Мириам Рафтери
По вине Аполлона
«Спустя несколько дней после того, как произошел первый толчок, мы узнали, что землетрясение продолжалось всего лишь пятнадцать секунд. Но это в реальном времени. Время землетрясения не есть реальное время. А может быть, все обстоит совсем наоборот и оно и есть самое реальное время, поскольку позволяет нам с особой остротой ощутить ценность жизни».
Из статьи Стефани Солтер, опубликованной в «Сан-Франциско игзэминер» после землетрясения 17 октября 1989 год.
Глава 1
Сан-Франциско, октябрь 1989 года
Мне следовало бы прислушаться к Аполлону. Однако все его попытки предупредить меня, что мы явно напрашиваемся на неприятности, были оставлены мной без внимания. Я даже, помнится, отругала его за то, что он больше думает о собственных любовных делах, чем обо мне. Тогда я, конечно, не могла знать, что Аполлон вот-вот приведет меня к величайшему в моей жизни приключению и роману века.
Как не могла знать и об опасности, подстерегавшей нас на нашем пути, который оказался улицей с односторонним движением.
Если бы только я доверилась инстинктам Аполлона, то смогла бы хоть в какой-то мере подготовиться к событию, в результате которого меня забросило в прошлое и вся моя жизнь перевернулась. Я взяла бы фотографии, пленки или письма — любую вещь, которая могла бы убедить Натаниэля Стюарта в том, что я не лгу. По крайней мере, я захватила бы с собой свою косметичку и оделась бы поприличнее. На худой конец, в последнюю минуту я могла бы поджать хвост и убежать из этого старого полуразрушенного дома, хотя сейчас, оглядываясь назад, я знаю, что с моей стороны это было бы величайшей ошибкой.
Но я забегаю вперед. Эти мои постоянные скачки туда-сюда во времени становятся у меня дурной привычкой. По правде говоря, я всегда чувствовала себя несколько не в своей тарелке в современном мире. Вероятно, поэтому и попыталась укрыться от него вначале в искусственном мире театра, а позже истории, поступив в конечном итоге в аспирантуру. Я всегда чувствовала себя намного уютнее, имея дело с прошлым, или во всяком случае мне так казалось прежде.
Но пора мне начать, наконец, свой рассказ и начать с самого начала, если конечно такая вещь, как самое начало, действительно существует во времени. Лично я считаю, что время движется по кругу, кончаясь там, где и началось.
Неприятности начались в тот день, когда Аполлон впервые появился в моей жизни. Я вижу это словно воочию картины, которые всплывают у меня в мозгу при этом воспоминании настолько яркие, что кажется, я смотрю в зеркало.
— Он словно создан для тебя, Тейлор, — произнесла своим надтреснутым, похожим на шорох сухих листьев голосом Виктория Стюарт и сунула мне в руки в качестве подарка щенка шарпея, когда я наконец согласилась описать под диктовку ее мемуары, чего она так долго от меня добивалась.
В полном изумлении я уставилась на бульдожью, в складках морду собаки, уродливее которой мне еще не доводилось видеть. Признаться, в ту минуту я не знала толком, следует ли мне чувствовать себя польщенной или оскорбленной словами Виктории Стюарт.
Она же почти ничего не видит, напомнила я себе. Должно быть, она и понятия не имеет, как выглядит это создание.
А может и имеет, зашептал внутри меня противный голосок, когда я увидела, как ее узловатые пальцы ласкают глубокие складки на бархатистой коже шарпея. Взгляд мой скользнул выше, к лицу этой почти столетней женщины, изборожденному глубокими морщинами и безобразными шрамами — следствие давней трагедии, которая лишила в свое время эту милую старую деву всякой надежды обрести любовь и создать семью.
Эта собака, озарило меня вдруг, напоминает ей ее самое — уродливую и нелюбимую. Почувствовав мгновенную жалость к ним обоим, я крепко прижала щенка к груди.
— Я назову его Аполлоном, — сказала я неожиданно для себя, вспомнив виденную мной когда-то иллюстрацию, на которой был изображен этот бог, олицетворявший собой молодость и красоту. А также являвшийся прорицателем, но в то время я об этом не думала.
Сидевшая на краешке облезлого кресла-качалки старая женщина кивнула, продолжая медленно качаться взад-вперед. Ее слезящиеся глаза смотрели в одну точку, словно она пыталась разглядеть что-то в полумраке этой убогой квартирки в Мишндистрикт.
— Хорошее имя, — произнесла она мгновение спустя, но таким слабым голосом, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее слова.
— Оно кажется мне вполне подходящим, — пожала я плечами. — Я читала книгу о римских и греческих богах и…
— Да, — прошептала она, закрывая глаза, и лицо ее на мгновение словно помолодело от появившейся на нем умиротворенной улыбки, — я знаю.
Хотя я никогда прежде не говорила ей, какие книги читаю, в тот момент я не придала значения ее странным словам, решив, что она опять заговаривается. Виктория Стюарт была очень старой женщиной, и такое с ней случалось нередко. Однако, как я позже пришла к выводу, она имела тогда в виду именно то, что сказала.
Аполлон вполне оправдывал данное ему имя, ведя себя, как маленький божок, что иногда, надо сказать меня раздражало. Он мгновенно присвоил себе мое обтянутое яркой материей плетеное кресло и теперь, как какой-нибудь изнеженный восточный султан, постоянно возлежал на нем, с гордостью демонстрируя все свои многочисленные складки жира. Настоящий гурман, он и во время наших долгих прогулок следовал лишь собственным вкусам, таща меня за собой со скоростью, которую задавал только он и он один. Обладая не меньшим упрямством, я не хотела даже думать о том, чтобы отдать его в школу дрессировки. Тем более что из этого, как я инстинктивно чувствовала, все равно бы ничего не вышло.
Аполлон постоянно испытывал мое терпение. Помимо откровенного непослушания, он еще и лаял без остановки, когда оставался один дома. Естественно, подобное поведение вызывало возмущение соседей, пока наконец домовладелица не пригрозила выселить нас, если это не прекратится. В результате, куда бы я теперь ни отправлялась, мне неизменно приходилось брать с собой этот четырехлапый источник беспокойства с кривой ухмылкой и бархатистой, словно замшевой кожей.
