Раджниш Бхагаван. Истина суфиев

   Климент, по-видимому прав, утверждая, что она была заимствована из Индии. И этому есть исторические доказательства. Климент сам говорит, что Пифагор, один из величайших греческих мистиков, посещал Индию и учился у браминских мудрецов, кроме того, он как ученик был посвящен в буддийские тайны. Есть достаточно доказательств и в самом учении Пифагора, что в нем есть кое-что от Будды.
   Но как только что-то переходит с Востока на Запад, так оно меняет свой цвет. Меняется контекст. Это уже другое полушарие. Когда нужно понять любовь логически, то что-то происходит не так. Исчезает дух— и в ваших руках остается лишь труп.
   Из-за этой разницы между суфизмом и софистикой вы также заметите, что восточные персоналии никогда не имели важного значения. Индийская философия не привязана к личностям. О жизни философов известно не много. Философ на Востоке был открывателем истины, но не изрекал ее. Истина так же стара, как само существование. И никто не в праве заявлять, что это он ее открыл. Она была открыта много раз — в лучшем случае, можно сказать: «Я открыл ее вновь». А одно из условий нового открытия истины заключается в том, что вы должны исчезнуть. Того, кто заявляет «Я», не должно быть.
   У Запада есть свой платонизм, гегельянство, кантианство. В Индии нет ничего подобного. Вы не встретите ничего похожего на «патанджализм», «шанкараизм» — нет, совершенно нет. Философия не имеет корней в индивидуальном это. Индивидуальное исчезает. Приходит истина и заполняет чье-то бытие. Однако логический ум не может пойти на такой риск. Он всегда контролирует. Он обладает истиной.
   А истиной по самой ее природе нельзя владеть. Поэтому, чем бы ни обладал логический ум, это не истина, а мнение об истине. Это не настоящее, это лишь ее копии, отражения.
   Эта разница становится громадной, когда мы имеем дело с малым. Взять, к примеру, западное понятие нуля, математического нуля, заимствованного Западом у Индии. Ноль — это индийское открытие. Но смысл изменился. Согласно западному уму, ноль означает ничто. В буддизме же ничто, шунья, не означает лишь математическое ничто: оно означает экзистенциальное состояние не-самости. Оно означает отсутствие самости. Оно означает пустоту самого себя.
   И в индуизме ноль, бинду, — это плотная точка, символизирующая плодоносное семя. Это производящая точка возможности, образующая негативное и позитивное. Однажды, когда Раману Махариши попросили расписаться в книге автографов, он поставил только точку в центре страницы и пояснил: «В этой бинду содержится все. В том числе и я — и потому нет нужды ставить отдельную подпись».
   И вот то же самое понятие, ноль, стало на Западе всего лишь математическим, логическим понятием. В буддизме это экзистенциальное отсутствие самости. В индуизме — то же самое понятие — субстанция всего возможного.
   Помните: то, как вы смотрите на вещи, имеет большое значение. Смотрите ли вы глазами, полными любви...
   Говорят, что великий хасидский мистик, Баал Шем, обычно не пользовался очками, однако всякий раз, когда он разговаривал с философом, логиком, он надевал очки. Это было странно, и, конечно, люди не могли этого не заметить.
   И вот однажды его ученик спросил: «Что это значит? Ведь обычно вы никогда не надеваете очков. Мы, ученики, обсуждаем с вами тысячу и одну вещь, но всякий раз, когда приходит логик, вы всегда надеваете очки».
   И тот рассмеялся. И сказал нечто значимое. Он сказал: «С вами мне не нужно выражать отделенность. С вами я могу оставаться в моем положении, мне не нужно оттуда спускаться. Мои глаза утратили все различия. Вы ли это, дерево или скала — все едино. Ибо я говорю с позиции любви. Я затопляю вас своей любовью и тону в вашей любви. Но когда приходит логик, я вынужден спускаться. Я вынужден надевать на глаза очки, и тогда я становлюсь слепым, тогда я теряю это всеохватывающее видение. Мои глаза сужаются, так как логик настаивает на различиях; все должно быть разграничено и определено. Любовь же не знает определений, разграничений».
