Вечером я докладывал командиру об утреннем происшествии. Горлаченко мне говорит:
- Взлететь оттуда, куда ты сел, Иван, невозможно. Пришлось разобрать самолет и перевезти его по частям.
Присутствующий по этом инспектор технике пилотирования корпуса Знатнов заметил:
- Да, Пстыго всю аэродинамику опрокинул. Сел там, где теоретически сесть невозможно!..
Однако переговорили - и за дело. Долго рассуждать по таким случаям в войну не приходилось. Каждый день приносил что-то новое. Боевое напряжение не давало рефлексировать да углубляться в психологию поступков и действий. Но случалось иной раз и призадумываться серьезно.
В конце ноября меня вызвал генерал Горлаченко. Гляжу, в кабинете вместе с ним сидят начальник штаба полковник П.Г. Питерских и начальник политотдела М.А. Моченков. Представляюсь, как положено, и перебираю в уме6 не сделал ли чего предосудительного в последнее время. Но, замечаю, глядят на меня доброжелательно, а командир корпуса обращается уважительно и почти неофициально:
- Иван Иванович, командир 893-го полка уходит. Командование корпуса предлагает вам занять его место. Как?..
Такого оборота я, право не ожидал. Начальником воздушно-стрелковой службы дивизии и помощником командира корпуса этой службы я был, с задачами и обязанностями вроде бы справлялся, но полк...
Горлаченко тогда и спрашивает с улыбкой:
- Что, напугался?
А я это слово органически не переношу. И во мне мгновенно вспыхнул протест, прежде всего против самого этого слова.
- Нет, - ответил комкору. - Я не напугался.
- Ну вот и хорошо, - заключил Горлаченко. - Завтра убыть в полк и вступить в командование. Признаться я всегда смущался новых назначений, повышений в должностях. В 1940 году еще совсем молодым летчиком был назначен командиром звена, после гибели комэска Янченко стал командиром эскадрильи. Груз ответственности рос, но с делом я как-то, очевидно, справлялся. И вот назначение на пост командира полка. Здесь многое смущало. И прежде всего возраст. Мне 25 лет, а ведь в полку было немало людей значительно старше меня. Смущало и большое полковое хозяйство. Но служба военная, говорят, тем и хороша: что приказано - исполняй.
На следующий день на своем самолете я вылетел в полк. Командир дивизии полковник Кожемякин, прибыл на наш аэродром, видимо, для сокращения процедуры представления, и в своем коротком выступлении сообщил будущим сослуживцам о том, о чем обычно сообщают в подобных случаях.
- Полку предстоит напряженная боевая работа, - закончил он свою речь, и я спросил у комдива разрешения сегодня же повести группу на задание.
В тот день, помню, мне удалось сделать два боевых вылета.
Мы нанесли противнику эффективные удары без потерь своих самолетов, и только вечером я познакомился со штабом и руководящим составом 893-го полка.
И понеслись дни за днями. Забот было немало: люди, полеты, техника, хозяйство, аэродром, погода, боеприпасы.
Устанавливаем такой порядок. Боевые задачи, которые предстоит решать завтра, основательно прорабатываем заранее, вечером. Подбираем группы, назначаем ведущих. Думаем о средствах поражения, то есть какие бомбы брать, а эрэсы и пушки всегда с нами. Разрабатываем маршрут, обговариваем высоту полета, боевой порядок на маршруте и при атаке целей. Возможная встреча с истребителями врага, противозенитный маневр и борьба с зенитками противника все входит в круг вопросов на вечерних посиделках. И только решив эти вопросы, расходимся отдыхать.
Как-то в довольно позднее время заглянул ко мне замполит полка майор А.М. Лагутин и обрадовал:
- Иван Иванович, люди вам верят. С настроением летают. Сам слыхал, мол, с этим командиром до Берлина дойдем.
- А что, - говорю, - разве мы остановимся на полпути? До Берлина, непременно до Берлина!
В дальнейшем взаимопонимание между мной, моими заместителями и личным составом хуже не стали. Особенно доверительные отношения складывались с летчиками - эти сразу меня поняли.
Полагаю, одним из совершенно необходимых качеств командира является требовательность. Требовательность, прежде всего, к себе. Командир должен в совершенстве знать свое дело, отлично летать, быть рачительным хозяином. Не хвастаться успехами, не унывать при неудачах. "Делай как я!" - лучший девиз командира, но право на этот девиз надо заслужить.
Верно говорил Суворов: "Прежде чем повелевать, научись повиноваться!" Строгость должна быть справедливой. Строгость за дело и для дела. Ни при каких обстоятельствах командир не может быть капризным, несправедливым. Конечно строгий спрос мало кому нравится, но ведь на мягкости да на жалости военную службу не построишь, успеха в бою не добьешься.
Не раз потом слышал, что, мол, Пстыго строгий командир. Мне трудно судить об этом, но я никогда ни себе, ни подчиненным не позволял не выполнять распоряжение, требование, не говоря уж речи о приказе. Словом, в полку кое-кому не понравилась моя требовательность и строгость. Но со временем всю встало на свои военные места. И скептики, и ворчуны, и маловеры сдались. Я оставался сторонником простого правила: каждый должен делать свое дело, и делать его наилучшим образом. Народная мудрость по этому поводу гласит: " Если дело заслуживает того, что бы его делать, то оно прежде всего заслуживает, чтобы делать его хорошо".
А у нас было святое и правое дело - бить врага до полной победы!
Но командиру безразлично ли какой ценой будет добыта эта победа? Нет. Искусство командира, его зрелость как раз и объясняется достижением побед наименьшей ценой, наименьшими потерями при прочих равных условиях. Поэтому, как подсказывал опыт, командир и его штаб должны пользоваться двуединым метолом изучения и познания действительности - анализом и синтезом.
Зимой 1944 года мы участвовали в так называемых частных операциях. Скажу прямо, мне они были не по душе. Успех достигался малый, если только он вообще был. Ну заняли войска высоту, какой-то рубеж. Может это и хорошо, но мы то этого не ощущали. А потери несли значительные. Почему? Потому что к частным операциям и подготовка не та, и взаимодействие воинское в ходе их не то, что в крупных операциях.
В одном из боевых вылетов мы довольно удачно начали штурмовать противника, и он залег в укрытии. И вот видим, как наша пехота-матушка, воспользовавшись замешательством врага, поднялась в атаку. Это вдохновило нас, летчиков. Мы перестроились в круг и стали методично давить врага: сначала сбросили бомбы, потом эрэсы, заработали пушки, пулеметы. Прижали к земле гитлеровцев, не дали вести организованный огонь, и наши войска взяли рубеж. Успех, конечно, не так уж велик, но для командира того стрелкового полка, может и стрелковой дивизии, важный.
