2
Руки дрожали и не желали повиноваться - Игорю едва удалось поднести огонек зажигалки к сигарете. Опустившись на диван, он растерянно огляделся, словно впервые видел эту комнату - тусклый ковер, стол с двумя полными пепельницами, книжные полки, вымпел ("Телевизоры "Витязь" - лучшие!"). "Вось яно! Сапраудныя сляды ад НЛО", - никак не верилось в собственную удачу: слишком просто, слишком неожиданно, слишком... - Хто гэта званиу? - Журский, - ответил он, затягиваясь. Настуня удивленно вскинула бровь: - Дык ён жа, здаецца, здбирауся тольки зимой прыехаць? - Ён ув атпуску. Дома, у мацеры. Она наконец заметила состояние мужа: - Штось сталася? Игорь ответил не сразу - боялся, что, произнесенные, слова зазвучат глупо и смешно. - У них в дзярэвне быу НЛО. Настуня с запоздалым интересом взглянула на телефон: - Паедзешь? - Сейчас узнаю. Дозвонился не сразу: видимо, Гусак имел с кем-то долгий разговор. А как только Игорь услышал-таки голос главреда, понял: не только долгий, но и неприятный. - Слухаю. Ты, Астапович? Ну? Якия яшчэ инапланяцяне? Камандзироуку?! Нет. ...Што значыць, очань нада? Тады бяры за свой шчот. И то... Дык я записываю - на нядзелю. И глядзи, штоб в наступную сераду быу як штык! ...Пользуешся маим харошым атнашэнням. Все, бывай. Да!.. И з фотками ж не забудзь! - Думаеш, там штось серьезнае? - спросила Настуня. - Журский гаворыць, йих штук пяць, на двух палях. Кали патарапицца, можна паспець. Глядзи, й ня усё вытапчуць - штось застанецца. - А сами "тарелки" бачыли? - Ён не ведае, пакуль яшчэ не цикавиуся. Пастараецца да маяго прыезду выясниць. - Едзеш сёння? - Да, - часы показывали двенадцать, так что он вполне мог успеть. Позвоню Мирону - ён завязець да станцыи. Настуня внимательно оглядела мужа и отобрала давно погасшую сигарету. - Што з табой? Ты якийсь накручаный. Игорь ничего не ответил - не знал, стоит ли пугать ее. Все-таки... Да в конце концов, разве можно к такому относиться на самом деле серьезно?! Какая-то странная цыганка вчера на вокзале вцепилась клещом: погадаю, погадаю!.. Погадала. На руку посмотрела, покачнулась: "Беражыся кругоу и звярэй. Але яшчэ больш - людзей, якия и ня людзи!" И добавила, цепко перехватив его смущенный взгляд: "Табе пазвоняць и пакличуць - ня едзь. Заманчыва - але ты ня едзь". Потом повторила свое предупреждение про круги и людей-нелюдей. Прямо тебе роман какого-нибудь Стивена Кинга, после автомобильной аварии сдвинувшегося мозгами и возжелавшего написать книгу с экзотическим антуражем нынешней белорусской реальности!.. Настуня уже поняла, что ответа не дождется. Она взъерошила Игорю волосы, поцеловала и отправилась на кухню собрать ему поесть. "Пленку не забудзь!" - крикнула уже оттуда. - Не забуду, - пленки, как и фотоаппарат, лежали на "рабочей" книжной полке. Здесь накапливались те издания, с которыми Игорь или Настуня (тоже журналистка) сейчас работали. Примерно раз в месяц эта полка освобождалась, дабы со временем заполниться новыми книгами. Чтобы найти нужные коробочки, Игорю пришлось как следует порыться в образовавшемся завале: он сдвинул в сторону подборку стихов Галича, мягкообложечную "Полковнику никто не пишет", три тома "Избранных работ" Зеленина, компьютерную распечатку рассказов Гая Давенпорта и, наконец, отложил неизвестно как оказавшийся здесь "Атлас вредителей плодовых и ягодных культур"... В результате поисков выяснилось, что из пленок осталась только одна, да еще в фотоаппарат была заправлена почти отщелканная. "Попрошу Мирона, штоб купил, кали будзе ехаць". Выглянула из кухни Настуня: - Усё, я пабегла на прызентацыю. Бутерброды на столе, не забудзь узяць. И - шчаслива зъездиць. Пока она металась по комнате, одеваясь на ходу и переживая из-за того, что опаздывает, Игорь пытался дозвониться к другу. Мирон тоже с кем-то трепался, и слушая монотонное гудение в трубке, Остапович все силился забыть, стереть из памяти слова цыганки, ее бледное лицо тяжелобольной, ее шатающуюся походку, когда гадалка с детьми (туго спеленутый младенец - у груди, за руку держится ребенок четырех-пяти лет) побрела прочь по перрону. ...Ни забыть, ни стереть не удалось, поэтому Мирон вынужден был пару раз переспросить, кто звонит.
3
Серебряк, похоже, сидел тут уже давно. И дожидался именно Юрия Николаевича - это было понятно по тому, как проворно вскочил одноногий при виде Журского. - Гэта ты, Юрась, ци мае старыя вочы мяне падводзяць? - Ну, что ж вы наговариваете на себя, - Юрий Николаевич неодобрительно покачал головой. - Уверен, ваши глаза еще долго будут оставаться зоркими и внимательными. Это ведь у вас профессиональное, Иван Петрович. Старик поджал губы: - Жартуешь, Юрась. Гэта добра, кали чалавек жартуець. Ды тольки - кали ён мае повад жартаваць. А кали повада няма... - Да кажется, Иван Петрович, мне и плакать особо не от чего. Серебряк саданул кованым концом палки по земле: - Брэшаш! И сам гэта ведаеш! Ци не ты прыглашау чарцячника к Сямёнаваму сыну? Дагавор з мракабесам укладау? Так што... - Иван Петрович, - Журский укоризненно вздохнул, - как можно? Мы же с вами взрослые люди, разумные, цивилизованные. Вы ведь не один год работали в органах, атеистом всегда были. Какой "мракобес", какой "чертячник"? - Брось гэта, Юрась, ой брось! - Серебряк прищурился, разглядывая лицо собеседника. - Не грай са мною, не дуры мяне - не абдурыш, не абаграеш. Сабе ж зробиш хужэй. - Ну хватит, - терпение у Журского закончилось, тем более, что на душе было тошно и без угроз одноногого старикана. - Довольно, Иван Петрович, пошутили и ладно. Мне нужно возвращаться в Камень: дела... - Ступай, - проскрипел одноногий. - Тольки помни: пры патрэбе звяртайся, дапамагу. Я ж не просто так, Юрасик, я ж знаю, што ты цяпер у чарцячника на кручку; ты и плямяш твой. И ён той гачок рана чи позна дзёрниць. Так ты звяртайся тады ка мне, не саромся. Хаця ты и не паважаеш старога дапамагу табе выкарабкацца. - Не думаю, что... - Не думай. Звяртайся. В конце улицы появился старенький ЗИЛ, и Серебряк проворно выскочил на дорогу, помахивая рукой: - Зараз зупыним - не пяшком табе ж исци. Грузовик затормозил перед самым стариком; из кабины высунулся мужик с цыгаркой между серых губ. Водитель явно собирался обматерить одноногого, но сдержался, стоило только их взглядам пересечься. - Чаго ты, Иван Пятрович? Давезци куды? - Ты праз Стаячы Камень? - уточнил Серебряк. - Падкинь добрага чалавека. - Падкину, - мужик смерил Юрия Николаевича взглядом, указал цыгаркой на дверцу: - Сядай. И только когда отъехали за поворот, не стерпел, выматерился, глядя в зеркальце заднего вида. - Вот паршывый старичонка, заусягды падсядае у машыну: "Вязи яго!" ...И усё муциць ваду. Жыцця ад яго няма! - добавил мужик уже спокойнее. - Мутит, - эхом отозвался Журский. Он до сих пор потирал запястье, за которое ухватился, прощаясь, Серебряк: "Не забудзь. Звяртайся".