   Баал Шем прав. Таков и мой опыт. Общение с саньясинами, пребывание с саньясинами — это совершенно иное явление. Но общение с кем-то, кто пришел и принес в своем уме великие знания, кто нацелен на борьбу, на аргументацию, кто так и норовит ухватиться за такую возможность и ищет предлога для столкновения — это уже совершенно другой опыт. Это уродство. Здесь нет общности. Здесь нет встречи сердец.
   Любовь открывает иную дверь в реальность. Логика тоже открывает какую-то дверь. Дверью логики становится наука; а дверью любви становится религия Вот почему западная философия исчезает. В чем причина постепенно сведения западной философии к науке? В том, что наука одержала верх. У западной философии не осталось никакой цели. В лучшем случае, она может оставаться в тени науки как слуга. Она больше не является хозяйкой положения. И в это никто не виноват — она сама в этом виновата. Ведь она же сама все время настаивала на логике, фактах... А теперь наука более логична и больше основана на фактах, поэтому философия кажется лишь чем-то вроде примитивной науки, недоразвитой науки. И, конечно, когда на арену выступает более развитая наука, какой смысл в философии?
   Потому на Западе философы в замешательстве: что же теперь делать? Вся их работа сходит на нет. Философские факультеты ведущих западных университетов все больше и больше пустеют, студенты туда не идут. Там же ничего нет. И философы, в лучшем случае, становятся всего лишь логиками-аналитиками; вся их работа свелась к лингвистическому анализу. Теперь они уже не спрашивают, существует Бог или нет — они задают такой вопрос «Что вы имеет в виду, когда употребляете слово «Бог»?» Их вопрос — это вопрос о слове «Бог»; а не о самом Боге: что вы имеете в виду, когда употребляете слово «Бог»? Смысл слова... И никакой философии больше не остается. Она исчезает; это умирающая дисциплина. Верх взяла наука.
   Если философия входит в дверь логики, то рано или поздно она обречена исчезнуть в науке, так как наука лучше может сделать это, чем занимается философия Философия способна жить, если только она входит в дверь любви. И тогда никто не сможет занять ее храм. Тогда она становится подлинной Софией — подлинной мудростью.
   А теперь несколько предварительных слов, прежде чем мы войдем в эту маленькую притчу. Если вы смотрите сквозь призму любви, то дело не в том, что меняется реальность — реальность остается прежней — просто вы сами становитесь другими. А когда вы другие, тогда вы, конечно, видите другие вещи. Когда кто-то смотрит на полную луну глазами поэта, то это совершенно другой опыт — возвышающий, облагораживающий экстатичный. Когда кто-то смотрит на луну глазами астронома, то здесь нет никакого возвышения и не чувствуется никакой молитвы. Сердце не начинает учащенно биться. Вы не переживаете никакого экстаза. Вы не воодушевляетесь. Вы не переживаете общности. А ведь это одна и та же луна! Только вы слепы, закрыты...
   Когда я учился в университете, у меня был один профессор, химик, известный на весь мир, и он считал, что химия — это единственная настоящая наука и что наступит такой день, когда исчезнут все прочие науки, так как химия может объяснить все. Она может объяснить жизнь, она может объяснить любовь, она может объяснить поэзию — так как, будучи сведенным к фактам, все это является химическим. Существование химично.
   И вот однажды я отправился за ним вслед — он этого не заметил — он вышел на прогулку. Была ночь полнолуния. Он держал за руку свою жену, а я шел за ним. Я делал все, чтобы он не узнал о моем присутствии. Была ночь полнолуния. И он забыл, что он профессор химии, что он великий химик; и целовал свою жену. И тут я сказал: «Стоп!» Он был шокирован. Когда же он меня увидел, то сказал «Что значит ваше «стоп»? Это ведь моя жена».
   «Неважно», — ответил я — «Что вы делаете? — ведь это всего лишь химия. И как может человек вашего понимания целовать женщину? Всего лишь маленький химический перенос отсюда сюда? Всего лишь несколько микробов с ее губ на ваши губы и с ваших губ на ее губы? Что же вы делаете? Или что, на вас подействовала луна? Вы что, стали лунатиком или кем-то вроде этого? И почему вы держите ее за руку? Какое химическое объяснение можете вы этому дать?»
   Но ведь существуют же люди, которые пытаются всему дать химическое, физическое, электрическое объяснение. Они только разрушают тайну жизни.
   И я сказал этому профессору: «Всякий раз, когда вы будете целовать свою жену вспоминайте меня и вспоминайте вашу философию».
