Страница:
– Да, – твердо заявил доктор Аннакконе. – Но ситуация сейчас изменилась. Теперь вы хотите использовать медицинское расследование в уголовном деле, а не для того, чтобы обнаружить местонахождение ядерного устройства. Закон о безопасности не позволяет использовать исследование мозга при таких обстоятельствах.
Президент Кеннеди холодно улыбнулся.
– Доктор, – сказал он, – вы знаете, как я восхищаюсь вашими научными трудами, но в вопросах права вы не столь осведомлены. – Казалось, Кеннеди напрягся, продолжая свою речь. – Слушайте меня внимательно. Теперь я хочу, чтобы Грессе и Тиббот прошли через мозговую проверку. И, что еще важнее, я хочу, чтобы через эту процедуру прошел Ябрил. Всем им должен быть задан один вопрос: «Был ли заговор? Являлся ли взрыв атомной бомбы частью плана Ябрила?» Если ответ будет положительным, это вызовет невероятные последствия. Заговор все еще может быть в действии и распространяться не только на Нью-Йорк. Оставшиеся члены Первой Сотни способны заложить и другие ядерные устройства. Вы все поняли?
– Господин президент, – спросил доктор Аннакконе, – вы полагаете, что действительно существует такая возможность?
– Мы должны исключить всякие сомнения. Я распоряжусь, чтобы медицинские расследования были оформлены в соответствии с Законом об атомной безопасности.
– Поднимется жуткий крик, – заметил Артур Викс. Нас будут обвинять в том, что мы прибегаем к лоботомии.
– А это не так? – спросил Юджин Дэйзи.
– Господин президент, – сказал пресс-секретарь Мэтью Глэдис, – результат испытаний продиктует нам, какую давать публикацию. Мы должны быть слишком осторожными. Если испытание подтвердит, что существовал заговор, объединяющий Ябрила, Грессе и Тиббота, все будет в полном порядке. Если же испытание подтвердит, что между ними не было сговора, мы просто опубликуем сообщение об этом, не упоминая об испытании.
– Мы не можем позволить себе этого, Мэтью, – мягко возразил Фрэнсис Кеннеди. – Останется письменное свидетельство, что я подписал такой приказ. Наши противники наверняка докопаются до него, и это содержит чудовищную проблему.
– Мы не обязаны лгать, – настаивал Глэдис, – просто умолчать.
– Давайте перейдем к другим вопросам, – отрывисто произнес Кеннеди.
Юджин Дэйзи начал зачитывать справку, лежавшую перед ним:
– Конгресс хочет заставить Кристиана отчитаться перед одним из комитетов по расследованию. Сенатор Ламбертино и конгрессмен Джинц собираются растерзать его. Они готовы растерзать его. Они готовы доказать, и они вовлекли в это все средства массовой информации, что генеральный прокурор Кристиан Кли является ключевой фигурой во всех странных делах, которые происходят.
– Прибегните к Закону о привилегиях исполнительной власти, – посоветовал Кеннеди. – Как президент я приказываю ему не появляться ни перед каким комитетом конгресса.
Доктор Аннакконе, которому надоела эта политическая дискуссия, шутливо заметил:
– Кристиан, а почему бы вам добровольно не подвергнуться мозговому исследованию? Вы можете окончательно доказать вашу невиновность, а заодно подтвердить моральность такого исследования.
– Док, – ответил Кристиан, – я не собираюсь доказывать, как вы сказали, мою невиновность. Это ведь такая чертова штука, которую ваша наука никогда не сможет установить. И меня не интересует моральная сторона проблемы исследования мозга, способного определить правдивость другого человека. Мы здесь не обсуждаем проблемы невиновности их морали. Мы обсуждаем, как должна действовать власть, чтобы обеспечить дальнейшее функционирование общества. Это еще одна область, где ваша наука бесполезна. Как вы не раз говаривали мне, не надо барахтаться в чем-то, в чем вы не являетесь экспертом. Так что пошли вы… знаете куда!
На таких совещаниях штаба очень редко случалось, чтобы кто-нибудь вот так не сдерживал свои чувства. И обычно никто не позволял себе такие вульгарные выражения в присутствии вице-президента Элен Дю Пре. Вице-президент вовсе не была такой уж ханжой, тем не менее, люди, собравшиеся в зале, удивились вспышке Кристиана Кли.
Доктор Аннакконе отступил. Он ведь только слегка пошутил. Он симпатизировал Кристиану Кли, как и большинство людей. Кли был вежливый, воспитанный человек, казавшийся умнее многих юристов. Доктор Аннакконе, хотя и был выдающимся ученым, гордился своим ясным пониманием всего происходившего в мире. Сейчас он испытывал легкое огорчение от обиды. И он не раздумывая заявил:
– Вы ведь служили в ЦРУ, мистер Кли. В здании штаба ЦРУ висит мраморная доска, на которой написано: «Если ты знаешь правду, то правда освободит тебя».
Однако к Кристиану уже вернулось его чувство юмора.
– Я этого не писал, – сказал он. И я сомневаюсь в истине этого девиза.
Доктор Аннакконе тоже вернул себе спокойствие, и принялся анализировать ситуацию. Почему на его шутливый вопрос последовала такая яростная реакция? Неужели генеральному прокурору, высшему представителю правосудия в стране, есть что скрывать? Аннакконе очень захотелось заполучить его в клинику на предмет испытания.
Фрэнсис Кеннеди весьма серьезно наблюдал за этой интерлюдией, потом мягко заметил:
– Зед, когда вы усовершенствуете ваш мозговой детектор так, что он не будет вызывать никаких побочных действий, нам, возможно, придется похоронить его. В нашей стране нет такого политика, который мог бы выдержать подобное испытание.
– Все эти соображения не важны, – прервал его доктор Аннакконе. – Суть процесса раскрыта. Наука начала исследования человеческого мозга. Вам никогда не удастся притормозить этот процесс, луддиты доказали это, когда пытались остановить промышленную революцию. Вы не можете запретить пользование порохом, как это сделали японцы, на сотни лет запретившие огнестрельное оружие, и в результате разбиты западным миром. Раз уж открыт атом, вам не остановить атомную бомбу. Мозговой детектор лжи будет действовать, я могу вас заверить в этом.
