Мы были подавлены отходом своих войск. Каждый был взвинчен до такой степени, что друзья могли поцапаться из-за любой мелочи.
Теперь с высоты своего возраста и военного опыта хочу отметить грубый просчет в довоенном воспитании бойцов и командиров. Мы не имели реального представления о положении вещей, о мощи той же германской армии, с которой столкнулись, на вооружение которой работала вся Европа. Даже когда оставили Киев, я и мои товарищи искренне думали, что враг наступает только здесь, а вот в другом месте его бьем мы, что наши танки наверняка уже где-то под Берлином.
И те бодренькие песни мы еще не забыли, они еще нас вдохновляли:
И на вражьей земле
Мы врага разобьем
Малой кровью,
Могучим ударом...
Лишь после сдачи Киева и Харькова наши головы наконец-то протрезвели. И мы отбросили пустые иллюзии.
Наш 211 бомбардировочный понес большие потери. От всего полка осталось лишь одиннадцать самолетов. Изуродованных, побитых...
И тогда полк отослали в среднюю полосу России, в Балашов, на переформирование. Оттуда часть летчиков направили в другие части, а остальных, в том числе и меня, посадили изучать новый самолет- штурмовик Ил-2.
О самолете этом в то время уже ходила добрая слава. Бронированный, он имел хорошую маневренность. Развиваемая им скорость у земли - более 400 километров в час - позволяла стремительно атаковать наземные цели., а надежная броня защищала летчика и машину от огня противника, повышала его живучесть. Две пушки калибром 23 миллиметра и два скорострельных пулемета делали Ил-2 боевым и грозным оружием на поле боя. Штурмовик имел солидную бомбовую нагрузку - до 400 килограммов и восемь направляющих балок для подвески эрэсов - реактивных снарядов.
Именно о такой машине и мечтали летчики - с хорошей маневренностью, скоростью, крепкой защитой и мощной ударной силой.
Когда мы приступили к изучению штурмовика, ни одного "живого" самолета этого типа в Балашове не было. Постигали суть машины лишь по описаниям да схемам с картинками. Досадовали, конечно, но послабления себе не давали. И с выводами не спешили. Делились сомнениями. Дотошно относились ко всякого рода мелочам: войны нам уже крепенько кое-что втолковала.
Это походило, пожалуй, на то, как понюхавший пороху ратник примерял бы доспехи и выбирал булаву для следующей битвы. Нет, скорее, выбирал не оружие, а верного коня: и зубы смотрит, и холку, и норов без внимания не оставлен.
Казалось бы, всего год назад мы постигали материальную часть Су-2. Тогда постигали и сейчас постигаем. В чем, собственно разница? Прежде всего вникали в устройство двигателя, топливной системы и системы охлаждения. И нынче вникаем.
А разница была. И существенная!
Тогда доскональное знание техники в значительной степени являлось предметом нашей мужской гордости и пилотского шика. Теперь же нам было не до шика. Знание боевой техники рассматривалось в прямой зависимости от того, как придется бить противника.
Наконец в Балашов прибыло несколько "Илов". Самолет имел остроконечный нос, обтекаемую форму фюзеляжа, металлические крылья. Компактный, ладный, он уже одним только видом внушал доверие. У летчиков к нему сразу же возникли симпатия и почтение. Замечу, что это большое дело - нравится тебе твоя машина или не слишком. Нелюбимая машина всю душу измотает!
Освоение штурмовика пошло куда быстрее. По мере готовности мы начали вылетать самостоятельно. Никакого учебного самолета, конечно, не было - летали сразу на боевых. Машина легко управлялась, чутко отзываясь на каждое требование летчика. Практически за все время учебы каждый из нас провел в воздухе часов пять - семь.
Пока же мы переквалифицировались, техники полка отремонтировали наши одиннадцать Су-2, которые было приказано доставить под Пензу. Тогда я и совершил прощальный полет на этом самолете.
Взлетели, помню, двумя группами: шесть машин вел мой командир эскадрильи капитан Львов, остальные - я. Поднимались в Саратове с черной мерзлой земли, а садились на рыхлый, светящийся на солнце неглубокий снег.
По возвращению в Балашов я заболел и слег. У меня опухли суставы - рецидив ревматизма, которым болел в детстве. Так в саратовском госпитале и пришлось встретить новый, 1942 год.
Положение относительного бездействия, долгие часы ночного бдения, беседы с ранеными, товарищами по несчастью, невольно возвращали к событиям прошедших месяцев.
Осенью и зимой 1941 года сложилась драматическая обстановка на всех фронтах. Киевская группировка наших войск понесла невосполнимые потери, по существу, была разгромлена. Враг наступал на юге и юго-западе. Немцы на артиллерийский выстрел подошли к Ленинграду, окружили и блокировали его. Враг стоял возле Москвы. Переживаний было много. Настроение у всех тяжелое. Но поднялся народ "на бой кровавый, святой и правый". С Урала, из Сибири шло пополнение - дивизии, армии. Они сходу вступали в бой и сдерживали врага.
В это время мы впервые услыхали имена наших полководцев Жукова, Рокоссовского, Конева.
Вся страна, весь мир с большим волнением следили за Московской битвой. Отразив ожесточенный натиск врага, наши войска перешли в решительное наступление и отогнали немцев от Москвы на 150-200 километров. Нетрудно понять наше состояние. Мы воспряли духом.
И все же лежа в госпитале, я не раз возвращался к трудным вопросам уже истории. Меня, да и не только меня терзали, мучили, навязчиво лезли в голову вопросы: почему так неудачно началась для нас война? Почему мы весь 1941 год отступали? Почему мы докатились до Москвы? Почему?
Тогда ни я, ни все вместе со мной лежавшие в госпитале ответить на эти вопросы не могли. Мы многого не знали, многого не могли сопоставить, проанализировать. Эти вопросы не перестали волновать нас и по сей день. На них мы ищем ответы и сейчас. Нельзя сказать, что все ответы найдены. Однако многое прояснилось, многое подтверждено документами, участниками событий, очевидцами. И вот как мне представляется сейчас - с позиций пройденного и пережитого.
Наш народ и наше правительство по тому, как распоясывался и бесчинствовал Гитлер в Европе в 1939-40 годах, конечно, чувствовали дыхание войны. Были приняты многие меры ускоренной подготовки к обороне страны. Многие, но не все.