   Через три-четыре недели я снова его увидел и спросил: «Ну, как дела?»
   Он ответил: «Вы очень мне помешали — ведь это и в самом деле происходит. Когда я целую свою жену, я вспоминаю вас».
   Жизнь не сводима к химии, не сводима к логическому силлогизму Жизнь значительно больше. Тайна ее безгранична. И только любовь способна ее понять. Только любовь способна объять эту безграничность. Все прочее весьма ограниченно. Только любовь может осмелиться двигаться в неопределимое, двигаться в неуловимое.
   Любовь настолько радикально меняет ваше видение, что многое исчезает. Так, в глубокой любви исчезает время А время — это одно из препятствий познания реальности. Когда исчезает время, все становится прозрачным.
   Доводилось ли вам это наблюдать: когда вы страдаете, то, кажется, что время тянется очень долго? Когда вы счастливы, время ускоряет свой ход. А когда вы действительно в экстазе — самадхи — время исчезает. И в этой безвременности вы предстаете лицом к лицу перед реальностью. Лишь в этой безвременности случается подлинная встреча с реальностью. Вы впервые смотрите глаза в глаза.
   Время зависит от уровня развития человека. Чем более человек развит как человек, тем менее он осознает время У совершенного человека осознание времени вообще отсутствует. Время просто означает, что вы не в настоящем. Время означает прошлое и будущее. А когда время исчезает, тогда вы есть здесь и сейчас. И лишь тогда случается встреча с реальностью.
   Логика функционирует во времени — любовь функционирует в безвременности. Логика нуждается во времени — любовь не нуждается во времени. И только любовь может открыть перед вами природу вечности.
   В экстазе прошлое и будущее растворяются в настоящем. Рассеивается время стирается граница между вечностями. И остаются жить одно лишь мгновение, и мгновение это есть вечность. И в его целостном свете появляется все, что было и все, что будет, простое и сложное. Оно здесь, как биение сердца, и настолько же ощутимо.
   Да, именно так оно здесь, как биение сердца, и настолько же ощутимо. Бог есть биение сердца — сердцебиение целого. Бога нельзя познать рассуждением; Бога можно ощутить лишь сердцем, потому что Бог — это сердцебиение целого.
   И вы должны найти синхронность с биением сердца Бога. Вы должны попасть в ритм. Вы должны достичь той самой гармонии. Поэтому суфии страстно любят музыку пение, напев, танец. Не рассуждение, а танец: ведь только в танце вы попадаете в ритм с сердцебиением целого. Только в танце приходит мгновение жизни, когда вас нет, а есть Бог. Только в танце исчезает отьединенность ума и тела — и вы становитесь единым целым, единой сущностью, в которой все сочленено и нет больше фрагментарности.
   Если вы способны глубоко танцевать, так глубоко, что танцор исчезает в танце, то это уже молитва. И когда в один прекрасный день вы узнаете, что такое молитва, тогда молитвой станет все. Тогда учение, разговор, слушание, еда, сон... все будет едино. И все тогда будет молитвой. Всякое действие едино, и во всяком действии заключена бесконечная жизнь. Именно это хасиды называют аводой — служением через экстаз. Во всех делах пробужденного — говорит ли он, смотрит ли, слушает ли, идет ли или продолжает стоять или лежать — заключено безграничное.
   Но первый опыт приходит или через пение, или через молитву, или через медитацию. Одним словом, первый опыт приходит всегда, когда исчезает время.
   Логика не может допустить, чтобы время исчезло. Позволить времени исчезнуть и быть безвременности — это очень алогичный опыт. Когда вы пребываете в безвременности, вы пребываете с Богом. И, естественно, когда исчезает время, исчезает и ум. Это две стороны одной медали.
   Самадхи есть сгорание всякого знания, всякого ума. И не только знания, но и самого познающего. В огне самадхи исчезает все... знание, познанное, познающий Это пыл экстаза. И лишь в этом огне познается то, что есть.
   Повторяю: сила, что так ослабляет и лишает красок человеческую жизнь, становится бессильной перед лицом экстаза, который вновь и вновь вспыхивает как раз от самых будничных, самых обыденных событий и, несмотря на это, всегда остается новым, совершенно новым, радикально новым. Экстаз всякий раз охватывал мистика, излагающего священные писания и находящего нужные слова: и говорит Бог...
