Страница:
[136], излагая родителям десять тревожных симптомов компьютерной зависимости.
– Привет, – легко сказал я, делая вид, будто хвостик овации для Тора встречает мое появление. – Большое спасибо.
Алек занервничал. Махнул на большой экран – мол, презентации нету. Я демонстративно отложил дистанционный пульт, затем неспешно взялся за стенки кафедры. Я наклонился к микрофону – почти так же делал мой отец по большим праздникам, заклиная общину повиниться в грехах [137]. Вот она – возможность достучаться до могущественнейших людей, навеки изменить их мнение о Сети.
– Я раньше был хакером. – Смелое начало, подумал я. Далее я описал свой роман с компьютерами. Как я с ними забавлялся в детстве, как наслаждался свободой, которую они даруют. Как ломал сети, попался и в итоге стал создавать игры, позволявшие людям попробовать на зуб сетевое блаженство без судебных последствий. Моя шуточка ожидаемой реакции не вызвала. Все сидели в замешательстве.
– Величие сетей – в свободе, которую они нам дают, – продолжал я. – Освобождение, независимость и возможность общаться со всеми, везде, в любое время. – Алек покрутил пальцем в воздухе – дескать, закругляйся. – Поэтому я с гордостью представляю вам появление первой подлинно беспроводной, безмодемной, абсолютно инфраструктуро-независимой сети: Тесланет.
Это их проняло. Несколько бизнесменов зашептались с молодыми техэкспертами.
– Вот именно, – подтвердил я. – Ни модемов, ни спутников, ни передатчиков. Тесланет – программный продукт, позволяющий любому компьютеру выходить в сеть через саму землю. Установите программу, подключите компьютер к любой заземленной розетке или просто воткните металлический провод в грунт, – и вы онлайн. Плата за доступ в Интернет станет делом минувшего.
Аудитория притихла. Потрясена. Я решил уйти – пусть жаждут продолжения.
– Я готов обсудить с вами эту технологию в любой удобный для вас момент. – Я улыбнулся и слегка поклонился. – Большое спасибо.
В победном самодовольстве я шел за стол, а тем временем Рут Стендаль, бывший инвестиционный аналитик ЦРУ, наклонилась к микрофону на кафедре.
– Впечатляет, – восхитилась она, – если работает.
– О, работает. – Меня не слышно. Я потянул микрофон к себе через стол. – Работает.
– Однако мне любопытно, – пропела Стендаль на верхотуре своего диапазона, – какую модель доходов вы разработали.
Доходов? Я думал, не полагается говорить о доходах.
– Ну что ж, я с радостью объясню. – Я говорил как мог вежливее, хотя ее нападки меня почти парализовали. – Мы продаем программный продукт. За деньги. – Язвить приятно, в адрес таких, как Стендаль, – особенно. Слишком уж часто они сами так поступают. – Мы полагаем, розничная цена в районе пятидесяти долларов плюс стратегия вирусного маркетинга, которая будет стоить нам меньше миллиона долларов на все про все.
– Но прошу извинить меня за этот вопрос… – Стендаль говорила так, будто раздирать меня на кусочки – чудовищно болезненная процедура. – Как, по-вашему, подобная технология отразится на жизнеспособности индустрии телекоммуникаций?
Не надо было поддаваться на провокацию.
– Это ихпроблема, вам не кажется?
Слушатели заерзали. Морхаус прикрыл глаза. Кто-то из слушателей поднял руку. К нему засеменила девушка с микрофоном.
– Мистер Коэн, – сказал человек, неловко скребя усы, – вы, конечно, знаете о Консорциуме индустрии телекоммуникаций…
К избиению я оказался решительно не готов. Один за другим бизнесмены в ковбойских костюмах вставали и клеймили Тесланет «классовым убийцей», «безответственным пиратством» и «очередным кошмаром с открытыми исходниками». Только регламент меня и спас.
Рут Стендаль возродила энтузиазм толпы оптимистической оценкой потенциала движения наличности в странах Восточного блока, и мужчины разошлись готовиться к вечернему барбекю. Я так и сидел у микрофона, пряча лицо в ладони и надеясь, что никто со мной не заговорит.
На плечо мне легла тяжелая рука.
– Со всеми случается, парень.
Тобиас. Он вытащил меня из кресла и обнял. Очень кстати.
– Все будет нормально, – утешил он. Тем хуже, что я его так подвел.
– Но технология правда работает, – сказал я. – Она может все изменить.
– Я понимаю, Джейми, – сочувственно ответил он. – Я понимаю. Но иногда хороший бизнес означает не слишком все менять.
– Какая нам разница, если мы другим компаниям все расхуячим? – спросил я. – Это называется конкуренция. Так рождаются технологии.
– А почему, как ты думаешь, никто по сей день не выпустил машины на солнечных батареях? Или хоть приличного электромобиля? – спросил Тобиас. – Пацаны из МИТа [138]каждый год новый метод изобретают.
– Но тогда…
– А потом какая-нибудь нефтяная компания его выкупает. – Тобиас улыбнулся. – За неплохие деньги, это да. Просто, чтобы на рынок не вышло.
Подкрался Алек. По-моему, удивился, заметив, что его отец меня обнимает.
– Вы оба как? В порядке?
– Мы будем просто в полном, – ответил Тобиас. – У нас теперь есть козырь. Разыграем его по-умному.
7
– Привет, – легко сказал я, делая вид, будто хвостик овации для Тора встречает мое появление. – Большое спасибо.
Алек занервничал. Махнул на большой экран – мол, презентации нету. Я демонстративно отложил дистанционный пульт, затем неспешно взялся за стенки кафедры. Я наклонился к микрофону – почти так же делал мой отец по большим праздникам, заклиная общину повиниться в грехах [137]. Вот она – возможность достучаться до могущественнейших людей, навеки изменить их мнение о Сети.
– Я раньше был хакером. – Смелое начало, подумал я. Далее я описал свой роман с компьютерами. Как я с ними забавлялся в детстве, как наслаждался свободой, которую они даруют. Как ломал сети, попался и в итоге стал создавать игры, позволявшие людям попробовать на зуб сетевое блаженство без судебных последствий. Моя шуточка ожидаемой реакции не вызвала. Все сидели в замешательстве.
– Величие сетей – в свободе, которую они нам дают, – продолжал я. – Освобождение, независимость и возможность общаться со всеми, везде, в любое время. – Алек покрутил пальцем в воздухе – дескать, закругляйся. – Поэтому я с гордостью представляю вам появление первой подлинно беспроводной, безмодемной, абсолютно инфраструктуро-независимой сети: Тесланет.
Это их проняло. Несколько бизнесменов зашептались с молодыми техэкспертами.
