Страница:
— Мы с тобой уже говорили об этом, — Повторим. Кто отец?
— Бевзлин.
— Кто спонсор роддома? Кто принес тебе первые утешения и соболезнования?
Кто попытался скрасить твои первые печальные дни? Он тебя никуда не отправлял на недельку-другую в себя придти?
— Почему ты так решил? — беспомощно спросила Надя.
— У тебя загар совсем даже не мартовский. У тебя августовский загар. Где сейчас август, Надя? Канары? Кипр? Хургада? Ну? Скажи, пожалуйста.
— В Хургаде сейчас август, Андрей.
— Поскупился Бевзлин, он мог бы и на Канары отправить.
— Я слышала объявления по телевидению о том, что какой-то пьяница продавал девочку возле универмага... Значит, это была моя дочь... А я даже не откликнулась.
— Все было сделано для того, чтобы ты не откликнулась.
— Но это и его дочь... Как он мог?
— Что мог? Если он торгует детишками, если распродает их и целыми, и по частям, в виде выжимок и отдельных органов... Он, скорее всего, подумал, что пусть, дескать, она выносит, как положено, родит, как положено, а он уж распорядится ребенком по своему усмотрению. Девочки, тем более хорошо выношенные и нормально рожденные от трезвых родителей, ценятся очень высоко.
— Не верю. Этого не может быть. Бевзлин сволочь, но не настолько.
— Надя, ты знаешь, что он сделал с мужиком, который у него украл товар, то есть твою дочку? Зажал голову в тиски и медленно-медленно давил эту несчастную голову, пока из нее не потекли пьяные мозги. Ты сама говоришь, что у вас испортились отношения. А зачем ему сложности, ребенок, какая-то девица... Ведь он знал, в тебе завелся ребенок? Знал. Ты ему об этом давно сказала?
— Сразу.
— Он не склонял к аборту?
— Нет.
— Тебе что-нибудь непонятно?
— Я не могу поверить, что все это так.
— А что нужно, чтобы ты поверила? Для большей достоверности ты хочешь родить от него мальчика и посмотреть, за сколько бутылок водки его будут продавать на местном базаре?
— Я его убью, — тихо, почти неслышно, одними губами проговорила Надя.
— Вот это уже разговор, — одобрил Андрей. — Твоя девочка была приготовлена к отправке в невероятно гуманную европейскую страну, куда именно, не знаю. В девочку ввели какую-то заразу, и она несколько суток не могла проснуться.
— Боже! — простонала Надя сквозь зубы.
— Последнюю неделю она провела в реанимации. Ее вытащил с того света один хороший человек, когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Он ничего мужик, пафнутьевский приятель.
— Я его убью, — повторила Надя, и Андрей понял, что она не слышала ничего, что он говорил. — Сама убью. Никому не позволю это сделать. Он мой. Понял? — она резко повернулась к нему, и Андрей в свете фонаря еще раз убедился, что все-таки она красива. Надя, не мигая, смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами, и они были до самых краев полны ненавистью. — Не вздумай с ним что-нибудь сделать. Понял?!
— Посмотрим, — неопределенно проговорил Андрей.
— Я не буду повторять все его слова, обещания, заверения, не буду перечислять его подарки. Но все это придает его подлости такой чудовищный смысл, что только я, только я могу вынести приговор и исполнить его.
— Ты меня извини, Надя, — Андрей помялся, — но мне кажется, что не следует тебе этим заниматься. Тебя нет в его поле зрения уже несколько часов. И он понимает, что это означает. Теперь он и близко не подпустит тебя к себе.
Знаешь, японские камикадзе набивали самолеты взрывчаткой и пикировали на американские корабли, но не могли пробиться сквозь стену заградительного огня.
Ты сейчас напоминаешь этого отчаянного японца в самолете, напичканном взрывчаткой... Тебе не пробиться сквозь стену заградительного огня.
Надя помолчала, включила дворники, и они двумя взмахами сняли с ветрового стекла сверкающие капли дождя. Дождь и сейчас еще барабанил по крыше, первый весенний теплый дождь, который смоет остатки снега, сугробов, смоет остатки зимы с улиц города.
— А ведь это не тот подъезд, — сказала вдруг Надя. — Мы не здесь были, когда ты повел меня к той женщине в белом халате. Ты привез меня в другое место, Андрей.
— Конечно.
— Зачем?
— Мне бы не хотелось, чтобы ты знала, где девочка.
— Почему?
— Я не был уверен, что ты не захочешь сообщить этот адрес Бевзлину.
— Ты считаешь меня идиоткой?
— Я не знал, как ты воспримешь мой маленький сюрприз, — улыбнулся Андрей.Но не переживай. Ты увидишь ее, как только пожелаешь.
— Я его убью. Вот увидишь, все газеты об этом сообщат.
— Решение правильное, но поспешное. Есть опасность того, что он убьет тебя раньше. Ты уже не союзник ему, сейчас ты улика. Самое большее, что ты сможешь сделать, чтобы уничтожить Бевзлина, это остаться живой.
— Ты и в самом деле думаешь, что мне что-то угрожает?
— Я в этом уверен. И ты тоже. И не надо пудрить мне мозги. И себе тоже.
Надя положила прохладную ладонь на горячую руку Андрея и легонько похлопала по ней, не переживай, дескать, я смогу за себя постоять.
И Надя улыбнулась, прижалась к груди Бевзлина, на глазах ее невольно выступили слезы.
— Неужели нашлась! — воскликнул Бевзлин. — Неужели цела и здорова?!
— Жива, Толик, жива, — сказала Надя и, отстранившись, посмотрела на него ясными глазами.
— Куда же ты пропала? Я обзвонился, обыскался, изрыдался!
— Меня похитили, — Надя пожала плечами, как бы говоря, что Бевзлин и сам мог бы догадаться, нечего спрашивать о таких очевидных пустяках.
— Кто? — улыбка сползла с его лица. — Неужели он?
— Да, Толик, да. Твой лучший друг — ассенизатор.
— Я же приставил к тебе двух ребят!
— Твои ребята — дебилы. Я не ругаю их, нет, не обзываю. По отношению к ним это просто медицинское определение. Они дебилы, Толик. Этот тип запихнул меня в машину, захлопнул дверцу и уехал.
— А дебилы? — мрачно спросил Бевзлин.
— Они выбежали на дорогу и долго, старательно махали руками. И кричали.
Что-то очень громкое и гневное. Я слышала их крики, пока Андрей не повернул за угол.
— Его зовут Андрей? — Бевзлин посмотрел на Надю исподлобья, будто хотел в ее словах услышать нечто большее, о чем она сказать не хотела.
— Ты и раньше это знал, — Надя опустилась в кресло у журнального столика, вынула из сумочки пачку сигарет, закурила.
