— Подобным образом изъяснялся великий прорицатель Тиресий, — заметил Эпистемон. — В начале каждого своего пророчества он прямо говорил просившим у него совета: «То, что я вам скажу, или сбудется, или же не сбудется». Так обыкновенно выражаются все благоразумные предсказатели.
— А все-таки Юнона выколола ему оба глаза, — сказал Панург.
— То правда, — подтвердил Эпистемон, — с досады, что он лучше ее разрешил вопрос, предложенный Юпитером. — Да, но какой же черт вселился в мэтра Котанмордана, коли он ни с того ни с сего поносит святых отцов, всех этих несчастных иаковитов, францисканцев и меньших братьев? Я возмущен до глубины души, уверяю вас, и не могу молчать. Он совершил тяжкий грех. Он пустит дух прямо в кромешный ад.
— Я отказываюсь вас понимать, — заметил Эпистемон. — Меня до глубины души возмущаете вы, оттого что клеплете на славного поэта, будто он под черными, бурыми и всякими другими тварями разумел нищенствующих братьев.
Сколько я понимаю, он и не думал прибегать к такой софистической и фантастической аллегории. Он говорит прямо и определенно о блохах, клопах, клещах, мухах, комарах и всяком прочем гнусе, а насекомые эти бывают и черные, и красные, и серые, и бурые, и коричневые, и все они неотвязны, надоедливы и несносны — несносны не только больным, но и людям здоровым и сильным. Может статься, у него глисты, солитеры и черви. Может статься, руки и ноги у него искусаны подкожными червями, коих арабы называют риштой, — в Египте и на побережье Красного моря это явление обычное и распространенное.
Дурно вы делаете, что искажаете смысл его слов. Вы ни за что ни про что хулите славного поэта и подкладываете свинью упомянутым братьям. Когда речь идет о нашем ближнем, должно обелять его, а не чернить.
— Да что вы из меня дурака-то строите? — вскричал Панург. — Вот как перед Богом говорю, он еретик. И не просто еретик, а еретик законченный и цельный, еретик клавельный, еретик, в такой же степени подлежащий сожжению, как хорошенькие башенные часики. Он пустит дух прямо в кромешный ад. И знаете, куда именно? Клянусь боком, прямехонько под дырявое судно Прозерпины, в самый адский нужник, куда она ходит облегчать свой кишечник после клистиров, влево от большого котла, всего в трех туазах от Люциферовых когтей, рядом с черной камерой Демигоргона. У, мерзавец!
Глава XXIII.
— Вернемтесь обратно и предложим ему подумать о своем спасении, — продолжал Панург. — Идем, так вашу, идем, вашу разэтак! Мы сделаем доброе дело: ежели погибнут плоть его и жизнь, так уж по крайности дух-то он хоть и пустит, но зато не погубит.
Мы заставим его раскаяться в его прегрешении и попросить прощения у святых отцов, как у отсутствующих, так равно и у присутствующих (и мы это засвидетельствуем, дабы после его кончины они не объявили его еретиком и не предали проклятию, как это сделали борд… то бишь кордельеры с орлеанской судейшей), а чтобы иноки честные получили удовлетворение за обиду, им причиненную, пусть-ка он распорядится раздать по всем монастырям как можно больше кусочков хлеба и закажет по себе как можно больше заупокойных обеден и панихид. И пусть в годовщину его смерти дневное пропитание неизменно выдается чернецам в пятикратном размере, большущая бутыль с наилучшим вином пусть переходит у них со стола на стол и пусть из нее пьют все: как бормотуны-клирошане и обжоры-послушники, так равно иеромонахи и настоятели, как новички, так равно и манатейные. Так он сможет вымолить себе у Бога прощение.
Ой-ой-ой, да что ж это я плету, что ж это я горожу? Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Комната его уж теперь полна чертей, вот как Бог свят. Я отсюда вижу, что за чертова тяжба и потасовка у них идет из-за того, кому первому сцапать Котанморданову душу и, не долго думая, переправить к мессеру Люциферу. Подальше оттуда! Я к нему не ходок. Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Почем я знаю, может выйти недоразумение, и заместо Котанмордана они сграбастают беднягу Панурга, раз он теперь никому не должен. Вот когда я был в долгу как в шелку, они сколько раз оставались с носом. Подальше оттуда! Я к нему не ходок. Ей-Богу, я умру от ужаса. Очутиться среди голодных чертей, среди чертей, вышедших на промысел, среди чертей, занятых делом? Подальше оттуда! Бьюсь об заклад, что из-за того же самого на похороны к нему не придут ни иаковиты, ни кордельеры, ни кармелиты, ни капуцины, ни театинцы, ни минориты. И будут правы. Притом он же ничего не оставил им по завещанию. Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Ежели ему дорога в пекло, так скатертью же ему туда дорога! Зачем было порочить честных монахов? Зачем было гнать их из комнаты, когда он особенно нуждался в их помощи, в их святых молитвах, в их благочестивых наставлениях? Ну что бы завещать им хоть какие-нибудь крохи, чем можно подзаправиться, чем можно напихать утробу бедным людям, у которых на этом свете нет никаких благ, кроме жизни!
Пусть к нему идет кто хочет. А меня пусть черт возьмет, ежели я к нему пойду. Ежели я к нему пойду, черт меня всенепременно возьмет. Нет, шалишь! Подальше оттуда!