Тот трагический день начался для нас с Аполлоном как обычно: с апельсинового сока и пирожков с вареньем в нашей любимой закусочной, и затем бега трусцой до офиса Исторического общества, где я работала, готовясь к защите своей магистерской диссертации о возможности реставрации немногих сохранившихся в городе особняков девятнадцатого века. Опрашивая в процессе своего исследования тех, кто был свидетелем землетрясения 1906 года, я и познакомилась с Викторией Стюарт. Я беседовала со многими старожилами, но в Виктории было нечто такое, что мгновенно заинтриговало меня, вызвав желание узнать как можно больше о ее прошлом.
Я распахнула тяжелую дверь и вошла внутрь.
— Ну как, есть какой-нибудь прогресс в деле со Стюарт-хаузом? — спросила я свою руководительницу Вильму, выглядевшую еще более древней, чем затхлая пыльная комнатушка, в которой она сидела.
Вильма сдвинула на нос очки с бифокальными стеклами и посмотрела поверх них на меня.
— Никакого, должна тебя огорчить. Власти штата не желают брать его под охрану как памятник архитектуры — слишком уж он ветхий.
У меня упало сердце.
— Нужно попытаться что-нибудь придумать.
Вильма покачала голубоволосой головой.
— Если только не произойдет какого-нибудь чуда, в эту пятницу Стюарт-хауз сровняют с землей.
Я с трудом сглотнула застрявший в горле комок, с ужасом думая, как я скажу об этом Виктории.
— Какого рода чудо? Вильма пожала плечами.
— Реликвии, старинные документы, если они вдруг обнаружатся. Или богатый спонсор. У тебя нет, случайно, знакомых миллионеров?
Я мрачно покачала головой. Все во мне восставало против представшей перед моим мысленным взором картины превращаемого в груду щебня дома, в котором Виктория провела свое детство, единственного места, где она знала счастье. Не говоря уже о том, что некогда Стюарт-хауз был одним из самых роскошных особняков в Сан-Франциско — немаловажная деталь для города, у жителей которого стремление быть не хуже других является почти, что олимпийским видом спорта.
Вильма похлопала меня по руке.
— Думаю, самым лучшим для тебя было бы забыть об этом доме. Прибереги свою энергию для битв, которые можно выиграть. Например, для «Гигантов», — она улыбнулась. — Сегодня по телевизору показывают первенство по бейсболу. Ко мне заглянет мой внук. Почему бы тебе не присоединиться к нам?
— Спасибо за приглашение, но я никак не могу, — проговорила я поспешно, представив мысленно свою встречу с рехнувшимся на компьютерах незнакомым Делбертом. — Мне еще нужно поработать дома.
Я понимала, что Вильма права и мне нужно постараться выбросить из головы Стюарт-хауз, но почему-то я никак не могла смириться с ожидавшей его участью. У себя в комнате я привязала Аполлона к ножке стола, за которым работала, и, попробовав ее тут же на зуб, он залез в свою стоявшую у меня под ногами широкую корзинку и свернулся калачиком. Не прошло и нескольких минут, как он уже мирно спал.
Тем временем я налила себе чашку крепкого кофе Вильмы — она постоянно держала его здесь для повышения, по ее словам, производительности труда, — собираясь с силами перед тем, как достать папку с собранными мной материалами по Стюарт-хаузу. Разложив перед собой старые фотографии, которые заняли всю испещренную пятнами и царапинами поверхность стола, я сделала глоток кофе и принялась внимательно изучать каждый из снимков, словно надеясь отыскать в них ответ на вопрос о том, как спасти дом.
Он был огромен, этот викторианский особняк в стиле королевы Анны, построенный в 1885 году на Ван-Несс-авеню морским капитаном Джошуа Леонидасом Стюартом, который нажил свое состояние на импортных операциях в период золотой лихорадки. Джошуа создал «Уэствинд шипинг компани», суда которой и принесли ему богатство, унаследованное затем его сыном Натаниэлем. Но после гибели Натаниэля во время землетрясения 1906 года империя Стюартов рухнула, поскольку вдова Натаниэля вышла вторично замуж за ничего не понимавшего в делах «пустоголового денди с мозгами насекомого», как охарактеризовала его Виктория. «Уверяю тебя, — не уставала она повторять, и в голосе ее при этом появлялись стальные нотки, — то, как Квентин Феннивик выжил семью Стюартов из их собственной компании, не может быть расценено иначе, как преступление. А то, что он сделал с этим домом…» В этом месте взгляд ее обычно затуманивался и речь становилась совершенно невнятной.
Сам особняк был воплощенной в камне мечтой Джошуа. Он построил его для своей молодой жены, которая умерла, когда Натаниэль был еще совсем ребенком. Спустя несколько лет после ее смерти Джошуа, невзирая на яростные протесты родственников, женился на актрисе Джессике, которая временно оставила сцену, чтобы произвести на свет — менее, чем через восемь месяцев после свадьбы — дочь Викторию.
Однако ни скандалы, ни годы не оказывали ни малейшего влияния на Стюарт-хауз, который оставался все таким же пышным и величественным. Вместе с прилегающим участком дом занимал площадь, почти равную городскому кварталу. Он был трехэтажным, с широкой верандой на крыше. Над фасадом, как часовые, застыли две круглые башенки, и их арочные окна напоминали мне глаза, неустанно наблюдавшие за всем, что происходит перед домом.
Благодаря тому, что Натаниэль, помимо всего прочего, увлекался еще и фотографированием, большинство комнат особняка оказались навеки запечатленными на снимках — изящный бальный зал, в котором устраивались наиболее значительные из городских приемов, оклеенная розовыми обоями гостиная с бархатными портьерами на окнах, музыкальная комната с роялем и клавесином и особенно приглянувшаяся мне библиотека в одной из башенок с сотнями книг в кожаных переплетах в высоких, до потолка, книжных шкафах.
Эти семейные фото совершенно не походили на те нескромные снимки, которые любил делать мой отец, когда, разумеется, он бывал достаточно трезв, чтобы удерживать в руках «Полароид». Несомненно вам знакомы подобные фотографии — я, ребенком, размазываю овсянку по своему высокому детскому стульчику; мой брат Алекс дергает меня за волосы, когда я репетирую свою роль перед первым прослушиванием, ну и так далее в том же духе. Слава Богу, что папа не мог позволить себе «Камкордер», а то мы вообще бы не знали покоя.
Фотографии Джошуа и его жены были в высшей степени благопристойными, как и фотографии Натаниэля в разном возрасте, включая последний свадебный снимок, на котором он был запечатлен со своей молодой женой Пруденс. Были здесь и фотографии маленькой Виктории в коляске замысловатой конструкции. Однако, как ни странно, фотографии Джессики отсутствовали. Не вырвал ли их из фамильного альбома кто-нибудь из членов семьи в приступе гнева?
