Приставкин Анатолий Игнатьевич. Ночевала тучка золотая

   И вообще: ни к чему.
   Стадо гонять на луг тоже их забота. А вот коров доить им Регина Петровна не разрешила. Тайком попробовали, не вышло. Как дала корова ногой по бадейке… спасибо не по башке!
   Коров звали Зорька и Машка. Так Демьян научил.
   Зорька крутобокая, бурая, незлобивая. Ее-то братья и пробовали доить. А Машка худющая, в черных и белых пятнах, стервозная и капризная. К ней не подступись. Потом-то попривыкла, стала подпускать к себе воспитательницу, Сашку, даже мужичков, но настороженно, с оглядкой. Лишь Кольку не терпела. Как издалека завидит, шею вытянет, мокрый нос в его сторону повернет и нюхает. А если он захочет приблизиться, начинает копытом передним бить, рога в землю наставит, мычит. Ругается, значит.
   Колька всерьез обижался на Машку, грозил издалека кулаком. И — уходил.
   Пробовали братья морочить корову, переодеваться и выдавать себя друг за друга. Но корову, как тетку Зину, обмануть оказалось невозможно.
   На круглых жерновах, один круг над другим, мололи братья кукурузу. Крутишь верхний, а в дырку зерна суешь. А из щели, между кругами, белое крошево сыплется. Его в сите потрясешь, вот тебе и мука и крупа. Жратва, словом.
   Хоть чуреки пеки, лепешки такие грубые, хочешь, мамалыгу вари. Это все, особенно в смысле пожрать, братья быстро освоили. Вот только жернов крутить не любили.
   Сперва по очереди крутили. Потом один Сашка. У Кольки, как он заявил, терпелка не выдерживала.
   Зато он дрова и кизяки собирал с охотой. А Сашка кизяков видеть не мог. Ему легче сто раз жернов повернуть, чем один кизяк подобрать.
   По-ихнему, может, это и кизяки, сказал он, а по-человечески все равно — г… Если бы он в колонии знал, он бы от колонистов, которые у забора кладут, столько бы добра вынес! На сто лет вперед топить бы хватило! Варили они рисовую кашу с молоком, пока был рис, а потом тыкву.
   Поперву, когда закатили с огорода тыквину, величиной с одного из мужичков, братья все крутились вокруг нее. Пока Регина Петровна топором не разрубила на желтые куски. Оба тут же хватанули по куску. Погрызли, погрызли, бросили. Думали, она, как арбуз, а она, как кормовая морковь, один вид, а вкус — деревянный!
   Заявили воспитательнице: эту дылду жрать не станем.
   — Это не дылда, а тыква, — поправила она.
   — Все равно. Пусть ее Зорька с Машкой шамают или телята. Они глупые, не разберутся.
   Регина Петровна рассмеялась, пригрозила:
   — Еще добавку попросите!
   — Не попросим! — пригрозили братья. — И чего такие дылды нa огороде место занимают! Большая — а дура… семечками набитая!
   А Регина Петровна куски на противешок и в печь на угли сунула. Пекла, колдовала и хитро помалкивала.
   Во время обеда положила по кусочку: пробуйте! Привереды несчастные!
   Братья подумали, отщипнули. И еще отщипнули. Каждый ломоть подрумянился, набух, стал ароматным, сладким. Липкий мед по корочке тянется… Вкуснотища, словом.
   Съели братья, посмотрели на противень: сколько штук осталось? Регина Петровна погрозила пальцем, но добавок дала. Гордые братья сами бы не попросили. Вот это был праздник: сплошное обжиранье!
   Колька пальцы вылизал и заявил; — Хорошо, что на Кавказе такая дылда растет! Это он Кавказ так похвалил. А заодно и тыкву. Сашка промолчал. Но про себя отметил: в этом деле они маху дали. Опозорились. Из молока делала Регина Петровна сметану, творог в мешочке из марли вывешивала. Давала пить. Только молочное у братьев не пошло. Пили и морщились. Старались удрать из-за стола.
   — Глупенькие вы мои, — уговаривала Регина Петровна, разливая по кружкам парное молоко. — Вы своего счастья не понимаете! Это же лучшее, что придумала для вас природа!