– Вот именно, – подтвердил я. – Ни модемов, ни спутников, ни передатчиков. Тесланет – программный продукт, позволяющий любому компьютеру выходить в сеть через саму землю. Установите программу, подключите компьютер к любой заземленной розетке или просто воткните металлический провод в грунт, – и вы онлайн. Плата за доступ в Интернет станет делом минувшего.
Аудитория притихла. Потрясена. Я решил уйти – пусть жаждут продолжения.
– Я готов обсудить с вами эту технологию в любой удобный для вас момент. – Я улыбнулся и слегка поклонился. – Большое спасибо.
В победном самодовольстве я шел за стол, а тем временем Рут Стендаль, бывший инвестиционный аналитик ЦРУ, наклонилась к микрофону на кафедре.
– Впечатляет, – восхитилась она, – если работает.
– О, работает. – Меня не слышно. Я потянул микрофон к себе через стол. – Работает.
– Однако мне любопытно, – пропела Стендаль на верхотуре своего диапазона, – какую модель доходов вы разработали.
Доходов? Я думал, не полагается говорить о доходах.
– Ну что ж, я с радостью объясню. – Я говорил как мог вежливее, хотя ее нападки меня почти парализовали. – Мы продаем программный продукт. За деньги. – Язвить приятно, в адрес таких, как Стендаль, – особенно. Слишком уж часто они сами так поступают. – Мы полагаем, розничная цена в районе пятидесяти долларов плюс стратегия вирусного маркетинга, которая будет стоить нам меньше миллиона долларов на все про все.
– Но прошу извинить меня за этот вопрос… – Стендаль говорила так, будто раздирать меня на кусочки – чудовищно болезненная процедура. – Как, по-вашему, подобная технология отразится на жизнеспособности индустрии телекоммуникаций?
Не надо было поддаваться на провокацию.
– Это ихпроблема, вам не кажется?
Слушатели заерзали. Морхаус прикрыл глаза. Кто-то из слушателей поднял руку. К нему засеменила девушка с микрофоном.
– Мистер Коэн, – сказал человек, неловко скребя усы, – вы, конечно, знаете о Консорциуме индустрии телекоммуникаций…
К избиению я оказался решительно не готов. Один за другим бизнесмены в ковбойских костюмах вставали и клеймили Тесланет «классовым убийцей», «безответственным пиратством» и «очередным кошмаром с открытыми исходниками». Только регламент меня и спас.
Рут Стендаль возродила энтузиазм толпы оптимистической оценкой потенциала движения наличности в странах Восточного блока, и мужчины разошлись готовиться к вечернему барбекю. Я так и сидел у микрофона, пряча лицо в ладони и надеясь, что никто со мной не заговорит.
На плечо мне легла тяжелая рука.
– Со всеми случается, парень.
Тобиас. Он вытащил меня из кресла и обнял. Очень кстати.
– Все будет нормально, – утешил он. Тем хуже, что я его так подвел.
– Но технология правда работает, – сказал я. – Она может все изменить.
– Я понимаю, Джейми, – сочувственно ответил он. – Я понимаю. Но иногда хороший бизнес означает не слишком все менять.
– Какая нам разница, если мы другим компаниям все расхуячим? – спросил я. – Это называется конкуренция. Так рождаются технологии.
– А почему, как ты думаешь, никто по сей день не выпустил машины на солнечных батареях? Или хоть приличного электромобиля? – спросил Тобиас. – Пацаны из МИТа [138]каждый год новый метод изобретают.
– Но тогда…
– А потом какая-нибудь нефтяная компания его выкупает. – Тобиас улыбнулся. – За неплохие деньги, это да. Просто, чтобы на рынок не вышло.
Подкрался Алек. По-моему, удивился, заметив, что его отец меня обнимает.
– Вы оба как? В порядке?
– Мы будем просто в полном, – ответил Тобиас. – У нас теперь есть козырь. Разыграем его по-умному.
7
Устрицы прерий
Я качнулся в кресле назад и посмотрел в небо. Может, дело в высоте, в плоскости высокогорья, а может, просто загородный
[139]воздух – небо взаправду больше, чем в городе. А сейчас, ночью, звезды – скорее вещество, чем огоньки. Сахар на сланце. Вот потому богатые и едут сюда – или в Аспен, или в Сан-Вэлли. С конкордским летом не сравнить.
Папа. Ох черт. Забыл напрочь. Ладно, нормально. Для того и нужны поездки: забыть о проблемах реального мира. Кроме того, я работал.
– К костру пойдешь? – На крыльцо вышел Алек. Одной рукой держится за пузо, словно ребрышек на барбекю объелся, в другой – косяк. Разжиревший обкуренный университетский ковбойчик. Сетка хлопнула, и под Алеком скрипнули доски.
– Загляну, видимо. А ты?
– Не зна. Там одно старичье. Я, правда, слышал, что костер последний год. И это, ну…
– Хоть какое-то занятие? – закончил я. Он вручил мне косяк, я затянулся.
– Джейми, не куксись. О твоей презентации, между прочим, только и разговоров.
– Злятся небось что вы меня притащили.
– Ты так говоришь, будто это плохо, – пошутил он.
– Ох блядь. Что я им всем скажу?
– Правду. Лучше сразу узнать, что фиговина не работает, чем когда уже в нее вложился, нет?
– Так в этом же все дело, – заканючил я. – Она работает. Это, наверное, единственная за последние три года фиговина, которая работает.
– Если народ не хочет, чтоб она работала, значит, она не работает.
– Этот народ тут вообще ни при чем. Мы выпускаем Тесланет, и он распространяется, как вирус. Не остановишь. Добро пожаловать в сетевой мир.
– Ну а зачем тогда твои друзья у тебя помощи просят?
– Наверное, зря они. – Я задумался. – Может, я просто влез. Алек, Тесланет – это часть революции. – Гипербола укротила мою риторику. – Революция в деньги не конвертируется.
– Уже конвертировалась, Джейми. Хаос девяностых – все, ку-ку. Вернулся порядок. Ты вообще где был? У нас теперь не сетевой мир. У нас сетевая экономика.
– И все равно технологии распространяются по законам эволюции. Выживает сильнейшая. Идеи конкурируют за господство.
– Технологии распространяются в зависимости от их способности приглянуться – всем, кто за столом. Это командный спорт. Что такое, по-твоему, Бычьи Бега? Тут выдумывают правила.
– Тогда почему сюда Билла Гейтса никогда не приглашали? Он-то правил навыдумывал как никто.
– Его приглашали. Только он не являлся. Думал, один справится. И у него неплохо получалось, пока Минюст не убедили взять его за жопу. С тех пор никто и пикнуть не смел.
– Да ладно. Хочешь сказать, эти парни дергают за ниточки в Минюсте?
Алек лишь брови поднял.
