Запершись, он опустил на окнах жалюзи и подошел к телефону, но как только снял трубку, вспомнил о предостережении Земцова: телефон наверняка прослушивался — и этот, служебный, тоже. Звонок Джеку Камаю отпадал.
Он набрал домашний номер.
— Алло. — Зоя?
— Толя?! Толя, где ты?! Господи, что происходит?! Что с тобой?! — Она говорила, давясь слезами.
— Не плачь, — тихо сказал Кожухов. — Со мной все в порядке.
— Как это «в порядке»?! Тебя не похитили?! По телевизору… В дверь кто-то постучал. Дверная ручка дернулась.
— Никто меня не похищал. Послушай, Зоя. Я на работе. У меня на столе лежат доверенности, заверенные нотариусом, на дачу, и вторая — на машину…
«Анатолий Борисович! — зычно позвал кто-то из приемной. — Отоприте!»
— Продай все это. Оставь часть денег себе, остальное положи на счета Вовки и Сергея.
— Ты арестован?!
Стук повторился. На сей раз сильнее, настойчивей.
— Нет, я не арестован.
— Тогда что происходит?! — истерично кричала жена. — Зачем продавать, зачем нам эти деньги?!
«Кожухов! — прыгала дверная ручка. — Кожухов, откройте дверь!»
— …что мне с ними делать, Толик?! Кожухов переждал приступ истерики.
— Жить! — сказал твердо и положил трубку.
«Анатолий Борисович, на минутку! Это Вершков!..» — за дверью слышались еще чьи-то голоса, потом по ней стали стучать кулаками.
Кожухов прижал к груди пистолет и выстрелил до того, как замок не выдержал и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.
16
«…которые на Невель шли, платили витебской бригаде, а „уральцы“ — могилевским.
— Сколько?
— По пятьсот. За транспорт.
— Что они возили?
— Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана — человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…
— Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?
— Нет. Бригадиры пару раз встречались — договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.
— С каким редкоземом?
— Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо — из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них — для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…
— Сколько?
— По пятьсот. За транспорт.
— Что они возили?
— Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана — человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…
— Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?
— Нет. Бригадиры пару раз встречались — договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.
— С каким редкоземом?
— Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо — из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них — для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…