Пьюзо Марио. Четвертый Кеннеди

   Они стали любовниками, и теперь у Фрэнсиса Кеннеди появился компаньон, когда он ранним утром, будучи не в силах заснуть, бродил по Белому дому. Постепенно он стал спать ночами, погружаясь в сны, дарованные любовью. Подобно всем подлинным любовникам, он сочинял разнообразные способы, чтобы сделать свою любимую счастливой, а заодно придумывал средства, как осчастливить и весь народ Америки. Он думал о том, насколько ему повезло, что он один из немногих людей на земле, которому могут сниться такие сны.
   За два дня до инаугурации Фрэнсис Кеннеди и Ланетта Карр решили вступить в брак. Свадьбу запланировали на апрель, когда город Вашингтон радуется весне.
   Наконец настал день инаугурации. Фрэнсис Кеннеди и его близкие вышли из Белого дома в город, выглядевший необычно красивым, – покрывший все вокруг снег отливал золотом под лучами холодного зимнего солнца.
   Кристиан Кли наблюдал за Ланеттой Карр и Фрэнсисом Кеннеди и видел, как любовь озаряет их лица. Кристиан думал о том, что в любви нет ощущения величия человека, как в политике нет места понятию чести, что те, кто борется за власть над миром, не знают милосердия. А что в конечном итоге милосердие, как не психологическая гарантия против полного поражения? Слабое утешение. Он оглядел других мужчин, которых близко знал в течение многих лет, – Юджин Дэйзи, Оддблад Грей и Артур Викс. Все они сражались за своего друга Кеннеди, потому что таков их долг.
   Присутствовал здесь и Теодор Тэппи, имеющий дело со злом и играющий по своим правилам. Обман в ответ на обман, предательство в ответ на предательство. Это тоже лояльность, но попроще.
   Доктор Зед Аннакконе отличался от остальных. Звезда, которой он следовал, ярко сияла на небесах. Этой звездой была окончательная непоколебимая научная истина, единственная надежда человека. Он с презрением отшвыривал зло, не торговался с ним, никогда никого не принуждал, никого не предавал, он связан только безупречной концепцией науки. Что ж, успеха ему. У него есть своя голова, свои мозги и все остальное.
   Вот такие мысли приходили в голову Кристиану Кли, когда президентская команда готовилась выйти из Белого дома, чтобы Кеннеди принес присягу, а потом принять участие в параде по случаю инаугурации.
   Когда президент Фрэнсис Кеннеди шагнул за порог Белого дома, то был поражен, увидев на главной магистрали огромное море людей, заслонивших собой все величественные здания, телевизионные автобусы и бесчисленных корреспондентов всех средств массовой информации, толпящихся за специальными канатными ограничителями на размеченных участках. Он никогда на видел подобного и спросил у Юджина Дэйзи:
   – Сколько здесь собралось людей?
   – Гораздо больше, чем мы предполагали, – ответил Дэйзи. – Может, придется вызвать батальон морской пехоты, чтобы они помогли нам контролировать движение по улицам.
   – Не надо, – сказал президент.
   Его удивило, что Дэйзи воспринял его вопрос так, словно большое скопление людей представляет опасность. А он считал это триумфом, подтверждающим правильность всего, что он сделал со дня трагедии Пасхального воскресенья.
   Никогда раньше Фрэнсис Кеннеди не был так уверен в себе. Он предвидел все, что могло случиться, все победы и поражения, принял правильные решения и выиграл бой, разгромив своих врагов. Кеннеди смотрел на этот океан людей и испытывал всепоглощающую любовь к американскому народу. Он оградит их от страданий, принесет им радость. Сейчас он был почти счастлив.
   Фрэнсису Кеннеди казалось, что он покорил судьбу, перенеся самые тяжелые ее удары, и благодаря своей стойкости и разуму сделал возможным сегодняшнее славное будущее. Он шагнул в падающий снег, чтобы принести присягу, а потом возглавить торжественный парад через весь Вашингтон и начать свой путь к славе.
   Дэвид Джатни зарегистрировал себя, Ирен и Кэмпбелла в мотеле, расположенном в двадцати с небольшим милях от Вашингтона. Сама столица была переполнена. Накануне дня инаугурации они съездили в Вашингтон посмотреть Белый дом, мемориал Линкольна и другие примечательности столицы. Кроме того, Дэвид Джатни разузнал маршрут парада, чтобы выбрать на завтра лучшее место.
