---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Прокопьев
Email: s_prokopyev(a)mail.ru
Date: 10 May 2004
---------------------------------------------------------------
ФГУП ПО "Полет" (генеральный директор Олег Петрович Дорофеев); дочерним
предприятиям "Полета": "Заводу стиральных машин" (директор Константин
Степанович Козин), "Инструментальному заводу" (директор Владимир Михайлович
Колобков), "Космос" (директор Сергей Ердиевич Дзукаев), "Омскому заводу
нефтедобывающего оборудования" (директор Юрий Иванович Ермола); предприятию
"Холод-МК" (директор Владимир Яковлевич Зинченко), ЗАО "Нигрус" (директор
Геннадий Григорьевич Громыхалин); а также Науму Рафаиловичу Шафиру, Виктору
Васильевичу Грязнову
В восьмую книгу Сергея Прокопьева, члена Союза писателей России, вошли
новые рассказы и повесть, как всегда написанные в ироническом ключе.
ВАНЦУЙ. Повесть
Случайно на ноже карманном
Найдешь пылинку дальних стран,
И мир предстанет снова странным,
Закутанным в цветной туман...
Памятное с дней юности блоковское четверостишье я предпослал бы ко
всему творчеству омского писателя-ирониста Сергея Прокопьева. Это
подтверждает и его последняя книга, которую вы держите в руках.
Пишущему эти правдивые строки, коллеге по газетной работе и товарищу
Сергея по жизни, не раз доводилось присутствовать, велеречиво говоря, при
"актах его творчества", проходивших по описанной великим поэтом схеме...
Вначале на "лезвие" внимания попадала "пылинка", но отнюдь не из дальних
стран. Это могла быть рассказанная Сергею случайным собеседником
побывальщинка, или внезапно соскочившая с языка знакомца необычной
конструкции фраза, или возникшая рядом (хотя бы в автобусе) жизненная
ситуация, "темная" и нелепая для подавляющего большинства, но на
сверхчувствительный писательский взгляд лучащаяся юмором и откровением. И...
как спичку поднесли к сухому шалашику костра: у Сергея Прокопьева, словно у
ребенка или пиита, начинало странно пылать и гореть в душе! А дальше все
скрывалось в цветном дыму или тумане воображения...
В нем из сгорающего житейско-бытового сора вырастал и являлся миру
удивительный цветок нового рассказа. Вооруженный изощренными шипиками
словесной иронии, то вдруг с нежно-романтическим, а чаще - с ярко вызывающим
соцветием сюжета и горьковато-терпким ароматом смысла.
А где же, спросите вы, "каторжный писательский труд"? Но, как известно,
у писателей, отмеченных талантом, он как бы незаметен. Посему такими
естественными, словно разом выдохнутыми, кажутся рассказы Прокопьева. Но за
этим и тщательная заточка "лезвия внимания" и "шипов иронии", и скрупулезное
складывание "горючего шалашика" из точных примет эпохи, из сведений,
почерпнутых, прежде всего, из жизни и из книг широчайшей тематики.
Некоторых из еще "необстрелянных" читателей может серьезно уколоть
именно язык рассказов Сергея Прокопьева. И это закономерно, ведь в его
основе особая, то нарочито приземленная и грубовато юморная, то невольно
возвышенная и всегда предельно образная речь советских
технарей-интеллектуалов (Прокопьев 20 лет проработал инженером в
"ракетно-космическом" КБ). На этот языковой слой, как отзвук детства,
наносится мощный и хлесткий говорок сибирской глубинки (Сергей вырос в
небольшом городе Ачинске, что в Красноярском крае). Плюс прокопьевская,
доведенная годами писательского труда почти до совершенства способность к
созданию собственных забористых афоризмов. Поистине не просто острая, но
взрывоопасная смесь! К ней кому-то надо привыкать постепенно, а
"притершись", уже трудно обойтись, найти в современной литературе аналог или
замену...
Да простят мне читатели, что я не подкрепляю свои высказывания
цитатами, но, с моей точки зрения, цитировать в данном случае - все равно,
что обрывать по лепестку у живого, растущего цветка... Посему читайте и
наслаждайтесь...
Эдуард Каня
РИСУНОК
ФОТО ОБЛИЧАЕТ
В один момент жизнь Сани Засохина дала трещину. Из-за элементарной
девять на двенадцать фотокарточки, сделанной у моря бесстрастным поденщиком
объектива. Может, возьми тогда свой "Зенит" - ничего бы не треснуло...
Фотозаразу Саня еще в детстве подцепил. С фотоаппаратом только в туалет
не бегал. В остальное время умел подкараулить мгновение, тормознуть его для
нетленной вечности. Надо сказать, не зря затвором щелкал, закрепителем и
проявителем, запершись в ванной с увеличителем на пару, дышал. Был период -
на хлеб зарабатывал с присказкой: "Солнца нету, солнце есть - диафрагма пять
и шесть!" Но к тридцати пяти годам надоело до чертиков смотреть на мир в
видоискатель.
Даже когда поехали с женой Ленкой на море под Очаков, отрезал: "Дай
отдохнуть от этого камня на шее!"
У синего Черного моря пришлось пользоваться услугами местных "солнца
нету, солнце есть". Хотя Саня отнюдь не страдал зудом увековечить себя на
фоне взбаламученных купающимся людом волн. Зато супруга лезла в каждый
коммерческий объектив, словно хотела насолить: коль не захватил аппарат -
плати. Саня раскошеливался с легким сердцем. Чем бы жена ни тешилась - лишь
бы не вешалась.
Дома понял, отчего благоверная не пропускала ни одного фотогангстера.
Внимательно посмотрел продукцию приморских коллег и захотелось рвать и
метать ее клочки в мусорное ведро. Жену, оказывается, возраст не только не
взял за бока и другие, рано вянущие места женской фигуры, наоборот - Ленка
со всех сторон краше сделалась. Саня даже фотоизделия десятилетней старости
достал для сравнения. И еще хуже разозлился.
Жене промолчал об открытии. Это ведь смех с конями, съездить за тысячу
верст сфотографироваться, чтобы дошло, какие процессы дома творятся. Никогда
Ленка фигурашкой не была. А тут лишнее исчезло, недостающее округлилось.
Живот - никакого перебора, грудь - в самый раз торчит, и бедра, как у Венеры
Милосской... Что в платье, что в купальнике - глаз не оторвать, руки сами
огладить тянутся.