4
- Мечта, значыць, збываецца? - чуть иронично подытожил Мирон, выводя машину на загородное шоссе. - И ты, значыць, сам в усё гэта верышъ? - Верю, - не раздумывая, подтвердил Игорь. На друга Остапович не обижался: если и существуют в мире абсолютно приземленные и прагматичные люди, то Мирон именно к таким и относится. Верит он только в то, что может пощупать, понюхать или (предпочтительнее всего!) употребить вовнутрь. Что, впрочем, не мешает Мирону оставаться просто хорошим человеком, способным выручить в беде приятеля. Вот и пленку купил, целых две катушки молодчага! Игорь мечтательно коснулся пальцами разноцветных коробочек и представил себе, какие уникальные кадры могут получиться... Он бредил летающими тарелками лет с десяти - когда впервые увидел "Ангар-18". На мальчика произвел впечатление даже не столько сам фильм, сколько то, что снят он был "на основе документальных материалов". Вернувшись домой, Игорь тем же вечером завел специальный альбом, куда начал вклеивать вырезки о всякого рода необычных явлениях - первой стала заметка из утренней газеты, где как раз говорилось о кругах на рисовых полях Китая. Постепенно альбом распухал - и в то же время росла одержимость его хозяина "энэлами". Мальчишкам не свойственно долго увлекаться чем-то одним, но Игорю никогда надолго не удавалось "излечиться" от невероятной, необъяснимой тяги, которую он испытывал ко всему тайному. Возможно, интерес этот существовал в противовес излишне "обыденной" жизни - а может, дело в призвании, в нашедшем себя таланте?.. Как бы там ни было, однажды альбом с вырезками закончился и был заведен второй... а затем третий, четвертый... - сейчас их девять, и в каждом - статьи, фотографии, его заметки на полях. В последнем некоторые статьи принадлежат Игорю, но ни одна из них не написана "по живому материалу" - всё это переводы и компиляции чужих исследований. Остаповича мучило такое положение вещей, он не желал навсегда остаться лишь "обзирателем", как он иронически называл подобную профессию. Не потому даже, что чувствовал себя полуворишкой, а из-за до сих пор не угасшего стремления самолично увидеть чудо. Неделя за свой счет? - да хоть год! Ради такого шанса Игорь согласился бы и на большее. - А кажуць, - продолжал неугомонный Мирон, - што гэта усё адзин абман. Амерыканцы цяпер твораць такия чуды - ку-уды там фантастицы! И "тарелки", кажуць, яны зрабили. Узяли абыкнавенный самалёт, чымсь накрыли и запусцили - вось табе й НЛО. Ты б лепш, Игар, заняуся людзьми. Вазьми маю бабку дык яна, знаешь, скацину поглядом зупыняла. Зыркне - и карова стаиць як укопаная. Бравой павядзе - лягла. Иншай - устала й у хлеу идзе. Остапович огладил ладонью усы, оперся о руку, молча слушая Мироновы откровения. - Або ж, возмем, иншый выпадак. Прадзед. Той ваабшчэ дождж словам выкликау. Крикне па-свойму - и за дзесяць хвилин хмары сабралися, ужо крапае. Вот аб чым трэба стацци писаць. А ты - "тарэлачки"... Тольки не абражайся, но... - Слышь, Мирон, а чаго ж ты сам ничога не умеешь? Кали бабка ды прадзед кудесниками были, табе самый шлях - в Копперфильды. Тот вздохнул. Ответил только после долгой паузы: - Бабка, памираючы у бальницы, страдала. Гаварыла - няма каму передаць силу. Патаму што наследницай можа быць тольки дзяучынка. - А прадзед? - Так сама: памёр, а вучня не заставиу. Игорь покачал головой: - Нет, Мирон, слухаючы цябе, не пайму. У "тарэлачки" не верыш, а у гэта верыш. Як такоя можа быць? Тот снисходительно усмехнулся, мол, чудак-человек, таких вещей не понимаешь! - "Тарэлачки" твае хто бачыу? Выгадки гэта. А бабка з прадзедам - прауда. Таких, як яны - у кожнай вёсцы поуна. Чаго ж не верыць? И пока Остапович решал, что же ответить, Мирон вырулил к остановке, куда как раз подъезжал Игорев автобус.
5
- Тут выйду. Спасибо, - Юрий Николаевич пожал приятельски протянутую руку и соскочил на грунтовку. Проводил ЗИЛ взглядом и зашагал к тропке, проторенной в траве. Поднялся ветер. Метелки хлестали Журского по штанинам, но он не замечал этого, как не замечал и того, что похолодало. Юрий Николаевич вообще не видел сейчас ничего, кроме одинокой избушки, к которой он направлялся намеренно спокойным. неторопливым шагом. "Может, старика вообще нету дома, а я уже паникую", - думал - и чувствовал внимательный оценивающий взгляд. Откуда смотрят? Из окна? Или из-под старого тележного остова, который разбившимся о рифы кораблем лежит здесь, выброшенный на берег травянистого моря? А может быть, их несколько, невидимых наблюдателей? Он вспомнил тот день, когда впервые столкнулся со скрытой силой этого подворья - далекую-далекую зиму его тринадцатилетия. Были каникулы каникулы только начались, Юрась, закончивший четверть почти на "отлично", до ночи пропадал на улице. Занятия на скрипке не в счет - к ним он привык и даже, к удивлению как сверстников, так и взрослых, умудрялся получать от упражнений удовольствие. Но то - утром или ближе к вечеру, а днем катание на самодельных санках, снежные баталии, строительство крепостей... Мать с отцом, словно сговорившись, не трогали ребенка, давая ему как следует отдохнуть. А играть в снежки и возводить стены лучше всего было на границе деревни и леса - большой участок, цветущий и колосившийся летом, зимой превращался в идеальную площадку для забав. Что же до одинокого дома, который "бацьки" строго-настрого велели обходить стороной - так и бес с ним, с домом! Хотя, конечно, любопытно, что в нем такого особенного... Ну живет какой-то дядька, Юрась даже видел его пару раз, когда с отцом проезжал мимо: стоял себе мужик во дворе, чего-то мастерил. Конечно, не совсем обычно, чтобы жить одному, да еще на отшибе, вдали от всех - но мало ли как бывает. Кстати, и живет-то мужик не один, а со стареньким отцом (так ребята рассказывали - они же, ребята, строили самые разные догадки насчет того, почему родители так относятся к отшельникам: представляли последних уголовниками, обрусевшими фашистами, американскими шпионами...) Но ничего такого уж завлекательного в одиноком доме мальчишки не находили. Особенно после того, как Михай Грышчук грозился пробраться на подворье отшельников - а день спустя выполнил обещанку, но вернулся домой странно притихший и неделю на уроках предпочитал стоять. Насевшие со всех сторон пацаны добились только одного - гордо