   В великий день они встали на рассвете и позавтракали в придорожном ресторанчике, потом вернулись в мотель, чтобы одеться понаряднее. Ирен, что было для нее совершенно не характерно, тщательно расчесала волосы и уложила их в прическу. Она натянула на себя свои лучшие джинсы, красную блузку, а поверх нее зеленый пуловер, который Дэвид Джатни никогда раньше не видел. Он гадал, прятала она его или купила здесь, в Вашингтоне, ведь Ирен, бывало, пропадала несколько часов, оставив Кэмпбелла с Джатни.
   После ночного снегопада все вокруг было белым, и крупные хлопья снега лениво падали на землю. В Калифорнии необходимости в зимней одежде не было, но по дороге на восток они купили ветровки: Кэмпбеллу ярко-красную, потому что Ирен утверждала, что так ей легче его найти, если он потеряется, Дэвиду ярко-синюю, А Ирен бледно-кремовую, в которой она выглядела очень хорошенькой. Кроме того, она надела белый вязаный берет, Кэмпбеллу натянула ярко-красную шапочку с кисточкой. Джатни шел с непокрытой головой, он ненавидел всякие головные уборы.
   Утром у них еще оставалось время, и они вышли на поле позади мотеля, чтобы слепить там Кэмпбеллу снеговика. Ирен вся светилась от счастья и стала забрасывать Кэмпбелла и Джатни снежками. Они храбро встречали ее снаряды, но в ответ не бросали. Джатни дивился – откуда такой прилив счастья? Неужели он вызван ожиданием того, что она увидит Кеннеди на предстоящем параде? Или причина в снеге, таком необычном и волшебном для калифорнийки?
   Кэмпбелла снег совершенно очаровал. Он пропускал его между пальцев, глядя, как он тает на солнце, потом стал тщательно разрушать своими ручонками снеговика, проделывать в нем дырки, даже смахивать с него голову. Джатни и Ирен стояли чуть поодаль и наблюдали. Ирен взяла Джатни за руку – необычное проявление физической близости с ее стороны.
   – Я должна тебе кое-что сказать, – произнесла она. – Я здесь, в Вашингтоне, виделась с некоторыми людьми, которых мне посоветовали разыскать мои калифорнийские друзья. Эти люди отправляются в Индию, и мы едем с ними. Я и Кэмпбелл. Я продам свой фургончик и дам тебе часть вырученных за него денег, чтобы ты мог улететь обратно в Лос-Анджелес.
   Дэвид Джатни отодвинулся от нее и сунул свои руки в карманы куртки. Его правая рука коснулась кожаного футляра, в котором лежал пистолет двадцать второго калибра, и Дэвид на мгновение представил себе Ирен, лежащую на снегу, который впитывает ее кровь.
   Нахлынувшая на него злость удивила его самого. В конце концов, он ведь хотел поехать в Вашингтон в слабой надежде увидеть Розмари, Хока и Джибсона Грейнджа. Все последние дни он мечтал, что они пригласят его на обед. Тогда его жизнь может измениться, он просунет ногу в дверь, за которой открывается путь к власти и славе. Так почему же нельзя считать естественным желание Ирен уехать в Индию, чтобы приоткрыть дверь в мир, по которому она тоскует, чтобы добиться чего-то большего, чем быть просто рядовой женщиной с ребенком, обреченной на работу, которая ничего не обещает ей в будущем? Пусть она уходит, подумал он.
   – Не сходи с ума, – посоветовала Ирен. – Я ведь тебе больше не нравлюсь. Ты бы давно выгнал меня, если бы не Кэмпбелл.
   Она чуть насмешливо улыбнулась, но в ее голосе чувствовалась горечь.
   – Правильно, – буркнул Дэвид Джатни. – Ты не должна тащить ребенка туда, куда тебя черт несет. Ты и здесь-то едва смотришь за ним.
   Эти слова рассердили ее.
   – Кэмпбелл – мой ребенок, – воскликнула она. – Я буду растить его так, как считаю нужным. Если мне захочется, я увезу его хоть на Северный полюс. – Помолчав, она добавила. – Ты ничего в этом не понимаешь. И я думаю, что ты отчасти начинаешь испытывать к Кэмпбеллу сексуальное влечение.
   Вновь ему представилось, как ее кровь обагряет снег. Но он сохранил самообладание и спросил:
   – Что именно ты имеешь ввиду?
   – В тебе ведь есть что-то странное, ты сам знаешь, – сказала Ирен. – Поэтому ты вначале понравился мне. Но я не знаю, в чем может проявиться твоя странность, и иногда я боюсь оставлять с тобой Кэмпбелла.