Зато на себя родного глядеть тошно. Тут Саня не стал прибегать к помощи
архивов. Без сравнительного анализа противно. Почти как поэт сказал: "Лицом
к лицу себя не увидать, большое видится на расстоянии". Живот, например,
разглядел Саня, вернувшись из курортного далека. На месте атлетического
пресса такая трудовая мозоль разбухла. На колени не свешивалась, но, как
говорится, у нас еще все спереди. Если дальше попрет в том же темпе,
вскорости разбарабанит, как на девятом месяце. А мышцы? Непечатно материться
хочется. На месте бицепсов, трицепсов, двуглавых и икроножных - кисель
разбулдыженный.
Физиономия круглая, как по циркулю, и самодовольная, что у нового
базарного русского. Размордел - плеваться хочется. Саня себя красавцем не
считал, нормальный, думал, мужчина. Портрет красноречиво явствовал - ничего
нормального.
Фотоформы - яблоко с деревом одной веревочкой повязаны - навели на
мысль о внутреннем содержании.
Пригляделся к нему Саня и зарегестрировал на душе жвачное состояние.
Никаких помыслов и порывов. Ни высоких, ни пониже. А ведь мечтал в первом
классе не только о перочинном складничке. Заглядывая в будущее, видел свои
портреты по стенам, бюсты по городам. Большие дела намечал сотворить.
Государство возглавить, как Ленин, или в космосе подвиг, как Гагарин,
совершить...
Не абы что пацаненку в голову приходило. С пеленок замышлял удивить
человечество. И когда в школу бегал - верил в исключительную судьбу, и когда
в институте учился... С возрастом, конечно, на Ленина перестал замахиваться,
реальнее подходил к перспективе, а все одно был уверен в небанальном завтра.
В институте мечтал о персональных выставках, шумном успехе. Учился Саня
в педагогическом на преподавателя рисования с черчением. Баловался писанием
картин. Сюрреализм одно время любил. Например, на переднем плане на вершине
холма голова со свежим шрамом на щеке, взгляд горящий, волосы дыбом, а
позади до горизонта земля пылает. Или женщина, у которой вместо рук змеи,
хотя фигура, как у роденовских красавиц. А то жуткий гриб атомного взрыва
изобразит, сквозь него лицо клоуна, на Эйнштейна смахивающего, проступает.
Но со временем Саня скис в плане живописи. На студенческих выставках
никто не вырывал его картины из рук вместе с руками, не бился подле них в
экстазе. По окончании института отпреподавал три года в школе, после чего
пошел на завод художником-оформителем. Ленина рисовал. Потом Горбачева. Для
души фотографией занимался. Напечатали пару раз в журналах, Саня возликовал:
он - фотохудожник. Вот-вот выставки попрут, слава... Пошел в газету на
должность "солнца нету, солнце есть - диафрагма пять и шесть". Однако
вскорости надоели газетные интриги, вернулся на завод художником теперь уже
Ельцина рисовать...
И вот на тебе. Лоснящаяся физиономия, грудь в грудях...
Саня поднял руку уничтожить обличительный кадр, на клочки искромсать
ножницами фотоживот и... остановился. Что толку: рви не рви - трудовая
мозоль не уменьшится, режь не режь - кисельные трицепсы не исчезнут.
Отбросил ножницы, фотографию засунул в книжный шкаф в дальний угол, за
стопку журналов.
КУРЕВУ "НЕТ"
Закомплексовал Саня. Жена любила под ручку потаскаться по улицам. Собой
козырнуть, других обсудить. Саня начал игнорировать парные вылазки за порог,
увиливал правдами и враньем. Не тянуло засвечивать пошатнувшуюся
фотогеничность.
Всю жизнь безоблачно верил - царский подарок жене. Завиднее партии в
сказочном сне не могло привидеться. После десяти лет супружеской жизни
приходилось прискорбно констатировать: блестящая партия потускнела спереди,
сзади и изнутри.
"Так недолго рога, как у сохатого, получить", - тер пока гладкий лоб
Саня. Не был он в прежние времена ревнивцем, как можно царский подарок
променять? Тут задумался. Потяжелел презент... И в мозгах болото... "Нет
денег, - говорил знакомый, - интеллектом будем поражать". Не находил Саня
поражающего на месте, отведенном в организме для интеллекта... Про деньги и
говорить не стоило...
Саня схватился за голову: надо что-то делать!
И объявил смертельную войну табачной зависимости.
Непрерывный стаж с сигаретой в зубах исчислялся пятнадцатью годами, а
тут рубанул: "Хватит! Накурился!" И сгреб сигаретные запасы в сумку.
Пачек двадцать Саня всегда держал в заначке на случай социальных или
финансовых катаклизмов. Оно ведь на своей шкуре пережил времена, когда
сигарет даже по талонам не было, курильщики шутили с горючей слезой: на лету
пойманный окурок бычком не считается. Да и не долетал ни один до земли...
С сумкой сигарет Саня отправился в рощу. В пятнадцати минутах от дома
была березовая. Не заплеванный парк с подстриженными кустами, а настоящий
лесной массив. Когда-то Саня бегал в нем на лыжах, но это было
неправдоподобно давно. Саня углубился в чащу, разложил на полянке
инквизиторский костер и приступил к экзекуции никотинсодержащей продукции.
Ухнуть разом в огонь весь арсенал сигарет будет непедагогично,
посчитал. Посему принялся мстительно предавать жадному пламени по одной
пачке.
Полярные чувства терзали сердце. Один внутренний голос, глядя на
корчившиеся в жарком костре сигареты, приговаривал: "Так вам и надо!" С чем
не соглашался ехидный голосок: "Тоже мне - богатей нашелся голозадый, лучше
бы продал". "Дурак набитый! - сверлил мозги третий оппонент. - Пару пачек
оставь - завтра на стенку без никотина полезешь!"
Саня казнил четвертую пачку, когда на огонек подошел напрочь лысый
мужичок. "Как Фантомас", - подумал Саня. Небритый, помятый, кожа с синим
отливом.
- Что за на фиг? - вместо "здрасьте" протянул Сане аптечный флакон с
коричневатой жидкостью. - Не въезжаю, что написано?
Саня тоже "не въехал".
- Можно пить или отрава для крыс? - мучился фантомасового вида мужичок.
- Вот сволочи не нашей национальности! Не могут, гад, по-русски написать!
Вынуждают идти на смертельный риск.
- А вдруг муравьиный спирт? - пошевелил Саня огонь.
- Два раза на одной мине не подрываются, - засмеялся Фантомас. - От
муравьишки уже кони бросал!
Фантомас был божьим, точнее, бомжовым человеком. Пил, что придется, ел,
что попадется, спал, где ни попадя. Но бодрость духа не терял.
