Рашкофф Дуглас. Стратегия исхода

   – Сначала мы тестировали его в играх, – рассказывал Греко, пока подростки в фильме мочили друг друга в стрелялках. – Разбирались, как встроить в интерфейс поощрение и порицание, как стимулировать интерес, ставить привлекательные цели и так далее.
   На стене появились молодые люди чуть постарше. Эти играли в военные игры.
   – Контракты с Министерством обороны позволили нам применить те же принципы к задачам, где важную роль играют время и развитые рефлексы, – к примеру, наведение ракет, управление самолетами и анализ боевых сценариев.
   Бомбы вокруг летели по графическим траекториям, попадали в цель. Презентация психоделики.
   – В конечном счете мы начали работать над автоматизацией и акселерацией человеческих реакций, дабы они соответствовали компьютерным расчетам. Фокус был в том, чтобы научить нервную систему человека предугадывать запросы компьютера.
   – Чтобы люди реагировали на волю машины?
   – Джейми, у машины нет воли. Она подчиняется программам.
   – А потом пользователь подчиняется машине?
   – Разумеется, если машину правильно запрограммировали.
   – Тогда зачем вообще в этом уравнении человек?
   – Хороший вопрос, – сказал Греко. – На сегодняшний день в контексте военных задач людям приятнее думать, что во всей последовательности действий присутствует человеческое существо. Как бы есть смотритель. Но поскольку это существо целиком погружено в алгоритм, оно с тем же успехом может быть элементом машины. Оно эмоционально вовлечено в деятельность – имитировать это мы научились на компьютерных играх, – однако на результат абсолютно не влияет. Разве что добавляет временные задержки и редкие погрешности. Но мы над этим работаем.
   – А как это вписать в торговлю или, в нашем случае, в торги?
   – Я рад, что ты спросил, Джейми. – Греко заговорил, словно дурной актер из производственной документалки. Снова потыкал клавиши. – Процесс состоит из четырех стадий: Расширение, Вовлечение, Закрепление и Развитие. – Слова одно за другим появлялись на экране.
   – Первая задача – расширить полезную плоскость человеческого внимания. Например, посредством смены окружения; поиск новых форм передачи – скажем, выделения фрагментов, встроенных экранов, множественных изображений…
   На стенах возникла реклама на дисплеях сотового телефона, биржевой бюллетень поверх ветрового стекла и мониторы над писсуарами.
   – А можно работать над расширением объемов человеческого восприятия. – На стене появился человеческий мозг. Туго свитые нити серого вещества мотком пряжи медленно раскручивались по стене. Пиктограммы автомобилей, символы и цифры ложились на дрожащую мембрану. – Это делается с помощью химических веществ, корковых стимуляторов, высокочастотной стробоскопии или слуховой манипуляции.
   – Вы меняете людям мозги?
   – Все меняет людям мозги, – снисходительно бросил Греко. – Пицца, автомойка, чертово колесо. Все меняет тебе мозги. Только мы это делаем сознательно. Целенаправленно.
   – Ладно. – Я оставил свои опасения при себе. – А дальше что?
   – После расширения следует вовлечение. – На картинке появились люди за компьютерами, увлеченные навигацией в Повсеместно Протянутой Паутине. – Это легко. Протестировать и ввести цвета, частоты и архитектуры, вызывающие наибольший отклик. Измеряется кликабельностью, продажами или чем угодно, зависит от цели. Ничем не отличается от тестирования по почте.
   – Максимизация пользовательского отклика, – сказал я, пытаясь свести «вовлечение» к обычной методике продаж. – Ладно, а дальше?
   – Мы поощряем и, надеюсь, увеличиваем желаемый отклик вторичным закреплением. – Аккомпанементом затренькали веселенькие колокольчики, и на стенах возникли улыбающиеся люди: азиатская пара, обнаружившая на счету дополнительный кредит; старик, в приложении к электронному письму увидевший голую девку. – Мы выяснили, что секс и насилие – наиболее эффективные средства вторичного закрепления, однако стараемся уводить людей к более потребительским стимулам – скидкам, дополнительным милям, очкам. Перенаправлять ко всевозрастающим тратам или к дальнейшему взаимодействию с программой.
