Пронин Виктор Алексеевич. Банда 4

   — Алла! Я тебя приветствую!
   — А Халандовского нет... Он сказал, что...
   — Три бутылки водки!
   — Нам завезли вчера такой товар, Павел Николаевич! Вы умом тронетесь.
   — Я уже тронулся! Три бутылки водки, и подешевле. И побыстрее.
   Пафнутьев вел себя не так, как обычно, и озадаченная женщина молча поставила на прилавок поллитровки.
   — Аркаша, привет! — успел выкрикнуть Пафнутьев и, подхватив бутылки, побежал к выходу, — Универмаг! — снова сказал он водителю, бросив бутылки в багажник.
   — Я вижу, и в самом деле намечается что-то серьезное? — ухмыльнулся водитель.
   — Да, дорогой, да! — Пафнутьев не стал ничего объяснять. Сейчас ему было не до таких тонкостей, как проницательность водительской мысли...
   Приблизившись к универмагу, водитель снизил скорость и вопросительно посмотрел на Пафнутьева.
   — Медленно вдоль тротуара, — сказал он. — Где-то здесь должна быть Вика...
   Может быть, ты ее заметишь.
   — А вон она! У второй колонны... Она увидела нас.
   «Волга» прижалась к тротуару и остановилась. Вика была уже рядом. Глаза ее возбужденно блестели. Не дожидаясь, пока Пафнутьев выберется из машины, она сама распахнула дверцу.
   — Опоздали? — спросил Пафнутьев.
   — Здесь он! Пошли быстрей!
   И Пафнутьев, выйдя из машины, зашагал вслед за Викой, которая легко заскользила сквозь толчею людей. Пафнутьев не был так увертлив, поэтому просто раздвигал толпу плечом, стараясь не потерять Вику из виду. Вскоре они наткнулись на сгусток, люди здесь стояли гораздо плотнее и неподвижнее. В центре стоял подвыпивший детина. Расслабленно улыбаясь, он держал в руках запеленутого ребенка. Причем, держал как-то странно — ребенок оказался лицом к толпе, а не к мужчине. Кто-то возмущался, кто-то хохотал, прицениваясь, продавец терпеливо отвечал, что, дескать, за бутылку ребенка не отдаст, а вот за три бутылки хоть сию минуту.
   Пафнутьев протиснулся вперед, постоял, рассматривая не столько ребенка, сколько развеселившегося мужика. Протянув руку, отогнул белую простынку, закрывавшую часть лица младенца.
   — Чего смотришь? Хорошая девочка! Бери, пока отдаю!
   — А здорова? — спросил Пафнутьев.
   — Как лошадь! — заверил мужик, вызвав беззлобный смех в толпе.
   — И прививки сделаны?
   — Какие, прививки?
   — Слушай... Я собаку покупаю, и то мне показывают свидетельства о прививках. А тут человеческий все-таки детеныш...
   — Не нравится — не бери, — и мужик отвернулся от Пафнутьева к людям, которые, как ему казалось, уже настроены были купить девочку. А Пафнутьев, ох, этот хитрый и дурной, ленивый и проницательный Пафнутьев с обычным своим не то сонным, не то заспанным лицом, не отставал от мужика, тянулся за ним, опасаясь, что тот может попросту скрыться.
   — Ладно, беру, — сказал Пафнутьев, потянув мужика за рукав.
   — Расчет сразу, — быстро повернулся тот.
   — Пошли к машине, там у меня водка...
   — А где машина? — насторожился продавец.
   — Да вот же она! — Пафнутьев показал на «Волгу», крыша которой поблескивала в свете вечерних фонарей.
   — "Волга"? — медленно произнес мужик. — Черная?
   — Я тебе не машину предлагаю, а водку! — резко сказал Пафнутьев. — Так что, договорились? Или как?
   — Тут одна баба приценивалась, — мужик в растерянности пошарил глазами по толпе.
