Мануэль Пуиг
Предательство Риты Хейворт
Manuel Puig LA TRAICION DE RITA HAYWORTH
КОМПАНИЯ «МАХАОН», 2004
A. КАЗАЧКОВ, ПЕРЕВОД С ИСПАНСКОГО, 2001
А. ФЕРЕЗ, ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОФОРМЛЕНИЕ, 2004
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. В доме у родителей Миты. Ла-Плата, 1933 год
— Какая красивая скатерть у тебя получилась — крестом вышита, коричневой ниткой по небеленому холсту.
— Я с этой скатертью больше провозилась, чем с набором салфеток, а их восемь — пар… платили бы за вышивку получше, я бы взяла в дом служанку, набрала клиентов и больше вышивала на заказ, правда?
— От вышивания вроде и не устаешь, а как поработаешь несколько часов, спина начинает ныть.
— Мита все просит вышить ей покрывало для постельки малыша и чтобы поярче, а то в спальнях темновато. У нее три спальни рядом и все три выходят в гостиную с большими окнами, а окна занавешены плотными шторами, которые раздвигаются.
— Будь у меня побольше времени, я бы вышила себе покрывало. Знаешь, что утомительнее всего? Печатать на машинке за таким высоким столом, как у меня на работе.
— Если бы я жила здесь, садилась бы у этого окна, как только выдастся минутка для покрывала Миты, тут светлее всего.
— Мебель у Миты красивая?
— Мама ужасно огорчается, что Мита не может жить в этом доме теперь, когда есть все удобства, правда?
— У меня было такое предчувствие, когда Мите предложили эту работу, все казалось, что год будет тянуться бесконечно, она ведь на год поехала да так и осталась. Надо свыкнуться с мыслью, что она останется там навсегда.
— Ей бы наезжать в Ла-Плату в отпуск два раза в год, а не один.
— Дни летят быстро, в первый день так не кажется, кажется, что столько всего успеваешь, но потом дни пролетают незаметно.
— Мам, ты не думай, я ведь тоже здесь не живу, так что мне от вашего дома мало толку.
— Кажется, твои дети забрались в курятник.
— Клара, ты бы к нам каждый вечер с детьми приходила, цветы они не трогают. Дедушка только из-за цыплят ужасно сердится.
— Почем вы цыплят продаете?
— Будешь писать Мите, скажи, чтобы не спешила с мебелью. Боюсь, мебель купит и останется в этом городе навсегда. Напиши сестре, она постоянно ждет от нас новостей.
— Вы для этого дома всю новую мебель покупали?
— Если бы дом закончили, когда Мита получала диплом, и мы бы переселились, она и сама, наверное, была бы не рада, что уезжает одна работать в этот город.
— В Коронеле Вальехосе и впрямь так некрасиво, как пишет Мита?
— Нет, Виолета, мне даже понравилось. Мам, правда, там не так уж некрасиво? Когда я только приехала и вышла из поезда, впечатление было ужасное, у них и домов-то высоких нет, все очень плоским кажется. И места засушливые, так что деревьев почти не видно. На станции извозчики стоят вместо такси, а в двух кварталах уже и центр. Деревьев мало, и ясно, что растут они с трудом, а уж чего совсем не встретишь, так это травы, ну нигде. Мита уже два раза газон пробовала высадить, специально подгадывала к апрелю месяцу, и все равно не выросло.
— Зато клумбы она столько поливала, что теперь там красивые цветы, — это в маленьком дворике, куда выходят окна кухни, небольшой столовой для своих и дверь гостиной.
— Значит, не так уж некрасиво?
— Когда я только приехала, мне Вальехос показался ужасным, но жить там очень спокойно. У Миты есть служанка, которая готовит и убирает, и няня, чтобы сидеть с малышом, пока она в больнице. Все местные бедняки Миту просто обожают, потому что она не жалеет для них ни ваты, ни перекиси водорода, ни бинтов.
— Больница — новая, красивая?
— Фармацевт, который лабораторией до Миты заведовал, вечно жадничал, будто все его собственное было, а не больничное.
— Я видела последний фильм Карлоса Палау.
— Мита его посмотрит, когда он пойдет в Вальехосе.
— Долго она встречалась с Карлосом Палау?
— Никогда мы не думали, что Карлос Палау добьется успеха.
— Никогда она не встречалась с Карлосом Палау, танцевать он ее приглашал, но я всегда дожидалась конца танцев, чтобы отвести девочек обратно.
— Он в муниципальном театрике позади сцены всякие веревки дергал.
— Он единственный настоящий красавчик в аргентинском кино.
