Рафтери Мириам. По вине Аполлона

   — Бесенок, должно быть, прорыл лаз под забором, — заметил раздраженно Натаниэль.
   Я взяла Аполлона на руки и, стряхнув грязь у него с носа и лап, погладила по спине, молча проклиная его столь несвоевременное вмешательство.
   — Придется мне обложить забор снаружи камнями, — сказал Натаниэль, забирая у меня щенка. — Надеюсь, это положит конец твоим шалостям, — сообщил он проказнику и, повернувшись ко мне, спросил: — Вы не заглянете к Виктории, пока я тут разбираюсь с этим возмутителем спокойствия? Передайте ей, что я скоро буду.
   — Да, конечно, — пробормотала я, поняв, что наш разговор окончен. Натаниэль, чувствовала я, начинал проникаться ко мне доверием, хотя все еще считал, что я сплю с мужчинами за деньги.
   Придется мне запастись терпением и подождать другого случая, чтобы сообщить Натаниэлю правду, сказала я себе, направившись к дому. Но что если он мне не поверит?
   Я содрогнулась, не желая даже думать о такой возможности.

Глава 5

   — Виктория? Это Тейлор. Можно войти? — Из комнаты доносились приглушенные рыдания. Что же такое сделала Пруденс, чтобы так расстроить девочку?
   Дверь отворилась. Глаза Виктории были красными и опухшими, по лицу текли слезы. Шагнув в комнату, я порывисто обняла ее и прижала к груди.
   — Миссис 0'Хара передала мне, что ты плохо себя чувствуешь, — начала я осторожно. — Не хочешь сказать мне, в чем дело?
   Виктория подняла на меня испуганные глаза. Чего она так боялась? Неужели ив самом деле заболела?
   — Пруденс не велела мне об этом говорить, — губы Виктории дрожали.
   Я подвела ее к кровати с балдахином и села рядом.
   — Почему?
   Виктория поднесла к носу вышитый носовой платок.
   — Она с… сказала, что это неприлично… что это проклятие женщины. Вот почему у меня идет кровь.
   И тут до меня дошло.
   — Виктория, в этом нет ничего неприличного. И, разумеется, ты не проклята. Просто ты становишься женщиной.
   Глаза ее широко раскрылись.
   — В самом деле? — спросила она недоверчиво. — Откуда ты можешь это знать? Я успокаивающе ей улыбнулась.
   — Потому что я прошла через то же самое примерно в твоем возрасте — мы все через это проходим. Это нормально и в этом конечно же нет ничего постыдного.
   Черты ее лица разгладились, но в глазах появился вопрос.
   — Почему же тогда Пруднес говорит, что это неприлично?
   Я не имею никакого права, напомнила я себе, едва не выругавшись вслух, гневаться на Пруденс за то, что она напугала ребенка; в конечном итоге женщины в начале века были не слишком-то просвещенными в подобных вопросах.
   — Некоторые люди так считают, — сказала я ровным тоном, — но я — нет, тебе тоже совсем не обязательно придерживаться подобных взглядов. То, что с тобой происходит, совершенно естественно. Такое будет теперь происходить с тобой каждый месяц в течение нескольких дней, но из-за этого совсем не стоит расстраиваться или прекращать свои обычные занятия и ложиться в постель.
   Она посмотрела в окно на сад внизу.
   — Я думала, что умираю… Всю ночь у меня болел живот, а сегодня утром было так много крови…
   С минуту я размышляла.
   — Пруденс объяснила тебе, что делать? Виктория наморщила лоб.
   — Она дала мне несколько чистых полотняных тряпочек и сказала, как ими пользоваться.
   Я кивнула.
   — Хорошо. — От Пруденс, похоже, был все-таки хоть какой-то толк. Сама я не знала бы, что предложить Виктории ввиду отсутствия тампонов и прокладок. — И что еще?
