Страница:
Пражские иллюстрированные журналы публикуют сообщения с полей сражений, госпитали принимают первых раненых с сербского фронта.
Гашек пытается ни о чем не думать. Он разъезжает по чешским городам с кабаре Лонгена, бродяжничает с Кудеем, посещает пражские кабачки, ночует у друзей, у Вальтнера в «Монмартре» или у молодого Яначека, сына владельца прославленного кафе «Унион» — средоточия пражского художественного мира.
Он еще раз провоцирует полицейскую бюрократию, желая показать, что даже обстановка войны не может совладать с его темпераментом. В одной из компаний возник спор, правда ли, что ночной привратник в трактире Валеша на улице Каролины Светлой — полицейский агент. Гашек тут же пообещал выяснить это.
Шел ноябрь 1914 года. Русские войска прорвали га-лицийский фронт. Пражане острили по этому поводу: дескать, «в Находе[79] уже говорят по-русски». Поселившись у Валеша в комнатах для приезжих, Гашек записался в книге регистрации постояльцев: «Ярослав Гашек, купец, родился в Киеве, приехал из Москвы». И в ту же ночь был арестован и препровожден в полицейскую управу. В разговоре со следователем он обосновал эту запись тем, что, мол, хотел убедиться, «принимаются ли в военное время надлежащие полицейские меры для установления личности подданных других государств». Пражская полиция благополучно сдала этот экзамен. А вот Гашеку пришлось туго. После строгого внушения его упрятали за решетку. В течение пяти суток — с 7 по 12 декабря 1914 года — ему вновь была предоставлена возможность на собственном желудке проверить, хорошо ли кормят в австрийской каталажке. Воспоминания о полицейском допросе и впечатления от пребывания в тюрьме в начале войны составят впоследствии ядро вступительных глав «Похождений бравого солдата Швейка». Вскоре «дела Австрии пошли так плохо», что она вспомнила и о Ярославе Гашеке. В конце января в рамках подготовки к контрнаступлению на галицийском фронте ему было предписано явиться в призывную комиссию. Гашек валяет перед комиссией дурака и дает о себе неверные и неполные сведения. Так, например, он сообщает, что из языков владеет только чешским, хотя в действительности писал и говорил по-русски, по-немецки, говорил по-венгерски, по-польски, по-французски. Столь же легко он называет себя холостяком, несмотря на то, что, как мы знаем, был женат и имел маленького сына. Комиссия признала Гашека годным, и он был зачислен в первую резервную роту 91-го пехотного полка, расквартированного в Чешских Будейовицах.
Йозеф Лада вспоминал: «К вечеру того дня Гашек вернулся с призыва в истинно рекрутском настроении и, когда я открыл ему дверь, едва кивнул в ответ на мое приветствие. Не обращая больше на меня внимания, он направился в свою каморку, на все настойчивые расспросы, чем же кончилось дело в призывной комиссии, отвечал молчанием и наконец высокомерно заявил, что не станет тратить время на разговоры со всяким задрипанным шпаком. Потом заперся в кухне и своим до смешного немузыкальным голосом принялся распевать солдатские песни. С тех пор он разговаривал со мной не как с квартирохозяином, а как с неполноценным человеком. Вскоре вообще от меня съехал и до поступления в полк не возвращался».
Перед отъездом на фронт произошел ряд инцидентов и эпизодов, самым важным из которых была болезнь, описанная в книге Лонгена. У Гашека открылось такое сильное кровотечение, что его пришлось отвезти в больницу. От его недельного — с 31 января по 9 февраля 1915 года — пребывания в Виноградской больнице сохранилась история болезни. Диагноз гласит: эпистаксия (кровотечение из носа) и головные боли. Есть опасность воспаления почек. Из-за пребывания в больнице его отъезд в полк был отсрочен почти на две недели (первоначально его должны были призвать 1 февраля 1915 года). Последние часы перед отъездом Гашек провел в обществе друзей в трактире «На Насесте» в Спаленой улице. Ко всеобщему изумлению, он заказал содовую, часто погружался в раздумье и только к полуночи повеселел и стал распевать солдатские песни. Очевидцы рассказывают: «Он выкрикивал, что всех нас перестреляет и пешком отправится в Будейовицы. Окружающие верили в это не больше, чем в то, что он захмелел от содовой, — ибо, как очень скоро выяснилось, в коридоре, ведущем к уборной, официант каждый раз оставлял для него рюмку сливовицы».
Утром следующего дня Гашек действительно выехал в Чешские Будейовицы.
В поведении Гашека на военной службе в первое время еще сказывается прежняя беззаботность. Но в его словах и поступках уже появляются горечь и едкость, говорящие о том, что он стал серьезнее и ощущает роковые исторические перемены, масштаб близящейся катастрофы.
Швейковское рвение, которое он проявляет в среде пражских друзей, было, несомненно, иронической маской; сразу же после прибытия в полк Гашек отправляется в медицинскую часть и жалуется на ревматизм. Военный врач Петерка, знакомый Гашека, признал его больным. Фотографию писателя с группой солдат в госпитале опубликовал 30 апреля 1915 года журнал «Светозор». Мы видим здесь Гашека серьезным, подавленным, с «анархистскими» усиками.
О пребывании Гашека в Будейовицах существует много примечательных преданий. Было бы, разумеется, интересно сравнить их с тем, что автор использовал позднее в качестве материала для романа. Вероятно, выявилось бы много сходных деталей. Так же как Швейк, его создатель страдал ревматизмом и начал военную карьеру с пребывания в госпитале; как и вольноопределяющийся Марек, он ходил по Будейовицам с «мароденбухом» («больничной книгой») и посещал многочисленные трактиры. По свидетельству современников, он разгуливал по площади в штатском и не пропускал ни одного питейного заведения.
