Страница:
Кеннеди допивал кофе, они закончили с едой, хотя никто не мог проглотить больше нескольких кусочков.
– Давайте обсудим реальное положение. Я все еще остаюсь президентом в ближайшие сорок восемь часов?
– Отмените приказ о бомбардировке Дака, – посоветовал Оддблад Грей, – передайте полномочия вести переговоры специальной команде, и конгресс не будет предпринимать никаких шагов к вашему отстранению.
– Кто предложил вам такую сделку? – спросил Кеннеди.
– Сенатор Ламбертино и конгрессмен Джинц, – ответил Отто Грей. – Ламбертино по-настоящему хороший мужик, да и Джинц весьма ответственный человек в подобных политических делах. Они нас не обманут.
– Хорошо, значит, помимо обращения в Верховный суд есть и такая возможность, – сказал Кеннеди. – Что еще?
– Выступить завтра по телевидению до того, как соберется конгресс, и обратиться к народу, – предложил Юджин Дэйзи. – Народ будет за вас, а это может остановить конгресс.
– Хорошо, – согласился Кеннеди. – Юдж, договорись с телевизионщиками, чтобы мою речь транслировали по всем каналам. Нам нужно всего пятнадцать минут.
– Но, Фрэнсис, – мягко начал Юджин Дэйзи, – мы предпринимаем очень серьезный шаг. Президент и конгресс находятся в состоянии прямой конфронтации, и обращение к массам с призывом к действиям может вызвать беспорядки.
– Я считаю, – вмешался Оддблад Грей, – что президент принимает правильное решение. Этот парень Ябрил растянет переговоры на недели, и наша страна будет выглядеть большим куском дерьма.
– Есть слух, – вставил Кристиан, – что один из присутствующих в этой комнате или Артур Викс собирается подписать декларацию об отстранении президента. Кто бы это ни был, он должен признаться сейчас.
– Это глупый слух, – нетерпеливо перебил Кеннеди. – Если кто-то собрался сделать это, то должен сначала уйти в отставку. Я знаю всех вас слишком хорошо, ни один из вас не может предать меня.
После ужина они прошли в маленький просмотровый зал в другом крыле Белого дома. Фрэнсис Кеннеди сказал Дэйзи, что хочет просмотреть весь материал об убийстве его дочери.
– Начинаем показ пленок, отснятых телерепортерами, – раздался в темноте взволнованный голос Юджина Дэйзи.
Через несколько секунд на экране появились бегущие сверху вниз черные полосы.
Экран зажегся яркими красками – телекамеры снимали огромный самолет, распластанный на песке пустыни, как чудовищное насекомое. Потом камеры сосредоточились на фигуре Ябрила, который вывел к дверям Терезу Кеннеди. Кеннеди видел, что его дочь слегка улыбается, потом она махнула рукой в сторону камеры. Это был странный жест, успокаивающий и в то же время выражающий покорность. Ябрил стоял рядом с ней, потом сдвинулся немного назад. Его правая рука поднялась, пистолет не был виден, и раздался глуховатый звук выстрела. Взметнулась призрачная розовая пелена, и тело Терезы Кеннеди упало. Президент услышал вопль толпы и воспринял его как выражение сожаления, а не триумфа. Потом в дверях самолета обозначилась фигура Ябрила, который держал высоко над головой пистолет, эту поблескивающую трубку черного металла. Он поднимал пистолет, как гладиатор поднимает свой меч, но приветственных криков не слышалось. Пленка, сильно подсокращенная Юджином Дэйзи, кончилась.
Зажегся свет, но Фрэнсис Кеннеди оставался недвижим. Он удивился, ощутив, как ослабело тело – он не мог двинуть ни ногами, ни туловищем. Но ум его был ясен, он не испытал ни шока, ни смятения, и не чувствовал себя беспомощной жертвой трагедии. Он не должен был сражаться с волей Господа – ему надлежало сражаться только со своими врагами на этой земле, а с ними он справится.
Он не позволит ни одному смертному победить его. Когда умерла его жена, он не мог сопротивляться воле Божьей и склониться перед неизбежностью. Но за коварное убийство его дочери, за ее гибель от руки человека он может отомстить. Это в рамках материального мира и на этот раз он не склонит голову. Горе этому миру, горе его врагам, горе жестоким людям!
Когда он наконец сумел подняться из кресла, то ободряюще улыбнулся окружающим. Он добился своего – заставил своих ближайших и самых могущественных друзей страдать вместе с ним. Теперь они не смогут так легко сопротивляться действиям, которые он должен предпринять.
Кристиан думал о том дне в конце декабря, три года назад, когда Фрэнсис Кеннеди, который в январе должен был вступить в должность президента Соединенных Штатов, ждал его за монастырской стеной в Вермонте. Это была та тайна, которую часто упоминали газеты и политические противники Кеннеди. Дело заключалось в том, что Кеннеди тогда на неделю исчез. Распускались слухи, что его лечат психиатры, что он сломался, что у него тайная любовная связь. Правду знали только два человека – настоятель монастыря и Кристиан Кли.
Через неделю после выборов Кристиан Кли увез Фрэнсиса Кеннеди в католический монастырь у Белой реки в Вермонте, где их приветствовал настоятель, один только знавший настоящее имя гостя.
Монахи в этом монастыре жили совершенно изолированно от внешнего мира, были отрезаны от города и от всех средств массовой информации. Они общались только с Богом и с землей, на которой выращивали себе продукты питания. Все они дали обет молчания и никогда не разговаривали, если не считать молитв и стонов, когда болели или получали травму в ходе работ.
Доступ к телевизору и к газетам имел только настоятель. Программы теленовостей представляли для него постоянный источник развлечения.
Когда машина подъехала, настоятель ожидал их у монастырских ворот с двумя монахами в рваных коричневых сутанах и сандалиях на босу ногу. Кристиан вытащил из багажника чемодан Кеннеди, наблюдая, как настоятель пожимает руку вновь избранному президенту. Он больше походил на хозяина постоялого двора, чем на святого отца. Он радостно улыбался, приветствуя их, а потом спросил у Кристиана:
– Почему бы вам не задержаться здесь? Неделя молчания не повредит. Я видел вас по телевизору, вы, должно быть, порядком устали от разговоров.
