Страница:
Как только солнце начнет пригревать, всех зверей охватывает загадочная тяга к перемене места и гонит их из укромных лесных убежищ. Частенько они слишком торопятся выбраться, и неожиданная пурга иногда загоняет их обратно. Но в следующий раз в путь пускается еще большее число оленей, и они осторожно трусят вперед по старым тропам. Им известно, что у них есть враги, которые стерегут их там, где они меньше всего опасаются. Поэтому они, даже когда останавливаются отдохнуть и покормиться, всегда бдительны и расставляют вокруг своего стада сторожевых оленей.
Открывают грандиозный весенний ход стельные оленихи, их шествие замыкают резвые молодые телки. По пятам за ними идут молодые бычки, почти еще телята; они неуклюже бредут следом за этой самоуверенной красотой. Когда пройдут эти отряды, ход на несколько недель прекращается, и лишь в августе показываются быки. Они бегут большими стадами, покрывают все пастбища и медленно, отъедаясь, подвигаются вперед, туда же, куда ушли остальные. Они уверены в своей силе и победе, когда придет пора случки. Они еще не совсем вылиняли, шеи и спины у них белые, и при взгляде на них кажется, что черная земля вокруг покрылась живыми снежными сугробами.
В былые времена, когда охота велась еще с каяков, весной охотились только для домашней потребности: весенние олени худы, и шерсть на них облезлая. Поэтому главная охота откладывается на осень, когда олени, жирные и ленивые, с лоснящейся мягкой шкурой, идут обратно в свои леса. Идут они тогда большим стадом: коровы с новорожденными телятами, телки и бычки, которые уже не держатся теперь отдельно. Такое тесно сбитое стадо не в состоянии бежать, особенно если загнать его в узкий проход, и становище может в один день обеспечить себя мясом на всю зиму.
Спускаясь с Игьюгарьюком к становищу, мы различили далеко-далеко на горизонте лесную опушку, но солнце освещало ее так, что я не мог хорошенько разобрать - гряда ли это холмов или лес. Я и спросил Игьюгарьюка, что это, а он ответил: "Это Напартут - "Те, что встают". Это не настоящие леса, откуда мы берем деревья для наших длинных саней; те еще дальше. Мы верим, что деревья в лесу живые, и потому не любим ночевать между ними. Тот, кому редкий раз приходится поневоле сделать это, может рассказать, как они ночью шепчутся и стонут на языке, непонятном человеку. Это говор лесов".
Так Игьюгарьюк раскрывает мне характерный контраст между двумя соседними племенами: индейцы крайне неохотно располагаются на ночлег вне лесной защиты, тогда как эскимосы боятся ночевать в лесу.
Мы наглядеться не могли досыта на окружающее. Все звери славили весну - и зайцы, и лемминги, и горностаи, и сурки нежились на солнце в высокой траве, не помышляя о еде, а лишь упиваясь теплом и светом. Они грезят о вечном лете и предаются наслаждению, которое заставляет их совсем позабыть о врагах, грозящих их существованию. Даже волки, эти мастера по части засад, отыскав свое прошлогоднее логовище, думают только о приплоде, который увеличит семью. Через две недели логово будет полно волчат, и тогда родителям придется выходить лишь по очереди - у лисиц острый нюх на всякую молодь, даже когда солнце печет вовсю. Внизу у больших речных полыней так и стрекочут морские ласточки и чайки, крякают утки, которые не понимают, почему это кайра вечно плачется, даже когда ей всего радостнее. О, эта жизнь, это благодатное плодородие, когда мерзлая земля дыханием своим помогает таянию, помогает растениям пустить корни!
Как белый плавучий лед, блестит на речном берегу песок, на котором оставляют свои следы быстроногие журавли; все пернатые кричат и шумят, не думая о великой мелодии природы, пока стая диких гусей не бросается вдруг в полынью, отчего вода расплескивается, и вся мелюзга замолкает.
Мальчуган, до изнеможения бродивший когда-то по берегам озера, нашел, отдыхая, те слова, что напевает сейчас старый Игьюгарьюк:
Озеро чудное с быстрыми льдинами!
