Страница:
— Народ просит тридцать пачек.
— Каждому! — воскликнул с тоской Юра.
— На всех? — переспросил Лонгинов. — На неделю им хватит?
— Хватит! Здоровее будут, — утвердительно ответил я.
— У-у…, — провыл сержант, и таким же воем, словно эхом, отозвались сидевшие поодаль узбекские «мафиози».
Сержант что-то тихо проговорил в мой адрес и, матерясь, побрел на свой пост.
— Зайка, если ты что-то плохое сказал про меня или обиду какую затаил, то я сейчас, вообще, заявку отменю!
— Нет, нет, это я на себя. Уговариваю слабовольный организм отказаться от проклятого никотина.
— Вот иди и борись! — рявкнул я.
Тут меня вызвал Сбитнев и принялся распекать:
— Тебе что, зануда, жалко дряни этой? Почему мало заказал солдатам папирос?
— Нормально. Всем хватит, — ответил я.
— Если тебе было бы лишнее, то отдал бы мне подымить, вернемся, объявлю выговор за недостаток чуткости и отсутствие заботы о личном составе! — заявил Володя.
— Это не черствость, это, наоборот, забота о здоровье, хочу продлить им жизнь на несколько лет.
— «Старовер» проклятый! Из-за таких, как ты мы тут страдаем и мучаемся! — рявкнул Сбитнев и отключился.
Рано утром над высотой принялся кружить вертолет. Почему-то он выбрал нашу площадку, наверное, потому, что она оказалась плоской и самой широкой.
Вертолетчики приземлились, из люка высунулась испуганная рожа Берендея, который принялся торопливо выбрасывать коробки с пайками, мешки с газетами, бурдюки с водой, еще какие-то мешки, и через минуту-другую «стрекоза» улетела. На правах хозяина горы я принялся распределять еду, воду, газеты.
— Ник, ты что там делаешь? — опять начал кричать по радиостанции ротный.
— Сортирую и делю продукты на всех.
— Прекрати, я сейчас приду и все поделю! Газеты не трогай, воду не воруй!
— Не понял! Плохо слышно! — ответил я.
— Сейчас приду, уши прочищу, — ответил Сбитнев, и радиостанция замолчала.
Вот черт, не сидится, не доверяет моей честности. А зря не доверяет! Обидел — отомщу.
— Фадеев, Зайка! Хватайте вот этот РД-100 и тащите воду к себе в СПС, там накройте палаткой. Гасан, бери аккумуляторы к радиостанции и спрячь вот эту пачку самых интересных газет. Тут и «Советский спорт», и «Известия». А ротный пусть изучает «Красную звезду», «Правду» и «Окопную правду».
— А нам «Красную звезду» взяли? — поинтересовался Гасан. — Там фотографии солдат из третьей роты должны быть и разведчиков!
— Взял, все посмотрим, беги, маскируй прессу, покуда командир роты не конфисковал.
Вскоре показался взмыленный Сбитнев, который в лоснящемся от жирных масляных пятен автомобильном комбезе и без погон походил на зачуханного шофера колымаги.
— Так признавайся, что украл, что спрятал? — наигранно строго спросил Володя.
— Все по-честному, — уверенно, не моргнув глазом, ответил я, и бойцы дружно закивали головами, подтверждая мои слова.
Командир разделил коробки по взводам, а из холщового мешка высыпал мягкие батоны. Свежие настоящие батоны, каждый завернут в отдельную целлофановую упаковку, внутри каждой были видны бумажки, на одной из них я прочитал: «Днепропетровский опытный хлебозавод, дата изготовления 17 мая, упаковщик №…»
— Ни хрена себе! Свеженький… — озадаченно почесал затылок Муталибов. — Больше месяца! Да там такая дрянь должна быть!
Я разорвал упаковку, и в нос ударили пары спирта.
— О-о-о, вот это да! Чистейший спирт! Божественный аромат! Володя, вдохни! Чудесно!
Сбитнев втянул носом запах и изрек:
— Жаль, грамм сто не плещется, а только пахнет. Интересно, если съешь его целиком, забалдеешь?
— Думаю, что капнули туда всего пару капель, только вот зачем? — произнес я.
Мы стрескали батон на двоих, запив огромным количеством кружек горячей коричневой бурды, называемой чаем.
— Нет, не пробирает, — горестно произнес Сбитнев. — Это только запах, иллюзия, растревожили, гады. Напрасные грезы! Не спирт это вовсе, а просто мираж! Сволочи тыловые, так издеваться над страждущими людьми!
— Вова, в такую жару-то пол-литра водки заглотишь — тотчас все сосуды лопнут, или сердце остановится! — возразил я. — Лучше бы шампанского со льдом! Можно холодного «Рислинга» или «Токая».
— Прекрати, тебе не идет аристократизм! Ты ведь не граф Острогин! Водяра и бормотуха — вот питье настоящего пехотного офицера! Ладно, пойдем, посмотрим обустройство района обороны, сейчас получишь порцию п…лей!
Состроив на лице скорбную и обиженную мину, я поплелся за командиром по укрепрайону.
— Почему такие низкие и тонкие стены у укрытий? Почему слишком узкая и неглубокая траншея идет к дальнему посту? Где запасные пулеметные гнезда? И главное — никакой маскировки! Колючки собери и между камней понатыкай!
— Володя, у тебя позиции не лучше оборудованы, я ведь наблюдал их, когда на днях приходил.
— Устаревшая информация! Все давным-давно перестроено! Сейчас идешь со мной, и я показываю результаты нашей работы, как образец для твоих действий. Вчера Лонгинов инспектировал и повторно осматривал наши позиции, остался доволен.
— А-а! Повторно! Значит, в первый раз он видел то, что наблюдал я.
— Не умничай, пошли со мной, буду учить фортификации! — приказал командир.
Я всучил командиру самые старые и самые неинтересные газеты, припоминая ему жульничество в карты, и в душе злорадствовал.
— Что только «Правда» и военные газеты? И все старые? Тут ведь ни слова о чемпионате мира по футболу! Признавайся, все спрятал, заныкал для себя?
— Нет ничего больше! Ей, богу! — утвердительно заверил я, как можно правдоподобнее, старшего лейтенанта.
Сбитнев еще раз подозрительно посмотрел в мои наглые глаза, я ответил честнейшим взглядом. Делать нечего — он махнул рукой, и мы двинулись в путь.
Действительно, по периметру КП роты за эти дни были возведены полуметровые стенки, несколько запасных пулеметных гнезд, вокруг позиции миномета — высокий дувал из камней, и все утыкано колючками.
— Учись, студент! — самодовольно похлопал меня по плечу Сбитнев, и под градом шуток и насмешек со стороны Володи и медика я двинулся назад, ругая обоих вполголоса.
— Замполит, ты прекращай спать! Завтра проверю устранение недостатков, — пообещал командир.
Вернулся я усталый от жары и страшно злой, поэтому сразу начал громко орать:
— Строиться всем! Бегом! Заспались, закисли, провоняли! Бездельники! Тунеядцы!