   — А мы без природы, — упрямо произносил Колька. И Сашка кивал. — Мы сами по себе.
   — Так вы и есть природа… Вы еще какая природа: стихия! — смеялась Регина Петровна и садилась пить сама. А чурек ломала на кусочки для каждого.
   — Отчего, скажите, пожалуйста, вы, когда вас много, такие неуправляемые? Вы же, как пыльная буря: не удержишь, не успокоишь… А когда вас двое, — еще им по кусочку чурека, — вы другие, и лучше. Не совсем, конечно. Но лучше, лучше…
   — Без шакалов хорошо, — объяснил Сашка. — А вот они приедут, так все расшарапят. И дылду, и молоко, и чуреки…
   — А сами? — спросила Регина Петровна. И вытерла белые губы и белые носы у мужичков. Они лакали молоко, как котята, язычком, из блюдец.
   — Что… Сами?
   — Будто не знаете? — сказала Регина Петровна.
   Сашка хотел сказать, что не знает, но запнулся. Они вчера заначку с Колькой сделали. Положили туда три чурека, думали, воспитательница не заметит. Еще муки в бутылку набили.
   Регина Петровна сметала со стола крошки, но видно было, что ждет она от братьев ответа. Как соловей лета. Черные брови свела, сердится, значит. Насупясь, присела и, подперев щеки руками и глядя мимо них, стала говорить, что вот думала она, живут семьей, да все у них общее, и все свое… А кто-то по-шакальи ведет себя, то есть сам у себя ворует. Тырит, кажется, так называют. И это ей, Регине Петровне, ни в жизнь не понять. Как можно у себя со стола украсть?
   Братья, не произнося ни слова, встали и пошли. Сперва к лугу, чтобы посовещаться, потом к заначке.
   Вернулись, и все добро, то есть чуреки и муку в бутылке, положили на стол.
   Больше об этом не вспоминали.
   Накануне дня рождения Регина Петровна поставила тесто для пирога. И дылду пожелтей попросила прикатить с огорода. И за стадом присмотреть. И за мужичками.
   Сама же запрягла ишачка и уехала на станцию. Вернулась не скоро: выложила на стол две железные банки тушенки. Выменяла на молоко у проходящего поезда.
   Верней так: тушенка была одна, а в другой, овальной баночке с ключиком на боку была американская консервированная колбаса.
   Братья уже знали: всунешь ключик в петлю, покрутишь, и крышка по шву расползется, а под крышкой… Мать честная, вот праздник, так праздник! Ради таких банок братья готовы каждый день свое рождение терпеть!
   Кузьменыши от стола не отходили, все приглядывались, принюхивались к баночкам, все поглаживали их сверкающие холодные бока. Пытались лизать, но вкус у железа был самый что ни есть железный, щипало язык, и только.
   Вдруг приехал на телеге Демьян, хоть его никто не звал. Про день рождения он, конечно, не догадывался, но привез кусок сала в тряпке и банку джема: у своих, у заводских, выпросил.
   Регина Петровна встретила Демьяна сдержанно, а джему обрадовалась: настоящий сладкий пирог будет!
   Братья же посмотрели на джем снисходительно. Их такими банками не удивишь. Вот если бы в их заначку тушенку добавить или колбасу, в овальной банке с ключиком! А то сожрут зазря, и Демьян поможет. Ишь, нюх-то у него — прямо к тушенке поспел.
   Демьян же, хоть вроде приехал по делам, у кухни крутился. Регине Петровне мешал. О хозяйстве своем что-то ей рассказывал, как картошку засыпал, как арбузов замочил, а яблоки здешние он ругал, а хвалил те, что у него на родине антоновкой зовутся.
   — Я мужик умелый, полезный, только бабы нет, — толковал он, глядя в спину Регине Петровне. — Я и за себя, и за бабу могу, но все равно без хозяйки хата как без печки. Все есть, а тепла нет. Да и вам, гляжу, с двумя крохотулями-то нелегко… А?