– Это нарушение конституции, – заметил Кристиан Кли.
– Мы можем изменить конституцию, – возразил президент Кеннеди.
– Если бы средства массовой информации слышали этот разговор, – с выражением ужаса на лице произнес Мэтью Глэдис, – они бы изгнали нас из города.
– Это наша работа, – сказал Кеннеди, – информировать людей, о чем мы говорим, информировать соответствующим образом и в соответствующий момент. Запомните, решать будет народ Америки и в соответствии с конституцией. А сейчас я полагаю, что решением всех наших проблем должна стать контратака. Кристиан, возбуди дело против Берта Оудика. Его компания будет обвинена в преступном заговоре вместе с Шерабеном с целью ограбления американского народа путем противозаконного создания дефицита нефти ради повышения цен.
Он повернулся к Оддбладу Грею.
– Ткни конгрессу в нос сообщение о том, что новая федеральная комиссия по средствам связи отменит лицензии главных телевизионных компаний, когда придет время их возобновлять, и что новые законы будут контролировать закулисные сделки на Уолл-стрит и в крупных банках. Мы их заставим поволноваться, Отто.
Элен Дю Пре знала, что имеет полное право не соглашаться на этих закрытых совещаниях, хотя публично, как вице-президент обязана поддерживать президента. И тем не менее, она колебалась, прежде чем осторожно заметить:
– Вам не кажется, что мы наживаем сразу слишком много врагов? Не лучше ли дождаться переизбрания на второй срок? Если мы получим более сговорчивый конгресс, зачем нам сражаться с нынешним? Зачем без особой необходимости восстанавливать против нас деловые круги, когда преимущество не на нашей стороне?
– Мы не можем ждать, – возразил ей Кеннеди. – Нас собираются атаковать вне зависимости от того, что мы предпримем. Они будут бороться против моего переизбрания и избрания нужного мне конгресса, как бы мы ни пытались их умиротворить. Атакуя, мы заставим их пересмотреть тактику. Мы не позволим им двигаться вперед так, словно у них нет ни малейших поводов для волнений.
Среди общего молчания Кеннеди объявил своему штабу:
– Вы можете разрабатывать детали и составлять необходимые документы.
И тут слово взял Мэтью Глэдис и рассказал об инспирируемой конгрессом в средствах массовой информации кампании нападок на президента Кеннеди в связи с тем, что для его охраны занято много людей, и тратится огромная сумма денег.
– Смысл этой кампании, – пояснил Глэдис, – в том, чтобы изобразить вас Цезарем, а Службу безопасности – императорской гвардией. В глазах общества десять тысяч человек и сто миллионов долларов для охраны одного человека, даже президента Соединенных Штатов, представляется чрезмерным. Таким путем создается ваш искаженный образ.
Все молчали. Воспоминания о двух убитых дядях президента Кеннеди делали этот вопрос особенно щекотливым. Кроме того, все они, близкие Кеннеди люди, знали, что он испытывает физический страх. Поэтому они удивились, когда Кеннеди обратился к генеральному прокурору:
– Я думаю, что в этом пункте наши критики правы. Кристиан, я знаю, что предоставил тебе право вето в отношении любых изменений в системе безопасности, но как насчет того, чтобы объявить о сокращении наполовину Службы безопасности Белого дома и бюджета. Кристиан, мне бы хотелось, чтобы ты не накладывал на такое решение своего вето.
Кристиан улыбнулся.
– Господин президент, я не буду использовать свое право вето, на которое вы всегда можете наложить свое вето.
Все рассмеялись, а Мэтью Глэдис несколько разволновался из-за столь легкой победы.
– Господин генеральный прокурор, – сказал он. – Вы не можете заявить, что сделаете это, и не сдержать слова. Конгресс будет изучать наш бюджет и ассигнованные суммы.
– Хорошо, согласился Кристиан, – в своем сообщении для прессы сделайте упор на то, что я активно возражал. Пусть выглядит так, словно президент склоняет голову перед давлением конгресса.
– Благодарю вас всех, – сказал президент. – Доктор Аннакконе, вы мне нужны на тридцать минут в Желтой зале. Нам надо поговорить с глазу на глаз. Дэйзи, позаботьтесь, чтобы там не было никого из охраны, ни вас и никого другого.
Прошло почти два часа, когда Кеннеди позвонил руководителю своего штаба и приказал:
– Дэйзи, проводите, пожалуйста, доктора Аннакконе из Белого дома.
Дэйзи выполнил это поручение, отметив про себя, что доктор Аннакконе впервые выглядел растерянным. Должно быть, президент сильно припугнул его.
Директор военного департамента Белого дома, полковник в отставке Генри Кэну был самым веселым и невозмутимым чиновником в администрации президента. Веселым он был потому, что считал свою должность лучшей в стране. Он не отвечал ни перед кем, кроме президента Соединенных Штатов, и контролировал секретные президентские фонды, предоставляемые Пентагону и не подотчетные никому, кроме него и президента. Он был чистым администратором, никакие политические проблемы его не касались, он даже не должен был давать советы. Он обеспечивал президента и его штаб самолетами, вертолетами и лимузинами, распоряжался средствами, считавшимися секретными, на содержание зданий, используемых Белым домом. В его ведении находился дежурный офицер с чемоданчиком, содержащим коды атомной бомбы. Если президенту бывали нужны на что-то деньги и он не хотел, чтобы об этом знал конгресс или средства массовой информации, Генри Кэну забирал их из секретного фонда и ставил на финансовых документах гриф «Совершенно секретно».
Когда в конце мая к нему в кабинет вошел генеральный прокурор Кристиан Кли, Генри Кэну приветствовал его. Они сотрудничали и раньше, а в самом начале своего президентства Кеннеди проинструктировал его, что генеральный прокурор может брать из секретного фонда столько, сколько ему нужно. Поначалу Кэну каждый раз перепроверял у президента, потом перестал.
– Кристиан, – радостно встретил он гостя, тебе нужна информация или наличные?
– И то, и другое, – ответил Кристиан. – Прежде всего деньги. Мы собираемся публично пообещать сократить на пятьдесят процентов Службу безопасности и ее бюджет. Я должен выдвинуть такое предложение. Это будет зафиксировано на бумаге, на самом деле ничего не изменится. Но я не хочу, чтобы конгресс знал про наши финансовые дела. Так что твой департамент возьмет эти средства из бюджета Пентагона, а потом оформит их как совершенно секретные.