– Ну и что, монополий все равно целая туча, – сказал я. – «АОЛ-Тайм Уорнер»? «Виаком-Дисней»?
– Конечно, туча. Но пока все охвачены, все выигрывают. Никто не шикает.
– А пресса? Четвертая власть [140]вроде никуда не делась.
– Пресса защищена от правительства, а не от корпораций. Эти люди владеют прессой. Они много лет назад раскупили телеканалы с аукциона.
– Но отдельных репортеров и журналистов не покупали же?
– А этим какого рожна лодку раскачивать? У них ползарплаты – опционами. Маршалл Теллингтон своим авторам на десктопы НАСДАКовские сводки вывешивает – чтобы про акции не забывали. Думаешь, кто-нибудь станет в статье наезжать на медиабизнес, когда учеба ребенка в Брандейсе зависит от цифирки в углу экрана?
– Ты так говоришь – какой-то выходит ебанутый заговор.
– Зато ты теперь внутри, а? – Алек навис надо мной. – Хочешь обратно? Сценарии для игрушек писать из конуры в Соммервилле? Или с нами потанцуешь? Давай, приятель, опять пора на север кампуса.
Алек отлично работал. Каждое слово рассчитано – целевая аудитория эмоционально отреагирует. Даже упоминание именно Брандейса. Я прекрасно понимал, что он делает, но все равно действовало.
Может, мое дневное унижение сродни инициации Кучерского клуба, рассуждал я, пока мы брели под крошечными фонариками, развешанными по всему лесу.
– Как думаешь, заставим твоего отца агрегат показать? – спросил я.
– Охота глянуть? – хмыкнул Алек, хватаясь за промежность. – Это, знаешь, по наследству передается.
– Они же такого больше не вытворяют, правда?
Алек замер и уставился в лес. Я тоже увидел. Впереди на полянке бушевал громадный костер. Вокруг – несомненно силуэты пляшущих девчонок.
– Вперед! – вдруг заорал Алек, хватая меня за рукав и волоча к костру.
Полянка в рыжих отблесках ревущего огня напоминала сцену из Дантова «Ада» (я вообще-то не читал, но, по-моему, Данте имел в виду что-то такое). Я распознал у костра семь скачущих девушек, одетых в разнообразные сочетания черной кожи, белых кружев и каких-то виниловых, что ли, купальников.
– Это, типа, мощно. – Я попятился. Я бы предпочел смотреть с безопасного расстояния. В бинокль.
– Давай, мужик, ты чего? Офигеть! – И Алек ринулся в самую гущу.
Никакой гущи, правда, толком не было. Обширным кругом у огня расположились человек тридцать – расселись на пнях, накрытых вельветовыми подушками, защищавшими престарелые ягодицы. Как ни поразительно, происходящее им, похоже, было решительно до лампочки – они трепались, посасывали сигары и пили пиво из громадных урн.
И Тобиас тоже – сидел между Эзрой Бирнбаумом, сменившим жесткий ковбойский прикид на трикотаж, и своим давним проклятием из Кучерского клуба Маршаллом Теллингтоном, главой «Интертейнинка». «Грохнуть сюда бомбу, вот прямо сейчас, – подумал я, – и правительство, экономика и средства массовой информации уничтожены. Тем более, раз уж теперь это все одно и то же».
Алек махал шляпой и плясал с девчонками, не замечая, что остальные зрители участия в действе не принимают. Смотрелся он жалко, но я его импульсивности все равно завидовал. Я нашел безопасное место в группке Тобиаса. Меня даже не заметили. Я вспомнил, как в колледже работал официантом на свадьбах пьяных богатеев. Те звали меня, только если требовалось помочь им добраться в уборную и сблевнуть. Они обращались со мной, как с пустым местом, будто перед незнакомцем блевать не совестно, если незнакомец не дотягивает до человека.
Пока же я притворился мухой на стене. Подобные увеселения в еврейском словаре значатся сразу после «гоим нахес». Что за грехи творились в Содоме, я знал давно. Гоморра до сего дня оставалась загадкой.
Между костром и зрителями возникли еще три затянутые в черную кожу девчонки – они тащили на цепи какого-то дылду в ошейнике. Совершенно голого, не считая черной кожаной маски. Девушки подвели его к металлической хреновине с большой рукояткой. Вроде механизма, который опускает в колодец бадью.
Я сел у Тобиаса за спиной. Всякий, кому любопытно, поймет: я из «МиЛ» и я на работе. Вообще-то молодежи почти не наблюдалось, а те, кто был, сконфузились не меньше моего. Один или два присоединились к Алеку в надежде потереться о скудно одетых танцовщиц, но остальные скорее кривились, чем восторгались. Мол, бессмысленная трата времени, нам еще сделки заключать.
Голый раб руками и ногами обвил горизонтальную поперечину. Девушки столпились вокруг – снимали с пояса кожаные ремешки и привязывали свою жертву к столбу.
– Спорим, Эзра, ты бы не прочь на его месте оказаться? – Морхаус пихнул председателя Федерального резерва локтем.
– Ах-х, радости просексуального [141]движения, – фыркнул Теллингтон. – В мире, где стажерка даже полизать не может у президента Соединенных Штатов, нам хотя бы это осталось.
– Хочешь – иди к ним, Бирнбаум, – дразнил Тобиас. – Наверняка они от лишнего раба не откажутся.
Надежно приторочив жертву к горизонтальной трубе, кожаные повелительницы покатили конструкцию к огню. Даже самые закаленные зрители при таком повышении ставок смутились и обратили туда взоры.
– Это вертел! – невольно вскрикнул я, осознав, что происходит. Тобиас и Теллингтон расхохотались.
Теперь голый человек болтался над костром, и языки пламени лизали ему спину. Одна девушка полила его маслом, вторая медленно крутила рукоятку, поджаривая раба, точно фаршированного поросенка. Алек побрел к отцу. Не хотел, чтобы его приняли за второе блюдо владычиц.
– Пап, они же не будут его взаправду жарить? Не будут?
Тобиас и Теллингтон мудро улыбнулись друг другу.
– Полагаю, мы увидим, – зловеще произнес Тобиас. – Эзра, что скажешь? – Он толкнул старика под локоть, рука Эзры упала с колена. Бирнбаум поспешно прикрыл ладонями пах и скрестил ноги. Но мы все заметили эрекцию под трениками.
Морхаус и Теллингтон разразились оглушительным, дребезжащим, прокуренным гоготом.
– Я знал, что нас это почему-то развлекает! – проговорил Тобиас посреди припадка. Теллингтон и слова вымолвить не мог. Лицо свекольное, глаза выпучены. Алек тоже смеялся, хотя и не понял, что случилось.