Бевзлин молча прошел за свой стол, отодвинул от себя телефон, попробовал вчитаться в какую-то бумагу, но отодвинул и ее. Нервно постучал пальцами по столу, не выдержав, подошел к Наде и сел рядом, в соседнее кресло.
— Куда он тебя повез? Ты выглядишь бледной...
— Мало бываю на свежем воздухе, — Надя услышала только последние слова Бевзлина.
— Я спросил, куда он тебя повез?
— Не надо об этом, Толик. Мой рассказ не доставит тебе много радости. Мне кажется, кое-что тебя даже огорчит. Хотя мы с тобой немного разошлись, ты ко мне охладел, и я к тебе тоже, хотя у тебя появилась девочка не в пример моложе и краше меня, и ты постоянно именно с ней находишься на связи, на горячей линии связи... Я не буду говорить тебе об этой ночи. Это тебя огорчит.
— Неужели он и здесь успел? — проговорил Бев-злин каким-то мертвым голосом.
— Успел, Толик, успел. И здесь тоже. Беспризорную девочку кто угодно может обидеть, беспризорная девочка к любому плечу прислонится... И ее трудно винить за это, Толик.
— Он знал о наших с тобой отношениях?
— Не знал, но теперь знает. Я сама рассказала ему об этом. Правда, не сказала, что все это в прошлом, я заверила его, что наши лучшие дни с тобой — это нынешние дни. Ты не обижаешься на меня за это?
— И что же он?
— Мне показалось, что после этого он воспылал ко мне какими-то чуть ли не исступленными чувствами.
— Когда ты ушла от него?
— Как только он меня отпустил, так я сразу и ушла. Было уже утро.
— Значит, ты говоришь, — медленно протянул Бевзлин, — что когда он узнал, что ты... что ты моя женщина... Это его не остановило?
— Остановило?! — расхохоталась Надя. — Ты спрашиваешь, не остановило ли? Да он после этих моих слов озверел от счастья!
— Да, ты выглядишь бледновато, — произнес Бевзлин, думая о чем-то своем.
— Ночной образ жизни, — усмехнулась Надя. — Мало бываю на солнце. Мало дышу свежим воздухом.
— И ты пришла, чтобы рассказать мне обо всем этом? О том, с кем и как ты проводишь ночи, кто звереет в твоих объятиях от счастья? Ты для этого пришла?
— Я не должна была тебе всего этого рассказывать? Ты же сам спрашивал!
— Да нет, все правильно... Все правильно, Надя... Извини, меня занесло.
Когда ты сказала о том, что он начал звереть... Я, кажется, тоже немного озверел.
— Может быть, ты ко мне еще что-то питаешь? И душа твоя трепещет при звуках моего голоса?
— Не надо, Надя, так шутить. Этим не шутят. Тем более со мной. Я тебе обещаю, Надя, что он в твоем обществе, вернее, в твоем присутствии еще не раз озвереет. И заверяю тебя — не от счастья.
— Увы, он счастия не ищет, — проговорила Надя нараспев.
— Что же он ищет?
— И не от счастия бежит.
— Ага... Понял. После такой ночи на стихи потянуло, да? — Бевзлин сощурился, кожа на его лице натянулась так, что даже зубы показались, но это была не улыбка, он ощерился, как это делают собаки перед отчаянным броском.
— Ладно, Толик, хватит глазками играть... Пора поговорить о деле,суховато произнесла Надя, как бы забыв обо всем, что было только что сказано.
— Я его найду, — прошептал Бевзлин. — Я его найду на противоположном конце земного шара!
— Не надо. Во-первых, потому что у шара нет конца, он круглый, шар-то, ты знал?
— И у твоего Андрея очень скоро не будет конца. Я заставлю его проглотить собственный член у тебя на глазах!
— А я-то при чем здесь?
— А ты здесь и ни при чем! Это представление будет для него.
— Ладно, Топик, хватит. Поговорим о деле. Тебе не придется огибать землю в поисках обидчика, он здесь, в городе, в пяти минутах ходьбы. Примерно в пяти минутах ходьбы. Через два дня у меня с ним встреча. Любовное свидание, если хочешь. Тебе это интересно?
— Надька! — Бевзлин вскочил, обежал вокруг журнального столика, присел на колени перед женщиной и смотрел на нее такими радостно-влюбленными глазами, будто она наконец-то согласилась подарить ему неземное наслаждение, в котором долго отказывала. — И ты мне его сдашь?
— Конечно! — Надя запустила пальцы в волосы Бевзлина и легонько потрепала их. — Если ты не будешь сдавать меня каждому встречному-поперечному.
— Я буду просто уничтожать каждого, кто приблизится к тебе на расстояние меньше десяти метров.
— Это меня вполне устраивает.
— Где у вас встреча?
— У него дома. Как обычно, — улыбнулась Надя.
— Не шути! — строго сказал Бевзлин. — Мне плохо от таких шуток, Надя. Где он живет?
— Не знаю, не запомнила... Где-то рядом... Он встретит меня на улице.
— Отлично! — воскликнул Бевзлин. — Если он похитил тебя, почему бы нам не похитить его? Это будет даже справедливо, как ты считаешь?
— Я считаю очень хорошо, — серьезно произнесла Надя. — И всегда хорошо считала, ты это знаешь. Сейчас вот я иду тебе навстречу в самом заветном твоем желании, в самом сильном стремлении — наказать ассенизатора. И надеюсь на взаимность, — Надя в упор посмотрела на Бевзлина.
— Неслабо, нехило! — смеясь воскликнул Бевзлин. И поняла Надя, почувствовала — надсадно рассмеялся Бевзлин, неискренне. И в чем дело, поняла — не хочет он взаимности и с расплатой не будет торопиться.
— Насчет взаимности, — сказала она, — успокойся, пожалуйста, я имею в виду совсем не ту взаимность, о которой ты подумал. Я тебе помогу, но и ты мне поможешь.
— Чего же ты хочешь?
— Это в твоей власти, это не потребует от тебя больших денег, усилий, не потребует никаких жертв... Так, немного великодушия... Найдется для меня немного великодушия?
— Я всегда хорошо к тебе относился, — произнес Бевзлин с некоторой вымученностью.
— И в будущем готов быть не менее...
— Готов, — Бевзлин посерьезнел. — Так чего же ты хочешь?
— Я даю тебе прекрасную возможность проявить свое могущество, талант, силу, превосходство над всей этой шелупонью, которая тебя окружает...
— Так что же?! — потеряв терпение, закричал Бевзлин.
— Что бы ни случилось, ты оставишь меня в живых.
Бевзлин вскинул брови и некоторое время молча рассматривал Надю. На лице его играла привычная улыбка, но он был озадачен, он не ожидал столь скромной и столь дерзкой просьбы.