   Кажется, я засек гигантского робота с логотипом «Макдоналдса» вместо головы. Полицейская машина Основной Сети из моего сна! Я крутанулся в кресле. Нет – просто девочка открывает пакет макдоналдсовской картошки и вытаскивает пластиковый жетон с надписью «5 очков!».
   – А затем программа действует сама, – сказал Греко. – Развивается, общаясь с пользователями.
   Он поднялся, и вместе с ним в зале встало электрическое солнце.
   – Куда развивается? – спросил я.
   – О чем ты? Думаешь, у эволюции есть цель?
   – Ну… да.
   – И какая же?
   – Не знаю. Мне хочется верить, что мы движемся к более совершенному выживанию или сознанию. Или к духовной истине.
   – Ты бы науку в памяти освежил, – посоветовал Греко, выводя меня из конференц-зала. – По-моему, уже выяснили, что сознание – побочный продукт эволюции. А не ее цель.
   – Но ты говоришь, что Алгоритм «Синаптикома» развивается. В каком направлении? Чего он хочет? Больше продаж? Параметры у него какие?
   – А. Мы такие параметры больше не используем. Единственный показатель, который алгоритм запрограммирован измерять, – пользовательский интерес. Ближе к развлекательной парадигме. Мы измеряем уровень вовлеченности в саму программу. Она подстраивает свое поведение под каждого пользователя в соответствии с плотностью и длительностью их взаимодействия.
   – Как щенок, – сказал я.
   – С потребителями – да, возможно, – кивнул Греко, оглядывая офисный этаж. – Но не всегда. Здесь, например, мы ее считаем скорее наставником.
   – Здесь? Вы что, здесь ее используете? На себе? В «Синаптикоме»?
   – Конечно: так проще тестировать ее эффективность. А поскольку она создает конкурентное преимущество с точки зрения лояльности сотрудников и плодотворности работы, глупо ее неиспользовать.
   Я посмотрел на зеленорубашечников за машинами. Совсем к мониторам прилипли, да еще улыбаются. Печатают яростно, однако без усилия. Ни семейных фотографий на столах, ни брелоков, ни кактусов, ни мягких зверюшек. Ничто не отвлекает от разработки и продажи программ.
   – Вы используете ее на себе, чтобы лучше работать? – спросил я. – Как-то странно, а?
   – Только если придерживаться старой марксистской конфронтации труда и управления. Здесь труд и естьуправление. Мы все стремимся к одному.
   – Греко, теория офигенная…
   – Это не теория, Джейми. – И он возложил руку мне на плечо, будто намереваясь исцелить. – Давай глянем, готов ли твой диск.
   За углом обнаружились три молодых программиста – двое мужчин и женщина в одинаковых зеленых рубашках и галстуках.
   – Здравствуйте, мистер Ваганян! – хором сказало трио.
   – Здрав-ствуй-те-е! – пропел он. – Как дела?
   – Почти готово… – сказал один.
   – …компилируем алгоритм, – подхватил другой.
   – …с индивидуально настроенным протоколом, – закончила девушка.
   – Замечательно! – восхитился Греко. Все четверо – точно детали единого, тщательно смазанного механизма. Кого хочешь напугает. И заинтригует.
   – И каково тут работать? – спросил я девушку. Наверняка она будет честнее ^[169].
   – А сами не видите? – улыбнулась она.
   – Лучше не бывает, – прибавил первый парень.
   – Вот диск! – Второй вынул из консоли свежезаписанный компакт и сунул его в черную коробку. – Мы с наслаждением его протестировали.
