Страница:
на вопиющие к небу молитвы, принялся убирать лезвием топора плавающие на
поверхности льдинки, и делал это до тех пор, пока в черной воде ясно не
отразились далекие мерцающие звезды. Однажды, давным-давно восточные волхвы
в такой же канун Рождества, как сегодня, увидели на небе одну таинственную
звезду... "Господи! - положив руку на сеть, страстно воскликнул Захар. - Как
Ты не допустил смерти Младенца Иисуса от кровавых рук Ирода, не допусти же и
смерти моих детей! - он еще немного помедлил и, набравшись мужества, добавил
почти беззвучно. - Но да будет воля Твоя, верую..."
С этими словами Семерюк легонько потянул сеть и сразу же ощутил, как
она тяжела. "Неужели примерзла где-то еще подо льдом?" - первое, что пришло
ему в голову. Однако сеть понемногу начала поддаваться, и рыбак вскоре
ощутил в ней бурное шевеление. "Благодарю Тебя, Отче!" - беспрерывно
скороговоркой повторял Захар, лихорадочно подтягивая сеть с неизвестно
откуда взявшейся силой. Первая рыба грузно посыпалась на лед. "Господи, ведь
это налимы!" - безошибочно определил он самый ценный сорт рыбы, который
когда-либо только ловился на его памяти в этой старице. А сеть, между тем, с
трудом проходила в неширокую полынью, рыбак только и успевал откидывать
крупных налимов в сторону...
После непродолжительной борьбы восемьдесят семь больших и средних рыбин
замерли на снегу у ног отца семейства Семерюков. Несмотря на мороз, Захар
снял шапку, стал на колени на льду и, простирая руки к небесам, от всего
сердца прославил Вседержителя: "Жив Господь Бог! И весь мир по-прежнему
подчиняется Тебе! Ликует дух, ибо ныне укрепилась вера моя, как никогда в
жизни, слава Тебе, аллилуйя!" Ему было уютно и радостно в эти минуты, как
ребенку на коленях у отца. А из разверстого сверкающего ночного неба,
казалось, лились умилительные рождественские хоралы.
Затем, вновь сложив рыбу в сеть, Захар натужно потянул ее по снегу
домой. Это был последний труд его жизни. Тяжесть груза показалась бы
значительной и здоровому сильному мужчине. Семерюк же чувствовал, что он уже
больше не сможет вернуться на старицу, и потому не стал делить улов на
части. Путь домой продолжался несколько часов. Когда уже под утро,
обессиленный, Захар дополз до своих ворот и едва слышно постучал, Мария
вскрикнула от радости, увидев мужа живым со столь щедрым рождественским
Божьим подарком. Дети еще спали, и было достаточно времени поухаживать за
супругом и приготовить для всей семьи вкусный праздничный завтрак. Рождество
прошло весело. Дети были счастливы, что Бог ответил на их слезные молитвы.
Лишь отец пролежал весь день, не вставая. Его организм, настроившийся на
отшествие к Господу и растративший всю энергию без остатка, уже почти не
принимал пищу. Захар тихим голосом распорядился хранить рыбу замороженной во
льду в укромном углу двора, лишь понемногу добавляя ее в ежедневную пищу. Он
повелел также отдать несколько крупных рыбин наиболее бедствующим братьям и
сестрам из общины. Через три дня, непрестанно беззвучно молясь, он с
благодарной улыбкой перешел в небесные обители.
Чудесный улов спас от голодной смерти семью, даже сильно ослабевшие
дети скоро поправились. Так Семерюки, оставшиеся без отца, но хранимые
Господом, прожили до весны, когда небесный Отец послал им другую пищу. А вот
еще наловить рыбы в этой загадочной старице больше уже никому не удавалось.
2003 г.
Вот и стихли последние звуки в угрюмом длинном коридоре, небрежно
выкрашенном зеленой краской. Погас тусклый дрожащий свет, пробивавшийся
через щели массивной двери. Не слышно стало раздражающего позвякивания
связки ключей в руках дежурного санитара. Перестали ворочаться и забылись в
тревожном сне соседи по палате. Наступила глубокая ночь.
О, каким наслаждением для измученной за бесконечно долгий день души
было дождаться этих счастливых минут! Теперь можно вновь беспрепятственно
помолиться и обрести столь необходимое утешение. Павел Степанович - быстро
постаревший и поседевший человек, хотя ему не было еще и сорока пяти лет -
бесшумно откинул одеяло и опустился на колени возле своей привинченной к
полу железной кровати. Повернувшись лицом к окну, в которое через частую
решетку пробивался лунный свет, он с жаром принялся молиться.
Вот уже второй год баптист Павел Степанович Скворцов находился в
специализированной психиатрической лечебнице в крупном областном центре.
Последняя запись о нем в книге лечащего врача гласила: "Улучшения состояния
не наблюдается, религиозных фантазий о "близящемся пришествии Христа" не
оставил. Своими беседами дурно влияет на других больных, а также на
некоторых медицинских работников". Поэтому беспокойному пациенту приходилось
часто назначать уколы сульфозина, хотя и болезненные (температура тела
повышалась до сорока градусов, а мышцы ломило), и не поощряемые официальной
отечественной психиатрией, но зато эффективно действующие и быстро смиряющие
даже самых злостных нарушителей больничного режима.
Судили Павла Степановича в 1972 году за нарушение советского
законодательства о религиозных культах. И получил бы он свои положенные три
года лагерей, если бы не коснулся неосторожно на суде темы библейских
пророчеств о "последнем времени". Произошло это следующим образом.
- Почему у вас дети не пионеры? - сурово глядя из-за толстых стекол
очков, спросила подсудимого известная в городе своей нетерпимостью к
сектантам судья Нинель Андреевна Никифорова.
- Потому что у них есть своя христианская организация, - спокойно
ответил Павел Степанович.
- Ах, вот как! - возмутилась Никифорова. - У всех советских детей -
одна организация, а у ваших, Скворцов, - другая? А вам известно, что в нашей
стране запрещено распространять религиозные взгляды среди учащихся? Кто еще
из известных вам лиц занимается такой незаконной деятельностью?
- Слава Господу, есть еще благочестивые люди...
- Преступники, Скворцов, преступники! Если хотите смягчить свою вину в
глазах суда, назовите их имена, адреса собраний...
- Их знает Бог.
- Но мы тоже хотим их знать!
- Их имена записаны в одной книге...
- Вот как? - оживилась судья. - Продолжайте!
- В книге жизни.
- Что это за книга? - заволновалась Никифорова. - Покажите ее, нам
нужны документы...