— Разве у тебя есть основания думать, что я...
— Да! — перебила его Надя.
— И для тебя имеет значение то, что я сейчас отвечу?
— Да.
— Хорошо... Я обещаю, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Ты можешь оставаться в моей фирме, можешь уходить... Ты свободна. Нас слишком многое связывает, чтобы...
— Ладно, — Надя поднялась. — Договорились. Я сообщу, когда буду что-то знать. Когда мы с ним встретимся, где, зачем...
— Зачем — я догадываюсь, — улыбнулся Бевзлин. — Но постараюсь вмешаться.
— Не оплошай! А то до сих пор у тебя случались срывы с этим парнем, досадные срывы, Толик! — Надя поцеловала Бевзлина в щеку и, махнув рукой уже от двери, вышла из кабинета.
Бевзлин проводил ее улыбчивым взглядом и, лишь когда дверь за женщиной закрылась, сделался озабоченным. Прошелся по кабинету, легкий, стремительный, молодой, остановился на секунду у громадного окна, окинул взглядом простирающийся внизу город, снова пересек по диагонали весь кабинет и, наконец, смог сесть за стол. Потерев тонкими пальцами виски, он похрустел теми же пальцами, как бы переламывая их, и с облегчением откинулся на спинку стула.
— Все ясно, — проговорил он. — Будет денег просить. Ну, что ж, пусть просит.
Пообещаю. А если станет плохо себя вести, обещать перестану.
Рабочий день закончился, наступили ранние весенние сумерки, в раскрытую форточку стекал прохладный воздух. Откинувшись на широкую спинку скрипучего своего кресла и закрыв глаза, Пафнутьев пытался лицом ловить свежие потоки воздуха, улыбаясь расслабленно и благодушно. Еще один день окончился, он выжил, только что Вика сообщила по телефону, что зажарила на сковородке кусок мяса размером в две ладони и ждет его с нетерпением.
В этот момент и раздался резковатый в комнатных сумерках звонок. Пафнутьев уже не ждал никаких вестей, и сердце его сразу отозвалось несколькими тяжкими ударами — не к добру звонок. По каким-то ему самому неведомым признакам он всегда знал заранее, будет ли разговор приятный или же нервный, тревожный.
— Да! — сказал он в трубку. — Слушаю.
— Павел Николаевич? — голос был знакомый, но Пафнутьев никак не мог вспомнить — кто же это? Но телефонный гость сам назвался. — Невродов тебя беспокоит, на ночь глядя. Не возражаешь?
— Всегда рад! — как можно приветливее отозвался Пафнутьев. Но понял, догадался, почувствовал — тяжелый будет разговор, не звонят областные прокуроры в такое время, чтобы сообщить нечто радостное не звонят, чтобы спросить о самочувствии или поздравить с днем свадьбы. Другие у них поводы, другие задачи и требования.
— Как жив-здоров? — продолжал спрашивать Невродов, оттягивая главное, ради чего он и позвонил.
— Очень хорошо! — не сбавляя темпа, отрапортовал Пафнутьев.
— Судя по твоему тону, тебя и сновидения посещают самые счастливые, добрые, полные радостных предзнаменований, а, Павел Николаевич?
— Мне снятся большие ласковые собаки, они лижут меня своими розовыми, влажными, горячими языками, трутся об меня своими мордами и по-кошачьи мурлыкают мне прямо в ухо.
— А мне снятся пауки, лягушки, змеи и прочая нечисть, — грустно поделился прокурор.
— Что-нибудь съел и, наверное, плохое? — предположил Пафнутьев.
— Ладно, Павел Николаевич... Мое меню обсуждать не будем. И без того есть, о чем поговорить... Один человек был у меня недавно... О том, о сем поговорили.
Ничего так, парень, башковитый. И дела умеет делать, и законы соблюдает, и налоги платит исправно.
Эти слова никак не вписывались в облик Невродова. У прокурора должен быть обвинительский уклон в словах, мыслях, поступках. Такая у него работа, за это он деньги получает. А тут прямо адвокат, а не прокурор. Не должен он хвалить человека вот так взахлеб, не станет ради этого звонить старому своему соратнику Пафнутьеву. Если же он это делает, значит, есть у него для этого причина, а причина может быть только одна...
— Он у тебя сейчас сидит? — прямо спросил Пафнутьев.
— Да, — замявшись, ответил Невродов.
— Меня не слышит?
— Нет. Кстати, он знает тебя, хорошего о тебе мнения... Бевзлин его фамилия. Слышал?
— Приходилось.
— Жалуется Анатолий Матвеевич, нехорошо ты себя ведешь. Обижаешь. И сотрудники твои ведут себя неуважительно по отношению к Анатолию Матвеевичу.
— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Я уже провел с ними работу, одного даже уволил.
— Уволил? — удивился Невродов, явно не для Пафнутьева, для Бевзлина, который сидел в его кабинете, было предназначено это восклицание. Пафнутьев хорошо представил себе, как тот развалился в кресле, забросив ногу на ногу, как радостно улыбается и как молодо лучатся его глаза.
— Да! Я не намерен работать с людьми, которые не умеют прилично себя вести! — продолжал Пафнутьев угодливо и усердно.
— Правильно, от таких надо избавляться! — подыграл ему Невродов. Но в голосе его оставалось беспокойство, может быть, зависимость — такие нотки в разговоре Пафнутьев чувствовал остро и безошибочно. Юлил Невродов, это было совершенно очевидно. Но когда перед тобой юлит большой человек, это чревато.
Опасно держать слона за хвост, даже когда он удирает от тебя сломя голову. И Невродов недолго будет юлить, спохватится, вспомнит, кто он, как называется его должность, и голос его окрепнет, зазвенит в нем металл, гневно и яростно. Но пока, похоже, до этого дело не дошло. — Павел Николаевич, — проговорил Невродов несколько смущенно. — Анатолий Матвеевич уважаемый человек, его знают в нашем городе давно и с самой лучшей стороны...
— Брать его пора, — ответил Пафнутьев, отбросив все дипломатические обороты.
— Ни в коем случае!
— Он оставил следы на трупе.
— Сейчас это не имеет слишком большого значения. Дошли слухи, что ты плетешь вокруг него свои сети, это правда?
— Да.
— Не надо, Павел Николаевич. Это все недоразумение. Я во всем разобрался, у меня нет никаких сомнений в том, что Анатолий Матвеевич...
— Валерий Александрович! Вы решили позвонить мне в присутствии этого хмыря. Как я понимаю, не по своей воле. До сих пор мы с вами работали вместе, были единомышленниками и не подводили друг друга. Я правильно понимаю положение?
— Да, вполне.
— Я остался один?
— Нет, Павел Николаевич. Все осталось по-прежнему.