– Иисус! – вырвалось у Генри Кэну. – Это большие деньги. Я могу это сделать, но ненадолго.
– Только до выборов в ноябре, – сказал Кристиан. – А потом либо мы получим коленом под зад, либо будем настолько сильны, что конгресс не заметит разницу. Но сейчас мы должны выглядеть хорошо.
– Ладно, – согласился Кэну.
– Теперь насчет информации, – продолжил Кристиан. – Вынюхивал кто-нибудь из комитетов конгресса что-либо за последнее время?
– Конечно, – ответил Кэну. – Больше, чем обычно. Они пытаются узнать, сколько в распоряжении президента вертолетов, сколько больших самолетов, всякую прочую чепуху. Они хотят выяснить, что делает исполнительная власть. Если они проведают, сколько у нас всего на самом деле, они обалдеют.
– Кто из конгрессменов, в частности, был здесь? – поинтересовался Кристиан.
– Джинц, – сообщил Кэну. – С ним был его помощник Патси Тройка, такой умненький маленький мерзавец. Он сказал, что хочет только знать, сколько у нас вертолетов, и я ответил, что три. Он заявил, что слышал, их у нас пятнадцать, а я ему говорю, какого черта, вертолетами? Но он был близок к истине – у нас их шестнадцать.
– А зачем нам шестнадцать? – удивился Кристиан Кли.
– Вертолеты вечно ломаются, – объяснил Кэну. – Если президенту нужен вертолет, могу я отказать ему из-за того, что они в мастерских? Кроме того, всегда кто-нибудь из президентского штаба просит вертолет. Ты-то этим не грешишь, Кристиан, а вот Тэппи из ЦРУ и Викс пользуются вертолетами довольно часто. И Дэйзи тоже, уж не знаю, по какой причине.
– Ты и не желаешь знать, – заметил Кристиан. – Я хочу, чтобы ты докладывал мне о любой ищейке из конгресса, которая будет пытаться вынюхивать, какие материально-технические средства обеспечивают команду президента. Это основа безопасности. Докладывай мне в порядке секретной информации.
– Договорились, – весело отозвался Генри Кэну. – И в любое время, если тебе нужно будет что-то отремонтировать в твоем собственном доме, мы можем выделить деньги и на это.
– Спасибо, – сказал Кристиан, – у меня есть свои деньги.
В тот день поздно вечером президент Фрэнсис Кеннеди сидел в Овальной комнате и курил свою тонкую гаванскую сигару, перебирая в памяти события дня. Все шло именно так, как он планировал. Он продемонстрировал свою твердость в достаточной мере, чтобы обеспечить поддержку штаба.
Кли реагировал так, словно читал мысли своего президента. Кэну вполне надежен. Труднее с Аннакконе, но и он подчинился. Элен Дю Пре может оказаться проблемой, если Кеннеди не будет осторожен, а он нуждался в ее уме и политическом влиянии на женские организации.
Фрэнсис Кеннеди удивлялся, насколько он хорошо себя чувствует. Он не испытывал более депрессии, а наоборот, ощущал такой прилив энергии, какого не было со дня смерти его жены. Случилось ли это потому, что он наконец встретил женщину, которая заинтересовала его, или потому, что он в конце концов добился контроля над огромной и сложной политической машиной Америки?
19
Президент Кеннеди холодно улыбнулся.
– Доктор, – сказал он, – вы знаете, как я восхищаюсь вашими научными трудами, но в вопросах права вы не столь осведомлены. – Казалось, Кеннеди напрягся, продолжая свою речь. – Слушайте меня внимательно. Теперь я хочу, чтобы Грессе и Тиббот прошли через мозговую проверку. И, что еще важнее, я хочу, чтобы через эту процедуру прошел Ябрил. Всем им должен быть задан один вопрос: «Был ли заговор? Являлся ли взрыв атомной бомбы частью плана Ябрила?» Если ответ будет положительным, это вызовет невероятные последствия. Заговор все еще может быть в действии и распространяться не только на Нью-Йорк. Оставшиеся члены Первой Сотни способны заложить и другие ядерные устройства. Вы все поняли?
– Господин президент, – спросил доктор Аннакконе, – вы полагаете, что действительно существует такая возможность?
– Мы должны исключить всякие сомнения. Я распоряжусь, чтобы медицинские расследования были оформлены в соответствии с Законом об атомной безопасности.
– Поднимется жуткий крик, – заметил Артур Викс. Нас будут обвинять в том, что мы прибегаем к лоботомии.
– А это не так? – спросил Юджин Дэйзи.
– Господин президент, – сказал пресс-секретарь Мэтью Глэдис, – результат испытаний продиктует нам, какую давать публикацию. Мы должны быть слишком осторожными. Если испытание подтвердит, что существовал заговор, объединяющий Ябрила, Грессе и Тиббота, все будет в полном порядке. Если же испытание подтвердит, что между ними не было сговора, мы просто опубликуем сообщение об этом, не упоминая об испытании.
– Мы не можем позволить себе этого, Мэтью, – мягко возразил Фрэнсис Кеннеди. – Останется письменное свидетельство, что я подписал такой приказ. Наши противники наверняка докопаются до него, и это содержит чудовищную проблему.
– Мы не обязаны лгать, – настаивал Глэдис, – просто умолчать.
– Давайте перейдем к другим вопросам, – отрывисто произнес Кеннеди.
Юджин Дэйзи начал зачитывать справку, лежавшую перед ним:
– Конгресс хочет заставить Кристиана отчитаться перед одним из комитетов по расследованию. Сенатор Ламбертино и конгрессмен Джинц собираются растерзать его. Они готовы растерзать его. Они готовы доказать, и они вовлекли в это все средства массовой информации, что генеральный прокурор Кристиан Кли является ключевой фигурой во всех странных делах, которые происходят.
– Прибегните к Закону о привилегиях исполнительной власти, – посоветовал Кеннеди. – Как президент я приказываю ему не появляться ни перед каким комитетом конгресса.