   — Она велела мне принимать по две столовых ложки вон того отвратительного тоника. — Виктория скривилась, показав на стоявшую на прикроватном столике бутылку с какой-то бесцветной жидкостью. — Только он уж очень противный.
   Взяв бутылку, я прочла на этикетке надпись: «Тоник Лидии Пинкхэм от меланхолии и женских недомоганий». Вытащив пробку и поднеся бутылку к носу, я присвистнула. Алкоголя в этом тонике было достаточно, чтобы свалить на неделю моего папочку с ног.
   — Подожди, — сказала я Виктории, ставя бутылку вновь на столик. — Я принесу сейчас кое-что, от чего тебе сразу же полегчает.
   Возвратившись через пару минут со своей сумочкой, я достала из нее пузырек с ибупрофеном и протянула Виктории.
   — Эти таблетки должны снять боль. Принимай их по одной каждые четыре часа. Что еще посоветовала тебе Пруденс?
   — Чтобы я не напрягалась, не купалась и вообще не делала ничего, что может меня утомить. Ах, да… она еще предупредила меня, чтобы я оставалась в постели, пока все это не кончится. Но, Тейлор… ведь послезавтра свадьба! Я не могу ее пропустить, я просто не могу! — Она опять разрыдалась.
   Я вытерла ей слезы и разгладила волосы, борясь с растущим во мне гневом на Пруденс. Виктория подняла голову и посмотрела мне в глаза.
   — Мне бы хотелось, чтобы за Натаниэля вышла замуж ты.
   — Виктория! Ты прекрасно знаешь, что это невозможно, — ответила я, пытаясь подавить мгновенно охватившую меня внутреннюю дрожь. Как ты можешь даже думать об этом, прикрикнула я на себя. Он мужчина викторианской эпохи, самоуверенный, властный, относящийся с презрением к женщинам… Но и идеалист, мечтатель, человек, любящий свою сестру, и… слишком красивый для своего собственного блага, — возражало на это мое сердце.
   И, к тому же, он старше тебя более чем на сто лет — одержал в конечном итоге победу мой разум.
   Пробормотав какое-то извинение, я поднялась и направилась к двери, от души надеясь, что Виктория не заметит моей нетвердой походки.
   Я настолько была поглощена в этот момент своими мыслями, что не заметила стоявшего за дверью Натаниэля и, шагнув в коридор, тут же на него налетела. Его руки мгновенно сомкнулись на моей талии, не дав мне упасть, и я оказалась прижатой к его подобной граниту груди. Взгляды наши встретились, и я прочла в его глазах откровенное уважение и кое-что еще.
   — Благодарю вас, — произнес он тихо. — С вашей стороны было весьма любезно помочь Виктории. Мне следовало бы самому догадаться, что она нуждается… — Лицо его залилось краской смущения. — Я хочу сказать, что не заметил, как быстро выросла моя маленькая сестренка.
   — Вы подслушивали? — спросила я, испытывая неловкость от мысли, что он мог подумать, услышав последнее предложение Виктории.
   — Дверь была открыта. Я совсем не собирался вас подслушивать. Но меня встревожил плач Виктории.
   Я кивнула, остро ощущая жар, исходивший от его ладоней, которые все еще были сомкнуты на моей талии. Его тревога за сестру была столь велика, что я поняла, я не могу на него сердиться.
   — Не волнуйтесь. С ней все будет в порядке, — успокоила я его. — В общем, это ерунда. Его лицо потемнело.
   — Пруденс явно так не думала. Какое право она имела расстраивать подобным образом ребенка.
   Я ничего не ответила, радуясь про себя тому, что наконец-то до него начинает доходить, что представляет собой Пруденс.
   Неожиданно он убрал руки с моей талии.
   — Все это только лишний раз подтверждает, как нужно девочке, чтобы в доме был кто-то, кто мог бы дать ей совет относительно всех этих… женских проблем.
