Страница:
— И третью тоже не кормить!
— Правильно! Пусть питается комбат и прихлебатели, — поддержал бунт минометчик Прошкин.
Соловей выключил свет, и мы сразу остались в кромешной тьме.
— Черт, теперь свою броню не найдешь! Не заблудиться бы! Твою мать! — грязно выругался Афоня и упал, запнувшись за лавку. — Берендей, вруби свет, а не то, ей-ей, твой тыл будет «отметелен»!
— Допивайте чай и расходитесь, через пять минут отключу — распорядился Головской и побежал трусцой к комбату, наверное, закладывать.
В двух шагах от кухни было темно, хоть глаз выколи. Луна не взошла, чернота обволакивала нас со всех сторон, словно у природы закончились все краски, кроме черной.
— Черт, не сломать бы ногу! Почему я фонарик не взял? — возмущался Острогин, осторожно выбирая дорогу.
— Главное — в дерьмо не залезть, а то кроссовки не очистить.
«Гав! Р-р-р», — раздалось прямо возле моих ног, точнее выше колен, и одновременно клацнули крепкие клыки.
— Б…! — только и успел я вымолвить, высоко подпрыгнув и отскакивая назад. Собака, натянув цепь, рвалась и рычала, пытаясь достать до моего ценного хозяйства.
— Ни хрена себе собачка! — произнес Сергей. — Ненавижу овчарок, сожрет и не подавится. Чуть, Ник, яйца тебе эта скотина не оттяпала. Смотри, зубы как мясорубка, один фарш остался бы! Майонеза добавить — и деликатес готов!
— Овчарка — не самое страшное, вот боксер, это еще более смертельно. У меня в детстве боксерчик был, молоденький, так он трех овчарок порвал. Они, глупые, думают, если большие ростом, то сильнее, а он — малыш на холку прыгает и душит. Я вообще предпочитаю кошек: мягкая, мурлыкает и не лает.
— Уйди, уйди, скотина! Дай пройти, мы свои, собачка, хорошие, добрые, мы не кошки! — ласково попросил Серж. — Ты русский язык понимаешь или нет?
— Хрен с ней, пусть лает и глотку себе надрывает. Видишь, поводок крепкий, не сорвется, давай обойдем ее, — сказал я.
— Ну ладно, гавкай себе, миноискатель ходячий! Чего на нас взъелась, врагов нашла, гадина! Ду-у-ура! Чья это тварь интересно?
— Наверное, саперный батальон дивизии, а может, Чарикарский полк. Нам бы в каждую роту по такой псине!
Ну вот и путь-дорога обратно. Все те же сгоревшие остовы машин и танков, а рядом развалины кишлаков и отдельных хижин. Стеллы и памятники, словно напоминание об опасности, грозящей из-за каждого пригорка, из любого виноградника. И снова пыль, пыль, пыль. Сколько я уже ее пропустил сквозь свои легкие и выплюнул обратно.
Вот и Кабул! Снова улочки-закоулочки, трущобы, мальчишки с рогатками, «барбухайки», повозки — родные места.
Подорожник рычал на меня минут пятнадцать, и я думаю, в конце концов, он уже забыл причину из-за чего начал разнос. Он раскалялся и раскалялся. Усищи шевелились и подергивались в такт ругани. Ну, чего орать, я и сам все понимаю, а что делать, нет у меня другого х/б.
— Новые постиранные брюки кто-то спер из умывальника, а старые выцвели до белизны и стали короче сантиметров на десять. Да и каблуки туфлей стоптались до подошвы, так ведь куплю, как только в магазине мой размер появится, — оправдывался я.
Вечером вернулись в полк, а утром строевой смотр. Опять же: тельняшка, а не майка почему? А потому, что так удобно. Кавун вообще носил цветную футболку, несмотря на запреты. Эх, Ваня, когда я к тебе попаду в гости?
— Товарищ майор, ну что вы из меня жилы тянете? Я скоро сбегу из батальона куда-нибудь! Надоел он уже мне вместе с вашим террором.
— Что? Я тебе сбегу, сопляк! Ох ты, батальон ему не нравится, устал он! Это я от вас устал. Этот батальон тебе за восемь месяцев орден сделал, в настоящего офицера превратил! Я тебе покажу, как разбрасываться коллективом! Иди и подумай над тем, что ты говоришь!
— А что за орден, о котором вы говорили, товарищ майор? — нахально поинтересовался я.
— Ордена пришли в дивизию, говорят, твоя фамилия в списке присутствует, вот так-то! А ты говоришь: комбат не нравится, устал!
— Василий Иванович, а Острогин и Кавун награждены?
— Всему свое время, я и так проболтался, сюрприз не получится теперь. Иди, работай.
Пропыленные, чихающие, со слезящимися глазами, я и Марасканов брели в казарму.
— Теперь комбат меня съест в сыром виде, без соли и перца. И зачем я ляпнул про пятнадцать «духов», думал сбить с него патетику, а получилось хуже некуда, — вздыхал с грустью Игорь.
— Да не переживай, скоро уже домой, не принимай близко к сердцу, пошел он к черту, — успокаивал его я, как мог. — А ты что, правда, столько «духов» грохнул?
— Аи, какие подсчеты, может, три, может, пять, я ведь первые полгода командиром взвода в «десантуре» был, пару раз в засады попадала рота, пару раз «духи» на нас нарывались. После моих очередей некоторые падали, а убил или ранил, хрен его знает. Пятнадцать — это для красивого словца, громко звучит.
— Теперь точно звучит. Еще как, теперь ты личный враг «Чапая», убийца и мародер. Он «десантуру» на дух не переносит, не знаю почему, может, где п…ей отвалили? Попал ты, Игорек, под горячую руку, а он хотел тебе наградной на орден после рейда оформить. Подорожник теперь умрет, но не пропустит представление, обязательно бумаги порвет.
— Вот черт, дернула меня нелегкая за язык.
— Не переживай, может, что-нибудь придумаем. Комбат на днях в отпуск уезжает, вот тогда и посмотрим, что предпринять.
На следующий день в полк приехали артисты столичного театра сатиры. Большой концерт подходил к завершению, когда «пани Моника» взяла со столика бумажку и произнесла:
— Эту песню я хочу исполнить в честь офицеров, награжденных орденами «Красная звезда»: Острогина, Ростовцева, Суркова. Встаньте, пожалуйста, ребята! Поздравляю вас от всей души!
Мы с Сержем встали, смущенные и красные, как вареные раки. Очень внезапно все произошло. Оказалось, нарочный привез сегодня пакет, вот командир полка и сделал приятный сюрприз.
Артистка спела еще пять песен, сплясала, поздравила других ребят, концерт плавно перешел в торжественное мероприятие по награждению. Командир полка всем вручил ордена, медали, а когда подошла моя очередь, «батя» сам прикрутил орден на х/б, крепко пожал руку, обнял, расцеловал и потрепал по плечу.
— Молодец, так держать!
— Служу Советскому Союзу!
— Всем награжденным фотографироваться, собраться у клуба! — скомандовал Мусалиев (он же в народе Муссолини).