- Знаешь, я че лысый? - поведал Сане, хотя тот никак не проявлял
интереса к биологии с биографией. - Мариманом был на подлодке. А ее
американская субмарина у Флориды бортанула. То ли капитан балбес штатовской
национальности, то ли специально заподлянил? Мы легли на грунт. Реактор
начал сифонить. Повреждение трубопровода. "Надо ставить хомут, - сказал
командир, кап-два был. - Опасная зона. Добровольцы есть?" Я шаг вперед, и
еще двое. "Сынки, - обнял, - в ваших руках жизнь экипажа!" И мы пошли...
В единственном числе выполз я в обратную сторону. Зато в госпитале от
радиации спиртом отпаивали. Перед обедом сестра несет полный стакан, я его -
хабах! На завтрак и ужин такая же порция. Еще таблетки давали, ими я унитаз
лечил. А спирт всегда до последней капли. Закусон, конечно, мировой: красная
рыба, котлеты... Три месяца сидел на стаканном курсе лечения. Надо, говорят,
было еще полгода, волосы бы не выпали. Лысого меня невеста бортанула... Я и
забичевал... Дай закурить, - смахнул в конце монолога слезу Фантомас.
Саня бросил целую пачку. Фантомас закурил и сменил пластинку с трагедии
на загадки:
- Коктейль "Александр III" знаешь? - предложил для разминки.
- Нет, - не стал ломать голову Саня.
Его не интересовали царские коктейли, дребедень в пузырьке и подводная
одиссея, он хотел в одиночку бороться с сигаретами. Но Фантомас не уходил.
- "Александр III" - это когда "Тройной" с одеколоном "Саша" смешать.
- Ты бы еще мозольную жидкость вспомнил, - брезгливо поморщился Саня.
- От мозолей влупил бы с удовольствием пару фунфыриков, - мечтательно
произнес Фантомас. - Убойная сила, как у денатуры!
- Дровишек надо подбросить, - поднялся Саня.
Отлучаясь от костра, он услышал за спиной воровской топот. Оглянулся.
Топот производили башмаки отягощенного Саниной сумкой Фантомаса.
- Стой! - закричал Саня и начал развивать погоню.
Фантомас уходил от преследования, хромая на обе конечности.
Преследователь, распираемый праведным гневом, рассчитывал догнать вора в два
счета, но уже через пятьдесят шагов дыхание зашкалило, ноги начали
отстегиваться. В результате - одна за другую запнулась, Саня, сдирая кожу с
колен, живота и физиономии, рухнул обессиленным трупом. Хотелось выть от
злости. Ладно сигареты - все одно сжигать, и сумка - старье, досадно:
последний бичара, от лысины до пяток пропитый, безнаказанно не уважает его.
А если бы такой на улице после получки грабанул? Плакали кровные денежки...
Возвращаясь по сумеркам домой, Саня еще больше утвердился в мысли -
куренью бой.
НЕ ПОКОЙ СНИТСЯ
И не леденцы муслякать против дымной соски, решил Саня. Он будет
категорически воспитывать в себе лютую ненависть к заразе.
Как и предсказал у ритуального костра внутренний голос под номером три,
каждое утро Саня покупал сигареты. Брал пару пачек термоядерной "Примы".
Отнюдь не чтобы смолить. Только становилось невтерпеж от никотинного зуда,
срывался в туалет. Зажимал ладонями требуемую организмом сигарету и с
остервенением растирал над унитазом в пыль.
"На, падла, получи!!!" - приговаривал.
Мозоли, как от лопаты, в туалете набил.
- Че ты поминутно бегаешь на горшок? - приставала жена. - Че-то съел?
- Чем кормила, то и ел, - отмахивался Саня.
- С завтрашнего дня сам будешь готовить! - вспыхивала Ленка. - Плохая
я, видите, хозяйка! Варю ему не то!
Кроме перемолачивания табака над унитазом, Саня применял еще один
тонкопсихологический прием борьбы с пагубной привычкой. Представлял себя
ребенком. Проснется утром: с одной стороны - сопящая жена, с другой -
урчащий живот, с третьей - панельная стенка. Усилием воли Саня заставлял
себя отвлечься от набившей оскомину прозы и представлял - проснулся пацаном
у бабушки в деревне.
Ни жены вокруг, ни живота. В раскрытое окно вливается
хрустально-воздушный бальзам соснового бора, что за огородом произрастает, и
дыхание у Сани под стать. Разве у курильщика такое по утрам? У него с самого
ранья во рту как стая драных кошек переночевала. В груди горит, в горле
свербит... По мозгам бьет кувалдометром: "Курить! Курить!" И вот дрожащие
руки хватают гадость с фильтром или без оного...
И дым отравы встает над страной...
Тогда как ребенку дышится утром легко, вкусно...
С выдумкой работал над собой Саня, но и внутренние силы, ответственные
за никотин, не дремали. Начнет самоусовершенствоваться, а они гадость
подсунут. Нарисует Саня в мозгах утро в деревне, бабулин дом, наполненный
ласковым солнцем, не изгаженное табаком дыхание. И сопутствующую
действительность вообразит: бабуля за дощатой перегородкой возится у печки,
кот Рябчик запрыгнул на подоконник, а Саня наоборот - выпрыгивает из-под
одеяла. И не за сигаретой бежит, а на кухню, молоко парное пить. Целебное,
недавно из-под Пеструхи.
На столе, как обычно, кринка, стакан...
Наливает Саня, выпивает и, о Боже! Бес никотиновый подсунул ложку дегтя
в оздоровительную идиллию. Из стакана за пять минут до Саниного подъема,
выпросив у сердобольной бабули полфлакона "Тройного", опохмелился Рудольф
Клявин, сосед.
Как в детстве полоскало Саню от этого коктейля "Пеструха III"!.. Полдня
выворачивало наизнанку...
От таких воспоминаний бежит к туалетному санфаянсу растирать ни в чем
не повинную сигарету...
Курить подчас хотелось как из пушки. Уши пухли, глаза черте что
начинали выделывать. Вдруг резкость в них пропадет. И тогда - не понять,
кого обнять: где люди, где стены? Все двоится, троится, плывет и скачет. В
таком состоянии однажды не вписался дома в дверь спальни - армированное
стекло лбом, будто кувалдой, расколотил.
- Да кури ты, кури! - ругалась супруга. - У тебя скоро крыша поедет!
Саня держался, хотя "крыша" галлюцинировала. В автобусе сел девице на
колени. Она была в черных колготках. На Саню одурь нашла, показалось:
сиденье свободное, можно расслабиться. И плюхнулся. Хорошо, девица разбитная
попалась, не закатила скандальной истерики. Сбросила квартиранта: "Ты бы еще
на бюст взгромоздился!"