Авиация противника в первые часы и дни войны произвела массированные налеты на 26 аэродромов Западного ОВО, на 23 аэродрома Киевского ОВО, на 11 аэродромов Прибалтийского. Всего - по 60 аэродромам. В результате этих налетов мы потеряли 800 самолетов. В воздушных боях - 400, а всего - 1200. Это тяжелые потери. Особенно пострадали ВВС Западного округа, потерявшие 738 самолетов. Командующий ВВС округа генерал И.И. Копец не выдержал всего этого и застрелился.
Я далек от намерения излагать в этой книге научно обоснованные выводы о наших неудачах в начале войны. Но и сейчас горечь неуспехов и боль утрат того давнего времени не дают покоя, и я не могу не высказать некоторых своих соображений не претендуя на их бесспорность.
Итак, известно, что несмотря на наши успехи, в первые пятилетки наша промышленность все же была слабее германской, на которую работала вся Европа. Германия и ее сателлиты в 1940 году выплавили 43,6 млн тонн стали. Мы ее выплавили 18,3 млн тонн, а во вторую половину 1941года только 6,5 млн тонн: сказалось перемещение металлургических заводов из западных районов на восток. Электроэнергии Германия выработала 110 млрд квт.ч, мы - 48,3 млрд квт.ч. Металлорежущих станков у нас было в три раза меньше. Уровень техники и технологии у нас был ниже, чем у Германии.
Именно поэтому немецкие истребители Ме-109 были лучше наших И-16, И-153 и даже нового ЛаГГ-3. Немецкие бомбардировщики Ю-88 и Хе-111 превосходили наши ТБ-1, ТБ-3, СБ и Су-2.
Танки противника уступали в бою нашим Т-34, но у нас их было до обидного мало.
Германия производила в массовых масштабах автоматическое оружие. Мы же тешили себя надеждой, что одержим победу с винтовкой-трехлинейкой Мосина, образца 1891-1930 годов.
Что касается боевых действий авиации, теперь уже известно, как пагубно сказался неверно обобщенный опыт испанской войны. В Испании воевали наши отборные, опытные летчики, в полном смысле слова асы. Они даже на устаревших машинах могли драться и одерживать победы в воздушных боях. Особенно отличились П.В. Рычагов, А.К. Серов, А.С. Осипенко, И.А. Лакеев, Г.Н. Захаров, Б.А. Смирнов, М.Н. Якушин. Но в целом уже события в Испании наглядно показали отставание наших боевых самолетов.
Конечно дальние перелеты экипажей Громова, Чкалова, Гризодубовой были большим достижением нашей страны. Однако разве они отражали фактическое состояние нашей боевой авиации? Они ведь строились специально для рекордных полетов. Такие машины не могли быть боевыми. Например рекорд высоты летчик Коккинаки установил на самолете, с которого даже штатное сиденье летчика сняли и заменили полотняным - для облегчения машины. Тем не менее эти полеты нас успокаивали и откровенно убаюкивали.
Сталин всеми военными делами правил единолично, и, мягко говоря, никому в них особого допуска не давал. Кроме того, на него все время влияли такие герои гражданской войны, как Буденный, Ворошилов, Кулик, которые не изучали развитие военного дела в мире и, естественно отстали от современного уровня и требований. Они почти до самого начала войны считали главной маневренной и ударной силой конницу. Роль танков недооценили. Другие крупные военные специалисты - Егоров, Тухачевский, Блюхер, Якир, Уборевич, Алкснис - оказались несправедливо репрессированными. В предвоенные годы было репрессировано много и других военных специалистов разных рангов.
Везде и всюду нашу авиацию именовали "сталинскими соколами". Авиация действительно пользовалась особой любовью Сталина. Может, это и хорошо. А вот плохую роль играл бывший нарком авиапромышленности Каганович - человек малограмотный и неорганизованный. Заменивший его перед самым началом войны Шахурин уже не успел поправить дело.
Пагубной была частая смена руководства. За три с половиной года сменилось пять начальников ВВС! Сроки их командования все сокращались. Незаконно репрессированного и, безусловно, талантливого Алксниса сменил Локтионов, который пробыл в должности начальника ВВС около двух лет, Смушкевич был около года, Рычагов - полгода. Жигарев вступил в должность менее чем за месяц до начала войны.
15 декабря 1938 года погиб В.П. Чкалов при испытании очень перспективного, с хорошими летными характеристиками самолета конструкции Поликарпова. Вскоре этот самолет потерпел другие неудачи. И хотя в гибели Чкалова есть доля его вины, практически КБ Поликарпова начало сдавать свои позиции, хиреть, и его самолеты не получили развития.
Мне думается, что все вышесказанное и многое другое обусловило наше отставание. Так бомбардировочная авиация у нас оказалась очень слабой. Самым массовыми фронтовыми бомбардировщиками до войны были СБ, ДБ и Су-2. На вооружении состояли еще ТБ-1 и ТБ-3. Фронтовых бомбардировщиков Пе-2 в строевых частях было мало. Бомбардировщик же Ту-2 на вооружение в массовом масштабе стал поступать лишь в конце 1942 года.
Хорошим боевым самолетом оказался штурмовик Ил-2. Он прошел испытания. Но по недоразумению начал производиться одноместным, без воздушного стрелка, отчего мы несли неоправданно большие потери. Лишь в 1943 году начал поступать на фронт двухместный Ил-2.
Из трех новых, довоенных истребителей МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1 слабым считался последний - Як-1. А на деле получилось совсем не так. МиГ - 3 имел хорошие данные для воздушного боя на высоте 4000 метров и выше, но на эту высоту не шли самолеты противника. На малых же высотах, где в основном и происходили бои, МиГ был очень тяжелым. Тяжелым был и ЛаГГ. Словом война внесла свои решительные поправки.
Так, Як-1 позже неоднократно модернизировался. Появились Як-7, Як-9, Як-3. Эти истребители были самыми массовыми в производстве и бою, а хорошие истребители Ла-5 и Ла-7 на фронт попали лишь в 1943 году.
Таким образом, в 1941 году наша авиапромышленность выпустила только 45 процентов новых самолетов. Но даже при всех недостатках новых истребителей изготовлено их было до 1941 года включительно было чрезвычайно мало.
Главные авиазаводы были в Москве, Воронеже, Запорожье, Рыбинске, Саратове. Все они в первый период войны были досягаемы для немецкой авиации, и мы их полностью или частично эвакуировали.