Кристиан улыбнулся в знак благодарности, но промолчал. Он смотрел на Фрэнсиса Кеннеди, когда тот и настоятель пожимали друг другу руки. Красивое лицо Кеннеди было очень сосредоточенным, рукопожатие не было сердечным, так как он не любил выказывать свои чувства. Будущий президент не выглядел мужчиной, переживающим смерть своей жены, у него был озабоченный вид человека, вынужденного обратиться в клинику для небольшой операции.
– Будем надеяться, что сумеем сохранить это в тайне, – сказал ему Кристиан. – Люди не любят такие бегства в религию. Они могут подумать, что ты чокнулся.
Лицо Фрэнсиса Кеннеди скривилось в слабой улыбке. Естественная, но хорошо контролируемая вежливость.
– Они не узнают, – отозвался он. – Я ведь уверен, ты меня прикроешь. Приезжай за мной через неделю. Думаю, этого времени будет достаточно.
Кристиан думал, что же произойдет с Фрэнсисом за эти дни? Он был близок к тому, чтобы заплакать. Обняв Фрэнсиса за плечи, он спросил:
– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?
Кеннеди отрицательно покачал головой и зашагал через ворота к монастырю. В тот день Кристиан пришел к выводу, что Кеннеди в полном порядке.
Следующий после Рождества день был таким ясным и ярким, таким очищенным морозом, что, казалось, весь мир накрыт стеклянным колпаком: небо, как зеркало, а земля, как коричневая сталь. Когда Кристиан подъехал к монастырским воротам, Кеннеди в ожидании стоял там один, без всякого багажа, руки закинуты за голову, тело напряжено, а взгляд устремлен вверх. Похоже, он наслаждался свободой.
Кристиан вылез из машины, чтобы поздороваться с ним. Фрэнсис Кеннеди торопливо обнял его, весело и громко поприветствовал. Казалось, что за эти дни, проведенные в монастыре, он помолодел. Он улыбнулся Кристиану, и это была одна из его редких ослепительных улыбок, очаровывающих массы. Эта улыбка убеждала мир, что счастье можно завоевать, что человек добр по природе, что мир всегда будет стремиться к совершенству. Эта улыбка заставляла любить его, потому что в ней светилась радость видеть вас. Кристиан, увидев эту улыбку, почувствовал облегчение: Фрэнсис будет в полном порядке. Он станет таким же сильным, каким был всегда, будет надеждой всего мира, защитником своей страны и своих соотечественников. Теперь они вместе совершат великие дела.
Все с той же ослепительной улыбкой на лице Кеннеди взял Кристиана за руку, заглянул ему в глаза и сказал – просто и в то же время как-то весело, словно он говорил о чем-то совершенно неважном:
– Бог не помог.
В то морозное утро Кристиан окончательно убедился, что в Кеннеди что-то сломалось, что он уже не станет прежним, что какая-то часть его разума отсечена, и в нем будет ощущаться некий налет фальши, которого раньше никогда не было. Он видел, что сам Кеннеди не догадывается об этом, да и никто другой не заметит. И только он, Кристиан, один знает, потому что оказался здесь в этот момент, увидел ослепительную улыбку и услышал насмешливые слова «Бог не помог».
– Чего ты хочешь, – отозвался Кристиан, – ты ведь дал ему только семь дней.
Кеннеди рассмеялся.
– А он человек занятой, – ответил он.
Они сели в машину и провели замечательный день. Кеннеди никогда еще не бывал таким остроумным, в таком приподнятом настроении. Его переполняли планы, он думал о том, как соберет администрацию и осуществит в предстоящие четыре года большие дела. Он выглядел человеком, смирившимся со своим горем и вновь полным энергии. Это почти убедило Кристиана.
В четверг Кристиан Кли на несколько часов ускользнул из суматошного Белого дома, чтобы расставить все по местам. Прежде всего ему нужно было встретиться с Юджином Дэйзи, затем с некоей Джералиной Альбаниз, потом навестить Оракула, а также увидеться со знаменитым врачом Зедом Аннакконе.
Дэйзи он захватил в его офисе на несколько минут.
Следующим пунктом был Национальный научный институт, где работал доктор Аннакконе. Кристиан торопился, так как ему надлежало принять участие в совещании Белом доме, которое Кеннеди собирает для выработки окончательной стратегии перед голосованием в конгрессе. Он невесело подумал, что сегодня разрешит некоторые проблемы и даст Кеннеди кое-какие шансы в борьбе. В его сознании что-то переключилось. Сегодня ему предстояло тайно допрашивать Адама Грессе и Генри Тиббота, но разум отказывался включать этих двух молодых ученых в повестку дня. Допросить их он обязан, но допрос не должен занимать его ум, пока он к нему не приступит.
Доктор Зед Аннакконе был низкорослым мужчиной с могучей грудью и настороженным лицом, выражавшим не столько высокомерие, сколько уверенность человека, что он знает о важных вещах на этой земле больше, чем кто-либо другой. И это было совершенно справедливо.
Доктор Аннакконе занимал пост советника президента США по вопросам медицины. Одновременно он был директором Национального института исследований мозга и возглавлял отдел медицинских советников в Комиссии по атомной безопасности. Однажды на обеде в Белом доме Кли услышал, как доктор заявил, что мозг – это такой сложный орган, который может производить любые требуемые организму химикалии. И Кли тогда подумал: «Ну и что?»
Доктор, прочитав его мысли, похлопал его по плечу и сказал:
– Этот факт важнее для цивилизации, чем все, что вы делаете здесь в Белом доме. И чтобы доказать это, нам нужен всего один миллиард долларов. Какого черта, это всего лишь стоимость одного авианосца.
При этом он подмигнул Кристиану Кли, показывая, что не хотел никого обидеть.
Теперь он улыбался Кристиану, когда тот входил в его кабинет.
– Итак, – сказал он, – в конце концов и адвокаты приходят ко мне. Вы понимаете, что наши с вами философские установки диаметрально противоположны?
Кли понял, что доктор Аннакконе собирается пошутить над профессией правоведов и почувствовал раздражение. Почему люди вечно делают идиотские замечания об адвокатах?
– Это точно, – продолжал доктор Аннакконе, – адвокаты всегда стараются затуманить мозги, а мы, ученые, пытаемся просветить их.
Он вновь улыбнулся.