Бюст, кстати, был не меньше сиденья.
Даже ночью покой не снился. Наоборот, как-то сон привиделся - закурил.
В бане дяди Андрея. В той самой, в которой третьеклассником потерял
невинность, осквернившись папиросным бычком. И так сладко во сне затягивался
среди тазов и веников. Вдруг дядя заскакивает, с порога срывает с брюк
ремень и ну гонять по предбаннику, потом - по огороду. Вроде как Саня уже не
пацан. Но улепетывает. "Ты же, стервец, бросил!" - летит за ним по
картофельным рядам дядя. Саня, убегая, дымит, как паровоз, чтобы сигарета не
пропала у дяди под каблуком, если догонит. Ремень уже начинает свистеть над
ухом. Вот-вот жиганет по спине.
Видит Саня сон, и вдруг такое зло возьмет на себя любезного:
"Закурил-таки!" Последним негодяем себя чувствует. "Слабак! Баба
бесхребетная! Стервец!" Безжалостно истязается, но сигарету не бросает...
А дядя... У него брюки на колени съехали, кальсоны белым лебедем взмыли
над зеленой ботвой. И тут же, как от выстрела, рухнули вместе с хозяином в
картофельные кусты. Спутанный штанами зарылся дядя носом в междурядье.
"Паршивец!" - кричит племяннику, отплевываясь от земли.
"Паршивец!" - соглашается Саня.
Соглашается тот, который категорически против никотина. А который "за",
опять на поводу у беса. Отбежав на безопасное расстояние от дяди,
натягивающего в лежачей позе, чтоб соседи не увидели, штаны, закуривает
новую сигарету.
Зато, когда окончательно откроет глаза и поймет: курил во сне, такая
благодать в сердце вступит! Запел бы в голос типа: "Взвейтесь кострами,
синие ночи!.."
Да жена под боком. Может взвиться вслед за кострами.
БЕГ ОТ МЫШЕЧНОГО МАРАЗМА
Как сигаретная зависимость ни сопротивлялась, одолел Саня беса с
фильтром и без. Пусть не сразу подчистую разделался, долго еще гнездился в
недрах организма вирус, толкавший на дымное дело, но это мелкие цветочки,
главного змея искусителя скрутил в полгода. Прекратил броски к унитазу для
уничтожения сигарет. В автобусах, садясь на сиденье, не шарил рукой под
задницей на предмет чужих коленей. "Крыша" привыкла обходиться без яда.
И не успокоился на достигнутом. Не с чего было отлеживаться на лаврах.
Ненавистная фотография и оригинал в зеркале ничем не отличались. На фото у
моря Саня не курил, а в остальном резких сдвигов в сторону Апполона
Бельведерского не наблюдалось. Живот как был шаром, так и не сдулся.
Бесформенность бицепсов и трицепсов пребывала в том же разбулдыженном виде.
Глядя на фотографию, Саня поклялся уничтожить мышечный кисель с
жировыми берегами.
Прописал бегом сбрасывать лишние килограммы в круговорот веществ в
природе.
На первую пробежку, как моряк перед боем, во все чистое нарядился.
Как в воду глядел.
Это во сне резво скакал от дяди по пересеченной картофельными кустами
местности. Наяву - не тут-то было. Напрасно надеялся, что организм,
покончивший с никотином, запросто запереставляет ноги в погоне за спортивной
фигурой, а не так, как в тот позорно памятный вечер, когда доходягу
Фантомаса не мог настигнуть.
Саня вышел на старт в рощу с твердым намерением сделать получасовую
тренировку. Для начала вполне достаточно, а дальше будет видно, какие
нагрузки давать. С вдруг пришедшими в голову гранеными стихами: "Гвозди бы
делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей!" - весело засеменил к
гвоздевому идеалу.
Первые шагов десять приближался к нему без натуги. Бежалось легко. Но
уже на втором десятке обвально прошиб пот. После ста метров дышал смертельно
загнанной собакой. Вскоре атрофировались все желания, кроме одного -
покончить с мучениями. Внутренняя анатомия хором взбунтовалась против
спортивного истязания - колола печень, ныло сердце, тошнило в желудке,
темень падала на зрение. В пику бунту Саня вызвал на внутренний экран
пляжную фотографию и, движимый лютой ненавистью к расплывшимся телесам,
продолжал со скоростью беременной черепахи переставлять чугунные ноги.
Ненависти хватило метров на двести, после чего Саня вместе с ней рухнул под
березу.
В раскрытый рот лезла пыльная трава, на лоб взбежал трудяга муравей,
над ухом заныл, готовясь к атаке, комар. Сане было наплевать. Хотелось
затихнуть на веки вечные под древесной сенью. Сердце бухало так, что береза
осиной вибрировала до самой верхушки.
Через полчаса Саня смахнул со лба муравья, убил напившегося до отвала
комара, сел, притулившись к стволу. Умирать уже не хотелось, но и жить не
тянуло.
Никогда Саня спортивностью не отличался. Ну, пинал в детстве мяч. На
уроках физкультуры прыгал, бегал, гранату метал без двоек. К соревнованиям
не привлекался, но от дяди Андрея резво убегал.
А сегодня тот без напряга достал бы племяша. Срам! В прошлом году дядя,
провожая Саню, принес на вокзал "посошок" в пол-литровой фляжке. Они граммов
по сто пятьдесят приняли, Саня сел в вагон. И вдруг дядя сорвался вдогонку
отчалившему от вокзала поезду.
Что за пожар? Саня дернул окно вниз: в чем дело?
- Саня, - кричал на бегу дядя, - головой к окну не ложись! Продует!
Оказывается, забыл племяша-несмышленыша нагрузить мудрым советом. И до
конца перрона рысил, помахивая рукой.
За пять минут до забега, расцеловавшись на прощанье, пустил слезу:
"Может, не увидимся боле, не доживу до следующего раза".
"А я доживу до его семидесяти семи, - самоистязался под березой Саня, -
если в тридцать шесть еле ноги переставляю?"
На следующий день Саня достал пляжное фото. Глядя на целлюлит фигуры,
мобилизирующе насупился и полез в кладовку искать кроссовки, которые
накануне зашвырнул в дальний угол.
Много раз еще падал под березки умирать, но с каждой тренировкой
валился трупом хотя бы на метр дальше от дома. И все реже доставал
мобилизующую фотографию.