   – Думая так, ты тем не менее оставляла его со мной, – заметил Джатни.
   – О, я знала, ты не причинишь ему вреда, – отозвалась Ирен. – Но решила, что мы с Кэмпбеллом должны расстаться с тобой и уехать в Индию.
   – Хорошо, – ответил Джатни.
   Они предоставили Кэмпбеллу окончательно разрушить снеговика, потом пошли к фургончику и отправились в двадцатимильный путь в Вашингтон. Когда они пересекали границу округа Колумбия, то поразились, обнаружив, что все пространство вокруг было забито машинами и автобусами. Им удалось втиснуться в поток машин, но ушло четыре часа, прежде чем бесконечная, чудовищная стальная гусеница доползла до столицы.
   Парад в честь инаугурации проходил по широким авеню Вашингтона, возглавляемый вереницей президентских лимузинов. Процессия двигалась медленно, огромные толпы то и дело опрокидывали полицейские кордоны и задерживали движение. Миллионы людей нажимали на оцепление из полицейских в форме и прорывали его.
   Три машины с агентами Службы безопасности ехали впереди лимузина Кеннеди с пуленепробиваемыми стеклами. Кеннеди находился внутри этой стеклянной клетки, так что, проезжая по Вашингтону, он мог видеть невиданное скопление народа. Мелкие людские волны подкатывались к самому лимузину, и тогда их оттесняло внутреннее кольцо сотрудников Службы безопасности. Однако с каждым разом волна фанатичных поклонников президента, казалось, подбиралась все ближе и ближе, и агентов Службы безопасности все теснее прижимали к президентскому лимузину.
   В машине, следовавшей за лимузином, сидели агенты, вооруженные автоматами, далее ехали Кристиан Кли, Оддблад Грей, Артур Викс и Юджин Дэйзи. С ними вместе находился преподобный Бакстер Фоксуорт, которому эта честь была оказана по настоянию Оддблада Грея. Он аргументировал свою просьбу тем, что Фоксуорт обеспечил Кеннеди голоса черных избирателей. К тому же, более половины жителей Вашингтона негры и они, как предполагалось, составят значительную часть толпы, глазеющей на парад. Присутствие Фоксуорта продемонстрирует, что новая администрация Кеннеди уважительно относится к движению чернокожих. Оддблад Грей также беспокоился, что преподобный Бакстер Фоксуорт начнет сражение против создания рабочих лагерей на Аляске, а оказанная ему честь может остановить его.
   Преподобный Фоксуорт прекрасно понимал все это и в глубине души радовался, что завтра же начнет широкую кампанию протеста против рабочих лагерей. Он отметил, что в толпе очень много негров, но еще больше людей, приехавших со всех концов Соединенных Штатов приветствовать Фрэнсиса Кеннеди. Фоксуорт все замечал, но поскольку процессия двигалась медленно, он использовал время, поддразнивая советника по национальной безопасности Артура Викса.
   – Я познакомился с историей, – говорил он, – и выяснил, что вы первый еврей, возглавляющий вооруженные силы Америки. Вы понимаете, что это означает? Наконец-то евреи перестанут ощущать себя национальным меньшинством и находиться вне структуры политической власти. Вы подаете нам, чернокожим, некоторую надежду.
   Артур Викс не счел замечание преподобного Фоксуорта забавным и холодно заметил:
   – Советник по национальной безопасности не контролирует вооруженные силы.
   – Но вы ведь знаете, – дружелюбно сказал преподобный Фоксуорт, – что ваше назначение имело символическое значение. Может, теперь президент Кеннеди поставит чернокожего директором ФБР, когда генеральный прокурор Кли снимет обе свои шляпы.
   Он лукаво взглянул на Кли.
   Кристиан Кли всегда втайне восхищался преподобным Фоксуортом, кроме того, он знал, что целится тот не в него.
   – Надеюсь на это, преподобный, – улыбнулся он. – Как вы заметили, это было бы великое символическое назначение. Я подам идею президенту.
   Юджин Дэйзи взял с собой в машину кейс с бумагами, прикованный к его запястью стальной цепочкой. Он поднял глаза от бумаг и сказал:
   – Когда Кристиан уйдет в отставку, Питер Клут вернется на свою должность. Скорее всего, ФБР отойдет к нему.
   Все замолчали. Кристиан Кли лишился дара речи от восхищения хитростью Фрэнсиса Кеннеди. Такое назначение заткнет Клуту рот насчет взрыва атомной бомбы, и тогда Кеннеди сможет замести весь мусор под коврик.