   — Моя баба приценивалась! — заверил его Пафнутьев. — Вот она... Вика, скажи ему, что ты берешь детеныша!
   — Да, мы вместе, — подтвердила Вика, и только после этого мужик неуверенно двинулся к машине. Чтобы окончательно успокоить продавца, Пафнутьев подвел его к багажнику, прошел к водителю за ключом.
   — Выйди, — успел прошептать он. — Захвати наручники. Будем брать... — и уже с ключом вернулся к багажнику. — Вика! — обернувшись, он нашел взглядом жену.Бери ребенка, а то у него руки заняты.
   Пафнутьев откинул крышку багажника, и мужик увидел внутри несколько бутылок. Он успокоился окончательно и с облегчением отдал ребенка Вике. А Пафнутьев с туповатым выражением лица наклонился к багажнику, взял в руки две бутылки водки и протянул их мужику. Тот простодушно потянулся к ним, а едва его пальцы сомкнулись на поллитровке, водитель, вынырнувший откуда-то сбоку, защелкнул наручники.
   Некоторое время мужик, ничего не понимая, стоял с бутылками в руках и с наручниками на запястьях. Наконец он сообразил, что произошло. Выпустив бутылки, он грохнул ими об асфальт и, развернувшись, бросился бежать. Пафнутьев не пошевелился, только в последний момент, когда мужик повернулся к нему спиной, он легонько подсек его, заведя носок правой ноги за левую. И продавец всем телом грохнулся о гранитные блоки бордюра. Скованные наручниками руки не позволили ему опереться, и он ткнулся лицом в асфальт. И тут же с обеих сторон стали Пафнутьев и водитель. Не поднимаясь, мужик посмотрел в одну сторону, в другую и, убедившись, что шансов у него нет, начал, покряхтывая и постанывая, подниматься. Сначала он встал на четвереньки, потом на колени и лишь после этого смог распрямиться. Вся его решимость, все непокорство были подавлены, и он, кажется, смирился со своей участью.
   — Прошу! — сказал Пафнутьев, распахивая перед ним заднюю дверцу машины.
   — Влип, значит, да? — пробормотал мужик недоуменно.
   — Немножко, — успокоил его Пафнутьев, легонько подтолкнув к машине.
   — Надо же, влип, — не переставал удивляться мужик. — На ровном месте, средь бела дня...
   — С кем не бывает, — произнес Пафнутьев утешительные слова. — Не переживай, все утрясется... Жизнь продолжается.
   — Это, конечно, да... Но уже без меня, — задержанный сел на заднее сиденье, и Пафнутьев тут же захлопнул дверцу. Водитель, дотянувшись, опустил кнопку запора.
   Вика с ребенком расположилась впереди, сам Пафнутьев уселся рядом с задержанным.
   — Поехали к нам, — сказал Пафнутьев водителю. — Послушаем этого господина, а там уж будем решать, что с ним делать. Казнить или миловать... Ты где ребеночка-то взял? — повернулся он к мужику.
   — Где взял, там уж нет, — ответил тот, вытирая выступившую на лице кровь.
   — Ловкач, — усмехнулся водитель.
   — Нашел, — сказал задержанный, спохватившись, дошло до него, что здесь ерепениться не следует, надо бы сбавить обороты.
   Через несколько минут машина въехала во двор прокуратуры. Пафнутьев подождал, пока задержанный выберется, и тут же повел его в свой кабинет, наказав, чтобы Вику с ребенком водитель отвез домой...
   — Прошу! — повторил Пафнутьев, распахивая дверь кабинета. Поколебавшись, мужик вошел вовнутрь, опасливо огляделся. Пафнутьев включил свет, задернул шторы, поставил перед столом стул и показал рукой, садись, дескать.
   — Это куда ж я попал, на ночь глядя? — мужик продолжал озираться по сторонам.