Серега гордо расправил плечи, сделал величественную осанку, но я пихнул его в бок.
— Острога, будь проще, меньше напыщенности.
— А сам-то как павлин-мавлин! Сияешь как новый медный пятак.
— Почему пятак? — поинтересовался я.
— Потому что на рубль не тянешь. Не мешай торжествовать и радоваться, может, больше такого события в моей жизни не будет, — огрызнулся Серж.
— Ага, как наградные на тебя за месяц переписывать четыре раза к ряду, так я, а как праздновать, тебе уже и не мешать!
— Ну хорошо, можешь присоединяться ко мне, но делай умное лицо. Если сумеешь, — улыбнулся Сергей.
— Я-то сумею, но вот ты сегодня сумеешь ли раздобыть водку и закуску?
— В девятнадцать часов? По двойной цене! Ты с ума сошел! — воскликнул взводный.
— Тогда беги в дукан у штаба армии или проси дежурную машину, там в два раза дешевле.
— Прекратите болтать, мешаете фотографу! — рявкнул Ошуев.
— Уже прекратили, — эхом отозвались мы.
— Замечательно, все свободны, за фотографиями подходите к начальнику клуба через неделю, — распорядился замполит-2 Мусалиев.
— Поздравляю, мужики! От всей души! Но что за дела, у всех подчиненных ордена, а где мой орден? — возмутился Сбитнев.
— Награда еще найдет героя. За дырку в башке обязательно награждают. Вот если попадет в задницу, то правительство еще подумает, а выбитых шесть зубов того стоят, чтоб орден дать, — успокоил я командира.
— Хорошо, если так, спасибо, на добром слове, за это обеспечу закуску. Ник, пошли на продсклад, начальник склада со мной на Дальнем Востоке служил. А насчет зубов, ты представляешь, какая история, если бы еще один выбило, то комиссовали бы. Шесть снесло — служи, а семь — уже инвалид!
— Вот черт! Я бы тебе седьмой зуб там, в развалинах, расшатал и выдернул. Одним больше, одним меньше, — хмыкнул я в ответ.
— Себе выдерни, развыдергивался.
— Протезировали-то бесплатно? Челюсть золотая?
— Бесплатно, но не золотая, а с напылением. А за мучения во благо Отечества могли бы, конечно, герою войны и раскошелиться на золото, — вздохнул, скривившись от нехороших воспоминаний, Володя.
— А пить и жевать уже не больно? — поинтересовался Ветишин.
— Не больно, а водка особенно полезна, она только дезинфицирует раны старого воина, — улыбнулся ротный.
Мы подошли к закрытому складу-ангару, и Володя принялся тарабанить в дверь и орать:
— Кладовщик! Васька! Отворяй ворота, пройдоха. Чем быстрее откроешь, тем меньше возьмем.
Дверь с неприятным скрипом открылась, и на пороге появился прапорщик в расстегнутой гимнастерке, почесывающий большой, толстый живот.
— Привет. Чего такой потный? — усмехнулся Володя. — Коробки с тушенкой прячешь по углам?
— От таких, как ты спрячешь! Здорово, брат! Давно вернулся? Болтали, что тебе полголовенки снесло, а у тебя все на месте. Может, другую голову снесло, что между ног? — и они принялись сжимать друг друга в объятиях.
— Нет, та цела, все нормально, два месяца дома проверял на прочность и эластичность, — хмыкнул ротный.
— Эластично? — заржали я и Ветишин.
— Да, только вот приходилось все делать по ночам, потому что скобы стояли на челюстях, и мое лицо было постоянно со страшным звериным оскалом. Ужас! Мы чего к тебе пришли, дело у нас, неотложное, — Сбитнев начал продвигаться вглубь склада, тесня Василия.
— А ко мне просто так поболтать не ходят, всем что-то нужно. Корыстные вы, — ответил прапорщик, пытаясь сопротивляться и не пустить нас вовнутрь.
— Васька, ты из себя ангела бескорыстного не строй. Ник и Острогин ордена получили, закусить нечем. Паек в рейде съели, а старшина должность сдает, все выпил, гад, и сожрал.
— Идите к Берендею, он остатки не сдал еще, а я никому ничем не обязан.
— К Берендею нельзя, мы ему и Соловью чуть физиономию в Гардезе не намяли. Они сейчас в обиде — ничего не дадут.
— Правильно сделают, не плюйте в колодец, где водицы еще пригодится напиться. Ладно, заходите, так и быть, чего-нибудь соберем, — прекратил сопротивление и смилостивился кладовщик.
В ангаре стоял полумрак и только у стойки с документами светила ночная лампа. Возле нее скакала в тельняшке и с ошейником на шее небольшая обезьяна, привязанная цепочкой к стене.
— Это что за чучело? — удивился я.
— Сам ты чучело. Это Аркашка! Макак! Настоящий мужик! На, сволочь, успокойся, — и Василий засунул окурок в пасть животному.
Обезьяна судорожно сделала две затяжки, быстро успокоилась и принялась курить с наслаждением, что-то по-своему бормоча себе под нос.
— Ни х.., себе, — крякнул Ветишин.
— Это что, сейчас спектакль будет, специально для вас. Аркадий Михалыч, пить будешь? — поинтересовался прапорщик.
— Угу-уху, — запрыгало и заверещало, обрадовавшись, животное.
— Вот ведь, скотина, все понимает, водку обожает больше, чем фрукты, а коньяк почему-то не любит, не пьет, — заулыбался Васька и погладил зверя по голове.
— Откуда он у тебя? — спросил Володя.
— Полгода назад разведчики привезли из Джелалабада. Поначалу трескал только апельсины, яблоки и бананы, а теперь все подряд, голод не тетка, где я ему бананов наберу. Пьяница стал ужасный. Если выпиваем и ему не наливаем, драться лезет, а как напьется, песни свои горланит. Курить научился, окурки ворует.
— Прямо как человек, наверное, Дарвин был прав, мы с обезьянами имеем общего предка, — засмеялся Володя.
— А почему Аркаша? — удивленно поинтересовался я. — Что-то очень знакомое имя, есть ассоциации с кем-то.
— Так ведь начпо Севастьянов Аркадий Михайлович! Он как-то проверять склад заявился, увидал его и гладить полез. Аркадий этого не любит, тяпнул за палец. Начальник спрашивает: как зовут? Я ляпнул, что Аркаша, и чуть язык не проглотил. Шеф сморщился: как-как, почему так назвали? Не понравилось… Мы стали его убеждать, что не Аркаша, а Алкаша. Созвучно, мол, послышалось. Все равно не понравилось полковнику. В итоге объявил выговор за курение в помещении на рабочем месте, говорит, что какой-то приказ был Министра обороны пару лет назад.
— Инфаркт не хватил моего шефа, когда макак за палец укусил? — спросил я.
— Вроде живехонький уехал, да еще коробку тушенки и сгущенки с собой прихватил. Но выговор записал в карточку. Ребята, давайте бахнем по сто грамм за вашу удачу, за твое, Вовка, возвращение!
Василий разлил по французским стаканам спирт, достал банку огурцов и произнес:
— За замену! Чтоб вернуться всем живыми!