продемонстрированных голеней, которые оказались жестоко обожженны крапивой. По всей видимости, крапива же погуляла по Михаю и значительно выше коленок. К изумлению мальчишек, Грышчукова мамаша, баба бойкая и цепкая, не побежала жаловаться на отшельников властям и сама никаких карательных мер не приняла (пострадавший Михай не в счет). С тех пор одинокий дом ребята обходили стороной, упорно делая вид, что его не существует. Словно инстинктивно чуяли, насколько серьезной и опасной была бы любая попытка вмешаться в тамошнюю жизнь. Сегодня же все случилось само собой. Рыжань, веселый и непосредственный пес, принадлежавший Витюхе-Хворостине, всегда принимал в ребячьих играх самое активное участие. И надо же было такому случиться, чтобы выхватив сбитую в запале сражения Юрасеву шапку-ушанку, Рыжань решил позабавиться. Он выждал, пока потерю обнаружили, радостно вильнул хвостом-бубликом и рванул как можно дальше от преследователя. - Стой! - крикнул Юрась, хотя особо в порядочность пса не верил. - Брось, дурень! Эх!.. Шапку мать привезла из района, отдав за нее несусветные деньги. - Гэта ж чужое! - вторил Витюха. - А ну стой! Рыжань! А Рыжань рассекал снежное море, направляясь прямиком к домику отшельников. Когда преследователи бежали недостаточно быстро, пес даже притормаживал, чтобы подождать их. Впрочем, почти все ребята отстали - кроме назадачливого владельца шапки. Юрась мчался сломя голову, часто оскальзываясь и падая в снег. Ветер швырял в лицо крошки морозного неба, левая рука /"Беречь, нужно беречь пальцы!"/ выстыла - варежка с нее соскользнула и теперь, пришитая специально для такого случая, болталась на шнурке. Бесчувственная рука наоборот, неуклюже торчала и не сгибалась... - Стой! Рыжань, стой! Вдруг, словно усовестившись, пес бросил шапку в сугроб, прижал уши и заливисто залаял. Опустив голову, он понесся к поленнице, куда мгновеньями раньше метнулась низенькая тень: кошка? курица? хорек?.. Честно говоря, Юрасю было все равно, какую новую забавку отыскал себе Рыжань. Мальчик подобрал шапку, вытер о снег песью слюну и с отчаяньем поглядел на дырку в левом "ухе": отец таки не удержится, наверняка отшмагает ремнем! Нахлобучив на голову трофей и растирая омертвевшую руку, Юрась наблюдал за зверем Тот, взлаивая, оббежал поленницу и, выбрав подходящее место, припал к ее основанию - заработал лапами, прорываясь к одной ему ведомой цели. - Чаго гэта ён... - пробормотал Витюха. - Зусим здурэу. Именно Хворостина первым заметил долговязый силует (и откуда взялся?!), приближающийся к псу. В руках - кнут-пужало, с которым выходят на выпас коров пастухи: деревянный держак с прикрученным к нему длинным резиновым хлыстом, на хлысте - узелки, чтобы больней ложились удары. Взмах. - Гэй! Не зачепай! - заорал Витюха. Но с места не двинулся. Молодой отшельник (хотя какой же "молодой"? ему уже тогда было лет под сорок, а выглядел - на все пятьдесят) мрачно поглядел на ребятишек, зыркнул на выплясывающего вокруг него Рыжаня. Больше и не пошелохнулся. Хворостина потух под прицелом этих глаз - свистнул пса, и тот послушно, даже, кажется, с радостью, оставил обидчика в покое. Витюха тотчас припал к Рыжаню, отыскивая след от пужала. Поэтому так и не заметил небольших следов, что тянулись вдоль собачьих к самой поленнице и дальше; небольшие такие следы, странные. Словно ягненок пробежал. А еще не заметил Витюха мелкой зверюшки, что метнулась от дров, когда молодой отшельник "угостил" пса кнутом. Вот Юрась - заметил. Только понять никак не мог, что ж то за тварь такая была... Мужик постоял, глядя на ребятишек, потом медленно покачал головой и зашагал к дому. Но все то время, пока возвращались к остальным пацанам, Юрася не оставляло чувство, будто сзади кто-то внимательно наблюдает наблюдает, хоть откуда именно - не разберешь. Ветер усилился, тучи собирались, словно куры к полной кормушке. Седые метелки травы гнулись, плясали - бешеные, неистовые в своем порыве взлететь. А может, - в желании остановить Юрия Николаевича на пути к одинокой избушке. Но он не привык сворачивать с полдороги.
6
"Тут не далёка, - подумал Игорь. - Дайду. Журский папяраджау, што да Каменя автобусы не ходзяць. Чаго ж цяпер..." Шофер рейсовика подробно объяснил ему, куда и как долго следует идти, чтобы добраться до нужной Остаповичу деревни. Впрочем, и путь-то не особо сложный: "от по гэтай грунтовке, праз Прудки, праз лес - и ты у Стаячым". Маршрут понятен - а дорогу, как известно, осилит идущий. Поэтому Игорь поправил ремень сумки, висевшей на плече, и зашагал к мечте всей своей жизни. Шел, с каждым движением изменяясь: становясь собранней, внимательнее. Хищник на охоте. Журналист на задании. Сам он, конечно, не мог видеть перемен, с ним происходивших, - а наблюдавший за Остаповичем пес лишь презрительно фыркнул, мол, тоже мне, хищник нашелся! За своим сине-алым забором зверь чувствовал себя хозяином, посему даже лаять на прохожего не стал: лают неуверенные. И играют в хищников - тоже. Другой же наблюдатель вообще не задумывался над подобными вещами - его (вернее, ее) заботило другое. ...Прудки оказались деревней не слишком большой, до ее конца Игорь добрался быстро. Поглядел на небо, которое как-то уж очень живо наливалось предночным фиолетом, взглянул на лес: шагать по нему в темноте не хотелось. Тем более, что фонарик, кажется, забыл взять. Игорь усмехнулся собственным страхам: уж не кладбище ли навеяло эти настроения? Оно, мрачное и торжественное, тянулось по левую сторону дороги. Остапович удивился одинаковости возвышавшихся у могил крестов и уже собрался идти дальше, когда услышал позади тоненькое звяканье колокольчика. Это могла быть корова или коза, которую ведут домой с выпасков, - но Игорю почему-то пришло на ум совсем другое: средневековый прокаженный с бубенцом на шее. Звяканье зачаровало его - ноги словно вросли в землю, а голова не желала поворачиваться. Невидимый прохожий приближался, звук усилился. Пробрало; Остапович аж передернул плечами от волны холода, плеснувшей ему в спину. Обернулся. - Добры вечар! - белозубая улыбка, блеск черных глаз. Девчонка, лет двенадцати-тринадцати, на велосипеде. На руле-"рогах" - колокольчик. Он проводил ее взглядом, в котором смешались облегчение и насмешка (последнее - над самим собой: вот ведь паникер!). И сделал уже следующий