На другой день появился приказ, в котором вчерашний боевой вылет и наше взаимодействие с пехотой были поставлены в пример. Мы провели у себя подробный разбор вылета для закрепления опыта подобного взаимодействия. И так, надо сказать, и рождалось то, что было нужно на войне.
Я часто ставил себя на место пехотинца. Нам было тяжело. А как пехоте? В одной шинели, валенки - и те не у всех, чаще ботинки с обмотками, когда мороз тридцать-тридцать пять градусов! Хлеб замерзал. Каша стыла на ходу. Сколько же при этом наш солдат вытащил на себе пушек, автомашин! Сколько на себе, буквально на горбу, перенес грузов, боеприпасов!
Сейчас, по прошествии многих десятилетий, думаешь о тех давних военных годах и невольно понимаешь, что мы практически всю войну учились - учились воевать.
И 1943 год прошел наряду с боевыми действиями в учебе. Я старался учить своих подчиненных - внимательно следил за действиями каждого летчика в полете, подмечал недостатки, потом объяснял, как лучше от них избавиться. Делая это, стремился, чтобы летчик хорошо понял и глубже осознал то, о чем идет разговор. Воспитывал в нем способность мыслить, анализировать бой, делать из участия в нем практические выводы.
Однажды мой заместитель майор Сухих повел группу - одиннадцать самолетов на подавление артиллерийских и минометных батарей противника. Группа вернулась и Сухих доложил, что здание выполнено. Вдруг, через некоторое время начались неприятные разговоры: кто-то ударил по своим войскам. На войне и такое бывало. Подозрение упало на группу Сухих.
В полк прилетели штурман армии полковник Голиадзе, штурман корпуса подполковник Осипов. Голиадзе с чисто грузинским темпераментом пристал ко мне и майору Сухих прямо-таки с ножом у горла, требуя признания, что удар по своим нанесла группа нашего полка. Положение надо сказать, складывалось критическое. А тут еще, не дожидаясь конца расследования, командующий воздушной армией генерал Папивин телеграммой объявил, что удар по своим нанесла группа 893-го полка. Командира полка, то есть меня, предупредили о неполном служебном соответствии за низкую боевую выучку группы, а ведущий группы майор Сухих был отстранен от занимаемой должности, его предавали суду военного трибунала.
- Ну вот, пока мы расследовали, командующий виновников нашел сам, заключил Голиадзе.
Собрали всех летчиков. Сухих переживал, но самообладания не потерял и клятвенно заверил, что удар нанес там, где ему было указано. Все летчики подтвердили это. Однако их заверения всерьез не воспринимались. Голиадзе уже собрался улетать, когда Осипов несколько несмело спросил:
- А летчики разве не фотографировали результаты удара?
Тут разом заговорили Жучков и Пунтус, что, конечно, фотографировали, что это они сделали.
Срочно отправили машину в штаб дивизии - он находился в километре от аэродрома. Оттуда из фотолаборатории привезли фотопланшет. Начали тщательно привязывать планшет к полетной карте, определять точное место удара. Помню, к нам приехал и командир дивизии Кожемякин. И в результате все вскоре убедились, что группа Сухих ударила по заданной цели, по противнику. Более того, летчики действовали исключительно точно и эффективно и поразили три или четыре батареи противника. Наиболее четкий планшет оказался у Жучкова.
Голиадзе уже в добром тоне тогда заключил:
- Командир полка, что ты наделал? Я думал, что нашел виновников, а вы мне здесь опрокинули все. Теперь опять мотаться - искать виновников!.. И уже серьезно, как вывод - всем летчикам: - Убедились, что такое фотоконтроль? Он вас спас...
Командир дивизии провел обстоятельный разбор того случая. А на второй или третий день мы получили телеграмму, которая исправляла ошибку, - наказание отменялось. Теперь генерал Папивин объявлял всем летчикам благодарность за умелые боевые действия, а майора Сухих приказал представить к награде. Мне, как командиру полка, он объявил благодарность - за хорошую боевую выучку летчиков.
С тех пор фотоконтроль результатов боевых действий в полку, да и во всей дивизии стал законом.
Всем летчикам приносил неприятности огонь зенитной артиллерии противника и истребителям, и бомбардировщикам. Но наибольшую опасность он представлял для нас, штурмовиков, мы действовали на малых высотах и над целью находились не пролетом, а довольно долго. Противник вел огонь по штурмовикам из всех видов зенитной артиллерии, наиболее опасен был огонь автоматических 20-миллиметровых пушек "Эрликон".
После многих потерь мы, однако, научились локализовать, уменьшать опасность поражения. Существовало два способа борьбы с зенитной артиллерией: первый - уклониться от него, то есть маневрировать, второй - уничтожить батарею противника своим огнем. Мы пошли по пути сочетания их. О маневре уже говорилось. А вот подавлять, уничтожать зенитки оказалось не так просто. Обучать этому всех наших летчиков мы начали на полигоне. А при боевых вылетах подавление зенитной артиллерии поручали только наиболее подготовленным и умелым.
Пары подавления обычно шли на флангах боевого порядка всей группы штурмовиков. Обнаружив зенитки - в основном по огню, - эти пары устремлялись на батареи и с помощью эрэсов, пушек и пулеметов заставляли противника замолчать.
Нередко складывалась дуэльная обстановка - когда батарея противника вела огонь по штурмовикам, а штурмовики пикировали на батарею. Тут уж - кто кого! Побеждал тот, у кого нервы крепче, больше выдержки. И разумеется, кто лучше умел стрелять.
Нам, штурмовикам, было ясно: разбить батарею - это значит, с боевого курса на пикировании ни в коем случае не сворачивать. Отвернешь врага не уничтожишь, а он тебя может сбить. Поэтому собрался с духом, зажал нервы в кулак пикируешь, прицеливаешься, на определенной дистанции открываешь огонь и бьешь противника в упор. Боевой азарт велик, но зарываться нельзя. Надо в доли секунды вывести самолет из пикирования. На выводе из пикирования перегрузки очень большие - четырех-пяти и более кратные. Скажем, если твой вес равен шестидесяти килограммам, то при пятикратной перегрузке он будет равен тремстам.
Настоящими мастерами уничтожения зениток были у нас летчики Лазарев, Лобанов, Богданов. Но наибольшего совершенства в этом деле достигли Остропико и Сукосьян. Они каким-то особым чутьем определяли батарею, выходили в расчетную точку, переходили в пикирование парой и, как правило, за один заход или поражали или подавляли огонь зенитной артиллерии.