Доктор Аннакконе, которому надоела эта политическая дискуссия, шутливо заметил:
– Кристиан, а почему бы вам добровольно не подвергнуться мозговому исследованию? Вы можете окончательно доказать вашу невиновность, а заодно подтвердить моральность такого исследования.
– Док, – ответил Кристиан, – я не собираюсь доказывать, как вы сказали, мою невиновность. Это ведь такая чертова штука, которую ваша наука никогда не сможет установить. И меня не интересует моральная сторона проблемы исследования мозга, способного определить правдивость другого человека. Мы здесь не обсуждаем проблемы невиновности их морали. Мы обсуждаем, как должна действовать власть, чтобы обеспечить дальнейшее функционирование общества. Это еще одна область, где ваша наука бесполезна. Как вы не раз говаривали мне, не надо барахтаться в чем-то, в чем вы не являетесь экспертом. Так что пошли вы… знаете куда!
На таких совещаниях штаба очень редко случалось, чтобы кто-нибудь вот так не сдерживал свои чувства. И обычно никто не позволял себе такие вульгарные выражения в присутствии вице-президента Элен Дю Пре. Вице-президент вовсе не была такой уж ханжой, тем не менее, люди, собравшиеся в зале, удивились вспышке Кристиана Кли.
Доктор Аннакконе отступил. Он ведь только слегка пошутил. Он симпатизировал Кристиану Кли, как и большинство людей. Кли был вежливый, воспитанный человек, казавшийся умнее многих юристов. Доктор Аннакконе, хотя и был выдающимся ученым, гордился своим ясным пониманием всего происходившего в мире. Сейчас он испытывал легкое огорчение от обиды. И он не раздумывая заявил:
– Вы ведь служили в ЦРУ, мистер Кли. В здании штаба ЦРУ висит мраморная доска, на которой написано: «Если ты знаешь правду, то правда освободит тебя».
Однако к Кристиану уже вернулось его чувство юмора.
– Я этого не писал, – сказал он. И я сомневаюсь в истине этого девиза.
Доктор Аннакконе тоже вернул себе спокойствие, и принялся анализировать ситуацию. Почему на его шутливый вопрос последовала такая яростная реакция? Неужели генеральному прокурору, высшему представителю правосудия в стране, есть что скрывать? Аннакконе очень захотелось заполучить его в клинику на предмет испытания.
Фрэнсис Кеннеди весьма серьезно наблюдал за этой интерлюдией, потом мягко заметил:
– Зед, когда вы усовершенствуете ваш мозговой детектор так, что он не будет вызывать никаких побочных действий, нам, возможно, придется похоронить его. В нашей стране нет такого политика, который мог бы выдержать подобное испытание.
– Все эти соображения не важны, – прервал его доктор Аннакконе. – Суть процесса раскрыта. Наука начала исследования человеческого мозга. Вам никогда не удастся притормозить этот процесс, луддиты доказали это, когда пытались остановить промышленную революцию. Вы не можете запретить пользование порохом, как это сделали японцы, на сотни лет запретившие огнестрельное оружие, и в результате разбиты западным миром. Раз уж открыт атом, вам не остановить атомную бомбу. Мозговой детектор лжи будет действовать, я могу вас заверить в этом.
– Это нарушение конституции, – заметил Кристиан Кли.
– Мы можем изменить конституцию, – возразил президент Кеннеди.
– Если бы средства массовой информации слышали этот разговор, – с выражением ужаса на лице произнес Мэтью Глэдис, – они бы изгнали нас из города.
– Это наша работа, – сказал Кеннеди, – информировать людей, о чем мы говорим, информировать соответствующим образом и в соответствующий момент. Запомните, решать будет народ Америки и в соответствии с конституцией. А сейчас я полагаю, что решением всех наших проблем должна стать контратака. Кристиан, возбуди дело против Берта Оудика. Его компания будет обвинена в преступном заговоре вместе с Шерабеном с целью ограбления американского народа путем противозаконного создания дефицита нефти ради повышения цен.
Он повернулся к Оддбладу Грею.
– Ткни конгрессу в нос сообщение о том, что новая федеральная комиссия по средствам связи отменит лицензии главных телевизионных компаний, когда придет время их возобновлять, и что новые законы будут контролировать закулисные сделки на Уолл-стрит и в крупных банках. Мы их заставим поволноваться, Отто.
Элен Дю Пре знала, что имеет полное право не соглашаться на этих закрытых совещаниях, хотя публично, как вице-президент обязана поддерживать президента. И тем не менее, она колебалась, прежде чем осторожно заметить:
– Вам не кажется, что мы наживаем сразу слишком много врагов? Не лучше ли дождаться переизбрания на второй срок? Если мы получим более сговорчивый конгресс, зачем нам сражаться с нынешним? Зачем без особой необходимости восстанавливать против нас деловые круги, когда преимущество не на нашей стороне?
– Мы не можем ждать, – возразил ей Кеннеди. – Нас собираются атаковать вне зависимости от того, что мы предпримем. Они будут бороться против моего переизбрания и избрания нужного мне конгресса, как бы мы ни пытались их умиротворить. Атакуя, мы заставим их пересмотреть тактику. Мы не позволим им двигаться вперед так, словно у них нет ни малейших поводов для волнений.
Среди общего молчания Кеннеди объявил своему штабу:
– Вы можете разрабатывать детали и составлять необходимые документы.
И тут слово взял Мэтью Глэдис и рассказал об инспирируемой конгрессом в средствах массовой информации кампании нападок на президента Кеннеди в связи с тем, что для его охраны занято много людей, и тратится огромная сумма денег.
– Смысл этой кампании, – пояснил Глэдис, – в том, чтобы изобразить вас Цезарем, а Службу безопасности – императорской гвардией. В глазах общества десять тысяч человек и сто миллионов долларов для охраны одного человека, даже президента Соединенных Штатов, представляется чрезмерным. Таким путем создается ваш искаженный образ.
Все молчали. Воспоминания о двух убитых дядях президента Кеннеди делали этот вопрос особенно щекотливым. Кроме того, все они, близкие Кеннеди люди, знали, что он испытывает физический страх. Поэтому они удивились, когда Кеннеди обратился к генеральному прокурору:
– Я думаю, что в этом пункте наши критики правы. Кристиан, я знаю, что предоставил тебе право вето в отношении любых изменений в системе безопасности, но как насчет того, чтобы объявить о сокращении наполовину Службы безопасности Белого дома и бюджета. Кристиан, мне бы хотелось, чтобы ты не накладывал на такое решение своего вето.