Брат Жан! Ты хочешь, чтобы черти прямым ходом доставили тебя в ад? Ну так, во-первых, отдай мне свой кошелек. Крест, вычеканенный на монетах, расстраивает козни Лукавого. Иначе с тобой может произойти то же, что не так давно произошло с кудрейским сборщиком податей Жаном Доденом у Ведского брода, мост через который разобрали ратники. Этот сукин кот встретил на берегу брата Адама Кускойля, францисканца из монастыря Мирбо, и пообещал ему рясу, если тот перенесет его через реку на закорках. Монах-то был здоровяк. Ударили по рукам. Брат Кускойль задирает рясу по самые яички и сажает себе на спину, как какой-нибудь святой Христофор, только в маленьком виде, взмолившегося к нему упомянутого Додена. Нес он его весело, как Эней отца своего Анхиза из горящей Трои, и распевал Ave man's stella[15]. Когда же они добрались до самого глубокого места, выше мельничного колеса, монах спросил сборщика, нет ли случайно при нем денег. Доден ответил, что денег у него полна сума и что касательно новой рясы монах может не беспокоиться. «Как! — воскликнул брат Куекойль. — Ты же знаешь, что особый параграф нашего устава строго воспрещает нам носить с собой деньги. Несчастный ты человек, из-за тебя я нарушил в этом пункте устав! Почему ты не оставил кошелек мельнику? Наказание за это воспоследует неукоснительно и сей же час. Если же ты когда-нибудь появишься у нас в Мирбо, то тебе придется себя стегать, покуда мы пропоем весь псалом — от Miserere до vitulos[16]». Тут монах скинул с себя свою ношу и бултыхнул Додена вниз головой в воду. А посему, брат Жан, друг ты мой сердечный, дабы чертям удобнее было тебя волочить, дай-ка мне свой кошелек, а то носить с собой кресты не годится. Тебе грозит явная опасность. Если ты возьмешь с собой деньги, если ты будешь носить с собой кресты, черти кокнут тебя о скалу, как орлы — черепаху, чтобы она разбилась, чему пример — лысая голова Эсхила, и тебе будет больно, друг мой, а я буду по тебе тужить, или же они сбросят тебя в какое-нибудь дальнее море, неведомо где, и разделишь ты судьбу Икара. И море то будет впредь именоваться Зубодробительным, Во-вторых, расплатись с долгами. Черти очень любят тех, кто никому не должен. Я это хорошо знаю по себе. Эта сволочь теперь все время лебезит и заигрывает со мной, а когда долгов у меня было выше головы, они и не думали ко мне подмазываться. Душа человека, увязшего в долгах, бывает дряблая и худосочная. Для чертей это не пожива.
В-третьих, к Котанмордану иди прямо так, в рясе с капюшоном на кошачьем меху. Если тебя в таком виде черти не утащат в самое-рассамое пекло, то я обязуюсь выставить тебе вино и закуску. Если же ты для пущей безопасности станешь подыскивать себе спутника, то на меня не рассчитывай, нет, — заранее тебя упреждаю. Подальше, подальше оттуда! Я туда не ходок. Пусть меня черт возьмет, ежели я туда пойду.
— С мечом в руке мне бояться нечего, — возразил брат Жан.
— Хорошо делаешь, что берешь его с собой, — заметил Панург, — сейчас видно ученого сквернослова, то бишь богослова. Когда я учился в толедской школе, его преподобие, брат во чертях Пикатрис, декан дьявологического факультета, говорил нам, что бесы по природе своей боятся блеска мечей, равно как и солнечного света. И точно: Геркулес, сойдя в львиной шкуре и с палицей к чертям в ад, не так напугал их, как Эней в сверкающих доспехах и с мечом, который он, по совету кумской сивиллы, начистил до блеска. Может статься, именно поэтому синьор Джованни Джакомо Тривульци перед своей кончиной, последовавшей в Шартре, потребовал себе меч и так и умер с обнаженным мечом в руках, размахивая им вокруг своего ложа, как приличествует отважному рыцарю, и этими взмахами обращая в бегство вражью силу, сторожившую его у смертного одра. Когда у масоретов и каббалистов спрашивают, отчего бесы не осмеливаются подойти к вратам земного рая, они объясняют это лишь тем, что у врат стоит херувим с пламенным мечом. Рассуждая, как истый толедский дьяволог, я должен признать, что бесы на самом деле не умирают от ударов меча, но, опираясь на ту же самую дьявологию, я утверждаю, что удары эти способны производить в их бытии разрывы, подобные тем, которые образуются, когда ты рассекаешь мечом столб пламени или же густое и темное облако дыма. И, восчувствовав этот разрыв, они начинают кричать как черти, оттого что это чертовски мучительно.
Неужели ты, блудодеище, воображаешь, что когда сшибаются два войска, то невероятный и ужасный шум, разносящийся далеко окрест, производят гул голосов, звон доспехов, звяканье конских лат, удары палиц, скрежет скрестившихся пик, стук ломающихся копий, стоны раненых, барабанный бой, трубный звук, ржанье коней, треск ружейной пальбы и грохот орудий? Должно признаться, это и в самом деле нечто внушительное. Однако же особый страх вселяют и особенно сильный шум производят своими стенаньями и завываньями черти: они там и сям караулят души несчастных раненых, мечи нет-нет да и рубнут чертей, отчего в их сотканных из воздуха и невидимых телах образуются разрывы, ощущение же разрывов можно сравнить с болью от ударов палкой по пальцам, каковые удары наносил поварятам, воровавшим с вертела сало, повар Грязнуйль. Орут они тогда и воют как черти, как Марс, когда его под Троей ранил Диомед, — Гомер утверждает, что он кричал на крик, и таким истошным и диким голосом, что его и десяти тысячам человек было бы не переорать.
Да, но что же это я? Мы тут растабарываем о начищенных доспехах и о сверкающих мечах, а ведь твой-то меч не таков. Скажу по чести: оттого что над ним давно не было начальника и оттого что он долго пребывал в бездействии, он покрылся ржавчиной сильнее, нежели замок на двери кладовой. Словом, что-нибудь одно: или отчисти его на совесть, чтоб он блестел, или же оставь как есть, но уж тогда не показывай носа к Котанмордану. А я к нему не ходок. Пусть черт меня возьмет, ежели я к нему пойду!
Глава XXIV.
Покинув Вилломер и возвращаясь к Пантагрюэлю, Панург дорогой обратился к Эпистемону и сказал:
— Родной мой, друг вы мой старинный, вы видите, как мятется мой дух. Вам известно столько хороших средств! Не поможете ли вы мне?
Эпистемон взял слово и, поставив на вид Панургу, что честной народ животики надорвал, хохоча над его ряженьем, посоветовал ему принять небольшую дозу чемерицы на предмет изгнания из организма вредных соков и облачиться в обыкновенный наряд.
— Эпистемон, родной мой, мне приспичило жениться, — объявил Панург. — Вот только я боюсь, что мне наставят рога и что я буду несчастлив в семейной жизни. Между тем я дал обет святому Франциску Младшему, особо чтимому всеми жительницами Плеси-ле-Тур за то, что он основал орден женолюбивых, то бишь боголюбивых братьев миноритов, к которым они испытывают естественное влечение, носить очки на шляпе и не носить гульфика, пока я окончательно не разрешу обуревающие мой дух сомнения.
— Ну и обет, умнее не придумаешь! — заметил Эпистемон. — Дивлюсь я вам, как это вы до сих пор не образумитесь и свои до ужаса расстроенные чувства не приведете в привычное состояние спокойствия. Слушая вас, я невольно вспоминаю длинноволосых аргивян, которые, проиграв лакедемонянам битву за Тирею, после всех своих бед дали обет не носить волос на голове, пока не добудут в бою свою утраченную честь и не отвоюют землю, отданную врагу, а также забавный обет испанца Мигеля де Ориса, который так все и носил обломок наколенника.