Март сорок третьего принес немало хлопот с аэродромами. Полевые аэродромы вышли из строя, летали лишь со станционарных - и мы ., и немцы. И вот на одном из них - Идрицком, скопилось до ста двадцати самолетов. Используя взлетно-посадочную полосу с твердым покрытием, немцы вели активную боевую работу и основательно беспокоили наши войска.
В середине марта в корпус, помню, прилетел заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал-полковник Г.А. Ворожейкин. Он собрал руководящий состав корпуса, командиров полков и поставил задачу: нанести штурмовой удар по аэродрому Идрица.
- Разгромить это осиное гнездо поручается вам, товарищ Горлаченко, обратился он к командиру корпуса. - Действовать надо всем корпусом. Кто поведет на задание такую армаду?
Наступила пауза.
Ворожейкин хитро прищурил глаза, не отрывая взгляда от комкора.:
- Сам -то небось давно уже не летаешь?
- Давненько, - смущенно ответил тот.
- Кому мы тогда поручим это дело? Здесь нужен ведущий с хорошим боевым опытом вождения больших групп.
- Есть такой ведущий. Майор Пстыго.
- Кто такой?
Я встал.
- Он недавно назначен командиром 893-го полка, - пояснил Горлаченко. Бывший боевой комэск. Под Сталинградом водил на задания и большие группы. Опыт есть.
- Хорошо, останутся командование корпуса, дивизий, и вы, товарищ Пстыго. Остальные могут быть свободны, - объявил Ворожейкин.
Мы остались в избе.
- Подсаживайтесь поближе, - пригласил меня Ворожейкин к столу. - С аэродромом Идрица знакомы?
- Вблизи летать приходилось, но изучить надо досканально.
- Тем лучше. - Ворожейкин взял лист бумаги, карандаш и начал уверенно рисовать, показывая, что вопрос, о котором идет речь, он хорошо изучил в деталях.
- Аэродром расположен вот так, - Ворожейкин показал на рисунке. - Здесь у них стоянки. А в этих местах располагаются зенитные батареи. На штурмовку, я думаю, надо заходить отсюда. - Карандаш Ворожейкина чертил на листе стрелы. -Главное, точно вывести группу на цель. Иначе получится не удар, а холостой выстрел...
После получасовой беседы Ворожейкин удовлетворенно отметил:
- Задачу, я чувствую, вы усвоили. - И он улетел. А мы принялись за подготовку.
На задание планировался вылет всего штурмового корпуса. Нас должна была сопровождать истребительная авиадивизия из корпуса генерала Белецкого, и мы тщательно формировали группы, распределяли задачи, продумывали вопросы взаимодействия.
Первый день прошел в напряженном ожидании. Однажды даже поступила команда на взлет, "илы" уже вырулили на летное поле, но тут же последовал отбой.
Просидели в ожидании команды и второй день.
А на третий вновь прибыл Ворожейкин.
- Понимаете, - объяснил генерал, - как только штурмовики выруливают на взлет, вражеские самолеты с аэродрома поднимаются в воздух. А какой смысл бить по пустым стоянкам? Мы вот что сделаем: повесим над аэродромом разведчиков. И постараемся выбрать момент, когда вражеские машины будут на базе заряжаться. Вот тогда и ударим!..
На следующий день поступила команда на взлет. И ее не отменили. Мы построили группу, она получилась внушительной - более сотни штурмовиков! - в колонну звеньями. Такой строй создавал хорошие условия для маневра. Мое ведущее звено летело на высоте 2400-2500 метров. Следующие за ним звенья располагались ниже друг друга лесенкой. Замыкающие группы следовали таким образом на бреющем полете. Штурмовиков сопровождали истребители дивизии Китаева. Они шли выше нас, а сам комдив летел восьмеркой над моим звеном. При подобном строе вражеские истребители лишались своего козыря - атаковать с излюбленной позиции: сзади и снизу, поскольку их встречал мощный и, главное, плотный огонь штурмовиков. А сверху был надежный щит истребителей.
Время для штурмовки, как впоследствии оказалось, было выбрано очень удачно. Бомбардировщики только что возвратились на аэродром.
- Цель видите? - запросил я ведущих групп, не выпуская из поля зрения заходящие на посадку "юнкерсы".
Мне ответили, что видят.
- Перехожу в пикирование, - сообщил я, сбросил крупнокалиберную бомбу, обозначая цель, и в следующую же секунду подал команду: - Действуйте!..
Началась штурмовка. Каждое звено заходило на свою, заранее намеченную цель и атаковало ее. Зенитные батареи противника открыли огонь, но их тут же атаковали специальные экипажи штурмовиков, выделенные на подавление огневых средств.
Я вырвал машину из крутого пикирования, прошел за аэродром - километров десять - и, развернувшись, внимательно оглядел строй, внес по радио необходимые коррективы.
На обратном пути - снова штурмовка. К Идрице тогда подошли вызванные уже с соседних аэродромов истребители противника. Они попытались было пробиться к штурмовикам, но не смогли. Истребители прикрытия атаковали их, несколько "мессеров" сбили, а остальных разогнали.
Аэродром был объят огнем. Горели вражеские самолеты, склады с горючим, аэродромные постройки...
После возвращения домой я доложил о результатах штурмовки находившемуся на аэродроме генералу Ворожейкину.
- Ты знаешь, что ты наделал? - обратился ко мне Горлаченко.
Я встревожился: неужели во время налета случилась какая-то неприятность? Но в следующую минуту лицо Горлаченко расплылось в улыбке, и он крепко пожал мне руку:
- Поздравляю с большим успехом! Вы, как ведущий, достойны награждения орденом.
И через несколько дней Ворожейкин вручил мне орден Александра Невского.
Штурмовка оказалась исключительно удачной. В группе, вылетевшей на задание, в каждой эскадрилье был один штурмовик с установленным на нем фотоаппаратом. Штурмовики вели съемку с различных точек. Когда составили единый планшет из полученных фотоснимков, то убедились, что урон врагу был нанесен огромный. О нем шел непрерывный доклад. Сначала сообщалось, что уничтожено сорок самолетов, потом - пятьдесят. Решили запросить партизан, которые бы подтвердили данные. Они прислали донесение, где было указано, что уничтожено шестьдесят самолетов.
- Поживем, - усмехнулся Горлаченко, читая донесения, - и эта цифра будет расти. - Потом подумал немного и добавил: - У партизан, пожалуй, наиболее точные сведения...