шаг, когда у ограды кто-то кашлянул. - Чуеш, милок, а куды гэта ты вырядзиуся на нач гледзячы? "Вязець мне на жаночы пол, - иронично подумал Игорь. - И адкуль яны тут бяруцца? Пустая ж дарога!" - Ды я у Стаячы Камень. Старуха (вообще-то, не совсем старуха - скорее, пожилая женщина, очень изможденная, в заношенном платье, со взлохмаченными волосами) сокрушенно покачала головой: - Эт! Знайшоу куды исци! И што ж ты там забыуся? Взмах рукой: - Й не атвечай! Няма разницы. Цяперачкы там знайсци можна адно: смерць. - Шаноуная, про шта гэта вы? - нет, угораздило же наткнуться на местную полудурку! Игорь бы ушел, да как-то неудобно, еще начнет орать, за рукава хвататься - лучше дослушать, чего уж... - Смерць, кажу, зустрециш. Яна там цяперачкы заместа гаспадара. И датоле, як не знайдзе сваю дабычу, не адступицца. А пакуль шукаць будзе, многих можа захапиць. Выпадкова. Дык ты б не хадзиу, милок. "Не, яны як згаварылися!" - Спасиба вам, шаноуная. Пайду я - дарога няблизкая. - Ай! не слухаеш старую - а дарма! Она еще что-то говорила, про опасность и глупых молодых людей, которые никогда не слушают мудрых советов, но Остапович уже шагал к лесу. Теперь он точно вспомнил, что не захватил с собой фонарик, - а темнело здесь невероятно быстро: по сути, уже настала ночь. Впереди же еще приличный кусок пути. Тут не до разговоров с полудурками... или - с полудурицами? Слава Богу, луна сяк-так светила. Во тьме бродить да спотыкаться не пришлось: дорогу видно, елки по обе стороны - тоже, а то, что дальше одно бесформенное веткище с листвищем колеблется, напугать норовит - так и не страшно. То есть, страшно, конечно, но это ничего, даже идти помогает. Быстрее шагаешь. Правда, на хищника на охоте он сейчас не тянул. В лучшем случае - на встревоженного молодого зайца ("Што, прызнацца, больш адпавядае маей сутнасци"). Постороннему наблюдателю, наверное, было бы смешно глядеть на Остаповича сейчас - но единственный наблюдатель, замерший у окна одинокой избушки, что на границе меж лесом и Стаячым Каменем, - наблюдатель этот не был посторонним. И поэтому смешного в поведении и походке Игоря не заметил. Он велел остальным (тоже отнюдь не посторонним) быть на хозяйстве и зашагал в ту же сторону, куда и Остапович, - хмурился, постукивал высоким посохом с крюком на конце; торопился. Близилась полночь.
7
...не спалось. Наверное, так на него подействовали сегодняшние встречи: с Серебряком и с домом-отшельником. - Дядь Юр, я чуть не забыл! - Макс, умытый и готовый отправиться в постель, замер на пороге, смущенно комкая в руках махровое полотенце. - Ну, признавайся уже, козаче. Опять накуролесили с Дениской? Произнесено неискренне, потому что Юрий Николаевич сейчас озабочен другими делами и любые мальчишечьи шалости не способны даже сравняться с ними. - Да нет. Я тут на чердак лазил. И еще... по дому. "Понятно. Так сказать, исследовал новые охотничьи угодья", - но говорит он другое: - Обнаружил что-нибудь интересное? Клад? Или скелет в шкафу? Макс сонно качает головой: - Не-а, скелетов нет, точно. Я футляр нашел. Только открыть не смог, он на замке. Даже странно. - Почему странно? - признаться, Юрию Николаевичу было все равно, но с детьми нужно быть терпеливым. - Потому что футляры для скрипок на висячий замок не запирают, ведь так? - ...А? Что ты говоришь? Где он?! И пока племянник ходил за футляром, Юрий Николаевич удивленно потирал висок: неужели неужели это случилось с ним?! Неужто ему, Юрасику, дядька Григорий привез самую настоящую скрипку?! Вот она лежит, поблескивая старинным лаком, и кажется, еще звучит, витает над ней эхом последняя мелодия, сыгранная когда-то давно забытым мастером. Дядя говорит, "надыбал" на это сокровище в каком-то селе, у знакомого на чердаке "валялась"! Конечно, это не Страдивари, но инструмент знатный, ему не пристало пылиться, нет! Мальчик смотрит на скрипку, и чудится - она только и ждет, чтобы кто-нибудь взял ее в руки и сыграл! - Ну, давай, Юрась, покажи, чаму навучыуся! - подохотил дядька, пряча улыбку за широченными черными усами. - Вшкварь! - И прауда, сыночъку, - поддерживает мама. - Сыграй нам. Отец со старшим братом довольно переглядываются и выжидающе глядят на Юрася. Ах, как он заиграл тогда! - поначалу несмело, прилаживаясь к инструменту, изучая "нрав" и то, как откликается скрипка на каждое движение; потом вдохновленно, отчаянно, позабыв о том, кто он и где он: играл, словно Богу молился! И не замечал, как растерянно стирает со щеки слезу грубоватый дядька Григорий, как счастливо улыбается мать, как смущенно качает головой отец и как изменяется взгляд брата, наливаясь глубиной и пониманием. ...Точно так же растерянно чуть позже, летом, дядька будет глядеть на Юрасеву распанаханную ладонь: неудачно упал, напоровшись на гвоздь. А отец в это время будет жаловаться, мол, вот ведь какой недотепа, знает, что руки нужно беречь, и все равно... Мать будет молчать. И только Семенка недовольно скривится: скрипка что? - не поиграет брательник неделю-другую, не позанимается - живы будем; вот по хозяйству в одиночку те же две недели пахать: совсем другой калач! И даже обидеться на малого никак не получается: вспомнишь, как Юрась играет, и слова поперек горла встают. Но неожиданная неприятность очень скоро решится - в тот момент, когда на подворье залает Рябый (один из многочисленной династии Рябых), а в дверь, постучавшись, войдет хмурый мужик. Ошеломленный Юрась узнает в госте молодого отшельника - а тот, не здороваясь, спросит: - Ты на скрыпцы играешь? У мяне бацька памёр. На пахаранах сыграеш? Мальчик лишь покажет забинтованную левую руку. Мужик улыбнется: - Я дапамажу. Зможаш сыграць сыграть, а, дядь Юра? Юрий Николаевич тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и потянулся к футляру, который принес ему Макс. Футляр был обмотан обрывком довольно массивной цепи, а ее концы на самом деле соединял огромный амбарный замок. Забавно! Надо будет у матери спросить, зачем она его повесила на футляр. - Так сыграешь, дядь Юр? - Вряд ли. Во-первых, ты же помнишь, у меня рука "сорвана". Ну и, потом... я, если честно, сомневаюсь, что скрипка сохранилась в рабочем состоянии, покривил он душой... почти покривил. К счастью, проверять сохранность инструмента не пришлось: забренчал привязью и зарычал Рябый, потом в дверь постучали.