Насколько правильно информировали меня мои боевые друзья, картина в производстве танков и артиллерии была почти аналогичной, а временами еще хуже. Не хватало бронированной стали. Не секрет, что ощущался страшный голод на все виды боеприпасов. Нередко командиры стрелкового полка или дивизии бесцельно таскали за собой свою артиллерию. Таскать надо- это оружие. А стрелять нечем было. Катастрофически не хватало и стрелкового оружия. Выпуск автоматов только развертывали.
Несколько слов о внезапности наступления.
К середине июня 1941 года Германия закончила стратегическое развертывание и оперативное построение боевых порядков. Против нас развернулось и заняло исходные позиции для наступления 166 дивизий и 4 воздушных флота. Таким образом противник был готов к немедленным боевым действиям.
Знали ли мы об этом? Мы не могли об этом не знать. Другой разговор, что делали и что сделали? Германская авиация вела систематическую разведку нашей территории на глубину 150 и даже 250 километров от государственной границы. Наши истребители сидели в готовности, просились в воздух, но не только стрелять - даже подниматься для отпугивания разведчиков противника не разрешали "сверху".
В то же время укрепления старой до 1939 года приграничной полосы обороны мы демонтировали, а новых создать не успели. И вот 22 июня 1941 года немцы обрушили на нас удар страшной силы.
Летом 1941 года наши войска отступали - где с боями, организованно, где не очень. Подтягивали и накапливали силы. В Московской битве мы уже измотали, обескровили противника, а затем развернули мощное контрнаступление.
Одним из недостатков первых месяцев войны был, на мой взгляд, слабый уровень подготовки командного состава. Да и вообще недостаток его. Командиров взводов, рот, батальонов и выше хватало всего-навсего на миллионную армию, а ведь пришлось развернуть сначала семи-, а затем и одиннадцатимиллионную армию. За короткое время на такую армию подготовить умелых командиров практически невозможно. Срочно развертывались краткосрочные школы, курсы подготовки командиров. Но как бы их не называли - "ускоренные", "срочные", "сверхсрочные", - настоящих командиров быстро не подготовишь. Подготовка их, как говорится, желала оставаться лучшей. Приходилось доучиваться в бою, а это значит - доучиваться потерями и не малой кровью, как пелось в песне, а довольно большой...
На госпитальной койке всякий на время становится философом. Я не был исключением. Лежал, думал - и о себе, и о судьбе страны. Казалось, ни в чем себя особо упрекнуть не мог, и все же, чуть пойдя на поправку, я начал требовать поскорей выписать меня в полк.
Военврач слушал, слушал, да однажды резко осек:
- Ты, юноша, не кипятись! Там кто нужен? Солдат. А ты полсолдата! Вот, когда вылечу совсем, тогда и отпущу.
Я уже дрова на больничном дворе колю, а меня все лечат. Объясняют: курс должен пройти. Месяца полтора лечили. Правда с тех пор ревматизмом, от которого меня лечили, я больше не страдал.
Сорок второй...
После госпиталя мне было предписано явиться в Куйбышев, где формировались штурмовые полки. Я полагал, что меня тут же отправят на фронт. А оказался, к своему крайнему неудовольствию, в инструкторском составе. Едва сам овладел новой машиной - а уже в учителя.
Работы было много. Приходилось не только переучивать опытных летчиков, но и ставить на крыло новичков: иные-то до недавнего времени и самолета этого не видели. За считанные недели готовили мы штурмовиков и отправляли в штурмовые полки, которые нуждались в постоянном притоке свежих сил. Но сердце у меня не лежало к наставнической деятельности. И я, добросовестно исполняя обязанности инструктора, присматривал среди временно базирующихся на аэродроме летных частей полк, с которым бы удрал на фронт.
И приглядел. 504-й штурмовой авиаполк, которым командовал майор Ф.З. Болдырихин. Полк этот за три месяца боев на Ленинградском фронте совершил много боевых вылетов, вывел из строя около двухсот автомашин с грузами, до двух десятков танков, сжег тринадцать самолетов и уничтожил около тысячи шестисот солдат и офицеров противника. Комиссаром полка - тогда это было довольно необычно - был летчик Т. Левченко. Такой мог увлечь подчиненных не только словом, но и делом, личным примером.
Полк состоял из двух эскадрилий. Одной командовал лейтенант Ф. Янченко, другой - капитан И. Иваха. Еще 504-й полк привлек меня тем, что среди летчиков полка нашлись старые знакомые. Они-то и свели меня с командиром.
При встрече Болдырихин спросил:
- Вы что - на фронт хотите?
- Так точно!
- Похвально. И должность подходящую небось потребуете? А я вам должности дать не могу. Рядовым пойдете?
- Да кем угодно!..
И Болдырихин взял меня командиром звена.
В начале марта 1942 года 504 штурмовой полк был включен в состав ВВС
Брянского фронта. Перелетев на полевой аэродром под Елец, мы начали готовиться к предстоящим боям.
И вот в апреле мой первый боевой вылет на "иле". Ходили мы тогда на задание в район Мценска - это на пределе горючего. Вел нас, помню, опытный летчик, штурман полка капитан Лыткин. Отштурмовались и вернулись домой благополучно - всей группой.
В мае войска Юго-Западного фронта перешли в наступление - дело было под Харьковом. Мы жадно ловили сводки Совинформбюро. Радовались. Тогда же началось создание воздушных армий, формирование крупных авиационных соединений. Наш 504-й штурмовой авиаполк включили в состав только что созданной 226 штурмовой авиадивизии, и полк перелетел на полевой аэродром Лачиново. С этой площадки мы совершили только два боевых вылета. Но такие, которые запомнились.
...Под Курском находился аэродром, на котором по данным разведки, было более шестидесяти самолетов. Аэродром - базовый, понятно, сильно защищен. Но мы знали, что нам его рано или поздно штурмовать. Единственное, чего мы не ведали - дня и времени вылета. И жили с постоянным ощущением: сегодня обязательно пойдем на боевое задание.
Переживали... А ожидание - вот-вот объявят вылет - растянулось на неделю.
Тут еще зачастил к нам дивизионный разведчик. Приходил порой по три раза на дню и непременно с новостями: мол пометьте на картах - ребята выявили еще одну зенитную батарею. Да куда уже было помечать! И так, по его данным, на карте вокруг аэродрома сплошные зенитные батареи.
"Чего они там эти зенитные батареи, пекутся, что ли?!" - негодовали мы про себя, а однажды не выдержали и выпалили разведчику:
- Побереги наше здоровье. Не ходи! Еще одну батарею обнаружишь- побьем!..