   Лимузин еле двигался, широкая авеню была забита толпой, мешающей движению.
   Преподобный Фоксуорт вновь обратился к Виксу:
   – Вы знаете, Израиль может использовать ваши таланты. Но я подозреваю, что вы и сейчас весьма плодотворно сотрудничаете с ними.
   Он получил удовольствие, увидев, как покраснел Викс.
   Артур Викс клюнул на наживку, но более хладнокровно, чем хотелось бы Фоксуорту.
   – Мой послужной список, – заявил Викс, – говорит, что я в меньшей степени, чем любой другой советник по национальной безопасности, позволял Израилю влиять на нашу внешнюю политику. Но я понимаю ваш намек, вы интересуетесь, почему я не уезжаю на историческую родину? Это вечный вопрос, адресованный национальным меньшинствам. Ответ таков – я вышел из Америки. А как вы ответите, если кто-нибудь задаст вам этот вопрос?
   Преподобный Фоксуорт расхохотался и сказал:
   – Я скажу так – вы привезли меня из Африки, вы и решайте, куда я должен возвращаться. Но я не хотел ссориться, в конце концов, мы с вами представляем два самых влиятельных национальных меньшинства в этой стране. – После небольшой паузы он продолжил. – Конечно, к вашему народу в этой стране больше не относятся с предубеждением. Но мы надеемся когда-нибудь добиться того же.
   На какое-то мгновение Викс глянул на Фоксуорта с полным презрением, и преподобный заметил, что это было не презрение белого человека к черному, а презрение цивилизованного человека к дикому.
   В эту минуту машина остановилась, и Оддблад Грей выглянул в окно.
   – Черт возьми! Президент вылез из лимузина и идет пешком, – вырвалось у него.
   Юджин Дэйзи сунул бумаги в кейс и защелкнул замок. Потом отстегнул цепочку от своего запястья и передал кейс агенту Службы безопасности, сидевшему рядом с шофером.
   – Если он идет пешком, мы должны идти вместе с ним, – произнес он.
   Оддблад Грей посмотрел на Кристиана Кли и сказал:
   – Крис, ты должен остановить его. Используй свое право вето.
   – У меня его больше нет, – отозвался Кристиан Кли.
   – Я думаю, – вмешался Артур Викс, – будет лучше, если вы вызовете сюда побольше людей из Службы безопасности.
   Они вышли из машины и, образовав шеренгу, пошли следом за президентом.
   Президент Фрэнсис Кеннеди решил пройти последние пятьдесят ярдов до трибуны пешком. В первый раз ему захотелось физически прикоснуться к людям, которые любят его и стоят под снегом много часов, чтобы увидеть его в движущейся пуленепробиваемой стеклянной будке. Впервые он поверил, что ему нечего бояться их. И он решил в этот великий день показать людям, что доверяет им.
   Большие снежные хлопья все еще кружились в воздухе, но Кеннеди не замечал их. Он шел по авеню и пожимал руки людям, которые прорывались сквозь полицейские кордоны. Потом вокруг него сомкнулось кольцо из агентов Службы безопасности. Тем не менее отдельные людские волны, подталкиваемые тысячами зрителей, напиравших сзади, подкатывались к нему. Они прорывались через цепь охранников, пытавшихся образовать более широкое кольцо вокруг президента. Фрэнсис Кеннеди на ходу пожимал руки этим мужчинам и женщинам, видя впереди специально выстроенный помост, где его ждала Ланетта. Он чувствовал, как его волосы становятся влажными от снега, однако холодный воздух возбуждал его так же, как и приветственные крики толпы. Президент не ощущал усталости, хотя его правая рука немного онемела от частых и крепких рукопожатий. Охранники буквально отрывали от президента прорвавшихся поклонников. Молодая хорошенькая женщина в кремовой куртке пыталась задержать его руку в своей, и ему пришлось выдернуть руку силой.
   Дэвид Джатни вывернулся из толпы, которая готова была поглотить его и Ирен, державшую сына на руках. Людская масса колыхалась взад и вперед, как океанская волна, и Кэмпбелла могли просто затоптать.
   На расстоянии в четыреста ярдов от зрительских мест показался президентский лимузин, за которым следовали правительственные машины с высокопоставленными участниками церемонии. Дальше виднелась бесконечная толпа, которая должна была потом пройти мимо зрителей во время парада. Дэвид Джатни прикинул, что расстояние между ним и президентом равно длине футбольного поля. Потом он заметил, как из толпы, выстроившейся вдоль авеню, вырвались на середину улицы отдельные группы и заставили кортеж остановиться.