   Голова парня на секунду будто расплылась. Стала почти прозрачной, снова сгустилась, и получился улыбающийся черный бык. Это что, побочка алгоритма?
   Нет. Я не позволю себе ничего такого видеть. Не здесь. Я смотрел в бычьи глаза и через карман щипал себя за бедро, надеясь очнуться. Звериная голова затуманилась, постепенно вернулся человеческий череп – сначала бледный, потом плотный. Парень протянул диск Греко, тот вручил коробочку мне.
   – Ну вот, – сказал Греко. – Он сам инсталлируется и автоматически адаптируется к коду у вас на сайте. Пара минут, и все.
   – Что мне сказать нашим технологам? Им будет любопытно, как оно работает. Как нам сайт подготовить? Где расставлять крючки?
   – Он сам встанет, – сказала девушка.
   – И адаптируется под вашу конфигурацию, – продолжил первый парень.
   – С помощью полиморфного вируса, – сказал второй.
   – Просто вставь диск. Как игровой картридж, – закончил Греко. Все четверо засмеялись.
   – Ну, спасибо.
   – Спасибо вам, – хором пропели они и уставились в мониторы.
   – Пойдем, – сказал Греко. – Пусть дальше работают.
   Но они уже углубились в следующие задачи. Что ни делай, что ни говори – не отвлечешь.
   Лифт спускался в вестибюль.
   – Значит, ты здесь доволен? – спросил я. Нас снимают, я помнил, но надеялся вычислить ответ по тону.
   – Уходить будет непросто, да.
   – Они тебя сокращают?
   – Нет никаких «их», – хихикнул он. – Я свою работу сделал. Графические протоколы целиком встроены.
   – И поэтому тебя бросили на маркетинг? – Двери открылись.
   – Перед отправкой к населению всех бросают на маркетинг. Переход получается здоровее. И нас учат новым методикам будущей пропаганды.
   – То есть вы фактически торгуете программой всю оставшуюся жизнь?
   – Это скорее пропаганда культуры. Как с «Макинтошами» в детстве, помнишь? По ощущению это примерно метод усовершенствования общества.
   – И увеличения стоимости своих акций, я так думаю. – Я вышел из лифта и попытался вспомнить, где комната с тапками.
   – Стоимость акций – вторичный стимул, конечно, – сказал Греко, махнув налево. – Но, по-моему, зря ты так цинично.
   И правда. Чего это я разбрюзжался? Греко тоже играет в игру, и позиция у него получше моей. Он не проиграет. Как смел я мечтать, чтобы на место этого изящного, уверенного человека вернулся жирный маленький Греко, которого я в детстве жалел? Разве только потому, что Греко нашел подходящую стратегию, он – безусловный андроид? Греко вовсе не автоматон. Просто вырос.
   В раздевалке я сел на лавку и снял тапки.
   – Знаешь, я договорился, чтоб «Интертейнинк» купил Джудов Тесланет, – сказал я.
   – Я слышал. Прекрасно. – Секунду он смотрел на меня. – Я вообще-то с ними, знаешь. – Он поднял брови.
   – Что, и тебе доля полагается? За код? Классно!
   – Ага. Мы все очень довольны.
   – Во всяком случае, пока. – Странно: мне казалось, я могу довериться Эль-Греко. Наша давняя дружба ни при чем – скорее эта синаптикомовская ясность и умиротворенность. Мне нужен ментор.
   – В смысле? – Греко сел рядом.
   – Да так. – Я не мог. – Я думаю, Джуд обидится, потеряв контроль.
   – Контроль – как ни крути, иллюзия, – сухо ответил Греко. – Я уверен, Джуд так это и воспримет. Если еще не.
   «Возможно, – думал я, в ярко-зеленом вертолете пересекая Гудзон. – Какое странное отбытие – будто гостил на „Острове Фантазии“ ^[170]. Остальные шесть пассажиров, кажется, тоже довольны – как на курорте побывали». У сидевшего сзади парня в черном костюме была бычья голова, но я решил не обращать внимания и смотрел вперед. Не думай – и оно исчезнет. Если через неделю еще буду видеть быков, звякну психотерапевту.