   — Вроде рекомендации остаться в постели и пропустить свадьбу брата потому только, что у нее…
   — Я поговорю об этом с Пруденс. Вы правы, вне всякого сомнения. Она превысила свои полномочия, сказав Виктории, что та не может присутствовать на церемонии. И все же… — он нахмурился, — ребенку нужен кто-то, кто мог бы направлять ее, учить всему, что следует знать добропорядочной юной леди для того, чтобы удачно выйти замуж. Пруденс из хорошей семьи, она прекрасно воспитана; думаю, вы понимаете всю важность этого.
   — Не совсем, — ответила я, надеясь, что он не заметил, как расстроили меня его слова.
   Он приподнял бровь и пристально посмотрел на меня. Я поежилась, чувствуя себя, как букашка под микроскопом.
   — Ваша шутка не смешна.
   — Я не шутила. Он нахмурился.
   — Уверен, в вашем роду полно грешников. Ваш выбор профессии говорит об этом со всей определенностью.
   — Да будет вам известно, у меня в роду почти одни только незаконнорожденные, — бросила я, обиженная его снисходительным тоном. — В своей семье я была первенцем. В общем-то мои родители предстали перед алтарем до моего рождения… но совсем незадолго.
   Он буквально впился в меня глазами. Казалось, он пытается проникнуть мне в душу и за маской сарказма разглядеть мое истинное «я». Я мысленно чертыхнулась. Опять я все испортила, поддавшись минутному раздражению, тогда как он, похоже, уже начал мне немного доверять.
   — Нежеланный ребенок, — сказал Натаниэль задумчиво. — Так вы поэтому… — начал он было спрашивать, но тут же умолк. Мне показалось, что в его взгляде, обращенном на меня, мелькнуло сочувствие и понимание. Словно ниточка вдруг протянулась между нами, ниточка от одного заброшенного в детстве ребенка к другому, соединившая на мгновение родственные души. В следующую минуту, однако, он вновь принял чопорный вид и резко произнес: — У меня нет никакого желания копаться в ваших семейных тайнах. Пруденс не имела в виду ничего плохого. Сердце у нее доброе. После того, как мы поженимся, Виктория, уверен, образумится и отношения у них наладятся.
   С этими словами он повернулся и зашагал прочь. Интересно, подумала я, провожая его глазами, кого он хотел убедить, меня… или себя самого?
   Возвратившись к себе в комнату, я тут же принялась рыться в своей сумочке в отчаянной попытке отыскать хоть что-нибудь, что могло бы убедить Натаниэля, что я явилась из будущего. Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Я никогда не беру с собой бумажник, делая пробежку, а дата на монете в двадцать пять центов, которая у меня всегда с собой на тот случай, если вдруг мне понадобится позвонить, совершенно стерлась. Тюбик губной помады с запахом клубники, щетка для волос, ключи, жвачка, поводок Аполлона и газовый балончик вряд ли могли считаться неопровержимыми доказательствами путешествия во времени. Похоже, мне придется поискать какой-то другой подход к Натаниэлю, чтобы спасти его и Викторию.
   Разговор с Натаниэлем выбил меня из колеи и, чтобы как-то прийти в себя и успокоиться, я спустилась вниз и уговорила кухарку согреть мне чашку чая. Кухарка поставила на чугунную плиту чайник, а я открыла дверь кладовки, надеясь отыскать там мед.
   — Вы знаете, тут что-то просыпалось! Вот здесь. Я сейчас уберу.
   Кухарка бросилась ко мне, махая руками.
   — Сядьте за стол и я принесу вам все, что только пожелаете. Но держитесь от кладовки подальше. Этот порошок, до которого вы едва не дотронулись, мышьяк — он здесь для того, чтобы помешать крысам пробраться к сухим припасам.
   — Мышьяк! — Я поспешно отдернула руку.
   — Если бы Маффин выполнял свою работу как следует и ловил мышей, этого бы разумеется не потребовалось. — Она махнула в сторону пушистого кота, который, не обращая на нас внимания, умывался в этот момент у черного хода.