О штурмовке Идрицкого аэродрома тогда рассказали многие фронтовые газеты. А бои местного значения становились все реже. Войска противника перешли к активной обороне. Закончились и наши боевые действия на 1-м и 2-м Прибалтийских фронтах. Вскоре мы перелетели на 3-й Белорусский в состав 1-й воздушной армии, которой командовал генерал Т.Т. Хрюкин, и начали готовится к боевым действиям за освобождение Белоруссии.
Курсом на запад
Перед Белорусской операцией наши командиры решили провести совместное тактическое учение танкистов и авиаторов. Западнее Смоленска на импровизированном полигоне развернули часть танков из бригады О.А. Лосика корпуса генерала Бурдейного. С воздуха боевые действия танкистов приказано было обеспечивать моему полку.
На этом учении мы до совершенства доводили огневое взаимодействие, что вскоре обеспечило стремительное продвижение танкового корпуса, который с ходу ворвался в Минск и освободил его. Перед самой операцией была проведена и тщательная рекогносцировка местности. В наземных частях, как известно, рекогносцировка - один из важнейших элементов подготовки к бою или операции. Руководящий комсостав, и прежде всего сам командир, выезжают к линии фронта, а затем пешком по овражкам да балкам, по траншеям и ходам сообщения выходят на передний край своих позиций. Тщательно изучается противник: начертание полосы обороны, естественные ориентиры и объекты, расположение его огневых средств и многое другое. Это очень важно для принятия решения - где и какими силами наносить удары в наступлении или отражать удары врага в обороне., куда в случае нужды перенацелить огонь артиллерии и авиации, где держать резервы.
Словом, в наземных войсках рекогносцировка - это обычное дело. Однако организация взаимодействия с мотострелковыми войсками, танкистами и артиллерией привела к тому, что появилась настоятельная необходимость выезжать на рекогносцировку и авиационным командирам, части которых поддерживали боевые действия наземных войск. Сначала это было непривычно. А с 1943 года мы уже сами напрашивались на рекогносцировку. Затем с командирами наземных войск отрабатывались вопросы взаимодействия, последовательность и порядок поддержки - когда, какими группами и по каким целям наносить удары, откуда управлять боевыми действиями. Уточняли, кто будет помогать нам подавлять зенитную артиллерию противника, как себя будут обозначать наши войска.
И вот рекогносцировка перед Белорусской операцией. Мне приказали ведущих групп переодеть в форму не выше старшины и прибыть в назначенный район. Поддержать нам предстояло 11-ю армию генерала К.Н. Галицкого и обеспечивать ввод в сражение танкового корпуса генерала Бурдейного. Так что именно на участке их действий мы осмотрели местность, согласовали все вопросы взаимодействия, а затем генерал Галицкий провел военную игру. Помню, в лесу был установлен огромный ящик с песком, где воспроизводилась вся обстановка на участке этой армии. Указывая огромной указкой цель, генерал Галицкий задавал вопросы. Отвечал на них тот, кто поражал эту цель или наступал на этом направлении. В ходе военной игры к нам заехал командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский. Он распорядился продолжить розыгрыш боевых действий и задал ряд вопросов.
На этой рекогносцировке у меня произошла радостная встреча с однополчанами. Расставшись под Сталинградом в декабре 1942 года, я вновь встретился здесь с С.Д. Прутковым, Ф.З. Болдырихиным, М.И. Смильским, А.И. Бородиным и другими товарищами из 504-го, теперь уже 74-го гвардейского штурмового полка, бывшей 226-й, сейчас - 1-й гвардейской штурмовой Сталинградской авиадивизии. Отрадно было сознавать, что мы снова вместе, что будем крыло к крылу гнать ненавистного врага с нашей земли.
...В первый день наступательной операции с утра стоял густой туман. Часам к десяти он рассеялся и приподнялся. Образовалась так называемая облачность приподнятого тумана высотой 150-200 метров. Вскоре и эту облачность начало разрывать, и мы приступили к боевым действиям. В боевом порядке группы, которую я вел, шел и командир нашей дивизии полковник А.В. Кожемякин.
В этом полете у нас на глазах был сбит огнем зенитной артиллерии любимец полка летчик Жучков. До армии преподаватель математики средней школы, он в совершенстве овладел штурмовиком и много сделал для обучения летчиков, будучи моим помощником по воздушно-стрелковой службе.
Надо сказать, что оборона, как наземная, так и противовоздушная, у немецко-фашистских войск здесь, в Белоруссии, была прочной, многоэшелонированной. И все-таки прорыв этой обороны наши войска осуществили довольно быстро. В операции ведь участвовало четыре фронта: 1-й Прибалтийский - командующий генерал И.Х. Баграмян, командующий 3-й воздушной армии генерал Н.Ф. Папивин; 1-й Белорусский фронт - командующий генерал К.К. Рокоссовский, командующий 16 ВА генерал С.И. Руденко; 2-й Белорусский фронт -командующий генерал Г.Ф. Захаров, командующий 4 ВА К.А. Вершинин; 3-й Белорусский фронт командующий генерал И.Д. Черняховский, командующий 1-й ВА генерал Т.Т. Хрюкин.
В рамках Белорусской операции наши войска осуществили четыре оперативных окружения: витебской группировки - пять дивизий, оршанской и могилевской - по две-три дивизии и бобруйская - до шести дивизий. Наконец, одно стратегическое окружение - так называемый Минский котел, где находилось более 100 тысяч войск противника.
В ликвидации витебской группировки участвовал и наш полк, за отличные боевые действия получивший почетное наименование "Витебский". Бесстрашно громили немцев все летчики. Однако считаю своим долгом сказать об одном летчике - Цугуе. Зенитным снарядом ему оторвало руку по локоть. И он, истекая кровью, управлял штурмовиком одной рукой. Цугуй был награжден орденом Красного Знамени.
На второй-третий день операции наш полк перелетал на полевой аэродром под Оршей. Но долго и с него действовать не пришлось. Войска стремительно продвигались вперед. Окруженную бобруйскую группировку противника блестяще ликвидировали наземные войска и летчики генерала Руденко, а другие окруженные группировки ликвидировали в ходе наступления. Вот с Минским котлом пришлось повозиться. Мы стремительно продвигались на запад. Группировка противника пыталась выйти из окружения, но с каждым днем оставались все глубже в нашем тылу. Враг начал терять управление, деморализоваться. Немцы выходили на аэродромы большими и малыми группами с оружием и без и сдавались в плен. Мы базировались под самым Минском, так что невольно пришлось пленить несколько сотен фашистов.