Кристиан улыбнулся.
– Господин президент, я не буду использовать свое право вето, на которое вы всегда можете наложить свое вето.
Все рассмеялись, а Мэтью Глэдис несколько разволновался из-за столь легкой победы.
– Господин генеральный прокурор, – сказал он. – Вы не можете заявить, что сделаете это, и не сдержать слова. Конгресс будет изучать наш бюджет и ассигнованные суммы.
– Хорошо, согласился Кристиан, – в своем сообщении для прессы сделайте упор на то, что я активно возражал. Пусть выглядит так, словно президент склоняет голову перед давлением конгресса.
– Благодарю вас всех, – сказал президент. – Доктор Аннакконе, вы мне нужны на тридцать минут в Желтой зале. Нам надо поговорить с глазу на глаз. Дэйзи, позаботьтесь, чтобы там не было никого из охраны, ни вас и никого другого.
Прошло почти два часа, когда Кеннеди позвонил руководителю своего штаба и приказал:
– Дэйзи, проводите, пожалуйста, доктора Аннакконе из Белого дома.
Дэйзи выполнил это поручение, отметив про себя, что доктор Аннакконе впервые выглядел растерянным. Должно быть, президент сильно припугнул его.
Директор военного департамента Белого дома, полковник в отставке Генри Кэну был самым веселым и невозмутимым чиновником в администрации президента. Веселым он был потому, что считал свою должность лучшей в стране. Он не отвечал ни перед кем, кроме президента Соединенных Штатов, и контролировал секретные президентские фонды, предоставляемые Пентагону и не подотчетные никому, кроме него и президента. Он был чистым администратором, никакие политические проблемы его не касались, он даже не должен был давать советы. Он обеспечивал президента и его штаб самолетами, вертолетами и лимузинами, распоряжался средствами, считавшимися секретными, на содержание зданий, используемых Белым домом. В его ведении находился дежурный офицер с чемоданчиком, содержащим коды атомной бомбы. Если президенту бывали нужны на что-то деньги и он не хотел, чтобы об этом знал конгресс или средства массовой информации, Генри Кэну забирал их из секретного фонда и ставил на финансовых документах гриф «Совершенно секретно».
Когда в конце мая к нему в кабинет вошел генеральный прокурор Кристиан Кли, Генри Кэну приветствовал его. Они сотрудничали и раньше, а в самом начале своего президентства Кеннеди проинструктировал его, что генеральный прокурор может брать из секретного фонда столько, сколько ему нужно. Поначалу Кэну каждый раз перепроверял у президента, потом перестал.
– Кристиан, – радостно встретил он гостя, тебе нужна информация или наличные?
– И то, и другое, – ответил Кристиан. – Прежде всего деньги. Мы собираемся публично пообещать сократить на пятьдесят процентов Службу безопасности и ее бюджет. Я должен выдвинуть такое предложение. Это будет зафиксировано на бумаге, на самом деле ничего не изменится. Но я не хочу, чтобы конгресс знал про наши финансовые дела. Так что твой департамент возьмет эти средства из бюджета Пентагона, а потом оформит их как совершенно секретные.
– Иисус! – вырвалось у Генри Кэну. – Это большие деньги. Я могу это сделать, но ненадолго.
– Только до выборов в ноябре, – сказал Кристиан. – А потом либо мы получим коленом под зад, либо будем настолько сильны, что конгресс не заметит разницу. Но сейчас мы должны выглядеть хорошо.
– Ладно, – согласился Кэну.
– Теперь насчет информации, – продолжил Кристиан. – Вынюхивал кто-нибудь из комитетов конгресса что-либо за последнее время?
– Конечно, – ответил Кэну. – Больше, чем обычно. Они пытаются узнать, сколько в распоряжении президента вертолетов, сколько больших самолетов, всякую прочую чепуху. Они хотят выяснить, что делает исполнительная власть. Если они проведают, сколько у нас всего на самом деле, они обалдеют.
– Кто из конгрессменов, в частности, был здесь? – поинтересовался Кристиан.
– Джинц, – сообщил Кэну. – С ним был его помощник Патси Тройка, такой умненький маленький мерзавец. Он сказал, что хочет только знать, сколько у нас вертолетов, и я ответил, что три. Он заявил, что слышал, их у нас пятнадцать, а я ему говорю, какого черта, вертолетами? Но он был близок к истине – у нас их шестнадцать.
– А зачем нам шестнадцать? – удивился Кристиан Кли.
– Вертолеты вечно ломаются, – объяснил Кэну. – Если президенту нужен вертолет, могу я отказать ему из-за того, что они в мастерских? Кроме того, всегда кто-нибудь из президентского штаба просит вертолет. Ты-то этим не грешишь, Кристиан, а вот Тэппи из ЦРУ и Викс пользуются вертолетами довольно часто. И Дэйзи тоже, уж не знаю, по какой причине.
– Ты и не желаешь знать, – заметил Кристиан. – Я хочу, чтобы ты докладывал мне о любой ищейке из конгресса, которая будет пытаться вынюхивать, какие материально-технические средства обеспечивают команду президента. Это основа безопасности. Докладывай мне в порядке секретной информации.
– Договорились, – весело отозвался Генри Кэну. – И в любое время, если тебе нужно будет что-то отремонтировать в твоем собственном доме, мы можем выделить деньги и на это.
– Спасибо, – сказал Кристиан, – у меня есть свои деньги.
В тот день поздно вечером президент Фрэнсис Кеннеди сидел в Овальной комнате и курил свою тонкую гаванскую сигару, перебирая в памяти события дня. Все шло именно так, как он планировал. Он продемонстрировал свою твердость в достаточной мере, чтобы обеспечить поддержку штаба.
Кли реагировал так, словно читал мысли своего президента. Кэну вполне надежен. Труднее с Аннакконе, но и он подчинился. Элен Дю Пре может оказаться проблемой, если Кеннеди не будет осторожен, а он нуждался в ее уме и политическом влиянии на женские организации.