– Нет, – ответил Кли и тоже улыбнулся, чтобы показать, что ему не чужд юмор. – Я надеюсь на вашу помощь в ситуации, которая требует специального расследования в соответствии с Законом об атомной безопасности.
– Вы знаете, что для этого необходима подпись президента? – спросил доктор Аннакконе. – Лично я проводил бы эту процедуру во многих случаях, но защитники гражданских прав обязательно поддали бы мне за это ногой под зад.
– Знаю, – отозвался Кристиан и объяснил ситуацию с атомной бомбой и арестом Грессе и Тиббота. – Никто не думает, что бомба заложена на самом деле, но если это правда, то фактор времени становится решающим. А президент отказывается подписать приказ.
– Почему? – поинтересовался доктор Аннакконе.
– Из-за вреда, который может быть причинен мозгу.
Это, похоже, удивило Аннакконе, и он на мгновение задумался.
– Вероятность серьезного повреждения мозга очень мала, – сказал он. – Может быть, десять процентов. Более серьезная опасность может заключаться в редком случае сердечной недостаточности и полной потери памяти. Возможна полная амнезия, но даже это не должно служить препятствием в данном случае. Я послал президенту письмо по этому вопросу, надеюсь, он его прочитал.
– Он читает все, – ответил Кристиан, – но я боюсь, что это не изменит его решения.
– Очень плохо, что у нас нет в запасе времени, – заметил Аннакконе. – Мы сейчас как раз заканчиваем испытания, которые приведут к созданию безотказного детектора лжи, основанного на компьютерном анализе химических изменений в мозгу. Новое исследование во многом похоже на прежнее, но без десятипроцентного риска повреждения мозга. Оно будет совершенно безопасным. Но мы не можем применить эту методику сейчас, пока она не станет удовлетворять правовые требования.
Кристиан почувствовал волнение.
– Безопасный, безотказный детектор лжи, на который можно будет ссылаться в суде? – спросил он.
– Насчет ссылки в суде я не знаю, – пожал плечами доктор Аннакконе. – С научной точки зрения, когда наши исследования будут полностью проанализированы компьютером, новый мозговой детектор лжи станет таким же безошибочным, как и дактилоскопия. Это одна сторона дела. Но применение его при следствии – нечто совсем иное. Защитники гражданских прав будут сражаться против этого до последнего вздоха. Они убеждены, что человека нельзя заставить свидетельствовать против самого себя. И как людям в конгрессе понравится идея, что их могут подвергнуть такому испытанию в соответствии с уголовным правом?
– Я бы не хотел подвергнуться такому испытанию, – признался Кли.
– Конгресс в этом случае, – рассмеялся Аннакконе, – подпишет сам себе смертный приговор. А где логика? Наши законы созданы, чтобы предотвратить признания, полученные грязными методами, однако здесь действует наука. – Он помолчал. – Куда деваться руководителям бизнеса или неверным супругам?
– Это довольно противно, – заметил Кли.
– А как же насчет таких старых прописных истин, как «правда сделает свободным» или «правда – это высшая доблесть», насчет того, что величайшим идеалом человека является его борьба за обнаружение истины? – Аннакконе рассмеялся. – Держу пари, что, когда исследования будут завершены, бюджет нашего института зарежут.
– Ну, это в моей компетенции, – сказал Кристиан. – Мы укажем, что ваша методика может использоваться только в случае опасных преступлений. Мы запретим применение ее к правительственным чиновникам и приравняем к строго контролируемому употреблению наркотических препаратов или производству оружия. Так что, если вы можете оправдать ваше испытание с научных позиций, то я обеспечу правовое оправдание. – Потом спросил. – А как будут проводиться такие испытания?
– Нового метода? Это очень просто и без всякого физического воздействия. Никакого хирурга со скальпелем в руке, никаких шрамов. Только маленькая инъекция химического препарата в мозг через кровеносные сосуды.
Для меня это как шаманство, – заметил Кристиан. – Вас следует засадить в тюрьму вместе с теми двумя ребятами-физиками.
– Никаких параллелей, – рассмеялся Аннакконе. – Те ребята хотят взорвать мир. А я работаю для того, чтобы добраться до сокрытой правды, узнать, о чем человек на самом деле думает, что он в действительности чувствует.
Доктор Зед Аннакконе доставлял президенту Кеннеди больше политических затруднений, чем любой другой член администрации. А создавал он трудности благодаря тому, что хорошо делал свою работу. Его институт вызвал политическую бурю, когда начал собирать для трансплантации еще живые органы умерших детей. Доктор Аннакконе использовал отпускаемые ему средства для экспериментов по генной инженерии на добровольцах. Он осуществлял генетически совместимые трансплантации людям, пораженным раком и другими таинственными болезнями, поражающими почки, печень, глаза. Он предложил программу генетических экспериментов, возмутившую значительную часть церковных организаций, общественное мнение и некоторые политические силы. Доктор Аннакконе так и не понял, почему поднялся такой шум. Он презирал своих оппонентов и не скрывал этого.
Но даже он знал, что мозговой детектор лжи означает юридические неприятности.
– Это будет, вероятно, самое значительное открытие в истории медицины нашего времени, – сказал доктор Аннакконе. – Представьте себе, что мы сможем читать мозг. Все ваши адвокаты окажутся без работы.
– Вы думаете, – спросил Кристиан, – на самом деле возможно выяснить, как функционирует мозг?
– Нет, – пожал плечами Аннакконе, – если бы мозг был таким несложным органом, было бы слишком просто разгадать его. – Он вновь ухмыльнулся. – Уловка 22. Наш мозг никогда не разгадает загадки нашего сознания мозга. Именно поэтому, вне зависимости от того, что случится, человек никогда не станет ничем иным, как высшей формой развития всего живого.
Этот факт приводил его в восторг. На какое-то мгновение он отвлекся.
– Вы знаете, что, по выражению Кестлера, существует «призрак в машине». На самом деле у человека два мозга: примитивный и высокоразвитый. Вы заметили, что в человеке есть некая необъяснимая ярость? Бесполезная ярость?
– Позвоните президенту насчет испытаний, – сказал Кристиан. – Попытайтесь убедить его.
– Позвоню, – ответил доктор Аннакконе. – Он слишком труслив. Испытание ничуть не повредит тем ребятам.