Я не знаю, кто больше заслуживает и кто более достоин желто-зеленого колпака с заячьими ушами — этот ли отважный воитель, или же Ангеран, длинно, обстоятельно и нудно о нем повествующий, пренебрегая искусством и способом писания истории, которые нам заповедал самосатский философ. Когда читаешь длинное это повествование, кажется, что это только начало и завязка кровопролитной войны, что за этим последует смена царств, а под конец оказываются в смешном положении и дурашливый воин, и англичанин, вызвавший его на поединок, и самый их летописец Ангеран, надоевший своим читателям хуже горькой редьки. Это такая же забавная штука, как Горациева гора, которая вопила и кричала не своим голосом, ни дать ни взять роженица. На ее крики и вопли сбежалась вся округа посмотреть на необычайные и дотоле не виданные роды, а родила гора всего-навсего мышку.
— Кошке игрушки, а мышке слезки, — подхватил Панург. — Как бы вам самому потом не заплакать! Нет, я пребуду верен своему обету. Послушайте, мы с вами с давних пор доверяем друг другу и водим дружбу, коей покровительствует сам Юпитер. Скажите же мне свое мнение: стоит мне жениться или нет?
— Шаг в самом деле рискованный, — заметил Элистемон. — Я чувствую, что мне не под силу решить этот вопрос и если слова старого Гиппократа Косского: решение затруднительно имеют какое-нибудь значение для медицины, то в настоящем случае они справедливы в высшей степени. У меня есть кое-что на уме, такое, что могло бы, пожалуй, вывести вас из затруднения, но все же меня это не вполне удовлетворяет.
Кое-кто из платоников утверждает, что кому удается увидеть своего гения, тот сможет узнать свою судьбу. Я недостаточно хорошо разбираюсь в их учении и не стремлюсь к тому, чтобы вы стали их последователем, — там много ложного. Меня в том уверил пример одного любознательного и пытливого дворянина из Эстрангуры. Это первое.
Теперь второе. Если бы и в наше время царили оракулы Юпитера-Аммона, Аполлона в Ливадии, Дельфах, Делосе, Кярре, Патаре, Тегире, Пренесте, Ликии, Колофоне, у Кастальского ключа, близ Антиохии в Сирии, у Бранхидов, Вакха в Додоне, Меркурия в Фарах близ Патр, Аписа в Египте, Сераписа в Канобе, фавна в Менальских горах и в Альбунее близ Тиволи, Тиресия в Орхомене, Мопса в Киликии, Орфея на острове Лесбос и Трофония на острове Левкадии, я бы склонен был (а может быть, и нет) пойти к ним и послушать, что они скажут о вашем начинании.
Вы знаете, однако ж, что все они стали немы как рыбы с той поры, как пришел Царь-Спаситель, в коем потонули все оракулы и все пророчества, — так при ярком свете солнца исчезают домовые, ламии, лемуры, оборотни, всякая нечисть и нежить. Впрочем, если бы даже они и царствовали, я бы вас все равно убедил не придавать веры их ответам. Слишком уж много народа они погубили. Так, например, я припоминаю, что Агриппина упрекала прекрасную Лоллию, зачем та обратилась к оракулу светлейшего Аполлона с вопросом, выйдет ли она замуж за императора Клавдия; за это Лоллия была сначала изгнана, а потом подвергнута позорной казни.
— Мы сделаем лучше, — решил Панург. — Недалеко от гавани Сен-Мало расположены Огигийские острова. Мы отпросимся у нашего государя и двинемся туда. Я читал у славных древних авторов, что на одном из четырех этих островов живут предсказатели, прорицатели и пророки, а в глубине золотой скалы возлежит окованный золотыми цепями Сатурн, питающийся амброзией и божественным нектаром, которые ему ежедневно в изобилии доставляют с неба какие-то неведомые птицы (быть может, это те самые вороны, что питали в пустыне первого отшельника, святого Павла), и точно предсказывает желающим их судьбу, их жребий и что ожидает их впереди. Что бы ни соткали Парки, что бы ни замыслил и ни предпринял Юпитер, все это добрый отец богов узнает во сне. Послушаем, что он нам скажет касательно моего затруднительного положения, — это нас избавит от лишних хлопот.
— Это слишком явный обман и слишком баснословная басня, — заметил Эпистемон. — Я туда не пойду.
Глава ХХV.
— Если вы мне доверяете, — продолжал Эпистемон, — то, прежде чем возвращаться к нашему государю, давайте сделаем вот что. Тут, недалеко от Иль-Бушара, живет гер Триппа. Вам известно, что при помощи астрологии, геомантии, хиромантии, метопомантии и других такого же сорта искусств он предсказывает будущее. Поговорим о вашем деле с ним.
— Не знаю, что вам на это сказать, — заметил Панург. — Знаю только, что однажды, пока он вел беседу с великим королем о небесном и сверхчувственном, придворные лакеи на ступеньках между дверьми, вдоволь надергали его жену, а она была собой недурна. И вот он, видевший без очков все, что совершалось и в эфире и на земле, имевший свое суждение обо всех событиях, как минувших, так равно и текущих, и предсказывавший будущее, он не видел, как раскачивали его супругу, и так никогда про это и не узнал. Ну да ладно, пойдемте, если хотите. Учиться уму-разуму всегда полезно.
На другой день приблизились они к обиталищу гер Триппы. Панург преподнес ему плащ, подбитый волчьим мехом, огромных размеров золоченый двуострый меч в бархатных ножнах и полсотни ангелотиков чистоганом; потом он запросто заговорил с ним о своем деле.
Гер Триппа, взглянув на него в упор, без дальних размышлений объявил:
— У тебя метопоскопия и физиономия рогоносца, и не просто рогоносца, но рогоносца ославленного и опозоренного.
Тут он со всех сторон осмотрел Панургову правую ладонь и сказал:
— Вот эта прерывистая линия над холмами Юпитера бывает только у рогоносцев.
После этого он быстро поставил пером несколько точек, соединил их, как того требует геомантия, и сказал:
— Воистину и вправду ты станешь рогоносцем вскоре после женитьбы.
Затем он спросил Панурга, какой гороскоп был составлен при его появлении на свет. Панург ответил ему на этот вопрос, тогда гер Триппа нимало не медля построил его небесную камеру со всеми соответствующими отделениями и, изучив ее расположение и треугольные ее аспекты, испустил глубокий вздох и молвил:
— Я сразу же ясно тесе сказал, что ты будешь рогат, — это неизбежно. Теперь у меня есть новое тому доказательство, и я тебя уверяю, что ты будешь рогат. Притом жена будет тебя бить и будет тебя обирать. Аспекты седьмого отделения камеры все до одного зловещи: здесь смешались в кучу все рогоносные знаки Зодиака, как-то: Овен, Телец, Козерог и прочие. В четвертом же отделения камеры Юпитер — на ущербе, а четырехугольный аспект Сатурна примыкает к Меркурию. Ты подцепишь дурную болезнь, дорогой мой.