– По крайней мере, Тобиас, у меня еще встает, – наконец ухмыльнулся Бирнбаум. Морхаусово лицо сменило оттенок красного, а Теллингтон рухнул с пня.
Я хотел оказаться подальше отсюда. Где угодно. Я отдалялся от оргии. Представлял отца в шуле за кафедрой – как он всматривается в лица, старается не считать, кто еще за него.
На сей раз я почувствовал: надвигается. Я опять вгляделся в бредовую толчею; собравшиеся сатиры двигались почти сверхъестественно. Будто демоны – нет, будто мифические твари. В мигающем свете костра их черепа меняли пропорции. Сумрачные тени сгущались надо лбами, из громадных распахнутых пастей раздавался низкий, нечеловеческий рев. В бестолковом экстазе ликовали дикие быки, целое стадо.
Они смеялись, как настоящие люди, даже выражения морд человеческие. Но головы преобразились. Быки топали ногами. Из огромных ноздрей вырывался дым. Сплошные быки. Все поголовно. Все, кроме человека на вертеле – тот в ужасе глядел сквозь прорези в маске моими глазами.
Я выдернул себя из транса. Опять завелся греческий хор: Ты что тут делаешь? Ты что о себе возомнил?Заткнитесь, чтоб вас разорвало! Я перекричал их. Тут всем по кайфу. И мне тоже. Это, блядь, обычное шоу. Развлекуха. Никто не пострадает. Мне, что ли, быть судьей? Я что, лучше всех должен быть? Я ведь здесь, так?
Да, здесь. Прямо тут, прямо сейчас. Вообще-то я – первое поколение моей семьи, выбравшееся на такой уровень. На самую верхушку. До самой что ни на есть глубины.
Я попробовал засмеяться – интересно, получится? Понравится? Понравилось. Я попробовал еще – прозвучало чуть натуральнее. Отдалось в груди.
– Йи-ха-а! – заорал я. Как те задаваки, с которыми я греб в Принстоне. – Йи-ха-а! – Я воздел кулаки. Повелительницы вытащили хлысты и принялись стегать жарящегося раба.
– Гори, детка! – Невиданная сила несла меня. Плевать, что провалилась презентация, что я жестоко оттер Карлу, плевать, что я захочу натворить, что за подленький план я задумал, плевать, сколь гойские эти нахесы, – я слился с безумием, и оно уничтожило все. Все пожрал огонь. Не оглядывайся, Джейми. Давай.
– Давай! Давай! Давай! – Я слышал, что ору во всю глотку. Без разницы, кто еще слышит. Я член стада. Меня приняли. И это приятно.
Ибо мы были все вместе. Одичавшие. Кого ни возьми, все – соучастники. И каждый уязвим не меньше Бирнбаума с его стояком. Люди, что стесняются стояка, вдруг показались болванами. Мы ведь мужики, так?
Чем громче мы орали, чем отчаяннее шалели, тем глубже становилась наша связь. Гальванизированная нашей бравадой. Назад пути нет.
Я откинул голову и взвыл к звездам Монтаны. Сомнения обратились в пыль, до последней унции улетучились, едва я расслышал свои вопли и рев. Общая какофония поглотила мои грехи. «Вот чувство, какого не полагается еврею, – подумал я. – Могущества, что высвобождается жертвованием первенца языческому богу Молоху. Отказом от закона отцов, что диктуется страхом. Избавлением от обязанности не вмешиваться и судить. Ни богоизбранности, ни людского презрения. Просто зверь, один из многих. И един со всеми».
И тут я заметил. Раб в маске неистово тряс головой и извивался, пытаясь вырваться. Часть представления или что-то по правде не так? Как различить? Я думал было отмахнуться, но что-то во мне твердило: у нас проблема, по правде. Слишком далеко зашло. Даже одна мучительница вроде признала, что жертва реально паникует. Девчонка отчаянно звала коллег. Но тех захватил всеобщий накал, и они приняли ее тревогу за такое же неистовство.
Не я один замер и вглядывался. Несколько зрителей кричали девушкам, чтобы те прекратили, но эти предупреждения не отличишь от ободряющего рева остальных. Кожа на голой груди и спине бедного раба краснела, краснела – ее лизало пламя. Я уловил несомненный запах жареного жира и горящих волос. Рот раба вопил сквозь маску.
Веселье прогнило до пандемониума – до остальных артистов доходило, что они поджаривают человека живьем. Они попытались поднять железный вертел, но тот слишком нагрелся. Помахали, чтобы мужчины им помогли, – никто не двинулся. Наконец я схватил Алека, и мы нырнули в огонь, за нами – еще парень. Я снял фуфайку и ею, точно кухонной рукавицей, схватился за вертел. Втроем мы ухитрились выволочь несчастного раба. Его обугленная спина кровоточила. Алек рухнул на колени и проблевался в шляпу. Хозяйки отвязывали от железяки подрумяненного товарища.
Но они улыбались. Я в ужасе попятился, потрясенный таким легкомыслием. И раб тоже! Теперь и он улыбался, вовсе не торопясь заняться ранами или сбежать.
И тут я услыхал аплодисменты. Оглядел столпившихся вокруг мужчин. Они хлопали и смеялись. Повелительницы встали в ряд, раб вместе с ними. Держась за руки, они в унисон поклонились.
Я помог еще более потрясенному Алеку встать, и мы вернулись на свои места.
– Надули тебя, пацан, – сказал Тобиас, глотая пиво. – Надули тебя, хорошо.
– Это все постановка? – спросил я.
– Господи, – сказал Алек, смахивая с губ каплю блевотины. – Я думал, они…
– Ну да, еще б ты не думал, – сказал Теллингтон.
– Ах, молодость, молодость, – прибавил Бирнбаум.
Я разозлился.
– Я вам не верю.
– Не переживай, Коэн, – улыбнулся Тобиас. – Через год будешь просто смотреть.
– Каждый платит взнос, – прохрипел Теллингтон. – Каждый платит.
Все трое расхохотались. Под экзотическую музыку из леса появились две девчонки в перьях.
Мне хотелось в ярости бежать. Пускай поймут: нечего со мной шутки шутить. Накалывать меня. И оскорблять. Но я не мог себя заставить. Тобиас похлопал меня по спине и кивнул. Понимал, о чем я думаю. Подбадривал меня. Худшее позади. Меня приняли.
Я понимаю, сейчас-то звучит глупо, но тогда это для меня было очень важно. Весь спектакль ставился ради меня. Вроде Тобиасовой инициации в Кучерском клубе. Подумать только, они так напрягались! И не своих тошнотных развлечений ради, а для меня и остальной молодежи. Чтоб допустить нас к игре. Все – игра, и участвуют лишь те, кто это сознает. Я понял наконец, что значит быть игроком. Не объяснишь. Надо им быть.