- Боюсь, сегодня вы ее не увидите. Книга жизни откроется лишь в тот
день, когда Господь Иисус Христос вновь придет в этот мир и возьмет верующих
в Него на небеса!
- И вы, Скворцов, отправитесь на небеса? - язвительно спросила судья.
- Даст Бог, и меня Господь возьмет к Себе в небесные обители, - со всей
серьезностью ответил Павел Степанович.
- Вы что, сумасшедший? - гневно воскликнула Никифорова, впервые
произнеся это, как оказалось, совсем небезобидное слово.
- "Мы безумны Христа ради", - процитировал слова Писания подсудимый.
- Если будете продолжать уводить суд от существа дела своими
бессмысленными репликами, предупреждаю: мы направим вас на
судебно-психиатрическую экспертизу.
- Спасибо за предупреждение, но без Божьей на то воли вы не сможете мне
сделать ничего...
- А вот увидите, что сможем, Скворцов! У Советской власти силы на всех
хватит, у нас ее, этой силы, побольше, чем у вашего несуществующего Бога!
- "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога"".
- Это вы кого оскорбляете, советского судью оскорбляете? - Никифорова,
вспыхнув, поднялась с места и, срываясь на крик, гневно вопросила. - Вы,
вообще, гражданин СССР?!
- Я, прежде всего, раб Божий...
Так, разъярив судью, Павел Степанович, в конце концов, был направлен на
обещанную ему судебно-психиатрическую экспертизу. Советские врачи-психиатры
сочувственно отнеслись к просьбе советского же суда: "тщательно исследовать
причины очевидных странностей в поведении подсудимого Скворцова и его
мракобесия". Вскоре Павел Степанович, согласно неведомым ему критериям, был
признан невменяемым и отправлен на принудительное длительное лечение.
В психиатрической больнице его поначалу несколько раз пытались
подвергнуть гипнотическому воздействию.
- Смотрите мне прямо в лицо, - внушал ему опытный гипнотизер с лукавыми
черными глазами, - вы слышите только мой голос...
Но Павел Петрович, мысленно молившийся в тот момент, хладнокровно
отвечал:
- Извините, но я всегда слышу голос своего Пастыря Иисуса Христа!
- Ничего, мы вам поможем, мы вас вылечим, - уверенно обещал гипнотизер.
Однако, столкнувшись с твердой верой и реальной силой молитвы, он день
ото дня становился все менее уверенным, и вскоре был вынужден констатировать
"полную невосприимчивость больного Скворцова к психотерапевтическим методам
лечения".
После этого, ссылаясь на какой-то новый прогрессивный опыт, Павла
Степановича несколько раз морили голодом по две недели. Телесно он сильно
ослабевал, к тому же ему регулярно ставили неизвестные уколы, после которых
болела голова, однако вожделенного исцеления все равно не наступало. "А я и
мой дом будем служить Господу", - тихо шептал Скворцов своим истязателям в
белых халатах.
Затем кормить стали регулярно, но перестали выключать по ночам свет,
грубо будили и не давали спать по двое суток. И при этом постоянно вели
беседы, длительные "задушевные" беседы в кабинете главного врача.
- Вы понимаете, что тяжело больны?
- Я совершенно здоров, доктор, и вы это хорошо знаете.
- Почему же тогда вы здесь, в нашей больнице?
- Думаю, что из-за вашего неуемного атеизма.
- Ошибаетесь, Павел Степанович. У нас за веру или неверие никого не
преследуют. Это у них там, на Западе, несправедливое общество. А у нас -
справедливое. Но больные люди должны быть изолированы, чтобы не мешать
здоровым, да и чтобы самим поскорее вылечиться...
- Что же у меня за болезнь такая?
- А вот скажите нам, Павел Степанович, скоро ли "конец света" наступит?
- Скоро, доктор.
- И гореть тогда всем небаптистам в "геенне огненной"?
- Я такого не говорил, я говорил: "неверующим".
- А верующие отправятся на небеса?
- Да, так написано в Библии.
- А как вы, интересно, это себе на практике представляете? Как полетите
туда, если у вас, скажем, нет крыльев?
- Бог все усмотрит. Если будут нужны крылья, Он даст и крылья. Может
быть, духовные. Есть ли что невозможное для Бога?
- Я тут с вами сам сумасшедшим стану! - не выдерживал очередной врач. -
Спрыгните с крыши высотного дома и - разобьетесь, и никакие "духовные"
крылья не помогут! Так или не так?
- Сегодня это так, но когда придет Христос - будет иначе.
- Павел Степанович, сколько у вас классов образования? - утомленно
спрашивал врач.
- Семь.
- Вот посудите сами: у вас - только семь классов, у меня - прибавим
училище и институт. А есть еще в нашей стране доктора наук и академики. И
все они единогласно утверждают: никакого Бога нет. А, значит, и некому будет
спускаться на землю, как вы того ожидаете.
- Слышали мы такое мнение, в одной стране живем... Но вот написано в
Священном Писании: "Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых". Если
вам Христос однажды откроется, вы тогда сами не станете слушать ничего не
смыслящих в духовных вопросах академиков!
- Павел Степанович, но ведь это самообман! Вы совсем некстати внушили
себе подобные мысли: социализм в нашей стране победил. Может быть, вам
трудно признать, но признать это необходимо... В светлом будущем для религии
места нет. Старикам у нас не запрещается верить, это их дело, но молодежь,
детей - не троньте! И вообще вне церкви никому не проповедуйте. Если вы с
нами не согласитесь, то никогда не выйдете из этой больницы. Понятно вам -
никогда! Смиритесь с поражением. Не этому ли учит и ваша Библия?
Однако Павел Степанович христианское смирение понимал иначе и при любой
возможности продолжал говорить о Боге. Однажды он даже затронул религиозную
тему на бутафорском "совете больных", собранном в честь приезда какого-то
начальства. Ночью проповедника избили санитары. Затем в течение месяца его
переводили из палаты в палату и, наконец, заточили в "камеру для
неблагополучных". Находившиеся там больные были не столько буйными, сколько
- наименее поддающимися известным науке методам лечения. Таковых в больнице,
вместе со Скворцовым, набралось восемь человек.
Поначалу, войдя в их палату, запираемую, по сути, тюремной дверью,
Павел Степанович оробел. Его искушала тревожная мысль, что эти больные люди,
тотчас повернувшие к нему свои головы, в любой момент могут наброситься,
убить, растерзать... Но затем, мысленно помолившись о каждом из обитателей
палаты, он решил всегда разговаривать с ними, как со здоровыми. Ведь
зачем-то он здесь оказался? Стало быть, такова непреложная воля Божия.