   К тому же в груди наблюдалось и более неотложное чувство. Диск с Алгоритмом Реактивной Архитектуры словно прожигал дыру в нагрудном кармане. Я пощупал коробку – не горячая. Опять мозг шутки шутит. И все-таки неясно, хочу я примчаться домой и загрузить Алгоритм на лаптоп или выбросить диск из окна, пока весь мир не превратился в биржевых быков. Ладно, не поставлю я – поставит кто-нибудь другой. Кроме того, люди и так превращаются в быков, куда ни плюнь. Как тот парень сзади. И ему явно по кайфу.

9
Фокус-группы

   – Алло?
   – Пока мы едины, мы непобедимы!
   На следующее утро Алек в телефоне был зашибись каким бодрым. Таким бодрым, аж позвонил мне в 6.15, чтоб я в рекламное агентство не опоздал.
   – Хорошее у тебя настроение, – сонно пробормотал я, тыча в кнопку у кровати. Плазменные окна из черных перекрасились в прозрачные. Небо за окном все равно оказалось средне-синеньким.
   – А то, – сказал Алек. – Все по плану.
   – То есть ты, видимо, готов?
   – Еще б не готов. В десять увидимся. Адрес у тебя есть?
   – Да-да. – Потом найду, в конце концов. – Я приеду.
   – Яволь!
   Я сунул телефон обратно под подушку и углубился во внутренние дебаты: выудить себя из постели или переключить стекла на ночной режим и еще часик поспать. Утренняя эрекция уже расцвела пышным цветом – значит, в мире все в порядке, – и я решил, что вполне можно встречать новый день.
   По белому ковру я протопал в ванную, включил душ на «очень теплый» и залез под воду.
   Член стоял, как мачтовая сосна, – жмурился щелью мне в лицо и требовал участия. Первый пришедший на ум сексуальный образ – Карла, но ей такой радости я не доставлю. Может, девчонки с ранчо? Нет уж. Насквозь больные, как пить дать. Джинна, правда, потрясающе хороша.
   Я представил, что общаюсь с ней по видеосвязи. Нелепая картинка, но пусть будет. Джинна сидит в студии, а я у себя в кабинете – жалюзи подняты, тело ниже пояса скрывает стол. Раньше в моих сексуальных фантазиях ни компьютеров, ни сетей не встречалось. Странно. Я представил, что направляю камеру себе в пах, наблюдаю, как Джинна смотрит в монитор. Вижу, как ее заводит мой образ, мое тело. Впервые в жизни я мастурбировал, воображая кого-то, мастурбирующего на меня. То есть объектом желания был я сам.
   Я одевался, мой энтузиазм мчался в сток, а чикагский корреспондент «Си-эн-би-си» рассказывал про фьючерсы S&P. Казалось, в первые часы торгов биржа наверстает вчерашний трехпроцентный спад. В нормальной ситуации люди расценили бы падение как повод для покупки. Если удается всучить биржевым маклерам дополнительный заем, они в первые же минуты после звонка свежим капиталом возместят потери, сделав в процессе кучу бабок.
   Потому-то столь губительна речь Бирнбаума. Допуская необходимость правительственного надзора за электронными торгами, он сомневался в способности людей инвестировать самостоятельно. А без розничных торгов некому заполнять нижние уровни пирамиды акций. Один телекомментатор допустил даже, что Бирнбаум призовет к частичному свертыванию займов на покупку ценных бумаг. Удар под дых.
   Я смотрел нарезку переживаний людей с улицы и завязывал галстук.
   – Чего это правительство вмешалось? Значит, совсем плохи дела, – говорила женщина у дверей супермаркета.
   – Надеюсь, панических продаж не будет, – прибавлял бизнесмен. – Я себе дополнительного обеспечения позволить не могу.