— А я к тебе прицеплю лихоманку, старый дурак, болван, противная твоя рожа, — подхватил Панург. — Когда все рогоносцы построятся, ты понесешь знамя. Скажи-ка лучше, что это у меня за чесоточный клещ между пальцев?
С этими словами он протянул гер Триппе два пальца в виде рогов, все же остальные загнул. Затем обратился к Эпистемону:
— Перед вами настоящий Ол из Марциаловой эпиграммы, который все силы своего ума потратил на то, чтобы наблюдать и изучать чужие беды и напасти. А жена его между тем весело проводила время. Наш советчик беднее самого Ира, а до чего же он важен, спесив и несносен при этом, как семнадцать чертей, одним словом — нищий спесивец, как совершенно справедливо называли древние этакую сволочь и мразь.
Уйдемте от этого обалдуя, от этого сумасброда, от этого буйнопомешанного, пусть слушают этот пьяный бред его друзья дома — черти. Такому прохвосту черти рады услужить, — я в этом нимало не сомневаюсь. Он не знает основы основ всей философии, а именно: познай самого себя, он воображает, будто видит сучок в глазу ближнего своего, и при этом не замечает, что у него у самого торчит в каждом глазу по толстенному бревну. Это прямой Полипрагмон, описанный Плутархом. Это вторая Ламия, которая в чужих домах, на людях, при всех, видела зорче рыси, а в своем собственном была слепа, как крот: у себя она ничего не видела, оттого что, возвращаясь откуда-нибудь восвояси, снимала глаза, как очки, и прятала их в башмак, подвешенный у входа.
При этих словах гер Триппа взял ветку тамариска.
— Он берет то, что нужно, — заметил Эпистемон. — Никандр называет это дерево вещим.
— Как тебе угодно более подробно узнать правду, — спросил гер Триппа: — С помощью ли пиромантии, аэромантии, которую Аристофан прославляет в Облаках, гидромантии или же леканомантии, которая была так широко распространена среди ассирийцев и которую подверг испытанию Гермолай Варвар? Я покажу тебе в тазу с водой, как твою жену будут раскачивать двое ражих детин.
— Когда ты сунешь свой нос в мой зад, то не забудь снять очки, — предупредил Панург.
— Или, быть может, с помощью катоптромантии, — продолжал гер Триппа, — благодаря которой Дидий Юлиан, император римский, предугадал все, что с ним долженствовало произойти? Очки тебе для этого не понадобятся. Ты увидишь в зеркале, как почесывают твою жену, до того ясно, словно я тебе ее показал в источнике храма Минервы, близ Патр. Или, быть может, с помощью коскиномантии, к которой некогда с таким благоговением относились римляне, совершая свои обряды? Возьми решето, клещи — и ты увидишь чертей. Быть может, с помощью альфитомантии, которую упоминает Феокрит в своей Чародейке, или же алевромантии, смешав зерно с мукой? С помощью астрагаломантии? Костяшки у меня найдутся. С помощью тиромантии? Кстати, у меня есть бреемонтский сыр. С помощью гиромантии? Ты у меня будешь вертеть круги, и все они упадут в левую сторону, можешь мне поверить. С помощью стерномантии? По чести скажу, уж больно ты тщедушен. С помощью либаномантии? Для этого нужно лишь малую толику ладана. С помощью гастромантии, которую долгое время применяла в Ферраре одна дама, чревовещательница Якоба Родиджина? С помощью кафалеономантии, коей обыкновенно пользуются германцы, жарящие ослиную голову на горящих углях? С помощью керомантии? Тогда лей расплавленный воск в воду — и ты увидишь свою жену и ее игрунов. С помощью капномантии? Положи на горящие угли зерна мака и сезама — просто один восторг! С помощью аксиномантии? Запасись только пестом и гагатом, который ты бросишь потом в жаровню. До чего же ловко все узнал этим способом про женихов Пенелопы Гомер! С помощью онимантии? Возьмем прованского масла и воску. С помощью тефрамантии? Ты увидишь, как из пепла образуется в воздухе фигура твоей жены, принявшей весьма занятную позу. С помощью ботаномантии? У меня как раз есть для этого листья шалфея. С помощью сикомантии? О божественное искусство гадания на фиговых листочках! С помощью ихтиомантии, которую некогда так чтили и к которой столь часто обращались Тиресий и Полидамант и которая применялась также во рву Дина в роще, посвященной Аполлону в стране ликийцев? С помощью хэромантии? Тогда надобно заготовить побольше поросят и вырезать у них мочевой пузырь. С помощью клеромантии, для чего требуется в крещенский вечер запечь в пирог боб? С помощью антропомантии, коей не гнушался император римский Элагабал? Способ довольно неприятный, но ты его вытерпишь: ведь тебя же сама судьба обрекла быть рогоносцем. С помощью сивиллиной стихомантии? С помощью ономатомантии? Как твое имя?
— Дерьможуй, — отвечал Панург.
— Или же алектриомантии? Я искусно начерчу здесь круг и разделю его при тебе и на твоих глазах на двадцать четыре равные части. В каждой части я напишу какую-нибудь букву алфавита, на каждую букву положу пшеничное зерно, а затем впущу в круг молодого, еще не спарившегося петушка. Вот увидите, — могу ручаться, — что он склюет зерна, которые я положу на буквы: Б. У. Д. Е. Ш. Ь. Р. О. Г. А. Т. Ы. М., и, следственно, окажется не менее проницательным, чем тот прозорливый и алектриомантический петел, который при императоре Валенте, жаждавшем знать имя своего преемника, склевал зерна на буквах: Ф. Е. О. Д.
А быть может, ты больше доверяешь приметам, связанным с полетом птиц, с пением птиц вещих, с кормлением священных утиц? Или вы желаете прибегнуть к гаруспициям? Или же к экстиспициям?
— К какаписпициям, — отвечал Панург.
— Или же к некромантии? Я бы вам сей же час кого-нибудь воскресил из недавно умерших, подобно Аполлонию Тианскому, воскресившему Ахилла, или же той волшебнице, что волхвовала в присутствии Саула, и восставший выложил бы нам все — ничуть не хуже, чем усопший, которого вызвала Эрихто, предсказал Помпею течение и исход Фарсальской битвы. Если же вы страшитесь мертвецов, каковой страх присущ всем рогоносцам на свете, то я прибегну только к скиомантии.