Фрэнсис Кеннеди удивлялся, насколько он хорошо себя чувствует. Он не испытывал более депрессии, а наоборот, ощущал такой прилив энергии, какого не было со дня смерти его жены. Случилось ли это потому, что он наконец встретил женщину, которая заинтересовала его, или потому, что он в конце концов добился контроля над огромной и сложной политической машиной Америки?
19
В мае Фрэнсис Кеннеди, к своему удивлению и даже смятению, влюбился. Время для этого, да и сама женщина были не вполне подходящими. Она служила в правовом отделе вице-президента.
Кеннеди понравились ее естественное обаяние, ее простодушная улыбка, живые карие глаза, икрящиеся смехом. В спорах она проявляла колкость, порой излишне подчеркивая свою силу как юриста. Она была красива, с приятным голосом и фигурой Венеры – длинные ноги, тонкая талия и полная грудь, хотя вообще была невысокой. Когда она одевалась тщательно, то выглядела ослепительно, но обычно она одевалась настолько небрежно, что большинство мужчин не могли разглядеть в ней красавицу.
Ланетта Карр отличалась наивностью и искренностью, граничившей иногда с грубостью. За острым умом, который подтолкнул ее к изучению права, скрывалась романтическая красотка-южанка. В Вашингтон она приехала в качестве адвоката и после того, как поработала в правительственных учреждениях, занимающихся социальными проблемами и правами женщин, стала младшим сотрудником в аппарате вице-президента.
Всех сотрудников этого аппарата хотя бы один раз в году из вежливости приглашали на один из больших президентских приемов в Белом доме. Ланетта Карр оказалась в числе четырехсот гостей, получивших приглашение на прием в конце июля.
Ланетта Карр была ужасно взволнована тем, что увидит президента, как говорится, живьем. И вот, стоя в последнем ряду среди гостей Белого дома, она увидела президента Фрэнсиса Кеннеди, здоровавшегося с гостями. Он показался ей самым прекрасным мужчиной, какого она когда-либо встречала. У него были удивительно правильные черты лица, присущие только ирландцам. Высокий и худой, он слегка сутулился, обращаясь с несколькими словами к каждому из гостей. Она заметила, как он исключительно вежлив с любым человеком. Он повернул голову в ее сторону, не замечая ее, охваченный, видимо, каким-то внутренним приступом одиночества, и она увидела в его голубых глазах печаль. Но уже в следующее мгновение он вновь стал политиком, приветствующим гостей.
Вице-президент Дю Пре, идя рядом с президентом, тихо сообщила ему, что Ланетта Карр одна из ее помощниц. Кеннеди сразу стал теплее и дружелюбнее, раз эта девушка входила в его официальное окружение. Он двумя руками пожал ее руку, и она была так тронута, что, поддавшись импульсу, хотя ее и предупреждали, что эту тему нельзя затрагивать, сказала:
– Господин президент, я так сожалею о смерти вашей дочери.
Она могла заметить легкую тень неодобрения, мелькнувшую на лице Элен Дю Пре. А Кеннеди спокойно ответил:
– Спасибо.
Он отпустил ее руку, Ланетта отошла в сторонку и присоединилась к другим сотрудникам аппарата вице-президента. Она допивала бокал белого вина, когда с удивлением увидела, как президент и вице-президент неторопливо движутся сквозь толпу, обмениваясь по пути какими-то фразами с гостями, и совершенно очевидно направляясь к их группе. Все стоявшие рядом с ней, тут же замолчали. Элен Дю Пре представила президенту пятерых сотрудников своего аппарата, тепло отозвавшись о работе каждого. Ланетта впервые заметила, как привлекательна вице-президент, как женственно она может выглядеть, и как она интуитивно ощущает, что ее сотрудникам хочется, чтобы каждый из них был выделен перед лицом президента Соединенных Штатов. Сейчас она излучает сексуальность, которая никогда раньше не была заметна. Ланетта тут же догадалась, что Кеннеди возбуждает Элен Дю Пре не как мужчина, а как человек, обладающий высшей властью, и тем не менее, она ощутила странный укол ревности. Все участники этой группы почтительно молчали, только благодарно улыбаясь в ответ на похвальные слова. Кеннеди произнес несколько вежливых фраз, но смотрел он прямо на Ланетту. И она сказала первое, что пришло ей в голову:
– Господин президент, за все годы в Вашингтоне я никогда не была в Белом доме. Не могу ли я попросить кого-нибудь из ваших помощников показать мне его. Я имею в виду официальные помещения.
Она сама не понимала, какую прелестную картину являет собой – огромные глаза на очень юном для ее лет лице, прекрасная фигура, белоснежная кожа с румянцем на щеках. Президент Кеннеди улыбнулся, и это была настоящая улыбка, а не официальная. Он любовался ею, его очаровывал ее голос – нежный, с легким намеком на южный акцент. Он вдруг понял, что за последние несколько лет ему не хватало именно такого голоса. Он взял ее за руку и произнес: – Я сам покажу вам все.
Он провел ее по первому этажу, через Зеленую комнату с камином из белого мрамора и стульями, обитыми белой материей, через Синюю комнату, где стены отделаны синим с золотом шелком, мимо Красной комнаты с ее светло-вишневыми стенами и красным бежевым ковром на полу, и наконец, они попали в Желтую Овальную комнату, про которую он рассказал ей, что это его любимое помещение. Желтые стены, такого же цвета ковры и диваны, и по его словам, успокаивали его. И все это время президент расспрашивал ее о жизни и рассматривал свою гостью. Он заметил, что ее гораздо больше интересует их разговор, нежели внушающая благоговение роскошь комнат, что она задает умные вопросы о картинах на исторические сюжеты и расспрашивает о различных предметах старины. На нее, совершенно очевидно, не производила впечатление окружающая роскошь. Под конец он показал ей знаменитую президентскую Овальную комнату.
– Ненавижу эту комнату, – сказал Кеннеди.
Она, похоже, поняла его. Овальный кабинет всегда использовался для официальных фотографий, публикуемых во всех газетах. Здесь происходили беседы с иностранными знаменитостями, подписание важных законов и договоров. В этой комнате чувствовалась атмосфера неискренности.