С подводным Фантомасом потягался в забеге через пять месяцев после
первого старта. На одной из тренировок свернул на глухую тропинку и вдруг -
Фантомас на пеньке. Опять какой-то пузырек аптечного происхождения
© Copyright Сергей Прокопьев
Email: s_prokopyev(a)mail.ru
Date: 10 May 2004
---------------------------------------------------------------
ФГУП ПО "Полет" (генеральный директор Олег Петрович Дорофеев); дочерним
предприятиям "Полета": "Заводу стиральных машин" (директор Константин
Степанович Козин), "Инструментальному заводу" (директор Владимир Михайлович
Колобков), "Космос" (директор Сергей Ердиевич Дзукаев), "Омскому заводу
нефтедобывающего оборудования" (директор Юрий Иванович Ермола); предприятию
"Холод-МК" (директор Владимир Яковлевич Зинченко), ЗАО "Нигрус" (директор
Геннадий Григорьевич Громыхалин); а также Науму Рафаиловичу Шафиру, Виктору
Васильевичу Грязнову
В восьмую книгу Сергея Прокопьева, члена Союза писателей России, вошли
новые рассказы и повесть, как всегда написанные в ироническом ключе.
ВАНЦУЙ. Повесть
Случайно на ноже карманном
Найдешь пылинку дальних стран,
И мир предстанет снова странным,
Закутанным в цветной туман...
Памятное с дней юности блоковское четверостишье я предпослал бы ко
всему творчеству омского писателя-ирониста Сергея Прокопьева. Это
подтверждает и его последняя книга, которую вы держите в руках.
Пишущему эти правдивые строки, коллеге по газетной работе и товарищу
Сергея по жизни, не раз доводилось присутствовать, велеречиво говоря, при
"актах его творчества", проходивших по описанной великим поэтом схеме...
Вначале на "лезвие" внимания попадала "пылинка", но отнюдь не из дальних
стран. Это могла быть рассказанная Сергею случайным собеседником
побывальщинка, или внезапно соскочившая с языка знакомца необычной
конструкции фраза, или возникшая рядом (хотя бы в автобусе) жизненная
ситуация, "темная" и нелепая для подавляющего большинства, но на
сверхчувствительный писательский взгляд лучащаяся юмором и откровением. И...
как спичку поднесли к сухому шалашику костра: у Сергея Прокопьева, словно у
ребенка или пиита, начинало странно пылать и гореть в душе! А дальше все
скрывалось в цветном дыму или тумане воображения...
В нем из сгорающего житейско-бытового сора вырастал и являлся миру
удивительный цветок нового рассказа. Вооруженный изощренными шипиками
словесной иронии, то вдруг с нежно-романтическим, а чаще - с ярко вызывающим
соцветием сюжета и горьковато-терпким ароматом смысла.
А где же, спросите вы, "каторжный писательский труд"? Но, как известно,
у писателей, отмеченных талантом, он как бы незаметен. Посему такими
естественными, словно разом выдохнутыми, кажутся рассказы Прокопьева. Но за
этим и тщательная заточка "лезвия внимания" и "шипов иронии", и скрупулезное
складывание "горючего шалашика" из точных примет эпохи, из сведений,
почерпнутых, прежде всего, из жизни и из книг широчайшей тематики.
Некоторых из еще "необстрелянных" читателей может серьезно уколоть
именно язык рассказов Сергея Прокопьева. И это закономерно, ведь в его
основе особая, то нарочито приземленная и грубовато юморная, то невольно
возвышенная и всегда предельно образная речь советских
технарей-интеллектуалов (Прокопьев 20 лет проработал инженером в
"ракетно-космическом" КБ). На этот языковой слой, как отзвук детства,
наносится мощный и хлесткий говорок сибирской глубинки (Сергей вырос в
небольшом городе Ачинске, что в Красноярском крае). Плюс прокопьевская,
доведенная годами писательского труда почти до совершенства способность к
созданию собственных забористых афоризмов. Поистине не просто острая, но
взрывоопасная смесь! К ней кому-то надо привыкать постепенно, а
"притершись", уже трудно обойтись, найти в современной литературе аналог или
замену...
Да простят мне читатели, что я не подкрепляю свои высказывания
цитатами, но, с моей точки зрения, цитировать в данном случае - все равно,
что обрывать по лепестку у живого, растущего цветка... Посему читайте и
наслаждайтесь...
Эдуард Каня
РИСУНОК
ФОТО ОБЛИЧАЕТ
В один момент жизнь Сани Засохина дала трещину. Из-за элементарной
девять на двенадцать фотокарточки, сделанной у моря бесстрастным поденщиком
объектива. Может, возьми тогда свой "Зенит" - ничего бы не треснуло...
Фотозаразу Саня еще в детстве подцепил. С фотоаппаратом только в туалет
не бегал. В остальное время умел подкараулить мгновение, тормознуть его для
нетленной вечности. Надо сказать, не зря затвором щелкал, закрепителем и
проявителем, запершись в ванной с увеличителем на пару, дышал. Был период -
на хлеб зарабатывал с присказкой: "Солнца нету, солнце есть - диафрагма пять
и шесть!" Но к тридцати пяти годам надоело до чертиков смотреть на мир в
видоискатель.
Даже когда поехали с женой Ленкой на море под Очаков, отрезал: "Дай
отдохнуть от этого камня на шее!"
У синего Черного моря пришлось пользоваться услугами местных "солнца
нету, солнце есть". Хотя Саня отнюдь не страдал зудом увековечить себя на
фоне взбаламученных купающимся людом волн. Зато супруга лезла в каждый
коммерческий объектив, словно хотела насолить: коль не захватил аппарат -
плати. Саня раскошеливался с легким сердцем. Чем бы жена ни тешилась - лишь
бы не вешалась.
Дома понял, отчего благоверная не пропускала ни одного фотогангстера.
Внимательно посмотрел продукцию приморских коллег и захотелось рвать и
метать ее клочки в мусорное ведро. Жену, оказывается, возраст не только не
взял за бока и другие, рано вянущие места женской фигуры, наоборот - Ленка
со всех сторон краше сделалась. Саня даже фотоизделия десятилетней старости
достал для сравнения. И еще хуже разозлился.
Жене промолчал об открытии. Это ведь смех с конями, съездить за тысячу
верст сфотографироваться, чтобы дошло, какие процессы дома творятся. Никогда
Ленка фигурашкой не была. А тут лишнее исчезло, недостающее округлилось.
Живот - никакого перебора, грудь - в самый раз торчит, и бедра, как у Венеры
Милосской... Что в платье, что в купальнике - глаз не оторвать, руки сами
огладить тянутся.