   Регина Петровна, не оборачиваясь, колдовала у горящей печечки, у таганка, и ничего не отвечала. Но вдруг попросила закурить:
   — Сделайте мне эту… «ножку»…
   Руки у нее были в тесте, и Демьян, скрутив «ножку», сунул ей в рот и камышинку поднес горящую. При этом вопросительно глядел ей в глаза.
   Регина Петровна пыхнула дымом, покосилась в сторону Кузьменышей, стороживших тут же.
   — Я жена летчика… Знаете, что это такое? Это профессия… — сказала она. — У нас в городке до войны так и говорили: ее профессия «жена летчика». Провожать… Ждать. А потом снова провожать… Когда мы сходились, мы были чем-то похожи, жены летчиков: у кого-то о тряпках, об украшениях, а мы — о самолетах да о полетах. Чей муж летал на Север, да чей в Америку… Это было тогда модно. И всегда — о войне. Потому что самолеты эти возили бомбы — они так и зовутся бомбовозы, и хотя это был военный секрет, мы все знали о самолетах: сколько бомб он везет, какая скорость и куда полетит в случае чего.
   А потом, когда началось, их сразу под Ленинград, и они полетели Берлин бомбить. Оттуда короче было. С первого вылета он вернулся, я его встречала. Мужички у меня тогда совсем, совсем крохотные были. А в семьи тех, кто не вернулся, надо было нам, женам вернувшихся, идти. Так было заведено. Вот что страшно-то, идти в дом, где еще ничего не знают. И делать вид, что зашли случайно.
   А потом был второй вылет; Сталин лично им приказал. Для эффекта. А там уж приготовились, это первый раз фашистам в голову не пришло, что мы осмелимся к ним летать… И жены других летчиков ко мне пришли…
   Наш летный городок перебазировался в тыл, немцы подходили, а мне за летчиками ездить уже не к чему было. Вдова, да еще с таким хвостом…
   Регина Петровна сплюнула «ножку» на землю и затоптала ногой.
   — Пошла в детдом, где чужие, там и свои, легче управляться. Да и голод! А потом решила сюда… Подумалось, тут-то легче будет…
   Зашипело, переливаясь через край кастрюли, Регина Петровна охнула:
   — Сбежало! Ну вот, до чего разговоры-то…
   Она подхватилась, бросилась к печке, и Демьян за ней поскакал, пытаясь помочь.
   — Давай подержу! Подержу! — зачастил он, суетясь около хозяйки. — Я умелый! Я сам что хошь сварю! Ты не думай!
   Регина Петровна справилась с огнем, вытерла лоб тыльной стороной руки, спросила:
   — А картошку, Демьян Иваныч, вы почистить можете?
   Тут же лысого Демьяна засадили за картошку, а Кузьменышей, которые ревниво следили не только за банками на столе, но и за мельтешащим гостем, погнали за топливом. Сушняк да кизяки собирать. Дров сегодня требовалось много.
   — Ишь, — произнес Колька, оглядываясь, когда ушли они подальше, за огород. — Увидел небось тушенку, так и прилип к кухне… Я умелый! Я умелый! С тушенкой-то все мы умелые! Облысел от своей умелости-то!
   — Плешивые, они хваткие, — подтвердил Сашка.
   — Пусть свое хватает!
   — Он не банку схватить-то хочет!
   — Не банку? Дылду, думаешь? — спросил Колька.
   — Не-е… Это мы, дылды, ничего не поняли! Когда он про свое хозяйство начал нудить…
   — А что понимать? — удивился Колька. — Облезлый, говорит… И без печки.
   — Облезлый-то он облезлый, — подтвердил Сашка. — А как завернул насчет печки, я его сразу раскрыл… Он жениться хочет!
   Колька тупо уставился на своего брата. Даже про кизяки свои, которые — дерьмо, забыл. Так его поразило Сашкино открытие.
   — На ком же?
   — На ком… Эх ты!
   Колька недоверчиво помолчал. Обдумывал новость. Неожиданно вывел:
   — Так он же старый? Ему тридцать небось…
   — Ну и что? А ей?
   — Регина Петровна другая, — сказал Колька уверенно. — Она красивая. На ней женится генерал… Или маршал…
   Колька подумал и поправился; — Пожалуй, мы сами на ней женимся.