Тревожило нас и такое обстоятельство: Лачиново находилось в районе Курской
магнитной аномалии, а это значительно затрудняло действия летчика ориентироваться по компасу в тех краях практически невозможно. Поэтому вылет на задание требовал большого профессионального мастерства.
Думаю, не случайно накануне вылета у нас в полку и побывал командир дивизии полковник М.И. Горлаченко. В доходчивой форме, ничего не приукрашивая и не преувеличивая, он рассказал о фронтовой обстановке, которая сложилась на текущий день на фронте, о задачах, которые предстояло решать дивизии. Особый эффект на всех нас, летчиков, произвели боевые награды комдива - два ордена Красного Знамени, ценимые в войсках чрезвычайно.
А потом был полет на Курск. На подступах к нему нас встретил шквал зенитного огня. Несколько машин грохнуло наземь сразу. Но остальные прорвались и сожгли десятки вражеских самолетов.
Домой возвращались с приключениями. Из-под зенитно-артиллерийского огня выскочили и чувствуем, что заблудился наш ведущий. Пока не сознается, но что-то неуверенно ведет группу. Вдруг по рации:
- Кто знает, где идем? Выходи вперед!
Смотрю, никто не торопится вперед выходить. Тогда я прибавил газ, обхожу собратьев и незаметно доворачиваю влево, немного, градусов на десять. А через пятнадцать минут вывожу группу на свой аэродром.
Как мне это удалось? Я неплохо ориентировался без компаса - по железной дороге, в полукилометре от которой мы базировались. И весь полет держал в голове - по какую руку находится "железка". Как потом оказалось, ведущий наш знал, где мы идем, он просто решил проверить ориентировку своих заместителей.
После вылета на Курск меня назначили заместителем командира эскадрильи и доверили водить группы на задания.
А вскоре вызывает командир полка и дает такое задание:
- В Ельце, в передвижных мастерских, отремонтировали четыре наших "ила". Перегоните их. - И сразу же предупреждает: - Не провороньте только!
Со мной поехали три летчика. На месте выяснилось, что ремонт самолетов еще не закончен. И вот я каждый день аккуратно посещаю мастерскую, обстоятельно интересуюсь ходом ремонта. Меня терпеливо выслушивают. Я терпеливо выслушиваю техников. Меня обнадеживают. И я, получив гарантии и клятвенные заверения, что они приложат все силы и даже больше, считаю свою миссию выполненной.
Назавтра это повторяется...
Начальника мастерских уже раздражают мои визиты, он багровеет при одном моем появлении и старается скрыться, ссылаясь на срочность каких-то заданий. Но меня, по-прежнему, обнадеживают.
В конце концов я начинаю догадываться, что тут что-то не чисто, и напрямик спрашиваю:
- В чем дело?
Начальник мастерских ничего определенного не ответил, но намекнул, что, мол все зависит от старших.
- От кого?
- От генерала Красовского!
Я в запальчивости бегу к генералу с твердой уверенностью разоблачить темные
махинации его подчиненных. А генерал, упредив меня, без всяких предисловий объявляет, что имеет свои виды на эти самолеты и предлагает нам остаться у него.
Ну и положение! И отказаться нельзя: Красовский только что назначен командующим 2-й воздушной армией. И согласиться нельзя: полку нанесу большой урон. Тут я вспомнил предупреждение командира полка и отвечаю как моно уклончивее.
Генерал вроде бы удовлетворен ответом:
- Можете идти. Загляните ко мне, когда машины отремонтируют.
Кроме нашей четверки, в Ельце не было летчиков-штурмовиков, а после "лечения" самолеты положено облетать. Так и сделали.
Когда ремонт подошел к концу, мы сделали несколько кругов над аэродромом. Потом я доложил генералу о результатах облета, о дефектах, которые обнаружил и которые требовали устранения. Красовский приказал продолжить облеты, начальнику мастерских, после того как я покинул кабинет, велел за мной и моими товарищами поглядывать.
Не зря так не доверял нам командарм. Мы уже твердо решили улететь в свой полк. Так что, когда нам снова разрешили еще раз облетать машины, я собрал в воздухе группу и без лишних слов взял курс на свой аэродром.
Красовскому, понятно, сообщили о нашем "побеге". Как потом стало известно, генерал очень рассердился и наказал начальника мастерских. Но машины у нашего полка не отобрали - мы были не в его армии.
Из-под Харькова сперва солдатский телеграф, а затем и официальные сводки приносили недобрые вести. Несколько дней наши войска на определенном участке фронта действительно теснили врага и продвигались вперед. Но тем самым они влезали в подготовленный противником мешок, который ему потом удалось "завязать". В окружении оказалось много наших войск. Они несли тяжелые, бессмысленные потери и с тяжелыми боями пробивались на восток, к основным нашим силам.
В те дни Бодрихин и объявил полку, что наша дивизия поступает в распоряжение командующего ВВС Юго-Западного фронта генерала Т.Т. Хрюкина. Вскоре наш 504-й штурмовой полк перевели на полевую площадку несколько южнее Уразова. Некоторое время всем полком летали сбрасывать мешки с сухарями оказавшимся в окружении войскам. Я лично сделал восемь вылетов, под завязку груженый сухарями. Позже летали на другие боевые задания, штурмовали аэродромы врага, на которых находили пристанище "мессершмиты". Но вот один из самых вредных аэродромов уничтожить нам никак не удавалось. Расскажу подробнее.
Итак, аэродром находился в районе Граково, южнее Харькова. В этот район неоднократно вылетали группы, но всякий раз безрезультатно: не обнаружив самолеты, летчики штурмовали запасную цель и возвращались домой. Появилось сомнение в реальности существования аэродрома в указанном районе. Не напутала ли чего разведка? Не дезинформацию ли подбрасывает нам противник, что бы навести на ложный след, отвести внимание от подлинного-то аэродрома?
Нет, утверждала разведка, сведения получены из верных источников и даже перепроверены. Ищите!
5 июня командир полка лично повел штурмовать заколдованный аэродром группу из девяти "илов". На меня была возложена задача доразведки цели.
- Всем наблюдать за землей! - приказал Болдырихин.
Вот и район Граково. Полусожженные деревни, перелески, поляны... Где-то здесь затаился враг...
Я вглядываюсь в зеленые, рыжие и черные пятна и думаю: "Это же не Бавария. Это там небось и у камня, и у земли баварский выговор, и я их речь без толмача не пойму. Тут - своя земля. Неужели она мне не шепнет, не выкрикнет, не подскажет как-то, где укрылась крылатая нечисть?"