— Что такое, что случилось, товарищ лейтенант? «Духи»? — переполошился проснувшийся от моих воплей Муталибов.
— Хуже! Будем укреплять оборону, такая задача поставлена, что за два дня не переделать! Зайка, углубляйте траншею, выкладывайте над ней стенку-бруствер в два камня, постройте два запасных СПСа.
Зибоев, сделай два пулеметных гнезда! «Индейцы»-мафиози, вам три СПСа высотой по пояс возвести. — Это указание для узбекского поста. — Васинян, тебе и Царегородцеву тоже строить большой СПС, ну и мы с тобой, Гасан, с этой стороны стенку слепим. Сейчас такой ужасный зной, прямо в ушах звенит, поэтому начинаем работу в семь вечера и пашем до темна, а завтра подъем в четыре утра, по холодку доделаем.
Таким образом, мы заняли себя на два дня. А потом вновь тоска и печаль, унылое однообразие будней. Пытка солнцем и скукой. Единственное, что радует — это возможность спускаться через день к роднику, помыться, почистить зубы, напиться вдоволь вкусной водицы. Аккуратно, чтобы не замутить воду, черпаем из размытого углубления живительную влагу до тех пор, пока вода не заканчивается и не остаются только муть и пиявки.
Черпаем через день, потому что установлена очередь: сегодня мы, а на другой день ротный и его бойцы, иначе на всех воды не хватает.
Третьему взводу с ручьем не повезло: к роднику ходить далеко, но взвод рядом с дорогой оказался, вот Берендей водичку лишний раз и подвозил. Мандресов сидел на отшибе, и целый месяц я его не только не видел, но даже голоса его не слышал.
Тоска переходила в беспросветное уныние, и постепенно наступала апатия ко всему. И как это люди на посту два года живут? Чокнуться можно. Что ж, остается одно — чтение газет, завозимых вертолетом каждые четыре-пять дней вместе с пайком. Самая свежая позавчерашняя! Уже хорошо. Впервые такая забота о нас — газеты с доставкой в горы.
Итак, что сообщает пресса. О! Марадона тащит к Олимпу Аргентину! Молодец! В стране идет перетряска руководства, борьба с пьянством, ускорение, перестройка. Что-то слабо верится, что народ пить перестанет. Новая жизнь начинается, если газеты не врут, и умирать тут мне совершенно не хочется. Как давно я не был дома…
— Товарищ лейтенант! Дайте газету! — Это подошел Исаков с хитрой улыбкой, вопрошающе встал возле укрытия.
— Зачем она тебе, ты ведь читать не умеешь! — хмыкнул я в ответ.
— Пачаму так обижаешь, командыр. Пачаму не умею, очень умею.
— И что интересует в первую очередь? Новости из родного кишлака? Новости хорошие — урожай хлопка отличный.
Мы дружно засмеялись с Муталибовым, а Исаков ответил, распалясь:
— Какой хлопок? Нет, не интересна про него, интересна про футбол!
— А-а-а, про футбол! «Пахтакор» не чемпион, это точно! — пошутил Гасан.
— Муталибов, иди к черту, сам знаешь, чемпионатом мира интересуемся.
— Аргентина — чемпион! — ответил я солдату.
— У-у, шайтан! Я хотель Бразилия! — взвизгнул Исаков и, получив «Советский спорт», пошел к себе обсуждать новости с Алимовым.
Тут же нарисовался Царегородцев.
— А мне газеточку можно?
— Какую тебе? — поинтересовался я. — Тоже спортивную?
— Мне без разницы, я же не читать, а задницу вытирать.
— О! Вот это настоящий интеллектуал. Царь! А сидя в позе орла, может, сделаешь хотя бы попытку сложить буквы в слова, а слова в предложения?
— А зачем? — искренне удивился солдат.
— Ну что б знать, что в мире творится, в стране. Новости всякие.
— А мне все едино, без разницы…
— Совсем?
— Совсем. Я и телевизор смотрю редко.
— А книги читаешь? — спросил я.
— Нет, от них голова болит, и глаза устают. Зачем? Что умного в книгах найдешь? Брехня одна, как и в газетах.
— И в классике? У Достоевского, Толстого, Гоголя, Тургенева?
— У-у, это совсем мура! Кто же эту ерунду читает? Скука!
— То есть тебя, солдат, книги ни про любовь, ни про войну, ни фантастика, ни приключения, ни детективы — никакая другая литература не интересует?
— Нет! Совсем! — равнодушно ответил Царегородцев.
— И как же ты в школе учился, хорошо? — усмехнулся я.
— А чего там сложного, ходишь и ходишь, тройку поставят и хорошо. А если вдруг дождь или снег, так я что за пять километров в соседнее село идти должен? Нет уж, дудки, дома сидел.
— Значит, ты самородок! Гений-самоучка! — рассмеялся я.
— Ага. Я всему сам научился — и на гармошке играть, и плотничать, и слесарить, и лапти плести и много чего…
— Кулибин и Левша вместе взятый! Если еще философией займешься, большим человеком станешь, далеко пойдешь, в руководстве любят таких. На, бери, интеллектуал, иди, услаждай свой зад, — вздохнул я и выдал несколько старых экземпляров.
День за днем смертельное пекло под лучами раскаленного солнца, недели мучений и болей во всем теле от камней, на которых спишь. День за днем пыль, принесенная ветром и проникающая везде, да еще эта ужасная ядовитая вонь, висящая над горой.
Можно присыпать песком экскременты каждый день, но толку никакого: все раздувается ветром, осыпается.
А внизу движется караван за караваном, колонна за колонной, едут автомобили. Везут плиты, щебень, металл для взлетной полосы, топливо. Благодаря тому, что мы здесь сидим, мучаемся и страдаем, грузы доставляются бесперебойно и без обстрелов, без потерь.
«Духи» несколько раз появлялись вдали, но приблизиться не успевали, вызывалась авиация, удар — и больше никакого движения. Один раз и мы всей ротой постреляли, по кому-то двигавшемуся на горизонте силуэту.
Но все когда-нибудь заканчивается. Даже плохое. И муки не могут быть бесконечными.
Все машины, что проследовали к Файзабаду, поехали порожняком в обратную сторону. Наше мясо и шкуры прожарены до хрустящей корочки. Финиш!
Однажды рано утром Лонгинов отдал приказ по радиосвязи готовиться к спуску в сторону трассы.
— Ура-ура! — прокричали дружно солдаты, заслышав новость.
Всех уже достала эта пытка бесконечным сидением, лежанием, голодом, жаждой, грязью.
Действительно, ура! Я отдал приказ развалить СПСы, и бойцы с веселым азартом уничтожили свой многодневный труд.
Полк пропускал всех мимо себя и снимался по очереди, пост за постом. Позади уже никого, кроме «духов».