Фотографий было много, но от чего я прямо-таки глаз не могла оторвать, так это от сделанного профессиональным фотографом снимка Натаниэля в полный рост, который меня просто завораживал. У Натаниэля была необычайно броская внешность. Высокий, мускулистый, он своими усами, резкими, словно высеченными из камня чертами лица и уверенной позой чрезвычайно напоминал собой путешественника и исследователя девятнадцатого века. На фотографии он был в костюме в тонкую полоску, рубашке с крахмальным воротничком и с карманными часами на цепочке. Его густые черные волосы блестели, намазанные по моде тех лет бриллиантином, но взор мой приковывали совсем не они. То, что влекло меня, словно магнитом, заставляя вновь и вновь обращаться к этой фотографии, были его глаза — темные, властные, требующие внимания.
Смежив веки, я попыталась мысленно представить Стюарт-хауз в зените его славы, когда в бальном зале звучала музыка и под огромной сверкающей огнями люстрой кружились в вальсе пары. Уверена, любой психоаналитик сказал бы, что подобные фантазии совсем не удивительны для привыкшей подавлять свои эмоции женщины из неблагополучной семьи, которая появилась на свет в результате союза совсем юной девушки и безработного актера-алкоголика. Я поклялась себе, что никогда не повторю маминой ошибки. И однако я отдала бы не раздумывая свои экземпляр первого издания «Радостей секса» за один только вальс в этом бальном зале с несравненным Натаниэлем Стюартом.
Натаниэль, любила повторять Виктория, был человеком, опередившим свое время. И в этом я была с ней совершенно согласна. В Стюарт-хаузе были солнечные часы, мастерская, темная комната для печатания фотографий и даже метеорологическая станция за домом. А также конюшня, каретный сарай, кукольный домик для Виктории и возвышавшаяся посреди английского сада белая изящная беседка.
Все исчезло, все. Только сам дом и стоял еще на месте — слабая тень самого себя в прошлом. По иронии судьбы ему было суждено уцелеть во время сильнейшего землетрясения и пожара для того только, чтобы пасть жертвой человеческой жадности и равнодушия. Пруденс, несчастная жена Натаниэля, вышедшая вторично замуж за Квентина Феннивика, умерла через год после свадьбы, и безутешный вдовец тут же приказал снести обе пострадавшие от огня башенки на доме. Я вспомнила, как содрогнулась Виктория, рассказывая мне о том, как они рухнули вниз на улицу, и меня охватил гнев. Каким человеком нужно было быть, чтобы пойти на такое?
Феннивик надстроил четвертый этаж, сохранив лишь небольшую часть «вдовьей дорожки» на крыше, после чего нанятый им подрядчик разгородил дом на отдельные квартирки, которые стали сдаваться в аренду. Во время жилищного бума после первой мировой войны Феннивик постарался выжать из дома дополнительную прибыль, расширив фасад почти до улицы и устроив там еще несколько квартир. После его смерти такие же, как и он, жадные наследники продали Стюарт-хауз, ставший к тому времени бельмом на глазу у всего квартала, какому-то владельцу трущоб, который стал сдавать комнаты мелким торговцам наркотиками, мигрантам и сутенерам. Жильцы в доме постоянно менялись; постепенно оттуда было вынесено все, что не было прибито гвоздями к полу и стенам. В конце восьмидесятых годов городские власти объявили дом непригодным для проживания.
Последние фотографии дома производили тягостное впечатление, вызывая в душе какую-то неизъяснимую тоску, и, глядя на заколоченные окна и стены, изрисованные местными любителями настенной живописи, я почувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Участок приобрела какая-то строительная компания, намеревавшаяся использовать его в коммерческих целях. Через несколько дней бесполезный старый дом снесут, и на его месте будут построены пиццерия и видеосалон.
Если только не произойдет чуда.
Я закрыла глаза, не в силах долее смотреть на фотографии. Затем вновь убрала их в папку и положила на прежнее место в ящик стола.
— Эй, ленивец, — слегка ткнула я носком, туфли Аполлона под бок. — Пора идти. Нас ждет Виктория.
Уютно устроившись на ее диванчике, мы пили чай. Или, вернее, пила я, тогда как Аполлон с шумом лакал свой из фарфоровой миски с отбитыми краями. Не успели мы войти, как он тут же принялся возбужденно ходить взад-вперед по комнате и скрести лапами в дверь, словно ему не терпелось как можно скорее уйти отсюда. Поэтому Виктория и налила ему в миску чая с ромашкой, чтобы, как она выразилась, «успокоить его нервы».
— Ну, что же, — произнесла со вздохом Виктория, продолжая мерно покачиваться в своем кресле-качалке. Руки ее были сложены на коленях, и сквозь тонкую, прозрачную, как папиросная бумага, кожу явственно проступали голубые жилки. — Думаю, сейчас самое время.
— Время для чего? — спросила я удивленно.
— Разумеется для того, чтобы рассказать тебе конец моей истории.
Слова Виктории меня несколько озадачили. Вот уже несколько недель она рассказывала мне о своей жизни, но рассказывала отрывочно, постоянно перескакивая с одного на другое. Так, я узнала о ее детских годах, проведенных в Стюарт-хаузе, и о последующих событиях — как ее после землетрясения отправили к тете с дядей, а те запирали ее в чулане, боясь, как бы обезображенное лицо племянницы не распугало их гостей. Ее родная мать появилась после землетрясения и попыталась забрать ее к себе, но из этого ничего не вышло, так как дядя Виктории обратился в суд и добился того, что Джессика была объявлена неспособной воспитывать своего ребенка.
Когда Виктории исполнилось восемнадцать, она попыталась получить место учительницы, но ни одна школа не решилась взять девушку на работу из-за ее шрамов. В конце концов она устроилась преподавать систему Брайля в школе для слепых, но так никогда и не вышла замуж и детей у нее не было. Подозреваю, до некоторой степени она видела во мне дочь, которую ей не суждено было иметь; она уговорила меня принять от нее в подарок старинный фамильный медальон вдобавок к своей печальной истории. Что еще она могла мне рассказать?
— Я имею в виду конечно же землетрясение, — продолжала Виктория, явно не замечая моей растерянности. — Несомненно, ты не раз задавалась вопросом, откуда они у меня, — она подняла руку и провела кончиками пальцев по уродливым шрамам на своем лице и шее. — Почему ты выглядишь такой удивленной? Я не родилась с ними, ты знаешь.
