Страница:
— Все, бегу, бегу, иди в казарму, там тебя Острогин ждет!
— весело крикнул Сергей и помчал дальше.
«О! Острогин вернулся, как быстро время летит», — подумал я, вновь погрузившись в невеселые размышления, на этот раз о доме, о семье.
Я заскочил в бытовку и остолбенел. За столом сидел и что-то жевал малознакомый человек.
— Серж! Что с тобой сделали? Это не ты! Ну и харя!
— закричал я, разглядывая располневшего не в меру друга.
— Нет, это я!
— ухмыльнулся он. — Видишь, как я раздобрел в поездках по гостям. В Ленинграде побывал, в Сочи, в Алма-Ате! Круиз! Десять килограмм! Х/б не налезло, вот и сижу голым по пояс, жду, когда старшина принесет новую «афганку».
— Да, парень! Рожа у тебя прямо трещит по швам, как же ты в горы полезешь, а? — посочувствовал я и одновременно позавидовал, его отдыху.
— Что, морда, ты посмотри, какие мышцы, какой я торс себе накачал!
— Слушай, культурист несчастный, это все сало — и оно переплавится на солнце! Водку привез? Сегодня назначено обмывание наших орденов.
— Привез. Черт! Я планировал с ней к дядьке съездить, давно уже не виделись.
— Ничего, еще купишь! Я сейчас пойду закусон организовывать. Сало, консервы, все, что есть привезенного домашнего, не жри, народ закусит!
— А кто участники мероприятия? — спросил Серж.
— Все наши.
— Хм…, на такой коллектив не хватит, — насупился Острогин.
— Кому не хватит, пойдет и еще купит, наше дело — мероприятие организовать и начать. А дальше, как пойдет.
— А как пойдет? — улыбнулся Серж.
— Пойдет, я думаю, хорошо, и мероприятие грозит затянуться. Будем раскачивать женский модуль до утра. Комбат, к счастью, еще в отпуске, замполит Золотарев и Цехмиструк тоже. Ошуев послезавтра улетает в Ташкент, ему не до нас. Воля! Хоть несколько дней, но расслабимся. А потом вновь заявится наш «усатый деспот», наш «папа и мама» в одном стакане. Хоть бы Подорожника выдвинули на какую-нибудь вышестоящую должность!
— А Ошуева тоже, в Генштаб — не ближе!
— согласился со мной Сергей.
— Бугрим, куда нам посоветуешь направить коллектив для пьянки? — спросил я подошедшего сдать автомат в оружейку комсомольца.
— Настоятельно рекомендую организоваться в первой комнате справа. Там парикмахерша живет, — сладко закатил глаза Витюша и облизнулся.
— Ну вот, мы тебя о деле спрашиваем: где лучше сесть, чтоб места на всех хватило, а он о своем — кобелином, — возмутился Сергей.
— Почему о своем? Обо всех. Там несколько девчонок новеньких молодых живет. Элька-одесситка, Ленка, Танька…
— Хватит болтать, иди, озадачивай женскую организацию на закуску, через час собираемся, — прекратил я поток его перечислений.
Мы загрузили пару больших коробок банками с тушенкой, с салатами, рыбными консервами, овощами, и караван двинулся в путь. К нашему искреннему удивлению четыре стола стояли в коридоре и уже ломились от закуски, а тарелки расставлял лично Берендей.
— Ты что, Саня, с дуба рухнул? Так расщедрился? — удивился я. — Вроде никто у тебя ничего не просил.
— Ник, я же уважаю хороших людей. А для таких орлов, как вы с Сержем мне ничего казенного не жалко. Кто старое помянет — тому глаз вон!
— и усатый прапорщик расплылся в широкой улыбке.
— Да и Соловей за вас замолвил словечко.
— Что ж, Санек, спасибо на добром слове! Садись и отдыхай, теперь мы посуетимся, — поблагодарил его Острогин, и мы дружно принялись вскрывать банки, бутылки, расставлять стаканы.
Вскоре объявился Бронежилет. Я онемел, так как не ожидал этого гостя, особенно после последней ссоры.
— Ник, выйди из прострации, — толкнул меня в бок Сбитнев.
— Это я его пригласил. Нужно и успех операции обмыть, да и лучше чтоб он тут был, чем нас строить начал в разгар мероприятия. Сейчас еще и Головской тушенку приволочет и спирт выделит из своего запаса.
Народу собралось человек двадцать, в ротах с солдатами остались только новички да те, с кем за столом сидеть никому не хочется. Но это относилось к полковым штабным и тыловикам, поэтому батальон был практически в полном составе.
Лонгинов на правах старшего начальника поднял кружку и провозгласил:
— Опустить ордена в стаканы и достать их зубами, как положено, осушив для этого стаканы до дна, товарищи офицеры!
— А я свой уже в Союз увез!
— воскликнул Острогин.
— Жаль. Значит, орден Ростовцева будете вынимать по очереди!
Я бросил «Звезду» в кружку, почти до краев наполненную водкой, и мужественно проглотил «огненную жидкость» в четыре глотка, достал двумя пальцами орден и передал Сергею. Он повторил процедуру.
У-ф-ф. В горле запершило, в груди зажгло и перехватило. Давно я лошадиные дозы не пробовал! Сразу в голове зашумело, контрольная планка упала, в голове перегорел предохранитель — и все, что планировалось, забылось. Думал, пропустить четыре рюмки и на боковую, отоспаться на мягкой кровати. Куда там! Все пошло кругом, завертелось, закружилось…
Жара, голодный желудок, ослабевший организм. Все поплыло…
Второй тост, за роту, за батальон, третий тост, стоя, за погибших. А дальше понеслось без организации. Наливали, кто сколько мог и кто что хотел. Постепенно, как всегда на таких мероприятиях, окурки и огрызки заполнили стол, начались песни, пляски, мелкие выяснения отношений. Бутылки опустели спиртное закончилось, и я с Ветишиным и Бугримом в обнимку распевая пьяными голосами песни, пошли за коньяком к сантехнику-спекулянту.
Мы брели и горланили песни во всю глотку, наслаждаясь жизнью. Только после тяжелых мучений, ежеминутного риска радуешься тому, что по-прежнему существуешь. И жизнь, даже такая дрянная, становится приятной. Ночь была чернее черного, освещение не горело, мы набрали полные руки бутылок и на обратном пути столкнулись нос к носу с Ломако и Муссолини.
— О, вот и наши орлы из первого батальона!
— радостно потер руки в предвкушении мести за мой несдержанный язык зам, по тылу полка. — Пьяницы, надо обязательно их примерно наказать! Особенно Ростовцева! Все за мной к дежурному по полку!