— Вздрогнули! — выдохнул Вовка и громко крякнул. — Чего даешь на закуску?
— Банку тушенки, банку килек и банку лосося, сало в банках, огурцов вон в бочке набирайте и пару банок салатов.
— Вот так да? Начальству целую коробку, а нам по банке… Не густо, на десять ртов.
— Всем давать, так на халяву весь полк сбежится, мне что прикажете, склад настежь распахнуть? Скромнее будьте. Меньше ешьте, больше пейте, скорее свалитесь, тогда точно на всех хватит. Сейчас еще кто-то от комбата Папанова должен подойти, он тоже «Звезду» получил, и Скворцов танкист звонил. Бери, что дают, и уносите ноги. Считаю до трех.
В этот момент обезьяна допила из чьего-то стакана остатки спирта и пришла в необычайное возбуждение. Она принялась швырять вилки, стаканы, перевернула пепельницу.
— Аркашка, скотина, алкаш проклятый, пошел вон, — заорал прапорщик и дал макаку звучную затрещину.
Макак обиделся, заскочил на жердочку и принялся оттуда плеваться, корчить рожи и пронзительно орать.
— Заткнись, скотина, больше не налью! — рявкнул Василий и кинул обезьяне банан.
Тот схватил его и моментально сжевал.
— Больше корми зверя, а то, не закусывая, сдохнет, — сказал на прощание Володя. — До свидания, Василий, пока, Аркаша!
— Уа-ха-ха! — заверещал зверь и бросил в нас от избытка чувств пустую банку.
Три бутылки водки и бутылка коньяка, купленные по дешевке по двадцать чеков в дукане, быстро подняли настроение. На огонек заглянул Бронежилет, оставшийся за убывшего в отпуск комбата. Лонгинов плавно перемещался по всем ротам. В третьей был его кабинет, и он начал движение оттуда. Там орден отмечал старшина, а во второй — взводный. Теперь добрался, наконец, и до нас. Язык у него уже сильно заплетался, щеки пылали, но держался зам, комбата еще довольно бодро.
— Товарищи офицеры, хочу поздравить в-вас от себя лично, от лица комбата и лиц у-управления батальона, в-вообщем, от всех нас вас! — выдал он многосложную фразу.
— Ура! — радостно прокричал Ветишин и полез обнимать нас с Острогиным.
— Сережка, оставь свои телячьи нежности для женского модуля! — отстранился Острогин. — Тебе, по-моему, пора отчаливать, ступай, а то совсем налижешься и будешь не боеготовен.
— А вам не пора составить мне компанию туда? — засмеялся Ветишин.
— Нам не пора, мы еще не готовы, — ухмыльнулся Острогин. — Да и вообще, я завтра вас покину, к морю Черному отправляюсь, там сами девки в очередь ко мне будут стоять и за бесплатно.
— А я? Когда же поеду отдыхать? — вопросительно посмотрел я на ротного.
— Понимаешь, Никифор, комбат приказал оставить максимум офицеров, мы ведь на полтора месяца уходим в сторону Файзабада, это почти к границе с Таджикистаном. А у нас уже отдыхать отправляются Острогин и Грымов, они все ж на месяц раньше тебя прибыли в Афган. Марасканов останется заменщика ждать, с кем мне идти в горы? С одним офицером? Два взвода мне и один Ветишину?
— А после Файзабада отпустишь? — уточнил я.
— Обязательно! Август будет твой. Замолчали все! Третий тост! — произнес Сбитнев, мы встали и молча выпили за павших в боях.
Лонгинов после этого распрощался, призвав к умеренности, и удалился.
— Теперь, парни, предлагаю тост за коллектив, за бойцов, которые пашут, как в поле трактора, и в принципе у нас отличная рота! — произнес я, и все залпом выпили.
Курящие закурили, некурящие закашляли, понеслась музыка из магнитофона и началась неофициальная часть с байками и анекдотами. За сдвинутыми в бытовке столами сидели уже не только офицеры роты — Сбитнев, Острогин, Ветишин, Марасканов, зашли на огонек разведчик Пыж и связист Хмурцев. Плечом к плечу теснились рядышком оба старшины (старый Гога и новый Резван Халитов), технарь Федарович и крепыш Бодунов. Отличная подобралась компания.
— Как один из виновников торжества беру бразды правления в свои руки, и первая байка моя! Всем тихо! Прекратите орать! Слушайте! Острогин, что у тебя в служебной карточке? — спросил я Сергея. — Помнишь свой послужной список?
— Пять выговоров и один строгий выговор и все от комбата и Грымова.
— Молодец! А поощрения? — продолжил я допрос.
— Одно. Орден! Но это не поощрение ведь, а награда Родины! — ответил Серж.
— Точно! У меня ситуация аналогичная, четыре взыскания, из них одно «за попытку срыва партийной конференции» от секретаря парткомиссии.
— Ни хрена себе! — удивился Марасканов. — Как это умудрился? Клуб поджег?
— Да так, чепуха! А еще в тетради у комбата пять или шесть резервных, не перенесенных в карточку. И ни одного поощрения.
— Выпьем за орденоносцев — расп…ев! Таких золотых мужиков сгноить пытаются, — рассмеялся Сбитнев. — Может, теперь в вас нормальных офицеров разглядят.
— Вообще, к каждому можно подойти предвзято и растоптать, — усмехнулся Бодунов. — Вот объявил меня комбат пьяницей, и, хотя я уже два месяца не пью, он мнение свое не меняет.
— Два месяца? Ты бы еще сказал, что два дня назад бросил, — саркастически улыбнулся ротный.
— Ребята, наши проступки — это чепуха, семечки. Слушайте о том, что на днях узнал в штабе, когда помощником дежурного по полку стоял, — начал я свой рассказ.
— Тихо! Слушать рассказ замполита, — прекратил застольный шум ротный.
— Кто помнит прошлогоднюю историю о том, как штабные перепутали покойников? — поинтересовался я. — Не слышали? Ну, даете! Дело было так. Служили два узбека в третьем батальоне в одной роте, по фамилии, ну скажем, Эргашев, оба рядовые. Однофамильцы. Обоих звали, предположим, Мурат, но отчества имели разные. Одного по папе именовали Махмудович, а другого Махамедович. Из одной области Узбекистана. Но служили парни на разных заставах, в разных взводах. И вот случилась беда: подорвался один на фугасе. В полк сообщили, но связь как всегда плохая, не поймешь какое отчество. Вот капитан Шалавин взял штатно-должностную книгу полка и двинулся по списку, натыкается на одного из Эргашевых, и принимаются оформлять на этого Мурата «груз-200» по этому адресу. Тело истерзано, поэтому «цинк» закрытый, без отверстия у лица. Сопровождающий привез гроб согласно предписанию. Все чин по чину: военкоматовцы, почетный караул, салют, оркестр, венки, цветы, представители власти, родственники. Мать убивалась, сестры рыдали. Оба бойца были старослужащие, а дембеля обычно перед увольнением письма не пишут.