   Человек в каске откровенно наслаждался полемикой, говорил, что «пора уже кому-нибудь отрубить питание». Пиар-катастрофа.
   Кто мог подумать, что в один прекрасный день мы с приятелем окажемся последней, отчаянной надеждой рынка? Бирнбаум использовал должностное положение, поставив под вопрос систему онлайновых торгов, и теперь Алгоритм «Синаптикома» – необходимая контрмера. Даже я это понимал. Свободный рынок – наиболее эффективный путь к благосостоянию. В мире более чем достаточно ресурсов, всем хватит. Рыночные факторы – единая саморегулирующаяся динамическая система, идеальное средство распределения капитала на базе нужд и новаторства. Так цивилизация и развивается ^[171].
   Вот поэтому на уроках экономики больше не изучают пессимистичных интервенционистов вроде Кейнса. Его теории опровергнуты нобелевскими лауреатами. Относись к экономике, как к природе, – и все здоровое будет расти. Принципы органического сельского хозяйства. Чем больше пестицидов, тем слабее растения.
   Я прибыл в агентство «ДДиД» (точнее, если учесть недавнее слияние, в международную корпорацию «Группа ВП/ДДиД/Пинг-Пфайфер-Питфилд/ ДСДЛ»), и в вестибюле был встречен энергичной младшей финансовой планировщицей, которая препроводила меня в отдел фокус-групп. В длинном узком кабинете за дверью с табличкой «НАБЛЮДАТЕЛИ» сидели Алек и два маркетолога. Они пили кофе, жевали пончики и анализировали информацию, мелькавшую на стене компьютерных мониторов.
   – Рад, что тебе это удалось, Джейми, – сказал Алек. – Присаживайся.
   Я прикрыл за собой дверь, и в кабинете потемнело. Проступили три большие стеклянные панели, выходившие в три конференц-зала.
   – Не беспокойся, они нас не видят, – сказала немолодая женщина. Поверх белобрысых кудряшек – наушники с микрофоном вместо обруча. – Зеркальное стекло. – Она протянула руку. – Марта.
   Алек щелкнул выключателем на консоли, из динамика над окном забормотали сидящие в зале слева.
   – Да я, заметьте, сама торгов не боюсь, – говорила молодая женщина. – Просто я, по-моему, недостаточно умна, чтобы принимать умные решение.
   – Врет, – сказала Марта. – Базальная кожная реакция, поглядите.
   По монитору бежала волнистая линия.
   – Ну ты сечешь, – сказал Алек.
   – Вы куда смотрите? – спросил я.
   – У нее электроды на пальцах, – объяснил он. – У всех в зале А электроды. Видишь?
   Я приложил руку козырьком к стеклу и вгляделся. Ну точно – у каждого добровольца к пальцам тянулись провода на крошечных резиновых присосках.
   – Это так уж необходимо? – спросил я.
   – Конечно, – ответил Алек. – Новинка.
   – Мы выяснили, что члены фокус-групп имеют склонность рассматривать свои интервью как шанс выразить потребительское недовольство, – объяснила Марта. – Более семидесяти пяти процентов американцев участвовали в том или ином потребительском опросе. Переели уже.
   – И вы их подключаете к детекторам лжи?
   – Да нет, к системам мониторинга биореакций. Кожно-гальванический рефлекс, базальные вариации, временами даже электроэнцефалограмма, измеряем мозговые биотоки. – Марта нажала кнопку и заговорила в микрофон: – Тони, номер четыре виляет. Попробуй дельта-траекторию.
   – А это как? – спросил я.
   – Смотри и учись, – посоветовал Алек.
   Человек в наушниках, интервьюер в зале А, встал со своего места во главе стола и подошел к молодой женщине, которую они называли номером четыре.
   – Как вы думаете, ваши дети… – Он покосился на свои записи. – Бертран и Сирина. Как думаете, они вас уважают?