— Муж Миты — вылитый Карлос Палау, я всегда это говорила.
— Пожалуй, похож, но уж не вылитый.
— Из семьи Палау кое-кто так и живет в том же бараке.
— Никогда бы не поверила, что Мита привыкнет жить в маленьком городке.
— Первым делом цыплята хватают объедки, а кукурузу потом.
— Дедушка, ты какого цыпленка зарежешь к воскресенью?
— Сегодня зарежу цыпленка для отца Виолеты, ты бабушке не говори, еще рассердится.
— Виолета пошла на кухню с мамой и бабушкой, теперь они тебя не увидят.
— Вот зарежу этого цыпленка и пошлю отцу Виолеты — пусть порадуется.
— Дедушка, а кто больше зарабатывает: ты на цыплятах или отец Виолеты, когда чинит много ботинок?
— Клара, я при твоей матери не хотела рассказывать про контору. Он — такой мужчина, чем больше с ним говоришь, тем больше он нравится. Он мне признался в любви.
— Как ты можешь говорить, что он признался тебе в любви? Это бывает, когда молодой человек метит в женихи, а женатый мужчина не признается, он только делает гнусное предложение. Ты меня, Виолета, пожалуйста, не путай или тогда вообще лучше ничего не рассказывай.
— Он вовсе не красавец. Но говорить с ним очень приятно.
— Если думаешь вышивать покрывало, теперь самое время, дни становятся длиннее и после работы у тебя будет светлый часок-другой, при дневном свете устаешь вполовину, да и тебе везет, что с работы приходишь рано.
— Бедная Адела.
— Бедняжка с утра сидит в конторе при электрическом свете.
— Придется мне уйти, не повидавшись с Аделой.
— Ты не знала, что она допоздна работает?
— Сейчас Аделе не помешал бы диплом, чтобы не работать секретаршей.
— У одной уже есть диплом, да он ей теперь ни к чему.
— Как там дела у мужа Миты?
— Продал дом и на это купил бычков. Мама хочет, чтобы я вышила Мите покрывало, но я, наверное, не смогу. Пошлю ей в Вальехос трафареты, она сама сделает. У нее ведь две служанки. Ты ничего не говори, но папа пошел резать цыпленка, отнесешь твоему папе — пусть порадуется.
— По-моему, это несправедливо, что она вышла там замуж, вместо того чтобы помогать матери, ведь ее учеба стоила немалых жертв.
— У Аделы новые очки — из настоящей черепахи.
— Вы извините, что я не помогаю резать цыпленка, на меня это так действует, но папа будет вам от всей души благодарен.
— Мита тоже не хотела смотреть, как я режу цыпленка, а потом съедала подчистую.
— Больше всех визжала эта подружка Миты по факультету, дочка профессора.
— София Кабалус?
— Она замуж не вышла?
— Мита в Вальехосе, поди, скучает по здешней жизни.
— София Кабалус ни разу и не зашла сюда после отъезда Миты. Я уж ее сколько месяцев не вижу.
— Мне на работе рассказали, что ее отец совсем из ума выжил, без конца занятия пропускает. И они только и делают, что читают. Вы Софию не видите потому, что она безвылазно сидит дома и читает.
— Подожди, пока Адела придет.
— Хочется на ее новые очки поглядеть.
— Они ей стоили почти полмесяца работы.
— Те дни, что она ходила без очков, у нее голова раскалывалась.
— Бабушка, а зачем Виолета глаза черным мажет?
— Она уже заводит шашни со своим новым начальником.
— Вот обрадуется ее отец цыпленочку. Они, наверное, и не помнят, когда последний раз курятину ели.
— Неудобно ей говорить, но молчать еще хуже — этот мужчина вконец ей голову заморочит.
— Бедная ее мать, встала бы она из могилы.
— Виолета заметила, что мы ее отцу больше не носим туфли.
— Я всякий раз, как шла забрать туфли, возвращалась ни с чем. Нельзя же так: обещает ко вторнику, а во вторник они не готовы, даже если надо только набойку набить. Так он растерял всех клиентов, потому что не о том думал.
— Они больше не репетируют по вечерам в итальянском клубе, бесполезно, опера ведь дело сложное, если нет настоящих голосов, то получается курам на смех.
— Сегодня один его угощает, завтра другой. Твой отец сам иногда ему рюмочку подносит, он не рассказывает, но я в этом уверена.
— Мите и Софии Кабалус пришлось уйти с репетиции — до того их смех разобрал.
— Что бы сегодня на ужин сделать?
— На грядке у забора пора бы обрывать салат, а то кончики уже лиловеют.