Подумав так, я обрел уверенность. И стал искать на земле "знак" для меня.
Теперь с высоты своего возраста и военного опыта хочу отметить грубый просчет в довоенном воспитании бойцов и командиров. Мы не имели реального представления о положении вещей, о мощи той же германской армии, с которой столкнулись, на вооружение которой работала вся Европа. Даже когда оставили Киев, я и мои товарищи искренне думали, что враг наступает только здесь, а вот в другом месте его бьем мы, что наши танки наверняка уже где-то под Берлином.
И те бодренькие песни мы еще не забыли, они еще нас вдохновляли:
И на вражьей земле
Мы врага разобьем
Малой кровью,
Могучим ударом...
Лишь после сдачи Киева и Харькова наши головы наконец-то протрезвели. И мы отбросили пустые иллюзии.
Наш 211 бомбардировочный понес большие потери. От всего полка осталось лишь одиннадцать самолетов. Изуродованных, побитых...
И тогда полк отослали в среднюю полосу России, в Балашов, на переформирование. Оттуда часть летчиков направили в другие части, а остальных, в том числе и меня, посадили изучать новый самолет- штурмовик Ил-2.
О самолете этом в то время уже ходила добрая слава. Бронированный, он имел хорошую маневренность. Развиваемая им скорость у земли - более 400 километров в час - позволяла стремительно атаковать наземные цели., а надежная броня защищала летчика и машину от огня противника, повышала его живучесть. Две пушки калибром 23 миллиметра и два скорострельных пулемета делали Ил-2 боевым и грозным оружием на поле боя. Штурмовик имел солидную бомбовую нагрузку - до 400 килограммов и восемь направляющих балок для подвески эрэсов - реактивных снарядов.
Именно о такой машине и мечтали летчики - с хорошей маневренностью, скоростью, крепкой защитой и мощной ударной силой.
Когда мы приступили к изучению штурмовика, ни одного "живого" самолета этого типа в Балашове не было. Постигали суть машины лишь по описаниям да схемам с картинками. Досадовали, конечно, но послабления себе не давали. И с выводами не спешили. Делились сомнениями. Дотошно относились ко всякого рода мелочам: войны нам уже крепенько кое-что втолковала.
Это походило, пожалуй, на то, как понюхавший пороху ратник примерял бы доспехи и выбирал булаву для следующей битвы. Нет, скорее, выбирал не оружие, а верного коня: и зубы смотрит, и холку, и норов без внимания не оставлен.
Казалось бы, всего год назад мы постигали материальную часть Су-2. Тогда постигали и сейчас постигаем. В чем, собственно разница? Прежде всего вникали в устройство двигателя, топливной системы и системы охлаждения. И нынче вникаем.
А разница была. И существенная!
Тогда доскональное знание техники в значительной степени являлось предметом нашей мужской гордости и пилотского шика. Теперь же нам было не до шика. Знание боевой техники рассматривалось в прямой зависимости от того, как придется бить противника.
Наконец в Балашов прибыло несколько "Илов". Самолет имел остроконечный нос, обтекаемую форму фюзеляжа, металлические крылья. Компактный, ладный, он уже одним только видом внушал доверие. У летчиков к нему сразу же возникли симпатия и почтение. Замечу, что это большое дело - нравится тебе твоя машина или не слишком. Нелюбимая машина всю душу измотает!
Освоение штурмовика пошло куда быстрее. По мере готовности мы начали вылетать самостоятельно. Никакого учебного самолета, конечно, не было - летали сразу на боевых. Машина легко управлялась, чутко отзываясь на каждое требование летчика. Практически за все время учебы каждый из нас провел в воздухе часов пять - семь.
Пока же мы переквалифицировались, техники полка отремонтировали наши одиннадцать Су-2, которые было приказано доставить под Пензу. Тогда я и совершил прощальный полет на этом самолете.
Взлетели, помню, двумя группами: шесть машин вел мой командир эскадрильи капитан Львов, остальные - я. Поднимались в Саратове с черной мерзлой земли, а садились на рыхлый, светящийся на солнце неглубокий снег.
По возвращению в Балашов я заболел и слег. У меня опухли суставы - рецидив ревматизма, которым болел в детстве. Так в саратовском госпитале и пришлось встретить новый, 1942 год.
Положение относительного бездействия, долгие часы ночного бдения, беседы с ранеными, товарищами по несчастью, невольно возвращали к событиям прошедших месяцев.
Осенью и зимой 1941 года сложилась драматическая обстановка на всех фронтах. Киевская группировка наших войск понесла невосполнимые потери, по существу, была разгромлена. Враг наступал на юге и юго-западе. Немцы на артиллерийский выстрел подошли к Ленинграду, окружили и блокировали его. Враг стоял возле Москвы. Переживаний было много. Настроение у всех тяжелое. Но поднялся народ "на бой кровавый, святой и правый". С Урала, из Сибири шло пополнение - дивизии, армии. Они сходу вступали в бой и сдерживали врага.
В это время мы впервые услыхали имена наших полководцев Жукова, Рокоссовского, Конева.
Вся страна, весь мир с большим волнением следили за Московской битвой. Отразив ожесточенный натиск врага, наши войска перешли в решительное наступление и отогнали немцев от Москвы на 150-200 километров. Нетрудно понять наше состояние. Мы воспряли духом.
И все же лежа в госпитале, я не раз возвращался к трудным вопросам уже истории. Меня, да и не только меня терзали, мучили, навязчиво лезли в голову вопросы: почему так неудачно началась для нас война? Почему мы весь 1941 год отступали? Почему мы докатились до Москвы? Почему?
Тогда ни я, ни все вместе со мной лежавшие в госпитале ответить на эти вопросы не могли. Мы многого не знали, многого не могли сопоставить, проанализировать. Эти вопросы не перестали волновать нас и по сей день. На них мы ищем ответы и сейчас. Нельзя сказать, что все ответы найдены. Однако многое прояснилось, многое подтверждено документами, участниками событий, очевидцами. И вот как мне представляется сейчас - с позиций пройденного и пережитого.
Наш народ и наше правительство по тому, как распоясывался и бесчинствовал Гитлер в Европе в 1939-40 годах, конечно, чувствовали дыхание войны. Были приняты многие меры ускоренной подготовки к обороне страны. Многие, но не все.