   – Молодец, Тони, – похвалила Марта в микрофон. – Волновая функция выравнивается.
   Женщина помялась, потом сказала:
   – Надеюсь, да.
   – Они вас видят, когда вы сидите за компьютером, участвуете в торгах?
   – Они меня видели за терминалом. – Женщина пыталась представить себе эту картину. – Но вряд ли понимали, что я делала.
   – А их впечатление о вас, – давил интервьюер. – Как думаете, они видели перед собой уверенную женщину?
   – Прямое попадание, – сказала Марта, выключая зал А и одновременно открывая канал зала В.
   В окне справа я различил пятерых мужчин и женщин перед большим телеэкраном. Все в металлических ободках с резиновыми антеннами.
   – А теперь, пока вы будете смотреть следующую запись, – говорила ведущая-азиатка, – пожалуйста, внимательно слушайте, что говорит оратор. – Она нажала кнопку на пульте, и на экране возник Эзра Бирнбаум.
   – Ты записываешь, Дэн? – спросила Марта техника в дальнем углу наблюдательской.
   – Все пишется, – отозвался тот.
   Бирнбаум ораторствовал в телевизоре, а на экране в кабинете появились пять волнистых зеленых линий. Равномерных, пока Эзра объяснял, что фондовая биржа заменила, «по сути дела, социальное страхование». Белобрысая что-то записывала. Бирнбаум сообщил, что «новое поколение программ сетевых торгов грозит лишь обострить эту тенденцию, маня публику к неслыханному, бешеному пароксизму оптимистических сделок». Четыре линии ощерились колючками, одна осталась без изменений.
   – Что это значит? – спросил я. – О чем они думают?
   – Мы тебе потом покажем анализ, – ответила Марта. – Дэн, у тебя энцефалограмма третьего под рукой?
   Техник протянул ей распечатку.
   – Неудивительно, – сказала она. – Он же, блядь, эпилептик. Как он через отсев пробрался? Уберите его данные из среднего отклика.
   Алек откинулся в кресле и улыбнулся мне. Вот теперь парень в своей тарелке. Безгранично властвует над человеческой душой, прячась за тремя зеркальными стеклами. Я улыбнулся в ответ. У каждого должна быть роль. Алек хотя бы нашел свою.
   – Ничего, если я на зал Б гляну? – спросил он.
   Марта нажала переключатель, открыв окно в третью камеру пыток.
   Три жертвы сидели, закрыв глаза, а пожилой дядька неспешно обходил их кругами.
   – Хорошо, Натали, – говорил он. – Теперь расскажи, что ты там видишь.
   – А где же электроды? – пошутил я. – Что там происходит?
   – Они все загипнотизированы, – ответил Алек. – Экспериментальный метод.
   – Я в темном тоннеле, – говорила одна женщина. – На стенах цифры.
   – Можешь их разглядеть? Прочитай мне. – Старик осторожно вел ее сквозь подсознательные видения.
   – Три, восемь и шесть, – сказала она. – А потом они расплываются.
   – Можешь сказать, почему они расплываются?
   – Не знаю. – Голос сорвался. – Я боюсь. Тут темно.
   – Все в порядке, – успокоил старик. – Возвращайся в укрытие и подожди меня.
   Это уже перебор. Я тут прямо вуайерист.
   – Мне бы Вилли освободить ^[172].
   Над моим эвфемизмом засмеялась даже Марта.
   – Я с тобой. – Алек положил руку Марте на плечо. – Потрясающе. Мы вернемся, когда анализ будет готов.
   Я подождал, пока за нами закроется дверь.
   – Просто ЦРУ какое-то. Надо же.
   – Еще бы. – Алек сиял. – Кайфово, скажи? Никаких случайностей.
   Я осмотрел одинаковые коридоры. Вероятности нахождения уборной равны.
   – Пошли, – сказал Алек. – Сюда.