— Пожалуй, нажарю бифштексов и сделаю побольше салата. Отец может суп от обеда доесть, если ему не хватит. С какой стати он подарил цыпленка этому сапожнику?
— Отцу Виолеты пишут из Италии чаще, чем нам.
— Мне пора домой; сделаю на ужин биточки, дети их любят, а Тито съест, если поставить на стол и ничего не сказать.
— Не знаю, чего он не сходит к врачу.
— Пап, ты бы мне зарезал цыпленка к воскресенью.
— Я всегда все подряд ел и никогда ничего не бью.
— Ну что за бестолковый человек, думаешь, раз ты ешь как слон, значит, все такие, ну что за бестолочь.
— У Тито желудок никудышный, хочешь не хочешь, а надо беречься.
— И брат у него такой же, сразу видно, что желудок больной, это у них семейное.
— Не семейное, это золовка испортила Тито желудок, он мне еще женихом жаловался на несварение, как ни спрошу, что он ел, вечно одно и то же — тяжелая пища.
— Когда Тито у брата жил, он уже тогда на желудок жаловался.
— Я гляжу, золовка кое-как готовит, а для вкуса везде кладет перец, только и думает, как бы побольше наперчить.
— Она же без конца на улице пропадает, когда ей возиться на кухне?
— Для хорошего жаркого время нужно и хозяйский глаз. Ты, мам, не представляешь, как это кстати, что у тебя дома огород, а то ведь и не упомнишь всего, что надо купить, разную зелень и приправы неострые. У тебя вдоволь и базилика, и розмарина, и петрушки полно. А у нее вечно кладовка пустая, вот она в последний момент и бросает в кастрюлю перец, и любая еда тяжелая выходит, сколько бы она ни тратила денег на нежирное мясо.
— Не знаю, как там Мита выкручивается, у Берто ведь тоже очень капризный желудок.
— Берто, если ест спокойно, что угодно переварит. Мита говорит, это все от нервов, а на деле желудок у Берто не такой капризный, как у Тито.
— Дедушка понес цыпленка отцу Виолеты. Мама, можно я тоже пойду?
— Опять пошел в сером фартуке. Видела бы Мита, как он ходит на улицу в этом сером фартуке, вот бы рассердилась.
— Клара, твой отец без этого фартука жить не может.
— Мита перестала бы защищать Виолету, если бы слышала, что та про нее говорит.
— Мам, дедушка уже перешел улицу, я его не догнал.
— Но Адела не смогла бы учиться с таким слабым зрением. Ты вспомни, как ее головные боли донимали.
— С утра до вечера на работе и все время со светом.
— А может, вернулась бы Мита в Ла-Плату, и ей снова бы захотелось в университет. Отец Софии мог бы устроить ее к кому-нибудь ассистенткой.
— Так хочется поглядеть на малыша Миты.
— Нет, ведь Берто решил, что Мита бросит работу, как только дела его немного поправятся.
— Умираю от усталости.
— Виолета думала, ты работаешь с девяти до шести, и пошла готовить отцу ужин. Передавала тебе привет.
— Она что-то хотела мне сказать?
— Принялась рассказывать Кларе про одного мужчину с работы.
— Мне очень надо поговорить с Виолетой. Бедняжка. Ее отец сам готовит себе ужин, теперь поди знай, куда она пошла.
— Сказала, что должна готовить отцу ужин, ушла — еще семи не было.
— Мама, я умираю от усталости, ты что днем делала?
— Собиралась вычистить ковер на лестнице, но пришла Клара, и мы с ней сели немного пошить.
— Ты уговорила ее сделать Мите покрывало?
— Она пошлет ей все рисунки. Так хочется поглядеть на малыша Миты.
— Натертый мозаичный пол очень красиво смотрится; когда я стояла у дверей и ждала, пока ты откроешь, видела, как на свету все сверкает от парадной до края гостиной.
— Клара была права, но я больше не дам ей натирать пол, когда сойдет блеск, у нее довольно хлопот с домом, детьми и мужем. Муж любит биточки, а жареного ему нельзя, так у Клары хватает терпения варить мясо, проворачивать, а потом она добавляет розмарина и сыра и подрумянивает в духовке, чтобы биточки были как настоящие: на вид не отличишь, и для желудка не вредно.
— Если надо к следующей субботе, я тебе весь пол натру за вечер.
— Виолета не знала, что у тебя такой длинный рабочий день.
— Сегодня было очень много работы.
— Виолета жаловалась, что печатает за высоким столом и устает.
— У нее в конторе нет и половины той работы, что у меня.