Семь пар глаз продолжали рассматривать новичка.
- Меня зовут Павел. Я здесь потому, что верю в Бога, Иисуса Христа.
Буду рад, если мы с вами подружимся! - собравшись с духом, громко сказал
Скворцов.
У шестерых из этих людей вид был, несомненно, болезненный и глаза -
неосмысленные, такие, от взгляда которых становилось больно. Но один молодой
человек в палате выглядел совершенно иначе. Его бледное юное лицо было
одухотворено непобежденным разумом. Павел Степанович тут же протянул ему
руку, и они познакомились.
Олегу было двадцать лет. Он отказался служить в армии из-за своих
политических убеждений. Его тоже судили. На процессе он заявил, что
коммунизм - жестокое несправедливое общество, и что он не желает ни
участвовать в его строительстве, ни защищать с оружием в руках еще
недостроенное... Неудивительно, что он вскоре оказался в этой больнице.
Много ночей подряд Павел Степанович и Олег провели в оживленных
духовных беседах. Крайний антикоммунизм и ненависть к окружающей
несправедливости, длительное время ожесточавшие сердце Олега, постепенно
стали ослабевать, уступая место нежному ростку христианской веры. Заметив
что-то неладное, врачи внезапно перевели Олега в другую палату, лишив друзей
возможности общаться. Но главное - чудо духовного рождения - уже
совершилось. Олег напоследок крепко обнял Павла Степановича и, улыбаясь,
шепнул ему на ухо заветные слова: "Господь - Пастырь мой!" - и ушел из
палаты "неблагополучных" совершенно новым человеком.
Оставшись наедине с тяжелобольными людьми, часто что-то мычавшими и
тревожно метавшимися между кроватями, Скворцов грустил об Олеге, которого
успел полюбить, как сына. Но Господь готовил для него в той же палате еще
одну удивительную встречу: Павел Степанович неожиданно почувствовал на себе
горящий взор дурачка Колюни (так этого больного называли все врачи и
санитары). Какая-то из ночных бесед с Олегом - не всегда тихих! -
несомненно, коснулась убогого сердца и этого человека.
- Дяденька, а ведь я верю в Бога! - в старой затертой больничной
пижаме, с всклокоченными волосами, босиком подбежал к нему возбужденный
Колюня, чей возраст можно было определить одновременно и в тридцать, и в
сорок лет. - Ты не думай, что я совсем больной, я...я...чувствую Бога!
- Я очень рад, Коля, это слышать. Не только мы с тобой, но - весь мир
болен неизлечимо. Ты думаешь, наши врачи здоровы? Духовно они очень и очень
больны...
Колюня залился тихим счастливым смехом, и тогда ослепительные искры
рассудка освещали его блаженное лицо.
- Ты, дяденька, скоро выйдешь на волю! Ты рад, скажи, рад?
- Откуда ты это знаешь, Коля?
- Ангелы вступились за тебя, много ангелов... И свет яркий был, а река
- бежит, разливается... Широко-широко! Веришь ли?
- Спасибо, Коленька, я верую в Бога и воинство небесное, в ангелов Его.
Никто не сможет им противостоять... Давай помолимся и о тебе, и обо мне!
Они взялись за руки и стоя молились, стараясь не привлекать к себе
лишнего внимания. В те минуты Колюня был тих и кроток, лишь не умел закрыть
сияющих глаз, и сердце его торжественно билось, вторя словам негромко
звучавшей молитвы.
Все эти воспоминания разом нахлынули на Павла Степановича, пока он
стоял на коленях в ночной тиши. Лунный свет, по-прежнему, мягко наполнял
спящую палату. Скворцов еще раз помолился за всех врачей и больных, с
которыми хоть однажды обмолвился словом в этой ужасной больнице, затем со
светлым чувством поднялся с колен и лег на кровать. Через минуту этот Божий
человек умиротворенно спал. Он не знал, что документы на его выписку уже
готовы. Врачи проявляли недовольство, недоуменно говорили друг другу, что
еще не долечили больного, но приказ пришел сверху, причем, с такого верху, с
которым немыслимо было и спорить. Множество братьев и сестер по вере
непрестанно ходатайствовали за Павла Степановича в различных инстанциях.
На улице стояла теплая весенняя ночь. Завтра Скворцов, радостно славя
Бога, будет ехать по залитой солнечным светом асфальтированной дороге вдоль
широко разлившейся в половодье великой русской реки...
2003 г.
Однажды, во времена достопамятной гласности и перестройки, теплым
летним вечером в южном городке N-ске прошел рядовой молодежный вечер,
посвященный теме христианского ненасилия. Присутствовало - как обычно в этой
евангельской церкви - человек двадцать. Во время дискуссии мнения
разделились. Одни юноши и девушки, как водится, цитировали слова Христа из
Нагорной проповеди и приходили к благочестивой мысли, что брать в руки
оружие или применять силу не следует ни при каких условиях, поскольку Сам
Господь защитит и поможет избранным Своим, если будет на то Его воля. Другие
молодые люди ссылались на разговор Иоанна Крестителя с пришедшими к нему
воинами и на христианскую историю в целом и приходили к трудному заключению,
что иногда силу ("святой кулак") необходимо применять, если Господь
допускает крайние обстоятельства. При обсуждении с обеих сторон выделились
свои лидеры: мнение готовых пострадать, но подставить обе щеки обидчику, в
основном выражал известный кротостью семнадцатилетний Саша Шишкин, который
был верующим уже в третьем поколении; "воинственную" партию представлял
несколько самоуверенный восемнадцатилетний Кирилл Шаховской, недавно
принявший крещение и тоже имевший верующих родителей. Оба молодых брата были
красноречивы и по-своему интересны, их рассуждения и заняли основную часть
вечера. Сестры в восхищении взирали на обоих.
В заключение встречи почему-то решили спеть не молодежный и в общем-то
редко вспоминаемый в церкви гимн:
Луч последний за горами
Вспыхнул и погас.
О Господь, останься с нами
В этот поздний час.
Под покровом ночи темной
Зло и грех творят,
Лишь у ног Твоих спокойно
Души верных спят...
Затем, помолившись, стали расходиться. Начинало темнеть, автобусы уже
не ходили, и Кирилл с Сашей вызвались проводить сестер, которые жили в
наиболее отдаленной части города. Девушки инстинктивно потянулись к Кириллу,
болезненно для Саши пошутив, что он "сам нуждается в защите".
Шишкин хотел уже пойти домой один, но тут Руфь, первая красавица среди
сестер, потянула его за руку и очень просила идти вместе с ними. Так они и
пошли: Кирилл - впереди, в окружении четырех сестер, а Руфь с Сашей -
немного отстав от них.