После этого Кристиан Кли нанес визит Джералине Альбаниз, владелице знаменитого в Вашингтоне ресторана, который, само собой, все называли «Джера». В нем имелись три больших обеденных зала, отделенных друг от друга баром. Республиканцы тяготели к одному обеденному залу, демократы к другому, а представители исполнительной власти и Белого дома располагались в третьем зале. В одном все партии сходились – что здесь изысканная еда, обслуживание по высшему классу, а хозяйка – самая очаровательная женщина в мире.
Двадцать лет назад Джералина, которой в ту пору было тридцать, работала на одного лоббиста, представлявшего интересы банков. Он представил ее Мартину Матфорду, который тогда еще не заработал кличку «Частное лицо», но уже был на подъеме. Мартина Матфорда очаровало ее остроумие, дерзость и страсть к приключениям. Пять лет продолжался их роман, не мешавший личной жизни каждого. Джералина Альбаниз продолжала свою карьеру как лоббист, карьеру, гораздо более сложную, чем обычно предполагается, и требовавшую от нее таланта исследователя и администратора. Как ни странно, ее ценным качеством оказалось то, что она была чемпионом колледжа по теннису.
Как помощник главного лоббиста банковской индустрии она значительную часть недели отдавала финансовым вычислениям, имеющим цель убеждать экспертов финансовых комитетов конгресса проводить законодательные акты, благоприятные для банков. Часто она устраивала конференции за обедами с конгрессменами и сенаторами, и была поражена беспардонностью этих уравновешенных, рассудительных законодателей. В частной жизни они вели себя, как буйные золотоискатели, напивались до безобразия, распевали непристойные песни, хватали ее за зад в духе старых американских традиций. Ее удивляло и радовало их сластолюбие. Стало обычным, что она под предлогом конференций уезжала на Багамы или в Лас Вегас с конгрессменами помоложе и поприятнее, а однажды летала даже в Лондон на совещание экономических экспертов со всего мира. Она ездила не для того, чтобы оказывать влияние на результаты голосования или где-то смошенничать, но порой бывает, что голосование по законопроекту проходит в зыбком равновесии, а такая прелестная женщина, как Джералина Альбаниз, представляет вам целую кипу заключений известных экономистов, и у вас появляется очень хороший шанс переломить это голосование. Как говаривал Мартин Матфорд: «Мужчине обычно трудно голосовать против девушки, которая накануне сосала его член».
Это Матфорд научил ее ценить в жизни все прекрасное. Он возил ее в нью-йоркские музеи, сопровождал в Хэмптон, чтобы она пообщалась там с богачами, артистами, со старыми и новыми деньгами, познакомилась со знаменитыми журналистами и телевизионными комментаторами, с писателями – авторами серьезных романов и влиятельными киносценаристами. Появление еще одного хорошенького личика не вызывало здесь сенсации, но умение хорошо играть в теннис послужило для нее зацепкой.
Мужчины влюблялись в нее больше из-за ее игры, чем из-за красоты. Теннис раскрывал врожденную грацию ее фигуры, А мужчины любили играть в теннис с красивыми женщинами. В парных играх Джералина умела установить контакт с партнером, ее золотистая кожа и отличная фигура подстегивали его в их борьбе за победу.
Однако пришло время, когда Джералина задумалась о будущем. В сорок лет она не была замужем, а конгрессмены, с которыми ей нужно было вести дела, достигли непривлекательного шестидесяти-семидесятилетнего возраста.
Мартин Матфорд готов был ввести ее в высокие сферы банковского бизнеса, но после бурной жизни в Вашингтоне банки казались ей скучным делом. Американские законодатели прелестны в своем безудержном вранье в общественных делах и так очаровательно невинны в сексуальных отношениях с женщинами. Проблему решил Мартин Матфорд. Он тоже не хотел терять Джералину в лабиринте компьютерных сообщений. В Вашингтоне ее роскошно обставленная квартира служила ему убежищем от бремени ответственности. Мартин Матфорд явился с идеей, что она может стать хозяйкой ресторана, который превратится в политический центр.
Деньги на обзаведение, в виде займа в пять миллионов долларов, выделила лоббистская организация «Американ Стерлинг Трастис», представляющая интересы банков. Джералина построила ресторан по своему вкусу. Он должен был стать клубом для избранных, вторым домом для вашингтонских политиков. Во время сессий конгресса многие депутаты оказывались оторванными от своих семей, и ресторан «Джера» стал местом, где они могли проводить вечера. Помимо обеденных залов, холла для отдыха и бара там имелись комната с телевизором и кабинет, где можно было найти все основные журналы, издающиеся в США и Англии. Была еще комната для шахмат, шашек и карточных игр. Но особенно привлекало посетителей жилое здание, возвышавшееся над рестораном.
На трех этажах этого здания располагались двадцать квартир, которые снимавшие их лоббисты одалживали конгрессменам и крупным чиновникам для тайных любовных свиданий. «Джера» славилась секретностью в подобных делах, а ключи от квартир находились у Джералины.
Джералина поражалась, как у этих перегруженных работой людей находилось столько времени для подобных шалостей. Они были просто неутомимы, а самыми активными оказывались люди пожилые, с прочными семьями, кое-кто даже имел внуков. Джералина любила смотреть на этих конгрессменов и сенаторов по телевизору, где они выглядели степенными и значительными, говорили о морали, осуждали наркоманию и безнравственность, защищали старомодные духовные ценности. Она никогда не считала их лицемерами. В конце концов, мужчины, которые отдают значительную часть своей жизни служению стране, заслуживают особого к ним отношения.
Ей на самом деле не нравились высокомерие, льстивость и самодовольство конгрессменов помоложе, ей были симпатичны старики вроде этого сенатора с сердитым лицом, который никогда не улыбается публике, но дважды в неделю с голым задом кувыркается с молоденькими манекенщицами. Или наподобие старого конгрессмена Джинца, с фигурой, напоминающей надутый дирижабль, и с таким уродливым лицом, что вся страна не сомневается в его честности. В личной жизни они выглядели отталкивающе в своих усыпанных перхотью костюмах. Но ее очаровывало то, что они продолжают испытывать желание.
Женщины-конгрессмены редко заходили в ресторан и никогда не пользовались квартирами наверху. Так далеко феминизм не зашел. Чтобы компенсировать отсутствие женского общества, Джералина устраивала в ресторане небольшие ленчи для некоторых своих подруг из числа художниц, хорошеньких актрис, певиц и танцовщиц.