   — Докладываю, — сказал Пафнутьев, усаживаясь за стол и вынимая бланки протокола допроса. — Ты находишься в городской прокуратуре. Перед тобой начальник следственного отдела Пафнутьев Павел Николаевич. Это я, получается.
   Ты задержан при попытке продать ребенка по явно завышенной цене — за три бутылки водки. Объясни мне, пожалуйста, как это все понимать?
   — Что понимать? — угрюмо спросил задержанный.
   — Хорошо, зайдем с другой стороны... Кто ты есть?
   — Человек... А что, не видно, что ли? Человек, — повторил мужик, видимо, и сам в этом уверившись.
   — Сомневаюсь. Но это, как говорится, мои личные проблемы — сомневаюсь я или нет.
   — Это уж точно.
   — Тебя как звать-то? — спросил Пафнутьев доверительно.
   — Михаил.
   — А по батюшке?
   — И по батюшке я тоже Михаил.
   — Михаил Михайлович... Красиво звучит. А фамилия?
   — Вам-то зачем?
   — Ну, ты даешь! — воскликнул Пафнутьев. — Я назвался, как положено... И должность свою скрывать не стал, и фамилию... А ты, вроде, как не родной... Ну?
   — Самохин.
   — Должность?
   — Сантехник.
   — Хорошая работа, — одобрил Пафнутьев, занося данные в протокол.
   — Это чем же она вам так понравилась?
   — Ну, как... Во-первых, очень нужная. Без сантехника жизнь в городе остановится через три дня.
   — Это уж точно.
   — Заработать опять же можно, правильно?
   — Бывает, — Самохин пожал плечами.
   — На нескольких работах можно устроиться, частной деятельностью заняться... И потом надо быть мастером в своем деле. Все эти винтики, краники, прокладочки, все этичервяные передачи... А сейчас у людей появилась испанская сантехника, итальянская... Темный лес!
   — Это уж точно, — Самохину, видимо, понравилось, что о его работе отзываются так уважительно, с таким знанием дела. — А вы что же, сантехником работали?
   — Почему работал? возмутился Пафнутьев. — Я и сейчас работаю. Каждый день что-нибудь ломается то в квартире, то здесь, в прокуратуре... Не звать же вашего брата... Разорите!
   — Это уж точно! — усмехнулся Самохин.
   — Документы при себе есть? — неожиданно спросил Пафнутьев.
   — Что? — Самохин не мог так быстро переключаться с одной темы на другую.А, документы... Не знаю, — он поднял скованные наручниками руки и снова уронил их на колени.
   — Что ж, мужик ты свирепый, боюсь я тебя, снимать наручники погожу...Пафнутьев вышел из-за стола и приблизился к Самохину. — Обшарить тебя надо...
   — Если надо — обшарьте. Только денег при мне нет.
   — Перебьюсь, — ответил Пафнутьев и, пробежав пальцами по карманам, извлек удостоверение, затертое, залитое чем-то жирным и липким, что, тем не менее, подтверждало его подлинность. Была там и фотография владельца. Торжественный, при галстуке, в белой рубашке, но самое главное — Самохин. И тут же были указаны его фамилия, имя, отчество. Пафнутьев убедился, что тот не соврал. — Где работаешь, господин Самохин?
   — Ладно, начальник... Допрашивать — допрашивай, а чего обзываться? Не надо меня оскорблять.
   — Как же это я тебя оскорбил? — удивился Пафнутьев.
   — Какой я тебе господин? Издеваетесь?
   — А как же тебя называть?
   — Товарищем называйте, гражданином... Можно и Мишей, — Самохин улыбнулся.
   — Ладно, — согласился Пафнутьев. — А мама тебя как в детстве звала?
   — Да ну, — застеснялся Самохин, — Мих-Мих... Так она звала, царство ей небесное.
   — Где работаешь, Мих-Мих?
   — Семнадцатое домоуправление.
   — Кем?
   — Говорил же, сантехником.
   — Ребенка там спер?
   — Нет. Какие дети в домоуправлении? Там другого добра навалом.