   — Нас она не возьмет, — отмахнулся Сашка.
   — Это почему?
   — Дурак ты, Колька! — крикнул Сашка сердито. — Ну как ты можешь на ней жениться, если ты еще не вырос?
   — Так я же вырасту! — буркнул упрямый Колька.
   — Пока ты вырастешь! Придет вот такой облезлый да умный, попрыгает, попрыгает рядышком, про печку расскажет, про картошку… А потом и увезет!
   — А я не дам! — сказал Колька. — Я его убью!
   — Демьяна-то?
   — Ну отравлю! Я ему в пирог белены положу, — упрямо талдычил Колька. — И лошадь его отравлю.
   Он посмотрел в ту сторону, где виднелся за кустами синий дымок кухни, заорал изо всех сил:
   Хорошо тому живется, у кого одна нога, И портчинина не рвется, и не надо сапога!
   Отсюда, издалека, его, конечно, плешивый Демьян слышать не мог. Да и легче от Колькиного крика братьям не стало.

24

   Но праздник есть праздник, согласились — терпи.
   Да к тому же, когда братья вернулись, когда увидели свою Регину Петровну, которая принарядилась, платье надела и — никакого внимания лысому Демьяну, а смотрела только на Сашку с Колькой, они так и поняли: замуж? За этого? Да ни за что на свете! Пусть трижды умелый! Покрутится, покрутится, да и уберется домой, как последний шакал!
   А Кузьменыши тут, при ней останутся.
   Из-за переживаний не сразу разглядели Кузьменыши, какой стол им приготовили. Вот это был стол! Если бы всю заначку их выложить, до единой баночки, все равно не было бы такой красоты, какую они увидели на том столе.
   В мисочках, а то и прямо на лопушках — небось Регина Петровна со своими мужичками придумала — красовались на столе, застеленном белой простыней, всяческие небывалые продукты. Тут были румяные лепешки из кукурузы, нежное, в крупинках соли, сало, украшенное колечками лука, колбаса из консервной банки, нарезанная тонкими пластинками, розоватыми на срезе, соленые огурцы с прилипшим укропом, помидоры, чеснок и ломти их любимой дылды. Ломти были хорошо пропечены, с угольками на боках и выступившим вязким медом.
   А еще на столе лежали кусочки сахара, сверкающего гранями, как гора Казбек. А еще отдельной россыпью подушечки кофейные, а еще стоял джем.
   А еще: пирог.
   Вот о пироге надо бы сказать отдельно.
   Это был круглый, многослойный, а потому высокий пирог, еще теплый, как говорят, — он дышал!
   Верх пирога был украшен сливами и кусочками яблок по кругу, а в центре белым молочным кремом было выведено крупно: «КОЛЯ, САША, 17.10.44 г. УРА!"В этот пирог, будто свечечки, были воткнуты одиннадцать золотых камышинок.
   Наверное, это не все, что успели схватить взглядом ребята, а им уже предложили садиться — первыми! — за такой волшебный, неправдоподобный стол.
   Они вдруг оробели!
   Никогда не терялись они при виде жратвы, знали, раз лежит, надо хавать. Попросту — жрать. Потом не будет. А тут уставились и не знали, как подступиться.
   У Сашки по спине вверх-вниз мурашки забегали, холодно от волнения стало. А Колька чуть мимо скамейки не сел, осоловел от всей этой нечеловеческой картины.
   Наконец уселись. И мужичков усадили. А плешивый Демьян боком, ему мешала деревянная нога, приспособился.
   Откуда-то из-за спины он извлек бутылку самогона, ухмыльнувшись (не знал про рождение, а бутылку-то припас, лысый оборотень!), налил в стаканы себе и воспитательнице. Она не отказалась. Хотел он и ребятам плеснуть, но Регина Петровна сразу сказала: «Нет. Им этого не надо».
   Знала бы, как они у Ильи тогда залились! По машинисту!
   Она сходила в погреб, принесла закрытый в банке сок, отерла стекло тряпкой и налила братьям в кружки. А из одной — первая же отхлебнула.
   — Вот что им надо! — произнесла она. — Пейте, но не все сразу. Договорились?