Вместе с Муталибовым я поставил пару «сюрпризов» «духам» в развалинах укрытий. Ф-1 — самый хороший подарок для недругов. Кто-то ведь приготовил ловушку Ветишину! Теперь готова западня для неизвестного, вонючего, грязного аборигена. Мы их ненавидим, они нас ненавидят, какая же тут интернациональная помощь, да еще будто бы «друзьям»? Кто тут видел друзей? Какие мы к черту друг другу друзья? Последний перекур на вещмешках и в путь.
Володя смотрел в бинокль на далекий горный склон и торопил рассаживающуюся пехоту;
— Быстрее! Быстрее, чмыри! Скорее! Забрасывайте барахло по машинам, как можно так долго копаться! «Духи» на подходе!
— Какие «духи», Володя? — удивился я. — Месяц ни одной твари рядом не показывалось!
— Вон гляди, в двух километрах и конные и пешие двигаются, черт знает что! Откуда только взялись! — ответил ротный, протянув мне бинокль.
— Давай поможем местному полку навести порядок. Вовремя заметили, значит, наполовину обезопасили себя, — ответил я. — Стреляем?
— А как же! Ближайшую конную группу обязательно накроем! Ткаченко! Уничтожь вон тех ближайших ковбоев!
Солдат навел автоматическую пушку, чуть выждал, тщательно прицелился и выдал длинную очередь.
— Молодец! — воскликнул Сбитнев, вглядываясь в окуляры. — Уверенно не скажу, скольких завалил, но шестеро, по-моему, готовы! И лошади, и люди скопом валяются. А как они недавно радовались нашему отходу! Трогаем! С богом!
Вновь пыль, копоть, рев моторов и узкая лента дороги, петляющая между гор. За Талуканом перед небольшим мостиком дымилась КШМка артиллеристов. Вернее все, что от нее осталось. Траки — в клочья, катки сорваны, броня лопнула, всюду гарь, машина буквально разорвана пополам. Фугас! Мощнейший фугас! Фугасище! Вряд ли, кто выжил.
По колонне командиры передали приказ опустить все антенны, пригнуть к броне, не привлекать внимания. На машине, той взорванной, болталось штук пять антенн, вот ее и выбрали в качестве мишени. Не повезло ребятам. Хочется, чтобы нам повезло. Очень хочется!
Пыль, пыль, пыль. Когда же приедем, наконец, домой? Вот и новое свидание с Салангом, снова гарь и копоть, кислорода в этом многокилометровом тоннеле практически нет. Хорошо бы научиться дышать углекислым газом!
Ну наконец-то и Баграмская дорога! Джабаль, Чарикар. Обратно ехали быстрее и веселей. Живы! Возвращаемся!
И, о ужас! Опять! Двадцать два сгоревших наливняка! Один к одному! Цепочкой! Обуглевшаяся обочина, разливы сгоревшего топлива на асфальте, по оврагам, по арыкам. Трупы убраны, а остовы машин остались словно памятники погибшим.
Я притормозил, свернув с дороги возле поста. На этом посту полгода как служит мой однокашник и приятель по училищу Гена Зайцев, а у меня все нет случая встретиться. Проведаю, жив ли, а то такое страшное побоище рядом. Заодно узнаю, что произошло.
Солдат-часовой окликнул меня через ворота:
— Стой! Кто идет?
— Свои! Зайцев на месте?
— Нет, в отпуске вторую неделю!
— Вот дьявол! Опять не встретились, — чертыхнулся я. — А кто начальник вместо него?
— Прапорщик, командир ГПВ, — ответил солдат.
— Хорошо, поговорю с ним, проводи.
Боец нехотя отвел меня к блиндажу, где сидел на старом табурете голый по пояс молодой «прапор». Он пил чай с сахаром вприкуску и слушал магнитофон, подпевая вполголоса.
— Кто такой? Чем обязан? — поинтересовался, не вставая, хозяин.
— Привет! Я из соседнего полка, Генкин друг, из рейда возвращаюсь, а тут вижу: бойня, — объяснил я, здороваясь. — Что тут случилось за постом?
— Что произошло? Банда Карима вышла к дороге, когда колонна шла в Кабул, и начали палить из гранатометов, из безоткатных орудий, минометов! Все произошло в десять минут. Танк с выносного поста попробовал вмешаться, его подбили, и экипаж сгорел, все погибли! Отсюда БТР поехал на выручку, но куда там, и сто метров не продвинулись, подожгли. Пока вертушки прилетели, «мясорубка» уже закончилось. Кто успел проскочить — проскочили, кому не повезло — сгорели, погибли. Авиация потом трое суток обрабатывала «зеленку», но кому от этого легче. Мы только трупы и раненых собрали, да «горелики» в сторону с обочины спихнули. Не повезло ребятам!
— Черт! И порядок навести, покарать некому! Пехота ушла на Файзабад — у «духов» праздник! — вздохнул я. — Ну ничего, боекомплект пополним и вернемся. Я думаю, командование скоро бросит нас сюда. Привет Генке от Ростовцева!
— Ладно, — ответил лениво разомлевший прапор. — Передам.
Я вернулся обратно к своим бойцам, и мы помчались догонять полковую колонну.
Машины шли хорошо, все торопились домой на отдых, поэтому нагнать батальон удалось только на узких улочках Кабула.
На въезде в парк почему-то не играл полковой оркестр. Обычно командир полка выстраивал тут музыкантов, и бравурные торжественные марши звучали в честь возвращающихся усталых бойцов.
Удивительно. Какая-то гнетущая и напряженная тишина и пустота. Ну не совсем тишина. Лязг гусениц, рычание двигателей, но нет встречающих женщин и оставшихся штабных офицеров, нет вообще никого, кроме дежурного по парку.
Дежурный по парку с заспанными глазами, прапорщик Юра Колотов, задумчиво дымил сигареткой в курилке. Он был техником второй роты, вернулся из отпуска в наше отсутствие, вот поэтому и мучался по нарядам. Не повезло, наверное, неделю без смены трубит.
Мы с ним земляки, если можно так сказать. Юрка был моим инструктором по вождению в училище, а тут встретились, разговорились и узнали друг друга.
— Юрик, привет! Чего грустишь? — весело поприветствовал я его. — Где оркестр, почему без музыки и торжественного построения, без возбужденных женщин? Никто чепчики-лифчики в небо от радости не бросает.
Он хмуро взглянул на меня, вяло пожал руку и произнес сквозь зубы:
— Не до маршей и оркестров!
ГСМщик застрелился два часа назад.
— Какой? Махмуд-кладовщик?
— Нет! Начальник службы ГСМ, капитан Буреев! Всадил себе очередь из АКМ прямо в рот! Башку разнесло, страшно смотреть!
— Несчастный случай?
— Не похоже! Он просидел целый час в дежурке, покурил со мной, помолчал, подумал, а потом вышел за дверь, свернул за угол дежурки, бац-бац — и в дамки!
— Твою мать! — прошипел я.
— Вот-вот! Кровищи на всю стену! Посмотреть хочешь? Угол выщерблен пулями. Показать?