   Это обычно случалось с Рамакришной. Одного лишь упоминания имени Бога — Рама, Кришна, Аллах — было достаточно, чтобы он погрузился в самадхи. И он исчезал из мира времени в безвременном мире.
   И незначительные вещи начинают наполняться бесконечным значением.
   Однако все зависит от той громадной перемены, что случается внутри вас вы должны двигаться от логики к любви, от головы к сердцу от философии к софии.
   А теперь перейдем к той маленькой истории.
    Один ученый сказал суфию: «Вы, суфии, то и дело говорите, что наши логические вопросы для вас невразумительны. Не приведешь ли ты мне пример того, чем они вам представляются?»
   Прежде всего, кто такой ученый? Ученый — это тот, кто стал интересоваться несущественным. Ученый — это тот, кто потерял следы существенного и стал распыляться на детали несущественного. Он усердно работает, он посвящает тому всю свою жизнь, но он посвящает ее мусору. Если вы посмотрите на его работу вы оцените его иск-ренность. Но если вы взглянете на результат, вы рассмеетесь над его лупостью. Люди продолжают работать из года в год, всю свою жизнь, ради ничего не стоящих вещей.
   Однажды ко мне пришел великий ученый. Всю свою жизнь он посвятил одной-единственной цели: действительно ли Кришна является исторической личностью или нет. Но какое это теперь имеет значение? Даже если бы и были приведены все возможные доказательства того, что тот существовал в истории, то что из того? Именно об этом я его и спросил. Я спросил его: «Вам уже почти шестьдесят. Вы работали всю свою жизнь, вы работали почти тридцать пять лет — и даже если будет доказано, что Кришна — историческая личность, то что вы собираетесь этим делать?» Он не знал, что ответить. Он сказал: «Я никогда об этом не думал. На самом деле, мне никто не задавал такого вопроса. Все высоко ценили меня и мою работу».
   Он всматривался в священные тексты, в древние надписи на камнях, скалах, в археологию... и тысячами и тысячами способов пытался это доказать. Но все же ему там и не удалось доказать это на сто процентов. Но он сказал: «Меня никто не спрашивал. Все высоко ценили мою работу».
   «Будет ли доказано, что Кришна существовал в истории, или что он не существовал», — говорил я, — это ни в коей мере не изменит вашу жизнь, так в чем же дело? Зачем же вы тратите попусту свою жизнь? Если вы чувствуете важность того, о чем говорил Кришна, так и живите этим. Если же вы думаете, что это не важно, то если бы он даже и существовал в истории, нет смысла тратить на это свое время».
   Восток никогда не отличался ученостью. Эту заразу привнес на Восток Запад. И теперь тысячи людей в университетах работают и работают над исследованиями... и все что-то пишут и пишут. И человек годами может работать над Кабиром, но он никогда не будет медитировать так, как учил Кабир. Взгляните на этот абсурд! И он еще пытается понять Кабира. Как же вы можете понять Кабира, пока вы сами не испытаете способы его бытия?
   Ученый — это человек большого интеллекта, но сбившийся с пути. Он посвятил свой интеллект бесполезному. С помощью тех же усилий, с помощью той же настойчивости он сам мог бы преобразиться. С помощью тех же усилий он мог бы стать Кабиром или Кришной. А он всего-навсего пытается установить, быть ли Кришна исторической личностью или нет.
   И я сказал этому пожилому человеку: «Единственный способ доказать, что Кришна был исторической личностью — это создать в себе самом сознание Кришны. Если вы можете создать в себе сознание Кришны, это будет доказательством того, что это возможно. Если это возможно для вас, отчего это не может быть возможно для кого-то еще? Если я могу стать буддой, то это единственное доказательство того, что Будда существовал. Чтобы доказать, что Будда существовал, придется самому существовать как Будда — другого пути нет». Но в таком случае, это будет путь суфия, а не путь ученого.
    Один ученый сказал суфию...
   Суфий думает лишь о существенном. Он отбрасывает все несущественное. Он ищет только алмазы; он не собирает хлам, он не интересуется мусором.
    Один ученый сказал суфию:« Вы, суфии, то и дело говорите, что наши логические вопросы для вас невразумительны» .