— Я могу ваши последние слова принять всерьез?
— Да. Вы обязаны это сделать.
— Он торгует младенцами, умерщвляет стариков, завел бордель, вокруг него постоянно гибнут люди...
— Возможно. Видите ли, Анатолий Матвеевич намерен выставить свою кандидатуру в губернаторы нашего города. И у меня нет сомнений в его победе. Он депутат, проявляет большую заботу о горожанах, можно сказать, содержит роддом, заасфальтировал рынок, оплатил новую крышу на здании школы... Кроме того, он три месяца платил зарплату учителям, без него они попросту все бы вымерли от голода.
— Так, — крякнул Пафнутьев.
— Я хочу, чтобы вы все это знали, — произнес Невродов тем странным голосом, который позволял толковать его слова по-разному — то ли он сообщал сухую информацию, то ли предупреждал, или же хотел насторожить. — Прошу обратить внимание, Павел Николаевич, на еще одно важное обстоятельство... Анатолий Матвеевич вхож в ближайшее окружение президента. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, и очень много. О президенте, в основном.
— Завтра-послезавтра забросьте мне все бумажки, которые у вас собрались. Я сам поговорю с Анатолием Матвеевичем и задам ему вопросы, которые покажутся мне уместными.
— Нас двое? — снова спросил Пафнутьев.
— Да.
— Мы вместе?
— Да.
— Я вас правильно понял?
— Я в этом уверен. Учитывая сложившуюся обстановку, я прошу вас, требую, в конце концов, прекратить копать под этого человека. Не позволю! — в голосе Невродова прозвучали гневные нотки, но Пафнутьев, о, этот старый пройдоха, шут и хитрец Пафнутьев явственно уловил в словах областного прокурора второе дно,Вы меня хорошо поняли?
— Очень хорошо понял. Главное то, что мы, как и прежде, вместе, мы с вами последние воины и продолжаем наше святое дело. В прокурорских кабинетах, на городских свалках, в подворотнях и бардаках мы продолжаем, Валерий Александрович, выполнять нелегкие свои обязанности!
— Совершенно правильно, Павел Николаевич. Понадобится помощь — звоните.
Возникнут сложности — поможем.
— И не тянуть? — подсказал Пафнутьев.
— Ни в коем случае. Скоро выборы губернатора, и Анатолий Матвеевич должен предстать перед народом в истинном своем облике. — Невродов помолчал, видимо, сообразив, что выразился слишком откровенно. — Чистым и светлым.
— Как ангел?
— Да!
— Предстанет! — заверил Пафнутьев.
— Закон остается законом, Павел Николаевич, не забывайте об этом. Но и наш уговор в силе — победа моя, поражение ваше.
— Я помню об этом.
— Будьте здоровы, — сказал Невродов и положил трубку. Наконец-то он эти последние слова смог наполнить и холодом, и властностью. Его сипловатый голос прозвучал истинно по-прокурорски.
Пафнутьев некоторое время сидел, уставясь в диск телефонного аппарата, словно ожидал еще одного звонка, потом усмехнулся и поднялся из-за стола.
Шагая из прокуратуры домой, Пафнутьев полной грудью вдыхал весенний воздух. Лужи уже не подмерзали к вечеру, они совсем обмелели, асфальт просох, и только в выбоинах собиралась вода, выдавая огрехи дорожников.
Значит, и к Невродову, областному прокурору, подобрался Бевзлин. Значит, и в его кабинет он может входить, распахивая дверь ногой. Шаланда — ладно, этот попроще, да и должность у него не столь высока, но Невродов... Пафнутьев покрутил головой, усмехнулся про себя. Влип, значит, Валерий Александрович, затянуло его в водоворот сатанинской обольстительности Бевзлина, клюнул на открытую его улыбку, на расчетливую благотворительность. А, может быть, на открытый кошелек?
Но и Бевзлин подзалетел, Невродов облапошил его, играючись. Однако же, и в самом деле нельзя быть таким самоуверенным — решить вдруг, что все тебе позволено, все двери открываются, все жадно смотрят на содержимое твоих карманов.
Невродова этим не возьмешь.
Да и ничем не возьмешь.
Фанатик, недалекий и усердный служака, на которых, между прочим, держится жизнь. Да, не на вдохновенных, дерзких и отчаянных, не на изящных и воспитанных, не на галантных обладателях тонкого вкуса и высоких манер, нет.
Жизнь все-таки держится на таких вот дундуках, как Невродов, или опять же, как Пафнутьев, — подумал с улыбкой Пафнутьев.
Скорее всего, Невродов дрогнул на открытости Бевзлина, откликнулся на радостную его улыбку и на новую крышу для протекающей, мокнущей, сыреющей школы. А когда тот показал первые свои маленькие, но остренькие коготки, Невродов спохватился, отшатнулся, ужаснулся. И теперь, когда Бевзлин, ввалившись к нему в кабинет, легкий и улыбчивый, потребовал поприжать настырного Пафнутьева, Невродов не стал отнекиваться.
«Ты хочешь, чтобы я поговорил с Пафнутьевым? В твоем присутствии? Ты хочешь, чтобы я это сделал немедленно? — такие примерно вопросы задал себе Невродов, услышав просьбу или даже требование Бевзлина. — Хорошо!» — сказал он шало и решительно, самому себе сказал.
И позвонил.
И уважил дорогого гостя, будущего губернатора города, молодого и кудрявого. Красивый губернатор будет в городе, первый жених, предмет ночных стенаний местных красавиц, тайная причина их мокрых подушек и нервозных дней.
Невродов блестяще провел этот разговор. И пригрозил, и потребовал, и пальцем по столу постучал, что там пальцем, он нашел возможность даже кулаком грохнуть об стол, мысленно, конечно. Но и Пафнутьеву сумел сказать — знамена расчехлить, шашки вон, не то получим такого губернатора, такого губернатора...
Да, ведь он еще и из окружения президента!
Там, видимо, тоже компашка подобралась еще та...
— Ладно, — крякнул Пафнутьев. — Разберемся.
Получилось достойно, а когда он на все это великолепие набросил еще и куртку, надел кепку, получилось даже терпимо.
До свидания оставалось еще достаточно времени, часа полтора, и он, не торопясь, шел по улице, выдерживая лишь общее направление к тому месту, где должен был встретиться с Надей.
— Бевзлин.
— Кто спонсор роддома? Кто принес тебе первые утешения и соболезнования?
Кто попытался скрасить твои первые печальные дни? Он тебя никуда не отправлял на недельку-другую в себя придти?
— Почему ты так решил? — беспомощно спросила Надя.
— У тебя загар совсем даже не мартовский. У тебя августовский загар. Где сейчас август, Надя? Канары? Кипр? Хургада? Ну? Скажи, пожалуйста.