— Нет уж, спасибо! Я лучше пойду умываться и постараюсь поужинать. Ты мне аппетит испортил, я между прочим не обедал. А крови и пулевых отверстий видел предостаточно! Будь здоров, не скучай и не грусти!
— Вряд ли скучать получится! Меня уже дрючат два часа, написанием объяснительных замучали: пытают, что да как, не я ли его застрелил, кто-то так, наверное, думает. А на хрен мне это? Валентин — хороший мужик. Алкаш, конечно, но не злой, не вредный, хороший капитан… Был…
— Это точно! Уже был… — грустно согласился я и побрел переодеваться, мыться и бриться.
Тьфу ты черт, и угораздило же Буреева сегодня такое учудить! Самоубийство! Сейчас начнут нас строить, проверять, беседы проводить, совещания. А ведь Ошуев обещал целых три дня отдыха! Дьявол!!!
Действительно, так и получилось. Прокуроры, особисты, штабные, политотдельцы. Каждый проводит собственное расследование. Кто только не понаехал. Из армии, из дивизии, из особой группы Генерального штаба. Неприятная история.
Командир полка в отпуске, и все расхлебывали Ошуев с Губиным. То, что доставалось им, на нас вымещали с троекратной гнусностью. Мат, ругань, вопли. Оказалось, что это второе ЧП за месяц, которое не удалось скрыть. За неделю до возвращения полка, солдат-танкист из боевого охранения поперся торговать к «духам». Украл пару одеял, бушлат и понес менять на наркотики. Но этот дурила отправился в кишлак с оружием! Он стоял часовым на посту, АКСУ побоялся оставить и взял с собой. Аборигены увидели у него за спиной оружие и аж слюни от жадности пустили! Что там одеяла за пару сотен афгани, а вот автомат с патронами — это уже тысячи! Долбанули его чем-то тяжелым по башке, горло перерезали и сбросили в кяриз. Только к вечеру его сообщник признался командиру роты в том, что товарищ не вернулся, пропал в кишлаке. Приехали афганцы из Госбезопасности, наш спецназ, и после допросов с пристрастием аксакалы выдали труп. Оружие, само собой, не нашлось. «Духи» с ним ушли. Нескольких афганцев арестовали, кого-то в ходе облавы застрелили. Но это не суть. Самое ужасное в этой истории то, что урок дуракам невпрок. Тело убитого вынесли на плац для показа всему личному составу, оставшемуся после выхода на боевые действия.
Построили поваров, писарей, кладовщиков, почти все боевое охранение из танкистов, зенитчиков и артиллеристов, женщин, гражданских мужиков. Пронесли труп вдоль строя, ткнули носом каждого, мол, к чему приводят воровство да наркотики, и увезли его в морг при госпитале. Бойцы были в ужасе. В шоке.
И что же?…
На следующее утро другой танкист понес цинк патронов продать «духам». Но без автомата, оставил его на посту, сделал вывод, что так спокойнее, не тронут. Командир взвода вовремя заметил, догнал, излупил и вернул живым. Но солдат только расстроился, что пойман.
Проклятые наркоманы, ничему их жизнь не учит! Если человек идиот, то, конечно, навсегда. Это стиль жизни.
Наркомания бойцов, пьянство среди офицеров и воровство в тылу — самые главные беды нашей многострадальной, героической армии.
Перед тем как присоединиться к полковой колонне, я нагнал одиночную бортовую машину, которая трещала, тарахтела и еле-еле ползла. Я обогнал ее и притормозил.
В кабине сидел мокрый от пота Соловей, который беспрестанно орал на водителя и материл его на чем свет стоит.
— Чего верещишь, толстяк? — усмехнулся я, подходя к ним.
— Орешь-орешь, его убить мало! Месяц пролежал возле машины, а после Саланга начались проблемы.
— Я не автомобилист, я «вертухай», поэтому в автомобилях ничего не понимаю. А остановиться опасно, отстали от своих, боимся ремонтироваться в одиночку, — ответил техник взвода обеспечения.
— Как это «вертухай»? И как не разбираешься в автомобилях, ты ведь технарь? — удивился я.
— «Вертухай» — это контролер на зоне, я служил все время в лагерях и тюрьмах, и жинка моя на женской зоне «вертухайка». Семейный подряд. Но один замполит, придурок лагерный, соблазнил меня тем, что тут год за три, а мне к пенсии стаж позарез необходим. Вот моя «старуха» и давай пилить изо дня в день: поезжай да поезжай. С трудом мне удалось попасть в эту вашу Советскую Армию. Вечно, как дурак, вляпаюсь куда-нибудь, а потом волосы на заднице от злости рву: куда попал, зачем?
Мы сели на башню, Соловей закурил и продолжал сокрушаться о своей тяжелой доле, а мой механик полез помогать водителю.
В Кабуле Соловей заскочил в придорожный дукан, купил себе «горячительного» и мне. Обоим по две бутылки коньяка и водки, гулять так гулять.
— Замполит, что же ты нарушаешь партийное постановление? — съехидничал Соловей.
— Это не нарушение, а поддержание славной традиции: обмыть награду, чтоб не «засохли» другие наградные! Обмыли в роте, сегодня доходит очередь до батальона. Приглашаю: вечером, в двадцать часов, приходи на шум в женский модуль.
— Нет, я туда вообще не вхож, боюсь, если моя «старуха» узнает, убьет! Она у меня жандарм в юбке, рассердится — ушибить может.
— Боишься? — удивился я.
— Еще как боюсь. Если бы ты знал, Ник, какой у нее тяжелый взгляд и суровый характер. А какая силища в руке! Видишь, я здоровяк? А жена мощнее меня в два раза, если врежет один раз, то второй раз стукнут по крышке твоего гроба.
— Такие страсти рассказываешь! Вовка, ты ведь такой здоровенный, не может быть, чтоб тебя мучила женщина!
— Может! Поэтому я пью только в компании с Берендеем.
Уразбаев тащил два пыльных матраса и вещмешок, а я взял его радиостанцию и понес к казарме. Было грустно от известия о гибели Валентина. По дороге мы столкнулись с бегущим нам навстречу Ветишиным.
— Сережка! Выздоровел!
— заорал радостно я.
— Ник! Все живы? Как я рад вас всех снова видеть!
— и он бросился мне на шею.
— Серый, как рука, лицо, все зажило?
— Как на собаке. А какие медсестры за мной ухаживали, от их любви я поправился вдвое быстрее. Сюда вернулся, и здесь меня на ноги ставили этим же способом.
— Ну беги, любимец женщин, к ротному, докладывай, жеребец, о возвращении и забирай свой взвод, а то я с ним за месяц устал.
— Как мои узбеки? Вели себя хорошо?
— Лучше не бывает, только один раз я плющил кулаком толстую физиономию Исакова. Алимов же с Таджибабаевым, вообще, золотыми солдатами стали. А Таджибабаеву стоило сержантское звание пообещать, так он зашугал своих земляков.