   Логические вопросы — это именно то, что для суфиев невразумительно — ибо это глупые вопросы. Человек логики спрашивает: «Докажи, что есть молитва». Это невразумительно. Это недоказуемо. Ему бы следовало попросить; «Научи, как молится». Тогда это был бы уже не логический вопрос, а экзистенциальный.
   Вы не можете спросить: «Докажи, что есть любовь». Вы можете только попросить: «Помоги мне полюбить».
   Логический вопрос для суфия, знающего невразумителен. Тот, кто знает, смотрит на логические вопросы как на ребячливое любопытство. Он видит совершенно по-другому.
   Я слышал, что великий мистик Баал Шем однажды остановился на пороге молитвенного дома и не пожелал туда войти. Он сказал с отвращением: «Я не могу туда входить. Этот дом до краев наполнен учением и молитвой». И тогда сопровождающие его удивились, ведь им казалось, что лучшей похвалы, чем эта, и быть не могло, он им объяснил: «Весь день напролет люди говорят здесь слова, в которых нет истинной преданности, нет любви и сострадания, бескрылые слова, и они остаются в четырех стенах и, оседая на полу, поднимаются слой за слоем, как гниющие листья, до тех пор, пока эта гниль не заполнит весь дом, и там не останется пространства для меня.
   Этот дом чересчур наполнен учением и чересчур наполнен молитвой. Люди молятся и молятся, но в молитвах нет их сердец. Молитвы те мертвы, они не могут лететь, у них нет крыльев — они не могут достичь Бога. И хоть это и молитвенный дом, храм, я не могу туда войти — они чересчур наполнены молитвой и словами. В нем мне нет места».
   Таков и ученый — чересчур наполненный словами, гниющими и оседающими слой за слоем. Ученый смердит мертвыми словами. Он наговорил значительных слов, но в них нет любви, нет преданности. Поэтому у тех слов нет крыльев, они подобны висящим на шее камням. Он потонул в своих же словах, в своих же философиях, в своих же доктринах, в своих же догмах. И ученый может быть при этом даже человеком молитвы, он может ходить молиться, однако молитва его тоже ложная. Это обряд В ней нет спонтанности.
   Мне нравится один рассказ Толстого. Я рассказывал его уже много раз, но мне он так нравится...
   Когда-то это была знаменитая в России история. Жили-были три мистика, и это были удивительные люди Они жили в горах за озером. Тысячи паломников стекались к ним, и кто бы ни возвращался оттуда, тот был затронут, взволнован, наполнен, наполнен светом и трепетом и нес в себе что-то неуловимое.
   Всю страну одолевало желание пойти и посмотреть на этих мистиков. И, естественно, это очень обеспокоило протоиерея: «Кто эти мистики?» Ведь в христианстве, прежде чем назвать человека святым, нужно сперва дать церковную санкцию. Теперь это представляется абсурднейшей вещью в мире: святой нуждается в санкции церкви. Английское слово «святой» (saint) происходит от слова «санкция», так как святость должна быть санкционирована.
   «Как эти три человека стали святыми без всякой на это церковной санкции?» Протоиерей так и кипел от гнева, впрочем, как и от зависти.
   И он оправился посмотреть на этих мистиков. Ему пришлось добираться в лодке. Когда же он достиг этого места, то увидел трех простых людей, сидящих под деревом — самых обычных крестьян. Они коснулись его ног, все трое святых коснулись его ног. Он был весьма польщен. И сказал: «Так вы и есть те самые люди? Это вы сами объявили себя святыми?»
   «Нет, как мы могли это объявить?» — ответили они. — «Мы и понятия-то не имеем о святости. Мы бедные, невежественные. Это, наверное, люди пустили о нас такую молву — а сами мы и знать-то не знаем. Мы и понятия-то не имеем! И это такое для нас благословение, что вы пришли. Благословите нас!»
   «Ну а какую молитву вы произносите? Какие священные тексты вы читаете?» — продолжал спрашивать священник
   «А мы совсем не знаем грамоте. Мы и читать-то не можем. И никто никогда не учил нас никакой молитве. Научите вы нас», — попросили они.
   «Но должны же вы как-то молиться?» — недоумевал священник
   Они посмотрели друг на друга в смущении. Один попросил другого: «Скажи ему ты», а другой попросил третьего: «Скажи ему ты».