   Послушно я села за кухонный стол, и кухарка принесла мне мой чай с медом.
   Я медленно пила чай, размышляя над стоявшей передо мной проблемой. А не взять ли мне, подумала я вдруг, Викторию с собой в будущее? Однако это могло иметь совершенно непредсказуемые последствия — не говоря уже о трудностях, с какими мне непременно пришлось бы столкнуться, давая объяснения. Я представила себе эту неловкую сцену: «Привет мам, пап. Познакомьтесь с Викторией. Нет, это не маскарад. Она всегда так одевается… Видите ли, она из 1906 года. Я привела ее с собой, чтобы спасти от землетрясения. Вы не возражаете, если она будет жить с нами?»
   Итак, это, вне всякого сомнения, отпадает. Я должно быть окончательно рехнулась, если мне могла прийти в голову подобная мысль.
   Может, стоит поговорить с Викторией и предупредить ее о грозящей ей опасности? Едва подумав об этом, я тут же засомневалась в правильности подобного решения. Девочка, похоже, была с норовом, и я не могла быть уверенной на сто процентов, что она меня послушает. Но все же она была ребенком. Существовало множество способов ее уберечь; на худой конец, я могла бы спрятать свечи или закрыть ее у себя в комнате.
   Совсем другое дело ее брат. Разумеется, я могла бы рискнуть и сказать ему правду, но учитывая его упрямство, шанс, что он мне поверит, был весьма невелик. Я могла бы также подождать до землетрясения и попытаться уговорить его не ходить на чердак, однако вряд ли он станет прислушиваться к моим словам, когда будет женат на Пруденс. При мысли о предстоящем бракосочетании меня едва не стошнило.
   Итак, судя по всему, у меня оставался лишь один выход. Каким-то образом я должна была помешать Натаниэлю жениться на Пруденс. Однако открыть ему правду было слишком рискованно. Он вполне был способен, выслушав мою историю, тут же сплавить меня в ближайший сумасшедший дом. В конечном счете, подумала я, решительно ставя чашку на стол, можно попробовать другой подход и попытаться убедить его, что я умею предсказывать будущее.
   Вошла миссис 0'Хара и, увидев меня сидящей за кухонным столом и бормочущей что-то себе под нос, изумленно спросила;
   — В столовой что-нибудь не в порядке?
   — Вроде бы нет, насколько мне известно, — ответила я, удивившись ее странному вопросу.
   — Но вы кузина хозяина, вы гостья в его доме. Вам не подобает пить чай на кухне с прислугой.
   — Извините, — проговорила я в смущении. — Мне просто не хотелось доставлять лишних хлопот. — Меньше всего я думала о вопросах этикета, когда решила прийти сюда и попросить кухарку приготовить мне чай.
   — Мистер Стюарт просил передать, — сообщила в следующий момент домоправительница, — что вы с ним едете на экскурсию.
   — И куда? — по телу моему мгновенно пошли мурашки. Неужели я его настолько сильно рассердила, что он решил меня выдворить из своего дома? Но я не могла пока уехать; я еще не завершила того, что решила сделать.
   — Будьте готовы к одиннадцати часам, — не ответив на мой вопрос, добавила миссис 0'Хара. — Хозяин будет ждать вас у каретного сарая.
   У меня упало сердце. Так оно и есть, подумала я, уверенная, что оскорбила Натаниэля и он собирается бросить меня в карету и отвезти на ближайшую железнодорожную станцию… или в бордель. В полном отчаянии я тупо уставилась на свои кроссовки.
   На этот раз ты все-таки добилась этого, Тейлор. Тебя выбросили из Изумрудного города, не подарив на прощание даже пары туфелек с рубиновыми пряжками.