По дороге Кирилл развлекал своих спутниц, они много смеялись и пели. А
Саша и Руфь негромко беседовали. Их взгляды на жизнь и Священное Писание
оказались очень близки: нужно как можно больше доверять Господу и Его слову,
случайно не может и волос упасть с головы человека...
Путь молодежи проходил по старому шоссе. Машин на нем не было, и потому
все спокойно шли по середине дороги. Но вот вдалеке показались огни
автомобиля. Вся компания отбежала на обочину. Огни приближались, и вскоре
стал различим старенький заводской автобус, который, поравнявшись с юношами
и девушками, притормозил, водитель - кучерявый парень - высунулся в окно и с
улыбкой объявил, что может подвезти желающих за умеренную плату. Все весело
забрались в пустой салон. "Обратите внимание, как чудесно нам был послан
этот блуждающий в ночи музей на колесах, современник побед над несчастным
бароном Врангелем!" - продолжал смешить сестер Кирилл.
Автобус тронулся, но не проехали и ста метров, как неожиданно свет фар
высветил на обочине шоссе машущего рукой человека. Водитель вновь
остановился и открыл переднюю дверь. В салон запрыгнул довольно мрачного
вида тип лет сорока в черной кожаной куртке. "И не жарко же ему!" - шепотом
обсудили внешний вид незнакомца сестры. Попутчик же бегло посмотрел по
сторонам и, хотя было много свободных мест, молча простоял несколько минут,
напряженно вглядываясь через стекло в окружающую местность. Когда автобус
доехал до пустынного железнодорожного переезда, незнакомец вдруг достал из
куртки пистолет, направил его на водителя автобуса и угрожающе выкрикнул:
- Стоп, машина!
Шофер, увидев обращенное к нему дуло, испуганно остановился. Молодежь,
которая в этот момент оживленно обсуждала планы на завтрашний день, тут же
умолкла.
- Деньги, быстро! - рявкнул грабитель, проводя оружием по салону и
давая понять, что его требование распространяется на всех.
Водитель трясущейся рукой дал несколько мелких купюр и извиняющимся
голосом пролепетал:
- Больше ничего нет, они еще не заплатили...
- Сейчас заплатят! - ухмыльнулся преступник, блеснув золотой "фиксой",
и вновь направил пистолет на молодежную компанию. - Ну?!
Все лихорадочно принялись доставать мелочь. Грабитель обшарил карманы
брюк Саши и Кирилла и забрал у них бумажники.
- Где серьги, кольца? - рассматривая сестер, злобно закричал он. - Уже
спрятали? Сейчас будете раздеваться!
- Они не носят украшений, потому что христианки, - попытался вступиться
за сестер Саша, но тут же получил рукояткой пистолета по лицу.
У него из носа и из разбитой губы сильно пошла кровь, которую он стал
вытирать рукавом рубашки. Руфь, сидевшая вместе с другими сестрами,
бросилась на помощь Саше.
- Стоять! - заорал преступник и, видя, что больше с пассажиров взять
нечего, схватил Руфь за руку и грубо привлек к себе. - А ты пойдешь со мной!
- Никуда я не пойду! - вскрикнула в испуге Руфь. - Кирилл, сестры,
помогите!
Уголовник стоял в проходе автобуса, как раз между сидящими Кириллом и
Сашей. В правой руке он по-прежнему держал пистолет, а левой, испещренной
наколками, тянул за собой отчаянно сопротивлявшуюся девушку. Вскоре
преступник, однако, почувствовал, что одной рукой ему со своей жертвой не
совладать, и тогда он, еще раз злобно обведя всех дулом пистолета, небрежно
сунул оружие в боковой карман куртки и уже обеими руками подхватил Руфь,
намереваясь вынести ее из автобуса. Испуганный водитель предусмотрительно
открыл переднюю дверь. Все сестры в один голос закричали.
В этот момент блестящая рукоять пистолета, торчавшая из кармана
уголовника, оказалась прямо перед носом Кирилла. Он ее отчетливо видел, но в
страхе отвернулся. Тогда неожиданно для всех Саша, хотя с его места это было
намного неудобнее сделать, вытянул руку в сторону, полуобняв бандита, и
мгновенно выхватил пистолет из его куртки.
- А ну, отпусти ее! - поднимаясь на ноги, проговорил Шишкин таким
грозным голосом, что всем в салоне автобуса стало еще страшнее. - Стреляю
без предупреждения!
Кровь по-прежнему текла из носа Саши, но от этого он выглядел только
еще более воинственно. Преступник неохотно ослабил хватку, и Руфь тут же
вырвалась из его рук и забежала за спину юноши.
- Прыгай из автобуса или стреляю! - твердо сказал Шишкин, направив дуло
в лоб бандита.
Пистолет был, несомненно, заряжен, потому что уголовник тут же
выпрыгнул из салона и, отвратительно сквернословя, скрылся в ночной тьме.
- Гони! - велел тогда Саша водителю, опуская оружие.
Молодой шофер тут же закрыл дверь, и автобус тронулся.
- Бумажники, деньги надо было у него забрать! - возбужденно стал
выговаривать Саше Кирилл, когда автобус немного отъехал от места
происшествия.
Однако идею Шаховского никто не поддержал. Сестры обступили Сашу,
вытирали ему кровь платочками, радостно щебетали и благодарили за
избавление. Руфь сидела рядом с брошенным на сидение пистолетом и, закрыв
лицо руками, плакала.
- Молодец, парень! - радостно выкрикнул водитель, заглядывая в салон. -
Куда теперь ехать, в милицию?
Все посмотрели на Сашу. Он же, хотя и был в возбужденном состоянии,
рассудительно ответил:
- Не нужна нам милиция... Никто из нас, слава Богу, всерьез не
пострадал, так что и с властями лучше лишний раз не встречаться. А пистолет
выбросим в реку, когда будем проезжать ее...
- Хорошо, как скажешь, - согласился водитель. - Только ночью я больше
не подвожу, здоровее буду!
Через несколько минут подъехали к реке, где с облегчением и бросили
пистолет с моста в воду, договорившись оставить это неприятное происшествие
в тайне. Конечно, в церкви вскоре все равно стало известно о мужественном
поступке Саши (ведь сразу несколько сестер были его свидетельницами), однако
до милиции дело все же не дошло.
Вот такой у братьев и сестер вечер о ненасилии однажды вышел. Так уж их
Господь рассудил. Чудны дела Его и пути - непостижимы!
2002 г.