- Взлететь оттуда, куда ты сел, Иван, невозможно. Пришлось разобрать самолет и перевезти его по частям.
Присутствующий по этом инспектор технике пилотирования корпуса Знатнов заметил:
- Да, Пстыго всю аэродинамику опрокинул. Сел там, где теоретически сесть невозможно!..
Однако переговорили - и за дело. Долго рассуждать по таким случаям в войну не приходилось. Каждый день приносил что-то новое. Боевое напряжение не давало рефлексировать да углубляться в психологию поступков и действий. Но случалось иной раз и призадумываться серьезно.
В конце ноября меня вызвал генерал Горлаченко. Гляжу, в кабинете вместе с ним сидят начальник штаба полковник П.Г. Питерских и начальник политотдела М.А. Моченков. Представляюсь, как положено, и перебираю в уме6 не сделал ли чего предосудительного в последнее время. Но, замечаю, глядят на меня доброжелательно, а командир корпуса обращается уважительно и почти неофициально:
- Иван Иванович, командир 893-го полка уходит. Командование корпуса предлагает вам занять его место. Как?..
Такого оборота я, право не ожидал. Начальником воздушно-стрелковой службы дивизии и помощником командира корпуса этой службы я был, с задачами и обязанностями вроде бы справлялся, но полк...
Горлаченко тогда и спрашивает с улыбкой:
- Что, напугался?
А я это слово органически не переношу. И во мне мгновенно вспыхнул протест, прежде всего против самого этого слова.
- Нет, - ответил комкору. - Я не напугался.
- Ну вот и хорошо, - заключил Горлаченко. - Завтра убыть в полк и вступить в командование. Признаться я всегда смущался новых назначений, повышений в должностях. В 1940 году еще совсем молодым летчиком был назначен командиром звена, после гибели комэска Янченко стал командиром эскадрильи. Груз ответственности рос, но с делом я как-то, очевидно, справлялся. И вот назначение на пост командира полка. Здесь многое смущало. И прежде всего возраст. Мне 25 лет, а ведь в полку было немало людей значительно старше меня. Смущало и большое полковое хозяйство. Но служба военная, говорят, тем и хороша: что приказано - исполняй.
На следующий день на своем самолете я вылетел в полк. Командир дивизии полковник Кожемякин, прибыл на наш аэродром, видимо, для сокращения процедуры представления, и в своем коротком выступлении сообщил будущим сослуживцам о том, о чем обычно сообщают в подобных случаях.
- Полку предстоит напряженная боевая работа, - закончил он свою речь, и я спросил у комдива разрешения сегодня же повести группу на задание.
В тот день, помню, мне удалось сделать два боевых вылета.
Мы нанесли противнику эффективные удары без потерь своих самолетов, и только вечером я познакомился со штабом и руководящим составом 893-го полка.
И понеслись дни за днями. Забот было немало: люди, полеты, техника, хозяйство, аэродром, погода, боеприпасы.
Устанавливаем такой порядок. Боевые задачи, которые предстоит решать завтра, основательно прорабатываем заранее, вечером. Подбираем группы, назначаем ведущих. Думаем о средствах поражения, то есть какие бомбы брать, а эрэсы и пушки всегда с нами. Разрабатываем маршрут, обговариваем высоту полета, боевой порядок на маршруте и при атаке целей. Возможная встреча с истребителями врага, противозенитный маневр и борьба с зенитками противника все входит в круг вопросов на вечерних посиделках. И только решив эти вопросы, расходимся отдыхать.
Как-то в довольно позднее время заглянул ко мне замполит полка майор А.М. Лагутин и обрадовал:
- Иван Иванович, люди вам верят. С настроением летают. Сам слыхал, мол, с этим командиром до Берлина дойдем.
- А что, - говорю, - разве мы остановимся на полпути? До Берлина, непременно до Берлина!
В дальнейшем взаимопонимание между мной, моими заместителями и личным составом хуже не стали. Особенно доверительные отношения складывались с летчиками - эти сразу меня поняли.
Полагаю, одним из совершенно необходимых качеств командира является требовательность. Требовательность, прежде всего, к себе. Командир должен в совершенстве знать свое дело, отлично летать, быть рачительным хозяином. Не хвастаться успехами, не унывать при неудачах. "Делай как я!" - лучший девиз командира, но право на этот девиз надо заслужить.
Верно говорил Суворов: "Прежде чем повелевать, научись повиноваться!" Строгость должна быть справедливой. Строгость за дело и для дела. Ни при каких обстоятельствах командир не может быть капризным, несправедливым. Конечно строгий спрос мало кому нравится, но ведь на мягкости да на жалости военную службу не построишь, успеха в бою не добьешься.
Не раз потом слышал, что, мол, Пстыго строгий командир. Мне трудно судить об этом, но я никогда ни себе, ни подчиненным не позволял не выполнять распоряжение, требование, не говоря уж речи о приказе. Словом, в полку кое-кому не понравилась моя требовательность и строгость. Но со временем всю встало на свои военные места. И скептики, и ворчуны, и маловеры сдались. Я оставался сторонником простого правила: каждый должен делать свое дело, и делать его наилучшим образом. Народная мудрость по этому поводу гласит: " Если дело заслуживает того, что бы его делать, то оно прежде всего заслуживает, чтобы делать его хорошо".
А у нас было святое и правое дело - бить врага до полной победы!
Но командиру безразлично ли какой ценой будет добыта эта победа? Нет. Искусство командира, его зрелость как раз и объясняется достижением побед наименьшей ценой, наименьшими потерями при прочих равных условиях. Поэтому, как подсказывал опыт, командир и его штаб должны пользоваться двуединым метолом изучения и познания действительности - анализом и синтезом.
Зимой 1944 года мы участвовали в так называемых частных операциях. Скажу прямо, мне они были не по душе. Успех достигался малый, если только он вообще был. Ну заняли войска высоту, какой-то рубеж. Может это и хорошо, но мы то этого не ощущали. А потери несли значительные. Почему? Потому что к частным операциям и подготовка не та, и взаимодействие воинское в ходе их не то, что в крупных операциях.
В одном из боевых вылетов мы довольно удачно начали штурмовать противника, и он залег в укрытии. И вот видим, как наша пехота-матушка, воспользовавшись замешательством врага, поднялась в атаку. Это вдохновило нас, летчиков. Мы перестроились в круг и стали методично давить врага: сначала сбросили бомбы, потом эрэсы, заработали пушки, пулеметы. Прижали к земле гитлеровцев, не дали вести организованный огонь, и наши войска взяли рубеж. Успех, конечно, не так уж велик, но для командира того стрелкового полка, может и стрелковой дивизии, важный.