— Каждому! — воскликнул с тоской Юра.
— На всех? — переспросил Лонгинов. — На неделю им хватит?
— Хватит! Здоровее будут, — утвердительно ответил я.
— У-у…, — провыл сержант, и таким же воем, словно эхом, отозвались сидевшие поодаль узбекские «мафиози».
Сержант что-то тихо проговорил в мой адрес и, матерясь, побрел на свой пост.
— Зайка, если ты что-то плохое сказал про меня или обиду какую затаил, то я сейчас, вообще, заявку отменю!
— Нет, нет, это я на себя. Уговариваю слабовольный организм отказаться от проклятого никотина.
— Вот иди и борись! — рявкнул я.
Тут меня вызвал Сбитнев и принялся распекать:
— Тебе что, зануда, жалко дряни этой? Почему мало заказал солдатам папирос?
— Нормально. Всем хватит, — ответил я.
— Если тебе было бы лишнее, то отдал бы мне подымить, вернемся, объявлю выговор за недостаток чуткости и отсутствие заботы о личном составе! — заявил Володя.
— Это не черствость, это, наоборот, забота о здоровье, хочу продлить им жизнь на несколько лет.
— «Старовер» проклятый! Из-за таких, как ты мы тут страдаем и мучаемся! — рявкнул Сбитнев и отключился.
Рано утром над высотой принялся кружить вертолет. Почему-то он выбрал нашу площадку, наверное, потому, что она оказалась плоской и самой широкой.
Вертолетчики приземлились, из люка высунулась испуганная рожа Берендея, который принялся торопливо выбрасывать коробки с пайками, мешки с газетами, бурдюки с водой, еще какие-то мешки, и через минуту-другую «стрекоза» улетела. На правах хозяина горы я принялся распределять еду, воду, газеты.
— Ник, ты что там делаешь? — опять начал кричать по радиостанции ротный.
— Сортирую и делю продукты на всех.
— Прекрати, я сейчас приду и все поделю! Газеты не трогай, воду не воруй!
— Не понял! Плохо слышно! — ответил я.
— Сейчас приду, уши прочищу, — ответил Сбитнев, и радиостанция замолчала.
Вот черт, не сидится, не доверяет моей честности. А зря не доверяет! Обидел — отомщу.
— Фадеев, Зайка! Хватайте вот этот РД-100 и тащите воду к себе в СПС, там накройте палаткой. Гасан, бери аккумуляторы к радиостанции и спрячь вот эту пачку самых интересных газет. Тут и «Советский спорт», и «Известия». А ротный пусть изучает «Красную звезду», «Правду» и «Окопную правду».
— А нам «Красную звезду» взяли? — поинтересовался Гасан. — Там фотографии солдат из третьей роты должны быть и разведчиков!
— Взял, все посмотрим, беги, маскируй прессу, покуда командир роты не конфисковал.
Вскоре показался взмыленный Сбитнев, который в лоснящемся от жирных масляных пятен автомобильном комбезе и без погон походил на зачуханного шофера колымаги.
— Так признавайся, что украл, что спрятал? — наигранно строго спросил Володя.
— Все по-честному, — уверенно, не моргнув глазом, ответил я, и бойцы дружно закивали головами, подтверждая мои слова.
Командир разделил коробки по взводам, а из холщового мешка высыпал мягкие батоны. Свежие настоящие батоны, каждый завернут в отдельную целлофановую упаковку, внутри каждой были видны бумажки, на одной из них я прочитал: «Днепропетровский опытный хлебозавод, дата изготовления 17 мая, упаковщик №…»
— Ни хрена себе! Свеженький… — озадаченно почесал затылок Муталибов. — Больше месяца! Да там такая дрянь должна быть!
Я разорвал упаковку, и в нос ударили пары спирта.
— О-о-о, вот это да! Чистейший спирт! Божественный аромат! Володя, вдохни! Чудесно!
Сбитнев втянул носом запах и изрек:
— Жаль, грамм сто не плещется, а только пахнет. Интересно, если съешь его целиком, забалдеешь?
— Думаю, что капнули туда всего пару капель, только вот зачем? — произнес я.
Мы стрескали батон на двоих, запив огромным количеством кружек горячей коричневой бурды, называемой чаем.
— Нет, не пробирает, — горестно произнес Сбитнев. — Это только запах, иллюзия, растревожили, гады. Напрасные грезы! Не спирт это вовсе, а просто мираж! Сволочи тыловые, так издеваться над страждущими людьми!
— Вова, в такую жару-то пол-литра водки заглотишь — тотчас все сосуды лопнут, или сердце остановится! — возразил я. — Лучше бы шампанского со льдом! Можно холодного «Рислинга» или «Токая».
— Прекрати, тебе не идет аристократизм! Ты ведь не граф Острогин! Водяра и бормотуха — вот питье настоящего пехотного офицера! Ладно, пойдем, посмотрим обустройство района обороны, сейчас получишь порцию п…лей!
Состроив на лице скорбную и обиженную мину, я поплелся за командиром по укрепрайону.
— Почему такие низкие и тонкие стены у укрытий? Почему слишком узкая и неглубокая траншея идет к дальнему посту? Где запасные пулеметные гнезда? И главное — никакой маскировки! Колючки собери и между камней понатыкай!
— Володя, у тебя позиции не лучше оборудованы, я ведь наблюдал их, когда на днях приходил.
— Устаревшая информация! Все давным-давно перестроено! Сейчас идешь со мной, и я показываю результаты нашей работы, как образец для твоих действий. Вчера Лонгинов инспектировал и повторно осматривал наши позиции, остался доволен.
— А-а! Повторно! Значит, в первый раз он видел то, что наблюдал я.
— Не умничай, пошли со мной, буду учить фортификации! — приказал командир.
Я всучил командиру самые старые и самые неинтересные газеты, припоминая ему жульничество в карты, и в душе злорадствовал.
— Что только «Правда» и военные газеты? И все старые? Тут ведь ни слова о чемпионате мира по футболу! Признавайся, все спрятал, заныкал для себя?
— Нет ничего больше! Ей, богу! — утвердительно заверил я, как можно правдоподобнее, старшего лейтенанта.
Сбитнев еще раз подозрительно посмотрел в мои наглые глаза, я ответил честнейшим взглядом. Делать нечего — он махнул рукой, и мы двинулись в путь.
Действительно, по периметру КП роты за эти дни были возведены полуметровые стенки, несколько запасных пулеметных гнезд, вокруг позиции миномета — высокий дувал из камней, и все утыкано колючками.
— Учись, студент! — самодовольно похлопал меня по плечу Сбитнев, и под градом шуток и насмешек со стороны Володи и медика я двинулся назад, ругая обоих вполголоса.
— Замполит, ты прекращай спать! Завтра проверю устранение недостатков, — пообещал командир.
Вернулся я усталый от жары и страшно злой, поэтому сразу начал громко орать:
— Строиться всем! Бегом! Заспались, закисли, провоняли! Бездельники! Тунеядцы!