— В Хургаде сейчас август, Андрей.
— Поскупился Бевзлин, он мог бы и на Канары отправить.
— Я слышала объявления по телевидению о том, что какой-то пьяница продавал девочку возле универмага... Значит, это была моя дочь... А я даже не откликнулась.
— Все было сделано для того, чтобы ты не откликнулась.
— Но это и его дочь... Как он мог?
— Что мог? Если он торгует детишками, если распродает их и целыми, и по частям, в виде выжимок и отдельных органов... Он, скорее всего, подумал, что пусть, дескать, она выносит, как положено, родит, как положено, а он уж распорядится ребенком по своему усмотрению. Девочки, тем более хорошо выношенные и нормально рожденные от трезвых родителей, ценятся очень высоко.
— Не верю. Этого не может быть. Бевзлин сволочь, но не настолько.
— Надя, ты знаешь, что он сделал с мужиком, который у него украл товар, то есть твою дочку? Зажал голову в тиски и медленно-медленно давил эту несчастную голову, пока из нее не потекли пьяные мозги. Ты сама говоришь, что у вас испортились отношения. А зачем ему сложности, ребенок, какая-то девица... Ведь он знал, в тебе завелся ребенок? Знал. Ты ему об этом давно сказала?
— Сразу.
— Он не склонял к аборту?
— Нет.
— Тебе что-нибудь непонятно?
— Я не могу поверить, что все это так.
— А что нужно, чтобы ты поверила? Для большей достоверности ты хочешь родить от него мальчика и посмотреть, за сколько бутылок водки его будут продавать на местном базаре?
— Я его убью, — тихо, почти неслышно, одними губами проговорила Надя.
— Вот это уже разговор, — одобрил Андрей. — Твоя девочка была приготовлена к отправке в невероятно гуманную европейскую страну, куда именно, не знаю. В девочку ввели какую-то заразу, и она несколько суток не могла проснуться.
— Боже! — простонала Надя сквозь зубы.
— Последнюю неделю она провела в реанимации. Ее вытащил с того света один хороший человек, когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Он ничего мужик, пафнутьевский приятель.
— Я его убью, — повторила Надя, и Андрей понял, что она не слышала ничего, что он говорил. — Сама убью. Никому не позволю это сделать. Он мой. Понял? — она резко повернулась к нему, и Андрей в свете фонаря еще раз убедился, что все-таки она красива. Надя, не мигая, смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами, и они были до самых краев полны ненавистью. — Не вздумай с ним что-нибудь сделать. Понял?!
— Посмотрим, — неопределенно проговорил Андрей.
— Я не буду повторять все его слова, обещания, заверения, не буду перечислять его подарки. Но все это придает его подлости такой чудовищный смысл, что только я, только я могу вынести приговор и исполнить его.
— Ты меня извини, Надя, — Андрей помялся, — но мне кажется, что не следует тебе этим заниматься. Тебя нет в его поле зрения уже несколько часов. И он понимает, что это означает. Теперь он и близко не подпустит тебя к себе.
Знаешь, японские камикадзе набивали самолеты взрывчаткой и пикировали на американские корабли, но не могли пробиться сквозь стену заградительного огня.
Ты сейчас напоминаешь этого отчаянного японца в самолете, напичканном взрывчаткой... Тебе не пробиться сквозь стену заградительного огня.
Надя помолчала, включила дворники, и они двумя взмахами сняли с ветрового стекла сверкающие капли дождя. Дождь и сейчас еще барабанил по крыше, первый весенний теплый дождь, который смоет остатки снега, сугробов, смоет остатки зимы с улиц города.
— А ведь это не тот подъезд, — сказала вдруг Надя. — Мы не здесь были, когда ты повел меня к той женщине в белом халате. Ты привез меня в другое место, Андрей.
— Конечно.
— Зачем?
— Мне бы не хотелось, чтобы ты знала, где девочка.
— Почему?
— Я не был уверен, что ты не захочешь сообщить этот адрес Бевзлину.
— Ты считаешь меня идиоткой?
— Я не знал, как ты воспримешь мой маленький сюрприз, — улыбнулся Андрей.Но не переживай. Ты увидишь ее, как только пожелаешь.
— Я его убью. Вот увидишь, все газеты об этом сообщат.
— Решение правильное, но поспешное. Есть опасность того, что он убьет тебя раньше. Ты уже не союзник ему, сейчас ты улика. Самое большее, что ты сможешь сделать, чтобы уничтожить Бевзлина, это остаться живой.
— Ты и в самом деле думаешь, что мне что-то угрожает?
— Я в этом уверен. И ты тоже. И не надо пудрить мне мозги. И себе тоже.
Надя положила прохладную ладонь на горячую руку Андрея и легонько похлопала по ней, не переживай, дескать, я смогу за себя постоять.
* * *
Увидев появившуюся в дверях Надю, Бевзлин вскочил, выбежал из-за своего стола и бросился навстречу с распростертыми объятиями. На лице его играла счастливая улыбка, глаза сверкали радостно и озорно, белые зубы блестели и вызывали нестерпимое желание улыбнуться в ответ.И Надя улыбнулась, прижалась к груди Бевзлина, на глазах ее невольно выступили слезы.
— Неужели нашлась! — воскликнул Бевзлин. — Неужели цела и здорова?!
— Жива, Толик, жива, — сказала Надя и, отстранившись, посмотрела на него ясными глазами.
— Куда же ты пропала? Я обзвонился, обыскался, изрыдался!
— Меня похитили, — Надя пожала плечами, как бы говоря, что Бевзлин и сам мог бы догадаться, нечего спрашивать о таких очевидных пустяках.
— Кто? — улыбка сползла с его лица. — Неужели он?
— Да, Толик, да. Твой лучший друг — ассенизатор.
— Я же приставил к тебе двух ребят!
— Твои ребята — дебилы. Я не ругаю их, нет, не обзываю. По отношению к ним это просто медицинское определение. Они дебилы, Толик. Этот тип запихнул меня в машину, захлопнул дверцу и уехал.
— А дебилы? — мрачно спросил Бевзлин.
— Они выбежали на дорогу и долго, старательно махали руками. И кричали.
Что-то очень громкое и гневное. Я слышала их крики, пока Андрей не повернул за угол.
— Его зовут Андрей? — Бевзлин посмотрел на Надю исподлобья, будто хотел в ее словах услышать нечто большее, о чем она сказать не хотела.
— Ты и раньше это знал, — Надя опустилась в кресло у журнального столика, вынула из сумочки пачку сигарет, закурила.
Бевзлин молча прошел за свой стол, отодвинул от себя телефон, попробовал вчитаться в какую-то бумагу, но отодвинул и ее. Нервно постучал пальцами по столу, не выдержав, подошел к Наде и сел рядом, в соседнее кресло.