БЕСЧАСТЬЕ
И редко кто бы мог увидеть Его ночной и тайный путь... Н. Гумилев
Руки дрожали и не желали повиноваться - Игорю едва удалось поднести огонек зажигалки к сигарете. Опустившись на диван, он растерянно огляделся, словно впервые видел эту комнату - тусклый ковер, стол с двумя полными пепельницами, книжные полки, вымпел ("Телевизоры "Витязь" - лучшие!"). "Вось яно! Сапраудныя сляды ад НЛО", - никак не верилось в собственную удачу: слишком просто, слишком неожиданно, слишком... - Хто гэта званиу? - Журский, - ответил он, затягиваясь. Настуня удивленно вскинула бровь: - Дык ён жа, здаецца, здбирауся тольки зимой прыехаць? - Ён ув атпуску. Дома, у мацеры. Она наконец заметила состояние мужа: - Штось сталася? Игорь ответил не сразу - боялся, что, произнесенные, слова зазвучат глупо и смешно. - У них в дзярэвне быу НЛО. Настуня с запоздалым интересом взглянула на телефон: - Паедзешь? - Сейчас узнаю. Дозвонился не сразу: видимо, Гусак имел с кем-то долгий разговор. А как только Игорь услышал-таки голос главреда, понял: не только долгий, но и неприятный. - Слухаю. Ты, Астапович? Ну? Якия яшчэ инапланяцяне? Камандзироуку?! Нет. ...Што значыць, очань нада? Тады бяры за свой шчот. И то... Дык я записываю - на нядзелю. И глядзи, штоб в наступную сераду быу як штык! ...Пользуешся маим харошым атнашэнням. Все, бывай. Да!.. И з фотками ж не забудзь! - Думаеш, там штось серьезнае? - спросила Настуня. - Журский гаворыць, йих штук пяць, на двух палях. Кали патарапицца, можна паспець. Глядзи, й ня усё вытапчуць - штось застанецца. - А сами "тарелки" бачыли? - Ён не ведае, пакуль яшчэ не цикавиуся. Пастараецца да маяго прыезду выясниць. - Едзеш сёння? - Да, - часы показывали двенадцать, так что он вполне мог успеть. Позвоню Мирону - ён завязець да станцыи. Настуня внимательно оглядела мужа и отобрала давно погасшую сигарету. - Што з табой? Ты якийсь накручаный. Игорь ничего не ответил - не знал, стоит ли пугать ее. Все-таки... Да в конце концов, разве можно к такому относиться на самом деле серьезно?! Какая-то странная цыганка вчера на вокзале вцепилась клещом: погадаю, погадаю!.. Погадала. На руку посмотрела, покачнулась: "Беражыся кругоу и звярэй. Але яшчэ больш - людзей, якия и ня людзи!" И добавила, цепко перехватив его смущенный взгляд: "Табе пазвоняць и пакличуць - ня едзь. Заманчыва - але ты ня едзь". Потом повторила свое предупреждение про круги и людей-нелюдей. Прямо тебе роман какого-нибудь Стивена Кинга, после автомобильной аварии сдвинувшегося мозгами и возжелавшего написать книгу с экзотическим антуражем нынешней белорусской реальности!.. Настуня уже поняла, что ответа не дождется. Она взъерошила Игорю волосы, поцеловала и отправилась на кухню собрать ему поесть. "Пленку не забудзь!" - крикнула уже оттуда. - Не забуду, - пленки, как и фотоаппарат, лежали на "рабочей" книжной полке. Здесь накапливались те издания, с которыми Игорь или Настуня (тоже журналистка) сейчас работали. Примерно раз в месяц эта полка освобождалась, дабы со временем заполниться новыми книгами. Чтобы найти нужные коробочки, Игорю пришлось как следует порыться в образовавшемся завале: он сдвинул в сторону подборку стихов Галича, мягкообложечную "Полковнику никто не пишет", три тома "Избранных работ" Зеленина, компьютерную распечатку рассказов Гая Давенпорта и, наконец, отложил неизвестно как оказавшийся здесь "Атлас вредителей плодовых и ягодных культур"... В результате поисков выяснилось, что из пленок осталась только одна, да еще в фотоаппарат была заправлена почти отщелканная. "Попрошу Мирона, штоб купил, кали будзе ехаць". Выглянула из кухни Настуня: - Усё, я пабегла на прызентацыю. Бутерброды на столе, не забудзь узяць. И - шчаслива зъездиць. Пока она металась по комнате, одеваясь на ходу и переживая из-за того, что опаздывает, Игорь пытался дозвониться к другу. Мирон тоже с кем-то трепался, и слушая монотонное гудение в трубке, Остапович все силился забыть, стереть из памяти слова цыганки, ее бледное лицо тяжелобольной, ее шатающуюся походку, когда гадалка с детьми (туго спеленутый младенец - у груди, за руку держится ребенок четырех-пяти лет) побрела прочь по перрону. ...Ни забыть, ни стереть не удалось, поэтому Мирон вынужден был пару раз переспросить, кто звонит.
3
Серебряк, похоже, сидел тут уже давно. И дожидался именно Юрия Николаевича - это было понятно по тому, как проворно вскочил одноногий при виде Журского. - Гэта ты, Юрась, ци мае старыя вочы мяне падводзяць? - Ну, что ж вы наговариваете на себя, - Юрий Николаевич неодобрительно покачал головой. - Уверен, ваши глаза еще долго будут оставаться зоркими и внимательными. Это ведь у вас профессиональное, Иван Петрович. Старик поджал губы: - Жартуешь, Юрась. Гэта добра, кали чалавек жартуець. Ды тольки - кали ён мае повад жартаваць. А кали повада няма... - Да кажется, Иван Петрович, мне и плакать особо не от чего. Серебряк саданул кованым концом палки по земле: - Брэшаш! И сам гэта ведаеш! Ци не ты прыглашау чарцячника к Сямёнаваму сыну? Дагавор з мракабесам укладау? Так што... - Иван Петрович, - Журский укоризненно вздохнул, - как можно? Мы же с вами взрослые люди, разумные, цивилизованные. Вы ведь не один год работали в органах, атеистом всегда были. Какой "мракобес", какой "чертячник"? - Брось гэта, Юрась, ой брось! - Серебряк прищурился, разглядывая лицо собеседника. - Не грай са мною, не дуры мяне - не абдурыш, не абаграеш. Сабе ж зробиш хужэй. - Ну хватит, - терпение у Журского закончилось, тем более, что на душе было тошно и без угроз одноногого старикана. - Довольно, Иван Петрович, пошутили и ладно. Мне нужно возвращаться в Камень: дела... - Ступай, - проскрипел одноногий. - Тольки помни: пры патрэбе звяртайся, дапамагу. Я ж не просто так, Юрасик, я ж знаю, што ты цяпер у чарцячника на кручку; ты и плямяш твой. И ён той гачок рана чи позна дзёрниць. Так ты звяртайся тады ка мне, не саромся. Хаця ты и не паважаеш старога дапамагу табе выкарабкацца. - Не думаю, что... - Не думай. Звяртайся. В конце улицы появился старенький ЗИЛ, и Серебряк проворно выскочил на дорогу, помахивая рукой: - Зараз зупыним - не пяшком табе ж исци. Грузовик затормозил перед самым стариком; из кабины высунулся мужик с цыгаркой между серых губ. Водитель явно собирался обматерить одноногого, но сдержался, стоило только их взглядам пересечься. - Чаго ты, Иван Пятрович? Давезци куды? - Ты праз Стаячы Камень? - уточнил Серебряк. - Падкинь добрага чалавека. - Падкину, - мужик смерил Юрия Николаевича взглядом, указал цыгаркой на дверцу: - Сядай. И только когда отъехали за поворот, не стерпел, выматерился, глядя в зеркальце заднего вида. - Вот паршывый старичонка, заусягды падсядае у машыну: "Вязи яго!" ...И усё муциць ваду. Жыцця ад яго няма! - добавил мужик уже спокойнее. - Мутит, - эхом отозвался Журский. Он до сих пор потирал запястье, за которое ухватился, прощаясь, Серебряк: "Не забудзь. Звяртайся".