   – Он вылезает из машины! – взвизгнула Ирен. – Он идет пешком! О, Боже, я должна дотронуться до него!
   Швырнув Кэмпбелла на руки Дэвиду, она попыталась подлезть под канат, но один из стоявших в ряду полицейских остановил ее. Она побежала вдоль оцепления и проскочила между полицейскими, но ее задержали охранники, образовавшие внутреннее оцепление. Дэвид Джатни смотрел на Ирен и думал, что будь она поумнее, она оставила бы Кэмпбелла у себя на руках. Люди из Службы безопасности поняли бы, что она не представляет собой угрозы, и она могла бы проскользнуть там, где задерживают других. Он видел, как Ирен отбросили к канату, а потом новая людская волна вновь повлекла ее вперед, и она оказалась одной из немногих, кто прорвался, видел, как она схватила президента за руку и поцеловала его в щеку раньше, чем ее грубо отшвырнули прочь.
   Дэвид Джатни понял, что она уже не сможет пробраться к нему и Кэмпбеллу. Она оказалась крошечным комочком в этой массе людей, угрожавшей сейчас полностью затопить улицу. Все больше и больше людей напирали на внешнее оцепление полицейских, и все росло число тех, кто добегал до внутреннего кольца, образованного из агентов Службы безопасности. В обеих линиях оцепления появились разрывы. Кэмпбелл начал плакать, и Джатни полез в карман куртки за конфетами, которые он всегда имел для мальчика. Пальцы его наткнулись на кожаный футляр и ощутили внутри него холодную сталь пистолета двадцать второго калибра.
   И тут Джатни почувствовал, как теплая волна окатила его тело. Он подумал о последних днях, проведенных в Вашингтоне, о множестве зданий, возведенных здесь как утверждение власти государства. Мраморные колонны мемориалов, величие фасадов, все построено на века. Он представил роскошный офис Хока, охраняемый секретарями, вспомнил мормонскую церковь в Юте с ее храмами. И все это создано для того, чтобы некоторые люди могли возвыситься над остальными и держать простого человека, вроде него, на положенном ему месте. Президенты, гуру, мормонские старейшины создают свои доктрины, чтобы отделить себя стеной от остальных людей и, хорошо зная существующую в мире зависть, оградить себя от ненависти. Джатни припомнил свою славную победу во время «охоты» в университете, когда он единственный раз в жизни был героем. Он легонько похлопывал Кэмпбелла по спине, чтобы тот успокоился и перестал плакать. В кармане куртки, под пистолетом, он нащупал пакетик с конфетами и отдал его мальчику. Затем, все еще держа мальчика на руках, он шагнул с тротуара и нырнул под канат ограждения.
   Преподобному Бакстеру Фоксуорту на самом деле совершенно не нравилось идти пешком позади президента Кеннеди. Это было утомительно, несмотря на приветствовавшую их толпу. Его раздражал мокрый снег, от которого костюм стал влажным и мятым. Но когда толпа начала прорываться сквозь два кольца оцепления, Фоксуорт ускорил шаги и оказался рядом с президентом. Сделал он это по двум причинам. Во-первых, он хотел попасть в объектив телекамер, а во-вторых, он беспокоился за Кеннеди, понимая, что складывается опасная ситуация. Черт с ней, он будет идти поблизости от Кеннеди, пожимать руки, отвечать на приветствия своих черных братьев, которые узнают его. Он все более воодушевлялся и, вдруг увидев бегущего навстречу человека с маленьким мальчиком на руках, шагнул вперед, чтобы пожать ему руку.
   Дэвида Джатни переполнял дикий восторг, он был уверен, что все удастся. Толпа смяла внешнее оцепление полицейских, и многие люди просочились сквозь внутреннее кольцо агентов Службы безопасности, чтобы пожить руку президенту. Оба барьера были разрушены, прорвавшиеся люди шли бок о бок с Кеннеди, махая руками в знак любви. Джатни приближался к президенту, волна зевак, опрокинувшая ограждения, несла его. Сейчас он оказался рядом с внутренним кольцом из людей Службы безопасности, старавшихся не допустить народ вплотную к Кеннеди, но их сил для этого было недостаточно. Джатни с чувством ликования понял, что они его недооценивают. Перекинув Кэмпбелла на левую руку, он сунул правую в карман куртки, нащупал кожаный футляр и коснулся пальцами спускового крючка. В этот момент внутреннее кольцо разорвалось, и Джатни оказался внутри. Футах в десяти от себя он увидел президента, пожимающего руку какому-то юноше с исступленным взором. Кеннеди выглядел очень стройным, высоким, но не таким молодым, как на телевизионном экране. По-прежнему держа на руке Кэмпбелла, Джатни шагнул навстречу Кеннеди.