— Куда он тебя повез? Ты выглядишь бледной...
— Мало бываю на свежем воздухе, — Надя услышала только последние слова Бевзлина.
— Я спросил, куда он тебя повез?
— Не надо об этом, Толик. Мой рассказ не доставит тебе много радости. Мне кажется, кое-что тебя даже огорчит. Хотя мы с тобой немного разошлись, ты ко мне охладел, и я к тебе тоже, хотя у тебя появилась девочка не в пример моложе и краше меня, и ты постоянно именно с ней находишься на связи, на горячей линии связи... Я не буду говорить тебе об этой ночи. Это тебя огорчит.
— Неужели он и здесь успел? — проговорил Бев-злин каким-то мертвым голосом.
— Успел, Толик, успел. И здесь тоже. Беспризорную девочку кто угодно может обидеть, беспризорная девочка к любому плечу прислонится... И ее трудно винить за это, Толик.
— Он знал о наших с тобой отношениях?
— Не знал, но теперь знает. Я сама рассказала ему об этом. Правда, не сказала, что все это в прошлом, я заверила его, что наши лучшие дни с тобой — это нынешние дни. Ты не обижаешься на меня за это?
— И что же он?
— Мне показалось, что после этого он воспылал ко мне какими-то чуть ли не исступленными чувствами.
— Когда ты ушла от него?
— Как только он меня отпустил, так я сразу и ушла. Было уже утро.
— Значит, ты говоришь, — медленно протянул Бевзлин, — что когда он узнал, что ты... что ты моя женщина... Это его не остановило?
— Остановило?! — расхохоталась Надя. — Ты спрашиваешь, не остановило ли? Да он после этих моих слов озверел от счастья!
— Да, ты выглядишь бледновато, — произнес Бевзлин, думая о чем-то своем.
— Ночной образ жизни, — усмехнулась Надя. — Мало бываю на солнце. Мало дышу свежим воздухом.
— И ты пришла, чтобы рассказать мне обо всем этом? О том, с кем и как ты проводишь ночи, кто звереет в твоих объятиях от счастья? Ты для этого пришла?
— Я не должна была тебе всего этого рассказывать? Ты же сам спрашивал!
— Да нет, все правильно... Все правильно, Надя... Извини, меня занесло.
Когда ты сказала о том, что он начал звереть... Я, кажется, тоже немного озверел.
— Может быть, ты ко мне еще что-то питаешь? И душа твоя трепещет при звуках моего голоса?
— Не надо, Надя, так шутить. Этим не шутят. Тем более со мной. Я тебе обещаю, Надя, что он в твоем обществе, вернее, в твоем присутствии еще не раз озвереет. И заверяю тебя — не от счастья.
— Увы, он счастия не ищет, — проговорила Надя нараспев.
— Что же он ищет?
— И не от счастия бежит.
— Ага... Понял. После такой ночи на стихи потянуло, да? — Бевзлин сощурился, кожа на его лице натянулась так, что даже зубы показались, но это была не улыбка, он ощерился, как это делают собаки перед отчаянным броском.
— Ладно, Толик, хватит глазками играть... Пора поговорить о деле,суховато произнесла Надя, как бы забыв обо всем, что было только что сказано.
— Я его найду, — прошептал Бевзлин. — Я его найду на противоположном конце земного шара!
— Не надо. Во-первых, потому что у шара нет конца, он круглый, шар-то, ты знал?
— И у твоего Андрея очень скоро не будет конца. Я заставлю его проглотить собственный член у тебя на глазах!
— А я-то при чем здесь?
— А ты здесь и ни при чем! Это представление будет для него.
— Ладно, Топик, хватит. Поговорим о деле. Тебе не придется огибать землю в поисках обидчика, он здесь, в городе, в пяти минутах ходьбы. Примерно в пяти минутах ходьбы. Через два дня у меня с ним встреча. Любовное свидание, если хочешь. Тебе это интересно?
— Надька! — Бевзлин вскочил, обежал вокруг журнального столика, присел на колени перед женщиной и смотрел на нее такими радостно-влюбленными глазами, будто она наконец-то согласилась подарить ему неземное наслаждение, в котором долго отказывала. — И ты мне его сдашь?
— Конечно! — Надя запустила пальцы в волосы Бевзлина и легонько потрепала их. — Если ты не будешь сдавать меня каждому встречному-поперечному.
— Я буду просто уничтожать каждого, кто приблизится к тебе на расстояние меньше десяти метров.
— Это меня вполне устраивает.
— Где у вас встреча?
— У него дома. Как обычно, — улыбнулась Надя.
— Не шути! — строго сказал Бевзлин. — Мне плохо от таких шуток, Надя. Где он живет?
— Не знаю, не запомнила... Где-то рядом... Он встретит меня на улице.
— Отлично! — воскликнул Бевзлин. — Если он похитил тебя, почему бы нам не похитить его? Это будет даже справедливо, как ты считаешь?
— Я считаю очень хорошо, — серьезно произнесла Надя. — И всегда хорошо считала, ты это знаешь. Сейчас вот я иду тебе навстречу в самом заветном твоем желании, в самом сильном стремлении — наказать ассенизатора. И надеюсь на взаимность, — Надя в упор посмотрела на Бевзлина.
— Неслабо, нехило! — смеясь воскликнул Бевзлин. И поняла Надя, почувствовала — надсадно рассмеялся Бевзлин, неискренне. И в чем дело, поняла — не хочет он взаимности и с расплатой не будет торопиться.
— Насчет взаимности, — сказала она, — успокойся, пожалуйста, я имею в виду совсем не ту взаимность, о которой ты подумал. Я тебе помогу, но и ты мне поможешь.
— Чего же ты хочешь?
— Это в твоей власти, это не потребует от тебя больших денег, усилий, не потребует никаких жертв... Так, немного великодушия... Найдется для меня немного великодушия?
— Я всегда хорошо к тебе относился, — произнес Бевзлин с некоторой вымученностью.
— И в будущем готов быть не менее...
— Готов, — Бевзлин посерьезнел. — Так чего же ты хочешь?
— Я даю тебе прекрасную возможность проявить свое могущество, талант, силу, превосходство над всей этой шелупонью, которая тебя окружает...
— Так что же?! — потеряв терпение, закричал Бевзлин.
— Что бы ни случилось, ты оставишь меня в живых.
Бевзлин вскинул брови и некоторое время молча рассматривал Надю. На лице его играла привычная улыбка, но он был озадачен, он не ожидал столь скромной и столь дерзкой просьбы.
— Разве у тебя есть основания думать, что я...
— Да! — перебила его Надя.
— И для тебя имеет значение то, что я сейчас отвечу?