— Пусть пока отдыхают, завтра разберемся, — потянул его за руку в сторону командирского модуля замполит полка. — Пусть ребята расслабятся один раз за два месяца. Отстань от них.
Муссолини был навеселе и потому в хорошем настроении, он слегка покачивался из стороны в сторону.
— Миша, ты скоро? — крикнул замполит.
— Иду, иду!
— откликнулся кто-то заплетающимся языком и из-за угла на нетвердых ногах вырулил шеф особистов, пытавшийся неслушающимися пальцами застегнуть ширинку.
— Лейтенанты! Шагом марш отсюда!
Отдыхать!
— повысил голос Мусалимов.
Мы дружно, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, направились к своим собутыльникам.
— Витька, а ты в темноте за лейтенанта тоже сошел! Промолчал, что прапорщик, скрылся за нашими спинами! А завтра, крыса тыловая, будет искать третьего лейтенанта, и им, наверное, окажется Острогин!
— засмеялся я, теребя за кудрявые волосы, прапорщика.
— А что, прапорщик не человек? — возмутился Бугрим.
— Такой, как ты, конечно, человек, а вот начальники складов. Это все козлы, чмыри! Жулье!
— прокричал Сережка в ухо Виктору и полез обниматься.
— Отстаньте, пьяницы, я уже устал вас тащить под руки! Стойте на ногах, а то бутылки разобьем!
— отстранился прапорщик.
— Это кто тут хочет пузыри разбить? Где эти негодяи? — раздался зычный командный голос с напускной серьезностью, по которому я узнал командира танкового батальона Романа Ахматова. Он сидел на лавочке у входа в женский модуль.
— Товарищ майор! Здравия желаем! Это мы хулиганим, дисциплину нарушаем! Приглашаем Вас к нашему стволу!
— расплылся я в счастливой пьяной улыбке.
— Наверное, не к стволу, а к столу? — уточнил сидевший рядом начальник штаба батальона Гена Светлооков.
— О-о-о! Танкисты в полном составе!
— закричал Серега.
— Пойдемте с нами, с удовольствием приглашаем вас, присоединиться. Особенно лично я, как бывший танкист, — пробормотал я заплетающимся языком.
— Нет, мужики! Пойдемте к нам! У вас на столе уже пусто, шаром покати, и пьянка перешла в фазу вялотекущего, но усиливающегося скандала с переходом в драку, — сказал комбат.
Мы попытались робко возразить, что, мол, коллектив ждет, что приглашаем к себе…
— Ерунда!
— рявкнул Роман. — Какой к черту коллектив! Там все попрятались по комнатам или сбежали, когда зам, по тылу с замполитом зашли разогнать этот бедлам. Сейчас кое-кто вернулся, но это уже не мероприятие. Да и потом, не для того мы тут пятнадцать минут вас караулим, чтобы вернуться с пустыми руками. Итак, марш за мной!
И в довершение своей тирады Ахматов схватил нас с Сережкой за руки и повел за собой, подавив последнее сопротивление, а Геннадий подхватил Бугрима, который нес бутылки.
Мы пришли в модуль к танкистам, где я оказался впервые за год службы, как-то не доводилось тут бывать. Довольно уютная комната комбата была перегорожена тремя шкафами и делилась на две части. В одной пили, а в другой спали. Там, где спали, храпел уже «готовый» замполит, а за столом сидел командир роты Скворцов и какая-то брюнетка. Довольно симпатичная, стройная девушка, правда, после стольких рюмок симпатичной показалась бы, наверное, любая.
— Знакомьтесь, мужики, это Элеонора, если кто не знаком, а это наши славные пехотинцы…
— А я их всех знаю, кроме вот этого лейтенанта, — ткнула она в меня пальцем.
— О, это замполит первой роты Ростовцев. Сейчас мы будем обмывать его орден. Правильно я говорю? Ты ведь сегодня виновник торжества? — больше утвердительно, чем вопросительно произнес комбат.
— Ага, — кивнул я головой и уставился на девушку.
— Наливать — наливай, а на деваху мою не глазей, а то еще одну дырку в ней просверлишь, — громко рассмеялся комбат и похлопал меня по плечу.
— Разливай по бокалам полнее, не стесняйся. Тут все свои! Ик — ик… — пьяно заикал начальник штаба, сел за стол и отключился со стаканом в руке.
Оказывается, он все это время бродил на автопилоте. Делать нечего, я понял, что от танкистов отделаться «малой кровью» не получится и живыми они нас к своим уже не выпустят. Я быстро разлил коньяк по хрустальным французским стаканам, а затем Роман произнес:
— За братство по оружию, за пехоту, которой тут достается больше всех, ну и за тебя, замполит. До дна!
— Пей, пей до дна, до дна, — принялся подбадривать меня Скворцов, пресекая мою попытку не допить.
— Не оставляй зло, посуда должна быть пустой, а то не видать тебе больше наград!
— и Ахматов ладонью прижал стакан за донышко к моим губам.
— Роман, постой, уже в глотку не лезет!
— я поперхнулся и закашлял.
— Нэ лизэ! Ты как в анекдоте про парубка в першую брачную ночь, — усмехнулся Бугрим.
— Рассказывай, — распорядился Роман.
— Парубок женился, а шо з молодой жинкой делать, не знает, — начал рассказ Виктор. — Приходит к папане и говорит: «Тату шо з ней робить и как?» Отец отвечает: «Сынку все будэ нормально. Погладь невесту, поцелуй, и пойдет как по маслу». Проходит час, прибегает сынок, весь взъерошенный и перепуганный: «Тату шо робыть — нэ лизэ ну ни як!» Отец его успокаивает: «Не волнуйся, кажи, щоб помогла!» Проходит еще час. Вновь сын примчался и будит отца: «Ой тату, нэ лизэ, ну никак! Отец опять успокаивает: пойди в сени там крынка пятилитровая со сметаной, возьми с собой помакнешь — поможет». Парубок убег, еще через час возвращается, потный, усталый, и с порога орет благим матом: «Батька не лизэ, ну ни как нэ лизэ!» Отец удивленно спрашивает: «И со сметанкой?» — «Ни тату, в крынку к сметанке ни как нэ лизе!» Ха-ха-ха! Так и ты — не лезет! Как это коньяк не лезет! Сделай над собой усилие, постарайся!
— Ха-ха-ха, — засмеялись те из сидящих за столом, кто еще немного соображал.
— Второй тост — за милых дам! Пусть они среди нас в единственном экземпляре, но зато каком!
— произнес комбат второй тост на правах хозяина и старшего.
— Предлагаю выпить за друзей танкистов!
— произнес Бугрим и взялся за очередную бутылку.