Алека трясло. Он развернулся к тропинке:
– Пошли, Джейми. С меня хватит.
– Да ладно, мужик. Ты вот сейчас уйдешь? Трудное закончилось. Нас уже приняли.
Он замотал головой. После рвоты зелененький. Нижняя губа дрожит.
– Может, шмаль такая, – попытался утешить я. – Довольно мощная дрянь. Может, из-за нее паранойя. – Я точно утешал его после неудачного трипа.
– Но ты-то, Джейми… – И Алек рванул прочь. Тобиас встревожился.
– Я с ним поговорю. – Я устремился следом.
Алек бежал под фонариками назад, к коттеджу. Я крикнул, но он не отозвался. Ладно. Пусть переварит. Ему тяжелее пришлось, чем мне. Выветрится шмаль, он и очухается. Кроме того, у амфитеатра, свидетеля моего унижения, происходила какая-то жизнь. Игрища у костра так меня вдохновили, что я нашел в себе силы вернуться на место преступления.
Несколько парней тихо беседовали на сцене, сгрудившись у микрофона. Вокруг выпивка, цитронелловые свечи вместо пепельниц. Мирное зрелище. Никаких тебе инициаций. В ковбойских прикидах только двое – как раз они смотрелись дико.
– Следует верить, – вещал один синаптикомовский зеленорубашечник. Наверняка с обеда здесь торчит, на вопросы отвечает. – Это не пустышка, пока люди не считают, что она пуста. Система будет расширяться вечно. Вселенная же вечно растет? – Бедняга, серьезный какой. А может, перепили все.
– Но учитывать возможность нового обвала все-таки надо, – возразил один ковбой. Зеленорубашечники на него так посмотрели, будто он нарушил священный масонский пакт. – Ладно, уговорили – коррекции. Может опять случиться коррекция, и надо подстраховаться хоть по минимуму.
– Каждая хеджированная ставка – упущенный шанс, – объяснил другой зеленорубашечник, поменьше. – Способствует обострению страхов. А мы теряем все.
– Я вас умоляю, – сказал ковбой. – Мой сбалансированный портфель вам ничего не стоит.
Я вытащил стул и оседлал его, непринужденно скрестив руки на спинке и раздумывая, вмешаться ли в дискуссию.
– Конечно, стоит, – сказал маленький синаптикомовец. – Если ваша потенциальная энергия заперта в акциях крупных корпораций, приверженцев устаревшей парадигмы, остается меньше топлива для роста. Эти компании не рискуют. И в перемены не вкладываются.
– Хуже того, – продолжал второй. – Вложения в ценность – по сути своей иные. Вы предаете рынок, который вас кормит.
– Вероломно, – прибавил маленький.
– Мы на него не сильно давим, – заметил третий. – Джейми, скажи?
Они знают мое имя. Наверное, презентацию видели. Может, мне пригодится.
– Простите, – сказал я. – Как вас зовут, я не уловил?
– Коэн, ты меня не узнаешь?
Я вгляделся в энергичного юношу – серый костюм, зеленая рубашка. Я растерялся.
– Ты из Принстона, да?
– Джейми, это я. Клайв Ваганян. Забыл?
– Эль-Греко! Чертов ебаный карась, мужик! – заорал я и вскочил обнять изящного парня. В детстве он был толстяком. Застрял в ограде, когда мы сматывались от управляющего «Радио-Шэк» [142], громыхая потыренными диодами в ранцах. – Джуд говорил, что ты в «Синаптикоме». Черт, ты офигенно выглядишь.
Похоже, мой взрыв эмоций Эль-Греко чуточку смутил. А может, он испугался, что я про наше детство заговорю. Пожал мне руку. Тепло, но прохладно.
– Я за собой следил, – объяснил он. – Компания помогала. Диеты, тренажеры и бассейн прямо в здании. Мы тут в результате все довольно здоровые.
– Я в шоке. Честно. – Я тоже слегка занервничал. Может, Эль-Греко расслабится, если выудить его из зелени, в которой он теперь окопался. – Пошли, прогуляемся.
– Конечно. – Эль-Греко обернулся к своим: – Я скоро.
Мы шагали вниз по склону за амфитеатром, луна освещала нам путь. После разбирательства из-за DeltaWave прошло много времени, и мы оба не понимали, дуется ли другой.
– Ну, – спросил Греко, – ты, значит, с Джудом общался?
– Ага. – Как славно, что он о реальном мире заговорил. – Джуд сказал, ты под Тесланет вначале закладывался.
– Закладывался. Ну, как бы.
– То есть?
– Ты ведь тоже закладываешься, да? – спросил Греко.
– У меня доля. Ну, то есть у компании. Еще бы. – Он, наверное, меня не понял. – Я с Джуда проценты драть не буду.
– Смешно, что Джуд в бизнес ударился, да? – задумчиво сказал Греко. – Такой был весь из себя коммунист.
– Да мы все были. – Надо прощупать, как у него с идеологией. – Помнишь ведь? Ни личного владения, ни личной славы.
– Мы, видимо, оба чуть-чуть повзрослели. – Вот и ответ.
Мы вышли к ручью. Я нашел ветку, метнул в воду. Ветка проплыла пару метров, застряла под камнем и задергалась, пытаясь высвободиться.
– Так ты совсем увяз? – спросил я.
– Да ладно, Джейми, кто бы говорил. Ты в брокерской фирме.
– Я ничего такого не хотел, – соврал я. – Безумие ведь, правда? Как все стало дико. – Своих опасений лучше прямо не выдавать – вдруг он меня отошьет.
Папа. Ох черт. Забыл напрочь. Ладно, нормально. Для того и нужны поездки: забыть о проблемах реального мира. Кроме того, я работал.
– К костру пойдешь? – На крыльцо вышел Алек. Одной рукой держится за пузо, словно ребрышек на барбекю объелся, в другой – косяк. Разжиревший обкуренный университетский ковбойчик. Сетка хлопнула, и под Алеком скрипнули доски.
– Загляну, видимо. А ты?
– Не зна. Там одно старичье. Я, правда, слышал, что костер последний год. И это, ну…
– Хоть какое-то занятие? – закончил я. Он вручил мне косяк, я затянулся.
– Джейми, не куксись. О твоей презентации, между прочим, только и разговоров.
– Злятся небось что вы меня притащили.
– Ты так говоришь, будто это плохо, – пошутил он.
– Ох блядь. Что я им всем скажу?
– Правду. Лучше сразу узнать, что фиговина не работает, чем когда уже в нее вложился, нет?
– Так в этом же все дело, – заканючил я. – Она работает. Это, наверное, единственная за последние три года фиговина, которая работает.
– Если народ не хочет, чтоб она работала, значит, она не работает.