   Итак, мне придется теперь самой отыскивать каким-то образом путь домой. Но спасти семью Стюартов и их дом я не смогу. Да и как я могла их спасти, если Натаниэль был упрямее мула и, к тому же, с шорами на глазах в том, что касалось его будущей жены.
   Внезапно все во мне возмутилось. Может быть я и не смогу повлиять на ход событий, но я, черт возьми, не позволю выбросить себя отсюда, не попытавшись хоть что-то предпринять.
   Настало время, пришла я к выводу, сочинить для Натаниэля историю. Так сказать, маленькая ложь во спасение. А может, не такая уж и маленькая… Не лги хотя бы самой себе, мысленно прикрикнула я на себя, в первый раз порадовавшись тому, что обладаю хоть каким-то актерским опытом. Это будет наглая, чудовищная ложь.
   Натаниэль ждал меня у каретного сарая. На одно плечо у него был наброшен твидовый пиджак. При виде его у меня екнуло сердце, и я застыла как вкопанная. При нашей первой встрече, когда на нем была лишь одна ночная рубашка, я решила, что он парень «что надо»; еще лучше он смотрелся в костюме во время визита Пруденс, но сейчас он был… неотразим. Похож, благодаря черным волосам и усам, на Роберта Редфорда, только еще красивее.
   Рукава его рубашки были закатаны по локоть, и утренний бриз слегка шевелил золотистые волоски на загорелых мускулистых руках. На нем были также твидовый жилет, коричневые шерстяные брюки, галстук-бабочка бордового цвета и коричневые кожаные перчатки; шею он обмотал шерстяным шарфом, а на голове у него красовалось коричневое кепи, лихо заломленное набок. В глазах с золотыми крапинками плясали веселые искорки. Такого Натаниэля я еще не видела, и надо признать, он был невероятно привлекателен.
   — Вам нужна новая одежда, — заявил он, не дав мне и рта раскрыть. — Я не могу выдавать вас за свою родственницу, не обеспечив прежде надлежащим гардеробом. Так что я решил проехаться с вами по магазинам.
   Новая одежда? Выходит, он никуда меня не отсылает? Он заметил, как меня расстроило язвительное замечание Пруденс насчет моего старого платья… и ему действительно не безразлично, что я чувствую.
   Но главное, у меня вновь появился шанс завоевать его доверие.
   Мой восторг, однако, поутих, когда я подумала о том, как мы будем добираться до магазинов. Я и лошади не ладили друг с другом с тех пор, как одна из них лягнула меня за кулисами во время летнего театрального представления.
   — Закройте глаза, — приказал вдруг Натаниэль, и я послушно зажмурилась, хотя и ничего не понимала.
   В следующее мгновение стукнули, распахнувшись, ворота каретного сарая и послышалось урчание, которое могло быть только шумом автомобильного мотора. Открыв глаза, я уставилась в изумлении на Натаниэля, выезжающего из ворот на сверкающем серебром автомобиле. Я протерла глаза. Автомобиль?
   Не выключая двигателя, он выпрыгнул из машины, обежал ее кругом и открыл для меня дверцу.
   — Вам приходилось когда-либо ездить в карете без лошади? — спросил он, помогая мне усесться на роскошном кожаном сидении.
   — На такой ни разу, — ответила я, все еще не оправившись от шока. Я совершенно забыла, что автомобили уже появились в это время, и была вдвойне удивлена элегантностью машины Натаниэля, мало чем напоминающей предшественниц «Модели Т» — первого запущенного в серийное производство драндулета Форда.
   Натаниэль просиял.
   — Это «Серебряная тень», считающаяся лучшей автомашиной в мире. Я привез ее из Англии в прошлом месяце на одном из своих судов. Эти машины производит новая компания «Роллс-Ройс».