Вечернее богослужение подходило к концу. Члены общины восхищенно
вслушивались в слова заключительного гимна, исполняемого приезжим хором, но
поверхности льдинки, и делал это до тех пор, пока в черной воде ясно не
отразились далекие мерцающие звезды. Однажды, давным-давно восточные волхвы
в такой же канун Рождества, как сегодня, увидели на небе одну таинственную
звезду... "Господи! - положив руку на сеть, страстно воскликнул Захар. - Как
Ты не допустил смерти Младенца Иисуса от кровавых рук Ирода, не допусти же и
смерти моих детей! - он еще немного помедлил и, набравшись мужества, добавил
почти беззвучно. - Но да будет воля Твоя, верую..."
С этими словами Семерюк легонько потянул сеть и сразу же ощутил, как
она тяжела. "Неужели примерзла где-то еще подо льдом?" - первое, что пришло
ему в голову. Однако сеть понемногу начала поддаваться, и рыбак вскоре
ощутил в ней бурное шевеление. "Благодарю Тебя, Отче!" - беспрерывно
скороговоркой повторял Захар, лихорадочно подтягивая сеть с неизвестно
откуда взявшейся силой. Первая рыба грузно посыпалась на лед. "Господи, ведь
это налимы!" - безошибочно определил он самый ценный сорт рыбы, который
когда-либо только ловился на его памяти в этой старице. А сеть, между тем, с
трудом проходила в неширокую полынью, рыбак только и успевал откидывать
крупных налимов в сторону...
После непродолжительной борьбы восемьдесят семь больших и средних рыбин
замерли на снегу у ног отца семейства Семерюков. Несмотря на мороз, Захар
снял шапку, стал на колени на льду и, простирая руки к небесам, от всего
сердца прославил Вседержителя: "Жив Господь Бог! И весь мир по-прежнему
подчиняется Тебе! Ликует дух, ибо ныне укрепилась вера моя, как никогда в
жизни, слава Тебе, аллилуйя!" Ему было уютно и радостно в эти минуты, как
ребенку на коленях у отца. А из разверстого сверкающего ночного неба,
казалось, лились умилительные рождественские хоралы.
Затем, вновь сложив рыбу в сеть, Захар натужно потянул ее по снегу
домой. Это был последний труд его жизни. Тяжесть груза показалась бы
значительной и здоровому сильному мужчине. Семерюк же чувствовал, что он уже
больше не сможет вернуться на старицу, и потому не стал делить улов на
части. Путь домой продолжался несколько часов. Когда уже под утро,
обессиленный, Захар дополз до своих ворот и едва слышно постучал, Мария
вскрикнула от радости, увидев мужа живым со столь щедрым рождественским
Божьим подарком. Дети еще спали, и было достаточно времени поухаживать за
супругом и приготовить для всей семьи вкусный праздничный завтрак. Рождество
прошло весело. Дети были счастливы, что Бог ответил на их слезные молитвы.
Лишь отец пролежал весь день, не вставая. Его организм, настроившийся на
отшествие к Господу и растративший всю энергию без остатка, уже почти не
принимал пищу. Захар тихим голосом распорядился хранить рыбу замороженной во
льду в укромном углу двора, лишь понемногу добавляя ее в ежедневную пищу. Он
повелел также отдать несколько крупных рыбин наиболее бедствующим братьям и
сестрам из общины. Через три дня, непрестанно беззвучно молясь, он с
благодарной улыбкой перешел в небесные обители.
Чудесный улов спас от голодной смерти семью, даже сильно ослабевшие
дети скоро поправились. Так Семерюки, оставшиеся без отца, но хранимые
Господом, прожили до весны, когда небесный Отец послал им другую пищу. А вот
еще наловить рыбы в этой загадочной старице больше уже никому не удавалось.
2003 г.
Вот и стихли последние звуки в угрюмом длинном коридоре, небрежно
выкрашенном зеленой краской. Погас тусклый дрожащий свет, пробивавшийся
через щели массивной двери. Не слышно стало раздражающего позвякивания
связки ключей в руках дежурного санитара. Перестали ворочаться и забылись в
тревожном сне соседи по палате. Наступила глубокая ночь.
О, каким наслаждением для измученной за бесконечно долгий день души
было дождаться этих счастливых минут! Теперь можно вновь беспрепятственно
помолиться и обрести столь необходимое утешение. Павел Степанович - быстро
постаревший и поседевший человек, хотя ему не было еще и сорока пяти лет -
бесшумно откинул одеяло и опустился на колени возле своей привинченной к
полу железной кровати. Повернувшись лицом к окну, в которое через частую
решетку пробивался лунный свет, он с жаром принялся молиться.
Вот уже второй год баптист Павел Степанович Скворцов находился в
специализированной психиатрической лечебнице в крупном областном центре.
Последняя запись о нем в книге лечащего врача гласила: "Улучшения состояния
не наблюдается, религиозных фантазий о "близящемся пришествии Христа" не
оставил. Своими беседами дурно влияет на других больных, а также на
некоторых медицинских работников". Поэтому беспокойному пациенту приходилось
часто назначать уколы сульфозина, хотя и болезненные (температура тела
повышалась до сорока градусов, а мышцы ломило), и не поощряемые официальной
отечественной психиатрией, но зато эффективно действующие и быстро смиряющие
даже самых злостных нарушителей больничного режима.
Судили Павла Степановича в 1972 году за нарушение советского
законодательства о религиозных культах. И получил бы он свои положенные три
года лагерей, если бы не коснулся неосторожно на суде темы библейских
пророчеств о "последнем времени". Произошло это следующим образом.
- Почему у вас дети не пионеры? - сурово глядя из-за толстых стекол
очков, спросила подсудимого известная в городе своей нетерпимостью к
сектантам судья Нинель Андреевна Никифорова.
- Потому что у них есть своя христианская организация, - спокойно
ответил Павел Степанович.
- Ах, вот как! - возмутилась Никифорова. - У всех советских детей -
одна организация, а у ваших, Скворцов, - другая? А вам известно, что в нашей
стране запрещено распространять религиозные взгляды среди учащихся? Кто еще
из известных вам лиц занимается такой незаконной деятельностью?
- Слава Господу, есть еще благочестивые люди...
- Преступники, Скворцов, преступники! Если хотите смягчить свою вину в
глазах суда, назовите их имена, адреса собраний...
- Их знает Бог.
- Но мы тоже хотим их знать!
- Их имена записаны в одной книге...
- Вот как? - оживилась судья. - Продолжайте!
- В книге жизни.
- Что это за книга? - заволновалась Никифорова. - Покажите ее, нам
нужны документы...