— П-попрошу помедленнее, — вымолвил я чуть слышно, выпил, и комната поплыла перед глазами.
— Эх, совсем еще зеленый! Нужно Василию Ивановичу сказать, чтоб тренировал!
— услышал я сквозь густую пелену алкоголя, окутавшего мозг, голос Романа и отключился на полчасика.
По истечении пары часов, когда время перевалило далеко за полночь, мы все довольно крепко набрались. Я давно очнулся и возобновил участие в торжестве. Вернее меня насильно разбудили и заставили продолжить. Музыка орала во всю мощь, Скворцов размахивал саблей, комбат обнимал и целовал девицу, остальные танкисты спали, сидя за столом, а мы втроем спорили до хрипоты, почему подорвался Сережка: из-за глупости, судьба такая или просто несчастный случай.
Вдруг Элька вырвалась из рук комбата и, смахнув пустую посуду со стола, вскочила на него и зашлась в энергичном танце, при этом медленно раздеваясь. Вначале в угол комнаты полетела футболка, затем юбка. Когда очередь дошла до бюстгальтера, комбат заорал:
— Все, стоп! Пьянка окончена! Пошли все по домам! Элеонора, не смей снимать трусы! Выключите кто-нибудь эту проклятую музыку! рявкнул комбат и стащил за руку с «подиума» девицу, стягивающую с себя трусы. — Элька марш в койку!
— Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, — сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.
— Не загоняет, он во всем меру знает, — ответил Женька Скворцов, и мы разбрелись по своим «берлогам».
Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы новой заменить.
Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства, прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка — гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, бездонной яме желудка.
Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой «Красной Звезды» там не наблюдалось!
Вот черт! А ведь был орден! Два раза его облизывал вчера. Я, тяжело кряхтя, встал с кровати и поднял валявшиеся на полу брюки. И в карманах было пусто. Помню точно, после тоста я его положил в карман! Выпил с танкистами, достал из стакана и сунул в брюки. Стоп, может быть, в куртке х/б? Нет, после тщательного осмотра всех карманов — ничего.
Пропал! Ни на кровати, ни под кроватью, ни под стулом, ни в тумбочке, ни за тумбочкой, ни в туфлях. Нет нигде. Что ж, пойдем, напрягая память, мысленно от кровати к комнате комбата, хотя я шел на автопилоте, но путь возвращения помню более-менее отчетливо.
С огромным трудом передвигая ноги, добрался до умывальника и устроил себе холодный душ из перевернутого крана для мытья ног. Прохладная вода привела в чувство, но не восстановила душевного равновесия. А еще и тревога за пропажу била молотом по мозгам.
Потерять правительственную награду всего через два месяца после вручения — это ЧП. Жалко потерять «Звездочку», да и скандал вероятен. Твою мать!
Выйдя из общежития, я грустно побрел к танкистам, глядя под ноги, в надежде, что где-нибудь между камней блеснет ярко-красный металлический предмет. Нет, не повезло, не нашел. Комната Ахматова оказалась запертой на замок изнутри, за дверью тишина. На мой стук никто не откликнулся. Я двинулся в столовую, чтобы разыскать Романа, но он вдруг сам окликнул меня. Оглянувшись, я увидел его и командира артдивизиона, стоящих на высоком крыльце перед входом в жилое помещение командира полка и его заместителей.
— Ник! Ник! Ростовцев! Иди сюда, родной! Чего грустишь? Ничего не хочешь у меня спросить? — поинтересовался, нахально улыбаясь, комбат.
— Товарищ майор, Роман Романыч, ты его нашел? — обрадовался я.
— Чего его? Кого его? Я нашел ящик коньяка, не меньше, правильно, Володя? — обратился он к артиллеристу.
— Это точно! А что за ящик? — переспросил майор Скрябнев.
— Да понимаешь, приперлась вчера ко мне в комнату пехота, черти ее принесли, нажрались, все перевернули, ордена разбросали и ушли. А я бегай, их разыскивай потом, чтобы находку вернуть! Где справедливость?
— Нет-нет, орден точно тянет на ящик коньяка!
— поддержал Романа Скрябнев.
— Лейтенант, проставляйся.
— Черт, это нечестно! Сам меня накачал, потом всех быстро выгнал, даже деваху вашу не пощупали, а теперь опять приказ — накатывать. Это все оттого, что нас из комнаты экстренно разогнал и завершение стриптиза сорвал!
— запротестовал я.
— Рома, что опять стриптиз?
— ухмыльнулся Скрябнев.
— Ага, снова, никак не отучу, как выпьет, хлебом не корми, дай ей прелестями своими потрясти, — вздохнул Ахматов. — Ну, а ты, Ростовцев, как хочешь, подумай, дело твое. Нет коньяка — нет и ордена!
— И они, засмеявшись и выбросив окурки, пошли на доклад к вернувшемуся из отпуска командиру полка.
— Ладно, хрен с тобой, Роман Романыч, будет коньяк, — крикнул я вслед.
— А куда ты денешься, не комбату же его отдавать? А уж Василий Иванович всыплет тебе по первое число! А если еще и закусь добавишь, так и комбат не узнает. И «Звезду» себе вернешь, да и гульнем еще разок в хорошей компании. Комдив, приглашаем и тебя, правда, Никифор?
— Правда-правда, куда от вас, старых чертей, денешься? — ответил я, радуясь нашедшейся пропаже.
Танкисты отошли в сторону, и я услышал, как Скрябнев сказал:
— Рома, ты смотри нам по тридцать три года, а нас эти лейтенанты в старики записывают. Дожили!
«Ну вот, пропажа обнаружена, ящик коньяка — это, конечно, неизбежное зло в этой ситуации», — рассудил я, приводя свои мысли и чувства в порядок. Осталось восстановить желудок и печень, поправить голову. В канцелярии, за столом, уставленном пустыми и полупустыми бутылками «Нарзана» и «Боржоми», а также баночками с лимонадом, восседал в клубах сигаретного дыма Сбитнев.
— А, замполит! Очухался? Ну что, говорят, просрал свой орден?
— Иди к черту, уже нашел! Вот народ, только что-то случится — и сразу весь полк знает! Дай чего-нибудь глотнуть, — попросил я.
Не дожидаясь разрешения, схватил со стола сразу две ополовиненные бутылки минералки и залпом по очереди опустошил их.
— Нет, брат, ты так беде не поможешь. Нужно сто грамм. Только это является живительным эликсиром.
— Есть у тебя что-нибудь? — спросил с надеждой я.
— Откуда, вчера все до капли высосали! И денег нет, ни одного чека. Сплошной облом, вся надежда на тебя.