   Вдруг между ними возник красивый негр, идущий с протянутой рукой. Дэвид с ужасом подумал, что тот увидел пистолет у него в кармане и требует отдать его. Потом сообразил, что у этого человека знакомое лицо и что он просто собирается пожать ему руку. Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Джатни глянул на протянутую руку, черное лицо улыбалось ему. Тут он заметил, что в глазах этого человека мелькнуло подозрение, и его рука неожиданно отдернулась. Джатни бросил Кэмпбелла в чернокожего и выхватил пистолет из кармана куртки.
   В тот момент, когда Джатни смотрел ему прямо в лицо, преподобный Бакстер Фоксуорт понял, что произойдет что-то ужасное. Он дал мальчику упасть на землю и затем, быстро повернувшись на каблуках, заслонил своим телом приближающегося Кеннеди. Он увидел появившийся в руке Джатни пистолет.
   Кристиан Кли, который шел чуть позади Кеннеди, в это время вызывал по радиотелефону подмогу, чтобы очистить от толпы путь для президента. Он заметил, как мужчина с ребенком на руках приближается к команде, охраняющей Кеннеди и на какое-то мгновение четко увидел лицо этого человека.
   Это был некий смутный ночной кошмар, не имеющий отношения к действительности. Лицо, которое он за последние девять месяцев не раз вызывал на экране своего компьютера, биография этого человека, выясненная с помощью компьютера и слежки, вдруг превратились из мифа в реальность. Он поразился, как такое красивое лицо оказалось столь уродливым, словно он смотрел на него сквозь искажающее стекло.
   Кристиан Кли уже рванулся навстречу Джатни, все еще не веря своим глазам и пытаясь проверить свой ночной кошмар, когда преподобный Фоксуорт протянул тому руку. Кристиан ощутил огромное облегчение. Этот человек не мог быть Джатни, это просто мужчина с ребенком на руках, пытающийся прикоснуться к истории.
   Но потом он увидел, как взлетел на воздух мальчик в красной куртке и вязаной шапочке, как мелькнул пистолет в руке Джатни и как упал Фоксуорт.
   Он понял, что сам так распорядился судьбой, стерев досье Дэвида Джатни из компьютерной памяти и сняв наблюдение за ним. И в тот же момент сообразил, что это он, а не Фрэнсис должен стать жертвой. Кристиан Кли в ужасе от своего преступления бросился навстречу Джатни, и вторая пуля угодила ему в лицо. Пуля прошла через небо, заставив Кристиана почувствовать вкус крови, затем он ощутил слепящую боль в левом глазу. Он был еще в сознании, когда падал, и успел испытать чувство утраты и бессилия. В его расколотом мозгу вспыхнула мысль о Фрэнсисе Кеннеди, он хотел предупредить его об опасности, просить прощения. Мозги Кристиана Кли вытекли, и его голова с пустой глазницей успокоилась на подушке из снега.
   В этот самый момент Кеннеди повернулся лицом к Дэвиду Джатни и услышал звук выстрела. Он увидел, как упали Фоксуорт и Кли. И вот тут все его ночные кошмары, воспоминания о разных убийствах, весь ужас перед насильственной смертью превратились в удивление и отречение. Вдруг он услышал чудовищное сотрясение мира и в какую-то долю секунды ощутил, как взорвался его мозг. Он упал.
   Дэвид Джатни не мог поверить в случившееся. Чернокожий лежал там, где упал. Рядом распласталось тело белого. Президент Соединенных Штатов на его глазах согнулся, ноги подкосились, а руки взмахнули в воздухе, когда колени ударились о землю. Дэвид Джатни продолжал стрелять. Чьи-то руки хватали его и вырывали у него пистолет. Он пытался бежать и, рванувшись, увидел, как толпа захлестнула его огромной волной и бесчисленные руки потянулись к нему. Лицо его покрылось кровью, он почувствовал, как ему оторвали ухо и увидел его в чьих-то руках. Вдруг что-то случилось с его глазами и он перестал видеть. На одно-единственное мгновение он испытал боль и потом уже ничего не чувствовал.