4
- Мечта, значыць, збываецца? - чуть иронично подытожил Мирон, выводя машину на загородное шоссе. - И ты, значыць, сам в усё гэта верышъ? - Верю, - не раздумывая, подтвердил Игорь. На друга Остапович не обижался: если и существуют в мире абсолютно приземленные и прагматичные люди, то Мирон именно к таким и относится. Верит он только в то, что может пощупать, понюхать или (предпочтительнее всего!) употребить вовнутрь. Что, впрочем, не мешает Мирону оставаться просто хорошим человеком, способным выручить в беде приятеля. Вот и пленку купил, целых две катушки молодчага! Игорь мечтательно коснулся пальцами разноцветных коробочек и представил себе, какие уникальные кадры могут получиться... Он бредил летающими тарелками лет с десяти - когда впервые увидел "Ангар-18". На мальчика произвел впечатление даже не столько сам фильм, сколько то, что снят он был "на основе документальных материалов". Вернувшись домой, Игорь тем же вечером завел специальный альбом, куда начал вклеивать вырезки о всякого рода необычных явлениях - первой стала заметка из утренней газеты, где как раз говорилось о кругах на рисовых полях Китая. Постепенно альбом распухал - и в то же время росла одержимость его хозяина "энэлами". Мальчишкам не свойственно долго увлекаться чем-то одним, но Игорю никогда надолго не удавалось "излечиться" от невероятной, необъяснимой тяги, которую он испытывал ко всему тайному. Возможно, интерес этот существовал в противовес излишне "обыденной" жизни - а может, дело в призвании, в нашедшем себя таланте?.. Как бы там ни было, однажды альбом с вырезками закончился и был заведен второй... а затем третий, четвертый... - сейчас их девять, и в каждом - статьи, фотографии, его заметки на полях. В последнем некоторые статьи принадлежат Игорю, но ни одна из них не написана "по живому материалу" - всё это переводы и компиляции чужих исследований. Остаповича мучило такое положение вещей, он не желал навсегда остаться лишь "обзирателем", как он иронически называл подобную профессию. Не потому даже, что чувствовал себя полуворишкой, а из-за до сих пор не угасшего стремления самолично увидеть чудо. Неделя за свой счет? - да хоть год! Ради такого шанса Игорь согласился бы и на большее. - А кажуць, - продолжал неугомонный Мирон, - што гэта усё адзин абман. Амерыканцы цяпер твораць такия чуды - ку-уды там фантастицы! И "тарелки", кажуць, яны зрабили. Узяли абыкнавенный самалёт, чымсь накрыли и запусцили - вось табе й НЛО. Ты б лепш, Игар, заняуся людзьми. Вазьми маю бабку дык яна, знаешь, скацину поглядом зупыняла. Зыркне - и карова стаиць як укопаная. Бравой павядзе - лягла. Иншай - устала й у хлеу идзе. Остапович огладил ладонью усы, оперся о руку, молча слушая Мироновы откровения. - Або ж, возмем, иншый выпадак. Прадзед. Той ваабшчэ дождж словам выкликау. Крикне па-свойму - и за дзесяць хвилин хмары сабралися, ужо крапае. Вот аб чым трэба стацци писаць. А ты - "тарэлачки"... Тольки не абражайся, но... - Слышь, Мирон, а чаго ж ты сам ничога не умеешь? Кали бабка ды прадзед кудесниками были, табе самый шлях - в Копперфильды. Тот вздохнул. Ответил только после долгой паузы: - Бабка, памираючы у бальницы, страдала. Гаварыла - няма каму передаць силу. Патаму што наследницай можа быць тольки дзяучынка. - А прадзед? - Так сама: памёр, а вучня не заставиу. Игорь покачал головой: - Нет, Мирон, слухаючы цябе, не пайму. У "тарэлачки" не верыш, а у гэта верыш. Як такоя можа быць? Тот снисходительно усмехнулся, мол, чудак-человек, таких вещей не понимаешь! - "Тарэлачки" твае хто бачыу? Выгадки гэта. А бабка з прадзедам - прауда. Таких, як яны - у кожнай вёсцы поуна. Чаго ж не верыць? И пока Остапович решал, что же ответить, Мирон вырулил к остановке, куда как раз подъезжал Игорев автобус.
5
- Тут выйду. Спасибо, - Юрий Николаевич пожал приятельски протянутую руку и соскочил на грунтовку. Проводил ЗИЛ взглядом и зашагал к тропке, проторенной в траве. Поднялся ветер. Метелки хлестали Журского по штанинам, но он не замечал этого, как не замечал и того, что похолодало. Юрий Николаевич вообще не видел сейчас ничего, кроме одинокой избушки, к которой он направлялся намеренно спокойным. неторопливым шагом. "Может, старика вообще нету дома, а я уже паникую", - думал - и чувствовал внимательный оценивающий взгляд. Откуда смотрят? Из окна? Или из-под старого тележного остова, который разбившимся о рифы кораблем лежит здесь, выброшенный на берег травянистого моря? А может быть, их несколько, невидимых наблюдателей? Он вспомнил тот день, когда впервые столкнулся со скрытой силой этого подворья - далекую-далекую зиму его тринадцатилетия. Были каникулы каникулы только начались, Юрась, закончивший четверть почти на "отлично", до ночи пропадал на улице. Занятия на скрипке не в счет - к ним он привык и даже, к удивлению как сверстников, так и взрослых, умудрялся получать от упражнений удовольствие. Но то - утром или ближе к вечеру, а днем катание на самодельных санках, снежные баталии, строительство крепостей... Мать с отцом, словно сговорившись, не трогали ребенка, давая ему как следует отдохнуть. А играть в снежки и возводить стены лучше всего было на границе деревни и леса - большой участок, цветущий и колосившийся летом, зимой превращался в идеальную площадку для забав. Что же до одинокого дома, который "бацьки" строго-настрого велели обходить стороной - так и бес с ним, с домом! Хотя, конечно, любопытно, что в нем такого особенного... Ну живет какой-то дядька, Юрась даже видел его пару раз, когда с отцом проезжал мимо: стоял себе мужик во дворе, чего-то мастерил. Конечно, не совсем обычно, чтобы жить одному, да еще на отшибе, вдали от всех - но мало ли как бывает. Кстати, и живет-то мужик не один, а со стареньким отцом (так ребята рассказывали - они же, ребята, строили самые разные догадки насчет того, почему родители так относятся к отшельникам: представляли последних уголовниками, обрусевшими фашистами, американскими шпионами...) Но ничего такого уж завлекательного в одиноком доме мальчишки не находили. Особенно после того, как Михай Грышчук грозился пробраться на подворье отшельников - а день спустя выполнил обещанку, но вернулся домой странно притихший и неделю на уроках предпочитал стоять. Насевшие со всех сторон пацаны добились только одного - гордо продемонстрированных голеней, которые