— И у меня пусто до получки.
— Ладно, так и быть! Вот так всегда, учить вас, молодежь, и выручать приходится, — Володя достал из сейфа фляжку и плеснул по полрюмки себе и мне.
— Вздрогнули!
— воскликнул он и осушил содержимое.
Я скривился от мысли о спиртном, но переборол себя и выпил.
— О-о-о, у-у-у!!!
— выдохнул шумно я воздух и экстренно запил спиртное минеральной водой. — Спирт! Чего ж не сказал заранее, не предупредил?
— А что сам не догадался? Думал, я тебя «Столичной» поить буду? Обыкновенный спиртяга! Ну как? Полегчало? — заботливо посмотрел на меня старший лейтенант.
Я сделал еще два-три вдоха, подумал, послушал себя — что говорит организм и, наконец, пришел к выводу:
— Полегчало!
— Ну, вот и ладненько! Сейчас оформляешь наградные на ордена себе, мне и Бодунову, а также солдатам-сержантам, на кого подали взводные бумаги, и иди, спи… Отдыхай, после обеда заступаешь в наряд помощником дежурного по полку.
— Черт! А кто дежурный?
— Дежурный — Габулов.
— Нервотрепка обеспечена, — вдохнул я.
— Он завалится дрыхнуть на всю ночь, а потом будет бегать спросонья, психовать, орать. Не люблю с ним дежурить. А почему не его помощник замполит Шкурдюк?
— А-а.., ты как не протрезвевший еще не в курсе. Его увезли рано утром с жесточайшей дизентерией. Не повезло парню. Пара месяцев службы — и Серега уже организм посадил инфекциями. А все потому, что трезвенник, еще больше, чем ты. Да, кстати, тебе звание пришло, начальник штаба в дивизии выписку видел, с тебя опять причитается, товарищ старший лейтенант!
— Черт! Опять пить!
Дежурство началось со скандала. Габулов забыл выключить на ночь освещение городка, и проходивший мимо штаба Ошуев окрикнул меня из душной дежурки:
— Помощник! Помощник!
— Я, товарищ майор!
— Ростовцев, где дежурный? Почему свет не выключен?
— На территории, по казармам пошел.
— Передай, я его снял с наряда. Доложите Лонгинову, пусть заменит, — распорядился Ошуев и неторопливо пошел на плац.
Я вернулся в дежурку и крикнул никуда не уходившему, дремавшему на топчане капитану:
— Эдуард, тебя Герой только что с наряда снял!
— Что?! Кто?! Меня! За что?
— Ты свет не погасил по периметру. Вон он только что прошел мимо и распорядился.
— Да я его пристрелю, как собаку, — заорал взбешенный осетин и, сшибая стоящие на пути стулья и табуреты, бросился на выход.
— Убью, пристрелю!
— Раздались крики, началась словесная перепалка Габулова с Ошуевым, перемежавшаяся громким матом и визгом капитана.
На эти крики выбежали из здания заместитель начальника штаба, строевик и замполит полка. Они вцепились в Эдуарда, повисли на его руках и плечах, а он бил ногой землю перед начальником штаба, как бык перед тореадором, пыхтел и пытался боднуть его лбом.
Прибежал строевик и бросил мне на стол пистолет и кобуру с ремнем.
— Спрячь в сейф! Ключи у тебя?
— Да, у меня. Сейчас уберу. Там все люди целы? — поинтересовался я удивленный таким поворотом события.
— Почти. Пропагандист прибежал, в глаз получил, да и у меня вот пару пуговиц на х/б оторвали. Сейчас придет ваше батальонное начальство, и кто-нибудь подежурит. А Габулова повели на гауптвахту, успокоиться и одуматься. До утра. Они, черти нерусские, у себя дома землю между своими народами поделить не могут и тут, вспоминая про нее, друг друга ненавидят.
Замполит полка принес и бросил куртку Габулова с оторванными пуговицами и клочьями отодранной материи в борьбе со штабными и принялся материться.
Я отвернулся и молчал, сделал вид, что меня тут нет.
Когда через час все успокоилось, и народ ушел, из темноты внезапно вынырнул Габулов.
— Эдик! Откуда? Ты же на «губе»? — удивился я.
— Ха! Что же, мой взводный стоит начальником караула и меня не выпустит? Я что в тельняшке там буду ночь мерзнуть? Да и деньги с документами в куртке, забрать нужно. А то потеряется что-нибудь.
— Эдуард, и что теперь тебе будет? Что трудно было сдержаться и не бросаться на Ошуева?
— Ты ничего не понимаешь! Сдержаться, ха! Как я его, а? Пусть не задается! Как я орал, а?
— Орел!
— усмехнулся я.
— Ты видел, нет, ты видел, как он от меня побежал?
— Еще бы не побежать, вдруг ты бы, кроме визжания, по нему стрельбу добавил, — съехидничал я.
— Зачем стрелять? Просто хорошо пугнул! Пусть знает, что я его не боюсь! Я плевал на всех этих героев и начальников! Не позволю себя унижать и позорить!
— продолжал петушиться Эдуард.
— Ну и чего добился этим? — спросил я, хмурясь.
— Пусть думают, что я такой дурак! Да, дурак! Мне сейчас психушкой грозили! Пусть обследуют! Еще и справку получу, да домой уеду. Разве мне что-то будет? Ни хрена не будет! Чихал я на всех!
— Габулов с шумом хлопнул дверью и удалился в темноту.
После утреннего развода в полку началось подведение итогов последней операции. Столь масштабные боевые действия были оценены высшим командованием положительно, потери были, но небольшие, и успехи тоже имелись. Теперь сыпались награды и поощрения на нас, участников этой эпопеи.
Начальник штаба полка доложил о ходе операции, замполит полка оценил моральное состояние личного состава, зампотех внес ложку дегтя в бочку меда, констатируя факты о разбитой технике, и, наконец, слово взял «кэп».
— Товарищи офицеры! Я получил подробную картину боевых действий и остался доволен результатами работы полка. По итогам этой операции к орденам и медалям представляем более ста пятидесяти человек! И это хорошо! А то тут создалась занятная ситуация. Командование дивизии получило распоряжение представить одного офицера к званию Героя Советского Союза. Дивизия отдала представление нам, как лучшему полку соединения!
В зале раздались оживленные и одобрительные возгласы.
— Мы с управлением посоветовались и решили, что награду получит офицер из первого мотострелкового батальона. Они это заслужили. Образцовый батальон, да и самый боевой, рейдовый. Офицер должен быть из звена — командир роты или его заместитель!
Сидящие рядом друг с другом Сбитнев и Жилин, а также минометчик Степушкин дружно переглянулись — Обязательно, имеющий орден!