Солнце и лед!
Ломит все тело, усталостью налито.
Я отдохну,
Я наслажусь несказанною радостью,
Найденной здесь, на твоих берегах!
Солнце стоит уже низко над горизонтом, и небо и вся земля горят ярким пламенем.
- Молодой человек умер и идет на небо, - говорит Игьюгарьюк, - и великий дух наряжает небо и землю в красные, праздничные цвета, чтобы приветствовать душу умершего.
* * *
2 июня вся экспедиция в сборе, так как прибывают Биркет-Смит и Бангстед с остатками нашего имущества. Погода переменилась. Десять градусов ниже нуля, ясное небо, ветер метет снег.
Для укрепления нового знакомства я потратил несколько дней на совместные охоты и на покупку разных мелких предметов, имевших этнографический интерес. Я понял, что надобно известное время для завоевания полного доверия этих людей. Конечно, большинству из них не впервой было вести торг с белыми, но свое мировоззрение, мысли о жизни и смерти они оставляли при себе, не желая обсуждать их с чужаками. И я надеялся, что все, так поразившее нас при нашем прибытии, только внешнее, а внутренняя жизнь их столь же проста, примитивна, как и жизнь других встречавшихся нам эскимосов.
Вообще это были люди спокойные, неторопливые; теперь когда перед палатками лежали груды неосвежеванных оленей, охотничий пыл их заметно остыл; мужчины наслаждались кочевой жизнью, а женщины прилежно работали. Это они таскали для костров прутья и хворост, иногда очень издалека, меся грязь по колено; они свежевали убитых оленей и следили за кострами. Вся эта работа накладывала на них свою печать; им незачем было дожидаться старости, чтобы лицо их покрылось морщинами; глаза у них часто бывали красными и слезились от дыма костров, а руки были крупные и грязные, рабочие руки с длинными грубыми ногтями. Работа съедала всю их женскую прелесть, но они оставались веселыми, неприхотливыми и приветливыми.
Нам-то было на руку, что мужчины бездельничали, - это давало возможность выкачивать из них нужные сведения. И когда дело шло о повседневном их быте, они охотно просвещали нас. Из их рассказов мы вынесли впечатление, что они живут, совершенно не завися от моря, и это нас особенно поразило. Правда, торговые поездки приводили некоторых из них к общению с приморскими эскимосами, но многие никогда не видывали моря. Этим и объяснялось строгое "табу", наложенное на всякого морского зверя. Старики держались того мнения, что предки всегда обитали в глубине материка и жили исключительно охотой на оленей и пернатую дичь да ловлей форелей.
У каждого охотника имелось современное ружье, и им нетрудно было настрелять столько песцов, сколько нужно для обмена на патроны. Но они не соображали, что именно это опасное огнестрельное оружие стало виной так часто переживаемой ими теперь нужды. В старину, разумеется, всякое звероловство гораздо больше, чем теперь, было связано с определенными временами года, но хитроумные эскимосские способы и орудия лова обыкновенно обеспечивали охотникам столь богатую добычу, что запасов хватало и на "мертвое" время, когда никакой дичи не попадалось, нужно было только иметь удачу в охотничьем сезоне да набить мясом зимние свои склады.
Первым условием для охоты была разбивка стойбища на самых путях оленьего хода; пути эта были различны весной и осенью. Отсюда кочевой образ жизни населения. Но люди всегда возвращались обратно к месту старых своих становищ, чтобы основательно, как требовали условия охоты, подготовиться к следующему охотничьему сезону. Дело в том, что охота в открытом поле при помощи лука и стрел давали скудную добычу. Приходилось подкрадываться к зверю чуть не вплотную, и на это часто уходили целые дни: олени были пугливы, а стрельба из лука для уверенности в меткости и смертоносности выстрела требовала весьма близкого расстояния, эти затруднения преодолевались охотниками следующим образом.