Зато на себя родного глядеть тошно. Тут Саня не стал прибегать к помощи
архивов. Без сравнительного анализа противно. Почти как поэт сказал: "Лицом
к лицу себя не увидать, большое видится на расстоянии". Живот, например,
разглядел Саня, вернувшись из курортного далека. На месте атлетического
пресса такая трудовая мозоль разбухла. На колени не свешивалась, но, как
говорится, у нас еще все спереди. Если дальше попрет в том же темпе,
вскорости разбарабанит, как на девятом месяце. А мышцы? Непечатно материться
хочется. На месте бицепсов, трицепсов, двуглавых и икроножных - кисель
разбулдыженный.
Физиономия круглая, как по циркулю, и самодовольная, что у нового
базарного русского. Размордел - плеваться хочется. Саня себя красавцем не
считал, нормальный, думал, мужчина. Портрет красноречиво явствовал - ничего
нормального.
Фотоформы - яблоко с деревом одной веревочкой повязаны - навели на
мысль о внутреннем содержании.
Пригляделся к нему Саня и зарегестрировал на душе жвачное состояние.
Никаких помыслов и порывов. Ни высоких, ни пониже. А ведь мечтал в первом
классе не только о перочинном складничке. Заглядывая в будущее, видел свои
портреты по стенам, бюсты по городам. Большие дела намечал сотворить.
Государство возглавить, как Ленин, или в космосе подвиг, как Гагарин,
совершить...
Не абы что пацаненку в голову приходило. С пеленок замышлял удивить
человечество. И когда в школу бегал - верил в исключительную судьбу, и когда
в институте учился... С возрастом, конечно, на Ленина перестал замахиваться,
реальнее подходил к перспективе, а все одно был уверен в небанальном завтра.
В институте мечтал о персональных выставках, шумном успехе. Учился Саня
в педагогическом на преподавателя рисования с черчением. Баловался писанием
картин. Сюрреализм одно время любил. Например, на переднем плане на вершине
холма голова со свежим шрамом на щеке, взгляд горящий, волосы дыбом, а
позади до горизонта земля пылает. Или женщина, у которой вместо рук змеи,
хотя фигура, как у роденовских красавиц. А то жуткий гриб атомного взрыва
изобразит, сквозь него лицо клоуна, на Эйнштейна смахивающего, проступает.
Но со временем Саня скис в плане живописи. На студенческих выставках
никто не вырывал его картины из рук вместе с руками, не бился подле них в
экстазе. По окончании института отпреподавал три года в школе, после чего
пошел на завод художником-оформителем. Ленина рисовал. Потом Горбачева. Для
души фотографией занимался. Напечатали пару раз в журналах, Саня возликовал:
он - фотохудожник. Вот-вот выставки попрут, слава... Пошел в газету на
должность "солнца нету, солнце есть - диафрагма пять и шесть". Однако
вскорости надоели газетные интриги, вернулся на завод художником теперь уже
Ельцина рисовать...
И вот на тебе. Лоснящаяся физиономия, грудь в грудях...
Саня поднял руку уничтожить обличительный кадр, на клочки искромсать
ножницами фотоживот и... остановился. Что толку: рви не рви - трудовая
мозоль не уменьшится, режь не режь - кисельные трицепсы не исчезнут.
Отбросил ножницы, фотографию засунул в книжный шкаф в дальний угол, за
стопку журналов.
КУРЕВУ "НЕТ"
Закомплексовал Саня. Жена любила под ручку потаскаться по улицам. Собой
козырнуть, других обсудить. Саня начал игнорировать парные вылазки за порог,
увиливал правдами и враньем. Не тянуло засвечивать пошатнувшуюся
фотогеничность.
Всю жизнь безоблачно верил - царский подарок жене. Завиднее партии в
сказочном сне не могло привидеться. После десяти лет супружеской жизни
приходилось прискорбно констатировать: блестящая партия потускнела спереди,
сзади и изнутри.
"Так недолго рога, как у сохатого, получить", - тер пока гладкий лоб
Саня. Не был он в прежние времена ревнивцем, как можно царский подарок
променять? Тут задумался. Потяжелел презент... И в мозгах болото... "Нет
денег, - говорил знакомый, - интеллектом будем поражать". Не находил Саня
поражающего на месте, отведенном в организме для интеллекта... Про деньги и
говорить не стоило...
Саня схватился за голову: надо что-то делать!
И объявил смертельную войну табачной зависимости.
Непрерывный стаж с сигаретой в зубах исчислялся пятнадцатью годами, а
тут рубанул: "Хватит! Накурился!" И сгреб сигаретные запасы в сумку.
Пачек двадцать Саня всегда держал в заначке на случай социальных или
финансовых катаклизмов. Оно ведь на своей шкуре пережил времена, когда
сигарет даже по талонам не было, курильщики шутили с горючей слезой: на лету
пойманный окурок бычком не считается. Да и не долетал ни один до земли...
С сумкой сигарет Саня отправился в рощу. В пятнадцати минутах от дома
была березовая. Не заплеванный парк с подстриженными кустами, а настоящий
лесной массив. Когда-то Саня бегал в нем на лыжах, но это было
неправдоподобно давно. Саня углубился в чащу, разложил на полянке
инквизиторский костер и приступил к экзекуции никотинсодержащей продукции.
Ухнуть разом в огонь весь арсенал сигарет будет непедагогично,
посчитал. Посему принялся мстительно предавать жадному пламени по одной
пачке.
Полярные чувства терзали сердце. Один внутренний голос, глядя на
корчившиеся в жарком костре сигареты, приговаривал: "Так вам и надо!" С чем
не соглашался ехидный голосок: "Тоже мне - богатей нашелся голозадый, лучше
бы продал". "Дурак набитый! - сверлил мозги третий оппонент. - Пару пачек
оставь - завтра на стенку без никотина полезешь!"
Саня казнил четвертую пачку, когда на огонек подошел напрочь лысый
мужичок. "Как Фантомас", - подумал Саня. Небритый, помятый, кожа с синим
отливом.
- Что за на фиг? - вместо "здрасьте" протянул Сане аптечный флакон с
коричневатой жидкостью. - Не въезжаю, что написано?
Саня тоже "не въехал".
- Можно пить или отрава для крыс? - мучился фантомасового вида мужичок.
- Вот сволочи не нашей национальности! Не могут, гад, по-русски написать!
Вынуждают идти на смертельный риск.
- А вдруг муравьиный спирт? - пошевелил Саня огонь.
- Два раза на одной мине не подрываются, - засмеялся Фантомас. - От
муравьишки уже кони бросал!
Фантомас был божьим, точнее, бомжовым человеком. Пил, что придется, ел,
что попадется, спал, где ни попадя. Но бодрость духа не терял.