На другой день появился приказ, в котором вчерашний боевой вылет и наше взаимодействие с пехотой были поставлены в пример. Мы провели у себя подробный разбор вылета для закрепления опыта подобного взаимодействия. И так, надо сказать, и рождалось то, что было нужно на войне.
Я часто ставил себя на место пехотинца. Нам было тяжело. А как пехоте? В одной шинели, валенки - и те не у всех, чаще ботинки с обмотками, когда мороз тридцать-тридцать пять градусов! Хлеб замерзал. Каша стыла на ходу. Сколько же при этом наш солдат вытащил на себе пушек, автомашин! Сколько на себе, буквально на горбу, перенес грузов, боеприпасов!
Сейчас, по прошествии многих десятилетий, думаешь о тех давних военных годах и невольно понимаешь, что мы практически всю войну учились - учились воевать.
И 1943 год прошел наряду с боевыми действиями в учебе. Я старался учить своих подчиненных - внимательно следил за действиями каждого летчика в полете, подмечал недостатки, потом объяснял, как лучше от них избавиться. Делая это, стремился, чтобы летчик хорошо понял и глубже осознал то, о чем идет разговор. Воспитывал в нем способность мыслить, анализировать бой, делать из участия в нем практические выводы.
Однажды мой заместитель майор Сухих повел группу - одиннадцать самолетов на подавление артиллерийских и минометных батарей противника. Группа вернулась и Сухих доложил, что здание выполнено. Вдруг, через некоторое время начались неприятные разговоры: кто-то ударил по своим войскам. На войне и такое бывало. Подозрение упало на группу Сухих.
В полк прилетели штурман армии полковник Голиадзе, штурман корпуса подполковник Осипов. Голиадзе с чисто грузинским темпераментом пристал ко мне и майору Сухих прямо-таки с ножом у горла, требуя признания, что удар по своим нанесла группа нашего полка. Положение надо сказать, складывалось критическое. А тут еще, не дожидаясь конца расследования, командующий воздушной армией генерал Папивин телеграммой объявил, что удар по своим нанесла группа 893-го полка. Командира полка, то есть меня, предупредили о неполном служебном соответствии за низкую боевую выучку группы, а ведущий группы майор Сухих был отстранен от занимаемой должности, его предавали суду военного трибунала.
- Ну вот, пока мы расследовали, командующий виновников нашел сам, заключил Голиадзе.
Собрали всех летчиков. Сухих переживал, но самообладания не потерял и клятвенно заверил, что удар нанес там, где ему было указано. Все летчики подтвердили это. Однако их заверения всерьез не воспринимались. Голиадзе уже собрался улетать, когда Осипов несколько несмело спросил:
- А летчики разве не фотографировали результаты удара?
Тут разом заговорили Жучков и Пунтус, что, конечно, фотографировали, что это они сделали.
Срочно отправили машину в штаб дивизии - он находился в километре от аэродрома. Оттуда из фотолаборатории привезли фотопланшет. Начали тщательно привязывать планшет к полетной карте, определять точное место удара. Помню, к нам приехал и командир дивизии Кожемякин. И в результате все вскоре убедились, что группа Сухих ударила по заданной цели, по противнику. Более того, летчики действовали исключительно точно и эффективно и поразили три или четыре батареи противника. Наиболее четкий планшет оказался у Жучкова.
Голиадзе уже в добром тоне тогда заключил:
- Командир полка, что ты наделал? Я думал, что нашел виновников, а вы мне здесь опрокинули все. Теперь опять мотаться - искать виновников!.. И уже серьезно, как вывод - всем летчикам: - Убедились, что такое фотоконтроль? Он вас спас...
Командир дивизии провел обстоятельный разбор того случая. А на второй или третий день мы получили телеграмму, которая исправляла ошибку, - наказание отменялось. Теперь генерал Папивин объявлял всем летчикам благодарность за умелые боевые действия, а майора Сухих приказал представить к награде. Мне, как командиру полка, он объявил благодарность - за хорошую боевую выучку летчиков.
С тех пор фотоконтроль результатов боевых действий в полку, да и во всей дивизии стал законом.
Всем летчикам приносил неприятности огонь зенитной артиллерии противника и истребителям, и бомбардировщикам. Но наибольшую опасность он представлял для нас, штурмовиков, мы действовали на малых высотах и над целью находились не пролетом, а довольно долго. Противник вел огонь по штурмовикам из всех видов зенитной артиллерии, наиболее опасен был огонь автоматических 20-миллиметровых пушек "Эрликон".
После многих потерь мы, однако, научились локализовать, уменьшать опасность поражения. Существовало два способа борьбы с зенитной артиллерией: первый - уклониться от него, то есть маневрировать, второй - уничтожить батарею противника своим огнем. Мы пошли по пути сочетания их. О маневре уже говорилось. А вот подавлять, уничтожать зенитки оказалось не так просто. Обучать этому всех наших летчиков мы начали на полигоне. А при боевых вылетах подавление зенитной артиллерии поручали только наиболее подготовленным и умелым.
Пары подавления обычно шли на флангах боевого порядка всей группы штурмовиков. Обнаружив зенитки - в основном по огню, - эти пары устремлялись на батареи и с помощью эрэсов, пушек и пулеметов заставляли противника замолчать.
Нередко складывалась дуэльная обстановка - когда батарея противника вела огонь по штурмовикам, а штурмовики пикировали на батарею. Тут уж - кто кого! Побеждал тот, у кого нервы крепче, больше выдержки. И разумеется, кто лучше умел стрелять.
Нам, штурмовикам, было ясно: разбить батарею - это значит, с боевого курса на пикировании ни в коем случае не сворачивать. Отвернешь врага не уничтожишь, а он тебя может сбить. Поэтому собрался с духом, зажал нервы в кулак пикируешь, прицеливаешься, на определенной дистанции открываешь огонь и бьешь противника в упор. Боевой азарт велик, но зарываться нельзя. Надо в доли секунды вывести самолет из пикирования. На выводе из пикирования перегрузки очень большие - четырех-пяти и более кратные. Скажем, если твой вес равен шестидесяти килограммам, то при пятикратной перегрузке он будет равен тремстам.
Настоящими мастерами уничтожения зениток были у нас летчики Лазарев, Лобанов, Богданов. Но наибольшего совершенства в этом деле достигли Остропико и Сукосьян. Они каким-то особым чутьем определяли батарею, выходили в расчетную точку, переходили в пикирование парой и, как правило, за один заход или поражали или подавляли огонь зенитной артиллерии.