В два ряда, чтобы получилось подобие аллеи, ставились на ребро крупные продолговатые камни или складывались островерхие кучки из камней и прикрывались сверху кучками торфа, как шапкой, что на известном расстоянии напоминало человечьи головы. Один конец аллеи делался очень широким и приходился как раз так, чтобы олени, сбегая с гребней холмов, сразу попадали в аллею. Женщины и дети преследовали оленей сзади, размахивая шкурами и завывая по-волчьи. Олени, полагавшие, что люди у них и позади и по бокам, не видели иного пути к спасению, как продолжать бегство вдоль по аллее, которая все суживалась и суживалась. По обе же стороны ее, за каменными прикрытиями, были устроены охотничьи засады, мимо которых оленям приходилось пробегать на расстоянии выстрела, так что немалое число их падало жертвами этого хитроумного способа.
Та же система засад практиковалась для охоты около мест переправы оленей через озера и реки. Разница заключалась лишь в том, что охотники, притаившиеся на воде около берегов, нападали на оленей не раньше, чем те искали спасения в воде. Плавают олени не особенно быстро, и охотникам в каяках нетрудно было нагонять их и убивать копьями. Если место переправы было широко и оленье стадо многочисленно, добыча при таком способе охоты бывала столь обильной, что вся поверхность воды покрывалась плавающими тушами убитых оленей.
Практиковался и еще один хитроумный способ охоты на оленей зимой в местах их зимовок: в глубоком снегу рыли ямы, прикрывали их сверху прутьями и тонким слоем снега, посыпали оленьим мхом и обрызгивали собачьей мочой. Привлеченные запахом, олени проваливались в ямы.
В сравнении с охотой на оленей все остальное было лишь подсобным промыслом. Рыбу били острогой, ловили на крючок; птицу, зайцев, леммингов и сурков - силками. На водяную птицу охотились главным образом с каяков при помощи небольших острог в осеннее время, когда птица линяла и была тяжела на подъем.
Игравший прежде огромную роль в жизни континентальных эскимосов каяк длинный, узкий с высокими бортами и потому очень стройный - отличался, вдобавок, большой легкостью, так как деревянный скелет его обтягивался выскобленными оленьими шкурами. Управляемый привычным человеком каяк может развивать поразительную скорость. Когда же охота ведется на реках с бурными водоворотами, от гребца требуется особенная ловкость, чтобы не потерять равновесия. Неустанно гребя и лавируя в пенистых струях водоворота, он в то же время должен каждую минуту быть готовым метнуть правой рукой копье в кучку оленей, которые ищут спасения преимущественно в труднодоступных местах.
Увидав, как континентальный эскимос бросает каяк в речные стремнины, я вынужден был признать, что он не уступал искусством лучшим гренландским гребцам, бороздящим море в своих каяках.
Снежная хижина - единственное зимнее жилье континентального эскимоса, но за неимением сала и ворвани он не в состоянии отапливать жилище, хотя температура воздуха в холодное время года нередко падает ниже -50°. И освещается хижина в долгие темные вечера только чадящей сальной свечкой: фитиль скручивается из мха и обмакивается в растопленное оленье сало. Но люди эти так закалены, что утверждают, будто они никогда не зябнут в своем жилье, какая бы погода ни стояла [26]. В защиту от буранов крыши так пригнаны к хижинам, что составляют одно целое с сугробами, из которых сооружены.
Жилое помещение находится в глубине хижины; ее передняя часть, соединенная с жилой узким проходом, делается с совершенно отвесными стенами, чтобы они не таяли; это "ига", т.е. кухня. Здесь готовят пищу, если могут раздобыть топливо, что случается далеко не каждый день в такое время, когда вся земля под толстым снежным покровом. Бывает, что несколько дней подряд приходится обходиться одним мерзлым мясом без единого глотка горячего навара, чтобы согреться.
Чтобы постоянно иметь воду для питья, снежные хижины возводят у берегов озера, во льду которого всегда поддерживается открытая прорубь, защищенная снежным колпаком. Континентальные эскимосы, как и все прочие эскимосы, питающиеся исключительно мясом, поглощают невероятно много воды.