   Братья одновременно кивнули и посмотрели ей в глаза, темные, мерцающие, огромные и глубокие, аж дух захватывало! В самое нутро их посмотрели.
   Но Регина Петровна выдержала их взгляд и спокойно улыбнулась в ответ. Так, как всегда улыбалась.
   И стало ясней ясного, что никакого лысого нам не надо! Не на таковскую напал! Приезжайте чаще, без вас веселее! Так бы им всем и сказать! Плешивым, хромым, облезлым… Всяким! Всяким!
   Регина Петровна зажгла от печки камышинку и все те камышинки, которые были воткнуты в пирог, тоже зажгла.
   А потом сказала:
   — Дуйте!
   — Чево? — спросили братья.
   — Дуйте на огонь! — крикнула она громко. — Ну? Братья подули, привстав. И погасили. Только дым вился над столом.
   — Настоящие мужчины! — сказала торжественно Регина Петровна. И с чувством подняла свой стакан. — Ну, мальчики, я вас поздравляю. Будьте хорошими, здоровыми, такими, которых, как сейчас, всегда бы я любила! Заступниками моими!
   Братья посмотрели друг на друга. Вот главное, что они хотели услышать. Она их любит. А лысых не любит. И стали пить кисловатое вино. Оно вдруг им понравилось. Так что все выдули, еще попросили.
   — Это же не сок! — закричала Регина Петровна. — Это же вино! Его ведрами не пьют!
   — А мы пьем! — крикнул в ответ Колька. — Это теперь каждый месяц так будет? Да?
   — Что? Будет? — спросила Регина Петровна.
   — Праздник? Который в рождение?
   — Ишь какие! — воскликнул Демьян, хлопнул ладонью по своей деревяшке и засмеялся. И воспитательница засмеялась.
   — Нет, милые мои, — сказала. — Это раз в году… Но зато — всегда.
   — Всегда? — переспросил Колька. — И когда двадцать лет будет?
   — Конечно. И когда тридцать, и сорок…
   — Мы тогда старые будем, — вставил Сашка. — Мы забудем все.
   — Ничего вы не забудете…
   Регина Петровна легко, как девочка, подскочила, скрылась в мазанке и почти сразу вернулась, неся что-то в руках. Подошла и положила каждому брату на колени по свертку в газете.
   — А это от нас… И от мужичков тоже.
   Присела, глядя разгоревшимися глазами на ребят.
   Она была и вправду сегодня ослепительная, в нарядном платье, и волосы ее были красиво уложены узлом. А на шею она повесила красные бусы из каких-то собранных ягод… Даже Демьян крякнул, заглядевшись. И стал смущенно сворачивать свою козью ножку.
   В другое любое время это не прошло бы мимо братьев, но сейчас они были заняты свертками.
   Никогда не получали они подарков. Кроме того случая, когда всучили им по одному сухарику и жмени семечек, сказав, что у них праздник… Сухарик проглотили не жевамши, семечки изгрызли, а праздник тем и запомнился, что еще хотелось! Да не дали!
   Теперь они не знали, что со свертками делать. Разворачивать или не разворачивать, а может, поскорей их отнести в заначку да спрятать! Пока не отобрали!
   Регина Петровна все поняла.
   — Мы сейчас вместе посмотрим, что там…
   Она взяла сверток у Сашки, который сидел ближе, и развернула газету.
   А там, сверху, лежала рубашка, новая, голубая, с воротником и с пуговицами. А под рубашкой лежали штаны. Тоже голубые. С карманами. А еще там были ботинки, желтые, высокие, с желтыми шнурками, с широким языком. А еще платок в клеточку: как тетрадь по арифметике, и круглая шапочка с цветными узорами. Шапочку называли тюбетейкой. А Сашка сразу сказал:
   «Тютюбейка». И все дружно засмеялись.
   Только Колька вдруг сморщился и тихо, тихо шепнул, почти пискнул в миску: «А мне?"Он забыл, оказывается, что у него на коленях такой же сверток.
   И все опять тогда засмеялись и стали разворачивать его газету, и там все оказалось то же самое, но другого, уже зеленого, цвета.