— Глаза себе намазала, как цыганка. Наверное, пошла на свидание к этому мужчине.
— Если он женатый, то должен ужинать дома в такое время.
— Значит, к другому пошла.
— Что же ей, по-твоему, делать? Домой идти и на отца смотреть?
— Я иногда думаю: встали бы матери из могил.
— Сначала надо подмести, потом пройтись тряпкой, тогда пол будет чистый и впитает мастику. Потом обмакиваешь тряпку в мастику и наносишь ровным слоем по всему полу, и тут начинается самое муторное: растираешь суконкой, пока не заблестит.
— Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.
— Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.
— Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.
— Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.
— Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.
— Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.
— Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.
— Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.
— Сколько уже из Италии не пишут?
— Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.
— Что это Клара в пакете унесла?
— Черствый хлеб на сухари.
— Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.
— Я им напишу, хоть они и не писали.
— Вот скосят клевер и напишут.
— Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.
— Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.
— А что писать?
— Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.
— И Берто большой привет.
— Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.
— Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.
— Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.
— Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.
— Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.
— Виолета не рассказывала новых сплетен?
— Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.
— Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.
— Хватит учиться, сколько можно?
— Папа, не ешь больше, а то лопнешь.
— Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.
— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
— Где идет фильм Карлоса Палау?
— Премьера в «Селекте».
— После схожу, когда будет дешевле.
— На снимке в газете он — вылитый Берто.
— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
— Я с этой скатертью больше провозилась, чем с набором салфеток, а их восемь — пар… платили бы за вышивку получше, я бы взяла в дом служанку, набрала клиентов и больше вышивала на заказ, правда?
— От вышивания вроде и не устаешь, а как поработаешь несколько часов, спина начинает ныть.
— Мита все просит вышить ей покрывало для постельки малыша и чтобы поярче, а то в спальнях темновато. У нее три спальни рядом и все три выходят в гостиную с большими окнами, а окна занавешены плотными шторами, которые раздвигаются.
— Будь у меня побольше времени, я бы вышила себе покрывало. Знаешь, что утомительнее всего? Печатать на машинке за таким высоким столом, как у меня на работе.
— Если бы я жила здесь, садилась бы у этого окна, как только выдастся минутка для покрывала Миты, тут светлее всего.
— Мебель у Миты красивая?
— Мама ужасно огорчается, что Мита не может жить в этом доме теперь, когда есть все удобства, правда?
— У меня было такое предчувствие, когда Мите предложили эту работу, все казалось, что год будет тянуться бесконечно, она ведь на год поехала да так и осталась. Надо свыкнуться с мыслью, что она останется там навсегда.
— Ей бы наезжать в Ла-Плату в отпуск два раза в год, а не один.
— Дни летят быстро, в первый день так не кажется, кажется, что столько всего успеваешь, но потом дни пролетают незаметно.
— Мам, ты не думай, я ведь тоже здесь не живу, так что мне от вашего дома мало толку.
— Кажется, твои дети забрались в курятник.
— Клара, ты бы к нам каждый вечер с детьми приходила, цветы они не трогают. Дедушка только из-за цыплят ужасно сердится.
— Почем вы цыплят продаете?
— Будешь писать Мите, скажи, чтобы не спешила с мебелью. Боюсь, мебель купит и останется в этом городе навсегда. Напиши сестре, она постоянно ждет от нас новостей.
— Вы для этого дома всю новую мебель покупали?
— Если бы дом закончили, когда Мита получала диплом, и мы бы переселились, она и сама, наверное, была бы не рада, что уезжает одна работать в этот город.
— В Коронеле Вальехосе и впрямь так некрасиво, как пишет Мита?
— Нет, Виолета, мне даже понравилось. Мам, правда, там не так уж некрасиво? Когда я только приехала и вышла из поезда, впечатление было ужасное, у них и домов-то высоких нет, все очень плоским кажется. И места засушливые, так что деревьев почти не видно. На станции извозчики стоят вместо такси, а в двух кварталах уже и центр. Деревьев мало, и ясно, что растут они с трудом, а уж чего совсем не встретишь, так это травы, ну нигде. Мита уже два раза газон пробовала высадить, специально подгадывала к апрелю месяцу, и все равно не выросло.
— Зато клумбы она столько поливала, что теперь там красивые цветы, — это в маленьком дворике, куда выходят окна кухни, небольшой столовой для своих и дверь гостиной.
— Значит, не так уж некрасиво?
— Когда я только приехала, мне Вальехос показался ужасным, но жить там очень спокойно. У Миты есть служанка, которая готовит и убирает, и няня, чтобы сидеть с малышом, пока она в больнице. Все местные бедняки Миту просто обожают, потому что она не жалеет для них ни ваты, ни перекиси водорода, ни бинтов.