Одно только причиняет им настоящие затруднения - просушка обуви, когда они возвращаются с длительной охоты домой в мокрых чулках. Если эскимосы богаты шкурами, они бросают вымокшую обувь и заменяют ее новой, а если нет, то вынуждены просушивать ее ночью у себя за пазухой.
В мае снежные хижины тают и разваливаются; люди перебираются в палатки, - часто очень большие, прекрасные, целиком из оленьих шкур, и островерхие с дымовым отверстием наверху, похожие на индейские вигвамы. Перед местом хозяйки дома очаг, где варится вся пища, так как погода обычно очень ветреная. Можно было бы предположить, что вместе с теплом наступает время тихого уюта, но это далеко не так. Варка пищи внутри палатки не позволяет завешивать входное отверстие, и люди сидят либо на сквозняке, либо в густом дыму, что, впрочем, их как будто не стесняет.
Так в общих чертах проходит повседневная жизнь этих людей, наверно самых закаленных на свете. Страна их предлагает суровые условия жизни и все же кажется им лучшей в мире. Нам особенно бросались в глаза резкие контрасты их существования: либо тяжелая нужда, либо такое чудесное изобилие, которое заставляет их забывать как о всех уже пережитых невзгодах, так и о бедах, стерегущих во мраке грядущих зим.
1.6. Искатели правды
Игьюгарьюк, так определенно утверждавший, что он не заклинатель духов и ровно ничего не знает из древней истории своего народа, скоро переменил фронт, почувствовав ко мне доверие и поняв, как серьезно отношусь я ко всем этим вопросам. Поэтому мне удалось с его помощью заглянуть в глубины эскимосской культуры, во многом для меня совершенно новой. Сведения давались шаткие и разрозненные, но то-то и хорошо, ведь мне и хотелось получить понятие о самом первобытном мировоззрении.
Философия Игьюгарьюка была проста и прямолинейна настолько, что его теории часто оказывались поразительно современными. Все его мировоззрение можно резюмировать следующими его же собственными словами: "Истинную мудрость можно обрести лишь вдали от людей в великом уединении, и постигается она лишь путем страданий. Только нужда и страдания могут открыть уму человека то, что скрыто от других".
От Игьюгарьюка узнал я, что заклинателем человек становится не потому, что сам этого захочет, - некие таинственные силы мира дают ему почувствовать, что он избран, и это избрание принимается им как откровение во сне.
Великую силу, управляющую судьбой всех людей, называют Хила, и ее очень трудно объяснить. Слово это имеет три смысла; оно означает: и весь мир, и погоду - хорошую или плохую, и смесь здравого смысла, разума и мудрости. В религиозном смысле слово это употребляется, когда говорят о силе, которой могут быть наделены люди, и олицетворяется она ближе всего Хилап Инуа - "господином силы". Часто название это обозначает и другую силу - духа в образе женщины; он пребывает где-то во Вселенной и появляется лишь когда в нем особенно нуждаются. Но все боятся этой силы, как строгой правительницы, проверяющей все дела людей. Она вездесуща и дает знать о себе, как только ее вмешательство требуется.
Одна из главных заповедей велит людям относиться к своей насущной пище с глубоким благоговением, чтобы ничто из нее не пропадало. Убив оленя, следует поэтому строго соблюдать известные обряды для воздания должной чести убитому зверю; необходимо также тщательно схоронить все, что не пойдет людям в пищу, - даже если это требуха.
Все табу налагаются ради Хилы, чтобы не нарушить добрых отношений с ней. Требуется от людей немного, зато всякое нарушение с их стороны строго карается, то есть на них насылается непогода, болезнь или неудача на охоте - все то, чего они больше всего боятся.
Заклинатель духов - посредник между Хилой и людьми, и главная его задача исцелять больных или спасать тех, кого гонит злоба других людей. Чтобы выздороветь, больной человек должен отдать все свое имущество; все принадлежащие ему вещи уносят и кладут на землю вдали от стойбища, ибо когда человек призывает великого духа, у него не должно быть иного достояния, кроме его духа.