   — А где?
   — Сколько мне светит?
   — Сколько... — Пафнутьев подумал, посмотрел в окно, пожевал губами. — Года три — это точно. А если у тебя еще и слава дурная, то все пять.
   — Это что такое — дурная слава?
   — Раньше сидел?
   — Сидел.
   — Значит, слава у тебя дурная. Готовься пять лет отсиживать.
   — Многовато...
   — Согласен. Но тут от меня уж ничего не зависит.
   — Зависит, — упрямо повторил Самохин. — Все от тебя зависит. Не надо мне мозги пудрить. Может, договоримся, а?
   — Согласен, — ответил Пафнутьев, не задумываясь ни на секунду. — Готов поторговаться. Что ты предлагаешь?
   — Я отвечаю на все ваши вопросы, а вы отпускаете меня на все четыре стороны, — твердо заявил Самохин. — По рукам?
   — По ногам, — ответил Пафнутьев и набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте. Что-то странное происходило последнее время с Шаландой — он не торопился домой, никуда не торопился, стараясь подольше задерживаться в кабинете.Пафнутьев беспокоит!
   — Чем могу? — сдержанно произнес Шаланда.
   — Ты в самом деле чем-то можешь?
   — Не понял? — обиделся Шаланда.
   — Слушай меня, Шаланда... По твоей службе не было сообщения о пропаже ребенка?
   — Какого ребенка? — не понял Шаланда.
   — Двуногого. И руки у него тоже две. Два уха, два глаза... Ну, было сообщение?
   — Сколько лет ребенку?
   — Года нет. Похоже, ему и месяца нет.
   — Совсем крошка? — заулыбался Шаланда, но тут же опять сделался серьезным. — Не было.
   — Но мимо тебя такие вещи не проходят?
   — Никогда!
   — Рад был слышать тебя, Шаланда! — и Пафнутьев положил трубку. Но тут же снова поднял ее и набрал номер телевизионных новостей. Был у них там верный человек, который иногда брал на себя смелость посылать в эфир сообщения, позарез необходимые Пафнутьеву. Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди — шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору.
   Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.
   Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.
   — Валя? — вкрадчиво спросил Пафнутьев. — Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.
   — Какой Паша? — не сразу сообразил тот.
   — А их у тебя много, Паш?
   — Все! Врубился! Записываю!
   — Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.
   — А что, на это дают лицензию? — ошалело спросил Фырнин.
   — Нет, — ответил Пафнутьев. — Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.
   — Сколько же он просил за девочку?
   — Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.
   — Надо же, жлоб какой! — пробормотал Фырнин. — Записал. Дальше?
   — В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.
   — Раскаиваюсь! — подал голос Самохин.
   — Валя... Исправь последние слова. Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.
   — Кстати, а сколько красавице?
   — Думаю, меньше месяца...
   — Младенец?! — не то ужаснулся, не то восхитился Фырнин.
   — Потому и цена такая, — ответил Пафнутьев. — Валя, ты меня понял? Это очень важно.
   — Будет, Паша. Мы начнем новости с этого сообщения, а в конце еще раз повторим. Включай телевизор. Через три минуты город вздрогнет от ужаса и возмущения. Через три минуты! Пока!
   Пафнутьев положил трубку, некоторое время смотрел на нее, прикидывая, все ли сказал, не упустил ли чего.
   — Напрасно вы это, — проговорил Самохин обиженно. — Не надо было... На весь город ославите...
   — Слушай! — возмутился Пафнутьев. — Ты ребенка спер! Надо же родителей найти!
   — Не найдете, — произнес Самохин так тихо, что Пафнутьев с трудом разобрал эти странноватые слова.
   — Почему?
   — Потому, — Самохин исподлобья взглянул на Пафнутьева. — Потому, — повторил он. — Я же предлагал договориться... Вы отказались. Как будет угодно, — добавил Самохин.