- Знаешь, я че лысый? - поведал Сане, хотя тот никак не проявлял
интереса к биологии с биографией. - Мариманом был на подлодке. А ее
американская субмарина у Флориды бортанула. То ли капитан балбес штатовской
национальности, то ли специально заподлянил? Мы легли на грунт. Реактор
начал сифонить. Повреждение трубопровода. "Надо ставить хомут, - сказал
командир, кап-два был. - Опасная зона. Добровольцы есть?" Я шаг вперед, и
еще двое. "Сынки, - обнял, - в ваших руках жизнь экипажа!" И мы пошли...
В единственном числе выполз я в обратную сторону. Зато в госпитале от
радиации спиртом отпаивали. Перед обедом сестра несет полный стакан, я его -
хабах! На завтрак и ужин такая же порция. Еще таблетки давали, ими я унитаз
лечил. А спирт всегда до последней капли. Закусон, конечно, мировой: красная
рыба, котлеты... Три месяца сидел на стаканном курсе лечения. Надо, говорят,
было еще полгода, волосы бы не выпали. Лысого меня невеста бортанула... Я и
забичевал... Дай закурить, - смахнул в конце монолога слезу Фантомас.
Саня бросил целую пачку. Фантомас закурил и сменил пластинку с трагедии
на загадки:
- Коктейль "Александр III" знаешь? - предложил для разминки.
- Нет, - не стал ломать голову Саня.
Его не интересовали царские коктейли, дребедень в пузырьке и подводная
одиссея, он хотел в одиночку бороться с сигаретами. Но Фантомас не уходил.
- "Александр III" - это когда "Тройной" с одеколоном "Саша" смешать.
- Ты бы еще мозольную жидкость вспомнил, - брезгливо поморщился Саня.
- От мозолей влупил бы с удовольствием пару фунфыриков, - мечтательно
произнес Фантомас. - Убойная сила, как у денатуры!
- Дровишек надо подбросить, - поднялся Саня.
Отлучаясь от костра, он услышал за спиной воровской топот. Оглянулся.
Топот производили башмаки отягощенного Саниной сумкой Фантомаса.
- Стой! - закричал Саня и начал развивать погоню.
Фантомас уходил от преследования, хромая на обе конечности.
Преследователь, распираемый праведным гневом, рассчитывал догнать вора в два
счета, но уже через пятьдесят шагов дыхание зашкалило, ноги начали
отстегиваться. В результате - одна за другую запнулась, Саня, сдирая кожу с
колен, живота и физиономии, рухнул обессиленным трупом. Хотелось выть от
злости. Ладно сигареты - все одно сжигать, и сумка - старье, досадно:
последний бичара, от лысины до пяток пропитый, безнаказанно не уважает его.
А если бы такой на улице после получки грабанул? Плакали кровные денежки...
Возвращаясь по сумеркам домой, Саня еще больше утвердился в мысли -
куренью бой.
НЕ ПОКОЙ СНИТСЯ
И не леденцы муслякать против дымной соски, решил Саня. Он будет
категорически воспитывать в себе лютую ненависть к заразе.
Как и предсказал у ритуального костра внутренний голос под номером три,
каждое утро Саня покупал сигареты. Брал пару пачек термоядерной "Примы".
Отнюдь не чтобы смолить. Только становилось невтерпеж от никотинного зуда,
срывался в туалет. Зажимал ладонями требуемую организмом сигарету и с
остервенением растирал над унитазом в пыль.
"На, падла, получи!!!" - приговаривал.
Мозоли, как от лопаты, в туалете набил.
- Че ты поминутно бегаешь на горшок? - приставала жена. - Че-то съел?
- Чем кормила, то и ел, - отмахивался Саня.
- С завтрашнего дня сам будешь готовить! - вспыхивала Ленка. - Плохая
я, видите, хозяйка! Варю ему не то!
Кроме перемолачивания табака над унитазом, Саня применял еще один
тонкопсихологический прием борьбы с пагубной привычкой. Представлял себя
ребенком. Проснется утром: с одной стороны - сопящая жена, с другой -
урчащий живот, с третьей - панельная стенка. Усилием воли Саня заставлял
себя отвлечься от набившей оскомину прозы и представлял - проснулся пацаном
у бабушки в деревне.
Ни жены вокруг, ни живота. В раскрытое окно вливается
хрустально-воздушный бальзам соснового бора, что за огородом произрастает, и
дыхание у Сани под стать. Разве у курильщика такое по утрам? У него с самого
ранья во рту как стая драных кошек переночевала. В груди горит, в горле
свербит... По мозгам бьет кувалдометром: "Курить! Курить!" И вот дрожащие
руки хватают гадость с фильтром или без оного...
И дым отравы встает над страной...
Тогда как ребенку дышится утром легко, вкусно...
С выдумкой работал над собой Саня, но и внутренние силы, ответственные
за никотин, не дремали. Начнет самоусовершенствоваться, а они гадость
подсунут. Нарисует Саня в мозгах утро в деревне, бабулин дом, наполненный
ласковым солнцем, не изгаженное табаком дыхание. И сопутствующую
действительность вообразит: бабуля за дощатой перегородкой возится у печки,
кот Рябчик запрыгнул на подоконник, а Саня наоборот - выпрыгивает из-под
одеяла. И не за сигаретой бежит, а на кухню, молоко парное пить. Целебное,
недавно из-под Пеструхи.
На столе, как обычно, кринка, стакан...
Наливает Саня, выпивает и, о Боже! Бес никотиновый подсунул ложку дегтя
в оздоровительную идиллию. Из стакана за пять минут до Саниного подъема,
выпросив у сердобольной бабули полфлакона "Тройного", опохмелился Рудольф
Клявин, сосед.
Как в детстве полоскало Саню от этого коктейля "Пеструха III"!.. Полдня
выворачивало наизнанку...
От таких воспоминаний бежит к туалетному санфаянсу растирать ни в чем
не повинную сигарету...
Курить подчас хотелось как из пушки. Уши пухли, глаза черте что
начинали выделывать. Вдруг резкость в них пропадет. И тогда - не понять,
кого обнять: где люди, где стены? Все двоится, троится, плывет и скачет. В
таком состоянии однажды не вписался дома в дверь спальни - армированное
стекло лбом, будто кувалдой, расколотил.
- Да кури ты, кури! - ругалась супруга. - У тебя скоро крыша поедет!
Саня держался, хотя "крыша" галлюцинировала. В автобусе сел девице на
колени. Она была в черных колготках. На Саню одурь нашла, показалось:
сиденье свободное, можно расслабиться. И плюхнулся. Хорошо, девица разбитная
попалась, не закатила скандальной истерики. Сбросила квартиранта: "Ты бы еще
на бюст взгромоздился!"