– Давайте обсудим реальное положение. Я все еще остаюсь президентом в ближайшие сорок восемь часов?
– Отмените приказ о бомбардировке Дака, – посоветовал Оддблад Грей, – передайте полномочия вести переговоры специальной команде, и конгресс не будет предпринимать никаких шагов к вашему отстранению.
– Кто предложил вам такую сделку? – спросил Кеннеди.
– Сенатор Ламбертино и конгрессмен Джинц, – ответил Отто Грей. – Ламбертино по-настоящему хороший мужик, да и Джинц весьма ответственный человек в подобных политических делах. Они нас не обманут.
– Хорошо, значит, помимо обращения в Верховный суд есть и такая возможность, – сказал Кеннеди. – Что еще?
– Выступить завтра по телевидению до того, как соберется конгресс, и обратиться к народу, – предложил Юджин Дэйзи. – Народ будет за вас, а это может остановить конгресс.
– Хорошо, – согласился Кеннеди. – Юдж, договорись с телевизионщиками, чтобы мою речь транслировали по всем каналам. Нам нужно всего пятнадцать минут.
– Но, Фрэнсис, – мягко начал Юджин Дэйзи, – мы предпринимаем очень серьезный шаг. Президент и конгресс находятся в состоянии прямой конфронтации, и обращение к массам с призывом к действиям может вызвать беспорядки.
– Я считаю, – вмешался Оддблад Грей, – что президент принимает правильное решение. Этот парень Ябрил растянет переговоры на недели, и наша страна будет выглядеть большим куском дерьма.
– Есть слух, – вставил Кристиан, – что один из присутствующих в этой комнате или Артур Викс собирается подписать декларацию об отстранении президента. Кто бы это ни был, он должен признаться сейчас.
– Это глупый слух, – нетерпеливо перебил Кеннеди. – Если кто-то собрался сделать это, то должен сначала уйти в отставку. Я знаю всех вас слишком хорошо, ни один из вас не может предать меня.
После ужина они прошли в маленький просмотровый зал в другом крыле Белого дома. Фрэнсис Кеннеди сказал Дэйзи, что хочет просмотреть весь материал об убийстве его дочери.
– Начинаем показ пленок, отснятых телерепортерами, – раздался в темноте взволнованный голос Юджина Дэйзи.
Через несколько секунд на экране появились бегущие сверху вниз черные полосы.
Экран зажегся яркими красками – телекамеры снимали огромный самолет, распластанный на песке пустыни, как чудовищное насекомое. Потом камеры сосредоточились на фигуре Ябрила, который вывел к дверям Терезу Кеннеди. Кеннеди видел, что его дочь слегка улыбается, потом она махнула рукой в сторону камеры. Это был странный жест, успокаивающий и в то же время выражающий покорность. Ябрил стоял рядом с ней, потом сдвинулся немного назад. Его правая рука поднялась, пистолет не был виден, и раздался глуховатый звук выстрела. Взметнулась призрачная розовая пелена, и тело Терезы Кеннеди упало. Президент услышал вопль толпы и воспринял его как выражение сожаления, а не триумфа. Потом в дверях самолета обозначилась фигура Ябрила, который держал высоко над головой пистолет, эту поблескивающую трубку черного металла. Он поднимал пистолет, как гладиатор поднимает свой меч, но приветственных криков не слышалось. Пленка, сильно подсокращенная Юджином Дэйзи, кончилась.
Зажегся свет, но Фрэнсис Кеннеди оставался недвижим. Он удивился, ощутив, как ослабело тело – он не мог двинуть ни ногами, ни туловищем. Но ум его был ясен, он не испытал ни шока, ни смятения, и не чувствовал себя беспомощной жертвой трагедии. Он не должен был сражаться с волей Господа – ему надлежало сражаться только со своими врагами на этой земле, а с ними он справится.
Он не позволит ни одному смертному победить его. Когда умерла его жена, он не мог сопротивляться воле Божьей и склониться перед неизбежностью. Но за коварное убийство его дочери, за ее гибель от руки человека он может отомстить. Это в рамках материального мира и на этот раз он не склонит голову. Горе этому миру, горе его врагам, горе жестоким людям!
Когда он наконец сумел подняться из кресла, то ободряюще улыбнулся окружающим. Он добился своего – заставил своих ближайших и самых могущественных друзей страдать вместе с ним. Теперь они не смогут так легко сопротивляться действиям, которые он должен предпринять.
Кристиан думал о том дне в конце декабря, три года назад, когда Фрэнсис Кеннеди, который в январе должен был вступить в должность президента Соединенных Штатов, ждал его за монастырской стеной в Вермонте. Это была та тайна, которую часто упоминали газеты и политические противники Кеннеди. Дело заключалось в том, что Кеннеди тогда на неделю исчез. Распускались слухи, что его лечат психиатры, что он сломался, что у него тайная любовная связь. Правду знали только два человека – настоятель монастыря и Кристиан Кли.
Через неделю после выборов Кристиан Кли увез Фрэнсиса Кеннеди в католический монастырь у Белой реки в Вермонте, где их приветствовал настоятель, один только знавший настоящее имя гостя.
Монахи в этом монастыре жили совершенно изолированно от внешнего мира, были отрезаны от города и от всех средств массовой информации. Они общались только с Богом и с землей, на которой выращивали себе продукты питания. Все они дали обет молчания и никогда не разговаривали, если не считать молитв и стонов, когда болели или получали травму в ходе работ.
Доступ к телевизору и к газетам имел только настоятель. Программы теленовостей представляли для него постоянный источник развлечения.
Когда машина подъехала, настоятель ожидал их у монастырских ворот с двумя монахами в рваных коричневых сутанах и сандалиях на босу ногу. Кристиан вытащил из багажника чемодан Кеннеди, наблюдая, как настоятель пожимает руку вновь избранному президенту. Он больше походил на хозяина постоялого двора, чем на святого отца. Он радостно улыбался, приветствуя их, а потом спросил у Кристиана:
– Почему бы вам не задержаться здесь? Неделя молчания не повредит. Я видел вас по телевизору, вы, должно быть, порядком устали от разговоров.