   — Думаешь, поздно нам с тобой договариваться? — спросил Пафнутьев, обеспокоенный последними словами Самохина. Было в них что-то истинное, Самохин не пытался выкрутиться, он просто предложил уговор, и что-то важное стояло за этим предложением. Люди в его положении могут предложить деньги, много денег, но он вел себя иначе.
   — Поздно, Павел Николаевич. Теперь я буду молчать, как асфальт. Нет, как бетон. Нет, как железобетон.
   — Разберемся, — пробормотал Пафнутьев. — Искреннее раскаяние, помощь в поисках родителей ребенка... Это тебе помогло бы.
   — Вы не найдете родителей.
   — Почему?
   — Их нет.
   — В каком смысле? — насторожился Пафнутьев, опять остро почувствовав второй смысл в словах Самохина. — Они умерли? Их убили?
   — Они живы... Может быть, и живы... Но их нет.
   — А ты не хочешь выразиться понятнее?
   — Может быть, потом. Сейчас не могу.
   — Как знаешь.
   Неожиданно резко зазвонил телефон. Звонил Шаланда.
   — Паша? — спросил он. — Все еще на службе?
   — А ты, Шаланда, почему домой не идешь? Не любишь дома бывать? Службу полюбил? Или опасаешься чего-нибудь? Признавайся, Шаланда? — у Пафнутьева не было серьезных оснований для подобных слов, но он чувствовал перемены в Шаланде, и что-то подсказывало ему, что сейчас попал в цель.
   — Много вопросов, Паша. А у меня к тебе один... Только что по телевизору сказали про ребенка... С твоей подачи?
   — Да.
   — А этот идиот Самохин у тебя?
   — Вот он, передо мной.
   — Береги его, Паша, — и Шаланда положил трубку.
   Пафнутьев почувствовал, как несколько раз тяжело дрогнуло его сердце. Как бы не влип Шаланда, но он продолжает оставаться твоим другом, проговорил Пафнутьев про себя. Он тебя предупредил, чтоб ты берег старика? Предупредил. Ты его не уберег. Теперь он говорит открытым текстом — береги Самохина. От кого беречь? Ему тоже угрожает опасность? Но откуда это известно Шаланде? Хорошо, там «Фокус», там квартиры, старик с двумя малиновыми трупами и рукой в холодильнике... А здесь сантехник решил на опохмелку достать денег несколько необычным путем — ребеночка продать в центре города...
   Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!
   — Значит, так, — неожиданно заговорил Самохин. — Я пошутил.
   — Да? — удивился Пафнутьев. — Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?
   — Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно, как люди отнесутся... Вот я и того... Проверил. А вы, не разобравшись, надели наручники, притащили сюда... Это беззаконие. Отдайте мне моего ребенка.
   — Так, — крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. — Ты что же, отец этой девочки?
   — Опекун, — помолчав, ответил Самохин.
   — Есть документы?
   — Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват.
   С юмором у меня всегда были накладки. Сколько сейчас дают за глупые шутки?
   — Так, — повторил Пафнутьев в полной растерянности. — Так... Как же нам с тобой быть-то?
   — Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье,произнес Самохин с обидой.
   — Ни фига себе! — воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. — Да ты же разбил обе бутылки!
   — Не надо было железки на руки цеплять!
   — Значит, девочка — сирота?
   — Да, — помедлив, ответил Самохин.
   — При живых родителях?
   — Это уж точно, — несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.
   — Хорошо, — Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение, — Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, — и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор.
   Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет.Подписать надо наши с тобой поиски и находки, — сказал он, придвигая листки к краю стола.
   — Ни в коем случае! — ответил тот с вызовом. — Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем... Ничего подписывать не буду.
   Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.
   — Это правильно, — сказал он. — Одобряю.
   — Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, — проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.
   — Принимай пополнение, Шаланда! — весело сказал Пафнутьев. — Его зовут Самохин, Михаил Михайлович. Девочками торгует.