Март сорок третьего принес немало хлопот с аэродромами. Полевые аэродромы вышли из строя, летали лишь со станционарных - и мы ., и немцы. И вот на одном из них - Идрицком, скопилось до ста двадцати самолетов. Используя взлетно-посадочную полосу с твердым покрытием, немцы вели активную боевую работу и основательно беспокоили наши войска.
В середине марта в корпус, помню, прилетел заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал-полковник Г.А. Ворожейкин. Он собрал руководящий состав корпуса, командиров полков и поставил задачу: нанести штурмовой удар по аэродрому Идрица.
- Разгромить это осиное гнездо поручается вам, товарищ Горлаченко, обратился он к командиру корпуса. - Действовать надо всем корпусом. Кто поведет на задание такую армаду?
Наступила пауза.
Ворожейкин хитро прищурил глаза, не отрывая взгляда от комкора.:
- Сам -то небось давно уже не летаешь?
- Давненько, - смущенно ответил тот.
- Кому мы тогда поручим это дело? Здесь нужен ведущий с хорошим боевым опытом вождения больших групп.
- Есть такой ведущий. Майор Пстыго.
- Кто такой?
Я встал.
- Он недавно назначен командиром 893-го полка, - пояснил Горлаченко. Бывший боевой комэск. Под Сталинградом водил на задания и большие группы. Опыт есть.
- Хорошо, останутся командование корпуса, дивизий, и вы, товарищ Пстыго. Остальные могут быть свободны, - объявил Ворожейкин.
Мы остались в избе.
- Подсаживайтесь поближе, - пригласил меня Ворожейкин к столу. - С аэродромом Идрица знакомы?
- Вблизи летать приходилось, но изучить надо досканально.
- Тем лучше. - Ворожейкин взял лист бумаги, карандаш и начал уверенно рисовать, показывая, что вопрос, о котором идет речь, он хорошо изучил в деталях.
- Аэродром расположен вот так, - Ворожейкин показал на рисунке. - Здесь у них стоянки. А в этих местах располагаются зенитные батареи. На штурмовку, я думаю, надо заходить отсюда. - Карандаш Ворожейкина чертил на листе стрелы. -Главное, точно вывести группу на цель. Иначе получится не удар, а холостой выстрел...
После получасовой беседы Ворожейкин удовлетворенно отметил:
- Задачу, я чувствую, вы усвоили. - И он улетел. А мы принялись за подготовку.
На задание планировался вылет всего штурмового корпуса. Нас должна была сопровождать истребительная авиадивизия из корпуса генерала Белецкого, и мы тщательно формировали группы, распределяли задачи, продумывали вопросы взаимодействия.
Первый день прошел в напряженном ожидании. Однажды даже поступила команда на взлет, "илы" уже вырулили на летное поле, но тут же последовал отбой.
Просидели в ожидании команды и второй день.
А на третий вновь прибыл Ворожейкин.
- Понимаете, - объяснил генерал, - как только штурмовики выруливают на взлет, вражеские самолеты с аэродрома поднимаются в воздух. А какой смысл бить по пустым стоянкам? Мы вот что сделаем: повесим над аэродромом разведчиков. И постараемся выбрать момент, когда вражеские машины будут на базе заряжаться. Вот тогда и ударим!..
На следующий день поступила команда на взлет. И ее не отменили. Мы построили группу, она получилась внушительной - более сотни штурмовиков! - в колонну звеньями. Такой строй создавал хорошие условия для маневра. Мое ведущее звено летело на высоте 2400-2500 метров. Следующие за ним звенья располагались ниже друг друга лесенкой. Замыкающие группы следовали таким образом на бреющем полете. Штурмовиков сопровождали истребители дивизии Китаева. Они шли выше нас, а сам комдив летел восьмеркой над моим звеном. При подобном строе вражеские истребители лишались своего козыря - атаковать с излюбленной позиции: сзади и снизу, поскольку их встречал мощный и, главное, плотный огонь штурмовиков. А сверху был надежный щит истребителей.
Время для штурмовки, как впоследствии оказалось, было выбрано очень удачно. Бомбардировщики только что возвратились на аэродром.
- Цель видите? - запросил я ведущих групп, не выпуская из поля зрения заходящие на посадку "юнкерсы".
Мне ответили, что видят.
- Перехожу в пикирование, - сообщил я, сбросил крупнокалиберную бомбу, обозначая цель, и в следующую же секунду подал команду: - Действуйте!..
Началась штурмовка. Каждое звено заходило на свою, заранее намеченную цель и атаковало ее. Зенитные батареи противника открыли огонь, но их тут же атаковали специальные экипажи штурмовиков, выделенные на подавление огневых средств.
Я вырвал машину из крутого пикирования, прошел за аэродром - километров десять - и, развернувшись, внимательно оглядел строй, внес по радио необходимые коррективы.
На обратном пути - снова штурмовка. К Идрице тогда подошли вызванные уже с соседних аэродромов истребители противника. Они попытались было пробиться к штурмовикам, но не смогли. Истребители прикрытия атаковали их, несколько "мессеров" сбили, а остальных разогнали.
Аэродром был объят огнем. Горели вражеские самолеты, склады с горючим, аэродромные постройки...
После возвращения домой я доложил о результатах штурмовки находившемуся на аэродроме генералу Ворожейкину.
- Ты знаешь, что ты наделал? - обратился ко мне Горлаченко.
Я встревожился: неужели во время налета случилась какая-то неприятность? Но в следующую минуту лицо Горлаченко расплылось в улыбке, и он крепко пожал мне руку:
- Поздравляю с большим успехом! Вы, как ведущий, достойны награждения орденом.
И через несколько дней Ворожейкин вручил мне орден Александра Невского.
Штурмовка оказалась исключительно удачной. В группе, вылетевшей на задание, в каждой эскадрилье был один штурмовик с установленным на нем фотоаппаратом. Штурмовики вели съемку с различных точек. Когда составили единый планшет из полученных фотоснимков, то убедились, что урон врагу был нанесен огромный. О нем шел непрерывный доклад. Сначала сообщалось, что уничтожено сорок самолетов, потом - пятьдесят. Решили запросить партизан, которые бы подтвердили данные. Они прислали донесение, где было указано, что уничтожено шестьдесят самолетов.
- Поживем, - усмехнулся Горлаченко, читая донесения, - и эта цифра будет расти. - Потом подумал немного и добавил: - У партизан, пожалуй, наиболее точные сведения...