Ланетта, хотя и старалась не показывать этого, была взволнована прогулкой и обществом президента. Она понимала, что с его стороны это больше, чем вежливость.
По дороге в зал приемов он спросил, не хотела бы она принять участие в скромном обеде в Белом доме на следующей неделе.
Она согласилась.
В дни, предшествующие обеду, Ланетта ожидала, что вице-президент Элен Дю Пре вызовет ее, чтобы посоветовать, как вести себя, выведать, как ей удалось заполучить приглашение президента, но вице-президент никак не проявляла своей заинтересованности. Она вела себя так, словно ничего и не знала, хотя этого не могло быть.
Ланетта Карр сознавала, как и всякая женщина, что интерес Фрэнсиса Кеннеди к ней сексуален. Уж конечно, он думал о ней не как о будущем госсекретаре.
Скромный неофициальный обед в Белом доме не был успешным. Ни одна женщина не могла бы упрекнуть Фрэнсиса Кеннеди в невнимании. Он держался с вежливым дружелюбием, вовлекал Ланетту в разговор и поддерживал его, почти во всем занимая ее сторону, когда она спорила с членами его штаба. Она не испытывала трепета перед этими людьми, самыми могущественными в стране. Юджин Дэйзи ей понравился, несмотря на скандал, раздутый средствами массовой информации. Она поражалась, как его жена после этого появляется с ним в обществе, но никто из присутствующих не выглядел смущенным. Артур Викс был сдержан, и их спор не вышел за рамки приличий, когда Ланетта заявила, что, по ее мнению, бюджет министерства обороны должен быть сокращен наполовину. Отто Грея она нашла очаровательным. Еще ей бросилось в глаза, что их жены держались скованно.
Кристиан Кли ей не понравился, и она не могла бы объяснить почему. Быть может из-за зловещей репутации, которой он пользовался в Вашингтоне. Однако, Ланетта убеждала себя, что с ее юридическим образованием не следует поддаваться предрассудкам. Претензии не являются доказательствами, обвинения, не подтвержденными уликами, остаются слухами, и он может считаться ни в чем не виноватым. Что ее отталкивало, так это полное отсутствие с его стороны интереса к ней или реакции на нее, как на женщину. Казалось, он все время был настороже. Один из обслуживающих их официантов задержался на какое-то мгновение за спиной у Кли, и тот сразу обернулся и начал подниматься со стула с выдвинутым вперед кулаком. Официант, который задержался, разворачивая салфетку, был явно озадачен тем, как смотрел на него Кли.
Но главной причиной, по которой обед оказался неприятным для Ланетты, была непрекращающаяся демонстрация могущества власти. У каждой двери, даже в столовой, стоял охранник из Службы безопасности.
Ланетта выросла на Юге, в семье далеко не аристократической, и воспитывалась в маленьком цивилизованным прогрессивном городке, где белые гордились своим отношением к черным. Но еще ребенком она заметила убеждение многих в обществе в том, что две расы должны быть отделены друг от друга, видела проявление высокомерия, с которым даже самые цивилизованные люди из привилегированного слоя относились к своим соотечественникам, хуже приспособленным к борьбе за выживание. И она ненавидела эти черты.
В Белом доме она не обнаруживала такого высокомерия, но понимала, что оно должно существовать там, где один человек обладает значительно большей властью, чем все остальные присутствующие, и решила не отступать перед властью. И она автоматически сопротивлялась очарованию Кеннеди, в котором не было ничего, кроме блеска и дружелюбия.
Кеннеди понравились ее естественное обаяние, ее простодушная улыбка, живые карие глаза, икрящиеся смехом. В спорах она проявляла колкость, порой излишне подчеркивая свою силу как юриста. Она была красива, с приятным голосом и фигурой Венеры – длинные ноги, тонкая талия и полная грудь, хотя вообще была невысокой. Когда она одевалась тщательно, то выглядела ослепительно, но обычно она одевалась настолько небрежно, что большинство мужчин не могли разглядеть в ней красавицу.
Ланетта Карр отличалась наивностью и искренностью, граничившей иногда с грубостью. За острым умом, который подтолкнул ее к изучению права, скрывалась романтическая красотка-южанка. В Вашингтон она приехала в качестве адвоката и после того, как поработала в правительственных учреждениях, занимающихся социальными проблемами и правами женщин, стала младшим сотрудником в аппарате вице-президента.
Всех сотрудников этого аппарата хотя бы один раз в году из вежливости приглашали на один из больших президентских приемов в Белом доме. Ланетта Карр оказалась в числе четырехсот гостей, получивших приглашение на прием в конце июля.
Ланетта Карр была ужасно взволнована тем, что увидит президента, как говорится, живьем. И вот, стоя в последнем ряду среди гостей Белого дома, она увидела президента Фрэнсиса Кеннеди, здоровавшегося с гостями. Он показался ей самым прекрасным мужчиной, какого она когда-либо встречала. У него были удивительно правильные черты лица, присущие только ирландцам. Высокий и худой, он слегка сутулился, обращаясь с несколькими словами к каждому из гостей. Она заметила, как он исключительно вежлив с любым человеком. Он повернул голову в ее сторону, не замечая ее, охваченный, видимо, каким-то внутренним приступом одиночества, и она увидела в его голубых глазах печаль. Но уже в следующее мгновение он вновь стал политиком, приветствующим гостей.
Вице-президент Дю Пре, идя рядом с президентом, тихо сообщила ему, что Ланетта Карр одна из ее помощниц. Кеннеди сразу стал теплее и дружелюбнее, раз эта девушка входила в его официальное окружение. Он двумя руками пожал ее руку, и она была так тронута, что, поддавшись импульсу, хотя ее и предупреждали, что эту тему нельзя затрагивать, сказала:
– Господин президент, я так сожалею о смерти вашей дочери.
Она могла заметить легкую тень неодобрения, мелькнувшую на лице Элен Дю Пре. А Кеннеди спокойно ответил:
– Спасибо.