— весело крикнул Сергей и помчал дальше.
«О! Острогин вернулся, как быстро время летит», — подумал я, вновь погрузившись в невеселые размышления, на этот раз о доме, о семье.
Я заскочил в бытовку и остолбенел. За столом сидел и что-то жевал малознакомый человек.
— Серж! Что с тобой сделали? Это не ты! Ну и харя!
— закричал я, разглядывая располневшего не в меру друга.
— Нет, это я!
— ухмыльнулся он. — Видишь, как я раздобрел в поездках по гостям. В Ленинграде побывал, в Сочи, в Алма-Ате! Круиз! Десять килограмм! Х/б не налезло, вот и сижу голым по пояс, жду, когда старшина принесет новую «афганку».
— Да, парень! Рожа у тебя прямо трещит по швам, как же ты в горы полезешь, а? — посочувствовал я и одновременно позавидовал, его отдыху.
— Что, морда, ты посмотри, какие мышцы, какой я торс себе накачал!
— Слушай, культурист несчастный, это все сало — и оно переплавится на солнце! Водку привез? Сегодня назначено обмывание наших орденов.
— Привез. Черт! Я планировал с ней к дядьке съездить, давно уже не виделись.
— Ничего, еще купишь! Я сейчас пойду закусон организовывать. Сало, консервы, все, что есть привезенного домашнего, не жри, народ закусит!
— А кто участники мероприятия? — спросил Серж.
— Все наши.
— Хм…, на такой коллектив не хватит, — насупился Острогин.
— Кому не хватит, пойдет и еще купит, наше дело — мероприятие организовать и начать. А дальше, как пойдет.
— А как пойдет? — улыбнулся Серж.
— Пойдет, я думаю, хорошо, и мероприятие грозит затянуться. Будем раскачивать женский модуль до утра. Комбат, к счастью, еще в отпуске, замполит Золотарев и Цехмиструк тоже. Ошуев послезавтра улетает в Ташкент, ему не до нас. Воля! Хоть несколько дней, но расслабимся. А потом вновь заявится наш «усатый деспот», наш «папа и мама» в одном стакане. Хоть бы Подорожника выдвинули на какую-нибудь вышестоящую должность!
— А Ошуева тоже, в Генштаб — не ближе!
— согласился со мной Сергей.
— Бугрим, куда нам посоветуешь направить коллектив для пьянки? — спросил я подошедшего сдать автомат в оружейку комсомольца.
— Настоятельно рекомендую организоваться в первой комнате справа. Там парикмахерша живет, — сладко закатил глаза Витюша и облизнулся.
— Ну вот, мы тебя о деле спрашиваем: где лучше сесть, чтоб места на всех хватило, а он о своем — кобелином, — возмутился Сергей.
— Почему о своем? Обо всех. Там несколько девчонок новеньких молодых живет. Элька-одесситка, Ленка, Танька…
— Хватит болтать, иди, озадачивай женскую организацию на закуску, через час собираемся, — прекратил я поток его перечислений.
Мы загрузили пару больших коробок банками с тушенкой, с салатами, рыбными консервами, овощами, и караван двинулся в путь. К нашему искреннему удивлению четыре стола стояли в коридоре и уже ломились от закуски, а тарелки расставлял лично Берендей.
— Ты что, Саня, с дуба рухнул? Так расщедрился? — удивился я. — Вроде никто у тебя ничего не просил.
— Ник, я же уважаю хороших людей. А для таких орлов, как вы с Сержем мне ничего казенного не жалко. Кто старое помянет — тому глаз вон!
— и усатый прапорщик расплылся в широкой улыбке.
— Да и Соловей за вас замолвил словечко.
— Что ж, Санек, спасибо на добром слове! Садись и отдыхай, теперь мы посуетимся, — поблагодарил его Острогин, и мы дружно принялись вскрывать банки, бутылки, расставлять стаканы.
Вскоре объявился Бронежилет. Я онемел, так как не ожидал этого гостя, особенно после последней ссоры.
— Ник, выйди из прострации, — толкнул меня в бок Сбитнев.
— Это я его пригласил. Нужно и успех операции обмыть, да и лучше чтоб он тут был, чем нас строить начал в разгар мероприятия. Сейчас еще и Головской тушенку приволочет и спирт выделит из своего запаса.
Народу собралось человек двадцать, в ротах с солдатами остались только новички да те, с кем за столом сидеть никому не хочется. Но это относилось к полковым штабным и тыловикам, поэтому батальон был практически в полном составе.
Лонгинов на правах старшего начальника поднял кружку и провозгласил:
— Опустить ордена в стаканы и достать их зубами, как положено, осушив для этого стаканы до дна, товарищи офицеры!
— А я свой уже в Союз увез!
— воскликнул Острогин.
— Жаль. Значит, орден Ростовцева будете вынимать по очереди!
Я бросил «Звезду» в кружку, почти до краев наполненную водкой, и мужественно проглотил «огненную жидкость» в четыре глотка, достал двумя пальцами орден и передал Сергею. Он повторил процедуру.
У-ф-ф. В горле запершило, в груди зажгло и перехватило. Давно я лошадиные дозы не пробовал! Сразу в голове зашумело, контрольная планка упала, в голове перегорел предохранитель — и все, что планировалось, забылось. Думал, пропустить четыре рюмки и на боковую, отоспаться на мягкой кровати. Куда там! Все пошло кругом, завертелось, закружилось…
Жара, голодный желудок, ослабевший организм. Все поплыло…
Второй тост, за роту, за батальон, третий тост, стоя, за погибших. А дальше понеслось без организации. Наливали, кто сколько мог и кто что хотел. Постепенно, как всегда на таких мероприятиях, окурки и огрызки заполнили стол, начались песни, пляски, мелкие выяснения отношений. Бутылки опустели спиртное закончилось, и я с Ветишиным и Бугримом в обнимку распевая пьяными голосами песни, пошли за коньяком к сантехнику-спекулянту.
Мы брели и горланили песни во всю глотку, наслаждаясь жизнью. Только после тяжелых мучений, ежеминутного риска радуешься тому, что по-прежнему существуешь. И жизнь, даже такая дрянная, становится приятной. Ночь была чернее черного, освещение не горело, мы набрали полные руки бутылок и на обратном пути столкнулись нос к носу с Ломако и Муссолини.
— О, вот и наши орлы из первого батальона!
— радостно потер руки в предвкушении мести за мой несдержанный язык зам, по тылу полка. — Пьяницы, надо обязательно их примерно наказать! Особенно Ростовцева! Все за мной к дежурному по полку!