оказались жестоко обожженны крапивой. По всей видимости, крапива же погуляла по Михаю и значительно выше коленок. К изумлению мальчишек, Грышчукова мамаша, баба бойкая и цепкая, не побежала жаловаться на отшельников властям и сама никаких карательных мер не приняла (пострадавший Михай не в счет). С тех пор одинокий дом ребята обходили стороной, упорно делая вид, что его не существует. Словно инстинктивно чуяли, насколько серьезной и опасной была бы любая попытка вмешаться в тамошнюю жизнь. Сегодня же все случилось само собой. Рыжань, веселый и непосредственный пес, принадлежавший Витюхе-Хворостине, всегда принимал в ребячьих играх самое активное участие. И надо же было такому случиться, чтобы выхватив сбитую в запале сражения Юрасеву шапку-ушанку, Рыжань решил позабавиться. Он выждал, пока потерю обнаружили, радостно вильнул хвостом-бубликом и рванул как можно дальше от преследователя. - Стой! - крикнул Юрась, хотя особо в порядочность пса не верил. - Брось, дурень! Эх!.. Шапку мать привезла из района, отдав за нее несусветные деньги. - Гэта ж чужое! - вторил Витюха. - А ну стой! Рыжань! А Рыжань рассекал снежное море, направляясь прямиком к домику отшельников. Когда преследователи бежали недостаточно быстро, пес даже притормаживал, чтобы подождать их. Впрочем, почти все ребята отстали - кроме назадачливого владельца шапки. Юрась мчался сломя голову, часто оскальзываясь и падая в снег. Ветер швырял в лицо крошки морозного неба, левая рука /"Беречь, нужно беречь пальцы!"/ выстыла - варежка с нее соскользнула и теперь, пришитая специально для такого случая, болталась на шнурке. Бесчувственная рука наоборот, неуклюже торчала и не сгибалась... - Стой! Рыжань, стой! Вдруг, словно усовестившись, пес бросил шапку в сугроб, прижал уши и заливисто залаял. Опустив голову, он понесся к поленнице, куда мгновеньями раньше метнулась низенькая тень: кошка? курица? хорек?.. Честно говоря, Юрасю было все равно, какую новую забавку отыскал себе Рыжань. Мальчик подобрал шапку, вытер о снег песью слюну и с отчаяньем поглядел на дырку в левом "ухе": отец таки не удержится, наверняка отшмагает ремнем! Нахлобучив на голову трофей и растирая омертвевшую руку, Юрась наблюдал за зверем Тот, взлаивая, оббежал поленницу и, выбрав подходящее место, припал к ее основанию - заработал лапами, прорываясь к одной ему ведомой цели. - Чаго гэта ён... - пробормотал Витюха. - Зусим здурэу. Именно Хворостина первым заметил долговязый силует (и откуда взялся?!), приближающийся к псу. В руках - кнут-пужало, с которым выходят на выпас коров пастухи: деревянный держак с прикрученным к нему длинным резиновым хлыстом, на хлысте - узелки, чтобы больней ложились удары. Взмах. - Гэй! Не зачепай! - заорал Витюха. Но с места не двинулся. Молодой отшельник (хотя какой же "молодой"? ему уже тогда было лет под сорок, а выглядел - на все пятьдесят) мрачно поглядел на ребятишек, зыркнул на выплясывающего вокруг него Рыжаня. Больше и не пошелохнулся. Хворостина потух под прицелом этих глаз - свистнул пса, и тот послушно, даже, кажется, с радостью, оставил обидчика в покое. Витюха тотчас припал к Рыжаню, отыскивая след от пужала. Поэтому так и не заметил небольших следов, что тянулись вдоль собачьих к самой поленнице и дальше; небольшие такие следы, странные. Словно ягненок пробежал. А еще не заметил Витюха мелкой зверюшки, что метнулась от дров, когда молодой отшельник "угостил" пса кнутом. Вот Юрась - заметил. Только понять никак не мог, что ж то за тварь такая была... Мужик постоял, глядя на ребятишек, потом медленно покачал головой и зашагал к дому. Но все то время, пока возвращались к остальным пацанам, Юрася не оставляло чувство, будто сзади кто-то внимательно наблюдает наблюдает, хоть откуда именно - не разберешь. Ветер усилился, тучи собирались, словно куры к полной кормушке. Седые метелки травы гнулись, плясали - бешеные, неистовые в своем порыве взлететь. А может, - в желании остановить Юрия Николаевича на пути к одинокой избушке. Но он не привык сворачивать с полдороги.
6
"Тут не далёка, - подумал Игорь. - Дайду. Журский папяраджау, што да Каменя автобусы не ходзяць. Чаго ж цяпер..." Шофер рейсовика подробно объяснил ему, куда и как долго следует идти, чтобы добраться до нужной Остаповичу деревни. Впрочем, и путь-то не особо сложный: "от по гэтай грунтовке, праз Прудки, праз лес - и ты у Стаячым". Маршрут понятен - а дорогу, как известно, осилит идущий. Поэтому Игорь поправил ремень сумки, висевшей на плече, и зашагал к мечте всей своей жизни. Шел, с каждым движением изменяясь: становясь собранней, внимательнее. Хищник на охоте. Журналист на задании. Сам он, конечно, не мог видеть перемен, с ним происходивших, - а наблюдавший за Остаповичем пес лишь презрительно фыркнул, мол, тоже мне, хищник нашелся! За своим сине-алым забором зверь чувствовал себя хозяином, посему даже лаять на прохожего не стал: лают неуверенные. И играют в хищников - тоже. Другой же наблюдатель вообще не задумывался над подобными вещами - его (вернее, ее) заботило другое. ...Прудки оказались деревней не слишком большой, до ее конца Игорь добрался быстро. Поглядел на небо, которое как-то уж очень живо наливалось предночным фиолетом, взглянул на лес: шагать по нему в темноте не хотелось. Тем более, что фонарик, кажется, забыл взять. Игорь усмехнулся собственным страхам: уж не кладбище ли навеяло эти настроения? Оно, мрачное и торжественное, тянулось по левую сторону дороги. Остапович удивился одинаковости возвышавшихся у могил крестов и уже собрался идти дальше, когда услышал позади тоненькое звяканье колокольчика. Это могла быть корова или коза, которую ведут домой с выпасков, - но Игорю почему-то пришло на ум совсем другое: средневековый прокаженный с бубенцом на шее. Звяканье зачаровало его - ноги словно вросли в землю, а голова не желала поворачиваться. Невидимый прохожий приближался, звук усилился. Пробрало; Остапович аж передернул плечами от волны холода, плеснувшей ему в спину. Обернулся. - Добры вечар! - белозубая улыбка, блеск черных глаз. Девчонка, лет двенадцати-тринадцати, на велосипеде. На руле-"рогах" - колокольчик. Он проводил ее взглядом, в котором смешались облегчение и насмешка (последнее - над самим собой: вот ведь паникер!). И сделал уже следующий шаг, когда у ограды кто-то кашлянул. - Чуеш, милок, а