- Боюсь, сегодня вы ее не увидите. Книга жизни откроется лишь в тот
день, когда Господь Иисус Христос вновь придет в этот мир и возьмет верующих
в Него на небеса!
- И вы, Скворцов, отправитесь на небеса? - язвительно спросила судья.
- Даст Бог, и меня Господь возьмет к Себе в небесные обители, - со всей
серьезностью ответил Павел Степанович.
- Вы что, сумасшедший? - гневно воскликнула Никифорова, впервые
произнеся это, как оказалось, совсем небезобидное слово.
- "Мы безумны Христа ради", - процитировал слова Писания подсудимый.
- Если будете продолжать уводить суд от существа дела своими
бессмысленными репликами, предупреждаю: мы направим вас на
судебно-психиатрическую экспертизу.
- Спасибо за предупреждение, но без Божьей на то воли вы не сможете мне
сделать ничего...
- А вот увидите, что сможем, Скворцов! У Советской власти силы на всех
хватит, у нас ее, этой силы, побольше, чем у вашего несуществующего Бога!
- "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога"".
- Это вы кого оскорбляете, советского судью оскорбляете? - Никифорова,
вспыхнув, поднялась с места и, срываясь на крик, гневно вопросила. - Вы,
вообще, гражданин СССР?!
- Я, прежде всего, раб Божий...
Так, разъярив судью, Павел Степанович, в конце концов, был направлен на
обещанную ему судебно-психиатрическую экспертизу. Советские врачи-психиатры
сочувственно отнеслись к просьбе советского же суда: "тщательно исследовать
причины очевидных странностей в поведении подсудимого Скворцова и его
мракобесия". Вскоре Павел Степанович, согласно неведомым ему критериям, был
признан невменяемым и отправлен на принудительное длительное лечение.
В психиатрической больнице его поначалу несколько раз пытались
подвергнуть гипнотическому воздействию.
- Смотрите мне прямо в лицо, - внушал ему опытный гипнотизер с лукавыми
черными глазами, - вы слышите только мой голос...
Но Павел Петрович, мысленно молившийся в тот момент, хладнокровно
отвечал:
- Извините, но я всегда слышу голос своего Пастыря Иисуса Христа!
- Ничего, мы вам поможем, мы вас вылечим, - уверенно обещал гипнотизер.
Однако, столкнувшись с твердой верой и реальной силой молитвы, он день
ото дня становился все менее уверенным, и вскоре был вынужден констатировать
"полную невосприимчивость больного Скворцова к психотерапевтическим методам
лечения".
После этого, ссылаясь на какой-то новый прогрессивный опыт, Павла
Степановича несколько раз морили голодом по две недели. Телесно он сильно
ослабевал, к тому же ему регулярно ставили неизвестные уколы, после которых
болела голова, однако вожделенного исцеления все равно не наступало. "А я и
мой дом будем служить Господу", - тихо шептал Скворцов своим истязателям в
белых халатах.
Затем кормить стали регулярно, но перестали выключать по ночам свет,
грубо будили и не давали спать по двое суток. И при этом постоянно вели
беседы, длительные "задушевные" беседы в кабинете главного врача.
- Вы понимаете, что тяжело больны?
- Я совершенно здоров, доктор, и вы это хорошо знаете.
- Почему же тогда вы здесь, в нашей больнице?
- Думаю, что из-за вашего неуемного атеизма.
- Ошибаетесь, Павел Степанович. У нас за веру или неверие никого не
преследуют. Это у них там, на Западе, несправедливое общество. А у нас -
справедливое. Но больные люди должны быть изолированы, чтобы не мешать
здоровым, да и чтобы самим поскорее вылечиться...
- Что же у меня за болезнь такая?
- А вот скажите нам, Павел Степанович, скоро ли "конец света" наступит?
- Скоро, доктор.
- И гореть тогда всем небаптистам в "геенне огненной"?
- Я такого не говорил, я говорил: "неверующим".
- А верующие отправятся на небеса?
- Да, так написано в Библии.
- А как вы, интересно, это себе на практике представляете? Как полетите
туда, если у вас, скажем, нет крыльев?
- Бог все усмотрит. Если будут нужны крылья, Он даст и крылья. Может
быть, духовные. Есть ли что невозможное для Бога?
- Я тут с вами сам сумасшедшим стану! - не выдерживал очередной врач. -
Спрыгните с крыши высотного дома и - разобьетесь, и никакие "духовные"
крылья не помогут! Так или не так?
- Сегодня это так, но когда придет Христос - будет иначе.
- Павел Степанович, сколько у вас классов образования? - утомленно
спрашивал врач.
- Семь.
- Вот посудите сами: у вас - только семь классов, у меня - прибавим
училище и институт. А есть еще в нашей стране доктора наук и академики. И
все они единогласно утверждают: никакого Бога нет. А, значит, и некому будет
спускаться на землю, как вы того ожидаете.
- Слышали мы такое мнение, в одной стране живем... Но вот написано в
Священном Писании: "Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых". Если
вам Христос однажды откроется, вы тогда сами не станете слушать ничего не
смыслящих в духовных вопросах академиков!
- Павел Степанович, но ведь это самообман! Вы совсем некстати внушили
себе подобные мысли: социализм в нашей стране победил. Может быть, вам
трудно признать, но признать это необходимо... В светлом будущем для религии
места нет. Старикам у нас не запрещается верить, это их дело, но молодежь,
детей - не троньте! И вообще вне церкви никому не проповедуйте. Если вы с
нами не согласитесь, то никогда не выйдете из этой больницы. Понятно вам -
никогда! Смиритесь с поражением. Не этому ли учит и ваша Библия?
Однако Павел Степанович христианское смирение понимал иначе и при любой
возможности продолжал говорить о Боге. Однажды он даже затронул религиозную
тему на бутафорском "совете больных", собранном в честь приезда какого-то
начальства. Ночью проповедника избили санитары. Затем в течение месяца его
переводили из палаты в палату и, наконец, заточили в "камеру для
неблагополучных". Находившиеся там больные были не столько буйными, сколько
- наименее поддающимися известным науке методам лечения. Таковых в больнице,
вместе со Скворцовым, набралось восемь человек.
Поначалу, войдя в их палату, запираемую, по сути, тюремной дверью,
Павел Степанович оробел. Его искушала тревожная мысль, что эти больные люди,
тотчас повернувшие к нему свои головы, в любой момент могут наброситься,
убить, растерзать... Но затем, мысленно помолившись о каждом из обитателей
палаты, он решил всегда разговаривать с ними, как со здоровыми. Ведь
зачем-то он здесь оказался? Стало быть, такова непреложная воля Божия.
Семь пар глаз продолжали рассматривать новичка.