Вообщем, приезжает наш похороненный Эргашев нежданно-негаданно жив-здоров, а от него все шарахаются. Покойник воскрес! Чудо, святой объявился, или это злые духи его из земли подняли. Шайтан! Родственники в драку лезут, за топоры и мотыги хватаются. Солдат плачет, клянется, что не умирал никогда, мол, произошла какая-то ошибка.
Родственники в шоке, местное партийное начальство сообщает в ЦК Узбекистана, те в ЦК КПСС. Прилетает в марте комиссия в полк, а разбираться-то не с кем. За командира полка тогда был подполковник Петряник, он уже заменился, замполиты и начальник штаба, комбат — все новые, строевиком уже капитан Боченкин. Командир роты в госпитале лежит раненый, вот замполит роты больше всех и пострадал — служебное несоответствие получил. А за что? Во всем штаб виноват! Они ведь на дороге стояли и ничего не знали, что гроб не по адресу уехал. Разгромный приказ все же комиссия составила, наказали всех подряд, штатные книги просмотрели, наградные проверили. Того живого Эргашева ведь посмертно орденом «Красной звезды» наградили. Пришлось наградить посмертно орденом и второго.
Потихоньку тело перезахоронили уже по правильному адресу, в другой район вывезли. Тут-то горе пришло в другую семью. И закрутился скандал по второму кругу. Письма в ЦК, в Правительство, через месяц, в апреле, новая комиссия, в этот раз и штабу дивизии досталось. А в дивизии и комдив сменился, и начпо новый, и начальник штаба только прибыл из Союза.
— А я-то думаю, чего это в третий раз за месяц штатную книгу ротную переделывают, — ухмыльнулся Марасканов. — Оказывается, сверка идет по всей дивизии, не ошиблись ли еще с каким-нибудь погибшим.
— У нас, слава богу, с июля прошлого года ни одного погибшего в роте. Обходит стороной костлявая с косой. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Выпьем же за то, чтобы так было и дальше, — предложил Острогин.
— Стоя, выпьем, стоя, — пьяно гаркнул Бодунов. — За продолжение полосы везения!
Встали, выпили, сели, и курящие задымили.
— Старшина, ты когда должность передашь? Что-то вы притихли в уголке, молчите, не докладываете, — поинтересовался Сбитнев.
— Почти все готово, осталась пара дней, дорогой, — заверещал Веронян.
— Гога, много украл-продал или нет? — ухмыльнулся я.
— Аи, замполит, обижаешь как всегда и ни за что! Кто тебя в каптерке пригрел, кофеем по-турецки поил? А? Молчишь? Нечего сказать?
— Ты, Веронян, ты! Но кто нам ЧП с п…измом чуть было не организовал? Опять же ты, Гога.
— Аи, ну что ты все вспоминаешь ерунду какую-то, да и не правда это! И при чем тут я?
— А при том! Кто Бадаляна каптером устроил? Кто Армению в миниатюре тут создал? Теперь вместо Бадаляна Васинян с тряпками бегает. Армянское братство, — с сарказмом произнес я.
— А чем плох Васинян?
— Ничем. Хороший солдат, в меру наглый, трудолюбивый. Знаешь, Гога, почему лично я не возражал против него?
— Нет, не знаю.
— А он в «зеленке» как-то с четырьмя узбеками один схватился. Исаков, Алимов, Тактагулов и Каримов со всех сторон на него наседают, а Васинян не сдается, отбивается. Я из дома на шум выхожу, гляжу, а «ара» во дворе к дереву прислонился, пыхтит, потеет и пулеметом отмахивается от них. Схватился за ствол и лупит их прикладом куда попало: Исакову по хребту, Алимову по башке. Они ему: «Убьем „ара“, а он им: „Я вас самих, „чурки“, перестреляю“.
Ну я подскочил, пинка Исакову, Тактогулову по яйцам, Васинян обрадовался поддержке и пинать лежащего Алимова. Пришлось твоему разбушевавшемуся Ашоту оплеуху и пинка за компанию дать.
— За что? Один, как лев, с четырьмя шакалами бился! Он мне жаловался на тэбя, — возмутился Веронян.
— Для профилактики.
— А, что за пида…изм был в каптерке? — поинтересовался Марасканов.
— Игорь, это давняя и неприятная история. Ее замяли за недоказанностью. Слово одного сержанта против слова другого сержанта. Сержант Плахов остался дежурным по роте, когда мы в «зеленку» за украденными бойцами из второго батальона пошли. Постреляли по кишлаку, убитых нам вернули, возвращаемся, а тут в части переполох. Плахов поздно вечером в особый отдел прибежал и говорит, что его склоняет к сожительству Бадалян. Бадалян дембель, а Плахов полтора года прослужил. Привели их к Петрянику, тот Бадаляна избил и на «губу» посадил, а Плахова в санчасти вначале, а затем в медсанбате от других полковых армян спрятали.
— Правильно! Полгода по госпиталям прячется и в роте не показывается! А может, он все специально выдумал, сачок? — воскликнул старшина.
— Если бы он все выдумал, то заодно на тебя, Гога, показал и групповуху бы вам приписал! — ответил я.
— Вечно у вас армяне — «жопники»! Опорочили всю нацию эти замполиты! — разозлился старшина.
— Почему замполиты? Особист и командир полка лупили Бадаляна, а Подорожник на два месяца на гауптвахту в комнату допросов пленных определил. Если бы не захваченный караван с опиумом, мешки туда под охрану нужно было сложить, то на дембель из этой камеры бы поехал твой земляк, — ответил я.
— Врачи ведь проверяли! Все у Плахова цело, не повреждено. Не было ничего, — возразил прапорщик.
— А ты хотел, чтобы у него что-то порвали? Заднюю девственную плевру? Ха-ха, — заржал громко Сбитнев.
— Ну, что вы, в самом деле, издеваетесь, я не это совсем имел в виду. Аи, говорить невозможно серьезно. Склонял он его или не склонял, заставлял или не заставлял — расследования не было! — ответил старшина.
— Если расследование провели бы, то Бадалян сел бы в дисбат, а тебя, старшина, за бесконтрольность с должности вышвырнули бы и из армии бы уволили, — воскликнул я.
— Хватит, ребята, о Бадаляне, а? — тяжело вздохнул Гога.
— Хорошо, давайте расскажу историю, где согласия никто и ни у кого не спрашивал, — приступил к своему расскажу Пыж. — Весной прошлого года украли бойца из соседнего полка с заставы на Баграмской дороге. Вышел солдат к «барбухайке», проезжавшей мимо, остановил ее и попросил закурить, а затем спросил «чарз» (наркотик), предложил поменять его на две пачки патронов. В машине оказались «духи», они ему по черепу и в кузов, под кучу тряпок. Завезли в кишлак, оттуда в горы, в банду. Фамилию его сейчас не помню, Исаков, Петров или Сидоров — не важно. Важно, что досталось «бойчине» по полной программе. Банда человек двадцать, он у них днем носильщиком работал, мешки с едой, боеприпасы таскал. Вечером наркотиками его «наширяют» и в удобную позу: всех желающих в банде удовлетворять. Баб у них нет, женщины все по домам, проституток нет. Вот он их и выручал полгода. Педики — гомосеки проклятые! Это у «духов» запросто.