— Больница — новая, красивая?
— Фармацевт, который лабораторией до Миты заведовал, вечно жадничал, будто все его собственное было, а не больничное.
— Я видела последний фильм Карлоса Палау.
— Мита его посмотрит, когда он пойдет в Вальехосе.
— Долго она встречалась с Карлосом Палау?
— Никогда мы не думали, что Карлос Палау добьется успеха.
— Никогда она не встречалась с Карлосом Палау, танцевать он ее приглашал, но я всегда дожидалась конца танцев, чтобы отвести девочек обратно.
— Он в муниципальном театрике позади сцены всякие веревки дергал.
— Он единственный настоящий красавчик в аргентинском кино.
— Муж Миты — вылитый Карлос Палау, я всегда это говорила.
— Пожалуй, похож, но уж не вылитый.
— Из семьи Палау кое-кто так и живет в том же бараке.
— Никогда бы не поверила, что Мита привыкнет жить в маленьком городке.
— Первым делом цыплята хватают объедки, а кукурузу потом.
— Дедушка, ты какого цыпленка зарежешь к воскресенью?
— Сегодня зарежу цыпленка для отца Виолеты, ты бабушке не говори, еще рассердится.
— Виолета пошла на кухню с мамой и бабушкой, теперь они тебя не увидят.
— Вот зарежу этого цыпленка и пошлю отцу Виолеты — пусть порадуется.
— Дедушка, а кто больше зарабатывает: ты на цыплятах или отец Виолеты, когда чинит много ботинок?
— Клара, я при твоей матери не хотела рассказывать про контору. Он — такой мужчина, чем больше с ним говоришь, тем больше он нравится. Он мне признался в любви.
— Как ты можешь говорить, что он признался тебе в любви? Это бывает, когда молодой человек метит в женихи, а женатый мужчина не признается, он только делает гнусное предложение. Ты меня, Виолета, пожалуйста, не путай или тогда вообще лучше ничего не рассказывай.
— Он вовсе не красавец. Но говорить с ним очень приятно.
— Если думаешь вышивать покрывало, теперь самое время, дни становятся длиннее и после работы у тебя будет светлый часок-другой, при дневном свете устаешь вполовину, да и тебе везет, что с работы приходишь рано.
— Бедная Адела.
— Бедняжка с утра сидит в конторе при электрическом свете.
— Придется мне уйти, не повидавшись с Аделой.
— Ты не знала, что она допоздна работает?
— Сейчас Аделе не помешал бы диплом, чтобы не работать секретаршей.
— У одной уже есть диплом, да он ей теперь ни к чему.
— Как там дела у мужа Миты?
— Продал дом и на это купил бычков. Мама хочет, чтобы я вышила Мите покрывало, но я, наверное, не смогу. Пошлю ей в Вальехос трафареты, она сама сделает. У нее ведь две служанки. Ты ничего не говори, но папа пошел резать цыпленка, отнесешь твоему папе — пусть порадуется.
— По-моему, это несправедливо, что она вышла там замуж, вместо того чтобы помогать матери, ведь ее учеба стоила немалых жертв.
— У Аделы новые очки — из настоящей черепахи.
— Вы извините, что я не помогаю резать цыпленка, на меня это так действует, но папа будет вам от всей души благодарен.
— Мита тоже не хотела смотреть, как я режу цыпленка, а потом съедала подчистую.
— Больше всех визжала эта подружка Миты по факультету, дочка профессора.
— София Кабалус?
— Она замуж не вышла?
— Мита в Вальехосе, поди, скучает по здешней жизни.
— София Кабалус ни разу и не зашла сюда после отъезда Миты. Я уж ее сколько месяцев не вижу.
— Мне на работе рассказали, что ее отец совсем из ума выжил, без конца занятия пропускает. И они только и делают, что читают. Вы Софию не видите потому, что она безвылазно сидит дома и читает.
— Подожди, пока Адела придет.
— Хочется на ее новые очки поглядеть.
— Они ей стоили почти полмесяца работы.
— Те дни, что она ходила без очков, у нее голова раскалывалась.
— Бабушка, а зачем Виолета глаза черным мажет?
— Она уже заводит шашни со своим новым начальником.
— Вот обрадуется ее отец цыпленочку. Они, наверное, и не помнят, когда последний раз курятину ели.
— Неудобно ей говорить, но молчать еще хуже — этот мужчина вконец ей голову заморочит.
— Бедная ее мать, встала бы она из могилы.
— Виолета заметила, что мы ее отцу больше не носим туфли.