После нескольких нарушений дисциплины его исключили из школы вольноопределяющихся, посадили на гауптвахту и отправили помогать поварам; этим его биография тоже напоминает похождения вольноопределяющегося Марека. Соответствует действительности и утверждение, что в часть он явился в гражданской одежде и цилиндре, — австрийская армия в начале войны испытывала недостаток обмундирования.
Своеобразные воспоминания о Гашеке остались у будейовицкого книготорговца Сватека. В приподнятом настроении популярный автор подписал договор, согласно которому за каких-нибудь 30—50 крон обязывался в течение десяти лет писать военные юморески только для него и ни для кого другого. Когда после войны появился «Швейк», будейовицкий скупщик «мертвых душ» тоже предъявил права на это произведение.
Вскоре Гашеку было уже не до юморесок и не до книготорговца Сватека. Около 5 мая его маршевый батальон был переведен из Будейовиц в полевой лагерь в Бруке-на-Лейте. Там продолжается воинская «одиссея» Гашека.
Бывший анархист и антимилитарист, Гашек неожиданно очутился в среде, где господствовала беспрекословная дисциплина, где требовалось исполнение приказа в полном соответствии с формулой: «Maul halten und weiter dienen»[80]. Перед Гашеком, одетым в голубой мундир с зелеными петлицами, предстала государственная система в своем конкретном современном обличье.
Давно миновали те времена, когда война означала грохот битвы, звон скрещиваемых клинков, риск единоборства, пусть бессмысленного, но дающего надежду, что победит сила или хитрость, что вообще кто-то победит, а кто-то падет. Первая мировая война не знала ни победителей, ни побежденных. По обе стороны фронта — хаос, вши, дизентерия.
Надев австрийскую форму, Гашек на собственной шкуре убедился в бесперспективности индивидуалистического анархистского протеста. Единственной реальной силой в армейских условиях была товарищеская солидарность солдат, сплоченных общим чувством опасности. Недобровольное участие в исторических событиях толкало «маленького человека» на особое, пассивное сопротивление. Он становится «х», тем неизвестным, которое не принимают в расчет штабы воюющих держав. Но этот антигерой не хочет зря отдавать свою жизнь. В солдатской массе, одетой в серые шинели, начинают проявляться признаки разложения: источник его — равнодушие к «патриотической» идеологии, воспоминания о мелких, повседневных радостях жизни, о родном доме.
Простой человек из толпы, выдвинутый по воле сильных мира сего на роль действующего лица истории, становится таинственной загадкой этой кризисной эпохи.
В облике Гашека, как его воспроизводят фотографии, сделанные в Бруке-на-Лейте и на фронте, проявляются скепсис и отчаяние. Глаза неподвижно устремлены вдаль, на лице написана безнадежность. Выражение его ничем не напоминает благодушную, улыбчивую физиономию бравого солдата Швейка.
Сначала Гашек еще хочет по старому анархистскому методу избежать воинской службы, симулирует ревматизм, несколько раз пытается дезертировать. Но, поняв тщетность своих усилий, с заметным рвением стремится приблизиться к фронту, чтобы оказаться в центре событий. Еще в Праге, живя у путешественника Фрича, он как-то объявил: «Пойду служить в армию и перебегу к русским». А покидая Будейовицы, пишет на титульном листе книги «Моя торговля собаками» такое посвящение одному из друзей: «Через несколько минут я уезжаю куда-то далеко. Может, вернусь казацким атаманом. Если же буду повешен, пошлю тебе на счастье кусок веревки, которая стянет мое горло».
Сообщения о том, как Гашек проходил службу в австро-венгерской армии, разноречивы. Он вступил в нее с правами вольноопределяющегося, но из офицерского училища был по неизвестной причине отчислен. Свое исключение из школы вольноопределяющихся Гашек изобразил в рассказе «Gott strafe Engeland» («Боже, покарай Англию»).
Офицерское училище в Будейовицах возглавлял некий капитан Адамичка, брат начальника пражской конной полиции. Он хотел украсить учебные помещения патриотическими лозунгами и приказал Гашеку сочинить соответствующие надписи в стихах. Войдя вечером в класс, Адамичка увидел следующую надпись:
По другим сведениям, перед отправкой батальона Гашек исчез и нашли его только после долгих розысков. Майор Венцель якобы подал на него за это рапорт. Во всяком случае, совершенно точно известно, что путь из Будейовиц в Вену и далее в Брук-на-Лейте Гашек проделал в арестантском вагоне, как он это описывает в «Швейке».
Его злоключения во многом совпадают с судьбой вольноопределяющегося Марека. В позднейшей легионерской юмореске Гашек так изобразил передряги, выпавшие на его долю: «В начале войны меня выгнали из офицерской школы 91-го пехотного полка, с рукавов спороли нашивки вольноопределяющегося, и в то время как мои бывшие коллеги, получив звание кадета или фенриха, мерли как мухи на всех фронтах, я сидел на казарменной гауптвахте в Будейовицах и в Бруке-на-Лейте, а когда наконец меня отпустили и хотели послать с маршевым батальоном на фронт, я прятался в стогу сена и так переждал отправку трех маршевых батальонов. Потом я симулировал падучую, и, наверное, меня бы расстреляли, если бы я не изъявил добровольного желания идти на фронт».
Как свидетельствуют документы, Гашек прибыл в роту с нелестной аттестацией: «Haschek Jaroslaus nach seiner Angabe Scriftleitersetzer».[82] В скобках приписано: «(Ein Schwindler und Betrüger».[83] Эта характеристика совпадает с пресловутой формулой «р. v» (politisch ver-dächtig)»[84], с которой является в полк вольноопределяющийся Марек.
В Бруке-на-Лейте, точнее, в находящемся близ него казарменном городке Кираль-Хиду, Гашек знакомится с несколькими людьми, имена и характерные черты которых он взял из жизни и художественно перевоплотил в своем романе.