куды гэта ты вырядзиуся на нач гледзячы? "Вязець мне на жаночы пол, - иронично подумал Игорь. - И адкуль яны тут бяруцца? Пустая ж дарога!" - Ды я у Стаячы Камень. Старуха (вообще-то, не совсем старуха - скорее, пожилая женщина, очень изможденная, в заношенном платье, со взлохмаченными волосами) сокрушенно покачала головой: - Эт! Знайшоу куды исци! И што ж ты там забыуся? Взмах рукой: - Й не атвечай! Няма разницы. Цяперачкы там знайсци можна адно: смерць. - Шаноуная, про шта гэта вы? - нет, угораздило же наткнуться на местную полудурку! Игорь бы ушел, да как-то неудобно, еще начнет орать, за рукава хвататься - лучше дослушать, чего уж... - Смерць, кажу, зустрециш. Яна там цяперачкы заместа гаспадара. И датоле, як не знайдзе сваю дабычу, не адступицца. А пакуль шукаць будзе, многих можа захапиць. Выпадкова. Дык ты б не хадзиу, милок. "Не, яны як згаварылися!" - Спасиба вам, шаноуная. Пайду я - дарога няблизкая. - Ай! не слухаеш старую - а дарма! Она еще что-то говорила, про опасность и глупых молодых людей, которые никогда не слушают мудрых советов, но Остапович уже шагал к лесу. Теперь он точно вспомнил, что не захватил с собой фонарик, - а темнело здесь невероятно быстро: по сути, уже настала ночь. Впереди же еще приличный кусок пути. Тут не до разговоров с полудурками... или - с полудурицами? Слава Богу, луна сяк-так светила. Во тьме бродить да спотыкаться не пришлось: дорогу видно, елки по обе стороны - тоже, а то, что дальше одно бесформенное веткище с листвищем колеблется, напугать норовит - так и не страшно. То есть, страшно, конечно, но это ничего, даже идти помогает. Быстрее шагаешь. Правда, на хищника на охоте он сейчас не тянул. В лучшем случае - на встревоженного молодого зайца ("Што, прызнацца, больш адпавядае маей сутнасци"). Постороннему наблюдателю, наверное, было бы смешно глядеть на Остаповича сейчас - но единственный наблюдатель, замерший у окна одинокой избушки, что на границе меж лесом и Стаячым Каменем, - наблюдатель этот не был посторонним. И поэтому смешного в поведении и походке Игоря не заметил. Он велел остальным (тоже отнюдь не посторонним) быть на хозяйстве и зашагал в ту же сторону, куда и Остапович, - хмурился, постукивал высоким посохом с крюком на конце; торопился. Близилась полночь.
7
...не спалось. Наверное, так на него подействовали сегодняшние встречи: с Серебряком и с домом-отшельником. - Дядь Юр, я чуть не забыл! - Макс, умытый и готовый отправиться в постель, замер на пороге, смущенно комкая в руках махровое полотенце. - Ну, признавайся уже, козаче. Опять накуролесили с Дениской? Произнесено неискренне, потому что Юрий Николаевич сейчас озабочен другими делами и любые мальчишечьи шалости не способны даже сравняться с ними. - Да нет. Я тут на чердак лазил. И еще... по дому. "Понятно. Так сказать, исследовал новые охотничьи угодья", - но говорит он другое: - Обнаружил что-нибудь интересное? Клад? Или скелет в шкафу? Макс сонно качает головой: - Не-а, скелетов нет, точно. Я футляр нашел. Только открыть не смог, он на замке. Даже странно. - Почему странно? - признаться, Юрию Николаевичу было все равно, но с детьми нужно быть терпеливым. - Потому что футляры для скрипок на висячий замок не запирают, ведь так? - ...А? Что ты говоришь? Где он?! И пока племянник ходил за футляром, Юрий Николаевич удивленно потирал висок: неужели неужели это случилось с ним?! Неужто ему, Юрасику, дядька Григорий привез самую настоящую скрипку?! Вот она лежит, поблескивая старинным лаком, и кажется, еще звучит, витает над ней эхом последняя мелодия, сыгранная когда-то давно забытым мастером. Дядя говорит, "надыбал" на это сокровище в каком-то селе, у знакомого на чердаке "валялась"! Конечно, это не Страдивари, но инструмент знатный, ему не пристало пылиться, нет! Мальчик смотрит на скрипку, и чудится - она только и ждет, чтобы кто-нибудь взял ее в руки и сыграл! - Ну, давай, Юрась, покажи, чаму навучыуся! - подохотил дядька, пряча улыбку за широченными черными усами. - Вшкварь! - И прауда, сыночъку, - поддерживает мама. - Сыграй нам. Отец со старшим братом довольно переглядываются и выжидающе глядят на Юрася. Ах, как он заиграл тогда! - поначалу несмело, прилаживаясь к инструменту, изучая "нрав" и то, как откликается скрипка на каждое движение; потом вдохновленно, отчаянно, позабыв о том, кто он и где он: играл, словно Богу молился! И не замечал, как растерянно стирает со щеки слезу грубоватый дядька Григорий, как счастливо улыбается мать, как смущенно качает головой отец и как изменяется взгляд брата, наливаясь глубиной и пониманием. ...Точно так же растерянно чуть позже, летом, дядька будет глядеть на Юрасеву распанаханную ладонь: неудачно упал, напоровшись на гвоздь. А отец в это время будет жаловаться, мол, вот ведь какой недотепа, знает, что руки нужно беречь, и все равно... Мать будет молчать. И только Семенка недовольно скривится: скрипка что? - не поиграет брательник неделю-другую, не позанимается - живы будем; вот по хозяйству в одиночку те же две недели пахать: совсем другой калач! И даже обидеться на малого никак не получается: вспомнишь, как Юрась играет, и слова поперек горла встают. Но неожиданная неприятность очень скоро решится - в тот момент, когда на подворье залает Рябый (один из многочисленной династии Рябых), а в дверь, постучавшись, войдет хмурый мужик. Ошеломленный Юрась узнает в госте молодого отшельника - а тот, не здороваясь, спросит: - Ты на скрыпцы играешь? У мяне бацька памёр. На пахаранах сыграеш? Мальчик лишь покажет забинтованную левую руку. Мужик улыбнется: - Я дапамажу. Зможаш сыграць сыграть, а, дядь Юра? Юрий Николаевич тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и потянулся к футляру, который принес ему Макс. Футляр был обмотан обрывком довольно массивной цепи, а ее концы на самом деле соединял огромный амбарный замок. Забавно! Надо будет у матери спросить, зачем она его повесила на футляр. - Так сыграешь, дядь Юр? - Вряд ли. Во-первых, ты же помнишь, у меня рука "сорвана". Ну и, потом... я, если честно, сомневаюсь, что скрипка сохранилась в рабочем состоянии, покривил он душой... почти покривил. К счастью, проверять сохранность инструмента не пришлось: забренчал привязью и зарычал Рябый, потом в дверь постучали.
БЕСЧАСТЬЕ
И редко кто бы мог увидеть Его ночной и тайный путь... Н. Гумилев