Я почувствовала, что краснею.
— Я не думала, что вы захотите говорить об этом.
Виктория поджала губы.
— Но сейчас я должна это сделать. Все произошло во время землетрясения. Вскоре после свадьбы…
— Вы говорите о свадьбе вашего брата? Она мечтательно улыбнулась и кивнула.
— Натаниэль был совершенно неотразим во фрачной паре и цилиндре. Уверена, он мог бы жениться на любой женщине в штате, а может даже и в стране.
Я снисходительно усмехнулась. Говоря о своем старшем брате, Виктория нередко представляла все в одних лишь розовых красках.
Старая женщина погрозила мне пальцем.
— Уверяю тебя, я говорю истинную правду. Натаниэль мгновенно привлекал к себе все взоры. Когда он входил в комнату, люди вокруг замолкали и оборачивались, чтобы взглянуть на него; садясь, он словно заполнял собой все кресло. Не то чтобы он был крупным мужчиной, совсем нет. Но в нем было нечто, мгновенно вызывавшее к нему уважение.
Я усилила звук на своем магнитофоне, тогда как она, умолкнув на мгновение, облизала губы.
— Какая жалость, что он женился на Пруденс. В сущности, она была неплохой женщиной. Но глупой — тщеславной, пустоголовой девицей, у которой ума было не больше, чем у ребенка. Однако Натаниэль был полон решимости найти для меня подходящую мать после того, как моя родная сбежала.
— Джессика, актриса, — уточнила я.
— Знаешь, отец любил ее. Он сказал мне, что влюбился в нее, едва увидев ее на подмостках, как тогда говорили. Она разбила ему сердце. Он умер год спустя после того, как она нас бросила. Я до сих пор не понимаю, как могла мать оставить своего собственного ребенка. Мне кажется, в глубине души Натаниэль боялся, что я вырасту похожей на нее, и хотел во что бы то ни стало спасти меня от меня самой. — Виктория вздохнула. — Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было.
Оторвавшись от своих записей, я увидела, что она вытирает глаза.
— Потому что Пруденс не взяла вас под свое крыло после смерти вашего брата?
На лице Виктории появилось недоуменное выражение.
— Я сказала тебе, что он умер? — она покачала головой. — Должно быть, моя память даже хуже, чем я думала. Нет, он не умер.
Я удивленно подняла брови.
— Но…
— Он исчез в ночь землетрясения. Через четыре дня после женитьбы на Пруденс.
— Но разве они не отправились в свадебное путешествие?
— Им пришлось его отложить, поскольку у Натаниэля были какие-то неотложные дела с мистером Шпреклзом — какие, никто не знал. — Виктория еле заметно улыбнулась. — Пруденс была в ярости, но Натаниэль пообещал ей, что все это займет всего лишь несколько дней. Я помню, как она обрадовалась, когда Антонио Джузеппе, управляющий Натаниэля… Господи, каким же он был рослым, красивым парнем!.. Но я отвлеклась. Итак, поздно ночью перед землетрясением Антонио ворвался в дом с сообщением, что дело завершено. Пруденс пришла в настоящий восторг; она тут же заставила Натаниэля пообещать, что завтра же они вдвоем отплывут в Гонолулу на одном из его кораблей.
— Как он исчез? Виктория опустила глаза.
— Я была последней, кто его видел. Я поднялась к себе рано — у меня в башенке на втором этаже была прелестная, вся в цветочек собственная спальня — и лежала в постели, читая роман, — морщинистое лицо старой женщины зарделось румянцем. — Видишь ли, роман этот считался тогда весьма неприличным, и мне совсем не хотелось, чтобы Натаниэль застал меня за его чтением. Поэтому я читала при свете свечи.
— И что было дальше? — спросила я, с трудом подавляя улыбку.
— Я услышала чьи-то шаги и решила заглянуть в комнату к брату, — на лице Виктории появилась презрительная гримаса, — ту, которую он делил с Пруденс. И увидела, как Натаниэль с телескопом в руке скрылся за дверью, ведущей на чердак. Видишь ли, он считал себя астрономом-любителем.
— И больше его никто не видел? Виктория кивнула.
— Через несколько мгновений землетрясение разбудило всех в доме. Было чуть больше пяти утра. Это был настоящий ад… гнев Господень, как говорили некоторые… — Виктория на мгновение умолкла, вытирая слезы выцветшим кружевным носовым платком. — Тело Натаниэля так никогда и не было найдено. Ходили, правда, слухи, что Пруденс тайно вывезла его из дома. Но большинство склонялось к мысли, что он вышел на крышу и при первом же толчке свалился с «вдовьей дорожки» вниз.
— Но кто-нибудь несомненно должен был видеть…
— Мастерская и каретный сарай внизу были полностью разрушены. Земля там просто осыпалась и все рухнуло вниз… Тело вполне могло быть погребено под всей этой грудой щебня. Но лично я никогда в это не верила.
При мысли о лежащем где-то в земле Стюарт-хауза скелете я содрогнулась и поспешно переменила тему.
— Вы были в постели, когда началось землетрясение?
Прежде чем ответить, Виктория встала с кресла и, взяв чайник, вновь наполнила опустевшую миску Аполлона. Я нахмурилась. Если„ так пойдет дальше, очень скоро это избалованное животное потребует пончиков.
— Я сжалась в комочек под одеялом. Каким же теплым и красивым оно было, и с таким же цветочным узором, как обои на стенах, — заговорила она наконец, ставя чайник на место и накрывая его вновь вязаным чехлом. — Я говорила тебе, что моя спальня находилась в башенке на втором этаже и была вся в розочках и лилиях…
— Да-да, — поспешно прервала я ее на полуслове, пытаясь вернуть к теме нашего разговора.
— Ах, да. Итак, я читала в постели, когда началось землетрясение.
— И?..
— Раздался страшный грохот. В испуге я залезла с головой под одеяло, молясь о том, чтобы он прекратился. Все вокруг тряслось все сильнее и сильнее. С полки упала на пол моя фарфоровая кукла и разбилась. Я заплакала — я боялась, что в следующий момент рухнет крыша и я окажусь погребенной там, где лежу! Наконец комната перестала качаться. Я тут же схватила канделябр и, соскочив с кровати, выбежала на лестницу поглядеть, не пострадал ли кто из домашних. Кто мог знать, что это был еще не конец? Внезапно лестница у меня под ногами начала крениться… Огромная, двенадцатифутовая люстра от Тиффани, подвешенная к потолку третьего этажа прямо над бальным залом внизу, качнулась на мгновение в мою сторону и рухнула, усыпав пол тысячами стеклянных осколков… Я ухватилась за перила, чтобы не упасть, но нечаянно задела свечу и волосы мои моментально вспыхнули.