Кристиан улыбнулся в знак благодарности, но промолчал. Он смотрел на Фрэнсиса Кеннеди, когда тот и настоятель пожимали друг другу руки. Красивое лицо Кеннеди было очень сосредоточенным, рукопожатие не было сердечным, так как он не любил выказывать свои чувства. Будущий президент не выглядел мужчиной, переживающим смерть своей жены, у него был озабоченный вид человека, вынужденного обратиться в клинику для небольшой операции.
– Будем надеяться, что сумеем сохранить это в тайне, – сказал ему Кристиан. – Люди не любят такие бегства в религию. Они могут подумать, что ты чокнулся.
Лицо Фрэнсиса Кеннеди скривилось в слабой улыбке. Естественная, но хорошо контролируемая вежливость.
– Они не узнают, – отозвался он. – Я ведь уверен, ты меня прикроешь. Приезжай за мной через неделю. Думаю, этого времени будет достаточно.
Кристиан думал, что же произойдет с Фрэнсисом за эти дни? Он был близок к тому, чтобы заплакать. Обняв Фрэнсиса за плечи, он спросил:
– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?
Кеннеди отрицательно покачал головой и зашагал через ворота к монастырю. В тот день Кристиан пришел к выводу, что Кеннеди в полном порядке.
Следующий после Рождества день был таким ясным и ярким, таким очищенным морозом, что, казалось, весь мир накрыт стеклянным колпаком: небо, как зеркало, а земля, как коричневая сталь. Когда Кристиан подъехал к монастырским воротам, Кеннеди в ожидании стоял там один, без всякого багажа, руки закинуты за голову, тело напряжено, а взгляд устремлен вверх. Похоже, он наслаждался свободой.
Кристиан вылез из машины, чтобы поздороваться с ним. Фрэнсис Кеннеди торопливо обнял его, весело и громко поприветствовал. Казалось, что за эти дни, проведенные в монастыре, он помолодел. Он улыбнулся Кристиану, и это была одна из его редких ослепительных улыбок, очаровывающих массы. Эта улыбка убеждала мир, что счастье можно завоевать, что человек добр по природе, что мир всегда будет стремиться к совершенству. Эта улыбка заставляла любить его, потому что в ней светилась радость видеть вас. Кристиан, увидев эту улыбку, почувствовал облегчение: Фрэнсис будет в полном порядке. Он станет таким же сильным, каким был всегда, будет надеждой всего мира, защитником своей страны и своих соотечественников. Теперь они вместе совершат великие дела.
Все с той же ослепительной улыбкой на лице Кеннеди взял Кристиана за руку, заглянул ему в глаза и сказал – просто и в то же время как-то весело, словно он говорил о чем-то совершенно неважном:
– Бог не помог.
В то морозное утро Кристиан окончательно убедился, что в Кеннеди что-то сломалось, что он уже не станет прежним, что какая-то часть его разума отсечена, и в нем будет ощущаться некий налет фальши, которого раньше никогда не было. Он видел, что сам Кеннеди не догадывается об этом, да и никто другой не заметит. И только он, Кристиан, один знает, потому что оказался здесь в этот момент, увидел ослепительную улыбку и услышал насмешливые слова «Бог не помог».
– Чего ты хочешь, – отозвался Кристиан, – ты ведь дал ему только семь дней.
Кеннеди рассмеялся.
– А он человек занятой, – ответил он.
Они сели в машину и провели замечательный день. Кеннеди никогда еще не бывал таким остроумным, в таком приподнятом настроении. Его переполняли планы, он думал о том, как соберет администрацию и осуществит в предстоящие четыре года большие дела. Он выглядел человеком, смирившимся со своим горем и вновь полным энергии. Это почти убедило Кристиана.
В четверг Кристиан Кли на несколько часов ускользнул из суматошного Белого дома, чтобы расставить все по местам. Прежде всего ему нужно было встретиться с Юджином Дэйзи, затем с некоей Джералиной Альбаниз, потом навестить Оракула, а также увидеться со знаменитым врачом Зедом Аннакконе.
Дэйзи он захватил в его офисе на несколько минут.
Следующим пунктом был Национальный научный институт, где работал доктор Аннакконе. Кристиан торопился, так как ему надлежало принять участие в совещании Белом доме, которое Кеннеди собирает для выработки окончательной стратегии перед голосованием в конгрессе. Он невесело подумал, что сегодня разрешит некоторые проблемы и даст Кеннеди кое-какие шансы в борьбе. В его сознании что-то переключилось. Сегодня ему предстояло тайно допрашивать Адама Грессе и Генри Тиббота, но разум отказывался включать этих двух молодых ученых в повестку дня. Допросить их он обязан, но допрос не должен занимать его ум, пока он к нему не приступит.
Доктор Зед Аннакконе был низкорослым мужчиной с могучей грудью и настороженным лицом, выражавшим не столько высокомерие, сколько уверенность человека, что он знает о важных вещах на этой земле больше, чем кто-либо другой. И это было совершенно справедливо.
Доктор Аннакконе занимал пост советника президента США по вопросам медицины. Одновременно он был директором Национального института исследований мозга и возглавлял отдел медицинских советников в Комиссии по атомной безопасности. Однажды на обеде в Белом доме Кли услышал, как доктор заявил, что мозг – это такой сложный орган, который может производить любые требуемые организму химикалии. И Кли тогда подумал: «Ну и что?»
Доктор, прочитав его мысли, похлопал его по плечу и сказал:
– Этот факт важнее для цивилизации, чем все, что вы делаете здесь в Белом доме. И чтобы доказать это, нам нужен всего один миллиард долларов. Какого черта, это всего лишь стоимость одного авианосца.
При этом он подмигнул Кристиану Кли, показывая, что не хотел никого обидеть.
Теперь он улыбался Кристиану, когда тот входил в его кабинет.
– Итак, – сказал он, – в конце концов и адвокаты приходят ко мне. Вы понимаете, что наши с вами философские установки диаметрально противоположны?
Кли понял, что доктор Аннакконе собирается пошутить над профессией правоведов и почувствовал раздражение. Почему люди вечно делают идиотские замечания об адвокатах?
– Это точно, – продолжал доктор Аннакконе, – адвокаты всегда стараются затуманить мозги, а мы, ученые, пытаемся просветить их.
Он вновь улыбнулся.
– Нет, – ответил Кли и тоже улыбнулся, чтобы показать, что ему не чужд юмор. – Я надеюсь на вашу помощь в ситуации, которая требует специального расследования в соответствии с Законом об атомной безопасности.