Авиация противника в первые часы и дни войны произвела массированные налеты на 26 аэродромов Западного ОВО, на 23 аэродрома Киевского ОВО, на 11 аэродромов Прибалтийского. Всего - по 60 аэродромам. В результате этих налетов мы потеряли 800 самолетов. В воздушных боях - 400, а всего - 1200. Это тяжелые потери. Особенно пострадали ВВС Западного округа, потерявшие 738 самолетов. Командующий ВВС округа генерал И.И. Копец не выдержал всего этого и застрелился.
Я далек от намерения излагать в этой книге научно обоснованные выводы о наших неудачах в начале войны. Но и сейчас горечь неуспехов и боль утрат того давнего времени не дают покоя, и я не могу не высказать некоторых своих соображений не претендуя на их бесспорность.
Итак, известно, что несмотря на наши успехи, в первые пятилетки наша промышленность все же была слабее германской, на которую работала вся Европа. Германия и ее сателлиты в 1940 году выплавили 43,6 млн тонн стали. Мы ее выплавили 18,3 млн тонн, а во вторую половину 1941года только 6,5 млн тонн: сказалось перемещение металлургических заводов из западных районов на восток. Электроэнергии Германия выработала 110 млрд квт.ч, мы - 48,3 млрд квт.ч. Металлорежущих станков у нас было в три раза меньше. Уровень техники и технологии у нас был ниже, чем у Германии.
Именно поэтому немецкие истребители Ме-109 были лучше наших И-16, И-153 и даже нового ЛаГГ-3. Немецкие бомбардировщики Ю-88 и Хе-111 превосходили наши ТБ-1, ТБ-3, СБ и Су-2.
Танки противника уступали в бою нашим Т-34, но у нас их было до обидного мало.
Германия производила в массовых масштабах автоматическое оружие. Мы же тешили себя надеждой, что одержим победу с винтовкой-трехлинейкой Мосина, образца 1891-1930 годов.
Что касается боевых действий авиации, теперь уже известно, как пагубно сказался неверно обобщенный опыт испанской войны. В Испании воевали наши отборные, опытные летчики, в полном смысле слова асы. Они даже на устаревших машинах могли драться и одерживать победы в воздушных боях. Особенно отличились П.В. Рычагов, А.К. Серов, А.С. Осипенко, И.А. Лакеев, Г.Н. Захаров, Б.А. Смирнов, М.Н. Якушин. Но в целом уже события в Испании наглядно показали отставание наших боевых самолетов.
Конечно дальние перелеты экипажей Громова, Чкалова, Гризодубовой были большим достижением нашей страны. Однако разве они отражали фактическое состояние нашей боевой авиации? Они ведь строились специально для рекордных полетов. Такие машины не могли быть боевыми. Например рекорд высоты летчик Коккинаки установил на самолете, с которого даже штатное сиденье летчика сняли и заменили полотняным - для облегчения машины. Тем не менее эти полеты нас успокаивали и откровенно убаюкивали.
Сталин всеми военными делами правил единолично, и, мягко говоря, никому в них особого допуска не давал. Кроме того, на него все время влияли такие герои гражданской войны, как Буденный, Ворошилов, Кулик, которые не изучали развитие военного дела в мире и, естественно отстали от современного уровня и требований. Они почти до самого начала войны считали главной маневренной и ударной силой конницу. Роль танков недооценили. Другие крупные военные специалисты - Егоров, Тухачевский, Блюхер, Якир, Уборевич, Алкснис - оказались несправедливо репрессированными. В предвоенные годы было репрессировано много и других военных специалистов разных рангов.
Везде и всюду нашу авиацию именовали "сталинскими соколами". Авиация действительно пользовалась особой любовью Сталина. Может, это и хорошо. А вот плохую роль играл бывший нарком авиапромышленности Каганович - человек малограмотный и неорганизованный. Заменивший его перед самым началом войны Шахурин уже не успел поправить дело.
Пагубной была частая смена руководства. За три с половиной года сменилось пять начальников ВВС! Сроки их командования все сокращались. Незаконно репрессированного и, безусловно, талантливого Алксниса сменил Локтионов, который пробыл в должности начальника ВВС около двух лет, Смушкевич был около года, Рычагов - полгода. Жигарев вступил в должность менее чем за месяц до начала войны.
15 декабря 1938 года погиб В.П. Чкалов при испытании очень перспективного, с хорошими летными характеристиками самолета конструкции Поликарпова. Вскоре этот самолет потерпел другие неудачи. И хотя в гибели Чкалова есть доля его вины, практически КБ Поликарпова начало сдавать свои позиции, хиреть, и его самолеты не получили развития.
Мне думается, что все вышесказанное и многое другое обусловило наше отставание. Так бомбардировочная авиация у нас оказалась очень слабой. Самым массовыми фронтовыми бомбардировщиками до войны были СБ, ДБ и Су-2. На вооружении состояли еще ТБ-1 и ТБ-3. Фронтовых бомбардировщиков Пе-2 в строевых частях было мало. Бомбардировщик же Ту-2 на вооружение в массовом масштабе стал поступать лишь в конце 1942 года.
Хорошим боевым самолетом оказался штурмовик Ил-2. Он прошел испытания. Но по недоразумению начал производиться одноместным, без воздушного стрелка, отчего мы несли неоправданно большие потери. Лишь в 1943 году начал поступать на фронт двухместный Ил-2.
Из трех новых, довоенных истребителей МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1 слабым считался последний - Як-1. А на деле получилось совсем не так. МиГ - 3 имел хорошие данные для воздушного боя на высоте 4000 метров и выше, но на эту высоту не шли самолеты противника. На малых же высотах, где в основном и происходили бои, МиГ был очень тяжелым. Тяжелым был и ЛаГГ. Словом война внесла свои решительные поправки.
Так, Як-1 позже неоднократно модернизировался. Появились Як-7, Як-9, Як-3. Эти истребители были самыми массовыми в производстве и бою, а хорошие истребители Ла-5 и Ла-7 на фронт попали лишь в 1943 году.
Таким образом, в 1941 году наша авиапромышленность выпустила только 45 процентов новых самолетов. Но даже при всех недостатках новых истребителей изготовлено их было до 1941 года включительно было чрезвычайно мало.
Главные авиазаводы были в Москве, Воронеже, Запорожье, Рыбинске, Саратове. Все они в первый период войны были досягаемы для немецкой авиации, и мы их полностью или частично эвакуировали.
Насколько правильно информировали меня мои боевые друзья, картина в производстве танков и артиллерии была почти аналогичной, а временами еще хуже. Не хватало бронированной стали. Не секрет, что ощущался страшный голод на все виды боеприпасов. Нередко командиры стрелкового полка или дивизии бесцельно таскали за собой свою артиллерию. Таскать надо- это оружие. А стрелять нечем было. Катастрофически не хватало и стрелкового оружия. Выпуск автоматов только развертывали.