   Ребят попросили примерить подарок на себя.
   Напряженно сопя, с оглядкой, они ушли за угол и стали одеваться.
   И хотя при этом братья не сказали друг другу ни словечка, они знали, что каждый из них думает и переживает.
   У Сашки спина чесалась от волнения, даже красные пятна выступили, это Колька заметил. А у самого Кольки вдруг задергалась левая нога, и он никак не мог попасть ею в штанину.
   Он сказал подавленно:
   — Иди первый! Ты умный! А Сашка ответил:
   — Ты тоже не дурак! Чего это я пойду!
   — Я боюсь, — тогда сознался Колька. — Я никогда так не ходил.
   — И я не ходил. Думаешь, личит? Или — не личит? Колька посмотрел на Сашку и зажмурился. Ни фига себе, подумалось, каждый день так ходить. В глазах рябит. И вообще, не одежда это для колониста, сопрут сразу. Кто увидит, подумает, что они не колонисты, а какие-нибудь жулики! Разве у нормального человека может быть столько на себе добра! Показаться бы, да в заначку! А потом на барахолку! С руками спекулянты оторвут!
   Но Колька ничего подобного не сказал, он будто себя увидел со стороны. Произнес, вздохнув:
   — Красивый.
   — Ты тоже!
   — И это… Как будто не ты, а фон-барон!
   — А у тебя хрустит? — спросил Сашка.
   — Где?
   — Везде. И жмет еще… Может, пуговицы оторвать?
   — Оторвать можно, — сказал, подумав, Колька. — Только жалко. Они вон как блестят!
   Переговаривались бы долго, медля выходить. Но все пришли к ним сами. Демьян озадаченно развел руками и произнес чудное. Он сказал: «Да-а. Как антилегенты!» Мужички замерли от восторга. Регина Петровна захлопала в ладоши, заплясала на месте.
   — Ну, мальчики! — воскликнула она. — Какие же вы настоящие братья! Только теперь я совсем вас не узнаю! Да? Ты Колька? — И она ткнула пальцем в Сашку.
   Ребята засмеялись. А Регина Петровна ничуть не сконфузилась. На этот раз она шутила.
   — Пойдемте за стол, — приказала бойко, все оглядываясь на братьев, будто боялась, что они сейчас сбегут. — Как начнете есть, так я и пойму… ху из ху?
   Лысый Демьян при этих словах почему-то засмущался и предложил выпить еще.
   Потом они ходили гулять, и, завидев стадо, Демьян изобразил им фокус. Он зажег цигарку и показал издалека козе. Коза тут же подбежала и взяла цигарку в рот. Из ноздрей у нее пошел дым… А потом она съела цигарку, и все из нее шел дым!
   — Ах, зачем вы издеваетесь над бедными животными? — спросила Регина Петровна. Но она была весела и произнесла это без упрека. — Лучше давайте придумаем клички для наших телят.
   Первым предложили придумывать братьям, они ведь именинники!
   Братья, не медля, одного бычка, самого жадного, назвали Шакалом, другого — Оглоедом, а двух телок — Халявой и Обормоткой.
   Регина Петровна кличек не одобрила, но ничего не сказала. Как могли, так и назвали. Зато других двух бычков она предложила назвать Кузьменышами.
   — А разве можно? — спросил Сашка.
   — А почему же нет. Телята как телята. Дружные, себе на уме. А если тырят, то возвращают. Хорошие телята, в общем.
   Пока спорили, хромоногий Демьян подмигнул и ушел в дальний конец огорода, в заросли. Вдруг он появился оттуда с громадным арбузом.
   Кузьменыши сперва подумали, что у него в руках дылда, а потом разглядели: полосатый! Да это ж арбуз! Настоящий арбуз!
   И все тогда стали плясать, и мужички запрыгали, прося только дотронуться до арбуза.
   — Откуда у вас? — спросила приятно изумленная Регина Петровна. — У вас тоже заначка? Да? Демьян ухмыльнулся и покачал лысой головой.
   — Дык я про арбузную грядку забыл сказать… А как уехал, все прикидывал, как вот энти… — кивнул на братьев. — Найдут аль не найдут. А они — хоть вопытные искатели, а проглядели!