В молодости Игьюгарьюка часто посещали сновидения. Странные существа говорили с ним во сне, а когда он пробуждался, сновидения стояли перед ним, как живые, так что он мог описать их своим землякам. Когда, таким образом, всем стало ясно, что ему предназначено сделаться заклинателем, один старик по имени Перканаок стал его учителем. Среди зимы, в самое холодное время увез он Игьюгарьюка на санках далеко-далеко от стойбища, на ту сторону озера Хиколигьюак. Там он должен был сидеть на санях, пока старый заклинатель складывал для него снежную хижинку такой величины, чтобы он только мог поместиться в ней, сидя на корточках. Игьюгарьюк не должен был запятнать снег, ступая на него, и потому старик, чьи следы почитались чистыми и священными, сам перенес его в хижину. Несмотря на сильный холод, Игьюгарьюку не дали ни подстилки для ложа, ни мехового одеяла; лишь небольшую шкуру, только-только чтобы присесть. Не оставили ему и никакой еды - ни сухой, ни мокрой. Старик-заклинатель внушил ему, что он должен думать только о великом духе и о том духе-пособнике, который должен ему явиться. Затем старик оставил Игьюгарьюка одного. Через пять дней старый заклинатель вернулся и принес ему немного теплой воды в оленьей шкуре. После того он голодал еще пятнадцать дней, опять получил немного теплой воды и крохотный кусочек мяса, а там снова десять дней голодания; и лишь тогда окончилась первая часть срока его испытания.
Игьюгарьюк рассказывал: за эти тридцать дней он натерпелся такого холоду и голоду, так истомился, что временами "умирал ненадолго". Но он все время думал о великом духе, стараясь гнать от себя все мысли о людях и повседневных событиях. И лишь под конец его поста явился к нему дух-пособник в образе женщины. Явилась она, когда он спал, и ему чудилось, что она носится над ним. Потом она ему больше не снилась, но стала его духом-пособником. По истечении этого долгого месяца в холоде и голоде ему еще пять месяцев пришлось провести в строгом воздержании и не водиться с женщинами. Затем пост повторился. Ибо чем больше страдает человек, тем больше становится он способен заглянуть в скрытое от других. В действительности время учения никогда не кончается: от себя самого зависит, сколько времени учиться - смотря по тому, сколько пожелаешь знать.
Впоследствии, когда Игьюгарьюк уже считал себя достаточно сведущим, чтобы выступать перед людьми, он установил такой обряд вызывания духа: собирал своих земляков и приказывал им устроить праздник песен. Сам он, пока певцы состязались, уносился, несмотря ни на какую погоду, в пространство и вместе с великим духом пытался выяснить тот вопрос, который его занимал. Если задача была особенно трудная, ему приходилось странствовать по нескольку суток подряд, возвращаясь лишь по утрам к себе в хижину, к продолжавшим празднество землякам, чтобы рассказать им о видениях во время своего отсутствия.
У каждого заклинателя имеется священный пояс, играющий важную роль при вызывании духов. Я получил такой пояс от заклинательницы Киналик обыкновенный ремень, к которому были привешены следующие предметы: отщепина от ружейного ствола, обрывок тетивы, табачная бандероль, лоскут от шапки покойного брата заклинательницы, лоскуток белой оленьей шкурки, жгут из лозы, модель каяка, олений зуб, рукавица и лоскуток тюленьей шкуры. Все эти предметы приобрели волшебную силу, так как были получены заклинательницей от людей, желавших ей добра. Значение дара не в его величине или стоимости; не ценность подарка, но связанная с ним мысль дает силу.
Такой волшебный пояс употребляют вместе с волшебным жезлом. Жезл крепко привязывают к поясу, который прикрывают шкурой, а свободный конец жезла всегда в руках заклинателя. И, когда он вызывает духа, последний, проходя сквозь землю, вселяется в пояс. О появлении духа свидетельствует вес жезла; он становится таким тяжелым, что заклинатель не в силах поднять его кверху. И вот тогда заклинатель может заговорить с духом и получить от него желанные сведения.