— А все-таки Юнона выколола ему оба глаза, — сказал Панург.
— То правда, — подтвердил Эпистемон, — с досады, что он лучше ее разрешил вопрос, предложенный Юпитером. — Да, но какой же черт вселился в мэтра Котанмордана, коли он ни с того ни с сего поносит святых отцов, всех этих несчастных иаковитов, францисканцев и меньших братьев? Я возмущен до глубины души, уверяю вас, и не могу молчать. Он совершил тяжкий грех. Он пустит дух прямо в кромешный ад.
— Я отказываюсь вас понимать, — заметил Эпистемон. — Меня до глубины души возмущаете вы, оттого что клеплете на славного поэта, будто он под черными, бурыми и всякими другими тварями разумел нищенствующих братьев.
Сколько я понимаю, он и не думал прибегать к такой софистической и фантастической аллегории. Он говорит прямо и определенно о блохах, клопах, клещах, мухах, комарах и всяком прочем гнусе, а насекомые эти бывают и черные, и красные, и серые, и бурые, и коричневые, и все они неотвязны, надоедливы и несносны — несносны не только больным, но и людям здоровым и сильным. Может статься, у него глисты, солитеры и черви. Может статься, руки и ноги у него искусаны подкожными червями, коих арабы называют риштой, — в Египте и на побережье Красного моря это явление обычное и распространенное.
Дурно вы делаете, что искажаете смысл его слов. Вы ни за что ни про что хулите славного поэта и подкладываете свинью упомянутым братьям. Когда речь идет о нашем ближнем, должно обелять его, а не чернить.
— Да что вы из меня дурака-то строите? — вскричал Панург. — Вот как перед Богом говорю, он еретик. И не просто еретик, а еретик законченный и цельный, еретик клавельный, еретик, в такой же степени подлежащий сожжению, как хорошенькие башенные часики. Он пустит дух прямо в кромешный ад. И знаете, куда именно? Клянусь боком, прямехонько под дырявое судно Прозерпины, в самый адский нужник, куда она ходит облегчать свой кишечник после клистиров, влево от большого котла, всего в трех туазах от Люциферовых когтей, рядом с черной камерой Демигоргона. У, мерзавец!
Глава XXIII.
О том, как Панург разглагольствует, вернуться ему или не вернуться к Котанмордану
— Вернемтесь обратно и предложим ему подумать о своем спасении, — продолжал Панург. — Идем, так вашу, идем, вашу разэтак! Мы сделаем доброе дело: ежели погибнут плоть его и жизнь, так уж по крайности дух-то он хоть и пустит, но зато не погубит.
Мы заставим его раскаяться в его прегрешении и попросить прощения у святых отцов, как у отсутствующих, так равно и у присутствующих (и мы это засвидетельствуем, дабы после его кончины они не объявили его еретиком и не предали проклятию, как это сделали борд… то бишь кордельеры с орлеанской судейшей), а чтобы иноки честные получили удовлетворение за обиду, им причиненную, пусть-ка он распорядится раздать по всем монастырям как можно больше кусочков хлеба и закажет по себе как можно больше заупокойных обеден и панихид. И пусть в годовщину его смерти дневное пропитание неизменно выдается чернецам в пятикратном размере, большущая бутыль с наилучшим вином пусть переходит у них со стола на стол и пусть из нее пьют все: как бормотуны-клирошане и обжоры-послушники, так равно иеромонахи и настоятели, как новички, так равно и манатейные. Так он сможет вымолить себе у Бога прощение.
Ой-ой-ой, да что ж это я плету, что ж это я горожу? Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Комната его уж теперь полна чертей, вот как Бог свят. Я отсюда вижу, что за чертова тяжба и потасовка у них идет из-за того, кому первому сцапать Котанморданову душу и, не долго думая, переправить к мессеру Люциферу. Подальше оттуда! Я к нему не ходок. Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Почем я знаю, может выйти недоразумение, и заместо Котанмордана они сграбастают беднягу Панурга, раз он теперь никому не должен. Вот когда я был в долгу как в шелку, они сколько раз оставались с носом. Подальше оттуда! Я к нему не ходок. Ей-Богу, я умру от ужаса. Очутиться среди голодных чертей, среди чертей, вышедших на промысел, среди чертей, занятых делом? Подальше оттуда! Бьюсь об заклад, что из-за того же самого на похороны к нему не придут ни иаковиты, ни кордельеры, ни кармелиты, ни капуцины, ни театинцы, ни минориты. И будут правы. Притом он же ничего не оставил им по завещанию. Пусть меня черт возьмет, ежели я к нему пойду. Ежели ему дорога в пекло, так скатертью же ему туда дорога! Зачем было порочить честных монахов? Зачем было гнать их из комнаты, когда он особенно нуждался в их помощи, в их святых молитвах, в их благочестивых наставлениях? Ну что бы завещать им хоть какие-нибудь крохи, чем можно подзаправиться, чем можно напихать утробу бедным людям, у которых на этом свете нет никаких благ, кроме жизни!
Пусть к нему идет кто хочет. А меня пусть черт возьмет, ежели я к нему пойду. Ежели я к нему пойду, черт меня всенепременно возьмет. Нет, шалишь! Подальше оттуда!
Брат Жан! Ты хочешь, чтобы черти прямым ходом доставили тебя в ад? Ну так, во-первых, отдай мне свой кошелек. Крест, вычеканенный на монетах, расстраивает козни Лукавого. Иначе с тобой может произойти то же, что не так давно произошло с кудрейским сборщиком податей Жаном Доденом у Ведского брода, мост через который разобрали ратники. Этот сукин кот встретил на берегу брата Адама Кускойля, францисканца из монастыря Мирбо, и пообещал ему рясу, если тот перенесет его через реку на закорках. Монах-то был здоровяк. Ударили по рукам. Брат Кускойль задирает рясу по самые яички и сажает себе на спину, как какой-нибудь святой Христофор, только в маленьком виде, взмолившегося к нему упомянутого Додена. Нес он его весело, как Эней отца своего Анхиза из горящей Трои, и распевал Ave man's stella[15]. Когда же они добрались до самого глубокого места, выше мельничного колеса, монах спросил сборщика, нет ли случайно при нем денег. Доден ответил, что денег у него полна сума и что касательно новой рясы монах может не беспокоиться. «Как! — воскликнул брат Куекойль. — Ты же знаешь, что особый параграф нашего устава строго воспрещает нам носить с собой деньги. Несчастный ты человек, из-за тебя я нарушил в этом пункте устав! Почему ты не оставил кошелек мельнику? Наказание за это воспоследует неукоснительно и сей же час. Если же ты когда-нибудь появишься у нас в Мирбо, то тебе придется себя стегать, покуда мы пропоем весь псалом — от Miserere до vitulos[16]». Тут монах скинул с себя свою ношу и бултыхнул Додена вниз головой в воду. А посему, брат Жан, друг ты мой сердечный, дабы чертям удобнее было тебя волочить, дай-ка мне свой кошелек, а то носить с собой кресты не годится. Тебе грозит явная опасность. Если ты возьмешь с собой деньги, если ты будешь носить с собой кресты, черти кокнут тебя о скалу, как орлы — черепаху, чтобы она разбилась, чему пример — лысая голова Эсхила, и тебе будет больно, друг мой, а я буду по тебе тужить, или же они сбросят тебя в какое-нибудь дальнее море, неведомо где, и разделишь ты судьбу Икара. И море то будет впредь именоваться Зубодробительным, Во-вторых, расплатись с долгами. Черти очень любят тех, кто никому не должен. Я это хорошо знаю по себе. Эта сволочь теперь все время лебезит и заигрывает со мной, а когда долгов у меня было выше головы, они и не думали ко мне подмазываться. Душа человека, увязшего в долгах, бывает дряблая и худосочная. Для чертей это не пожива.