Он был зачислен в 11-ю роту, пополнявшуюся но только прошедшими обучение новобранцами, но и разными «zuwachs»ами[85] за счет переведенных из штрафных рот и выпущенных из-под ареста. Командовал ею ротмистр Виммер, незадолго до отправки роты на фронт его сменил обер-лейтенант Лукаш (фамилия его писалась тогда по-немецки — Lukas). Позднее Лукаш принял командование над одним из батальонов 91-го полка.
Согласно свидетельству фельдфебеля Ванека, Лукаш был строгим, прямым и бесстрашным человеком, командиром, сознающим свою ответственность; подчиненные уважали его и боялись. К солдатам он был справедлив, но его суровая воинская манера обращения мешала подчиненным его полюбить. Во многом это соответствует портрету, созданному Гашеком в романе. Только пристрастие обер-лейтенанта к женскому полу юмористически гиперболизировано. Лукаш был пражанином, но никогда не проявлял себя ни как чех, ни как немец. Из-за своей неуступчивости он терпел много неприятностей и несколько раз был обойден чином.
Прежний командир батальона капитан Сагнер, напротив, был тертый калач, человек элегантный и пронырливый. Он покровительствовал чехам, если это, разумеется, не могло ему повредить. Архив 91-го полка рекомендует его не с лучшей стороны. В духе тогдашнего ведения войны капитан Сагнер был жесток и безжалостен. В одном из приказов по 12-му маршевому батальону мы, например, читаем: «Русские подразделения, отстреливавшиеся до последнего патрона, а затем пожелавшие сдаться в плен, не щадить, ибо другие вражеские части благодаря такой тактике выигрывают время для отступления, посему приказываю отвечать умеренным прицельным огнем и уничтожать неприятеля. Гражданское население, оказывающее хоть малейшее сопротивление, истреблять, всех прочих задерживать…»
Эти факты, однако, скорее характеризуют суровую военную обстановку, чем отдельных людей. Мы приводим их, чтобы стало понятно, до какой степени фантазия Гашека должна была восторжествовать над действительностью, если свои впечатления и свой опыт он сумел перевести в сферу смеха, юмора и гротеска.
Майор Венцель также был реальным лицом. В записках, служащих главным источником наших знаний об этом периоде жизни Гашека, фельдфебель Ванек упоминает о том, что резервный батальон, в который был зачислен писатель, от Самбора до Сокаля продвигался год командованием «безумного майора Венцеля».
В ближайшее окружение сатирика входил и кадет Биглер, выведенный в романе честолюбивым юнцом, на дворянском гербе которого изображены «аистово крыло и рыбий хвост». Ян Биглер командовал одним из взводов 11-й роты.
Прототипом, вероятно, самого популярного отрицательного персонажа романа, ограниченного псевдоинтеллигента поручика Дуба был, согласно этому свидетельству, поручик запаса Мехалек, беспрестанно повторявший: «Вы меня не знаете, но когда вы меня узнаете, то заплачете». (Согласно другой версии прототипом этой фигуры был некий обер-лейтенант Крейбих, которого Гашек знал по устным рассказам одного из своих липницких друзей.)
Реальным лицом был и фельдкурат Эйбл (в романе — Ибл). Как он вспоминал позднее, Лукаш собирался перевести Гашека в другую часть, чтобы избавить от кары за отказ шлепаться по команде в грязь. Сам Эйбл будто бы хотел отослать провинившегося в отпуск и Прагу, но за два дня до назначенного срока Гашек попал в плен. Сообщения о реальных прототипах персонажей «Бравого солдата Швейка» весьма противоречивы. Очевидно одно: роман кристаллизуется из туманных воспоминаний и отдельных деталей, а не представляет собой слепок с действительности.
Теперь перейдем к кругу друзей и приятелей Гашека из рядовых солдат и младших чинов. Сюда относится прежде всего старший писарь Ян Ванек, до призыва — владелец москательной лавки в Кралупах, типичный для австро-венгерской армии «сачок» и покровитель подобных же «сачков». Как и большинство тыловых младших чинов и офицеров, он в первую очередь заботится о собственной пользе. Гашек, прикомандированный к ротной канцелярии, близко с ним сошелся. Помогал ему вести дела и вскоре стал для Ванека почти незаменимым. Пребывание в ротной канцелярии и служба ординарцем штаба дали Гашеку возможность познакомиться с документальным материалом, который он позднее цитирует, показывая разложение австро-венгерской армии. Это различные накладные, приказы и депеши, а также печатные издания, распространяемые среди солдат.
В канцелярии роты он встречался также с денщиком, или «буршем», обер-лейтенанта Лукаша Франтишеком Страшлипкой, предполагаемым жизненным прототипом Швейка. Страшлипка был молодой парень с голубыми глазами (родился в 1890 году, умер в 1949-м), большой шутник. Гашек, Страшлипка и некий Масопуст, птицелов с Малой Страны, составляли веселую троицу и старались разогнать печаль и уныние, овладевшие солдатами по мере приближения к фронту. О родственности Страшлипки со Швейком судят на основании того, что тот любил рассказывать разные истории и анекдоты, которые обычно начинал словами: «Знал я одного…» Гашек упоминает о Страшлипке и в стихотворении, написанном по дороге на фронт. Называется оно «В резерве»:
О личных впечатлениях Гашека мы узнаем из стихов, которые он пишет для своего удовольствия или для развлечения товарищей. Стихи эти солдаты переписывали. Так они попали в блокнот фельдфебеля Ванека. Читая их, невольно вспоминаешь письма Гашека из тюрьмы — в них тот же элегический настрой. Легко догадаться и об анонимном адресате. Во время трудного пути в памяти Ярослава всплывают воспоминания о Яр-миле, которая с трехлетним мальчиком живет у родителей в Праге и которую он все еще любит. Доказательством этому служит заключительное обращение:
От железнодорожного узла Санок до самого фронта резервный батальон двигался в пешем строю. Тем временем Гашека вновь «повысили»: вместе с вольноопределяющимся Билеком он стал «Viehtreiber»ом, то есть погонщиком скота. Согласно протокольным данным 25 августа 1915 года медицинская комиссия признала его годным лишь к караульной и вообще более легкой службе. Гашек воспользовался этим и каждый день сказывался больным; он сидел в канцелярии, а во время трудных переходов присоединялся к тыловым частям.