— Правильно! Пусть питается комбат и прихлебатели, — поддержал бунт минометчик Прошкин.
Соловей выключил свет, и мы сразу остались в кромешной тьме.
— Черт, теперь свою броню не найдешь! Не заблудиться бы! Твою мать! — грязно выругался Афоня и упал, запнувшись за лавку. — Берендей, вруби свет, а не то, ей-ей, твой тыл будет «отметелен»!
— Допивайте чай и расходитесь, через пять минут отключу — распорядился Головской и побежал трусцой к комбату, наверное, закладывать.
В двух шагах от кухни было темно, хоть глаз выколи. Луна не взошла, чернота обволакивала нас со всех сторон, словно у природы закончились все краски, кроме черной.
— Черт, не сломать бы ногу! Почему я фонарик не взял? — возмущался Острогин, осторожно выбирая дорогу.
— Главное — в дерьмо не залезть, а то кроссовки не очистить.
«Гав! Р-р-р», — раздалось прямо возле моих ног, точнее выше колен, и одновременно клацнули крепкие клыки.
— Б…! — только и успел я вымолвить, высоко подпрыгнув и отскакивая назад. Собака, натянув цепь, рвалась и рычала, пытаясь достать до моего ценного хозяйства.
— Ни хрена себе собачка! — произнес Сергей. — Ненавижу овчарок, сожрет и не подавится. Чуть, Ник, яйца тебе эта скотина не оттяпала. Смотри, зубы как мясорубка, один фарш остался бы! Майонеза добавить — и деликатес готов!
— Овчарка — не самое страшное, вот боксер, это еще более смертельно. У меня в детстве боксерчик был, молоденький, так он трех овчарок порвал. Они, глупые, думают, если большие ростом, то сильнее, а он — малыш на холку прыгает и душит. Я вообще предпочитаю кошек: мягкая, мурлыкает и не лает.
— Уйди, уйди, скотина! Дай пройти, мы свои, собачка, хорошие, добрые, мы не кошки! — ласково попросил Серж. — Ты русский язык понимаешь или нет?
— Хрен с ней, пусть лает и глотку себе надрывает. Видишь, поводок крепкий, не сорвется, давай обойдем ее, — сказал я.
— Ну ладно, гавкай себе, миноискатель ходячий! Чего на нас взъелась, врагов нашла, гадина! Ду-у-ура! Чья это тварь интересно?
— Наверное, саперный батальон дивизии, а может, Чарикарский полк. Нам бы в каждую роту по такой псине!
***
Ну вот и путь-дорога обратно. Все те же сгоревшие остовы машин и танков, а рядом развалины кишлаков и отдельных хижин. Стеллы и памятники, словно напоминание об опасности, грозящей из-за каждого пригорка, из любого виноградника. И снова пыль, пыль, пыль. Сколько я уже ее пропустил сквозь свои легкие и выплюнул обратно.
Вот и Кабул! Снова улочки-закоулочки, трущобы, мальчишки с рогатками, «барбухайки», повозки — родные места.
Подорожник рычал на меня минут пятнадцать, и я думаю, в конце концов, он уже забыл причину из-за чего начал разнос. Он раскалялся и раскалялся. Усищи шевелились и подергивались в такт ругани. Ну, чего орать, я и сам все понимаю, а что делать, нет у меня другого х/б.
— Новые постиранные брюки кто-то спер из умывальника, а старые выцвели до белизны и стали короче сантиметров на десять. Да и каблуки туфлей стоптались до подошвы, так ведь куплю, как только в магазине мой размер появится, — оправдывался я.
Вечером вернулись в полк, а утром строевой смотр. Опять же: тельняшка, а не майка почему? А потому, что так удобно. Кавун вообще носил цветную футболку, несмотря на запреты. Эх, Ваня, когда я к тебе попаду в гости?
— Товарищ майор, ну что вы из меня жилы тянете? Я скоро сбегу из батальона куда-нибудь! Надоел он уже мне вместе с вашим террором.
— Что? Я тебе сбегу, сопляк! Ох ты, батальон ему не нравится, устал он! Это я от вас устал. Этот батальон тебе за восемь месяцев орден сделал, в настоящего офицера превратил! Я тебе покажу, как разбрасываться коллективом! Иди и подумай над тем, что ты говоришь!
— А что за орден, о котором вы говорили, товарищ майор? — нахально поинтересовался я.
— Ордена пришли в дивизию, говорят, твоя фамилия в списке присутствует, вот так-то! А ты говоришь: комбат не нравится, устал!
— Василий Иванович, а Острогин и Кавун награждены?
— Всему свое время, я и так проболтался, сюрприз не получится теперь. Иди, работай.
***
Пропыленные, чихающие, со слезящимися глазами, я и Марасканов брели в казарму.
— Теперь комбат меня съест в сыром виде, без соли и перца. И зачем я ляпнул про пятнадцать «духов», думал сбить с него патетику, а получилось хуже некуда, — вздыхал с грустью Игорь.
— Да не переживай, скоро уже домой, не принимай близко к сердцу, пошел он к черту, — успокаивал его я, как мог. — А ты что, правда, столько «духов» грохнул?
— Аи, какие подсчеты, может, три, может, пять, я ведь первые полгода командиром взвода в «десантуре» был, пару раз в засады попадала рота, пару раз «духи» на нас нарывались. После моих очередей некоторые падали, а убил или ранил, хрен его знает. Пятнадцать — это для красивого словца, громко звучит.
— Теперь точно звучит. Еще как, теперь ты личный враг «Чапая», убийца и мародер. Он «десантуру» на дух не переносит, не знаю почему, может, где п…ей отвалили? Попал ты, Игорек, под горячую руку, а он хотел тебе наградной на орден после рейда оформить. Подорожник теперь умрет, но не пропустит представление, обязательно бумаги порвет.
— Вот черт, дернула меня нелегкая за язык.
— Не переживай, может, что-нибудь придумаем. Комбат на днях в отпуск уезжает, вот тогда и посмотрим, что предпринять.
***
На следующий день в полк приехали артисты столичного театра сатиры. Большой концерт подходил к завершению, когда «пани Моника» взяла со столика бумажку и произнесла:
— Эту песню я хочу исполнить в честь офицеров, награжденных орденами «Красная звезда»: Острогина, Ростовцева, Суркова. Встаньте, пожалуйста, ребята! Поздравляю вас от всей души!
Мы с Сержем встали, смущенные и красные, как вареные раки. Очень внезапно все произошло. Оказалось, нарочный привез сегодня пакет, вот командир полка и сделал приятный сюрприз.
Артистка спела еще пять песен, сплясала, поздравила других ребят, концерт плавно перешел в торжественное мероприятие по награждению. Командир полка всем вручил ордена, медали, а когда подошла моя очередь, «батя» сам прикрутил орден на х/б, крепко пожал руку, обнял, расцеловал и потрепал по плечу.
— Молодец, так держать!
— Служу Советскому Союзу!
— Всем награжденным фотографироваться, собраться у клуба! — скомандовал Мусалиев (он же в народе Муссолини).
Серега гордо расправил плечи, сделал величественную осанку, но я пихнул его в бок.