   «Но почему у вас такой смущенный и виноватый вид? Какая у вас молитва? Скажите же мне!» — потребовал священник
   И им пришлось рассказать: «Мы сами сложили свою молитву», — говорили они. — «Мы глупые люди, простите нас Не гневайтесь. Мы не знаем никакой молитвы, вот мы и сложили одну. Молитва наша очень проста. Мы молимся так..» Бог в христианстве — это троица — Отец, Сын и Святой Дух — поэтому они и говорили: «Мы обращаемся к Богу так: «Трое вас, трое нас — помилуй нас». Это и есть наша молитва. Но только, пожалуйста, не гневайтесь на нас. Ведь мы и впрямь невежественные люди».
   Даже священник, и тот рассмеялся: «Никогда еще мне не доводилось слышать такой молитвы», — сказал он. — «Ну и дурачье! Бросьте ее, прекратите. Я прочту вам утвержденную молитву».
   Затем последовала длинная молитва... У русской православной церкви очень длинные молитвы. Он повторял всю молитву от начала до конца. А они слушали, но после этого сказали: «Больно уж она длинная Мы не можем ее запомнить. Вам придется опять нам ее повторить».
   И в третий раз они сказали: «Пожалуйста, еще разок, а то мы забудем».
   Итак, он повторил три раза и, чувствуя себя вполне удовлетворенным, направился обратно к лодке. И вот, когда он уже был ровно посредине, он так и оторопел, лодочник оторопел не меньше: к ним бежали по воде эти самые трое крестьян. «Подождите!» — кричали они. — «Мы забыли ту молитву.. Пожалуйста, еще разок».
   На этот раз уже священнику пришлось упасть к их ногам. «Простите меня ваша молитва правильная», — проговорил он, — она услышана! А я столько молился, но так и не могу ходить по воде. Ваша молитва совершенно правильная, молитесь и дальше так «Трое вас, трое нас — помилуй нас». У вас есть все, что вам нужно, ибо молитва ваша услышана!»
   Молитвы обретают крылья, когда они идут от сердца. Слова обретают крылья, когда они спонтанны, когда они исходят из вашего естества.
   Ученые — бедные люди — напичканы знаниями, однако все их знания мертвы. А суфий — это тот, чьи слова имеют крылья, чьи молитвы услышаны, ибо его молитвы проистекают из его сердца. Это не логические построения, они не имеют ничего общего с логическим умом. Они женственны.
    Один ученый сказал суфию:« Вы, суфии, то и дело говорите, что наши логические вопросы для вас невразумительны. Не приведешь ли ты мне пример того, чем они вам представляются?»
   Суфиям они невразумительны, потому что логика — это не их мир. Логика — это не их игра. А это действительно игра! И она имеет свои правила. Позвольте мне рассказать вам несколько историй.
   Раввин, священник и пастор играли в покер. Вдруг в комнату врывается полиция. «Просим прощения джентльмены, но азартные игры запрещены», — заявил один из полицейских и препроводил сию религиозную троицу в суд.
   «Мне очень жаль», — сказал судья, — но раз уж вы попали сюда, то остается делать только одно. Поскольку все вы принадлежите духовному сану, то я думаю, что могу положиться на ваши слова. Несмотря на то, что вы играли в азартную игру, я все-таки буду верить всему, что бы вы ни сказали. Итак, начнем с вас, отец».
   «Ваша честь, конечно, очень важно знать наверняка, что вы понимаете под азартной игрой. В узком, но, тем не менее, совершенно правомерном смысле то, что вы трактуете как азартную игру является истинным исключительно в том случае, если налицо желание выиграть деньги, а не просто наслаждение от ожидания того, как лягут карты. Кроме того, мы могли бы ограничить сферу азартной игры теми ситуациями, при которых утрата денег причиняла бы такой вред как..»
   «Довольно, отец», — прервал его судья — «я вижу, что, суда по вашему заявлению, вы не играли в азартную игру. А что скажете вы, преподобный?»
   Пастор ответил: «Я целиком и полностью согласен с моим ученым коллегой».
   «Прекрасно», — сказал судья, — «ну, а вы, раввин? Играли ли вы в азартную игру?»
   Раввин посмотрел на двух своих друзей, затем перевел взгляд на судью и спросил: «А с кем, ваша честь?»
   У логики имеются свои ходы. Это красивая игра. И вы можете ей наслаждаться Однако те, кто интересуются реальностью, подобными играми не интересуются.