Мне следовало бы прислушаться к Аполлону. Однако все его попытки предупредить меня, что мы явно напрашиваемся на неприятности, были оставлены мной без внимания. Я даже, помнится, отругала его за то, что он больше думает о собственных любовных делах, чем обо мне. Тогда я, конечно, не могла знать, что Аполлон вот-вот приведет меня к величайшему в моей жизни приключению и роману века.
Как не могла знать и об опасности, подстерегавшей нас на нашем пути, который оказался улицей с односторонним движением.
Если бы только я доверилась инстинктам Аполлона, то смогла бы хоть в какой-то мере подготовиться к событию, в результате которого меня забросило в прошлое и вся моя жизнь перевернулась. Я взяла бы фотографии, пленки или письма — любую вещь, которая могла бы убедить Натаниэля Стюарта в том, что я не лгу. По крайней мере, я захватила бы с собой свою косметичку и оделась бы поприличнее. На худой конец, в последнюю минуту я могла бы поджать хвост и убежать из этого старого полуразрушенного дома, хотя сейчас, оглядываясь назад, я знаю, что с моей стороны это было бы величайшей ошибкой.
Но я забегаю вперед. Эти мои постоянные скачки туда-сюда во времени становятся у меня дурной привычкой. По правде говоря, я всегда чувствовала себя несколько не в своей тарелке в современном мире. Вероятно, поэтому и попыталась укрыться от него вначале в искусственном мире театра, а позже истории, поступив в конечном итоге в аспирантуру. Я всегда чувствовала себя намного уютнее, имея дело с прошлым, или во всяком случае мне так казалось прежде.
Но пора мне начать, наконец, свой рассказ и начать с самого начала, если конечно такая вещь, как самое начало, действительно существует во времени. Лично я считаю, что время движется по кругу, кончаясь там, где и началось.
Неприятности начались в тот день, когда Аполлон впервые появился в моей жизни. Я вижу это словно воочию картины, которые всплывают у меня в мозгу при этом воспоминании настолько яркие, что кажется, я смотрю в зеркало.
— Он словно создан для тебя, Тейлор, — произнесла своим надтреснутым, похожим на шорох сухих листьев голосом Виктория Стюарт и сунула мне в руки в качестве подарка щенка шарпея, когда я наконец согласилась описать под диктовку ее мемуары, чего она так долго от меня добивалась.
В полном изумлении я уставилась на бульдожью, в складках морду собаки, уродливее которой мне еще не доводилось видеть. Признаться, в ту минуту я не знала толком, следует ли мне чувствовать себя польщенной или оскорбленной словами Виктории Стюарт.
Она же почти ничего не видит, напомнила я себе. Должно быть, она и понятия не имеет, как выглядит это создание.
А может и имеет, зашептал внутри меня противный голосок, когда я увидела, как ее узловатые пальцы ласкают глубокие складки на бархатистой коже шарпея. Взгляд мой скользнул выше, к лицу этой почти столетней женщины, изборожденному глубокими морщинами и безобразными шрамами — следствие давней трагедии, которая лишила в свое время эту милую старую деву всякой надежды обрести любовь и создать семью.
Эта собака, озарило меня вдруг, напоминает ей ее самое — уродливую и нелюбимую. Почувствовав мгновенную жалость к ним обоим, я крепко прижала щенка к груди.
— Я назову его Аполлоном, — сказала я неожиданно для себя, вспомнив виденную мной когда-то иллюстрацию, на которой был изображен этот бог, олицетворявший собой молодость и красоту. А также являвшийся прорицателем, но в то время я об этом не думала.
Сидевшая на краешке облезлого кресла-качалки старая женщина кивнула, продолжая медленно качаться взад-вперед. Ее слезящиеся глаза смотрели в одну точку, словно она пыталась разглядеть что-то в полумраке этой убогой квартирки в Мишндистрикт.
— Хорошее имя, — произнесла она мгновение спустя, но таким слабым голосом, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее слова.
— Оно кажется мне вполне подходящим, — пожала я плечами. — Я читала книгу о римских и греческих богах и…
— Да, — прошептала она, закрывая глаза, и лицо ее на мгновение словно помолодело от появившейся на нем умиротворенной улыбки, — я знаю.
Хотя я никогда прежде не говорила ей, какие книги читаю, в тот момент я не придала значения ее странным словам, решив, что она опять заговаривается. Виктория Стюарт была очень старой женщиной, и такое с ней случалось нередко. Однако, как я позже пришла к выводу, она имела тогда в виду именно то, что сказала.
Аполлон вполне оправдывал данное ему имя, ведя себя, как маленький божок, что иногда, надо сказать меня раздражало. Он мгновенно присвоил себе мое обтянутое яркой материей плетеное кресло и теперь, как какой-нибудь изнеженный восточный султан, постоянно возлежал на нем, с гордостью демонстрируя все свои многочисленные складки жира. Настоящий гурман, он и во время наших долгих прогулок следовал лишь собственным вкусам, таща меня за собой со скоростью, которую задавал только он и он один. Обладая не меньшим упрямством, я не хотела даже думать о том, чтобы отдать его в школу дрессировки. Тем более что из этого, как я инстинктивно чувствовала, все равно бы ничего не вышло.
Аполлон постоянно испытывал мое терпение. Помимо откровенного непослушания, он еще и лаял без остановки, когда оставался один дома. Естественно, подобное поведение вызывало возмущение соседей, пока наконец домовладелица не пригрозила выселить нас, если это не прекратится. В результате, куда бы я теперь ни отправлялась, мне неизменно приходилось брать с собой этот четырехлапый источник беспокойства с кривой ухмылкой и бархатистой, словно замшевой кожей.
Тот трагический день начался для нас с Аполлоном как обычно: с апельсинового сока и пирожков с вареньем в нашей любимой закусочной, и затем бега трусцой до офиса Исторического общества, где я работала, готовясь к защите своей магистерской диссертации о возможности реставрации немногих сохранившихся в городе особняков девятнадцатого века. Опрашивая в процессе своего исследования тех, кто был свидетелем землетрясения 1906 года, я и познакомилась с Викторией Стюарт. Я беседовала со многими старожилами, но в Виктории было нечто такое, что мгновенно заинтриговало меня, вызвав желание узнать как можно больше о ее прошлом.