– Этот народ тут вообще ни при чем. Мы выпускаем Тесланет, и он распространяется, как вирус. Не остановишь. Добро пожаловать в сетевой мир.
– Ну а зачем тогда твои друзья у тебя помощи просят?
– Наверное, зря они. – Я задумался. – Может, я просто влез. Алек, Тесланет – это часть революции. – Гипербола укротила мою риторику. – Революция в деньги не конвертируется.
– Уже конвертировалась, Джейми. Хаос девяностых – все, ку-ку. Вернулся порядок. Ты вообще где был? У нас теперь не сетевой мир. У нас сетевая экономика.
– И все равно технологии распространяются по законам эволюции. Выживает сильнейшая. Идеи конкурируют за господство.
– Технологии распространяются в зависимости от их способности приглянуться – всем, кто за столом. Это командный спорт. Что такое, по-твоему, Бычьи Бега? Тут выдумывают правила.
– Тогда почему сюда Билла Гейтса никогда не приглашали? Он-то правил навыдумывал как никто.
– Его приглашали. Только он не являлся. Думал, один справится. И у него неплохо получалось, пока Минюст не убедили взять его за жопу. С тех пор никто и пикнуть не смел.
– Да ладно. Хочешь сказать, эти парни дергают за ниточки в Минюсте?
Алек лишь брови поднял.
– Ну и что, монополий все равно целая туча, – сказал я. – «АОЛ-Тайм Уорнер»? «Виаком-Дисней»?
– Конечно, туча. Но пока все охвачены, все выигрывают. Никто не шикает.
– А пресса? Четвертая власть [140]вроде никуда не делась.
– Пресса защищена от правительства, а не от корпораций. Эти люди владеют прессой. Они много лет назад раскупили телеканалы с аукциона.
– Но отдельных репортеров и журналистов не покупали же?
– А этим какого рожна лодку раскачивать? У них ползарплаты – опционами. Маршалл Теллингтон своим авторам на десктопы НАСДАКовские сводки вывешивает – чтобы про акции не забывали. Думаешь, кто-нибудь станет в статье наезжать на медиабизнес, когда учеба ребенка в Брандейсе зависит от цифирки в углу экрана?
– Ты так говоришь – какой-то выходит ебанутый заговор.
– Зато ты теперь внутри, а? – Алек навис надо мной. – Хочешь обратно? Сценарии для игрушек писать из конуры в Соммервилле? Или с нами потанцуешь? Давай, приятель, опять пора на север кампуса.
Алек отлично работал. Каждое слово рассчитано – целевая аудитория эмоционально отреагирует. Даже упоминание именно Брандейса. Я прекрасно понимал, что он делает, но все равно действовало.
Может, мое дневное унижение сродни инициации Кучерского клуба, рассуждал я, пока мы брели под крошечными фонариками, развешанными по всему лесу.
– Как думаешь, заставим твоего отца агрегат показать? – спросил я.
– Охота глянуть? – хмыкнул Алек, хватаясь за промежность. – Это, знаешь, по наследству передается.
– Они же такого больше не вытворяют, правда?
Алек замер и уставился в лес. Я тоже увидел. Впереди на полянке бушевал громадный костер. Вокруг – несомненно силуэты пляшущих девчонок.
– Вперед! – вдруг заорал Алек, хватая меня за рукав и волоча к костру.
Полянка в рыжих отблесках ревущего огня напоминала сцену из Дантова «Ада» (я вообще-то не читал, но, по-моему, Данте имел в виду что-то такое). Я распознал у костра семь скачущих девушек, одетых в разнообразные сочетания черной кожи, белых кружев и каких-то виниловых, что ли, купальников.
– Это, типа, мощно. – Я попятился. Я бы предпочел смотреть с безопасного расстояния. В бинокль.
– Давай, мужик, ты чего? Офигеть! – И Алек ринулся в самую гущу.
Никакой гущи, правда, толком не было. Обширным кругом у огня расположились человек тридцать – расселись на пнях, накрытых вельветовыми подушками, защищавшими престарелые ягодицы. Как ни поразительно, происходящее им, похоже, было решительно до лампочки – они трепались, посасывали сигары и пили пиво из громадных урн.
И Тобиас тоже – сидел между Эзрой Бирнбаумом, сменившим жесткий ковбойский прикид на трикотаж, и своим давним проклятием из Кучерского клуба Маршаллом Теллингтоном, главой «Интертейнинка». «Грохнуть сюда бомбу, вот прямо сейчас, – подумал я, – и правительство, экономика и средства массовой информации уничтожены. Тем более, раз уж теперь это все одно и то же».
Алек махал шляпой и плясал с девчонками, не замечая, что остальные зрители участия в действе не принимают. Смотрелся он жалко, но я его импульсивности все равно завидовал. Я нашел безопасное место в группке Тобиаса. Меня даже не заметили. Я вспомнил, как в колледже работал официантом на свадьбах пьяных богатеев. Те звали меня, только если требовалось помочь им добраться в уборную и сблевнуть. Они обращались со мной, как с пустым местом, будто перед незнакомцем блевать не совестно, если незнакомец не дотягивает до человека.
Пока же я притворился мухой на стене. Подобные увеселения в еврейском словаре значатся сразу после «гоим нахес». Что за грехи творились в Содоме, я знал давно. Гоморра до сего дня оставалась загадкой.
Между костром и зрителями возникли еще три затянутые в черную кожу девчонки – они тащили на цепи какого-то дылду в ошейнике. Совершенно голого, не считая черной кожаной маски. Девушки подвели его к металлической хреновине с большой рукояткой. Вроде механизма, который опускает в колодец бадью.
Я сел у Тобиаса за спиной. Всякий, кому любопытно, поймет: я из «МиЛ» и я на работе. Вообще-то молодежи почти не наблюдалось, а те, кто был, сконфузились не меньше моего. Один или два присоединились к Алеку в надежде потереться о скудно одетых танцовщиц, но остальные скорее кривились, чем восторгались. Мол, бессмысленная трата времени, нам еще сделки заключать.
Голый раб руками и ногами обвил горизонтальную поперечину. Девушки столпились вокруг – снимали с пояса кожаные ремешки и привязывали свою жертву к столбу.
– Спорим, Эзра, ты бы не прочь на его месте оказаться? – Морхаус пихнул председателя Федерального резерва локтем.
– Ах-х, радости просексуального [141]движения, – фыркнул Теллингтон. – В мире, где стажерка даже полизать не может у президента Соединенных Штатов, нам хотя бы это осталось.
– Хочешь – иди к ним, Бирнбаум, – дразнил Тобиас. – Наверняка они от лишнего раба не откажутся.
Надежно приторочив жертву к горизонтальной трубе, кожаные повелительницы покатили конструкцию к огню. Даже самые закаленные зрители при таком повышении ставок смутились и обратили туда взоры.