   Я была ошеломлена. Разумеется, я знала, что Натаниэль богат, но… «роллс-ройс»? Вероятно даже в начале века подобный автомобиль стоил целое состояние. Натаниэль Стюарт явно принадлежал к сливкам общества, в этом не .могло быть никаких сомнений. Видя мое изумление, он сказал:
   — Если вы беспокоитесь насчет соблюдения приличий, то не думайте об этом. Все уже узнают, что вы моя кузина, а для джентльмена вполне прилично сопровождать родственницу в прогулке по городу.
   — Да? Ну, хорошо.
   Он захлопнул дверцу и сел за руль, который, как у всех английских автомобилей, находился справа. Машина рванула с места и, промчавшись по подъездной аллее, выехала на Ван-Несс авеню.
   Прикрыв рукой глаза от слепящих лучей солнца, я прищурившись смотрела на проплывающие мимо незнакомые картины. Улица, по которой я только вчера — в 1989 году — бежала трусцой в сопровождении Аполлона, совершенно преобразилась. У меня едва не открылся рот от удивления при виде внушительных, в строгом стиле особняков, свежеокрашенных и полных жизни. Я не могла решить, что приводит меня в больший восторг — вид всех этих памятников архитектуры, которые я изучала и о которых писала, или общество Натаниэля, с которым мне захотелось станцевать вальс, когда я увидела его снимок — слабое отражение живого, во плоти мужчины, сидевшего сейчас рядом.
   Я с силой вонзила ногти в ладони, напомнив себе, что это не сон, а самая что ни на есть реальность. Менее чем через неделю мне придется отыскать способ вернуться в свое время.
   Было полнейшим безумием испытывать чувства, переполнявшие сейчас мою душу, к мужчине, которого я никогда больше не увижу, который считал меня проституткой… и собирался жениться на другой женщине.
   На женщине, которую, как он почти признался, он не любил.
   Прекрати, мысленно прикрикнула я на себя. Ты должна думать о том, как привести здесь все в порядок и возвратиться домой целой и невредимой, а не страдать по Натаниэлю Стюарту. Начни с попытки завоевать вновь его доверие; попроси его рассказать о себе.
   Я бросила на него искоса взгляд. Уверенность, с какой он вел машину, наводила на мысль о капитане за штурвалом корабля. Ну, конечно же, вспомнила я, Натаниэль ведь избороздил в юности все моря и океаны на судах своего отца. Во время наших бесед в ее убогой квартирке на Мишн-дистрикт Виктория часто рассказывала, поражая мое воображение, о его приключениях и экзотических подарках, которые он привозил ей из своих путешествий. Я завидовала его вольной жизни, пока Виктория не поведала мне, что, когда на плечи Натаниэля легла ответственность за воспитание маленькой сестренки, он оставил все свои путешествия, совершая лишь иногда короткие деловые поездки.
   — Вы скучаете по всему этому? — спросила я неожиданно для себя вслух.
   — Что? — он бросил на меня удивленный взгляд.
   — По путешествиям. По тем дням, когда вы ездили по всему миру.
   Руки его стиснули руль.
   — Глупый вопрос. Разумеется, я скучаю по тому времени. — На лице его появилось ностальгическое выражение. — Джунгли Африки, блестящий двор китайского императора, турецкие базары, где можно приобрести или продать что угодно…
   Я была очарована.
   — И что же вам понравилось больше всего?
   Он на мгновение задумался.
   — Охота на тигра с махараджей в Индии была в высшей степени увлекательна, и сражение с пиратами в южных морях не лишено было весьма драматических моментов. Хотя, — в голосе его зазвучали поддразнивающие нотки, — сказать по правде, больше всего мне '; запомнились женщины. Китайские куртизанки, г — гейши в Японии и восхитительные создания с островов Тихого океана. — Он бросил на меня искоса взгляд и насмешливо приподнял бровь. — Я знал француженку, изумительно танцевавшую канкан, которая…
   — Картина мне вполне ясна, — прервала я его на полуслове. Казалось, меня не должно было задевать то, что он знал стольких женщин. Но почему-то это меня задевало.
   Губы его изогнулись в улыбке.