— Пусть пока отдыхают, завтра разберемся, — потянул его за руку в сторону командирского модуля замполит полка. — Пусть ребята расслабятся один раз за два месяца. Отстань от них.
Муссолини был навеселе и потому в хорошем настроении, он слегка покачивался из стороны в сторону.
— Миша, ты скоро? — крикнул замполит.
— Иду, иду!
— откликнулся кто-то заплетающимся языком и из-за угла на нетвердых ногах вырулил шеф особистов, пытавшийся неслушающимися пальцами застегнуть ширинку.
— Лейтенанты! Шагом марш отсюда!
Отдыхать!
— повысил голос Мусалимов.
Мы дружно, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, направились к своим собутыльникам.
— Витька, а ты в темноте за лейтенанта тоже сошел! Промолчал, что прапорщик, скрылся за нашими спинами! А завтра, крыса тыловая, будет искать третьего лейтенанта, и им, наверное, окажется Острогин!
— засмеялся я, теребя за кудрявые волосы, прапорщика.
— А что, прапорщик не человек? — возмутился Бугрим.
— Такой, как ты, конечно, человек, а вот начальники складов. Это все козлы, чмыри! Жулье!
— прокричал Сережка в ухо Виктору и полез обниматься.
— Отстаньте, пьяницы, я уже устал вас тащить под руки! Стойте на ногах, а то бутылки разобьем!
— отстранился прапорщик.
— Это кто тут хочет пузыри разбить? Где эти негодяи? — раздался зычный командный голос с напускной серьезностью, по которому я узнал командира танкового батальона Романа Ахматова. Он сидел на лавочке у входа в женский модуль.
— Товарищ майор! Здравия желаем! Это мы хулиганим, дисциплину нарушаем! Приглашаем Вас к нашему стволу!
— расплылся я в счастливой пьяной улыбке.
— Наверное, не к стволу, а к столу? — уточнил сидевший рядом начальник штаба батальона Гена Светлооков.
— О-о-о! Танкисты в полном составе!
— закричал Серега.
— Пойдемте с нами, с удовольствием приглашаем вас, присоединиться. Особенно лично я, как бывший танкист, — пробормотал я заплетающимся языком.
— Нет, мужики! Пойдемте к нам! У вас на столе уже пусто, шаром покати, и пьянка перешла в фазу вялотекущего, но усиливающегося скандала с переходом в драку, — сказал комбат.
Мы попытались робко возразить, что, мол, коллектив ждет, что приглашаем к себе…
— Ерунда!
— рявкнул Роман. — Какой к черту коллектив! Там все попрятались по комнатам или сбежали, когда зам, по тылу с замполитом зашли разогнать этот бедлам. Сейчас кое-кто вернулся, но это уже не мероприятие. Да и потом, не для того мы тут пятнадцать минут вас караулим, чтобы вернуться с пустыми руками. Итак, марш за мной!
И в довершение своей тирады Ахматов схватил нас с Сережкой за руки и повел за собой, подавив последнее сопротивление, а Геннадий подхватил Бугрима, который нес бутылки.
***
Мы пришли в модуль к танкистам, где я оказался впервые за год службы, как-то не доводилось тут бывать. Довольно уютная комната комбата была перегорожена тремя шкафами и делилась на две части. В одной пили, а в другой спали. Там, где спали, храпел уже «готовый» замполит, а за столом сидел командир роты Скворцов и какая-то брюнетка. Довольно симпатичная, стройная девушка, правда, после стольких рюмок симпатичной показалась бы, наверное, любая.
— Знакомьтесь, мужики, это Элеонора, если кто не знаком, а это наши славные пехотинцы…
— А я их всех знаю, кроме вот этого лейтенанта, — ткнула она в меня пальцем.
— О, это замполит первой роты Ростовцев. Сейчас мы будем обмывать его орден. Правильно я говорю? Ты ведь сегодня виновник торжества? — больше утвердительно, чем вопросительно произнес комбат.
— Ага, — кивнул я головой и уставился на девушку.
— Наливать — наливай, а на деваху мою не глазей, а то еще одну дырку в ней просверлишь, — громко рассмеялся комбат и похлопал меня по плечу.
— Разливай по бокалам полнее, не стесняйся. Тут все свои! Ик — ик… — пьяно заикал начальник штаба, сел за стол и отключился со стаканом в руке.
Оказывается, он все это время бродил на автопилоте. Делать нечего, я понял, что от танкистов отделаться «малой кровью» не получится и живыми они нас к своим уже не выпустят. Я быстро разлил коньяк по хрустальным французским стаканам, а затем Роман произнес:
— За братство по оружию, за пехоту, которой тут достается больше всех, ну и за тебя, замполит. До дна!
— Пей, пей до дна, до дна, — принялся подбадривать меня Скворцов, пресекая мою попытку не допить.
— Не оставляй зло, посуда должна быть пустой, а то не видать тебе больше наград!
— и Ахматов ладонью прижал стакан за донышко к моим губам.
— Роман, постой, уже в глотку не лезет!
— я поперхнулся и закашлял.
— Нэ лизэ! Ты как в анекдоте про парубка в першую брачную ночь, — усмехнулся Бугрим.
— Рассказывай, — распорядился Роман.
— Парубок женился, а шо з молодой жинкой делать, не знает, — начал рассказ Виктор. — Приходит к папане и говорит: «Тату шо з ней робить и как?» Отец отвечает: «Сынку все будэ нормально. Погладь невесту, поцелуй, и пойдет как по маслу». Проходит час, прибегает сынок, весь взъерошенный и перепуганный: «Тату шо робыть — нэ лизэ ну ни як!» Отец его успокаивает: «Не волнуйся, кажи, щоб помогла!» Проходит еще час. Вновь сын примчался и будит отца: «Ой тату, нэ лизэ, ну никак! Отец опять успокаивает: пойди в сени там крынка пятилитровая со сметаной, возьми с собой помакнешь — поможет». Парубок убег, еще через час возвращается, потный, усталый, и с порога орет благим матом: «Батька не лизэ, ну ни как нэ лизэ!» Отец удивленно спрашивает: «И со сметанкой?» — «Ни тату, в крынку к сметанке ни как нэ лизе!» Ха-ха-ха! Так и ты — не лезет! Как это коньяк не лезет! Сделай над собой усилие, постарайся!
— Ха-ха-ха, — засмеялись те из сидящих за столом, кто еще немного соображал.
— Второй тост — за милых дам! Пусть они среди нас в единственном экземпляре, но зато каком!
— произнес комбат второй тост на правах хозяина и старшего.
— Предлагаю выпить за друзей танкистов!
— произнес Бугрим и взялся за очередную бутылку.