   Мы шли по длинному белому коридору мимо разноцветных дверей с бумажными табличками: «Изучение мыла», «Дети и бекон», «Артритная группа» и «Отклик на школьные ваучеры».
   – Господи боже, да их здесь тысячи, – вслух удивился я.
   – У нас демократия, Джейми, так что оно и к лучшему. – Алек придержал дверь и вошел вслед за мной. Я направился к писсуару, Алек – к раковине. – Фокус-группы – тончайшее отражение стремлений общественности. Абсолютное голосование.
   – В рыночной экономике люди долларами голосуют, – заметил я, пока мой мочевой пузырь расслаблялся. Мне понравилось, с каким звуком мощная струя бьет в пластик.
   – Ну зачем сплошь пробы и ошибки? – спросил Алек, моя руки. – Правильно организованная фокус-группа добирается до глубин человеческих нужд, когда эти нужды еще из подсознания не выплыли. Это позволяет нам угадывать, чего люди хотят, сами того не зная.
   – Чтобы выпускать рекламу, исходя из этих потребностей?
   – Чтобы создавать продукты и услуги, удовлетворяющие людей, – объяснил Алек, вытирая руки. Затем кинул бумажное полотенце в корзину, подошел к соседнему писсуару и расстегнул ширинку. – Если потребность удовлетворяется брэндом, так тому и быть.
   Я застегнулся и отошел к раковине.
   – Но детекторы лжи ^[173]? Сканирование мозга? Гипноз? Что, это правда что-то проясняет? Мы действительно хотим, чтобы рынком правило подсознание?
   – Абсолютно. Только так и честно. Подлинный человеческий дух. Пока он не изуродован социальными и невротическими фильтрами.
   – И ты в это веришь?
   – Все сводится к тому, что у нас у всех общего. Потому-то мы и в одной команде.
   – Да ладно, Алек, – сказал я, моя руки. Раковина активировалась инфракрасным детектором. – Старо, не находишь? В уравнении должен присутствовать человеческий разум. Он нас заставляет жениться, строить школы, писать законы. Природа бывает жестока. А рацио и сознание ^[174]не дают нам при первом удобном случае друг друга поубивать.
   – Позволю себе не согласиться, – отозвался Алек, застегиваясь. – Я верую в доброту людей, каковы они есть. Именно рацио и суждения заставляют нас друг друга убивать. Перечитай Руссо ^[175]и избавляйся уже от этого своего кошмарного комплекса вины. Он тебя тормозит.
   Алек снова открыл мне дверь.
   – А руки вымыть не хочешь? – спросил я.
   – Я сначала вымыл. Хуй – мой самый чистый орган.
   Шагая по коридору, я обдумывал глубокий смысл этого замечания. Я мыл руки, дабы защитить других от себя, а не свои гениталии от чужой грязи. Неужто Алек во всем прав?
   – Джейми! – позвал женский голос у нас за спиной. Карла. Вот черт. Что она тут делает? Диверсию задумала?
   – Привет, Карла, – сказал я. – Прости, что не перезвонил. Совсем закрутился. – Она классно выглядела. Расслабленная – не то что на бирже.
   – Да ничего. Хорошо, что пришел. Группа уже работает. Пошли.
   – Группа?
   – Моя фокус-группа, – сказала она. – Ты сообщение получил? Я наняла «ДДиД» для изучения всех, с кем встречалась за последний год. Узнать их впечатления. Реакцию. Больше часа не займет.
   – Я читал в «Таймс», – сказал Алек. – Хит сезона.
   – Я тут как бы занят, – извинился я. – Нам с Алеком к вечеру еще два ролика снимать.
   – Все в порядке, Джейми, – завредничал Алек. – Анализ все равно только к полудню будет.
   – Спасибо, Алек, – сказала Карла и взяла меня за руку. – Вот сюда.
   И она поволокла меня по длинному коридору. Алек ухмыльнулся – мол, не я же с ней спал, – и отправился в свой наблюдательский рай.