Где-то близ Самбора его ожидала новая должность. Он был назначен квартирмейстером. (Все эти обстоятельства играют роль при развертывании сюжетной линии «Похождений бравого солдата Швейка». В той части пути, где Гашек покидает штаб роты, Швейк тоже оставляет ротную канцелярию. Он послан квартирмейстером в район Фельдштейна и в результате удивительного стечения обстоятельств попадает в… австрийский плен.)
Для должности квартирмейстера у Гашека были все данные: он прилично говорит по-русски, достаточно хорошо знает Галицию еще со времен своего бродяжничества.
В одном из стихотворений Гашек остроумно упоминает о новой должности. Но юмористический тон обретает горький оттенок, едва он переходит к изображению края, опустошенного войной.
Из стихотворения, которое мы цитировали, видно, что автор, привычный к суровой бродяжьей жизни, не придавал большого значения тяготам войны. И обер-лейтенант Лукаш изображает его человеком внешне веселым, привыкшим забавлять остальных солдат. Горький оттенок, свойственный его стихам, можно объяснить скорее гнетущими впечатлениями от следов варварских разрушений. Гашек собственными глазами видит, какие опустошения произвела война в местах, где некогда, в мирное время, он еще застал нетронутую природу и бесхитростно-доверчивых людей.
Резервный маршевый батальон прибыл в район города Гологор 11 июля 1915 года, быстро пополнил ряды 91-го полка и переместился на север, к железнодорожной станции Золтанка, а оттуда на Сокаль. Район Сокаля, значительного железнодорожного узла в Галиции, был важным австро-венгерским форпостом на восточном берегу Буга и потому постоянно подвергался нападениям русских войск. В огне этих атак оказался и третий батальон 91-го полка, посланный на передовую.
Там солдаты попали в такой ад, какого не представляли себе и в самом кошмарном сне. Полк вышел из боев значительно поредевшим. За неделю рота обер-лейтенанта Лукаша потеряла более половины своего состава. Поэтому 1 августа полк был отведен в резерв, в район города Здзары, точнее — к северу от него, на берег Буга. Солдаты, пережившие бойню, отдыхали, развлекались и залечивали раны. Здесь Гашек написал стихотворения «О вшах», «В резерве» и «Плач ефрейтора». Последнее было вдохновлено реальным фактом. После боев у Сокаля Гашек был произведен в ефрейторы и теперь с юмором писал о насмешках и издевках, которые приходится сносить от солдат столь невысокому чину.
Его даже представили к награде серебряной медалью за мужество. В битве у Сокаля они с обер-лейтенантом Лукашем взяли в плен группу русских солдат. Те тоже не хотели воевать за интересы царского режима и, недовольные голодным пайком, добровольно сдавались в плен. Хорошо владея русским языком, Гашек будто бы договорился с командиром русской части, каким-то учителем гимназии из Петрограда, и привел добровольно сдавшихся в плен русских (около 300 солдат) к штабу полка в Сокале. Возвращение Гашека во главе пленных вызвало панику. Командир полка, безумный майор Венцель решил, что русские прорвали фронт, и бежал, за ним последовало командование бригады.
В архивах 91-го полка сохранились документы, свидетельствующие о подобном же нежелании чешских солдат отдавать свою жизнь за императора и его семью. За равнодушием к воинской службе у многих скрывалось намерение при первом удобном случае перебежать на сторону русских и добровольно сдаться в плен. Гашеку такой случай представился в битве у Хорупан 24 сентября 1915 года.
При отступлении от Погорельца к Хорупанам Гашек организовал переправу батальона через Икву. От местных жителей он якобы узнал место, где есть брод, и тем самым, возможно, спас жизнь многих товарищей. С него собирались даже снять наказание (3 года тюрьмы), к которому он был приговорен за дезертирство в Бруке-на-Лейте. Но отмены этой «предстоящей» кары он уже не дождался.
Вихревой калейдоскоп событий мы можем проследить по записям старшего писаря Ванека. 17 сентября Ванек с каким-то Крейчи, бывшим актером, и Гашеком посланы в ночной дозор к неприятельским позициям. Но возвращаются они без Гашека, который исчез и вернулся в часть только следующей ночью. (Не было ли это первой, неудавшейся попыткой перебежать к русским?)
Гашек пытается ни о чем не думать. Он разъезжает по чешским городам с кабаре Лонгена, бродяжничает с Кудеем, посещает пражские кабачки, ночует у друзей, у Вальтнера в «Монмартре» или у молодого Яначека, сына владельца прославленного кафе «Унион» — средоточия пражского художественного мира.
Он еще раз провоцирует полицейскую бюрократию, желая показать, что даже обстановка войны не может совладать с его темпераментом. В одной из компаний возник спор, правда ли, что ночной привратник в трактире Валеша на улице Каролины Светлой — полицейский агент. Гашек тут же пообещал выяснить это.