Он отпустил ее руку, Ланетта отошла в сторонку и присоединилась к другим сотрудникам аппарата вице-президента. Она допивала бокал белого вина, когда с удивлением увидела, как президент и вице-президент неторопливо движутся сквозь толпу, обмениваясь по пути какими-то фразами с гостями, и совершенно очевидно направляясь к их группе. Все стоявшие рядом с ней, тут же замолчали. Элен Дю Пре представила президенту пятерых сотрудников своего аппарата, тепло отозвавшись о работе каждого. Ланетта впервые заметила, как привлекательна вице-президент, как женственно она может выглядеть, и как она интуитивно ощущает, что ее сотрудникам хочется, чтобы каждый из них был выделен перед лицом президента Соединенных Штатов. Сейчас она излучает сексуальность, которая никогда раньше не была заметна. Ланетта тут же догадалась, что Кеннеди возбуждает Элен Дю Пре не как мужчина, а как человек, обладающий высшей властью, и тем не менее, она ощутила странный укол ревности. Все участники этой группы почтительно молчали, только благодарно улыбаясь в ответ на похвальные слова. Кеннеди произнес несколько вежливых фраз, но смотрел он прямо на Ланетту. И она сказала первое, что пришло ей в голову:
– Господин президент, за все годы в Вашингтоне я никогда не была в Белом доме. Не могу ли я попросить кого-нибудь из ваших помощников показать мне его. Я имею в виду официальные помещения.
Она сама не понимала, какую прелестную картину являет собой – огромные глаза на очень юном для ее лет лице, прекрасная фигура, белоснежная кожа с румянцем на щеках. Президент Кеннеди улыбнулся, и это была настоящая улыбка, а не официальная. Он любовался ею, его очаровывал ее голос – нежный, с легким намеком на южный акцент. Он вдруг понял, что за последние несколько лет ему не хватало именно такого голоса. Он взял ее за руку и произнес: – Я сам покажу вам все.
Он провел ее по первому этажу, через Зеленую комнату с камином из белого мрамора и стульями, обитыми белой материей, через Синюю комнату, где стены отделаны синим с золотом шелком, мимо Красной комнаты с ее светло-вишневыми стенами и красным бежевым ковром на полу, и наконец, они попали в Желтую Овальную комнату, про которую он рассказал ей, что это его любимое помещение. Желтые стены, такого же цвета ковры и диваны, и по его словам, успокаивали его. И все это время президент расспрашивал ее о жизни и рассматривал свою гостью. Он заметил, что ее гораздо больше интересует их разговор, нежели внушающая благоговение роскошь комнат, что она задает умные вопросы о картинах на исторические сюжеты и расспрашивает о различных предметах старины. На нее, совершенно очевидно, не производила впечатление окружающая роскошь. Под конец он показал ей знаменитую президентскую Овальную комнату.
– Ненавижу эту комнату, – сказал Кеннеди.
Она, похоже, поняла его. Овальный кабинет всегда использовался для официальных фотографий, публикуемых во всех газетах. Здесь происходили беседы с иностранными знаменитостями, подписание важных законов и договоров. В этой комнате чувствовалась атмосфера неискренности.
Ланетта, хотя и старалась не показывать этого, была взволнована прогулкой и обществом президента. Она понимала, что с его стороны это больше, чем вежливость.
По дороге в зал приемов он спросил, не хотела бы она принять участие в скромном обеде в Белом доме на следующей неделе.
Она согласилась.
В дни, предшествующие обеду, Ланетта ожидала, что вице-президент Элен Дю Пре вызовет ее, чтобы посоветовать, как вести себя, выведать, как ей удалось заполучить приглашение президента, но вице-президент никак не проявляла своей заинтересованности. Она вела себя так, словно ничего и не знала, хотя этого не могло быть.
Ланетта Карр сознавала, как и всякая женщина, что интерес Фрэнсиса Кеннеди к ней сексуален. Уж конечно, он думал о ней не как о будущем госсекретаре.
Скромный неофициальный обед в Белом доме не был успешным. Ни одна женщина не могла бы упрекнуть Фрэнсиса Кеннеди в невнимании. Он держался с вежливым дружелюбием, вовлекал Ланетту в разговор и поддерживал его, почти во всем занимая ее сторону, когда она спорила с членами его штаба. Она не испытывала трепета перед этими людьми, самыми могущественными в стране. Юджин Дэйзи ей понравился, несмотря на скандал, раздутый средствами массовой информации. Она поражалась, как его жена после этого появляется с ним в обществе, но никто из присутствующих не выглядел смущенным. Артур Викс был сдержан, и их спор не вышел за рамки приличий, когда Ланетта заявила, что, по ее мнению, бюджет министерства обороны должен быть сокращен наполовину. Отто Грея она нашла очаровательным. Еще ей бросилось в глаза, что их жены держались скованно.
Кристиан Кли ей не понравился, и она не могла бы объяснить почему. Быть может из-за зловещей репутации, которой он пользовался в Вашингтоне. Однако, Ланетта убеждала себя, что с ее юридическим образованием не следует поддаваться предрассудкам. Претензии не являются доказательствами, обвинения, не подтвержденными уликами, остаются слухами, и он может считаться ни в чем не виноватым. Что ее отталкивало, так это полное отсутствие с его стороны интереса к ней или реакции на нее, как на женщину. Казалось, он все время был настороже. Один из обслуживающих их официантов задержался на какое-то мгновение за спиной у Кли, и тот сразу обернулся и начал подниматься со стула с выдвинутым вперед кулаком. Официант, который задержался, разворачивая салфетку, был явно озадачен тем, как смотрел на него Кли.
Но главной причиной, по которой обед оказался неприятным для Ланетты, была непрекращающаяся демонстрация могущества власти. У каждой двери, даже в столовой, стоял охранник из Службы безопасности.
Ланетта выросла на Юге, в семье далеко не аристократической, и воспитывалась в маленьком цивилизованным прогрессивном городке, где белые гордились своим отношением к черным. Но еще ребенком она заметила убеждение многих в обществе в том, что две расы должны быть отделены друг от друга, видела проявление высокомерия, с которым даже самые цивилизованные люди из привилегированного слоя относились к своим соотечественникам, хуже приспособленным к борьбе за выживание. И она ненавидела эти черты.
В Белом доме она не обнаруживала такого высокомерия, но понимала, что оно должно существовать там, где один человек обладает значительно большей властью, чем все остальные присутствующие, и решила не отступать перед властью. И она автоматически сопротивлялась очарованию Кеннеди, в котором не было ничего, кроме блеска и дружелюбия.