— Что такое, что случилось, товарищ лейтенант? «Духи»? — переполошился проснувшийся от моих воплей Муталибов.
— Хуже! Будем укреплять оборону, такая задача поставлена, что за два дня не переделать! Зайка, углубляйте траншею, выкладывайте над ней стенку-бруствер в два камня, постройте два запасных СПСа.
Зибоев, сделай два пулеметных гнезда! «Индейцы»-мафиози, вам три СПСа высотой по пояс возвести. — Это указание для узбекского поста. — Васинян, тебе и Царегородцеву тоже строить большой СПС, ну и мы с тобой, Гасан, с этой стороны стенку слепим. Сейчас такой ужасный зной, прямо в ушах звенит, поэтому начинаем работу в семь вечера и пашем до темна, а завтра подъем в четыре утра, по холодку доделаем.
Таким образом, мы заняли себя на два дня. А потом вновь тоска и печаль, унылое однообразие будней. Пытка солнцем и скукой. Единственное, что радует — это возможность спускаться через день к роднику, помыться, почистить зубы, напиться вдоволь вкусной водицы. Аккуратно, чтобы не замутить воду, черпаем из размытого углубления живительную влагу до тех пор, пока вода не заканчивается и не остаются только муть и пиявки.
Черпаем через день, потому что установлена очередь: сегодня мы, а на другой день ротный и его бойцы, иначе на всех воды не хватает.
Третьему взводу с ручьем не повезло: к роднику ходить далеко, но взвод рядом с дорогой оказался, вот Берендей водичку лишний раз и подвозил. Мандресов сидел на отшибе, и целый месяц я его не только не видел, но даже голоса его не слышал.
Тоска переходила в беспросветное уныние, и постепенно наступала апатия ко всему. И как это люди на посту два года живут? Чокнуться можно. Что ж, остается одно — чтение газет, завозимых вертолетом каждые четыре-пять дней вместе с пайком. Самая свежая позавчерашняя! Уже хорошо. Впервые такая забота о нас — газеты с доставкой в горы.
Итак, что сообщает пресса. О! Марадона тащит к Олимпу Аргентину! Молодец! В стране идет перетряска руководства, борьба с пьянством, ускорение, перестройка. Что-то слабо верится, что народ пить перестанет. Новая жизнь начинается, если газеты не врут, и умирать тут мне совершенно не хочется. Как давно я не был дома…
— Товарищ лейтенант! Дайте газету! — Это подошел Исаков с хитрой улыбкой, вопрошающе встал возле укрытия.
— Зачем она тебе, ты ведь читать не умеешь! — хмыкнул я в ответ.
— Пачаму так обижаешь, командыр. Пачаму не умею, очень умею.
— И что интересует в первую очередь? Новости из родного кишлака? Новости хорошие — урожай хлопка отличный.
Мы дружно засмеялись с Муталибовым, а Исаков ответил, распалясь:
— Какой хлопок? Нет, не интересна про него, интересна про футбол!
— А-а-а, про футбол! «Пахтакор» не чемпион, это точно! — пошутил Гасан.
— Муталибов, иди к черту, сам знаешь, чемпионатом мира интересуемся.
— Аргентина — чемпион! — ответил я солдату.
— У-у, шайтан! Я хотель Бразилия! — взвизгнул Исаков и, получив «Советский спорт», пошел к себе обсуждать новости с Алимовым.
Тут же нарисовался Царегородцев.
— А мне газеточку можно?
— Какую тебе? — поинтересовался я. — Тоже спортивную?
— Мне без разницы, я же не читать, а задницу вытирать.
— О! Вот это настоящий интеллектуал. Царь! А сидя в позе орла, может, сделаешь хотя бы попытку сложить буквы в слова, а слова в предложения?
— А зачем? — искренне удивился солдат.
— Ну что б знать, что в мире творится, в стране. Новости всякие.
— А мне все едино, без разницы…
— Совсем?
— Совсем. Я и телевизор смотрю редко.
— А книги читаешь? — спросил я.
— Нет, от них голова болит, и глаза устают. Зачем? Что умного в книгах найдешь? Брехня одна, как и в газетах.
— И в классике? У Достоевского, Толстого, Гоголя, Тургенева?
— У-у, это совсем мура! Кто же эту ерунду читает? Скука!
— То есть тебя, солдат, книги ни про любовь, ни про войну, ни фантастика, ни приключения, ни детективы — никакая другая литература не интересует?
— Нет! Совсем! — равнодушно ответил Царегородцев.
— И как же ты в школе учился, хорошо? — усмехнулся я.
— А чего там сложного, ходишь и ходишь, тройку поставят и хорошо. А если вдруг дождь или снег, так я что за пять километров в соседнее село идти должен? Нет уж, дудки, дома сидел.
— Значит, ты самородок! Гений-самоучка! — рассмеялся я.
— Ага. Я всему сам научился — и на гармошке играть, и плотничать, и слесарить, и лапти плести и много чего…
— Кулибин и Левша вместе взятый! Если еще философией займешься, большим человеком станешь, далеко пойдешь, в руководстве любят таких. На, бери, интеллектуал, иди, услаждай свой зад, — вздохнул я и выдал несколько старых экземпляров.
***
День за днем смертельное пекло под лучами раскаленного солнца, недели мучений и болей во всем теле от камней, на которых спишь. День за днем пыль, принесенная ветром и проникающая везде, да еще эта ужасная ядовитая вонь, висящая над горой.
Можно присыпать песком экскременты каждый день, но толку никакого: все раздувается ветром, осыпается.
А внизу движется караван за караваном, колонна за колонной, едут автомобили. Везут плиты, щебень, металл для взлетной полосы, топливо. Благодаря тому, что мы здесь сидим, мучаемся и страдаем, грузы доставляются бесперебойно и без обстрелов, без потерь.
«Духи» несколько раз появлялись вдали, но приблизиться не успевали, вызывалась авиация, удар — и больше никакого движения. Один раз и мы всей ротой постреляли, по кому-то двигавшемуся на горизонте силуэту.
Но все когда-нибудь заканчивается. Даже плохое. И муки не могут быть бесконечными.
Все машины, что проследовали к Файзабаду, поехали порожняком в обратную сторону. Наше мясо и шкуры прожарены до хрустящей корочки. Финиш!
***
Однажды рано утром Лонгинов отдал приказ по радиосвязи готовиться к спуску в сторону трассы.
— Ура-ура! — прокричали дружно солдаты, заслышав новость.
Всех уже достала эта пытка бесконечным сидением, лежанием, голодом, жаждой, грязью.
Действительно, ура! Я отдал приказ развалить СПСы, и бойцы с веселым азартом уничтожили свой многодневный труд.
Полк пропускал всех мимо себя и снимался по очереди, пост за постом. Позади уже никого, кроме «духов».