Шел ноябрь 1914 года. Русские войска прорвали га-лицийский фронт. Пражане острили по этому поводу: дескать, «в Находе[79] уже говорят по-русски». Поселившись у Валеша в комнатах для приезжих, Гашек записался в книге регистрации постояльцев: «Ярослав Гашек, купец, родился в Киеве, приехал из Москвы». И в ту же ночь был арестован и препровожден в полицейскую управу. В разговоре со следователем он обосновал эту запись тем, что, мол, хотел убедиться, «принимаются ли в военное время надлежащие полицейские меры для установления личности подданных других государств». Пражская полиция благополучно сдала этот экзамен. А вот Гашеку пришлось туго. После строгого внушения его упрятали за решетку. В течение пяти суток — с 7 по 12 декабря 1914 года — ему вновь была предоставлена возможность на собственном желудке проверить, хорошо ли кормят в австрийской каталажке. Воспоминания о полицейском допросе и впечатления от пребывания в тюрьме в начале войны составят впоследствии ядро вступительных глав «Похождений бравого солдата Швейка». Вскоре «дела Австрии пошли так плохо», что она вспомнила и о Ярославе Гашеке. В конце января в рамках подготовки к контрнаступлению на галицийском фронте ему было предписано явиться в призывную комиссию. Гашек валяет перед комиссией дурака и дает о себе неверные и неполные сведения. Так, например, он сообщает, что из языков владеет только чешским, хотя в действительности писал и говорил по-русски, по-немецки, говорил по-венгерски, по-польски, по-французски. Столь же легко он называет себя холостяком, несмотря на то, что, как мы знаем, был женат и имел маленького сына. Комиссия признала Гашека годным, и он был зачислен в первую резервную роту 91-го пехотного полка, расквартированного в Чешских Будейовицах.
Йозеф Лада вспоминал: «К вечеру того дня Гашек вернулся с призыва в истинно рекрутском настроении и, когда я открыл ему дверь, едва кивнул в ответ на мое приветствие. Не обращая больше на меня внимания, он направился в свою каморку, на все настойчивые расспросы, чем же кончилось дело в призывной комиссии, отвечал молчанием и наконец высокомерно заявил, что не станет тратить время на разговоры со всяким задрипанным шпаком. Потом заперся в кухне и своим до смешного немузыкальным голосом принялся распевать солдатские песни. С тех пор он разговаривал со мной не как с квартирохозяином, а как с неполноценным человеком. Вскоре вообще от меня съехал и до поступления в полк не возвращался».
Перед отъездом на фронт произошел ряд инцидентов и эпизодов, самым важным из которых была болезнь, описанная в книге Лонгена. У Гашека открылось такое сильное кровотечение, что его пришлось отвезти в больницу. От его недельного — с 31 января по 9 февраля 1915 года — пребывания в Виноградской больнице сохранилась история болезни. Диагноз гласит: эпистаксия (кровотечение из носа) и головные боли. Есть опасность воспаления почек. Из-за пребывания в больнице его отъезд в полк был отсрочен почти на две недели (первоначально его должны были призвать 1 февраля 1915 года). Последние часы перед отъездом Гашек провел в обществе друзей в трактире «На Насесте» в Спаленой улице. Ко всеобщему изумлению, он заказал содовую, часто погружался в раздумье и только к полуночи повеселел и стал распевать солдатские песни. Очевидцы рассказывают: «Он выкрикивал, что всех нас перестреляет и пешком отправится в Будейовицы. Окружающие верили в это не больше, чем в то, что он захмелел от содовой, — ибо, как очень скоро выяснилось, в коридоре, ведущем к уборной, официант каждый раз оставлял для него рюмку сливовицы».
Утром следующего дня Гашек действительно выехал в Чешские Будейовицы.
В поведении Гашека на военной службе в первое время еще сказывается прежняя беззаботность. Но в его словах и поступках уже появляются горечь и едкость, говорящие о том, что он стал серьезнее и ощущает роковые исторические перемены, масштаб близящейся катастрофы.
Швейковское рвение, которое он проявляет в среде пражских друзей, было, несомненно, иронической маской; сразу же после прибытия в полк Гашек отправляется в медицинскую часть и жалуется на ревматизм. Военный врач Петерка, знакомый Гашека, признал его больным. Фотографию писателя с группой солдат в госпитале опубликовал 30 апреля 1915 года журнал «Светозор». Мы видим здесь Гашека серьезным, подавленным, с «анархистскими» усиками.
О пребывании Гашека в Будейовицах существует много примечательных преданий. Было бы, разумеется, интересно сравнить их с тем, что автор использовал позднее в качестве материала для романа. Вероятно, выявилось бы много сходных деталей. Так же как Швейк, его создатель страдал ревматизмом и начал военную карьеру с пребывания в госпитале; как и вольноопределяющийся Марек, он ходил по Будейовицам с «мароденбухом» («больничной книгой») и посещал многочисленные трактиры. По свидетельству современников, он разгуливал по площади в штатском и не пропускал ни одного питейного заведения.
После нескольких нарушений дисциплины его исключили из школы вольноопределяющихся, посадили на гауптвахту и отправили помогать поварам; этим его биография тоже напоминает похождения вольноопределяющегося Марека. Соответствует действительности и утверждение, что в часть он явился в гражданской одежде и цилиндре, — австрийская армия в начале войны испытывала недостаток обмундирования.
Своеобразные воспоминания о Гашеке остались у будейовицкого книготорговца Сватека. В приподнятом настроении популярный автор подписал договор, согласно которому за каких-нибудь 30—50 крон обязывался в течение десяти лет писать военные юморески только для него и ни для кого другого. Когда после войны появился «Швейк», будейовицкий скупщик «мертвых душ» тоже предъявил права на это произведение.
Вскоре Гашеку было уже не до юморесок и не до книготорговца Сватека. Около 5 мая его маршевый батальон был переведен из Будейовиц в полевой лагерь в Бруке-на-Лейте. Там продолжается воинская «одиссея» Гашека.
Бывший анархист и антимилитарист, Гашек неожиданно очутился в среде, где господствовала беспрекословная дисциплина, где требовалось исполнение приказа в полном соответствии с формулой: «Maul halten und weiter dienen»[80]. Перед Гашеком, одетым в голубой мундир с зелеными петлицами, предстала государственная система в своем конкретном современном обличье.