— Я всякий раз, как шла забрать туфли, возвращалась ни с чем. Нельзя же так: обещает ко вторнику, а во вторник они не готовы, даже если надо только набойку набить. Так он растерял всех клиентов, потому что не о том думал.
— Они больше не репетируют по вечерам в итальянском клубе, бесполезно, опера ведь дело сложное, если нет настоящих голосов, то получается курам на смех.
— Сегодня один его угощает, завтра другой. Твой отец сам иногда ему рюмочку подносит, он не рассказывает, но я в этом уверена.
— Мите и Софии Кабалус пришлось уйти с репетиции — до того их смех разобрал.
— Что бы сегодня на ужин сделать?
— На грядке у забора пора бы обрывать салат, а то кончики уже лиловеют.
— Пожалуй, нажарю бифштексов и сделаю побольше салата. Отец может суп от обеда доесть, если ему не хватит. С какой стати он подарил цыпленка этому сапожнику?
— Отцу Виолеты пишут из Италии чаще, чем нам.
— Мне пора домой; сделаю на ужин биточки, дети их любят, а Тито съест, если поставить на стол и ничего не сказать.
— Не знаю, чего он не сходит к врачу.
— Пап, ты бы мне зарезал цыпленка к воскресенью.
— Я всегда все подряд ел и никогда ничего не бью.
— Ну что за бестолковый человек, думаешь, раз ты ешь как слон, значит, все такие, ну что за бестолочь.
— У Тито желудок никудышный, хочешь не хочешь, а надо беречься.
— И брат у него такой же, сразу видно, что желудок больной, это у них семейное.
— Не семейное, это золовка испортила Тито желудок, он мне еще женихом жаловался на несварение, как ни спрошу, что он ел, вечно одно и то же — тяжелая пища.
— Когда Тито у брата жил, он уже тогда на желудок жаловался.
— Я гляжу, золовка кое-как готовит, а для вкуса везде кладет перец, только и думает, как бы побольше наперчить.
— Она же без конца на улице пропадает, когда ей возиться на кухне?
— Для хорошего жаркого время нужно и хозяйский глаз. Ты, мам, не представляешь, как это кстати, что у тебя дома огород, а то ведь и не упомнишь всего, что надо купить, разную зелень и приправы неострые. У тебя вдоволь и базилика, и розмарина, и петрушки полно. А у нее вечно кладовка пустая, вот она в последний момент и бросает в кастрюлю перец, и любая еда тяжелая выходит, сколько бы она ни тратила денег на нежирное мясо.
— Не знаю, как там Мита выкручивается, у Берто ведь тоже очень капризный желудок.
— Берто, если ест спокойно, что угодно переварит. Мита говорит, это все от нервов, а на деле желудок у Берто не такой капризный, как у Тито.
— Дедушка понес цыпленка отцу Виолеты. Мама, можно я тоже пойду?
— Опять пошел в сером фартуке. Видела бы Мита, как он ходит на улицу в этом сером фартуке, вот бы рассердилась.
— Клара, твой отец без этого фартука жить не может.
— Мита перестала бы защищать Виолету, если бы слышала, что та про нее говорит.
— Мам, дедушка уже перешел улицу, я его не догнал.
— Но Адела не смогла бы учиться с таким слабым зрением. Ты вспомни, как ее головные боли донимали.
— С утра до вечера на работе и все время со светом.
— А может, вернулась бы Мита в Ла-Плату, и ей снова бы захотелось в университет. Отец Софии мог бы устроить ее к кому-нибудь ассистенткой.
— Так хочется поглядеть на малыша Миты.
— Нет, ведь Берто решил, что Мита бросит работу, как только дела его немного поправятся.
— Умираю от усталости.
— Виолета думала, ты работаешь с девяти до шести, и пошла готовить отцу ужин. Передавала тебе привет.
— Она что-то хотела мне сказать?
— Принялась рассказывать Кларе про одного мужчину с работы.
— Мне очень надо поговорить с Виолетой. Бедняжка. Ее отец сам готовит себе ужин, теперь поди знай, куда она пошла.
— Сказала, что должна готовить отцу ужин, ушла — еще семи не было.
— Мама, я умираю от усталости, ты что днем делала?
— Собиралась вычистить ковер на лестнице, но пришла Клара, и мы с ней сели немного пошить.
— Ты уговорила ее сделать Мите покрывало?
— Она пошлет ей все рисунки. Так хочется поглядеть на малыша Миты.
— Натертый мозаичный пол очень красиво смотрится; когда я стояла у дверей и ждала, пока ты откроешь, видела, как на свету все сверкает от парадной до края гостиной.