В-третьих, к Котанмордану иди прямо так, в рясе с капюшоном на кошачьем меху. Если тебя в таком виде черти не утащат в самое-рассамое пекло, то я обязуюсь выставить тебе вино и закуску. Если же ты для пущей безопасности станешь подыскивать себе спутника, то на меня не рассчитывай, нет, — заранее тебя упреждаю. Подальше, подальше оттуда! Я туда не ходок. Пусть меня черт возьмет, ежели я туда пойду.
— С мечом в руке мне бояться нечего, — возразил брат Жан.
— Хорошо делаешь, что берешь его с собой, — заметил Панург, — сейчас видно ученого сквернослова, то бишь богослова. Когда я учился в толедской школе, его преподобие, брат во чертях Пикатрис, декан дьявологического факультета, говорил нам, что бесы по природе своей боятся блеска мечей, равно как и солнечного света. И точно: Геркулес, сойдя в львиной шкуре и с палицей к чертям в ад, не так напугал их, как Эней в сверкающих доспехах и с мечом, который он, по совету кумской сивиллы, начистил до блеска. Может статься, именно поэтому синьор Джованни Джакомо Тривульци перед своей кончиной, последовавшей в Шартре, потребовал себе меч и так и умер с обнаженным мечом в руках, размахивая им вокруг своего ложа, как приличествует отважному рыцарю, и этими взмахами обращая в бегство вражью силу, сторожившую его у смертного одра. Когда у масоретов и каббалистов спрашивают, отчего бесы не осмеливаются подойти к вратам земного рая, они объясняют это лишь тем, что у врат стоит херувим с пламенным мечом. Рассуждая, как истый толедский дьяволог, я должен признать, что бесы на самом деле не умирают от ударов меча, но, опираясь на ту же самую дьявологию, я утверждаю, что удары эти способны производить в их бытии разрывы, подобные тем, которые образуются, когда ты рассекаешь мечом столб пламени или же густое и темное облако дыма. И, восчувствовав этот разрыв, они начинают кричать как черти, оттого что это чертовски мучительно.
Неужели ты, блудодеище, воображаешь, что когда сшибаются два войска, то невероятный и ужасный шум, разносящийся далеко окрест, производят гул голосов, звон доспехов, звяканье конских лат, удары палиц, скрежет скрестившихся пик, стук ломающихся копий, стоны раненых, барабанный бой, трубный звук, ржанье коней, треск ружейной пальбы и грохот орудий? Должно признаться, это и в самом деле нечто внушительное. Однако же особый страх вселяют и особенно сильный шум производят своими стенаньями и завываньями черти: они там и сям караулят души несчастных раненых, мечи нет-нет да и рубнут чертей, отчего в их сотканных из воздуха и невидимых телах образуются разрывы, ощущение же разрывов можно сравнить с болью от ударов палкой по пальцам, каковые удары наносил поварятам, воровавшим с вертела сало, повар Грязнуйль. Орут они тогда и воют как черти, как Марс, когда его под Троей ранил Диомед, — Гомер утверждает, что он кричал на крик, и таким истошным и диким голосом, что его и десяти тысячам человек было бы не переорать.
Да, но что же это я? Мы тут растабарываем о начищенных доспехах и о сверкающих мечах, а ведь твой-то меч не таков. Скажу по чести: оттого что над ним давно не было начальника и оттого что он долго пребывал в бездействии, он покрылся ржавчиной сильнее, нежели замок на двери кладовой. Словом, что-нибудь одно: или отчисти его на совесть, чтоб он блестел, или же оставь как есть, но уж тогда не показывай носа к Котанмордану. А я к нему не ходок. Пусть черт меня возьмет, ежели я к нему пойду!
Глава XXIV.
О том, как Панург обращается за советом к Эпистемону
Покинув Вилломер и возвращаясь к Пантагрюэлю, Панург дорогой обратился к Эпистемону и сказал:
— Родной мой, друг вы мой старинный, вы видите, как мятется мой дух. Вам известно столько хороших средств! Не поможете ли вы мне?
Эпистемон взял слово и, поставив на вид Панургу, что честной народ животики надорвал, хохоча над его ряженьем, посоветовал ему принять небольшую дозу чемерицы на предмет изгнания из организма вредных соков и облачиться в обыкновенный наряд.
— Эпистемон, родной мой, мне приспичило жениться, — объявил Панург. — Вот только я боюсь, что мне наставят рога и что я буду несчастлив в семейной жизни. Между тем я дал обет святому Франциску Младшему, особо чтимому всеми жительницами Плеси-ле-Тур за то, что он основал орден женолюбивых, то бишь боголюбивых братьев миноритов, к которым они испытывают естественное влечение, носить очки на шляпе и не носить гульфика, пока я окончательно не разрешу обуревающие мой дух сомнения.
— Ну и обет, умнее не придумаешь! — заметил Эпистемон. — Дивлюсь я вам, как это вы до сих пор не образумитесь и свои до ужаса расстроенные чувства не приведете в привычное состояние спокойствия. Слушая вас, я невольно вспоминаю длинноволосых аргивян, которые, проиграв лакедемонянам битву за Тирею, после всех своих бед дали обет не носить волос на голове, пока не добудут в бою свою утраченную честь и не отвоюют землю, отданную врагу, а также забавный обет испанца Мигеля де Ориса, который так все и носил обломок наколенника.