Вместе с Муталибовым я поставил пару «сюрпризов» «духам» в развалинах укрытий. Ф-1 — самый хороший подарок для недругов. Кто-то ведь приготовил ловушку Ветишину! Теперь готова западня для неизвестного, вонючего, грязного аборигена. Мы их ненавидим, они нас ненавидят, какая же тут интернациональная помощь, да еще будто бы «друзьям»? Кто тут видел друзей? Какие мы к черту друг другу друзья? Последний перекур на вещмешках и в путь.
***
Володя смотрел в бинокль на далекий горный склон и торопил рассаживающуюся пехоту;
— Быстрее! Быстрее, чмыри! Скорее! Забрасывайте барахло по машинам, как можно так долго копаться! «Духи» на подходе!
— Какие «духи», Володя? — удивился я. — Месяц ни одной твари рядом не показывалось!
— Вон гляди, в двух километрах и конные и пешие двигаются, черт знает что! Откуда только взялись! — ответил ротный, протянув мне бинокль.
— Давай поможем местному полку навести порядок. Вовремя заметили, значит, наполовину обезопасили себя, — ответил я. — Стреляем?
— А как же! Ближайшую конную группу обязательно накроем! Ткаченко! Уничтожь вон тех ближайших ковбоев!
Солдат навел автоматическую пушку, чуть выждал, тщательно прицелился и выдал длинную очередь.
— Молодец! — воскликнул Сбитнев, вглядываясь в окуляры. — Уверенно не скажу, скольких завалил, но шестеро, по-моему, готовы! И лошади, и люди скопом валяются. А как они недавно радовались нашему отходу! Трогаем! С богом!
***
Вновь пыль, копоть, рев моторов и узкая лента дороги, петляющая между гор. За Талуканом перед небольшим мостиком дымилась КШМка артиллеристов. Вернее все, что от нее осталось. Траки — в клочья, катки сорваны, броня лопнула, всюду гарь, машина буквально разорвана пополам. Фугас! Мощнейший фугас! Фугасище! Вряд ли, кто выжил.
По колонне командиры передали приказ опустить все антенны, пригнуть к броне, не привлекать внимания. На машине, той взорванной, болталось штук пять антенн, вот ее и выбрали в качестве мишени. Не повезло ребятам. Хочется, чтобы нам повезло. Очень хочется!
Пыль, пыль, пыль. Когда же приедем, наконец, домой? Вот и новое свидание с Салангом, снова гарь и копоть, кислорода в этом многокилометровом тоннеле практически нет. Хорошо бы научиться дышать углекислым газом!
Ну наконец-то и Баграмская дорога! Джабаль, Чарикар. Обратно ехали быстрее и веселей. Живы! Возвращаемся!
И, о ужас! Опять! Двадцать два сгоревших наливняка! Один к одному! Цепочкой! Обуглевшаяся обочина, разливы сгоревшего топлива на асфальте, по оврагам, по арыкам. Трупы убраны, а остовы машин остались словно памятники погибшим.
Я притормозил, свернув с дороги возле поста. На этом посту полгода как служит мой однокашник и приятель по училищу Гена Зайцев, а у меня все нет случая встретиться. Проведаю, жив ли, а то такое страшное побоище рядом. Заодно узнаю, что произошло.
Солдат-часовой окликнул меня через ворота:
— Стой! Кто идет?
— Свои! Зайцев на месте?
— Нет, в отпуске вторую неделю!
— Вот дьявол! Опять не встретились, — чертыхнулся я. — А кто начальник вместо него?
— Прапорщик, командир ГПВ, — ответил солдат.
— Хорошо, поговорю с ним, проводи.
Боец нехотя отвел меня к блиндажу, где сидел на старом табурете голый по пояс молодой «прапор». Он пил чай с сахаром вприкуску и слушал магнитофон, подпевая вполголоса.
— Кто такой? Чем обязан? — поинтересовался, не вставая, хозяин.
— Привет! Я из соседнего полка, Генкин друг, из рейда возвращаюсь, а тут вижу: бойня, — объяснил я, здороваясь. — Что тут случилось за постом?
— Что произошло? Банда Карима вышла к дороге, когда колонна шла в Кабул, и начали палить из гранатометов, из безоткатных орудий, минометов! Все произошло в десять минут. Танк с выносного поста попробовал вмешаться, его подбили, и экипаж сгорел, все погибли! Отсюда БТР поехал на выручку, но куда там, и сто метров не продвинулись, подожгли. Пока вертушки прилетели, «мясорубка» уже закончилось. Кто успел проскочить — проскочили, кому не повезло — сгорели, погибли. Авиация потом трое суток обрабатывала «зеленку», но кому от этого легче. Мы только трупы и раненых собрали, да «горелики» в сторону с обочины спихнули. Не повезло ребятам!
— Черт! И порядок навести, покарать некому! Пехота ушла на Файзабад — у «духов» праздник! — вздохнул я. — Ну ничего, боекомплект пополним и вернемся. Я думаю, командование скоро бросит нас сюда. Привет Генке от Ростовцева!
— Ладно, — ответил лениво разомлевший прапор. — Передам.
Я вернулся обратно к своим бойцам, и мы помчались догонять полковую колонну.
Машины шли хорошо, все торопились домой на отдых, поэтому нагнать батальон удалось только на узких улочках Кабула.
На въезде в парк почему-то не играл полковой оркестр. Обычно командир полка выстраивал тут музыкантов, и бравурные торжественные марши звучали в честь возвращающихся усталых бойцов.
Удивительно. Какая-то гнетущая и напряженная тишина и пустота. Ну не совсем тишина. Лязг гусениц, рычание двигателей, но нет встречающих женщин и оставшихся штабных офицеров, нет вообще никого, кроме дежурного по парку.
Дежурный по парку с заспанными глазами, прапорщик Юра Колотов, задумчиво дымил сигареткой в курилке. Он был техником второй роты, вернулся из отпуска в наше отсутствие, вот поэтому и мучался по нарядам. Не повезло, наверное, неделю без смены трубит.
Мы с ним земляки, если можно так сказать. Юрка был моим инструктором по вождению в училище, а тут встретились, разговорились и узнали друг друга.
— Юрик, привет! Чего грустишь? — весело поприветствовал я его. — Где оркестр, почему без музыки и торжественного построения, без возбужденных женщин? Никто чепчики-лифчики в небо от радости не бросает.
Он хмуро взглянул на меня, вяло пожал руку и произнес сквозь зубы:
— Не до маршей и оркестров!
ГСМщик застрелился два часа назад.
— Какой? Махмуд-кладовщик?
— Нет! Начальник службы ГСМ, капитан Буреев! Всадил себе очередь из АКМ прямо в рот! Башку разнесло, страшно смотреть!
— Несчастный случай?
— Не похоже! Он просидел целый час в дежурке, покурил со мной, помолчал, подумал, а потом вышел за дверь, свернул за угол дежурки, бац-бац — и в дамки!
— Твою мать! — прошипел я.
— Вот-вот! Кровищи на всю стену! Посмотреть хочешь? Угол выщерблен пулями. Показать?