Несколько слов о внезапности наступления.
К середине июня 1941 года Германия закончила стратегическое развертывание и оперативное построение боевых порядков. Против нас развернулось и заняло исходные позиции для наступления 166 дивизий и 4 воздушных флота. Таким образом противник был готов к немедленным боевым действиям.
Знали ли мы об этом? Мы не могли об этом не знать. Другой разговор, что делали и что сделали? Германская авиация вела систематическую разведку нашей территории на глубину 150 и даже 250 километров от государственной границы. Наши истребители сидели в готовности, просились в воздух, но не только стрелять - даже подниматься для отпугивания разведчиков противника не разрешали "сверху".
В то же время укрепления старой до 1939 года приграничной полосы обороны мы демонтировали, а новых создать не успели. И вот 22 июня 1941 года немцы обрушили на нас удар страшной силы.
Летом 1941 года наши войска отступали - где с боями, организованно, где не очень. Подтягивали и накапливали силы. В Московской битве мы уже измотали, обескровили противника, а затем развернули мощное контрнаступление.
Одним из недостатков первых месяцев войны был, на мой взгляд, слабый уровень подготовки командного состава. Да и вообще недостаток его. Командиров взводов, рот, батальонов и выше хватало всего-навсего на миллионную армию, а ведь пришлось развернуть сначала семи-, а затем и одиннадцатимиллионную армию. За короткое время на такую армию подготовить умелых командиров практически невозможно. Срочно развертывались краткосрочные школы, курсы подготовки командиров. Но как бы их не называли - "ускоренные", "срочные", "сверхсрочные", - настоящих командиров быстро не подготовишь. Подготовка их, как говорится, желала оставаться лучшей. Приходилось доучиваться в бою, а это значит - доучиваться потерями и не малой кровью, как пелось в песне, а довольно большой...
На госпитальной койке всякий на время становится философом. Я не был исключением. Лежал, думал - и о себе, и о судьбе страны. Казалось, ни в чем себя особо упрекнуть не мог, и все же, чуть пойдя на поправку, я начал требовать поскорей выписать меня в полк.
Военврач слушал, слушал, да однажды резко осек:
- Ты, юноша, не кипятись! Там кто нужен? Солдат. А ты полсолдата! Вот, когда вылечу совсем, тогда и отпущу.
Я уже дрова на больничном дворе колю, а меня все лечат. Объясняют: курс должен пройти. Месяца полтора лечили. Правда с тех пор ревматизмом, от которого меня лечили, я больше не страдал.
Сорок второй...
После госпиталя мне было предписано явиться в Куйбышев, где формировались штурмовые полки. Я полагал, что меня тут же отправят на фронт. А оказался, к своему крайнему неудовольствию, в инструкторском составе. Едва сам овладел новой машиной - а уже в учителя.
Работы было много. Приходилось не только переучивать опытных летчиков, но и ставить на крыло новичков: иные-то до недавнего времени и самолета этого не видели. За считанные недели готовили мы штурмовиков и отправляли в штурмовые полки, которые нуждались в постоянном притоке свежих сил. Но сердце у меня не лежало к наставнической деятельности. И я, добросовестно исполняя обязанности инструктора, присматривал среди временно базирующихся на аэродроме летных частей полк, с которым бы удрал на фронт.
И приглядел. 504-й штурмовой авиаполк, которым командовал майор Ф.З. Болдырихин. Полк этот за три месяца боев на Ленинградском фронте совершил много боевых вылетов, вывел из строя около двухсот автомашин с грузами, до двух десятков танков, сжег тринадцать самолетов и уничтожил около тысячи шестисот солдат и офицеров противника. Комиссаром полка - тогда это было довольно необычно - был летчик Т. Левченко. Такой мог увлечь подчиненных не только словом, но и делом, личным примером.
Полк состоял из двух эскадрилий. Одной командовал лейтенант Ф. Янченко, другой - капитан И. Иваха. Еще 504-й полк привлек меня тем, что среди летчиков полка нашлись старые знакомые. Они-то и свели меня с командиром.
При встрече Болдырихин спросил:
- Вы что - на фронт хотите?
- Так точно!
- Похвально. И должность подходящую небось потребуете? А я вам должности дать не могу. Рядовым пойдете?
- Да кем угодно!..
И Болдырихин взял меня командиром звена.
В начале марта 1942 года 504 штурмовой полк был включен в состав ВВС
Брянского фронта. Перелетев на полевой аэродром под Елец, мы начали готовиться к предстоящим боям.
И вот в апреле мой первый боевой вылет на "иле". Ходили мы тогда на задание в район Мценска - это на пределе горючего. Вел нас, помню, опытный летчик, штурман полка капитан Лыткин. Отштурмовались и вернулись домой благополучно - всей группой.
В мае войска Юго-Западного фронта перешли в наступление - дело было под Харьковом. Мы жадно ловили сводки Совинформбюро. Радовались. Тогда же началось создание воздушных армий, формирование крупных авиационных соединений. Наш 504-й штурмовой авиаполк включили в состав только что созданной 226 штурмовой авиадивизии, и полк перелетел на полевой аэродром Лачиново. С этой площадки мы совершили только два боевых вылета. Но такие, которые запомнились.
...Под Курском находился аэродром, на котором по данным разведки, было более шестидесяти самолетов. Аэродром - базовый, понятно, сильно защищен. Но мы знали, что нам его рано или поздно штурмовать. Единственное, чего мы не ведали - дня и времени вылета. И жили с постоянным ощущением: сегодня обязательно пойдем на боевое задание.
Переживали... А ожидание - вот-вот объявят вылет - растянулось на неделю.
Тут еще зачастил к нам дивизионный разведчик. Приходил порой по три раза на дню и непременно с новостями: мол пометьте на картах - ребята выявили еще одну зенитную батарею. Да куда уже было помечать! И так, по его данным, на карте вокруг аэродрома сплошные зенитные батареи.
"Чего они там эти зенитные батареи, пекутся, что ли?!" - негодовали мы про себя, а однажды не выдержали и выпалили разведчику:
- Побереги наше здоровье. Не ходи! Еще одну батарею обнаружишь- побьем!..
Тревожило нас и такое обстоятельство: Лачиново находилось в районе Курской
магнитной аномалии, а это значительно затрудняло действия летчика ориентироваться по компасу в тех краях практически невозможно. Поэтому вылет на задание требовал большого профессионального мастерства.