— П-попрошу помедленнее, — вымолвил я чуть слышно, выпил, и комната поплыла перед глазами.
— Эх, совсем еще зеленый! Нужно Василию Ивановичу сказать, чтоб тренировал!
— услышал я сквозь густую пелену алкоголя, окутавшего мозг, голос Романа и отключился на полчасика.
***
По истечении пары часов, когда время перевалило далеко за полночь, мы все довольно крепко набрались. Я давно очнулся и возобновил участие в торжестве. Вернее меня насильно разбудили и заставили продолжить. Музыка орала во всю мощь, Скворцов размахивал саблей, комбат обнимал и целовал девицу, остальные танкисты спали, сидя за столом, а мы втроем спорили до хрипоты, почему подорвался Сережка: из-за глупости, судьба такая или просто несчастный случай.
Вдруг Элька вырвалась из рук комбата и, смахнув пустую посуду со стола, вскочила на него и зашлась в энергичном танце, при этом медленно раздеваясь. Вначале в угол комнаты полетела футболка, затем юбка. Когда очередь дошла до бюстгальтера, комбат заорал:
— Все, стоп! Пьянка окончена! Пошли все по домам! Элеонора, не смей снимать трусы! Выключите кто-нибудь эту проклятую музыку! рявкнул комбат и стащил за руку с «подиума» девицу, стягивающую с себя трусы. — Элька марш в койку!
— Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, — сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.
— Не загоняет, он во всем меру знает, — ответил Женька Скворцов, и мы разбрелись по своим «берлогам».
***
Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы новой заменить.
Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства, прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка — гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, бездонной яме желудка.
Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой «Красной Звезды» там не наблюдалось!
Вот черт! А ведь был орден! Два раза его облизывал вчера. Я, тяжело кряхтя, встал с кровати и поднял валявшиеся на полу брюки. И в карманах было пусто. Помню точно, после тоста я его положил в карман! Выпил с танкистами, достал из стакана и сунул в брюки. Стоп, может быть, в куртке х/б? Нет, после тщательного осмотра всех карманов — ничего.
Пропал! Ни на кровати, ни под кроватью, ни под стулом, ни в тумбочке, ни за тумбочкой, ни в туфлях. Нет нигде. Что ж, пойдем, напрягая память, мысленно от кровати к комнате комбата, хотя я шел на автопилоте, но путь возвращения помню более-менее отчетливо.
С огромным трудом передвигая ноги, добрался до умывальника и устроил себе холодный душ из перевернутого крана для мытья ног. Прохладная вода привела в чувство, но не восстановила душевного равновесия. А еще и тревога за пропажу била молотом по мозгам.
Потерять правительственную награду всего через два месяца после вручения — это ЧП. Жалко потерять «Звездочку», да и скандал вероятен. Твою мать!
Выйдя из общежития, я грустно побрел к танкистам, глядя под ноги, в надежде, что где-нибудь между камней блеснет ярко-красный металлический предмет. Нет, не повезло, не нашел. Комната Ахматова оказалась запертой на замок изнутри, за дверью тишина. На мой стук никто не откликнулся. Я двинулся в столовую, чтобы разыскать Романа, но он вдруг сам окликнул меня. Оглянувшись, я увидел его и командира артдивизиона, стоящих на высоком крыльце перед входом в жилое помещение командира полка и его заместителей.
— Ник! Ник! Ростовцев! Иди сюда, родной! Чего грустишь? Ничего не хочешь у меня спросить? — поинтересовался, нахально улыбаясь, комбат.
— Товарищ майор, Роман Романыч, ты его нашел? — обрадовался я.
— Чего его? Кого его? Я нашел ящик коньяка, не меньше, правильно, Володя? — обратился он к артиллеристу.
— Это точно! А что за ящик? — переспросил майор Скрябнев.
— Да понимаешь, приперлась вчера ко мне в комнату пехота, черти ее принесли, нажрались, все перевернули, ордена разбросали и ушли. А я бегай, их разыскивай потом, чтобы находку вернуть! Где справедливость?
— Нет-нет, орден точно тянет на ящик коньяка!
— поддержал Романа Скрябнев.
— Лейтенант, проставляйся.
— Черт, это нечестно! Сам меня накачал, потом всех быстро выгнал, даже деваху вашу не пощупали, а теперь опять приказ — накатывать. Это все оттого, что нас из комнаты экстренно разогнал и завершение стриптиза сорвал!
— запротестовал я.
— Рома, что опять стриптиз?
— ухмыльнулся Скрябнев.
— Ага, снова, никак не отучу, как выпьет, хлебом не корми, дай ей прелестями своими потрясти, — вздохнул Ахматов. — Ну, а ты, Ростовцев, как хочешь, подумай, дело твое. Нет коньяка — нет и ордена!
— И они, засмеявшись и выбросив окурки, пошли на доклад к вернувшемуся из отпуска командиру полка.
— Ладно, хрен с тобой, Роман Романыч, будет коньяк, — крикнул я вслед.
— А куда ты денешься, не комбату же его отдавать? А уж Василий Иванович всыплет тебе по первое число! А если еще и закусь добавишь, так и комбат не узнает. И «Звезду» себе вернешь, да и гульнем еще разок в хорошей компании. Комдив, приглашаем и тебя, правда, Никифор?
— Правда-правда, куда от вас, старых чертей, денешься? — ответил я, радуясь нашедшейся пропаже.
Танкисты отошли в сторону, и я услышал, как Скрябнев сказал:
— Рома, ты смотри нам по тридцать три года, а нас эти лейтенанты в старики записывают. Дожили!
***
«Ну вот, пропажа обнаружена, ящик коньяка — это, конечно, неизбежное зло в этой ситуации», — рассудил я, приводя свои мысли и чувства в порядок. Осталось восстановить желудок и печень, поправить голову. В канцелярии, за столом, уставленном пустыми и полупустыми бутылками «Нарзана» и «Боржоми», а также баночками с лимонадом, восседал в клубах сигаретного дыма Сбитнев.
— А, замполит! Очухался? Ну что, говорят, просрал свой орден?
— Иди к черту, уже нашел! Вот народ, только что-то случится — и сразу весь полк знает! Дай чего-нибудь глотнуть, — попросил я.
Не дожидаясь разрешения, схватил со стола сразу две ополовиненные бутылки минералки и залпом по очереди опустошил их.
— Нет, брат, ты так беде не поможешь. Нужно сто грамм. Только это является живительным эликсиром.
— Есть у тебя что-нибудь? — спросил с надеждой я.
— Откуда, вчера все до капли высосали! И денег нет, ни одного чека. Сплошной облом, вся надежда на тебя.
— И у меня пусто до получки.