Оленные эскимосы весьма мало думают о смерти, но верят, что все люди возрождаются, ибо душа бессмертна и всегда переходит из жизни в жизнь! Люди хорошие опять становятся людьми, а дурные возрождаются животными; таким образом населяется земля, ибо ничто, получившее жизнь однажды, никоим образом не может исчезнуть, перестать существовать.
1.7. Языческое благословение
За несколько дней до нашего отъезда решено было устроить большой певческий праздник в палатке Игьюгарьюка, собрав столько народу, сколько вместит палатка. Певец, стоя на полу посредине, пел с закрытыми глазами, покачивая бедрами в такт песне, а женщины, скучившись на лежанке, время от времени подхватывали песню хором, сливая свои высокие голоса с мужскими басами. Вот несколько текстов спетых песен:
Песня Игьюгарьюка
Яй-яй-яй,
Я-аяй-я!
Во весь свой дух я мчался, завидев их в долине
быков пахучих, крупных, с блестящей черной шерстью.
Хаяй-я-хая!
Я в первый раз их видел, цветы они щипали,
от той скалы далеко, где я один стоял.
Неопытному глазу казались небольшими и слабыми они...
Но из земли как будто они росли, когда я
к ним подходил на выстрел,
Огромные, свирепые... далеко от жилья,
Далеко от просторов, где лов идет веселый.
Песня Аванe
Ах, ищу, выслеживаю жадно зверя меж холмами!
Иль я дряхлым стал и слабым, что гоняюсь без удачи?
Я, без промаха стрелявший в цель из лука,
стоя прямо, без опоры,
Так что бык широкорогий, вниз летел стремглав с обрыва,
мордой в землю зарывался.
Женщины лишь изредка поют свои собственные песни, так как по существующему своеобразному обычаю ни одна женщина не смеет слагать песен без особого на то поощрения со стороны заклинателя. Как правило, они должны довольствоваться песнями мужчин.
Но в случае если сам дух потребует от женщины песни, она свободно может выйти из хора и следовать своему вдохновению. Из женщин этого стойбища только две были избранницами духов: одной из них была первая, ныне отвергнутая жена Игьюгарьюка, вторая - Акьярток, старая мать Киналик.
Песня старухи Акьярток
Тяжко дух перевожу; теснит мне сердце скорбь,
я песнь свою зову...
Жаром песни опалили сердце мне лихие вести
О голодных муках родичей, лишенных зимней дичи.
Вот зачем зову я песню свыше, песню свыше
Хаяя!..
Я пою и забываю то, что грудь палит, теснит мне дух,
Помню только дни былые, дни, когда была сильна я.
Дни, когда себе не знала равной в спешке свежеванья,
Дни, когда с убоиной одна справлялась,
И для вяленья срезала мясо с целых трех быков.
Гляньте! Сочными ломтями все разложено на камнях
Раньше, чем над головою встанет солнце!
Свежим и прохладным утром, ранним утром.
Кроме обычных охотничьих песен и лирических, поются также песни уничижительные, поносящие, безжалостно разоблачающие ошибки и пороки жителей стойбища. Двое мужчин поют их по очереди друг про друга и беспощаднейшим образом изобличают один другого в присутствии всех друзей и соседей. Такие песни обычно заканчиваются кулачным боем.
* * *
В разгаре праздника было сообщено, что Киналик вызовет своих духов-помощников, чтобы расчистить наш путь от всяких опасностей. За помощью решено было обратиться к Хиле. Пение смолкло, и заклинательница осталась одна стоять посреди палатки, плотно стиснув веки. Она не творила заклинаний, но временами лицо ее передергивалось от боли, и она начинала дрожать всем телом. Таков был ее способ заглядывания в таинственную глубь грядущих дней; все дело заключалось в том, чтобы собрать все свои силы и сосредоточить все свои мысли на одном - желании добра тем, кому предстоял путь.