— Да.
— Хорошо... Я обещаю, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Ты можешь оставаться в моей фирме, можешь уходить... Ты свободна. Нас слишком многое связывает, чтобы...
— Ладно, — Надя поднялась. — Договорились. Я сообщу, когда буду что-то знать. Когда мы с ним встретимся, где, зачем...
— Зачем — я догадываюсь, — улыбнулся Бевзлин. — Но постараюсь вмешаться.
— Не оплошай! А то до сих пор у тебя случались срывы с этим парнем, досадные срывы, Толик! — Надя поцеловала Бевзлина в щеку и, махнув рукой уже от двери, вышла из кабинета.
Бевзлин проводил ее улыбчивым взглядом и, лишь когда дверь за женщиной закрылась, сделался озабоченным. Прошелся по кабинету, легкий, стремительный, молодой, остановился на секунду у громадного окна, окинул взглядом простирающийся внизу город, снова пересек по диагонали весь кабинет и, наконец, смог сесть за стол. Потерев тонкими пальцами виски, он похрустел теми же пальцами, как бы переламывая их, и с облегчением откинулся на спинку стула.
— Все ясно, — проговорил он. — Будет денег просить. Ну, что ж, пусть просит.
Пообещаю. А если станет плохо себя вести, обещать перестану.
* * *
Странный телефонный звонок прозвучал вечером в кабинете Пафнутьева.Рабочий день закончился, наступили ранние весенние сумерки, в раскрытую форточку стекал прохладный воздух. Откинувшись на широкую спинку скрипучего своего кресла и закрыв глаза, Пафнутьев пытался лицом ловить свежие потоки воздуха, улыбаясь расслабленно и благодушно. Еще один день окончился, он выжил, только что Вика сообщила по телефону, что зажарила на сковородке кусок мяса размером в две ладони и ждет его с нетерпением.
В этот момент и раздался резковатый в комнатных сумерках звонок. Пафнутьев уже не ждал никаких вестей, и сердце его сразу отозвалось несколькими тяжкими ударами — не к добру звонок. По каким-то ему самому неведомым признакам он всегда знал заранее, будет ли разговор приятный или же нервный, тревожный.
— Да! — сказал он в трубку. — Слушаю.
— Павел Николаевич? — голос был знакомый, но Пафнутьев никак не мог вспомнить — кто же это? Но телефонный гость сам назвался. — Невродов тебя беспокоит, на ночь глядя. Не возражаешь?
— Всегда рад! — как можно приветливее отозвался Пафнутьев. Но понял, догадался, почувствовал — тяжелый будет разговор, не звонят областные прокуроры в такое время, чтобы сообщить нечто радостное не звонят, чтобы спросить о самочувствии или поздравить с днем свадьбы. Другие у них поводы, другие задачи и требования.
— Как жив-здоров? — продолжал спрашивать Невродов, оттягивая главное, ради чего он и позвонил.
— Очень хорошо! — не сбавляя темпа, отрапортовал Пафнутьев.
— Судя по твоему тону, тебя и сновидения посещают самые счастливые, добрые, полные радостных предзнаменований, а, Павел Николаевич?
— Мне снятся большие ласковые собаки, они лижут меня своими розовыми, влажными, горячими языками, трутся об меня своими мордами и по-кошачьи мурлыкают мне прямо в ухо.
— А мне снятся пауки, лягушки, змеи и прочая нечисть, — грустно поделился прокурор.
— Что-нибудь съел и, наверное, плохое? — предположил Пафнутьев.
— Ладно, Павел Николаевич... Мое меню обсуждать не будем. И без того есть, о чем поговорить... Один человек был у меня недавно... О том, о сем поговорили.
Ничего так, парень, башковитый. И дела умеет делать, и законы соблюдает, и налоги платит исправно.
Эти слова никак не вписывались в облик Невродова. У прокурора должен быть обвинительский уклон в словах, мыслях, поступках. Такая у него работа, за это он деньги получает. А тут прямо адвокат, а не прокурор. Не должен он хвалить человека вот так взахлеб, не станет ради этого звонить старому своему соратнику Пафнутьеву. Если же он это делает, значит, есть у него для этого причина, а причина может быть только одна...
— Он у тебя сейчас сидит? — прямо спросил Пафнутьев.
— Да, — замявшись, ответил Невродов.
— Меня не слышит?
— Нет. Кстати, он знает тебя, хорошего о тебе мнения... Бевзлин его фамилия. Слышал?
— Приходилось.
— Жалуется Анатолий Матвеевич, нехорошо ты себя ведешь. Обижаешь. И сотрудники твои ведут себя неуважительно по отношению к Анатолию Матвеевичу.
— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Я уже провел с ними работу, одного даже уволил.
— Уволил? — удивился Невродов, явно не для Пафнутьева, для Бевзлина, который сидел в его кабинете, было предназначено это восклицание. Пафнутьев хорошо представил себе, как тот развалился в кресле, забросив ногу на ногу, как радостно улыбается и как молодо лучатся его глаза.
— Да! Я не намерен работать с людьми, которые не умеют прилично себя вести! — продолжал Пафнутьев угодливо и усердно.
— Правильно, от таких надо избавляться! — подыграл ему Невродов. Но в голосе его оставалось беспокойство, может быть, зависимость — такие нотки в разговоре Пафнутьев чувствовал остро и безошибочно. Юлил Невродов, это было совершенно очевидно. Но когда перед тобой юлит большой человек, это чревато.
Опасно держать слона за хвост, даже когда он удирает от тебя сломя голову. И Невродов недолго будет юлить, спохватится, вспомнит, кто он, как называется его должность, и голос его окрепнет, зазвенит в нем металл, гневно и яростно. Но пока, похоже, до этого дело не дошло. — Павел Николаевич, — проговорил Невродов несколько смущенно. — Анатолий Матвеевич уважаемый человек, его знают в нашем городе давно и с самой лучшей стороны...
— Брать его пора, — ответил Пафнутьев, отбросив все дипломатические обороты.
— Ни в коем случае!
— Он оставил следы на трупе.
— Сейчас это не имеет слишком большого значения. Дошли слухи, что ты плетешь вокруг него свои сети, это правда?
— Да.
— Не надо, Павел Николаевич. Это все недоразумение. Я во всем разобрался, у меня нет никаких сомнений в том, что Анатолий Матвеевич...
— Валерий Александрович! Вы решили позвонить мне в присутствии этого хмыря. Как я понимаю, не по своей воле. До сих пор мы с вами работали вместе, были единомышленниками и не подводили друг друга. Я правильно понимаю положение?
— Да, вполне.
— Я остался один?
— Нет, Павел Николаевич. Все осталось по-прежнему.
— Я могу ваши последние слова принять всерьез?