Думаю, не случайно накануне вылета у нас в полку и побывал командир дивизии полковник М.И. Горлаченко. В доходчивой форме, ничего не приукрашивая и не преувеличивая, он рассказал о фронтовой обстановке, которая сложилась на текущий день на фронте, о задачах, которые предстояло решать дивизии. Особый эффект на всех нас, летчиков, произвели боевые награды комдива - два ордена Красного Знамени, ценимые в войсках чрезвычайно.
А потом был полет на Курск. На подступах к нему нас встретил шквал зенитного огня. Несколько машин грохнуло наземь сразу. Но остальные прорвались и сожгли десятки вражеских самолетов.
Домой возвращались с приключениями. Из-под зенитно-артиллерийского огня выскочили и чувствуем, что заблудился наш ведущий. Пока не сознается, но что-то неуверенно ведет группу. Вдруг по рации:
- Кто знает, где идем? Выходи вперед!
Смотрю, никто не торопится вперед выходить. Тогда я прибавил газ, обхожу собратьев и незаметно доворачиваю влево, немного, градусов на десять. А через пятнадцать минут вывожу группу на свой аэродром.
Как мне это удалось? Я неплохо ориентировался без компаса - по железной дороге, в полукилометре от которой мы базировались. И весь полет держал в голове - по какую руку находится "железка". Как потом оказалось, ведущий наш знал, где мы идем, он просто решил проверить ориентировку своих заместителей.
После вылета на Курск меня назначили заместителем командира эскадрильи и доверили водить группы на задания.
А вскоре вызывает командир полка и дает такое задание:
- В Ельце, в передвижных мастерских, отремонтировали четыре наших "ила". Перегоните их. - И сразу же предупреждает: - Не провороньте только!
Со мной поехали три летчика. На месте выяснилось, что ремонт самолетов еще не закончен. И вот я каждый день аккуратно посещаю мастерскую, обстоятельно интересуюсь ходом ремонта. Меня терпеливо выслушивают. Я терпеливо выслушиваю техников. Меня обнадеживают. И я, получив гарантии и клятвенные заверения, что они приложат все силы и даже больше, считаю свою миссию выполненной.
Назавтра это повторяется...
Начальника мастерских уже раздражают мои визиты, он багровеет при одном моем появлении и старается скрыться, ссылаясь на срочность каких-то заданий. Но меня, по-прежнему, обнадеживают.
В конце концов я начинаю догадываться, что тут что-то не чисто, и напрямик спрашиваю:
- В чем дело?
Начальник мастерских ничего определенного не ответил, но намекнул, что, мол все зависит от старших.
- От кого?
- От генерала Красовского!
Я в запальчивости бегу к генералу с твердой уверенностью разоблачить темные
махинации его подчиненных. А генерал, упредив меня, без всяких предисловий объявляет, что имеет свои виды на эти самолеты и предлагает нам остаться у него.
Ну и положение! И отказаться нельзя: Красовский только что назначен командующим 2-й воздушной армией. И согласиться нельзя: полку нанесу большой урон. Тут я вспомнил предупреждение командира полка и отвечаю как моно уклончивее.
Генерал вроде бы удовлетворен ответом:
- Можете идти. Загляните ко мне, когда машины отремонтируют.
Кроме нашей четверки, в Ельце не было летчиков-штурмовиков, а после "лечения" самолеты положено облетать. Так и сделали.
Когда ремонт подошел к концу, мы сделали несколько кругов над аэродромом. Потом я доложил генералу о результатах облета, о дефектах, которые обнаружил и которые требовали устранения. Красовский приказал продолжить облеты, начальнику мастерских, после того как я покинул кабинет, велел за мной и моими товарищами поглядывать.
Не зря так не доверял нам командарм. Мы уже твердо решили улететь в свой полк. Так что, когда нам снова разрешили еще раз облетать машины, я собрал в воздухе группу и без лишних слов взял курс на свой аэродром.
Красовскому, понятно, сообщили о нашем "побеге". Как потом стало известно, генерал очень рассердился и наказал начальника мастерских. Но машины у нашего полка не отобрали - мы были не в его армии.
Из-под Харькова сперва солдатский телеграф, а затем и официальные сводки приносили недобрые вести. Несколько дней наши войска на определенном участке фронта действительно теснили врага и продвигались вперед. Но тем самым они влезали в подготовленный противником мешок, который ему потом удалось "завязать". В окружении оказалось много наших войск. Они несли тяжелые, бессмысленные потери и с тяжелыми боями пробивались на восток, к основным нашим силам.
В те дни Бодрихин и объявил полку, что наша дивизия поступает в распоряжение командующего ВВС Юго-Западного фронта генерала Т.Т. Хрюкина. Вскоре наш 504-й штурмовой полк перевели на полевую площадку несколько южнее Уразова. Некоторое время всем полком летали сбрасывать мешки с сухарями оказавшимся в окружении войскам. Я лично сделал восемь вылетов, под завязку груженый сухарями. Позже летали на другие боевые задания, штурмовали аэродромы врага, на которых находили пристанище "мессершмиты". Но вот один из самых вредных аэродромов уничтожить нам никак не удавалось. Расскажу подробнее.
Итак, аэродром находился в районе Граково, южнее Харькова. В этот район неоднократно вылетали группы, но всякий раз безрезультатно: не обнаружив самолеты, летчики штурмовали запасную цель и возвращались домой. Появилось сомнение в реальности существования аэродрома в указанном районе. Не напутала ли чего разведка? Не дезинформацию ли подбрасывает нам противник, что бы навести на ложный след, отвести внимание от подлинного-то аэродрома?
Нет, утверждала разведка, сведения получены из верных источников и даже перепроверены. Ищите!
5 июня командир полка лично повел штурмовать заколдованный аэродром группу из девяти "илов". На меня была возложена задача доразведки цели.
- Всем наблюдать за землей! - приказал Болдырихин.
Вот и район Граково. Полусожженные деревни, перелески, поляны... Где-то здесь затаился враг...
Я вглядываюсь в зеленые, рыжие и черные пятна и думаю: "Это же не Бавария. Это там небось и у камня, и у земли баварский выговор, и я их речь без толмача не пойму. Тут - своя земля. Неужели она мне не шепнет, не выкрикнет, не подскажет как-то, где укрылась крылатая нечисть?"
Подумав так, я обрел уверенность. И стал искать на земле "знак" для меня.