– Вы знаете, что для этого необходима подпись президента? – спросил доктор Аннакконе. – Лично я проводил бы эту процедуру во многих случаях, но защитники гражданских прав обязательно поддали бы мне за это ногой под зад.
– Знаю, – отозвался Кристиан и объяснил ситуацию с атомной бомбой и арестом Грессе и Тиббота. – Никто не думает, что бомба заложена на самом деле, но если это правда, то фактор времени становится решающим. А президент отказывается подписать приказ.
– Почему? – поинтересовался доктор Аннакконе.
– Из-за вреда, который может быть причинен мозгу.
Это, похоже, удивило Аннакконе, и он на мгновение задумался.
– Вероятность серьезного повреждения мозга очень мала, – сказал он. – Может быть, десять процентов. Более серьезная опасность может заключаться в редком случае сердечной недостаточности и полной потери памяти. Возможна полная амнезия, но даже это не должно служить препятствием в данном случае. Я послал президенту письмо по этому вопросу, надеюсь, он его прочитал.
– Он читает все, – ответил Кристиан, – но я боюсь, что это не изменит его решения.
– Очень плохо, что у нас нет в запасе времени, – заметил Аннакконе. – Мы сейчас как раз заканчиваем испытания, которые приведут к созданию безотказного детектора лжи, основанного на компьютерном анализе химических изменений в мозгу. Новое исследование во многом похоже на прежнее, но без десятипроцентного риска повреждения мозга. Оно будет совершенно безопасным. Но мы не можем применить эту методику сейчас, пока она не станет удовлетворять правовые требования.
Кристиан почувствовал волнение.
– Безопасный, безотказный детектор лжи, на который можно будет ссылаться в суде? – спросил он.
– Насчет ссылки в суде я не знаю, – пожал плечами доктор Аннакконе. – С научной точки зрения, когда наши исследования будут полностью проанализированы компьютером, новый мозговой детектор лжи станет таким же безошибочным, как и дактилоскопия. Это одна сторона дела. Но применение его при следствии – нечто совсем иное. Защитники гражданских прав будут сражаться против этого до последнего вздоха. Они убеждены, что человека нельзя заставить свидетельствовать против самого себя. И как людям в конгрессе понравится идея, что их могут подвергнуть такому испытанию в соответствии с уголовным правом?
– Я бы не хотел подвергнуться такому испытанию, – признался Кли.
– Конгресс в этом случае, – рассмеялся Аннакконе, – подпишет сам себе смертный приговор. А где логика? Наши законы созданы, чтобы предотвратить признания, полученные грязными методами, однако здесь действует наука. – Он помолчал. – Куда деваться руководителям бизнеса или неверным супругам?
– Это довольно противно, – заметил Кли.
– А как же насчет таких старых прописных истин, как «правда сделает свободным» или «правда – это высшая доблесть», насчет того, что величайшим идеалом человека является его борьба за обнаружение истины? – Аннакконе рассмеялся. – Держу пари, что, когда исследования будут завершены, бюджет нашего института зарежут.
– Ну, это в моей компетенции, – сказал Кристиан. – Мы укажем, что ваша методика может использоваться только в случае опасных преступлений. Мы запретим применение ее к правительственным чиновникам и приравняем к строго контролируемому употреблению наркотических препаратов или производству оружия. Так что, если вы можете оправдать ваше испытание с научных позиций, то я обеспечу правовое оправдание. – Потом спросил. – А как будут проводиться такие испытания?
– Нового метода? Это очень просто и без всякого физического воздействия. Никакого хирурга со скальпелем в руке, никаких шрамов. Только маленькая инъекция химического препарата в мозг через кровеносные сосуды.
Для меня это как шаманство, – заметил Кристиан. – Вас следует засадить в тюрьму вместе с теми двумя ребятами-физиками.
– Никаких параллелей, – рассмеялся Аннакконе. – Те ребята хотят взорвать мир. А я работаю для того, чтобы добраться до сокрытой правды, узнать, о чем человек на самом деле думает, что он в действительности чувствует.
Доктор Зед Аннакконе доставлял президенту Кеннеди больше политических затруднений, чем любой другой член администрации. А создавал он трудности благодаря тому, что хорошо делал свою работу. Его институт вызвал политическую бурю, когда начал собирать для трансплантации еще живые органы умерших детей. Доктор Аннакконе использовал отпускаемые ему средства для экспериментов по генной инженерии на добровольцах. Он осуществлял генетически совместимые трансплантации людям, пораженным раком и другими таинственными болезнями, поражающими почки, печень, глаза. Он предложил программу генетических экспериментов, возмутившую значительную часть церковных организаций, общественное мнение и некоторые политические силы. Доктор Аннакконе так и не понял, почему поднялся такой шум. Он презирал своих оппонентов и не скрывал этого.
Но даже он знал, что мозговой детектор лжи означает юридические неприятности.
– Это будет, вероятно, самое значительное открытие в истории медицины нашего времени, – сказал доктор Аннакконе. – Представьте себе, что мы сможем читать мозг. Все ваши адвокаты окажутся без работы.
– Вы думаете, – спросил Кристиан, – на самом деле возможно выяснить, как функционирует мозг?
– Нет, – пожал плечами Аннакконе, – если бы мозг был таким несложным органом, было бы слишком просто разгадать его. – Он вновь ухмыльнулся. – Уловка 22. Наш мозг никогда не разгадает загадки нашего сознания мозга. Именно поэтому, вне зависимости от того, что случится, человек никогда не станет ничем иным, как высшей формой развития всего живого.
Этот факт приводил его в восторг. На какое-то мгновение он отвлекся.
– Вы знаете, что, по выражению Кестлера, существует «призрак в машине». На самом деле у человека два мозга: примитивный и высокоразвитый. Вы заметили, что в человеке есть некая необъяснимая ярость? Бесполезная ярость?
– Позвоните президенту насчет испытаний, – сказал Кристиан. – Попытайтесь убедить его.
– Позвоню, – ответил доктор Аннакконе. – Он слишком труслив. Испытание ничуть не повредит тем ребятам.