Давно миновали те времена, когда война означала грохот битвы, звон скрещиваемых клинков, риск единоборства, пусть бессмысленного, но дающего надежду, что победит сила или хитрость, что вообще кто-то победит, а кто-то падет. Первая мировая война не знала ни победителей, ни побежденных. По обе стороны фронта — хаос, вши, дизентерия.
Надев австрийскую форму, Гашек на собственной шкуре убедился в бесперспективности индивидуалистического анархистского протеста. Единственной реальной силой в армейских условиях была товарищеская солидарность солдат, сплоченных общим чувством опасности. Недобровольное участие в исторических событиях толкало «маленького человека» на особое, пассивное сопротивление. Он становится «х», тем неизвестным, которое не принимают в расчет штабы воюющих держав. Но этот антигерой не хочет зря отдавать свою жизнь. В солдатской массе, одетой в серые шинели, начинают проявляться признаки разложения: источник его — равнодушие к «патриотической» идеологии, воспоминания о мелких, повседневных радостях жизни, о родном доме.
Простой человек из толпы, выдвинутый по воле сильных мира сего на роль действующего лица истории, становится таинственной загадкой этой кризисной эпохи.
В облике Гашека, как его воспроизводят фотографии, сделанные в Бруке-на-Лейте и на фронте, проявляются скепсис и отчаяние. Глаза неподвижно устремлены вдаль, на лице написана безнадежность. Выражение его ничем не напоминает благодушную, улыбчивую физиономию бравого солдата Швейка.
Сначала Гашек еще хочет по старому анархистскому методу избежать воинской службы, симулирует ревматизм, несколько раз пытается дезертировать. Но, поняв тщетность своих усилий, с заметным рвением стремится приблизиться к фронту, чтобы оказаться в центре событий. Еще в Праге, живя у путешественника Фрича, он как-то объявил: «Пойду служить в армию и перебегу к русским». А покидая Будейовицы, пишет на титульном листе книги «Моя торговля собаками» такое посвящение одному из друзей: «Через несколько минут я уезжаю куда-то далеко. Может, вернусь казацким атаманом. Если же буду повешен, пошлю тебе на счастье кусок веревки, которая стянет мое горло».
Сообщения о том, как Гашек проходил службу в австро-венгерской армии, разноречивы. Он вступил в нее с правами вольноопределяющегося, но из офицерского училища был по неизвестной причине отчислен. Свое исключение из школы вольноопределяющихся Гашек изобразил в рассказе «Gott strafe Engeland» («Боже, покарай Англию»).
Офицерское училище в Будейовицах возглавлял некий капитан Адамичка, брат начальника пражской конной полиции. Он хотел украсить учебные помещения патриотическими лозунгами и приказал Гашеку сочинить соответствующие надписи в стихах. Войдя вечером в класс, Адамичка увидел следующую надпись:
Автор констатирует: «За эти стихи я получил 30 дней ареста со смешанным режимом, а поскольку я допустил оскорбление религии, было даже возбуждено судебное дело, но в конце концов с первым попавшимся маршевым батальоном меня отправили на позиции».
Zum Bofehl an der Wand
Gott strafe Engeland.
Herr Gott ist mobilisiert — und mit seinem Name,
mit Engeland ist Amen.[81]
По другим сведениям, перед отправкой батальона Гашек исчез и нашли его только после долгих розысков. Майор Венцель якобы подал на него за это рапорт. Во всяком случае, совершенно точно известно, что путь из Будейовиц в Вену и далее в Брук-на-Лейте Гашек проделал в арестантском вагоне, как он это описывает в «Швейке».
Его злоключения во многом совпадают с судьбой вольноопределяющегося Марека. В позднейшей легионерской юмореске Гашек так изобразил передряги, выпавшие на его долю: «В начале войны меня выгнали из офицерской школы 91-го пехотного полка, с рукавов спороли нашивки вольноопределяющегося, и в то время как мои бывшие коллеги, получив звание кадета или фенриха, мерли как мухи на всех фронтах, я сидел на казарменной гауптвахте в Будейовицах и в Бруке-на-Лейте, а когда наконец меня отпустили и хотели послать с маршевым батальоном на фронт, я прятался в стогу сена и так переждал отправку трех маршевых батальонов. Потом я симулировал падучую, и, наверное, меня бы расстреляли, если бы я не изъявил добровольного желания идти на фронт».
Как свидетельствуют документы, Гашек прибыл в роту с нелестной аттестацией: «Haschek Jaroslaus nach seiner Angabe Scriftleitersetzer».[82] В скобках приписано: «(Ein Schwindler und Betrüger».[83] Эта характеристика совпадает с пресловутой формулой «р. v» (politisch ver-dächtig)»[84], с которой является в полк вольноопределяющийся Марек.
В Бруке-на-Лейте, точнее, в находящемся близ него казарменном городке Кираль-Хиду, Гашек знакомится с несколькими людьми, имена и характерные черты которых он взял из жизни и художественно перевоплотил в своем романе.
Он был зачислен в 11-ю роту, пополнявшуюся но только прошедшими обучение новобранцами, но и разными «zuwachs»ами[85] за счет переведенных из штрафных рот и выпущенных из-под ареста. Командовал ею ротмистр Виммер, незадолго до отправки роты на фронт его сменил обер-лейтенант Лукаш (фамилия его писалась тогда по-немецки — Lukas). Позднее Лукаш принял командование над одним из батальонов 91-го полка.
Согласно свидетельству фельдфебеля Ванека, Лукаш был строгим, прямым и бесстрашным человеком, командиром, сознающим свою ответственность; подчиненные уважали его и боялись. К солдатам он был справедлив, но его суровая воинская манера обращения мешала подчиненным его полюбить. Во многом это соответствует портрету, созданному Гашеком в романе. Только пристрастие обер-лейтенанта к женскому полу юмористически гиперболизировано. Лукаш был пражанином, но никогда не проявлял себя ни как чех, ни как немец. Из-за своей неуступчивости он терпел много неприятностей и несколько раз был обойден чином.