- Меня зовут Павел. Я здесь потому, что верю в Бога, Иисуса Христа.
Буду рад, если мы с вами подружимся! - собравшись с духом, громко сказал
Скворцов.
У шестерых из этих людей вид был, несомненно, болезненный и глаза -
неосмысленные, такие, от взгляда которых становилось больно. Но один молодой
человек в палате выглядел совершенно иначе. Его бледное юное лицо было
одухотворено непобежденным разумом. Павел Степанович тут же протянул ему
руку, и они познакомились.
Олегу было двадцать лет. Он отказался служить в армии из-за своих
политических убеждений. Его тоже судили. На процессе он заявил, что
коммунизм - жестокое несправедливое общество, и что он не желает ни
участвовать в его строительстве, ни защищать с оружием в руках еще
недостроенное... Неудивительно, что он вскоре оказался в этой больнице.
Много ночей подряд Павел Степанович и Олег провели в оживленных
духовных беседах. Крайний антикоммунизм и ненависть к окружающей
несправедливости, длительное время ожесточавшие сердце Олега, постепенно
стали ослабевать, уступая место нежному ростку христианской веры. Заметив
что-то неладное, врачи внезапно перевели Олега в другую палату, лишив друзей
возможности общаться. Но главное - чудо духовного рождения - уже
совершилось. Олег напоследок крепко обнял Павла Степановича и, улыбаясь,
шепнул ему на ухо заветные слова: "Господь - Пастырь мой!" - и ушел из
палаты "неблагополучных" совершенно новым человеком.
Оставшись наедине с тяжелобольными людьми, часто что-то мычавшими и
тревожно метавшимися между кроватями, Скворцов грустил об Олеге, которого
успел полюбить, как сына. Но Господь готовил для него в той же палате еще
одну удивительную встречу: Павел Степанович неожиданно почувствовал на себе
горящий взор дурачка Колюни (так этого больного называли все врачи и
санитары). Какая-то из ночных бесед с Олегом - не всегда тихих! -
несомненно, коснулась убогого сердца и этого человека.
- Дяденька, а ведь я верю в Бога! - в старой затертой больничной
пижаме, с всклокоченными волосами, босиком подбежал к нему возбужденный
Колюня, чей возраст можно было определить одновременно и в тридцать, и в
сорок лет. - Ты не думай, что я совсем больной, я...я...чувствую Бога!
- Я очень рад, Коля, это слышать. Не только мы с тобой, но - весь мир
болен неизлечимо. Ты думаешь, наши врачи здоровы? Духовно они очень и очень
больны...
Колюня залился тихим счастливым смехом, и тогда ослепительные искры
рассудка освещали его блаженное лицо.
- Ты, дяденька, скоро выйдешь на волю! Ты рад, скажи, рад?
- Откуда ты это знаешь, Коля?
- Ангелы вступились за тебя, много ангелов... И свет яркий был, а река
- бежит, разливается... Широко-широко! Веришь ли?
- Спасибо, Коленька, я верую в Бога и воинство небесное, в ангелов Его.
Никто не сможет им противостоять... Давай помолимся и о тебе, и обо мне!
Они взялись за руки и стоя молились, стараясь не привлекать к себе
лишнего внимания. В те минуты Колюня был тих и кроток, лишь не умел закрыть
сияющих глаз, и сердце его торжественно билось, вторя словам негромко
звучавшей молитвы.
Все эти воспоминания разом нахлынули на Павла Степановича, пока он
стоял на коленях в ночной тиши. Лунный свет, по-прежнему, мягко наполнял
спящую палату. Скворцов еще раз помолился за всех врачей и больных, с
которыми хоть однажды обмолвился словом в этой ужасной больнице, затем со
светлым чувством поднялся с колен и лег на кровать. Через минуту этот Божий
человек умиротворенно спал. Он не знал, что документы на его выписку уже
готовы. Врачи проявляли недовольство, недоуменно говорили друг другу, что
еще не долечили больного, но приказ пришел сверху, причем, с такого верху, с
которым немыслимо было и спорить. Множество братьев и сестер по вере
непрестанно ходатайствовали за Павла Степановича в различных инстанциях.
На улице стояла теплая весенняя ночь. Завтра Скворцов, радостно славя
Бога, будет ехать по залитой солнечным светом асфальтированной дороге вдоль
широко разлившейся в половодье великой русской реки...
2003 г.
Однажды, во времена достопамятной гласности и перестройки, теплым
летним вечером в южном городке N-ске прошел рядовой молодежный вечер,
посвященный теме христианского ненасилия. Присутствовало - как обычно в этой
евангельской церкви - человек двадцать. Во время дискуссии мнения
разделились. Одни юноши и девушки, как водится, цитировали слова Христа из
Нагорной проповеди и приходили к благочестивой мысли, что брать в руки
оружие или применять силу не следует ни при каких условиях, поскольку Сам
Господь защитит и поможет избранным Своим, если будет на то Его воля. Другие
молодые люди ссылались на разговор Иоанна Крестителя с пришедшими к нему
воинами и на христианскую историю в целом и приходили к трудному заключению,
что иногда силу ("святой кулак") необходимо применять, если Господь
допускает крайние обстоятельства. При обсуждении с обеих сторон выделились
свои лидеры: мнение готовых пострадать, но подставить обе щеки обидчику, в
основном выражал известный кротостью семнадцатилетний Саша Шишкин, который
был верующим уже в третьем поколении; "воинственную" партию представлял
несколько самоуверенный восемнадцатилетний Кирилл Шаховской, недавно
принявший крещение и тоже имевший верующих родителей. Оба молодых брата были
красноречивы и по-своему интересны, их рассуждения и заняли основную часть
вечера. Сестры в восхищении взирали на обоих.
В заключение встречи почему-то решили спеть не молодежный и в общем-то
редко вспоминаемый в церкви гимн:
Луч последний за горами
Вспыхнул и погас.
О Господь, останься с нами
В этот поздний час.
Под покровом ночи темной
Зло и грех творят,
Лишь у ног Твоих спокойно
Души верных спят...
Затем, помолившись, стали расходиться. Начинало темнеть, автобусы уже
не ходили, и Кирилл с Сашей вызвались проводить сестер, которые жили в
наиболее отдаленной части города. Девушки инстинктивно потянулись к Кириллу,
болезненно для Саши пошутив, что он "сам нуждается в защите".
Шишкин хотел уже пойти домой один, но тут Руфь, первая красавица среди
сестер, потянула его за руку и очень просила идти вместе с ними. Так они и
пошли: Кирилл - впереди, в окружении четырех сестер, а Руфь с Сашей -
немного отстав от них.