   — Я знал, что ты его сюда притащишь, — вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.
   — Откуда? — удивился Пафнутьев. — Я сам этого не знал!
   — Я так подумал... В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе... Он притащит этого алкаша ко мне... И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках... — Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. — Хоть позвонил бы... Дал бы время смыться.
   — Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
   — Ни единого вопроса у меня к нему нет.
   — Почему? — простодушно улыбнулся Пафнутьев.
   — Жить хочу, Паша. Единственная причина — хочется жить, — Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
   — Она не кружится, Паша. Она уже пикирует, — Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. — Оставляй этого типа. Здесь он будет целее.
   Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
   — Определим. А пока запри на пару замков.
   — А перед этим не забудьте в туалет сводить, — добавил Самохин, молча сидевший у стены.
   — Сводим, — кивнул Шаланда.
   — А ты не хочешь со мной пошептаться? — спросил Пафнутьев у Шаланды.
   — Паша... Я сказал тебе все, что мог... Так же буду поступать и в дальнейшем.
   — И на том спасибо.
   — Пожалуйста, — обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. — И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.

* * *

   Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленутая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива — и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды, Пафнутьев стал всего опасаться.
   — Паша, она спит, — сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
   — Это прекрасно!
   — И ни разу не просыпалась, Паша... Это ненормально... Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
   — Значит, крепкий, здоровый ребенок, — Паф-нутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. — Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра, утром отнесем в роддом.
   Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
   — Думаешь, стоит?
   — А мы не имеем права поступить иначе.
   — Знаешь, Паша... Странный какой-то ребенок... То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь... Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
   — Почему ты так решила?
   — Девочка во всем казенном... Смотри, в чем она была... На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи... Дома детей иначе одевают... Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки... Здесь ничего этого нет. Она, как из казармы...
   — Тогда родители и в самом деле могут не позвонить, — Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось — лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями...
   Пафнутьев подошел к телефону и набрал номер телестудии. Фырнин был еще на месте, видимо, дожидался ночного выпуска новостей и скучал, поглядывая на часы.
   — Валя, опять я, верный твой сокамерник... Новостей нет? Кто-нибудь спрашивал о девочке?
   — Нет, Паша. Никто.
   — Ни единого звонка?
   — Один был, но человек интересовался не столько девочкой, сколько задержанным мужиком... Я сказал, что ничего определенного ответить не могу, попросил оставить телефон, мы, дескать, перезвоним.
   — Молодец! А он?
   — Повесил трубку.
   — Так, — огорчился Пафнутьев. — Ну хоть позвонил, и то хорошо. Послушай, Валя... Я уже дома, если будет что-то новенькое, звякни, ладно?
   — Заметано, — и Фырнин положил трубку...
   Девочка проспала всю ночь, так ни разу и не проснувшись. И всю ночь над ней стояла, сидела рядом, ходила вокруг Вика, понимая, что происходит нечто из ряда вон. Время от времени к ним подходил заспанный Пафнутьев. Постояв, так и не проронив ни слова, уходил в спальню.
   А утром, так же молча выпив чашку крепкого чая с соленым сыром, он побрился, оделся, вошел в комнату.
   — Все, — сказал он. — Хватит. Упаковывай это существо, и поехали. И так много времени потеряли.
   — Куда? — вскинулась Вика.
   — К Овсову, — Пафнутьев по памяти набрал номер телефона, долго ждал, пока поднимут трубку. Наконец, в динамике раздался заспанный голос хирурга.
   — Да... Слушаю.
   — Разбудил? — спросил Пафнутьев.
   — Паша? Ты? О, Боже... — Овсов, видимо, не совсем еще пришел в себя...Подожди, ни фига не понимаю... Полчаса назад заснул... Ночью двух простреленных привезли...
   — Выжили?
   — Один выжил, телохранитель... А хозяин его помер. Обычная картина — контрольный выстрел в голову. А у тебя что? Надеюсь, без выстрелов?