— Острога, будь проще, меньше напыщенности.
— А сам-то как павлин-мавлин! Сияешь как новый медный пятак.
— Почему пятак? — поинтересовался я.
— Потому что на рубль не тянешь. Не мешай торжествовать и радоваться, может, больше такого события в моей жизни не будет, — огрызнулся Серж.
— Ага, как наградные на тебя за месяц переписывать четыре раза к ряду, так я, а как праздновать, тебе уже и не мешать!
— Ну хорошо, можешь присоединяться ко мне, но делай умное лицо. Если сумеешь, — улыбнулся Сергей.
— Я-то сумею, но вот ты сегодня сумеешь ли раздобыть водку и закуску?
— В девятнадцать часов? По двойной цене! Ты с ума сошел! — воскликнул взводный.
— Тогда беги в дукан у штаба армии или проси дежурную машину, там в два раза дешевле.
— Прекратите болтать, мешаете фотографу! — рявкнул Ошуев.
— Уже прекратили, — эхом отозвались мы.
— Замечательно, все свободны, за фотографиями подходите к начальнику клуба через неделю, — распорядился замполит-2 Мусалиев.
— Поздравляю, мужики! От всей души! Но что за дела, у всех подчиненных ордена, а где мой орден? — возмутился Сбитнев.
— Награда еще найдет героя. За дырку в башке обязательно награждают. Вот если попадет в задницу, то правительство еще подумает, а выбитых шесть зубов того стоят, чтоб орден дать, — успокоил я командира.
— Хорошо, если так, спасибо, на добром слове, за это обеспечу закуску. Ник, пошли на продсклад, начальник склада со мной на Дальнем Востоке служил. А насчет зубов, ты представляешь, какая история, если бы еще один выбило, то комиссовали бы. Шесть снесло — служи, а семь — уже инвалид!
— Вот черт! Я бы тебе седьмой зуб там, в развалинах, расшатал и выдернул. Одним больше, одним меньше, — хмыкнул я в ответ.
— Себе выдерни, развыдергивался.
— Протезировали-то бесплатно? Челюсть золотая?
— Бесплатно, но не золотая, а с напылением. А за мучения во благо Отечества могли бы, конечно, герою войны и раскошелиться на золото, — вздохнул, скривившись от нехороших воспоминаний, Володя.
— А пить и жевать уже не больно? — поинтересовался Ветишин.
— Не больно, а водка особенно полезна, она только дезинфицирует раны старого воина, — улыбнулся ротный.
Мы подошли к закрытому складу-ангару, и Володя принялся тарабанить в дверь и орать:
— Кладовщик! Васька! Отворяй ворота, пройдоха. Чем быстрее откроешь, тем меньше возьмем.
Дверь с неприятным скрипом открылась, и на пороге появился прапорщик в расстегнутой гимнастерке, почесывающий большой, толстый живот.
— Привет. Чего такой потный? — усмехнулся Володя. — Коробки с тушенкой прячешь по углам?
— От таких, как ты спрячешь! Здорово, брат! Давно вернулся? Болтали, что тебе полголовенки снесло, а у тебя все на месте. Может, другую голову снесло, что между ног? — и они принялись сжимать друг друга в объятиях.
— Нет, та цела, все нормально, два месяца дома проверял на прочность и эластичность, — хмыкнул ротный.
— Эластично? — заржали я и Ветишин.
— Да, только вот приходилось все делать по ночам, потому что скобы стояли на челюстях, и мое лицо было постоянно со страшным звериным оскалом. Ужас! Мы чего к тебе пришли, дело у нас, неотложное, — Сбитнев начал продвигаться вглубь склада, тесня Василия.
— А ко мне просто так поболтать не ходят, всем что-то нужно. Корыстные вы, — ответил прапорщик, пытаясь сопротивляться и не пустить нас вовнутрь.
— Васька, ты из себя ангела бескорыстного не строй. Ник и Острогин ордена получили, закусить нечем. Паек в рейде съели, а старшина должность сдает, все выпил, гад, и сожрал.
— Идите к Берендею, он остатки не сдал еще, а я никому ничем не обязан.
— К Берендею нельзя, мы ему и Соловью чуть физиономию в Гардезе не намяли. Они сейчас в обиде — ничего не дадут.
— Правильно сделают, не плюйте в колодец, где водицы еще пригодится напиться. Ладно, заходите, так и быть, чего-нибудь соберем, — прекратил сопротивление и смилостивился кладовщик.
В ангаре стоял полумрак и только у стойки с документами светила ночная лампа. Возле нее скакала в тельняшке и с ошейником на шее небольшая обезьяна, привязанная цепочкой к стене.
— Это что за чучело? — удивился я.
— Сам ты чучело. Это Аркашка! Макак! Настоящий мужик! На, сволочь, успокойся, — и Василий засунул окурок в пасть животному.
Обезьяна судорожно сделала две затяжки, быстро успокоилась и принялась курить с наслаждением, что-то по-своему бормоча себе под нос.
— Ни х.., себе, — крякнул Ветишин.
— Это что, сейчас спектакль будет, специально для вас. Аркадий Михалыч, пить будешь? — поинтересовался прапорщик.
— Угу-уху, — запрыгало и заверещало, обрадовавшись, животное.
— Вот ведь, скотина, все понимает, водку обожает больше, чем фрукты, а коньяк почему-то не любит, не пьет, — заулыбался Васька и погладил зверя по голове.
— Откуда он у тебя? — спросил Володя.
— Полгода назад разведчики привезли из Джелалабада. Поначалу трескал только апельсины, яблоки и бананы, а теперь все подряд, голод не тетка, где я ему бананов наберу. Пьяница стал ужасный. Если выпиваем и ему не наливаем, драться лезет, а как напьется, песни свои горланит. Курить научился, окурки ворует.
— Прямо как человек, наверное, Дарвин был прав, мы с обезьянами имеем общего предка, — засмеялся Володя.
— А почему Аркаша? — удивленно поинтересовался я. — Что-то очень знакомое имя, есть ассоциации с кем-то.
— Так ведь начпо Севастьянов Аркадий Михайлович! Он как-то проверять склад заявился, увидал его и гладить полез. Аркадий этого не любит, тяпнул за палец. Начальник спрашивает: как зовут? Я ляпнул, что Аркаша, и чуть язык не проглотил. Шеф сморщился: как-как, почему так назвали? Не понравилось… Мы стали его убеждать, что не Аркаша, а Алкаша. Созвучно, мол, послышалось. Все равно не понравилось полковнику. В итоге объявил выговор за курение в помещении на рабочем месте, говорит, что какой-то приказ был Министра обороны пару лет назад.
— Инфаркт не хватил моего шефа, когда макак за палец укусил? — спросил я.
— Вроде живехонький уехал, да еще коробку тушенки и сгущенки с собой прихватил. Но выговор записал в карточку. Ребята, давайте бахнем по сто грамм за вашу удачу, за твое, Вовка, возвращение!
Василий разлил по французским стаканам спирт, достал банку огурцов и произнес:
— За замену! Чтоб вернуться всем живыми!