– Это вертел! – невольно вскрикнул я, осознав, что происходит. Тобиас и Теллингтон расхохотались.
Теперь голый человек болтался над костром, и языки пламени лизали ему спину. Одна девушка полила его маслом, вторая медленно крутила рукоятку, поджаривая раба, точно фаршированного поросенка. Алек побрел к отцу. Не хотел, чтобы его приняли за второе блюдо владычиц.
– Пап, они же не будут его взаправду жарить? Не будут?
Тобиас и Теллингтон мудро улыбнулись друг другу.
– Полагаю, мы увидим, – зловеще произнес Тобиас. – Эзра, что скажешь? – Он толкнул старика под локоть, рука Эзры упала с колена. Бирнбаум поспешно прикрыл ладонями пах и скрестил ноги. Но мы все заметили эрекцию под трениками.
Морхаус и Теллингтон разразились оглушительным, дребезжащим, прокуренным гоготом.
– Я знал, что нас это почему-то развлекает! – проговорил Тобиас посреди припадка. Теллингтон и слова вымолвить не мог. Лицо свекольное, глаза выпучены. Алек тоже смеялся, хотя и не понял, что случилось.
– По крайней мере, Тобиас, у меня еще встает, – наконец ухмыльнулся Бирнбаум. Морхаусово лицо сменило оттенок красного, а Теллингтон рухнул с пня.
Я хотел оказаться подальше отсюда. Где угодно. Я отдалялся от оргии. Представлял отца в шуле за кафедрой – как он всматривается в лица, старается не считать, кто еще за него.
На сей раз я почувствовал: надвигается. Я опять вгляделся в бредовую толчею; собравшиеся сатиры двигались почти сверхъестественно. Будто демоны – нет, будто мифические твари. В мигающем свете костра их черепа меняли пропорции. Сумрачные тени сгущались надо лбами, из громадных распахнутых пастей раздавался низкий, нечеловеческий рев. В бестолковом экстазе ликовали дикие быки, целое стадо.
Они смеялись, как настоящие люди, даже выражения морд человеческие. Но головы преобразились. Быки топали ногами. Из огромных ноздрей вырывался дым. Сплошные быки. Все поголовно. Все, кроме человека на вертеле – тот в ужасе глядел сквозь прорези в маске моими глазами.
Я выдернул себя из транса. Опять завелся греческий хор: Ты что тут делаешь? Ты что о себе возомнил?Заткнитесь, чтоб вас разорвало! Я перекричал их. Тут всем по кайфу. И мне тоже. Это, блядь, обычное шоу. Развлекуха. Никто не пострадает. Мне, что ли, быть судьей? Я что, лучше всех должен быть? Я ведь здесь, так?
Да, здесь. Прямо тут, прямо сейчас. Вообще-то я – первое поколение моей семьи, выбравшееся на такой уровень. На самую верхушку. До самой что ни на есть глубины.
Я попробовал засмеяться – интересно, получится? Понравится? Понравилось. Я попробовал еще – прозвучало чуть натуральнее. Отдалось в груди.
– Йи-ха-а! – заорал я. Как те задаваки, с которыми я греб в Принстоне. – Йи-ха-а! – Я воздел кулаки. Повелительницы вытащили хлысты и принялись стегать жарящегося раба.
– Гори, детка! – Невиданная сила несла меня. Плевать, что провалилась презентация, что я жестоко оттер Карлу, плевать, что я захочу натворить, что за подленький план я задумал, плевать, сколь гойские эти нахесы, – я слился с безумием, и оно уничтожило все. Все пожрал огонь. Не оглядывайся, Джейми. Давай.
– Давай! Давай! Давай! – Я слышал, что ору во всю глотку. Без разницы, кто еще слышит. Я член стада. Меня приняли. И это приятно.
Ибо мы были все вместе. Одичавшие. Кого ни возьми, все – соучастники. И каждый уязвим не меньше Бирнбаума с его стояком. Люди, что стесняются стояка, вдруг показались болванами. Мы ведь мужики, так?
Чем громче мы орали, чем отчаяннее шалели, тем глубже становилась наша связь. Гальванизированная нашей бравадой. Назад пути нет.
Я откинул голову и взвыл к звездам Монтаны. Сомнения обратились в пыль, до последней унции улетучились, едва я расслышал свои вопли и рев. Общая какофония поглотила мои грехи. «Вот чувство, какого не полагается еврею, – подумал я. – Могущества, что высвобождается жертвованием первенца языческому богу Молоху. Отказом от закона отцов, что диктуется страхом. Избавлением от обязанности не вмешиваться и судить. Ни богоизбранности, ни людского презрения. Просто зверь, один из многих. И един со всеми».
И тут я заметил. Раб в маске неистово тряс головой и извивался, пытаясь вырваться. Часть представления или что-то по правде не так? Как различить? Я думал было отмахнуться, но что-то во мне твердило: у нас проблема, по правде. Слишком далеко зашло. Даже одна мучительница вроде признала, что жертва реально паникует. Девчонка отчаянно звала коллег. Но тех захватил всеобщий накал, и они приняли ее тревогу за такое же неистовство.
Не я один замер и вглядывался. Несколько зрителей кричали девушкам, чтобы те прекратили, но эти предупреждения не отличишь от ободряющего рева остальных. Кожа на голой груди и спине бедного раба краснела, краснела – ее лизало пламя. Я уловил несомненный запах жареного жира и горящих волос. Рот раба вопил сквозь маску.
Веселье прогнило до пандемониума – до остальных артистов доходило, что они поджаривают человека живьем. Они попытались поднять железный вертел, но тот слишком нагрелся. Помахали, чтобы мужчины им помогли, – никто не двинулся. Наконец я схватил Алека, и мы нырнули в огонь, за нами – еще парень. Я снял фуфайку и ею, точно кухонной рукавицей, схватился за вертел. Втроем мы ухитрились выволочь несчастного раба. Его обугленная спина кровоточила. Алек рухнул на колени и проблевался в шляпу. Хозяйки отвязывали от железяки подрумяненного товарища.
Но они улыбались. Я в ужасе попятился, потрясенный таким легкомыслием. И раб тоже! Теперь и он улыбался, вовсе не торопясь заняться ранами или сбежать.
И тут я услыхал аплодисменты. Оглядел столпившихся вокруг мужчин. Они хлопали и смеялись. Повелительницы встали в ряд, раб вместе с ними. Держась за руки, они в унисон поклонились.
Я помог еще более потрясенному Алеку встать, и мы вернулись на свои места.
– Надули тебя, пацан, – сказал Тобиас, глотая пиво. – Надули тебя, хорошо.
– Это все постановка? – спросил я.
– Господи, – сказал Алек, смахивая с губ каплю блевотины. – Я думал, они…
– Ну да, еще б ты не думал, – сказал Теллингтон.