По дороге Кирилл развлекал своих спутниц, они много смеялись и пели. А
Саша и Руфь негромко беседовали. Их взгляды на жизнь и Священное Писание
оказались очень близки: нужно как можно больше доверять Господу и Его слову,
случайно не может и волос упасть с головы человека...
Путь молодежи проходил по старому шоссе. Машин на нем не было, и потому
все спокойно шли по середине дороги. Но вот вдалеке показались огни
автомобиля. Вся компания отбежала на обочину. Огни приближались, и вскоре
стал различим старенький заводской автобус, который, поравнявшись с юношами
и девушками, притормозил, водитель - кучерявый парень - высунулся в окно и с
улыбкой объявил, что может подвезти желающих за умеренную плату. Все весело
забрались в пустой салон. "Обратите внимание, как чудесно нам был послан
этот блуждающий в ночи музей на колесах, современник побед над несчастным
бароном Врангелем!" - продолжал смешить сестер Кирилл.
Автобус тронулся, но не проехали и ста метров, как неожиданно свет фар
высветил на обочине шоссе машущего рукой человека. Водитель вновь
остановился и открыл переднюю дверь. В салон запрыгнул довольно мрачного
вида тип лет сорока в черной кожаной куртке. "И не жарко же ему!" - шепотом
обсудили внешний вид незнакомца сестры. Попутчик же бегло посмотрел по
сторонам и, хотя было много свободных мест, молча простоял несколько минут,
напряженно вглядываясь через стекло в окружающую местность. Когда автобус
доехал до пустынного железнодорожного переезда, незнакомец вдруг достал из
куртки пистолет, направил его на водителя автобуса и угрожающе выкрикнул:
- Стоп, машина!
Шофер, увидев обращенное к нему дуло, испуганно остановился. Молодежь,
которая в этот момент оживленно обсуждала планы на завтрашний день, тут же
умолкла.
- Деньги, быстро! - рявкнул грабитель, проводя оружием по салону и
давая понять, что его требование распространяется на всех.
Водитель трясущейся рукой дал несколько мелких купюр и извиняющимся
голосом пролепетал:
- Больше ничего нет, они еще не заплатили...
- Сейчас заплатят! - ухмыльнулся преступник, блеснув золотой "фиксой",
и вновь направил пистолет на молодежную компанию. - Ну?!
Все лихорадочно принялись доставать мелочь. Грабитель обшарил карманы
брюк Саши и Кирилла и забрал у них бумажники.
- Где серьги, кольца? - рассматривая сестер, злобно закричал он. - Уже
спрятали? Сейчас будете раздеваться!
- Они не носят украшений, потому что христианки, - попытался вступиться
за сестер Саша, но тут же получил рукояткой пистолета по лицу.
У него из носа и из разбитой губы сильно пошла кровь, которую он стал
вытирать рукавом рубашки. Руфь, сидевшая вместе с другими сестрами,
бросилась на помощь Саше.
- Стоять! - заорал преступник и, видя, что больше с пассажиров взять
нечего, схватил Руфь за руку и грубо привлек к себе. - А ты пойдешь со мной!
- Никуда я не пойду! - вскрикнула в испуге Руфь. - Кирилл, сестры,
помогите!
Уголовник стоял в проходе автобуса, как раз между сидящими Кириллом и
Сашей. В правой руке он по-прежнему держал пистолет, а левой, испещренной
наколками, тянул за собой отчаянно сопротивлявшуюся девушку. Вскоре
преступник, однако, почувствовал, что одной рукой ему со своей жертвой не
совладать, и тогда он, еще раз злобно обведя всех дулом пистолета, небрежно
сунул оружие в боковой карман куртки и уже обеими руками подхватил Руфь,
намереваясь вынести ее из автобуса. Испуганный водитель предусмотрительно
открыл переднюю дверь. Все сестры в один голос закричали.
В этот момент блестящая рукоять пистолета, торчавшая из кармана
уголовника, оказалась прямо перед носом Кирилла. Он ее отчетливо видел, но в
страхе отвернулся. Тогда неожиданно для всех Саша, хотя с его места это было
намного неудобнее сделать, вытянул руку в сторону, полуобняв бандита, и
мгновенно выхватил пистолет из его куртки.
- А ну, отпусти ее! - поднимаясь на ноги, проговорил Шишкин таким
грозным голосом, что всем в салоне автобуса стало еще страшнее. - Стреляю
без предупреждения!
Кровь по-прежнему текла из носа Саши, но от этого он выглядел только
еще более воинственно. Преступник неохотно ослабил хватку, и Руфь тут же
вырвалась из его рук и забежала за спину юноши.
- Прыгай из автобуса или стреляю! - твердо сказал Шишкин, направив дуло
в лоб бандита.
Пистолет был, несомненно, заряжен, потому что уголовник тут же
выпрыгнул из салона и, отвратительно сквернословя, скрылся в ночной тьме.
- Гони! - велел тогда Саша водителю, опуская оружие.
Молодой шофер тут же закрыл дверь, и автобус тронулся.
- Бумажники, деньги надо было у него забрать! - возбужденно стал
выговаривать Саше Кирилл, когда автобус немного отъехал от места
происшествия.
Однако идею Шаховского никто не поддержал. Сестры обступили Сашу,
вытирали ему кровь платочками, радостно щебетали и благодарили за
избавление. Руфь сидела рядом с брошенным на сидение пистолетом и, закрыв
лицо руками, плакала.
- Молодец, парень! - радостно выкрикнул водитель, заглядывая в салон. -
Куда теперь ехать, в милицию?
Все посмотрели на Сашу. Он же, хотя и был в возбужденном состоянии,
рассудительно ответил:
- Не нужна нам милиция... Никто из нас, слава Богу, всерьез не
пострадал, так что и с властями лучше лишний раз не встречаться. А пистолет
выбросим в реку, когда будем проезжать ее...
- Хорошо, как скажешь, - согласился водитель. - Только ночью я больше
не подвожу, здоровее буду!
Через несколько минут подъехали к реке, где с облегчением и бросили
пистолет с моста в воду, договорившись оставить это неприятное происшествие
в тайне. Конечно, в церкви вскоре все равно стало известно о мужественном
поступке Саши (ведь сразу несколько сестер были его свидетельницами), однако
до милиции дело все же не дошло.
Вот такой у братьев и сестер вечер о ненасилии однажды вышел. Так уж их
Господь рассудил. Чудны дела Его и пути - непостижимы!
2002 г.
Вечернее богослужение подходило к концу. Члены общины восхищенно
вслушивались в слова заключительного гимна, исполняемого приезжим хором, но