Я не знаю, кто больше заслуживает и кто более достоин желто-зеленого колпака с заячьими ушами — этот ли отважный воитель, или же Ангеран, длинно, обстоятельно и нудно о нем повествующий, пренебрегая искусством и способом писания истории, которые нам заповедал самосатский философ. Когда читаешь длинное это повествование, кажется, что это только начало и завязка кровопролитной войны, что за этим последует смена царств, а под конец оказываются в смешном положении и дурашливый воин, и англичанин, вызвавший его на поединок, и самый их летописец Ангеран, надоевший своим читателям хуже горькой редьки. Это такая же забавная штука, как Горациева гора, которая вопила и кричала не своим голосом, ни дать ни взять роженица. На ее крики и вопли сбежалась вся округа посмотреть на необычайные и дотоле не виданные роды, а родила гора всего-навсего мышку.
— Кошке игрушки, а мышке слезки, — подхватил Панург. — Как бы вам самому потом не заплакать! Нет, я пребуду верен своему обету. Послушайте, мы с вами с давних пор доверяем друг другу и водим дружбу, коей покровительствует сам Юпитер. Скажите же мне свое мнение: стоит мне жениться или нет?
— Шаг в самом деле рискованный, — заметил Элистемон. — Я чувствую, что мне не под силу решить этот вопрос и если слова старого Гиппократа Косского: решение затруднительно имеют какое-нибудь значение для медицины, то в настоящем случае они справедливы в высшей степени. У меня есть кое-что на уме, такое, что могло бы, пожалуй, вывести вас из затруднения, но все же меня это не вполне удовлетворяет.
Кое-кто из платоников утверждает, что кому удается увидеть своего гения, тот сможет узнать свою судьбу. Я недостаточно хорошо разбираюсь в их учении и не стремлюсь к тому, чтобы вы стали их последователем, — там много ложного. Меня в том уверил пример одного любознательного и пытливого дворянина из Эстрангуры. Это первое.
Теперь второе. Если бы и в наше время царили оракулы Юпитера-Аммона, Аполлона в Ливадии, Дельфах, Делосе, Кярре, Патаре, Тегире, Пренесте, Ликии, Колофоне, у Кастальского ключа, близ Антиохии в Сирии, у Бранхидов, Вакха в Додоне, Меркурия в Фарах близ Патр, Аписа в Египте, Сераписа в Канобе, фавна в Менальских горах и в Альбунее близ Тиволи, Тиресия в Орхомене, Мопса в Киликии, Орфея на острове Лесбос и Трофония на острове Левкадии, я бы склонен был (а может быть, и нет) пойти к ним и послушать, что они скажут о вашем начинании.
Вы знаете, однако ж, что все они стали немы как рыбы с той поры, как пришел Царь-Спаситель, в коем потонули все оракулы и все пророчества, — так при ярком свете солнца исчезают домовые, ламии, лемуры, оборотни, всякая нечисть и нежить. Впрочем, если бы даже они и царствовали, я бы вас все равно убедил не придавать веры их ответам. Слишком уж много народа они погубили. Так, например, я припоминаю, что Агриппина упрекала прекрасную Лоллию, зачем та обратилась к оракулу светлейшего Аполлона с вопросом, выйдет ли она замуж за императора Клавдия; за это Лоллия была сначала изгнана, а потом подвергнута позорной казни.
— Мы сделаем лучше, — решил Панург. — Недалеко от гавани Сен-Мало расположены Огигийские острова. Мы отпросимся у нашего государя и двинемся туда. Я читал у славных древних авторов, что на одном из четырех этих островов живут предсказатели, прорицатели и пророки, а в глубине золотой скалы возлежит окованный золотыми цепями Сатурн, питающийся амброзией и божественным нектаром, которые ему ежедневно в изобилии доставляют с неба какие-то неведомые птицы (быть может, это те самые вороны, что питали в пустыне первого отшельника, святого Павла), и точно предсказывает желающим их судьбу, их жребий и что ожидает их впереди. Что бы ни соткали Парки, что бы ни замыслил и ни предпринял Юпитер, все это добрый отец богов узнает во сне. Послушаем, что он нам скажет касательно моего затруднительного положения, — это нас избавит от лишних хлопот.
— Это слишком явный обман и слишком баснословная басня, — заметил Эпистемон. — Я туда не пойду.
Глава ХХV.
О том, как Панург советуется с гер Триппой
— Если вы мне доверяете, — продолжал Эпистемон, — то, прежде чем возвращаться к нашему государю, давайте сделаем вот что. Тут, недалеко от Иль-Бушара, живет гер Триппа. Вам известно, что при помощи астрологии, геомантии, хиромантии, метопомантии и других такого же сорта искусств он предсказывает будущее. Поговорим о вашем деле с ним.
— Не знаю, что вам на это сказать, — заметил Панург. — Знаю только, что однажды, пока он вел беседу с великим королем о небесном и сверхчувственном, придворные лакеи на ступеньках между дверьми, вдоволь надергали его жену, а она была собой недурна. И вот он, видевший без очков все, что совершалось и в эфире и на земле, имевший свое суждение обо всех событиях, как минувших, так равно и текущих, и предсказывавший будущее, он не видел, как раскачивали его супругу, и так никогда про это и не узнал. Ну да ладно, пойдемте, если хотите. Учиться уму-разуму всегда полезно.
На другой день приблизились они к обиталищу гер Триппы. Панург преподнес ему плащ, подбитый волчьим мехом, огромных размеров золоченый двуострый меч в бархатных ножнах и полсотни ангелотиков чистоганом; потом он запросто заговорил с ним о своем деле.
Гер Триппа, взглянув на него в упор, без дальних размышлений объявил:
— У тебя метопоскопия и физиономия рогоносца, и не просто рогоносца, но рогоносца ославленного и опозоренного.
Тут он со всех сторон осмотрел Панургову правую ладонь и сказал:
— Вот эта прерывистая линия над холмами Юпитера бывает только у рогоносцев.
После этого он быстро поставил пером несколько точек, соединил их, как того требует геомантия, и сказал:
— Воистину и вправду ты станешь рогоносцем вскоре после женитьбы.
Затем он спросил Панурга, какой гороскоп был составлен при его появлении на свет. Панург ответил ему на этот вопрос, тогда гер Триппа нимало не медля построил его небесную камеру со всеми соответствующими отделениями и, изучив ее расположение и треугольные ее аспекты, испустил глубокий вздох и молвил:
— Я сразу же ясно тесе сказал, что ты будешь рогат, — это неизбежно. Теперь у меня есть новое тому доказательство, и я тебя уверяю, что ты будешь рогат. Притом жена будет тебя бить и будет тебя обирать. Аспекты седьмого отделения камеры все до одного зловещи: здесь смешались в кучу все рогоносные знаки Зодиака, как-то: Овен, Телец, Козерог и прочие. В четвертом же отделения камеры Юпитер — на ущербе, а четырехугольный аспект Сатурна примыкает к Меркурию. Ты подцепишь дурную болезнь, дорогой мой.