Я распахнула тяжелую дверь и вошла внутрь.
— Ну как, есть какой-нибудь прогресс в деле со Стюарт-хаузом? — спросила я свою руководительницу Вильму, выглядевшую еще более древней, чем затхлая пыльная комнатушка, в которой она сидела.
Вильма сдвинула на нос очки с бифокальными стеклами и посмотрела поверх них на меня.
— Никакого, должна тебя огорчить. Власти штата не желают брать его под охрану как памятник архитектуры — слишком уж он ветхий.
У меня упало сердце.
— Нужно попытаться что-нибудь придумать.
Вильма покачала голубоволосой головой.
— Если только не произойдет какого-нибудь чуда, в эту пятницу Стюарт-хауз сровняют с землей.
Я с трудом сглотнула застрявший в горле комок, с ужасом думая, как я скажу об этом Виктории.
— Какого рода чудо? Вильма пожала плечами.
— Реликвии, старинные документы, если они вдруг обнаружатся. Или богатый спонсор. У тебя нет, случайно, знакомых миллионеров?
Я мрачно покачала головой. Все во мне восставало против представшей перед моим мысленным взором картины превращаемого в груду щебня дома, в котором Виктория провела свое детство, единственного места, где она знала счастье. Не говоря уже о том, что некогда Стюарт-хауз был одним из самых роскошных особняков в Сан-Франциско — немаловажная деталь для города, у жителей которого стремление быть не хуже других является почти, что олимпийским видом спорта.
Вильма похлопала меня по руке.
— Думаю, самым лучшим для тебя было бы забыть об этом доме. Прибереги свою энергию для битв, которые можно выиграть. Например, для «Гигантов», — она улыбнулась. — Сегодня по телевизору показывают первенство по бейсболу. Ко мне заглянет мой внук. Почему бы тебе не присоединиться к нам?
— Спасибо за приглашение, но я никак не могу, — проговорила я поспешно, представив мысленно свою встречу с рехнувшимся на компьютерах незнакомым Делбертом. — Мне еще нужно поработать дома.
Я понимала, что Вильма права и мне нужно постараться выбросить из головы Стюарт-хауз, но почему-то я никак не могла смириться с ожидавшей его участью. У себя в комнате я привязала Аполлона к ножке стола, за которым работала, и, попробовав ее тут же на зуб, он залез в свою стоявшую у меня под ногами широкую корзинку и свернулся калачиком. Не прошло и нескольких минут, как он уже мирно спал.
Тем временем я налила себе чашку крепкого кофе Вильмы — она постоянно держала его здесь для повышения, по ее словам, производительности труда, — собираясь с силами перед тем, как достать папку с собранными мной материалами по Стюарт-хаузу. Разложив перед собой старые фотографии, которые заняли всю испещренную пятнами и царапинами поверхность стола, я сделала глоток кофе и принялась внимательно изучать каждый из снимков, словно надеясь отыскать в них ответ на вопрос о том, как спасти дом.
Он был огромен, этот викторианский особняк в стиле королевы Анны, построенный в 1885 году на Ван-Несс-авеню морским капитаном Джошуа Леонидасом Стюартом, который нажил свое состояние на импортных операциях в период золотой лихорадки. Джошуа создал «Уэствинд шипинг компани», суда которой и принесли ему богатство, унаследованное затем его сыном Натаниэлем. Но после гибели Натаниэля во время землетрясения 1906 года империя Стюартов рухнула, поскольку вдова Натаниэля вышла вторично замуж за ничего не понимавшего в делах «пустоголового денди с мозгами насекомого», как охарактеризовала его Виктория. «Уверяю тебя, — не уставала она повторять, и в голосе ее при этом появлялись стальные нотки, — то, как Квентин Феннивик выжил семью Стюартов из их собственной компании, не может быть расценено иначе, как преступление. А то, что он сделал с этим домом…» В этом месте взгляд ее обычно затуманивался и речь становилась совершенно невнятной.
Сам особняк был воплощенной в камне мечтой Джошуа. Он построил его для своей молодой жены, которая умерла, когда Натаниэль был еще совсем ребенком. Спустя несколько лет после ее смерти Джошуа, невзирая на яростные протесты родственников, женился на актрисе Джессике, которая временно оставила сцену, чтобы произвести на свет — менее, чем через восемь месяцев после свадьбы — дочь Викторию.
Однако ни скандалы, ни годы не оказывали ни малейшего влияния на Стюарт-хауз, который оставался все таким же пышным и величественным. Вместе с прилегающим участком дом занимал площадь, почти равную городскому кварталу. Он был трехэтажным, с широкой верандой на крыше. Над фасадом, как часовые, застыли две круглые башенки, и их арочные окна напоминали мне глаза, неустанно наблюдавшие за всем, что происходит перед домом.
Благодаря тому, что Натаниэль, помимо всего прочего, увлекался еще и фотографированием, большинство комнат особняка оказались навеки запечатленными на снимках — изящный бальный зал, в котором устраивались наиболее значительные из городских приемов, оклеенная розовыми обоями гостиная с бархатными портьерами на окнах, музыкальная комната с роялем и клавесином и особенно приглянувшаяся мне библиотека в одной из башенок с сотнями книг в кожаных переплетах в высоких, до потолка, книжных шкафах.
Эти семейные фото совершенно не походили на те нескромные снимки, которые любил делать мой отец, когда, разумеется, он бывал достаточно трезв, чтобы удерживать в руках «Полароид». Несомненно вам знакомы подобные фотографии — я, ребенком, размазываю овсянку по своему высокому детскому стульчику; мой брат Алекс дергает меня за волосы, когда я репетирую свою роль перед первым прослушиванием, ну и так далее в том же духе. Слава Богу, что папа не мог позволить себе «Камкордер», а то мы вообще бы не знали покоя.
Фотографии Джошуа и его жены были в высшей степени благопристойными, как и фотографии Натаниэля в разном возрасте, включая последний свадебный снимок, на котором он был запечатлен со своей молодой женой Пруденс. Были здесь и фотографии маленькой Виктории в коляске замысловатой конструкции. Однако, как ни странно, фотографии Джессики отсутствовали. Не вырвал ли их из фамильного альбома кто-нибудь из членов семьи в приступе гнева?