— Ладно, так и быть! Вот так всегда, учить вас, молодежь, и выручать приходится, — Володя достал из сейфа фляжку и плеснул по полрюмки себе и мне.
— Вздрогнули!
— воскликнул он и осушил содержимое.
Я скривился от мысли о спиртном, но переборол себя и выпил.
— О-о-о, у-у-у!!!
— выдохнул шумно я воздух и экстренно запил спиртное минеральной водой. — Спирт! Чего ж не сказал заранее, не предупредил?
— А что сам не догадался? Думал, я тебя «Столичной» поить буду? Обыкновенный спиртяга! Ну как? Полегчало? — заботливо посмотрел на меня старший лейтенант.
Я сделал еще два-три вдоха, подумал, послушал себя — что говорит организм и, наконец, пришел к выводу:
— Полегчало!
— Ну, вот и ладненько! Сейчас оформляешь наградные на ордена себе, мне и Бодунову, а также солдатам-сержантам, на кого подали взводные бумаги, и иди, спи… Отдыхай, после обеда заступаешь в наряд помощником дежурного по полку.
— Черт! А кто дежурный?
— Дежурный — Габулов.
— Нервотрепка обеспечена, — вдохнул я.
— Он завалится дрыхнуть на всю ночь, а потом будет бегать спросонья, психовать, орать. Не люблю с ним дежурить. А почему не его помощник замполит Шкурдюк?
— А-а.., ты как не протрезвевший еще не в курсе. Его увезли рано утром с жесточайшей дизентерией. Не повезло парню. Пара месяцев службы — и Серега уже организм посадил инфекциями. А все потому, что трезвенник, еще больше, чем ты. Да, кстати, тебе звание пришло, начальник штаба в дивизии выписку видел, с тебя опять причитается, товарищ старший лейтенант!
— Черт! Опять пить!
***
Дежурство началось со скандала. Габулов забыл выключить на ночь освещение городка, и проходивший мимо штаба Ошуев окрикнул меня из душной дежурки:
— Помощник! Помощник!
— Я, товарищ майор!
— Ростовцев, где дежурный? Почему свет не выключен?
— На территории, по казармам пошел.
— Передай, я его снял с наряда. Доложите Лонгинову, пусть заменит, — распорядился Ошуев и неторопливо пошел на плац.
Я вернулся в дежурку и крикнул никуда не уходившему, дремавшему на топчане капитану:
— Эдуард, тебя Герой только что с наряда снял!
— Что?! Кто?! Меня! За что?
— Ты свет не погасил по периметру. Вон он только что прошел мимо и распорядился.
— Да я его пристрелю, как собаку, — заорал взбешенный осетин и, сшибая стоящие на пути стулья и табуреты, бросился на выход.
— Убью, пристрелю!
— Раздались крики, началась словесная перепалка Габулова с Ошуевым, перемежавшаяся громким матом и визгом капитана.
На эти крики выбежали из здания заместитель начальника штаба, строевик и замполит полка. Они вцепились в Эдуарда, повисли на его руках и плечах, а он бил ногой землю перед начальником штаба, как бык перед тореадором, пыхтел и пытался боднуть его лбом.
Прибежал строевик и бросил мне на стол пистолет и кобуру с ремнем.
— Спрячь в сейф! Ключи у тебя?
— Да, у меня. Сейчас уберу. Там все люди целы? — поинтересовался я удивленный таким поворотом события.
— Почти. Пропагандист прибежал, в глаз получил, да и у меня вот пару пуговиц на х/б оторвали. Сейчас придет ваше батальонное начальство, и кто-нибудь подежурит. А Габулова повели на гауптвахту, успокоиться и одуматься. До утра. Они, черти нерусские, у себя дома землю между своими народами поделить не могут и тут, вспоминая про нее, друг друга ненавидят.
Замполит полка принес и бросил куртку Габулова с оторванными пуговицами и клочьями отодранной материи в борьбе со штабными и принялся материться.
Я отвернулся и молчал, сделал вид, что меня тут нет.
Когда через час все успокоилось, и народ ушел, из темноты внезапно вынырнул Габулов.
— Эдик! Откуда? Ты же на «губе»? — удивился я.
— Ха! Что же, мой взводный стоит начальником караула и меня не выпустит? Я что в тельняшке там буду ночь мерзнуть? Да и деньги с документами в куртке, забрать нужно. А то потеряется что-нибудь.
— Эдуард, и что теперь тебе будет? Что трудно было сдержаться и не бросаться на Ошуева?
— Ты ничего не понимаешь! Сдержаться, ха! Как я его, а? Пусть не задается! Как я орал, а?
— Орел!
— усмехнулся я.
— Ты видел, нет, ты видел, как он от меня побежал?
— Еще бы не побежать, вдруг ты бы, кроме визжания, по нему стрельбу добавил, — съехидничал я.
— Зачем стрелять? Просто хорошо пугнул! Пусть знает, что я его не боюсь! Я плевал на всех этих героев и начальников! Не позволю себя унижать и позорить!
— продолжал петушиться Эдуард.
— Ну и чего добился этим? — спросил я, хмурясь.
— Пусть думают, что я такой дурак! Да, дурак! Мне сейчас психушкой грозили! Пусть обследуют! Еще и справку получу, да домой уеду. Разве мне что-то будет? Ни хрена не будет! Чихал я на всех!
— Габулов с шумом хлопнул дверью и удалился в темноту.
***
После утреннего развода в полку началось подведение итогов последней операции. Столь масштабные боевые действия были оценены высшим командованием положительно, потери были, но небольшие, и успехи тоже имелись. Теперь сыпались награды и поощрения на нас, участников этой эпопеи.
Начальник штаба полка доложил о ходе операции, замполит полка оценил моральное состояние личного состава, зампотех внес ложку дегтя в бочку меда, констатируя факты о разбитой технике, и, наконец, слово взял «кэп».
— Товарищи офицеры! Я получил подробную картину боевых действий и остался доволен результатами работы полка. По итогам этой операции к орденам и медалям представляем более ста пятидесяти человек! И это хорошо! А то тут создалась занятная ситуация. Командование дивизии получило распоряжение представить одного офицера к званию Героя Советского Союза. Дивизия отдала представление нам, как лучшему полку соединения!
В зале раздались оживленные и одобрительные возгласы.
— Мы с управлением посоветовались и решили, что награду получит офицер из первого мотострелкового батальона. Они это заслужили. Образцовый батальон, да и самый боевой, рейдовый. Офицер должен быть из звена — командир роты или его заместитель!
Сидящие рядом друг с другом Сбитнев и Жилин, а также минометчик Степушкин дружно переглянулись — Обязательно, имеющий орден!