После этого Кристиан Кли нанес визит Джералине Альбаниз, владелице знаменитого в Вашингтоне ресторана, который, само собой, все называли «Джера». В нем имелись три больших обеденных зала, отделенных друг от друга баром. Республиканцы тяготели к одному обеденному залу, демократы к другому, а представители исполнительной власти и Белого дома располагались в третьем зале. В одном все партии сходились – что здесь изысканная еда, обслуживание по высшему классу, а хозяйка – самая очаровательная женщина в мире.
Двадцать лет назад Джералина, которой в ту пору было тридцать, работала на одного лоббиста, представлявшего интересы банков. Он представил ее Мартину Матфорду, который тогда еще не заработал кличку «Частное лицо», но уже был на подъеме. Мартина Матфорда очаровало ее остроумие, дерзость и страсть к приключениям. Пять лет продолжался их роман, не мешавший личной жизни каждого. Джералина Альбаниз продолжала свою карьеру как лоббист, карьеру, гораздо более сложную, чем обычно предполагается, и требовавшую от нее таланта исследователя и администратора. Как ни странно, ее ценным качеством оказалось то, что она была чемпионом колледжа по теннису.
Как помощник главного лоббиста банковской индустрии она значительную часть недели отдавала финансовым вычислениям, имеющим цель убеждать экспертов финансовых комитетов конгресса проводить законодательные акты, благоприятные для банков. Часто она устраивала конференции за обедами с конгрессменами и сенаторами, и была поражена беспардонностью этих уравновешенных, рассудительных законодателей. В частной жизни они вели себя, как буйные золотоискатели, напивались до безобразия, распевали непристойные песни, хватали ее за зад в духе старых американских традиций. Ее удивляло и радовало их сластолюбие. Стало обычным, что она под предлогом конференций уезжала на Багамы или в Лас Вегас с конгрессменами помоложе и поприятнее, а однажды летала даже в Лондон на совещание экономических экспертов со всего мира. Она ездила не для того, чтобы оказывать влияние на результаты голосования или где-то смошенничать, но порой бывает, что голосование по законопроекту проходит в зыбком равновесии, а такая прелестная женщина, как Джералина Альбаниз, представляет вам целую кипу заключений известных экономистов, и у вас появляется очень хороший шанс переломить это голосование. Как говаривал Мартин Матфорд: «Мужчине обычно трудно голосовать против девушки, которая накануне сосала его член».
Это Матфорд научил ее ценить в жизни все прекрасное. Он возил ее в нью-йоркские музеи, сопровождал в Хэмптон, чтобы она пообщалась там с богачами, артистами, со старыми и новыми деньгами, познакомилась со знаменитыми журналистами и телевизионными комментаторами, с писателями – авторами серьезных романов и влиятельными киносценаристами. Появление еще одного хорошенького личика не вызывало здесь сенсации, но умение хорошо играть в теннис послужило для нее зацепкой.
Мужчины влюблялись в нее больше из-за ее игры, чем из-за красоты. Теннис раскрывал врожденную грацию ее фигуры, А мужчины любили играть в теннис с красивыми женщинами. В парных играх Джералина умела установить контакт с партнером, ее золотистая кожа и отличная фигура подстегивали его в их борьбе за победу.
Однако пришло время, когда Джералина задумалась о будущем. В сорок лет она не была замужем, а конгрессмены, с которыми ей нужно было вести дела, достигли непривлекательного шестидесяти-семидесятилетнего возраста.
Мартин Матфорд готов был ввести ее в высокие сферы банковского бизнеса, но после бурной жизни в Вашингтоне банки казались ей скучным делом. Американские законодатели прелестны в своем безудержном вранье в общественных делах и так очаровательно невинны в сексуальных отношениях с женщинами. Проблему решил Мартин Матфорд. Он тоже не хотел терять Джералину в лабиринте компьютерных сообщений. В Вашингтоне ее роскошно обставленная квартира служила ему убежищем от бремени ответственности. Мартин Матфорд явился с идеей, что она может стать хозяйкой ресторана, который превратится в политический центр.
Деньги на обзаведение, в виде займа в пять миллионов долларов, выделила лоббистская организация «Американ Стерлинг Трастис», представляющая интересы банков. Джералина построила ресторан по своему вкусу. Он должен был стать клубом для избранных, вторым домом для вашингтонских политиков. Во время сессий конгресса многие депутаты оказывались оторванными от своих семей, и ресторан «Джера» стал местом, где они могли проводить вечера. Помимо обеденных залов, холла для отдыха и бара там имелись комната с телевизором и кабинет, где можно было найти все основные журналы, издающиеся в США и Англии. Была еще комната для шахмат, шашек и карточных игр. Но особенно привлекало посетителей жилое здание, возвышавшееся над рестораном.
На трех этажах этого здания располагались двадцать квартир, которые снимавшие их лоббисты одалживали конгрессменам и крупным чиновникам для тайных любовных свиданий. «Джера» славилась секретностью в подобных делах, а ключи от квартир находились у Джералины.
Джералина поражалась, как у этих перегруженных работой людей находилось столько времени для подобных шалостей. Они были просто неутомимы, а самыми активными оказывались люди пожилые, с прочными семьями, кое-кто даже имел внуков. Джералина любила смотреть на этих конгрессменов и сенаторов по телевизору, где они выглядели степенными и значительными, говорили о морали, осуждали наркоманию и безнравственность, защищали старомодные духовные ценности. Она никогда не считала их лицемерами. В конце концов, мужчины, которые отдают значительную часть своей жизни служению стране, заслуживают особого к ним отношения.
Ей на самом деле не нравились высокомерие, льстивость и самодовольство конгрессменов помоложе, ей были симпатичны старики вроде этого сенатора с сердитым лицом, который никогда не улыбается публике, но дважды в неделю с голым задом кувыркается с молоденькими манекенщицами. Или наподобие старого конгрессмена Джинца, с фигурой, напоминающей надутый дирижабль, и с таким уродливым лицом, что вся страна не сомневается в его честности. В личной жизни они выглядели отталкивающе в своих усыпанных перхотью костюмах. Но ее очаровывало то, что они продолжают испытывать желание.
Женщины-конгрессмены редко заходили в ресторан и никогда не пользовались квартирами наверху. Так далеко феминизм не зашел. Чтобы компенсировать отсутствие женского общества, Джералина устраивала в ресторане небольшие ленчи для некоторых своих подруг из числа художниц, хорошеньких актрис, певиц и танцовщиц.