– Ах, молодость, молодость, – прибавил Бирнбаум.
Я разозлился.
– Я вам не верю.
– Не переживай, Коэн, – улыбнулся Тобиас. – Через год будешь просто смотреть.
– Каждый платит взнос, – прохрипел Теллингтон. – Каждый платит.
Все трое расхохотались. Под экзотическую музыку из леса появились две девчонки в перьях.
Мне хотелось в ярости бежать. Пускай поймут: нечего со мной шутки шутить. Накалывать меня. И оскорблять. Но я не мог себя заставить. Тобиас похлопал меня по спине и кивнул. Понимал, о чем я думаю. Подбадривал меня. Худшее позади. Меня приняли.
Я понимаю, сейчас-то звучит глупо, но тогда это для меня было очень важно. Весь спектакль ставился ради меня. Вроде Тобиасовой инициации в Кучерском клубе. Подумать только, они так напрягались! И не своих тошнотных развлечений ради, а для меня и остальной молодежи. Чтоб допустить нас к игре. Все – игра, и участвуют лишь те, кто это сознает. Я понял наконец, что значит быть игроком. Не объяснишь. Надо им быть.
Алека трясло. Он развернулся к тропинке:
– Пошли, Джейми. С меня хватит.
– Да ладно, мужик. Ты вот сейчас уйдешь? Трудное закончилось. Нас уже приняли.
Он замотал головой. После рвоты зелененький. Нижняя губа дрожит.
– Может, шмаль такая, – попытался утешить я. – Довольно мощная дрянь. Может, из-за нее паранойя. – Я точно утешал его после неудачного трипа.
– Но ты-то, Джейми… – И Алек рванул прочь. Тобиас встревожился.
– Я с ним поговорю. – Я устремился следом.
Алек бежал под фонариками назад, к коттеджу. Я крикнул, но он не отозвался. Ладно. Пусть переварит. Ему тяжелее пришлось, чем мне. Выветрится шмаль, он и очухается. Кроме того, у амфитеатра, свидетеля моего унижения, происходила какая-то жизнь. Игрища у костра так меня вдохновили, что я нашел в себе силы вернуться на место преступления.
Несколько парней тихо беседовали на сцене, сгрудившись у микрофона. Вокруг выпивка, цитронелловые свечи вместо пепельниц. Мирное зрелище. Никаких тебе инициаций. В ковбойских прикидах только двое – как раз они смотрелись дико.
– Следует верить, – вещал один синаптикомовский зеленорубашечник. Наверняка с обеда здесь торчит, на вопросы отвечает. – Это не пустышка, пока люди не считают, что она пуста. Система будет расширяться вечно. Вселенная же вечно растет? – Бедняга, серьезный какой. А может, перепили все.
– Но учитывать возможность нового обвала все-таки надо, – возразил один ковбой. Зеленорубашечники на него так посмотрели, будто он нарушил священный масонский пакт. – Ладно, уговорили – коррекции. Может опять случиться коррекция, и надо подстраховаться хоть по минимуму.
– Каждая хеджированная ставка – упущенный шанс, – объяснил другой зеленорубашечник, поменьше. – Способствует обострению страхов. А мы теряем все.
– Я вас умоляю, – сказал ковбой. – Мой сбалансированный портфель вам ничего не стоит.
Я вытащил стул и оседлал его, непринужденно скрестив руки на спинке и раздумывая, вмешаться ли в дискуссию.
– Конечно, стоит, – сказал маленький синаптикомовец. – Если ваша потенциальная энергия заперта в акциях крупных корпораций, приверженцев устаревшей парадигмы, остается меньше топлива для роста. Эти компании не рискуют. И в перемены не вкладываются.
– Хуже того, – продолжал второй. – Вложения в ценность – по сути своей иные. Вы предаете рынок, который вас кормит.
– Вероломно, – прибавил маленький.
– Мы на него не сильно давим, – заметил третий. – Джейми, скажи?
Они знают мое имя. Наверное, презентацию видели. Может, мне пригодится.
– Простите, – сказал я. – Как вас зовут, я не уловил?
– Коэн, ты меня не узнаешь?
Я вгляделся в энергичного юношу – серый костюм, зеленая рубашка. Я растерялся.
– Ты из Принстона, да?
– Джейми, это я. Клайв Ваганян. Забыл?
– Эль-Греко! Чертов ебаный карась, мужик! – заорал я и вскочил обнять изящного парня. В детстве он был толстяком. Застрял в ограде, когда мы сматывались от управляющего «Радио-Шэк» [142], громыхая потыренными диодами в ранцах. – Джуд говорил, что ты в «Синаптикоме». Черт, ты офигенно выглядишь.
Похоже, мой взрыв эмоций Эль-Греко чуточку смутил. А может, он испугался, что я про наше детство заговорю. Пожал мне руку. Тепло, но прохладно.
– Я за собой следил, – объяснил он. – Компания помогала. Диеты, тренажеры и бассейн прямо в здании. Мы тут в результате все довольно здоровые.
– Я в шоке. Честно. – Я тоже слегка занервничал. Может, Эль-Греко расслабится, если выудить его из зелени, в которой он теперь окопался. – Пошли, прогуляемся.
– Конечно. – Эль-Греко обернулся к своим: – Я скоро.
Мы шагали вниз по склону за амфитеатром, луна освещала нам путь. После разбирательства из-за DeltaWave прошло много времени, и мы оба не понимали, дуется ли другой.
– Ну, – спросил Греко, – ты, значит, с Джудом общался?
– Ага. – Как славно, что он о реальном мире заговорил. – Джуд сказал, ты под Тесланет вначале закладывался.
– Закладывался. Ну, как бы.
– То есть?
– Ты ведь тоже закладываешься, да? – спросил Греко.
– У меня доля. Ну, то есть у компании. Еще бы. – Он, наверное, меня не понял. – Я с Джуда проценты драть не буду.
– Смешно, что Джуд в бизнес ударился, да? – задумчиво сказал Греко. – Такой был весь из себя коммунист.
– Да мы все были. – Надо прощупать, как у него с идеологией. – Помнишь ведь? Ни личного владения, ни личной славы.
– Мы, видимо, оба чуть-чуть повзрослели. – Вот и ответ.
Мы вышли к ручью. Я нашел ветку, метнул в воду. Ветка проплыла пару метров, застряла под камнем и задергалась, пытаясь высвободиться.
– Так ты совсем увяз? – спросил я.
– Да ладно, Джейми, кто бы говорил. Ты в брокерской фирме.
– Я ничего такого не хотел, – соврал я. – Безумие ведь, правда? Как все стало дико. – Своих опасений лучше прямо не выдавать – вдруг он меня отошьет.