— Клара была права, но я больше не дам ей натирать пол, когда сойдет блеск, у нее довольно хлопот с домом, детьми и мужем. Муж любит биточки, а жареного ему нельзя, так у Клары хватает терпения варить мясо, проворачивать, а потом она добавляет розмарина и сыра и подрумянивает в духовке, чтобы биточки были как настоящие: на вид не отличишь, и для желудка не вредно.
— Если надо к следующей субботе, я тебе весь пол натру за вечер.
— Виолета не знала, что у тебя такой длинный рабочий день.
— Сегодня было очень много работы.
— Виолета жаловалась, что печатает за высоким столом и устает.
— У нее в конторе нет и половины той работы, что у меня.
— Глаза себе намазала, как цыганка. Наверное, пошла на свидание к этому мужчине.
— Если он женатый, то должен ужинать дома в такое время.
— Значит, к другому пошла.
— Что же ей, по-твоему, делать? Домой идти и на отца смотреть?
— Я иногда думаю: встали бы матери из могил.
— Сначала надо подмести, потом пройтись тряпкой, тогда пол будет чистый и впитает мастику. Потом обмакиваешь тряпку в мастику и наносишь ровным слоем по всему полу, и тут начинается самое муторное: растираешь суконкой, пока не заблестит.
— Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.
— Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.
— Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.
— Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.
— Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.
— Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.
— Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.
— Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.
— Сколько уже из Италии не пишут?
— Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.
— Что это Клара в пакете унесла?
— Черствый хлеб на сухари.
— Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.
— Я им напишу, хоть они и не писали.
— Вот скосят клевер и напишут.
— Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.
— Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.
— А что писать?
— Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.
— И Берто большой привет.
— Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.
— Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.
— Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.
— Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.
— Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.
— Виолета не рассказывала новых сплетен?
— Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.
— Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.
— Хватит учиться, сколько можно?
— Папа, не ешь больше, а то лопнешь.
— Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.
— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.
— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.
— Где идет фильм Карлоса Палау?
— Премьера в «Селекте».
— После схожу, когда будет дешевле.
— На снимке в газете он — вылитый Берто.
— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.
— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.
— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».
— Виолета хотела для себя отдельного письма.
— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.
— Поешь, а то заболеешь.
— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.
— Где?
— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.
— Когда тебе снова к окулисту?
— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.
— В профиль он особенно похож на Берто.
— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.
— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.
— И снова за книги, у Миты железное зрение.
— Всё романы читали.
— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.
II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год
— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.
— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?
— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.
— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.
— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.
— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!
— Сеньор Берто тебя услышит.
— Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!
— Хозяин сидит со счетами в столовой.
— Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.
— Ампаро, пойди сюда!
— Хозяин!
— Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.
— Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.
— А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.
— Хорошо получается, если пол известкой полить?
— Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.
— Ампаро!
— Опять уснул, сеньор.
— Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.
— Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.
— Ругал тебя хозяин?
— Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.
— Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?
— Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.
— Сейчас же вытри пол.
— Я так рада, что хозяин его не убил.
— Вам сколько литров молока оставить?
— Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.
— Звонок не работает.
— Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.
— Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.
— Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.
— Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.
— У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.
— Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.
— Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!
— Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.
— Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?
— Подождите, Ампаро спросит у хозяина.
— Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.
— Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.
— Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.
— Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.
— Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.
— Не хочу, они самые распутные.
— Фелиса еще хуже.
— У санитарок халаты затасканные и некрахмальные.
— Все лучше, чем быть служанкой.
— А из чего хозяин выкручивался?
— Да рогатый муж мог его убить.
— Но хозяин никуда не ходит без сеньоры.
— Это когда он неженатый был, сколько раз чудом спасался, а то бы прирезали. Иди в санитарки, Ампаро.
— Одна санитарка незамужняя родила.
— Твоя сестра тоже без мужа родила, ты-то чего воображаешь?
— Зачем опять проснулся, негодник? Задала бы тебе ремня, будь моя воля. Но мне надо тебя нянчить, пока не вырастешь. Вот купит твоя мама мебель, и я стану у вас ночевать. Была бы для меня кровать, на всю ночь оставалась бы нянчить. Что дороже: кровать или бычок? Ах, если бы у твоего папы было много денег, как у отца Моры Менендес, я бы все время жила у вас, как няня Моры Менендес… Не плачь, сейчас сменю, мокрую пеленку уберем и положим сухую, если капельку помолчишь, я пеленочку проутюжу, чтобы тепленькая была, а то у тебя вся попка скукожилась. Теперь Мора Менендес уже большая, настоящая барышня, а няня так и живет у них, и жених у нее есть из деревни, он к ней в гости прямо в дом ходит, в гостиную. У Моры еще нет жениха, но когда будет и станет к ней ходить, — она что, няню из гостиной выгонит и ей придется сидеть с женихом на кухне?