   Кузьменыши посмотрели друг на друга и одновременно подумали, что прошляпили грядку с арбузом, это уж, и правда, позор! Все вынюхали: тростник сахарный, и ореховое дерево, и вот эти ягоды, что стали бусами. Оказывается, их барбарисом зовут. Но арбузы, да еще такие… Ну, лысый обормот, наказал, так наказал! Опозорил братьев на всю колонию! Хоть, может, и врет, привез из дома, а теперь хвастает!
   Но Демьян и сам понял, что переборщил с подначкой своей. Уже принеся арбуз на стол, он отрезал по куску всем, а братьям дал самую сладкую серединку.
   — Небось такого и не едали!
   — А он не железный? — спросил Колька дурачась.
   — Чево? Какой такой железный? Арбуз как арбуз! Тогда братья сказали, что это анекдот есть такой…
   Они могут рассказать, как встретились два приятеля-враля…
   — Ну, расскажите, — попросила с удовольствием Регина Петровна.
   Братья встали, повернулись друг к другу.
   КОЛЬКА: И где только я не бывал… Во! Везде бывал!
   САШКА: А в Париже ты бывал?
   КОЛЬКА: Бывал.
   САШКА: А Фелевую башню видал?
   КОЛЬКА: Не только видал, но и едал!
   САШКА: Как едал? Так ведь она железная!
   КОЛЬКА: Мда. А ты на Кавказе был?
   САШКА: Ну, был.
   КОЛЬКА: А кумыс пил?
   САШКА: Чево?
   КОЛЬКА: Кумыс, говорю, пил?
   САШКА: Ну, нет… Не поймаешь. Он железный!
   Братья и все вокруг засмеялись. А мужички хоть не поняли, но захлопали в ладоши. А Регина Петровна похвалила, только поправила: не Фелева, а Эйфелева башня. Эйфель ее построил.
   Заначенный арбуз был отомщен, и братья с удовольствием его съели. Уж теперь-то они не упустят заветной грядки! Весь камыш разгребут, но арбузы разыщут. Если Демьян не враль! А если враль, то, значит, анекдот прям про него!
   Регина Петровна это поняла. Но ей хотелось, чтобы такой день закончился мирно. Она предложила спеть. Какой же праздник без песни?
   Братья сразу согласились. Лихо завели:
   Сижу, сижу в тоске и вспоминаю я, А слезы катятся из глаз моих, А слезы катятся, братишка, потихонечку По исхудалому лицу…
   Но Регина Петровна махнула рукой, будто отодвинула их вместе с песней. Она запела свое.
   Ехали казаки с ярмарки до дому, Пидманули Галю, забрали с собою, Ой ты, Галю, Галю молодую, Пидманули Галю, увезли с со-бо-ю…
   Тут откашлялся Демьян, прочистил горло и вдруг вступил, да так пронзительно, тонко, высоко, что у братьев дух захватило:
   Едем, Галю, с нами, с нами, казаками, Краше тобе буде, чем родная хата-а…
   И Кузьменыши, и Регина Петровна радостно подхватили:
   Ой ты, Галю, Галю молодую, Пидманулн Галю, увезли с со-бо-ю!
   А лысый Демьян куда-то ушел и вернулся с балалайкой. Балалайка была непривычная, таких не видели прежде братья, с длинной-предлинной ручкой.
   — В избе нашел, — похвалился Демьян и потрынькал на трех струнах. — Чечня развлекалась, а звала, говорят, деревянной гармонью… Темные люди и есть! Какая же она гармонь, если она балалайка! Тонкий струмент! К ней особенность нужна!
   Пьяно усмехаясь, он снова провел по струнам, извлекая туповатые короткие звуки, и вдруг ударил всей ладонью и, закатив глаза вверх, высоким голосом запел:
   За рекой на горе Лес зеленый шумит; Над горой, над рекой Хуторочек стоит, В том лесу соловей Громко песни поет, Молодая вдова В хуторочке живет…
   Пропел, сделал паузу и посмотрел на Регину Петровну. И снова пьяно усмехнулся. Глаза его блестели.