— Да. Вы обязаны это сделать.
— Он торгует младенцами, умерщвляет стариков, завел бордель, вокруг него постоянно гибнут люди...
— Возможно. Видите ли, Анатолий Матвеевич намерен выставить свою кандидатуру в губернаторы нашего города. И у меня нет сомнений в его победе. Он депутат, проявляет большую заботу о горожанах, можно сказать, содержит роддом, заасфальтировал рынок, оплатил новую крышу на здании школы... Кроме того, он три месяца платил зарплату учителям, без него они попросту все бы вымерли от голода.
— Так, — крякнул Пафнутьев.
— Я хочу, чтобы вы все это знали, — произнес Невродов тем странным голосом, который позволял толковать его слова по-разному — то ли он сообщал сухую информацию, то ли предупреждал, или же хотел насторожить. — Прошу обратить внимание, Павел Николаевич, на еще одно важное обстоятельство... Анатолий Матвеевич вхож в ближайшее окружение президента. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Да, и очень много. О президенте, в основном.
— Завтра-послезавтра забросьте мне все бумажки, которые у вас собрались. Я сам поговорю с Анатолием Матвеевичем и задам ему вопросы, которые покажутся мне уместными.
— Нас двое? — снова спросил Пафнутьев.
— Да.
— Мы вместе?
— Да.
— Я вас правильно понял?
— Я в этом уверен. Учитывая сложившуюся обстановку, я прошу вас, требую, в конце концов, прекратить копать под этого человека. Не позволю! — в голосе Невродова прозвучали гневные нотки, но Пафнутьев, о, этот старый пройдоха, шут и хитрец Пафнутьев явственно уловил в словах областного прокурора второе дно,Вы меня хорошо поняли?
— Очень хорошо понял. Главное то, что мы, как и прежде, вместе, мы с вами последние воины и продолжаем наше святое дело. В прокурорских кабинетах, на городских свалках, в подворотнях и бардаках мы продолжаем, Валерий Александрович, выполнять нелегкие свои обязанности!
— Совершенно правильно, Павел Николаевич. Понадобится помощь — звоните.
Возникнут сложности — поможем.
— И не тянуть? — подсказал Пафнутьев.
— Ни в коем случае. Скоро выборы губернатора, и Анатолий Матвеевич должен предстать перед народом в истинном своем облике. — Невродов помолчал, видимо, сообразив, что выразился слишком откровенно. — Чистым и светлым.
— Как ангел?
— Да!
— Предстанет! — заверил Пафнутьев.
— Закон остается законом, Павел Николаевич, не забывайте об этом. Но и наш уговор в силе — победа моя, поражение ваше.
— Я помню об этом.
— Будьте здоровы, — сказал Невродов и положил трубку. Наконец-то он эти последние слова смог наполнить и холодом, и властностью. Его сипловатый голос прозвучал истинно по-прокурорски.
Пафнутьев некоторое время сидел, уставясь в диск телефонного аппарата, словно ожидал еще одного звонка, потом усмехнулся и поднялся из-за стола.
Шагая из прокуратуры домой, Пафнутьев полной грудью вдыхал весенний воздух. Лужи уже не подмерзали к вечеру, они совсем обмелели, асфальт просох, и только в выбоинах собиралась вода, выдавая огрехи дорожников.
Значит, и к Невродову, областному прокурору, подобрался Бевзлин. Значит, и в его кабинет он может входить, распахивая дверь ногой. Шаланда — ладно, этот попроще, да и должность у него не столь высока, но Невродов... Пафнутьев покрутил головой, усмехнулся про себя. Влип, значит, Валерий Александрович, затянуло его в водоворот сатанинской обольстительности Бевзлина, клюнул на открытую его улыбку, на расчетливую благотворительность. А, может быть, на открытый кошелек?
Но и Бевзлин подзалетел, Невродов облапошил его, играючись. Однако же, и в самом деле нельзя быть таким самоуверенным — решить вдруг, что все тебе позволено, все двери открываются, все жадно смотрят на содержимое твоих карманов.
Невродова этим не возьмешь.
Да и ничем не возьмешь.
Фанатик, недалекий и усердный служака, на которых, между прочим, держится жизнь. Да, не на вдохновенных, дерзких и отчаянных, не на изящных и воспитанных, не на галантных обладателях тонкого вкуса и высоких манер, нет.
Жизнь все-таки держится на таких вот дундуках, как Невродов, или опять же, как Пафнутьев, — подумал с улыбкой Пафнутьев.
Скорее всего, Невродов дрогнул на открытости Бевзлина, откликнулся на радостную его улыбку и на новую крышу для протекающей, мокнущей, сыреющей школы. А когда тот показал первые свои маленькие, но остренькие коготки, Невродов спохватился, отшатнулся, ужаснулся. И теперь, когда Бевзлин, ввалившись к нему в кабинет, легкий и улыбчивый, потребовал поприжать настырного Пафнутьева, Невродов не стал отнекиваться.
«Ты хочешь, чтобы я поговорил с Пафнутьевым? В твоем присутствии? Ты хочешь, чтобы я это сделал немедленно? — такие примерно вопросы задал себе Невродов, услышав просьбу или даже требование Бевзлина. — Хорошо!» — сказал он шало и решительно, самому себе сказал.
И позвонил.
И уважил дорогого гостя, будущего губернатора города, молодого и кудрявого. Красивый губернатор будет в городе, первый жених, предмет ночных стенаний местных красавиц, тайная причина их мокрых подушек и нервозных дней.
Невродов блестяще провел этот разговор. И пригрозил, и потребовал, и пальцем по столу постучал, что там пальцем, он нашел возможность даже кулаком грохнуть об стол, мысленно, конечно. Но и Пафнутьеву сумел сказать — знамена расчехлить, шашки вон, не то получим такого губернатора, такого губернатора...
Да, ведь он еще и из окружения президента!
Там, видимо, тоже компашка подобралась еще та...
— Ладно, — крякнул Пафнутьев. — Разберемся.
* * *
Андрей принарядился, что бывало с ним нечасто. Обычно он обходился рубашкой, свитером, курткой. Но сегодня пришлось надеть галстук. Он не нравился себе при галстуке, было в этом его облике что-то чиновничье, желание уравняться с обитателями кабинетов, контор, канцелярий, которых он опасался и подсознательно избегал. Но тут уж ничего нельзя было поделать — требовалась именно нарядность, и Андрей не придумал ничего лучшего, как надеть белую рубашку, галстук и серый костюм.Получилось достойно, а когда он на все это великолепие набросил еще и куртку, надел кепку, получилось даже терпимо.
До свидания оставалось еще достаточно времени, часа полтора, и он, не торопясь, шел по улице, выдерживая лишь общее направление к тому месту, где должен был встретиться с Надей.