Прежний командир батальона капитан Сагнер, напротив, был тертый калач, человек элегантный и пронырливый. Он покровительствовал чехам, если это, разумеется, не могло ему повредить. Архив 91-го полка рекомендует его не с лучшей стороны. В духе тогдашнего ведения войны капитан Сагнер был жесток и безжалостен. В одном из приказов по 12-му маршевому батальону мы, например, читаем: «Русские подразделения, отстреливавшиеся до последнего патрона, а затем пожелавшие сдаться в плен, не щадить, ибо другие вражеские части благодаря такой тактике выигрывают время для отступления, посему приказываю отвечать умеренным прицельным огнем и уничтожать неприятеля. Гражданское население, оказывающее хоть малейшее сопротивление, истреблять, всех прочих задерживать…»
Эти факты, однако, скорее характеризуют суровую военную обстановку, чем отдельных людей. Мы приводим их, чтобы стало понятно, до какой степени фантазия Гашека должна была восторжествовать над действительностью, если свои впечатления и свой опыт он сумел перевести в сферу смеха, юмора и гротеска.
Майор Венцель также был реальным лицом. В записках, служащих главным источником наших знаний об этом периоде жизни Гашека, фельдфебель Ванек упоминает о том, что резервный батальон, в который был зачислен писатель, от Самбора до Сокаля продвигался год командованием «безумного майора Венцеля».
В ближайшее окружение сатирика входил и кадет Биглер, выведенный в романе честолюбивым юнцом, на дворянском гербе которого изображены «аистово крыло и рыбий хвост». Ян Биглер командовал одним из взводов 11-й роты.
Прототипом, вероятно, самого популярного отрицательного персонажа романа, ограниченного псевдоинтеллигента поручика Дуба был, согласно этому свидетельству, поручик запаса Мехалек, беспрестанно повторявший: «Вы меня не знаете, но когда вы меня узнаете, то заплачете». (Согласно другой версии прототипом этой фигуры был некий обер-лейтенант Крейбих, которого Гашек знал по устным рассказам одного из своих липницких друзей.)
Реальным лицом был и фельдкурат Эйбл (в романе — Ибл). Как он вспоминал позднее, Лукаш собирался перевести Гашека в другую часть, чтобы избавить от кары за отказ шлепаться по команде в грязь. Сам Эйбл будто бы хотел отослать провинившегося в отпуск и Прагу, но за два дня до назначенного срока Гашек попал в плен. Сообщения о реальных прототипах персонажей «Бравого солдата Швейка» весьма противоречивы. Очевидно одно: роман кристаллизуется из туманных воспоминаний и отдельных деталей, а не представляет собой слепок с действительности.
Теперь перейдем к кругу друзей и приятелей Гашека из рядовых солдат и младших чинов. Сюда относится прежде всего старший писарь Ян Ванек, до призыва — владелец москательной лавки в Кралупах, типичный для австро-венгерской армии «сачок» и покровитель подобных же «сачков». Как и большинство тыловых младших чинов и офицеров, он в первую очередь заботится о собственной пользе. Гашек, прикомандированный к ротной канцелярии, близко с ним сошелся. Помогал ему вести дела и вскоре стал для Ванека почти незаменимым. Пребывание в ротной канцелярии и служба ординарцем штаба дали Гашеку возможность познакомиться с документальным материалом, который он позднее цитирует, показывая разложение австро-венгерской армии. Это различные накладные, приказы и депеши, а также печатные издания, распространяемые среди солдат.
В канцелярии роты он встречался также с денщиком, или «буршем», обер-лейтенанта Лукаша Франтишеком Страшлипкой, предполагаемым жизненным прототипом Швейка. Страшлипка был молодой парень с голубыми глазами (родился в 1890 году, умер в 1949-м), большой шутник. Гашек, Страшлипка и некий Масопуст, птицелов с Малой Страны, составляли веселую троицу и старались разогнать печаль и уныние, овладевшие солдатами по мере приближения к фронту. О родственности Страшлипки со Швейком судят на основании того, что тот любил рассказывать разные истории и анекдоты, которые обычно начинал словами: «Знал я одного…» Гашек упоминает о Страшлипке и в стихотворении, написанном по дороге на фронт. Называется оно «В резерве»:
Как сложилась судьба 11-й маршевой роты после отъезда из Брука-на-Лейте — явствует из дальнейших записей старшего писаря Ванека. 30 июня 1915 года роту послали по железной дороге на галицийский фронт. Причем она едва не двинулась в путь без Гашека. Вопреки запрещению покидать территорию лагеря, объявленному еще за три дня до отъезда, перед погрузкой в вагоны не были обнаружены капрал Маловец и… вольноопределяющийся Гашек. Наконец эшелон тронулся и проследовал через Раб в Будапешт, а из Будапешта на Хатван, Фюзешабони и Мишкольц. Поездом доехали до города Санок в Галиции. Этот путь следования строго соответствует тому маршруту, который изображен в романе. Так же как и в путевых очерках, автор «Швейка» тщательно заботится о точном соблюдении топографии, быть может, именно потому, что хочет предоставить своей фантазии максимальный простор при изображении гротескной и сатирической атмосферы действия.
По выжженной степи везут снаряды,
поет шрапнель, и пулемет строчит,
и не мешает нам, что где-то рядом
концерт тяжелых гаубиц звучит.
Нам этот ад не действует на нервы,
ведь мы — всего лишь ближние резервы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но самый страшный бич резервной роты —
страшлипковы седые анекдоты.
О личных впечатлениях Гашека мы узнаем из стихов, которые он пишет для своего удовольствия или для развлечения товарищей. Стихи эти солдаты переписывали. Так они попали в блокнот фельдфебеля Ванека. Читая их, невольно вспоминаешь письма Гашека из тюрьмы — в них тот же элегический настрой. Легко догадаться и об анонимном адресате. Во время трудного пути в памяти Ярослава всплывают воспоминания о Яр-миле, которая с трехлетним мальчиком живет у родителей в Праге и которую он все еще любит. Доказательством этому служит заключительное обращение:
«Интимные письма» Гашека никуда не отсылались и попали к той, кому были адресован, лишь после смерти их автора. Тем самым они еще раз подтверждают его личную трагедию.