— Вздрогнули! — выдохнул Вовка и громко крякнул. — Чего даешь на закуску?
— Банку тушенки, банку килек и банку лосося, сало в банках, огурцов вон в бочке набирайте и пару банок салатов.
— Вот так да? Начальству целую коробку, а нам по банке… Не густо, на десять ртов.
— Всем давать, так на халяву весь полк сбежится, мне что прикажете, склад настежь распахнуть? Скромнее будьте. Меньше ешьте, больше пейте, скорее свалитесь, тогда точно на всех хватит. Сейчас еще кто-то от комбата Папанова должен подойти, он тоже «Звезду» получил, и Скворцов танкист звонил. Бери, что дают, и уносите ноги. Считаю до трех.
В этот момент обезьяна допила из чьего-то стакана остатки спирта и пришла в необычайное возбуждение. Она принялась швырять вилки, стаканы, перевернула пепельницу.
— Аркашка, скотина, алкаш проклятый, пошел вон, — заорал прапорщик и дал макаку звучную затрещину.
Макак обиделся, заскочил на жердочку и принялся оттуда плеваться, корчить рожи и пронзительно орать.
— Заткнись, скотина, больше не налью! — рявкнул Василий и кинул обезьяне банан.
Тот схватил его и моментально сжевал.
— Больше корми зверя, а то, не закусывая, сдохнет, — сказал на прощание Володя. — До свидания, Василий, пока, Аркаша!
— Уа-ха-ха! — заверещал зверь и бросил в нас от избытка чувств пустую банку.
***
Три бутылки водки и бутылка коньяка, купленные по дешевке по двадцать чеков в дукане, быстро подняли настроение. На огонек заглянул Бронежилет, оставшийся за убывшего в отпуск комбата. Лонгинов плавно перемещался по всем ротам. В третьей был его кабинет, и он начал движение оттуда. Там орден отмечал старшина, а во второй — взводный. Теперь добрался, наконец, и до нас. Язык у него уже сильно заплетался, щеки пылали, но держался зам, комбата еще довольно бодро.
— Товарищи офицеры, хочу поздравить в-вас от себя лично, от лица комбата и лиц у-управления батальона, в-вообщем, от всех нас вас! — выдал он многосложную фразу.
— Ура! — радостно прокричал Ветишин и полез обнимать нас с Острогиным.
— Сережка, оставь свои телячьи нежности для женского модуля! — отстранился Острогин. — Тебе, по-моему, пора отчаливать, ступай, а то совсем налижешься и будешь не боеготовен.
— А вам не пора составить мне компанию туда? — засмеялся Ветишин.
— Нам не пора, мы еще не готовы, — ухмыльнулся Острогин. — Да и вообще, я завтра вас покину, к морю Черному отправляюсь, там сами девки в очередь ко мне будут стоять и за бесплатно.
— А я? Когда же поеду отдыхать? — вопросительно посмотрел я на ротного.
— Понимаешь, Никифор, комбат приказал оставить максимум офицеров, мы ведь на полтора месяца уходим в сторону Файзабада, это почти к границе с Таджикистаном. А у нас уже отдыхать отправляются Острогин и Грымов, они все ж на месяц раньше тебя прибыли в Афган. Марасканов останется заменщика ждать, с кем мне идти в горы? С одним офицером? Два взвода мне и один Ветишину?
— А после Файзабада отпустишь? — уточнил я.
— Обязательно! Август будет твой. Замолчали все! Третий тост! — произнес Сбитнев, мы встали и молча выпили за павших в боях.
Лонгинов после этого распрощался, призвав к умеренности, и удалился.
— Теперь, парни, предлагаю тост за коллектив, за бойцов, которые пашут, как в поле трактора, и в принципе у нас отличная рота! — произнес я, и все залпом выпили.
Курящие закурили, некурящие закашляли, понеслась музыка из магнитофона и началась неофициальная часть с байками и анекдотами. За сдвинутыми в бытовке столами сидели уже не только офицеры роты — Сбитнев, Острогин, Ветишин, Марасканов, зашли на огонек разведчик Пыж и связист Хмурцев. Плечом к плечу теснились рядышком оба старшины (старый Гога и новый Резван Халитов), технарь Федарович и крепыш Бодунов. Отличная подобралась компания.
— Как один из виновников торжества беру бразды правления в свои руки, и первая байка моя! Всем тихо! Прекратите орать! Слушайте! Острогин, что у тебя в служебной карточке? — спросил я Сергея. — Помнишь свой послужной список?
— Пять выговоров и один строгий выговор и все от комбата и Грымова.
— Молодец! А поощрения? — продолжил я допрос.
— Одно. Орден! Но это не поощрение ведь, а награда Родины! — ответил Серж.
— Точно! У меня ситуация аналогичная, четыре взыскания, из них одно «за попытку срыва партийной конференции» от секретаря парткомиссии.
— Ни хрена себе! — удивился Марасканов. — Как это умудрился? Клуб поджег?
— Да так, чепуха! А еще в тетради у комбата пять или шесть резервных, не перенесенных в карточку. И ни одного поощрения.
— Выпьем за орденоносцев — расп…ев! Таких золотых мужиков сгноить пытаются, — рассмеялся Сбитнев. — Может, теперь в вас нормальных офицеров разглядят.
— Вообще, к каждому можно подойти предвзято и растоптать, — усмехнулся Бодунов. — Вот объявил меня комбат пьяницей, и, хотя я уже два месяца не пью, он мнение свое не меняет.
— Два месяца? Ты бы еще сказал, что два дня назад бросил, — саркастически улыбнулся ротный.
— Ребята, наши проступки — это чепуха, семечки. Слушайте о том, что на днях узнал в штабе, когда помощником дежурного по полку стоял, — начал я свой рассказ.
— Тихо! Слушать рассказ замполита, — прекратил застольный шум ротный.
— Кто помнит прошлогоднюю историю о том, как штабные перепутали покойников? — поинтересовался я. — Не слышали? Ну, даете! Дело было так. Служили два узбека в третьем батальоне в одной роте, по фамилии, ну скажем, Эргашев, оба рядовые. Однофамильцы. Обоих звали, предположим, Мурат, но отчества имели разные. Одного по папе именовали Махмудович, а другого Махамедович. Из одной области Узбекистана. Но служили парни на разных заставах, в разных взводах. И вот случилась беда: подорвался один на фугасе. В полк сообщили, но связь как всегда плохая, не поймешь какое отчество. Вот капитан Шалавин взял штатно-должностную книгу полка и двинулся по списку, натыкается на одного из Эргашевых, и принимаются оформлять на этого Мурата «груз-200» по этому адресу. Тело истерзано, поэтому «цинк» закрытый, без отверстия у лица. Сопровождающий привез гроб согласно предписанию. Все чин по чину: военкоматовцы, почетный караул, салют, оркестр, венки, цветы, представители власти, родственники. Мать убивалась, сестры рыдали. Оба бойца были старослужащие, а дембеля обычно перед увольнением письма не пишут.