Фотографий было много, но от чего я прямо-таки глаз не могла оторвать, так это от сделанного профессиональным фотографом снимка Натаниэля в полный рост, который меня просто завораживал. У Натаниэля была необычайно броская внешность. Высокий, мускулистый, он своими усами, резкими, словно высеченными из камня чертами лица и уверенной позой чрезвычайно напоминал собой путешественника и исследователя девятнадцатого века. На фотографии он был в костюме в тонкую полоску, рубашке с крахмальным воротничком и с карманными часами на цепочке. Его густые черные волосы блестели, намазанные по моде тех лет бриллиантином, но взор мой приковывали совсем не они. То, что влекло меня, словно магнитом, заставляя вновь и вновь обращаться к этой фотографии, были его глаза — темные, властные, требующие внимания.
Смежив веки, я попыталась мысленно представить Стюарт-хауз в зените его славы, когда в бальном зале звучала музыка и под огромной сверкающей огнями люстрой кружились в вальсе пары. Уверена, любой психоаналитик сказал бы, что подобные фантазии совсем не удивительны для привыкшей подавлять свои эмоции женщины из неблагополучной семьи, которая появилась на свет в результате союза совсем юной девушки и безработного актера-алкоголика. Я поклялась себе, что никогда не повторю маминой ошибки. И однако я отдала бы не раздумывая свои экземпляр первого издания «Радостей секса» за один только вальс в этом бальном зале с несравненным Натаниэлем Стюартом.
Натаниэль, любила повторять Виктория, был человеком, опередившим свое время. И в этом я была с ней совершенно согласна. В Стюарт-хаузе были солнечные часы, мастерская, темная комната для печатания фотографий и даже метеорологическая станция за домом. А также конюшня, каретный сарай, кукольный домик для Виктории и возвышавшаяся посреди английского сада белая изящная беседка.
Все исчезло, все. Только сам дом и стоял еще на месте — слабая тень самого себя в прошлом. По иронии судьбы ему было суждено уцелеть во время сильнейшего землетрясения и пожара для того только, чтобы пасть жертвой человеческой жадности и равнодушия. Пруденс, несчастная жена Натаниэля, вышедшая вторично замуж за Квентина Феннивика, умерла через год после свадьбы, и безутешный вдовец тут же приказал снести обе пострадавшие от огня башенки на доме. Я вспомнила, как содрогнулась Виктория, рассказывая мне о том, как они рухнули вниз на улицу, и меня охватил гнев. Каким человеком нужно было быть, чтобы пойти на такое?
Феннивик надстроил четвертый этаж, сохранив лишь небольшую часть «вдовьей дорожки» на крыше, после чего нанятый им подрядчик разгородил дом на отдельные квартирки, которые стали сдаваться в аренду. Во время жилищного бума после первой мировой войны Феннивик постарался выжать из дома дополнительную прибыль, расширив фасад почти до улицы и устроив там еще несколько квартир. После его смерти такие же, как и он, жадные наследники продали Стюарт-хауз, ставший к тому времени бельмом на глазу у всего квартала, какому-то владельцу трущоб, который стал сдавать комнаты мелким торговцам наркотиками, мигрантам и сутенерам. Жильцы в доме постоянно менялись; постепенно оттуда было вынесено все, что не было прибито гвоздями к полу и стенам. В конце восьмидесятых годов городские власти объявили дом непригодным для проживания.
Последние фотографии дома производили тягостное впечатление, вызывая в душе какую-то неизъяснимую тоску, и, глядя на заколоченные окна и стены, изрисованные местными любителями настенной живописи, я почувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Участок приобрела какая-то строительная компания, намеревавшаяся использовать его в коммерческих целях. Через несколько дней бесполезный старый дом снесут, и на его месте будут построены пиццерия и видеосалон.
Если только не произойдет чуда.
Я закрыла глаза, не в силах долее смотреть на фотографии. Затем вновь убрала их в папку и положила на прежнее место в ящик стола.
— Эй, ленивец, — слегка ткнула я носком, туфли Аполлона под бок. — Пора идти. Нас ждет Виктория.
Уютно устроившись на ее диванчике, мы пили чай. Или, вернее, пила я, тогда как Аполлон с шумом лакал свой из фарфоровой миски с отбитыми краями. Не успели мы войти, как он тут же принялся возбужденно ходить взад-вперед по комнате и скрести лапами в дверь, словно ему не терпелось как можно скорее уйти отсюда. Поэтому Виктория и налила ему в миску чая с ромашкой, чтобы, как она выразилась, «успокоить его нервы».
— Ну, что же, — произнесла со вздохом Виктория, продолжая мерно покачиваться в своем кресле-качалке. Руки ее были сложены на коленях, и сквозь тонкую, прозрачную, как папиросная бумага, кожу явственно проступали голубые жилки. — Думаю, сейчас самое время.
— Время для чего? — спросила я удивленно.
— Разумеется для того, чтобы рассказать тебе конец моей истории.
Слова Виктории меня несколько озадачили. Вот уже несколько недель она рассказывала мне о своей жизни, но рассказывала отрывочно, постоянно перескакивая с одного на другое. Так, я узнала о ее детских годах, проведенных в Стюарт-хаузе, и о последующих событиях — как ее после землетрясения отправили к тете с дядей, а те запирали ее в чулане, боясь, как бы обезображенное лицо племянницы не распугало их гостей. Ее родная мать появилась после землетрясения и попыталась забрать ее к себе, но из этого ничего не вышло, так как дядя Виктории обратился в суд и добился того, что Джессика была объявлена неспособной воспитывать своего ребенка.
Когда Виктории исполнилось восемнадцать, она попыталась получить место учительницы, но ни одна школа не решилась взять девушку на работу из-за ее шрамов. В конце концов она устроилась преподавать систему Брайля в школе для слепых, но так никогда и не вышла замуж и детей у нее не было. Подозреваю, до некоторой степени она видела во мне дочь, которую ей не суждено было иметь; она уговорила меня принять от нее в подарок старинный фамильный медальон вдобавок к своей печальной истории. Что еще она могла мне рассказать?
— Я имею в виду конечно же землетрясение, — продолжала Виктория, явно не замечая моей растерянности. — Несомненно, ты не раз задавалась вопросом, откуда они у меня, — она подняла руку и провела кончиками пальцев по уродливым шрамам на своем лице и шее. — Почему ты выглядишь такой удивленной? Я не родилась с ними, ты знаешь.
Я почувствовала, что краснею.
— Я не думала, что вы захотите говорить об этом.
Виктория поджала губы.
— Но сейчас я должна это сделать. Все произошло во время землетрясения. Вскоре после свадьбы…
— Вы говорите о свадьбе вашего брата? Она мечтательно улыбнулась и кивнула.