О штурмовке Идрицкого аэродрома тогда рассказали многие фронтовые газеты. А бои местного значения становились все реже. Войска противника перешли к активной обороне. Закончились и наши боевые действия на 1-м и 2-м Прибалтийских фронтах. Вскоре мы перелетели на 3-й Белорусский в состав 1-й воздушной армии, которой командовал генерал Т.Т. Хрюкин, и начали готовится к боевым действиям за освобождение Белоруссии.
Курсом на запад
Перед Белорусской операцией наши командиры решили провести совместное тактическое учение танкистов и авиаторов. Западнее Смоленска на импровизированном полигоне развернули часть танков из бригады О.А. Лосика корпуса генерала Бурдейного. С воздуха боевые действия танкистов приказано было обеспечивать моему полку.
На этом учении мы до совершенства доводили огневое взаимодействие, что вскоре обеспечило стремительное продвижение танкового корпуса, который с ходу ворвался в Минск и освободил его. Перед самой операцией была проведена и тщательная рекогносцировка местности. В наземных частях, как известно, рекогносцировка - один из важнейших элементов подготовки к бою или операции. Руководящий комсостав, и прежде всего сам командир, выезжают к линии фронта, а затем пешком по овражкам да балкам, по траншеям и ходам сообщения выходят на передний край своих позиций. Тщательно изучается противник: начертание полосы обороны, естественные ориентиры и объекты, расположение его огневых средств и многое другое. Это очень важно для принятия решения - где и какими силами наносить удары в наступлении или отражать удары врага в обороне., куда в случае нужды перенацелить огонь артиллерии и авиации, где держать резервы.
Словом, в наземных войсках рекогносцировка - это обычное дело. Однако организация взаимодействия с мотострелковыми войсками, танкистами и артиллерией привела к тому, что появилась настоятельная необходимость выезжать на рекогносцировку и авиационным командирам, части которых поддерживали боевые действия наземных войск. Сначала это было непривычно. А с 1943 года мы уже сами напрашивались на рекогносцировку. Затем с командирами наземных войск отрабатывались вопросы взаимодействия, последовательность и порядок поддержки - когда, какими группами и по каким целям наносить удары, откуда управлять боевыми действиями. Уточняли, кто будет помогать нам подавлять зенитную артиллерию противника, как себя будут обозначать наши войска.
И вот рекогносцировка перед Белорусской операцией. Мне приказали ведущих групп переодеть в форму не выше старшины и прибыть в назначенный район. Поддержать нам предстояло 11-ю армию генерала К.Н. Галицкого и обеспечивать ввод в сражение танкового корпуса генерала Бурдейного. Так что именно на участке их действий мы осмотрели местность, согласовали все вопросы взаимодействия, а затем генерал Галицкий провел военную игру. Помню, в лесу был установлен огромный ящик с песком, где воспроизводилась вся обстановка на участке этой армии. Указывая огромной указкой цель, генерал Галицкий задавал вопросы. Отвечал на них тот, кто поражал эту цель или наступал на этом направлении. В ходе военной игры к нам заехал командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский. Он распорядился продолжить розыгрыш боевых действий и задал ряд вопросов.
На этой рекогносцировке у меня произошла радостная встреча с однополчанами. Расставшись под Сталинградом в декабре 1942 года, я вновь встретился здесь с С.Д. Прутковым, Ф.З. Болдырихиным, М.И. Смильским, А.И. Бородиным и другими товарищами из 504-го, теперь уже 74-го гвардейского штурмового полка, бывшей 226-й, сейчас - 1-й гвардейской штурмовой Сталинградской авиадивизии. Отрадно было сознавать, что мы снова вместе, что будем крыло к крылу гнать ненавистного врага с нашей земли.
...В первый день наступательной операции с утра стоял густой туман. Часам к десяти он рассеялся и приподнялся. Образовалась так называемая облачность приподнятого тумана высотой 150-200 метров. Вскоре и эту облачность начало разрывать, и мы приступили к боевым действиям. В боевом порядке группы, которую я вел, шел и командир нашей дивизии полковник А.В. Кожемякин.
В этом полете у нас на глазах был сбит огнем зенитной артиллерии любимец полка летчик Жучков. До армии преподаватель математики средней школы, он в совершенстве овладел штурмовиком и много сделал для обучения летчиков, будучи моим помощником по воздушно-стрелковой службе.
Надо сказать, что оборона, как наземная, так и противовоздушная, у немецко-фашистских войск здесь, в Белоруссии, была прочной, многоэшелонированной. И все-таки прорыв этой обороны наши войска осуществили довольно быстро. В операции ведь участвовало четыре фронта: 1-й Прибалтийский - командующий генерал И.Х. Баграмян, командующий 3-й воздушной армии генерал Н.Ф. Папивин; 1-й Белорусский фронт - командующий генерал К.К. Рокоссовский, командующий 16 ВА генерал С.И. Руденко; 2-й Белорусский фронт -командующий генерал Г.Ф. Захаров, командующий 4 ВА К.А. Вершинин; 3-й Белорусский фронт командующий генерал И.Д. Черняховский, командующий 1-й ВА генерал Т.Т. Хрюкин.
В рамках Белорусской операции наши войска осуществили четыре оперативных окружения: витебской группировки - пять дивизий, оршанской и могилевской - по две-три дивизии и бобруйская - до шести дивизий. Наконец, одно стратегическое окружение - так называемый Минский котел, где находилось более 100 тысяч войск противника.
В ликвидации витебской группировки участвовал и наш полк, за отличные боевые действия получивший почетное наименование "Витебский". Бесстрашно громили немцев все летчики. Однако считаю своим долгом сказать об одном летчике - Цугуе. Зенитным снарядом ему оторвало руку по локоть. И он, истекая кровью, управлял штурмовиком одной рукой. Цугуй был награжден орденом Красного Знамени.
На второй-третий день операции наш полк перелетал на полевой аэродром под Оршей. Но долго и с него действовать не пришлось. Войска стремительно продвигались вперед. Окруженную бобруйскую группировку противника блестяще ликвидировали наземные войска и летчики генерала Руденко, а другие окруженные группировки ликвидировали в ходе наступления. Вот с Минским котлом пришлось повозиться. Мы стремительно продвигались на запад. Группировка противника пыталась выйти из окружения, но с каждым днем оставались все глубже в нашем тылу. Враг начал терять управление, деморализоваться. Немцы выходили на аэродромы большими и малыми группами с оружием и без и сдавались в плен. Мы базировались под самым Минском, так что невольно пришлось пленить несколько сотен фашистов.