— Ампаро, после отнесешь это письмо на почту. Ну что, шалунишка? Причеши его получше, Ампаро, скоро повезем к маме.
— Я малыша с собой на почту возьму, сеньор.
— Ампаро, запомни, ты мне поклялась никому про это не говорить.
— Я и не говорила никому. Упаси Бог, умереть мне на этом месте.
— Никогда не говори Мите про нашу тайну.
— Не скажу, сеньор. Только сеньора спрашивала, откуда у меня на руке синяк.
— Какой еще синяк?
— Ну когда вы увидели, что я видела, как вы за дверью стоите и слушаете, чего они говорят.
— Какой такой синяк?
— Да вы тогда, сеньор, и не заметили, как руку мне сильно зажали, пока я не поклялась, что ничего не скажу сеньоре Мите.
— А Адела тебя ничего не спрашивала?
— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.
— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.
— Не говори так громко, а то малыш проснется.
— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.
— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.
— Санитарки все распутные.
— У них одна незамужняя родила.
— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.
— У них зубы желтые от соленой воды.
— Они на тебя точно глаз положили.
— На тебя саму глаз положили.
— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.
— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.
— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.
— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?
— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.
— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?
— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.
— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.
— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.
— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!
— Сеньор Берто тебя услышит.
— Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!
— Хозяин сидит со счетами в столовой.
— Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.
— Ампаро, пойди сюда!
— Хозяин!
— Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.
— Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.
— А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.
— Хорошо получается, если пол известкой полить?
— Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.
— Ампаро!
— Опять уснул, сеньор.
— Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.
— Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.
— Ругал тебя хозяин?
— Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.
— Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?
— Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.
— Сейчас же вытри пол.
— Я так рада, что хозяин его не убил.
— Вам сколько литров молока оставить?
— Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.
— Звонок не работает.
— Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.
— Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.
— Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.
— Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.
— У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.
— Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.
— Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!
— Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.
— Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?
— Подождите, Ампаро спросит у хозяина.
— Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.
— Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.
— Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.
— Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.
— Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.
— Не хочу, они самые распутные.
— Фелиса еще хуже.
— У санитарок халаты затасканные и некрахмальные.
— Все лучше, чем быть служанкой.
— А из чего хозяин выкручивался?
— Да рогатый муж мог его убить.
— Но хозяин никуда не ходит без сеньоры.
— Это когда он неженатый был, сколько раз чудом спасался, а то бы прирезали. Иди в санитарки, Ампаро.
— Одна санитарка незамужняя родила.
— Твоя сестра тоже без мужа родила, ты-то чего воображаешь?
— Зачем опять проснулся, негодник? Задала бы тебе ремня, будь моя воля. Но мне надо тебя нянчить, пока не вырастешь. Вот купит твоя мама мебель, и я стану у вас ночевать. Была бы для меня кровать, на всю ночь оставалась бы нянчить. Что дороже: кровать или бычок? Ах, если бы у твоего папы было много денег, как у отца Моры Менендес, я бы все время жила у вас, как няня Моры Менендес… Не плачь, сейчас сменю, мокрую пеленку уберем и положим сухую, если капельку помолчишь, я пеленочку проутюжу, чтобы тепленькая была, а то у тебя вся попка скукожилась. Теперь Мора Менендес уже большая, настоящая барышня, а няня так и живет у них, и жених у нее есть из деревни, он к ней в гости прямо в дом ходит, в гостиную. У Моры еще нет жениха, но когда будет и станет к ней ходить, — она что, няню из гостиной выгонит и ей придется сидеть с женихом на кухне?
— Ампаро, после отнесешь это письмо на почту. Ну что, шалунишка? Причеши его получше, Ампаро, скоро повезем к маме.
— Я малыша с собой на почту возьму, сеньор.
— Ампаро, запомни, ты мне поклялась никому про это не говорить.
— Я и не говорила никому. Упаси Бог, умереть мне на этом месте.
— Никогда не говори Мите про нашу тайну.
— Не скажу, сеньор. Только сеньора спрашивала, откуда у меня на руке синяк.
— Какой еще синяк?
— Ну когда вы увидели, что я видела, как вы за дверью стоите и слушаете, чего они говорят.
— Какой такой синяк?
— Да вы тогда, сеньор, и не заметили, как руку мне сильно зажали, пока я не поклялась, что ничего не скажу сеньоре Мите.
— А Адела тебя ничего не спрашивала?