— А я к тебе прицеплю лихоманку, старый дурак, болван, противная твоя рожа, — подхватил Панург. — Когда все рогоносцы построятся, ты понесешь знамя. Скажи-ка лучше, что это у меня за чесоточный клещ между пальцев?
С этими словами он протянул гер Триппе два пальца в виде рогов, все же остальные загнул. Затем обратился к Эпистемону:
— Перед вами настоящий Ол из Марциаловой эпиграммы, который все силы своего ума потратил на то, чтобы наблюдать и изучать чужие беды и напасти. А жена его между тем весело проводила время. Наш советчик беднее самого Ира, а до чего же он важен, спесив и несносен при этом, как семнадцать чертей, одним словом — нищий спесивец, как совершенно справедливо называли древние этакую сволочь и мразь.
Уйдемте от этого обалдуя, от этого сумасброда, от этого буйнопомешанного, пусть слушают этот пьяный бред его друзья дома — черти. Такому прохвосту черти рады услужить, — я в этом нимало не сомневаюсь. Он не знает основы основ всей философии, а именно: познай самого себя, он воображает, будто видит сучок в глазу ближнего своего, и при этом не замечает, что у него у самого торчит в каждом глазу по толстенному бревну. Это прямой Полипрагмон, описанный Плутархом. Это вторая Ламия, которая в чужих домах, на людях, при всех, видела зорче рыси, а в своем собственном была слепа, как крот: у себя она ничего не видела, оттого что, возвращаясь откуда-нибудь восвояси, снимала глаза, как очки, и прятала их в башмак, подвешенный у входа.
При этих словах гер Триппа взял ветку тамариска.
— Он берет то, что нужно, — заметил Эпистемон. — Никандр называет это дерево вещим.
— Как тебе угодно более подробно узнать правду, — спросил гер Триппа: — С помощью ли пиромантии, аэромантии, которую Аристофан прославляет в Облаках, гидромантии или же леканомантии, которая была так широко распространена среди ассирийцев и которую подверг испытанию Гермолай Варвар? Я покажу тебе в тазу с водой, как твою жену будут раскачивать двое ражих детин.
— Когда ты сунешь свой нос в мой зад, то не забудь снять очки, — предупредил Панург.
— Или, быть может, с помощью катоптромантии, — продолжал гер Триппа, — благодаря которой Дидий Юлиан, император римский, предугадал все, что с ним долженствовало произойти? Очки тебе для этого не понадобятся. Ты увидишь в зеркале, как почесывают твою жену, до того ясно, словно я тебе ее показал в источнике храма Минервы, близ Патр. Или, быть может, с помощью коскиномантии, к которой некогда с таким благоговением относились римляне, совершая свои обряды? Возьми решето, клещи — и ты увидишь чертей. Быть может, с помощью альфитомантии, которую упоминает Феокрит в своей Чародейке, или же алевромантии, смешав зерно с мукой? С помощью астрагаломантии? Костяшки у меня найдутся. С помощью тиромантии? Кстати, у меня есть бреемонтский сыр. С помощью гиромантии? Ты у меня будешь вертеть круги, и все они упадут в левую сторону, можешь мне поверить. С помощью стерномантии? По чести скажу, уж больно ты тщедушен. С помощью либаномантии? Для этого нужно лишь малую толику ладана. С помощью гастромантии, которую долгое время применяла в Ферраре одна дама, чревовещательница Якоба Родиджина? С помощью кафалеономантии, коей обыкновенно пользуются германцы, жарящие ослиную голову на горящих углях? С помощью керомантии? Тогда лей расплавленный воск в воду — и ты увидишь свою жену и ее игрунов. С помощью капномантии? Положи на горящие угли зерна мака и сезама — просто один восторг! С помощью аксиномантии? Запасись только пестом и гагатом, который ты бросишь потом в жаровню. До чего же ловко все узнал этим способом про женихов Пенелопы Гомер! С помощью онимантии? Возьмем прованского масла и воску. С помощью тефрамантии? Ты увидишь, как из пепла образуется в воздухе фигура твоей жены, принявшей весьма занятную позу. С помощью ботаномантии? У меня как раз есть для этого листья шалфея. С помощью сикомантии? О божественное искусство гадания на фиговых листочках! С помощью ихтиомантии, которую некогда так чтили и к которой столь часто обращались Тиресий и Полидамант и которая применялась также во рву Дина в роще, посвященной Аполлону в стране ликийцев? С помощью хэромантии? Тогда надобно заготовить побольше поросят и вырезать у них мочевой пузырь. С помощью клеромантии, для чего требуется в крещенский вечер запечь в пирог боб? С помощью антропомантии, коей не гнушался император римский Элагабал? Способ довольно неприятный, но ты его вытерпишь: ведь тебя же сама судьба обрекла быть рогоносцем. С помощью сивиллиной стихомантии? С помощью ономатомантии? Как твое имя?
— Дерьможуй, — отвечал Панург.
— Или же алектриомантии? Я искусно начерчу здесь круг и разделю его при тебе и на твоих глазах на двадцать четыре равные части. В каждой части я напишу какую-нибудь букву алфавита, на каждую букву положу пшеничное зерно, а затем впущу в круг молодого, еще не спарившегося петушка. Вот увидите, — могу ручаться, — что он склюет зерна, которые я положу на буквы: Б. У. Д. Е. Ш. Ь. Р. О. Г. А. Т. Ы. М., и, следственно, окажется не менее проницательным, чем тот прозорливый и алектриомантический петел, который при императоре Валенте, жаждавшем знать имя своего преемника, склевал зерна на буквах: Ф. Е. О. Д.
А быть может, ты больше доверяешь приметам, связанным с полетом птиц, с пением птиц вещих, с кормлением священных утиц? Или вы желаете прибегнуть к гаруспициям? Или же к экстиспициям?
— К какаписпициям, — отвечал Панург.
— Или же к некромантии? Я бы вам сей же час кого-нибудь воскресил из недавно умерших, подобно Аполлонию Тианскому, воскресившему Ахилла, или же той волшебнице, что волхвовала в присутствии Саула, и восставший выложил бы нам все — ничуть не хуже, чем усопший, которого вызвала Эрихто, предсказал Помпею течение и исход Фарсальской битвы. Если же вы страшитесь мертвецов, каковой страх присущ всем рогоносцам на свете, то я прибегну только к скиомантии.