— Натаниэль был совершенно неотразим во фрачной паре и цилиндре. Уверена, он мог бы жениться на любой женщине в штате, а может даже и в стране.
Я снисходительно усмехнулась. Говоря о своем старшем брате, Виктория нередко представляла все в одних лишь розовых красках.
Старая женщина погрозила мне пальцем.
— Уверяю тебя, я говорю истинную правду. Натаниэль мгновенно привлекал к себе все взоры. Когда он входил в комнату, люди вокруг замолкали и оборачивались, чтобы взглянуть на него; садясь, он словно заполнял собой все кресло. Не то чтобы он был крупным мужчиной, совсем нет. Но в нем было нечто, мгновенно вызывавшее к нему уважение.
Я усилила звук на своем магнитофоне, тогда как она, умолкнув на мгновение, облизала губы.
— Какая жалость, что он женился на Пруденс. В сущности, она была неплохой женщиной. Но глупой — тщеславной, пустоголовой девицей, у которой ума было не больше, чем у ребенка. Однако Натаниэль был полон решимости найти для меня подходящую мать после того, как моя родная сбежала.
— Джессика, актриса, — уточнила я.
— Знаешь, отец любил ее. Он сказал мне, что влюбился в нее, едва увидев ее на подмостках, как тогда говорили. Она разбила ему сердце. Он умер год спустя после того, как она нас бросила. Я до сих пор не понимаю, как могла мать оставить своего собственного ребенка. Мне кажется, в глубине души Натаниэль боялся, что я вырасту похожей на нее, и хотел во что бы то ни стало спасти меня от меня самой. — Виктория вздохнула. — Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было.
Оторвавшись от своих записей, я увидела, что она вытирает глаза.
— Потому что Пруденс не взяла вас под свое крыло после смерти вашего брата?
На лице Виктории появилось недоуменное выражение.
— Я сказала тебе, что он умер? — она покачала головой. — Должно быть, моя память даже хуже, чем я думала. Нет, он не умер.
Я удивленно подняла брови.
— Но…
— Он исчез в ночь землетрясения. Через четыре дня после женитьбы на Пруденс.
— Но разве они не отправились в свадебное путешествие?
— Им пришлось его отложить, поскольку у Натаниэля были какие-то неотложные дела с мистером Шпреклзом — какие, никто не знал. — Виктория еле заметно улыбнулась. — Пруденс была в ярости, но Натаниэль пообещал ей, что все это займет всего лишь несколько дней. Я помню, как она обрадовалась, когда Антонио Джузеппе, управляющий Натаниэля… Господи, каким же он был рослым, красивым парнем!.. Но я отвлеклась. Итак, поздно ночью перед землетрясением Антонио ворвался в дом с сообщением, что дело завершено. Пруденс пришла в настоящий восторг; она тут же заставила Натаниэля пообещать, что завтра же они вдвоем отплывут в Гонолулу на одном из его кораблей.
— Как он исчез? Виктория опустила глаза.
— Я была последней, кто его видел. Я поднялась к себе рано — у меня в башенке на втором этаже была прелестная, вся в цветочек собственная спальня — и лежала в постели, читая роман, — морщинистое лицо старой женщины зарделось румянцем. — Видишь ли, роман этот считался тогда весьма неприличным, и мне совсем не хотелось, чтобы Натаниэль застал меня за его чтением. Поэтому я читала при свете свечи.
— И что было дальше? — спросила я, с трудом подавляя улыбку.
— Я услышала чьи-то шаги и решила заглянуть в комнату к брату, — на лице Виктории появилась презрительная гримаса, — ту, которую он делил с Пруденс. И увидела, как Натаниэль с телескопом в руке скрылся за дверью, ведущей на чердак. Видишь ли, он считал себя астрономом-любителем.
— И больше его никто не видел? Виктория кивнула.
— Через несколько мгновений землетрясение разбудило всех в доме. Было чуть больше пяти утра. Это был настоящий ад… гнев Господень, как говорили некоторые… — Виктория на мгновение умолкла, вытирая слезы выцветшим кружевным носовым платком. — Тело Натаниэля так никогда и не было найдено. Ходили, правда, слухи, что Пруденс тайно вывезла его из дома. Но большинство склонялось к мысли, что он вышел на крышу и при первом же толчке свалился с «вдовьей дорожки» вниз.
— Но кто-нибудь несомненно должен был видеть…
— Мастерская и каретный сарай внизу были полностью разрушены. Земля там просто осыпалась и все рухнуло вниз… Тело вполне могло быть погребено под всей этой грудой щебня. Но лично я никогда в это не верила.
При мысли о лежащем где-то в земле Стюарт-хауза скелете я содрогнулась и поспешно переменила тему.
— Вы были в постели, когда началось землетрясение?
Прежде чем ответить, Виктория встала с кресла и, взяв чайник, вновь наполнила опустевшую миску Аполлона. Я нахмурилась. Если„ так пойдет дальше, очень скоро это избалованное животное потребует пончиков.
— Я сжалась в комочек под одеялом. Каким же теплым и красивым оно было, и с таким же цветочным узором, как обои на стенах, — заговорила она наконец, ставя чайник на место и накрывая его вновь вязаным чехлом. — Я говорила тебе, что моя спальня находилась в башенке на втором этаже и была вся в розочках и лилиях…
— Да-да, — поспешно прервала я ее на полуслове, пытаясь вернуть к теме нашего разговора.
— Ах, да. Итак, я читала в постели, когда началось землетрясение.
— И?..
— Раздался страшный грохот. В испуге я залезла с головой под одеяло, молясь о том, чтобы он прекратился. Все вокруг тряслось все сильнее и сильнее. С полки упала на пол моя фарфоровая кукла и разбилась. Я заплакала — я боялась, что в следующий момент рухнет крыша и я окажусь погребенной там, где лежу! Наконец комната перестала качаться. Я тут же схватила канделябр и, соскочив с кровати, выбежала на лестницу поглядеть, не пострадал ли кто из домашних. Кто мог знать, что это был еще не конец? Внезапно лестница у меня под ногами начала крениться… Огромная, двенадцатифутовая люстра от Тиффани, подвешенная к потолку третьего этажа прямо над бальным залом внизу, качнулась на мгновение в мою сторону и рухнула, усыпав пол тысячами стеклянных осколков… Я ухватилась за перила, чтобы не упасть, но нечаянно задела свечу и волосы мои моментально вспыхнули.