   — Для женщины вашей профессии вы бываете иногда чересчур стыдливы. Кровь бросилась мне в лицо.
   — Я не пуританка. К вашему сведению, я вполне современная молодая женщина, придерживающаяся широких взглядов в вопросах секса. Я ежемесячно читаю «Космо» и…
   — Космо? Новый автор, должно быть? Никогда о таком не слышал. Ну-ну, успокойтесь… вы отвлекаете меня, мешая вести машину. Я не критиковал вас. Говоря по правде, я нахожу вашу стыдливость очаровательной… хотя и несколько странной, учитывая тот образ жизни, какой вы ведете.
   — А вы сами? Иначе, как яркой, вашу жизнь и не назовешь.
   — Это совсем другое дело. Я мужчина.
   — Типичный случай «мужского шовинизма»! Но, как говорила моя бабушка, мерка, применяемая к одному, должна применяться и к другому.
   — Вижу, в вашей семье вы не единственная сторонница свободы нравов, — сухо заметил Натаниэль.
   Пора было преподать этому индюку урок.
   — Женщина может делать все то же самое, что и мужчина, — проговорила я с горячностью. — Взбираться на горы, управлять машиной, даже баллотироваться на пост президента.
   Натаниэль презрительно фыркнул.
   — Абсурд. В вопросе о правах женщин я придерживаюсь весьма широких взглядов. Я даже считаю — хотя вам, возможно, это покажется странным, — что кое в чем суфражистки правы. Но женщины, баллотирующиеся в парламент или на пост президента? Абсурд. Этого никогда не будет.
   Я скрестила на груди руки, пытаясь подавить растущее во мне раздражение.
   — Будет. Женщины получат право голоса в двадцатых годах, при президенте Вудро Вильсоне. И спустя несколько десятилетий они будут заседать у нас в палате представителей… и в сенате.
   Натаниэль пожал плечами.
   — Если вам так уже хочется в это верить, то пожалуйста.
   Я глубоко вздохнула.
   — Я не гадаю. Я знаю, что так оно и будет. Я видела будущее… Видите ли, мои друзья считают, что я обладаю сверхъестественным восприятием.
   Он расхохотался.
   — Не говорите мне только, что вы верите этому вздору.
   Я вновь скрестила в раздражении руки на груди.
   — Мне казалось, что вы, по крайней мере, судите обо всем непредвзято, в отличие от остальных. Как-никак, вам приходилось встречаться в своих путешествиях с новыми идеями, непривычным образом мышления.
   — Мои путешествия отныне в прошлом, и вся эта романтика не имеет более для меня никакого значения.
   — Почему?
   — На мне лежит серьезная ответственность, — ответил он тоном, не располагавшим к дальнейшим расспросам. — Сейчас значение имеет только будущее.
   — По крайней мере, мы хоть в чем-то придерживаемся одинаковых взглядов, — проворчала я, пряча ладони в складки юбки в надежде немного согреться.
   Машину подбросило на выбоине, и на мои развевающиеся на ветру волосы попали брызги грязи. Взглянув на меня, Натаниэль снял с шеи шарф и бросил мне его на колени.
   — Вот, повяжите им волосы.
   — Спасибо.
   Шарф был необычайно теплым и насквозь пропитан мужскими запахами кожи и табака, и, повязав им голову, я почувствовала себя на верху блаженства.
   Перед громадным величественным зданием Натаниэль вдруг затормозил. У меня округлились глаза.
   — Случайно, это не особняк Шпреклза? — Я видела фотографии этого роскошного дома, но ни одна из них не передавала его истинного великолепия. По моей спине пробежал холодок, когда я вспомнила постигшую его судьбу — он был уничтожен пожаром, начавшимся вскоре после землетрясения.
   — Он самый, — ответил Натаниэль. Он сдвинул кепи на затылок и воззрился на меня в удивлении. — Так вы видели его раньше?