И тем дороже весточка из дома.
Исполни же мечту души моей
и неприкаянному, жалостью ведома,
пришли хотя бы след руки своей.
От железнодорожного узла Санок до самого фронта резервный батальон двигался в пешем строю. Тем временем Гашека вновь «повысили»: вместе с вольноопределяющимся Билеком он стал «Viehtreiber»ом, то есть погонщиком скота. Согласно протокольным данным 25 августа 1915 года медицинская комиссия признала его годным лишь к караульной и вообще более легкой службе. Гашек воспользовался этим и каждый день сказывался больным; он сидел в канцелярии, а во время трудных переходов присоединялся к тыловым частям.
Где-то близ Самбора его ожидала новая должность. Он был назначен квартирмейстером. (Все эти обстоятельства играют роль при развертывании сюжетной линии «Похождений бравого солдата Швейка». В той части пути, где Гашек покидает штаб роты, Швейк тоже оставляет ротную канцелярию. Он послан квартирмейстером в район Фельдштейна и в результате удивительного стечения обстоятельств попадает в… австрийский плен.)
Для должности квартирмейстера у Гашека были все данные: он прилично говорит по-русски, достаточно хорошо знает Галицию еще со времен своего бродяжничества.
В одном из стихотворений Гашек остроумно упоминает о новой должности. Но юмористический тон обретает горький оттенок, едва он переходит к изображению края, опустошенного войной.
К этому времени маршевый батальон уже двинулся из Самбора на Шчерш и Гологор, где встречается с основным составом полка. Между тем Гашек облагодетельствован еще одной должностью. Он становится ординарцем, или связным взвода.
Но где твой прежний беззаботный смех?
Печать уныния лежит на здешнем крае.
Ты чуешь в воздухе пожарный горький дым.
Среди развалин детвора играет.
Лозов сгорел, Борщош и Бурятии.
Одно лишь в Шчерше уцелело зданье:
суд окружной… И даже божий храм
разбит снарядом… Слышатся рыданья…
И запах пороха не выветрился там.
Из стихотворения, которое мы цитировали, видно, что автор, привычный к суровой бродяжьей жизни, не придавал большого значения тяготам войны. И обер-лейтенант Лукаш изображает его человеком внешне веселым, привыкшим забавлять остальных солдат. Горький оттенок, свойственный его стихам, можно объяснить скорее гнетущими впечатлениями от следов варварских разрушений. Гашек собственными глазами видит, какие опустошения произвела война в местах, где некогда, в мирное время, он еще застал нетронутую природу и бесхитростно-доверчивых людей.
Резервный маршевый батальон прибыл в район города Гологор 11 июля 1915 года, быстро пополнил ряды 91-го полка и переместился на север, к железнодорожной станции Золтанка, а оттуда на Сокаль. Район Сокаля, значительного железнодорожного узла в Галиции, был важным австро-венгерским форпостом на восточном берегу Буга и потому постоянно подвергался нападениям русских войск. В огне этих атак оказался и третий батальон 91-го полка, посланный на передовую.
Там солдаты попали в такой ад, какого не представляли себе и в самом кошмарном сне. Полк вышел из боев значительно поредевшим. За неделю рота обер-лейтенанта Лукаша потеряла более половины своего состава. Поэтому 1 августа полк был отведен в резерв, в район города Здзары, точнее — к северу от него, на берег Буга. Солдаты, пережившие бойню, отдыхали, развлекались и залечивали раны. Здесь Гашек написал стихотворения «О вшах», «В резерве» и «Плач ефрейтора». Последнее было вдохновлено реальным фактом. После боев у Сокаля Гашек был произведен в ефрейторы и теперь с юмором писал о насмешках и издевках, которые приходится сносить от солдат столь невысокому чину.
Его даже представили к награде серебряной медалью за мужество. В битве у Сокаля они с обер-лейтенантом Лукашем взяли в плен группу русских солдат. Те тоже не хотели воевать за интересы царского режима и, недовольные голодным пайком, добровольно сдавались в плен. Хорошо владея русским языком, Гашек будто бы договорился с командиром русской части, каким-то учителем гимназии из Петрограда, и привел добровольно сдавшихся в плен русских (около 300 солдат) к штабу полка в Сокале. Возвращение Гашека во главе пленных вызвало панику. Командир полка, безумный майор Венцель решил, что русские прорвали фронт, и бежал, за ним последовало командование бригады.
В архивах 91-го полка сохранились документы, свидетельствующие о подобном же нежелании чешских солдат отдавать свою жизнь за императора и его семью. За равнодушием к воинской службе у многих скрывалось намерение при первом удобном случае перебежать на сторону русских и добровольно сдаться в плен. Гашеку такой случай представился в битве у Хорупан 24 сентября 1915 года.
При отступлении от Погорельца к Хорупанам Гашек организовал переправу батальона через Икву. От местных жителей он якобы узнал место, где есть брод, и тем самым, возможно, спас жизнь многих товарищей. С него собирались даже снять наказание (3 года тюрьмы), к которому он был приговорен за дезертирство в Бруке-на-Лейте. Но отмены этой «предстоящей» кары он уже не дождался.
Вихревой калейдоскоп событий мы можем проследить по записям старшего писаря Ванека. 17 сентября Ванек с каким-то Крейчи, бывшим актером, и Гашеком посланы в ночной дозор к неприятельским позициям. Но возвращаются они без Гашека, который исчез и вернулся в часть только следующей ночью. (Не было ли это первой, неудавшейся попыткой перебежать к русским?)