Вообщем, приезжает наш похороненный Эргашев нежданно-негаданно жив-здоров, а от него все шарахаются. Покойник воскрес! Чудо, святой объявился, или это злые духи его из земли подняли. Шайтан! Родственники в драку лезут, за топоры и мотыги хватаются. Солдат плачет, клянется, что не умирал никогда, мол, произошла какая-то ошибка.
Родственники в шоке, местное партийное начальство сообщает в ЦК Узбекистана, те в ЦК КПСС. Прилетает в марте комиссия в полк, а разбираться-то не с кем. За командира полка тогда был подполковник Петряник, он уже заменился, замполиты и начальник штаба, комбат — все новые, строевиком уже капитан Боченкин. Командир роты в госпитале лежит раненый, вот замполит роты больше всех и пострадал — служебное несоответствие получил. А за что? Во всем штаб виноват! Они ведь на дороге стояли и ничего не знали, что гроб не по адресу уехал. Разгромный приказ все же комиссия составила, наказали всех подряд, штатные книги просмотрели, наградные проверили. Того живого Эргашева ведь посмертно орденом «Красной звезды» наградили. Пришлось наградить посмертно орденом и второго.
Потихоньку тело перезахоронили уже по правильному адресу, в другой район вывезли. Тут-то горе пришло в другую семью. И закрутился скандал по второму кругу. Письма в ЦК, в Правительство, через месяц, в апреле, новая комиссия, в этот раз и штабу дивизии досталось. А в дивизии и комдив сменился, и начпо новый, и начальник штаба только прибыл из Союза.
— А я-то думаю, чего это в третий раз за месяц штатную книгу ротную переделывают, — ухмыльнулся Марасканов. — Оказывается, сверка идет по всей дивизии, не ошиблись ли еще с каким-нибудь погибшим.
— У нас, слава богу, с июля прошлого года ни одного погибшего в роте. Обходит стороной костлявая с косой. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Выпьем же за то, чтобы так было и дальше, — предложил Острогин.
— Стоя, выпьем, стоя, — пьяно гаркнул Бодунов. — За продолжение полосы везения!
Встали, выпили, сели, и курящие задымили.
— Старшина, ты когда должность передашь? Что-то вы притихли в уголке, молчите, не докладываете, — поинтересовался Сбитнев.
— Почти все готово, осталась пара дней, дорогой, — заверещал Веронян.
— Гога, много украл-продал или нет? — ухмыльнулся я.
— Аи, замполит, обижаешь как всегда и ни за что! Кто тебя в каптерке пригрел, кофеем по-турецки поил? А? Молчишь? Нечего сказать?
— Ты, Веронян, ты! Но кто нам ЧП с п…измом чуть было не организовал? Опять же ты, Гога.
— Аи, ну что ты все вспоминаешь ерунду какую-то, да и не правда это! И при чем тут я?
— А при том! Кто Бадаляна каптером устроил? Кто Армению в миниатюре тут создал? Теперь вместо Бадаляна Васинян с тряпками бегает. Армянское братство, — с сарказмом произнес я.
— А чем плох Васинян?
— Ничем. Хороший солдат, в меру наглый, трудолюбивый. Знаешь, Гога, почему лично я не возражал против него?
— Нет, не знаю.
— А он в «зеленке» как-то с четырьмя узбеками один схватился. Исаков, Алимов, Тактагулов и Каримов со всех сторон на него наседают, а Васинян не сдается, отбивается. Я из дома на шум выхожу, гляжу, а «ара» во дворе к дереву прислонился, пыхтит, потеет и пулеметом отмахивается от них. Схватился за ствол и лупит их прикладом куда попало: Исакову по хребту, Алимову по башке. Они ему: «Убьем „ара“, а он им: „Я вас самих, „чурки“, перестреляю“.
Ну я подскочил, пинка Исакову, Тактогулову по яйцам, Васинян обрадовался поддержке и пинать лежащего Алимова. Пришлось твоему разбушевавшемуся Ашоту оплеуху и пинка за компанию дать.
— За что? Один, как лев, с четырьмя шакалами бился! Он мне жаловался на тэбя, — возмутился Веронян.
— Для профилактики.
— А, что за пида…изм был в каптерке? — поинтересовался Марасканов.
— Игорь, это давняя и неприятная история. Ее замяли за недоказанностью. Слово одного сержанта против слова другого сержанта. Сержант Плахов остался дежурным по роте, когда мы в «зеленку» за украденными бойцами из второго батальона пошли. Постреляли по кишлаку, убитых нам вернули, возвращаемся, а тут в части переполох. Плахов поздно вечером в особый отдел прибежал и говорит, что его склоняет к сожительству Бадалян. Бадалян дембель, а Плахов полтора года прослужил. Привели их к Петрянику, тот Бадаляна избил и на «губу» посадил, а Плахова в санчасти вначале, а затем в медсанбате от других полковых армян спрятали.
— Правильно! Полгода по госпиталям прячется и в роте не показывается! А может, он все специально выдумал, сачок? — воскликнул старшина.
— Если бы он все выдумал, то заодно на тебя, Гога, показал и групповуху бы вам приписал! — ответил я.
— Вечно у вас армяне — «жопники»! Опорочили всю нацию эти замполиты! — разозлился старшина.
— Почему замполиты? Особист и командир полка лупили Бадаляна, а Подорожник на два месяца на гауптвахту в комнату допросов пленных определил. Если бы не захваченный караван с опиумом, мешки туда под охрану нужно было сложить, то на дембель из этой камеры бы поехал твой земляк, — ответил я.
— Врачи ведь проверяли! Все у Плахова цело, не повреждено. Не было ничего, — возразил прапорщик.
— А ты хотел, чтобы у него что-то порвали? Заднюю девственную плевру? Ха-ха, — заржал громко Сбитнев.
— Ну, что вы, в самом деле, издеваетесь, я не это совсем имел в виду. Аи, говорить невозможно серьезно. Склонял он его или не склонял, заставлял или не заставлял — расследования не было! — ответил старшина.
— Если расследование провели бы, то Бадалян сел бы в дисбат, а тебя, старшина, за бесконтрольность с должности вышвырнули бы и из армии бы уволили, — воскликнул я.
— Хватит, ребята, о Бадаляне, а? — тяжело вздохнул Гога.
— Хорошо, давайте расскажу историю, где согласия никто и ни у кого не спрашивал, — приступил к своему расскажу Пыж. — Весной прошлого года украли бойца из соседнего полка с заставы на Баграмской дороге. Вышел солдат к «барбухайке», проезжавшей мимо, остановил ее и попросил закурить, а затем спросил «чарз» (наркотик), предложил поменять его на две пачки патронов. В машине оказались «духи», они ему по черепу и в кузов, под кучу тряпок. Завезли в кишлак, оттуда в горы, в банду. Фамилию его сейчас не помню, Исаков, Петров или Сидоров — не важно. Важно, что досталось «бойчине» по полной программе. Банда человек двадцать, он у них днем носильщиком работал, мешки с едой, боеприпасы таскал. Вечером наркотиками его «наширяют» и в удобную позу: всех желающих в банде удовлетворять. Баб у них нет, женщины все по домам, проституток нет. Вот он их и выручал полгода. Педики — гомосеки проклятые! Это у «духов» запросто.