— Нет уж, спасибо! Я лучше пойду умываться и постараюсь поужинать. Ты мне аппетит испортил, я между прочим не обедал. А крови и пулевых отверстий видел предостаточно! Будь здоров, не скучай и не грусти!
— Вряд ли скучать получится! Меня уже дрючат два часа, написанием объяснительных замучали: пытают, что да как, не я ли его застрелил, кто-то так, наверное, думает. А на хрен мне это? Валентин — хороший мужик. Алкаш, конечно, но не злой, не вредный, хороший капитан… Был…
— Это точно! Уже был… — грустно согласился я и побрел переодеваться, мыться и бриться.
Тьфу ты черт, и угораздило же Буреева сегодня такое учудить! Самоубийство! Сейчас начнут нас строить, проверять, беседы проводить, совещания. А ведь Ошуев обещал целых три дня отдыха! Дьявол!!!
Действительно, так и получилось. Прокуроры, особисты, штабные, политотдельцы. Каждый проводит собственное расследование. Кто только не понаехал. Из армии, из дивизии, из особой группы Генерального штаба. Неприятная история.
Командир полка в отпуске, и все расхлебывали Ошуев с Губиным. То, что доставалось им, на нас вымещали с троекратной гнусностью. Мат, ругань, вопли. Оказалось, что это второе ЧП за месяц, которое не удалось скрыть. За неделю до возвращения полка, солдат-танкист из боевого охранения поперся торговать к «духам». Украл пару одеял, бушлат и понес менять на наркотики. Но этот дурила отправился в кишлак с оружием! Он стоял часовым на посту, АКСУ побоялся оставить и взял с собой. Аборигены увидели у него за спиной оружие и аж слюни от жадности пустили! Что там одеяла за пару сотен афгани, а вот автомат с патронами — это уже тысячи! Долбанули его чем-то тяжелым по башке, горло перерезали и сбросили в кяриз. Только к вечеру его сообщник признался командиру роты в том, что товарищ не вернулся, пропал в кишлаке. Приехали афганцы из Госбезопасности, наш спецназ, и после допросов с пристрастием аксакалы выдали труп. Оружие, само собой, не нашлось. «Духи» с ним ушли. Нескольких афганцев арестовали, кого-то в ходе облавы застрелили. Но это не суть. Самое ужасное в этой истории то, что урок дуракам невпрок. Тело убитого вынесли на плац для показа всему личному составу, оставшемуся после выхода на боевые действия.
Построили поваров, писарей, кладовщиков, почти все боевое охранение из танкистов, зенитчиков и артиллеристов, женщин, гражданских мужиков. Пронесли труп вдоль строя, ткнули носом каждого, мол, к чему приводят воровство да наркотики, и увезли его в морг при госпитале. Бойцы были в ужасе. В шоке.
И что же?…
На следующее утро другой танкист понес цинк патронов продать «духам». Но без автомата, оставил его на посту, сделал вывод, что так спокойнее, не тронут. Командир взвода вовремя заметил, догнал, излупил и вернул живым. Но солдат только расстроился, что пойман.
Проклятые наркоманы, ничему их жизнь не учит! Если человек идиот, то, конечно, навсегда. Это стиль жизни.
Наркомания бойцов, пьянство среди офицеров и воровство в тылу — самые главные беды нашей многострадальной, героической армии.
***
Перед тем как присоединиться к полковой колонне, я нагнал одиночную бортовую машину, которая трещала, тарахтела и еле-еле ползла. Я обогнал ее и притормозил.
В кабине сидел мокрый от пота Соловей, который беспрестанно орал на водителя и материл его на чем свет стоит.
— Чего верещишь, толстяк? — усмехнулся я, подходя к ним.
— Орешь-орешь, его убить мало! Месяц пролежал возле машины, а после Саланга начались проблемы.
— Я не автомобилист, я «вертухай», поэтому в автомобилях ничего не понимаю. А остановиться опасно, отстали от своих, боимся ремонтироваться в одиночку, — ответил техник взвода обеспечения.
— Как это «вертухай»? И как не разбираешься в автомобилях, ты ведь технарь? — удивился я.
— «Вертухай» — это контролер на зоне, я служил все время в лагерях и тюрьмах, и жинка моя на женской зоне «вертухайка». Семейный подряд. Но один замполит, придурок лагерный, соблазнил меня тем, что тут год за три, а мне к пенсии стаж позарез необходим. Вот моя «старуха» и давай пилить изо дня в день: поезжай да поезжай. С трудом мне удалось попасть в эту вашу Советскую Армию. Вечно, как дурак, вляпаюсь куда-нибудь, а потом волосы на заднице от злости рву: куда попал, зачем?
Мы сели на башню, Соловей закурил и продолжал сокрушаться о своей тяжелой доле, а мой механик полез помогать водителю.
В Кабуле Соловей заскочил в придорожный дукан, купил себе «горячительного» и мне. Обоим по две бутылки коньяка и водки, гулять так гулять.
— Замполит, что же ты нарушаешь партийное постановление? — съехидничал Соловей.
— Это не нарушение, а поддержание славной традиции: обмыть награду, чтоб не «засохли» другие наградные! Обмыли в роте, сегодня доходит очередь до батальона. Приглашаю: вечером, в двадцать часов, приходи на шум в женский модуль.
— Нет, я туда вообще не вхож, боюсь, если моя «старуха» узнает, убьет! Она у меня жандарм в юбке, рассердится — ушибить может.
— Боишься? — удивился я.
— Еще как боюсь. Если бы ты знал, Ник, какой у нее тяжелый взгляд и суровый характер. А какая силища в руке! Видишь, я здоровяк? А жена мощнее меня в два раза, если врежет один раз, то второй раз стукнут по крышке твоего гроба.
— Такие страсти рассказываешь! Вовка, ты ведь такой здоровенный, не может быть, чтоб тебя мучила женщина!
— Может! Поэтому я пью только в компании с Берендеем.
***
Уразбаев тащил два пыльных матраса и вещмешок, а я взял его радиостанцию и понес к казарме. Было грустно от известия о гибели Валентина. По дороге мы столкнулись с бегущим нам навстречу Ветишиным.
— Сережка! Выздоровел!
— заорал радостно я.
— Ник! Все живы? Как я рад вас всех снова видеть!
— и он бросился мне на шею.
— Серый, как рука, лицо, все зажило?
— Как на собаке. А какие медсестры за мной ухаживали, от их любви я поправился вдвое быстрее. Сюда вернулся, и здесь меня на ноги ставили этим же способом.
— Ну беги, любимец женщин, к ротному, докладывай, жеребец, о возвращении и забирай свой взвод, а то я с ним за месяц устал.
— Как мои узбеки? Вели себя хорошо?
— Лучше не бывает, только один раз я плющил кулаком толстую физиономию Исакова. Алимов же с Таджибабаевым, вообще, золотыми солдатами стали. А Таджибабаеву стоило сержантское звание пообещать, так он зашугал своих земляков.