Бюст, кстати, был не меньше сиденья.
Даже ночью покой не снился. Наоборот, как-то сон привиделся - закурил.
В бане дяди Андрея. В той самой, в которой третьеклассником потерял
невинность, осквернившись папиросным бычком. И так сладко во сне затягивался
среди тазов и веников. Вдруг дядя заскакивает, с порога срывает с брюк
ремень и ну гонять по предбаннику, потом - по огороду. Вроде как Саня уже не
пацан. Но улепетывает. "Ты же, стервец, бросил!" - летит за ним по
картофельным рядам дядя. Саня, убегая, дымит, как паровоз, чтобы сигарета не
пропала у дяди под каблуком, если догонит. Ремень уже начинает свистеть над
ухом. Вот-вот жиганет по спине.
Видит Саня сон, и вдруг такое зло возьмет на себя любезного:
"Закурил-таки!" Последним негодяем себя чувствует. "Слабак! Баба
бесхребетная! Стервец!" Безжалостно истязается, но сигарету не бросает...
А дядя... У него брюки на колени съехали, кальсоны белым лебедем взмыли
над зеленой ботвой. И тут же, как от выстрела, рухнули вместе с хозяином в
картофельные кусты. Спутанный штанами зарылся дядя носом в междурядье.
"Паршивец!" - кричит племяннику, отплевываясь от земли.
"Паршивец!" - соглашается Саня.
Соглашается тот, который категорически против никотина. А который "за",
опять на поводу у беса. Отбежав на безопасное расстояние от дяди,
натягивающего в лежачей позе, чтоб соседи не увидели, штаны, закуривает
новую сигарету.
Зато, когда окончательно откроет глаза и поймет: курил во сне, такая
благодать в сердце вступит! Запел бы в голос типа: "Взвейтесь кострами,
синие ночи!.."
Да жена под боком. Может взвиться вслед за кострами.
БЕГ ОТ МЫШЕЧНОГО МАРАЗМА
Как сигаретная зависимость ни сопротивлялась, одолел Саня беса с
фильтром и без. Пусть не сразу подчистую разделался, долго еще гнездился в
недрах организма вирус, толкавший на дымное дело, но это мелкие цветочки,
главного змея искусителя скрутил в полгода. Прекратил броски к унитазу для
уничтожения сигарет. В автобусах, садясь на сиденье, не шарил рукой под
задницей на предмет чужих коленей. "Крыша" привыкла обходиться без яда.
И не успокоился на достигнутом. Не с чего было отлеживаться на лаврах.
Ненавистная фотография и оригинал в зеркале ничем не отличались. На фото у
моря Саня не курил, а в остальном резких сдвигов в сторону Апполона
Бельведерского не наблюдалось. Живот как был шаром, так и не сдулся.
Бесформенность бицепсов и трицепсов пребывала в том же разбулдыженном виде.
Глядя на фотографию, Саня поклялся уничтожить мышечный кисель с
жировыми берегами.
Прописал бегом сбрасывать лишние килограммы в круговорот веществ в
природе.
На первую пробежку, как моряк перед боем, во все чистое нарядился.
Как в воду глядел.
Это во сне резво скакал от дяди по пересеченной картофельными кустами
местности. Наяву - не тут-то было. Напрасно надеялся, что организм,
покончивший с никотином, запросто запереставляет ноги в погоне за спортивной
фигурой, а не так, как в тот позорно памятный вечер, когда доходягу
Фантомаса не мог настигнуть.
Саня вышел на старт в рощу с твердым намерением сделать получасовую
тренировку. Для начала вполне достаточно, а дальше будет видно, какие
нагрузки давать. С вдруг пришедшими в голову гранеными стихами: "Гвозди бы
делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей!" - весело засеменил к
гвоздевому идеалу.
Первые шагов десять приближался к нему без натуги. Бежалось легко. Но
уже на втором десятке обвально прошиб пот. После ста метров дышал смертельно
загнанной собакой. Вскоре атрофировались все желания, кроме одного -
покончить с мучениями. Внутренняя анатомия хором взбунтовалась против
спортивного истязания - колола печень, ныло сердце, тошнило в желудке,
темень падала на зрение. В пику бунту Саня вызвал на внутренний экран
пляжную фотографию и, движимый лютой ненавистью к расплывшимся телесам,
продолжал со скоростью беременной черепахи переставлять чугунные ноги.
Ненависти хватило метров на двести, после чего Саня вместе с ней рухнул под
березу.
В раскрытый рот лезла пыльная трава, на лоб взбежал трудяга муравей,
над ухом заныл, готовясь к атаке, комар. Сане было наплевать. Хотелось
затихнуть на веки вечные под древесной сенью. Сердце бухало так, что береза
осиной вибрировала до самой верхушки.
Через полчаса Саня смахнул со лба муравья, убил напившегося до отвала
комара, сел, притулившись к стволу. Умирать уже не хотелось, но и жить не
тянуло.
Никогда Саня спортивностью не отличался. Ну, пинал в детстве мяч. На
уроках физкультуры прыгал, бегал, гранату метал без двоек. К соревнованиям
не привлекался, но от дяди Андрея резво убегал.
А сегодня тот без напряга достал бы племяша. Срам! В прошлом году дядя,
провожая Саню, принес на вокзал "посошок" в пол-литровой фляжке. Они граммов
по сто пятьдесят приняли, Саня сел в вагон. И вдруг дядя сорвался вдогонку
отчалившему от вокзала поезду.
Что за пожар? Саня дернул окно вниз: в чем дело?
- Саня, - кричал на бегу дядя, - головой к окну не ложись! Продует!
Оказывается, забыл племяша-несмышленыша нагрузить мудрым советом. И до
конца перрона рысил, помахивая рукой.
За пять минут до забега, расцеловавшись на прощанье, пустил слезу:
"Может, не увидимся боле, не доживу до следующего раза".
"А я доживу до его семидесяти семи, - самоистязался под березой Саня, -
если в тридцать шесть еле ноги переставляю?"
На следующий день Саня достал пляжное фото. Глядя на целлюлит фигуры,
мобилизирующе насупился и полез в кладовку искать кроссовки, которые
накануне зашвырнул в дальний угол.
Много раз еще падал под березки умирать, но с каждой тренировкой
валился трупом хотя бы на метр дальше от дома. И все реже доставал
мобилизующую фотографию.
С подводным Фантомасом потягался в забеге через пять месяцев после
первого старта. На одной из тренировок свернул на глухую тропинку и вдруг -
Фантомас на пеньке. Опять какой-то пузырек аптечного происхождения