Когда воля и мысль Киналик достигли наивысшей точки экстаза, мне было предложено выйти из палатки и отыскать себе местечко на снегу, где нет ничьих следов. Там я должен был оставаться, пока меня не позовут назад. На этом чистом, никем не топтанном снегу я должен был предстать перед Хилой молчаливый и смиренный, с опущенным взором, и пожелать про себя, чтобы небо, погода и все силы природы заметили меня и прониклись состраданием ко мне.
Это был своеобразный, но красивый молитвенный обряд, после которого меня позвали в палатку. Лицо Киналик было по-прежнему простым и естественным, но сияло. Она сообщила мне, что великий дух выслушал ее и что все опасности будут удалены с нашего пути, а всякий раз, как нам понадобится свежее мясо, у нас будет удачная охота.
Все приветствовали это пророчество одобрительно и радостно, а мы живо почувствовали, что эти люди по-своему - просто и наивно - сделали для нас все что могли, благословив наш путь.
Я поверил их слову, и моим жертвенным даром были красивые бусы.
1.8. Обратно к морю
После того как реки вскрылись и олени прошли, настроение в стойбище стало тревожным. Игьюгарьюк давво говорил о своем намерении отправиться на каяке вниз к озеру Бейкера, чтобы продать там песцовые меха, и так как ему хотелось вернуться назад вовремя, до осенней охоты, то он уже начал понемножку готовиться в путь. Но вот однажды приплыл другой каяк, державшийся берегового течения Хаколигьюака, и выяснилось, что он тоже направляется к озеру Бейкера; мы и решили, что Биркет-Смит с Хельге Бангстедом присоединятся к нему, а я с Гагой отправлюсь попозже вместе с Игьюгарьюком.
Расстояние до озера Бейкера было, в сущности, невелико - около 400 километров по тому пути, которым мы собирались ехать, но трудность заключалась в том, что нам с Гагой предстояло всю дорогу пробираться болотистой бесснежной тундрой, поскольку не могло быть и речи о погрузке дюжины собак на наш маленький каяк. Пустить их бежать свободно за нами тоже не годилось, так как мы рисковали потерять их, если бы им вздумалось на свой страх гоняться за оленьими стадами, встречи с которыми мы ожидали.
Открывают грандиозный весенний ход стельные оленихи, их шествие замыкают резвые молодые телки. По пятам за ними идут молодые бычки, почти еще телята; они неуклюже бредут следом за этой самоуверенной красотой. Когда пройдут эти отряды, ход на несколько недель прекращается, и лишь в августе показываются быки. Они бегут большими стадами, покрывают все пастбища и медленно, отъедаясь, подвигаются вперед, туда же, куда ушли остальные. Они уверены в своей силе и победе, когда придет пора случки. Они еще не совсем вылиняли, шеи и спины у них белые, и при взгляде на них кажется, что черная земля вокруг покрылась живыми снежными сугробами.
В былые времена, когда охота велась еще с каяков, весной охотились только для домашней потребности: весенние олени худы, и шерсть на них облезлая. Поэтому главная охота откладывается на осень, когда олени, жирные и ленивые, с лоснящейся мягкой шкурой, идут обратно в свои леса. Идут они тогда большим стадом: коровы с новорожденными телятами, телки и бычки, которые уже не держатся теперь отдельно. Такое тесно сбитое стадо не в состоянии бежать, особенно если загнать его в узкий проход, и становище может в один день обеспечить себя мясом на всю зиму.
Спускаясь с Игьюгарьюком к становищу, мы различили далеко-далеко на горизонте лесную опушку, но солнце освещало ее так, что я не мог хорошенько разобрать - гряда ли это холмов или лес. Я и спросил Игьюгарьюка, что это, а он ответил: "Это Напартут - "Те, что встают". Это не настоящие леса, откуда мы берем деревья для наших длинных саней; те еще дальше. Мы верим, что деревья в лесу живые, и потому не любим ночевать между ними. Тот, кому редкий раз приходится поневоле сделать это, может рассказать, как они ночью шепчутся и стонут на языке, непонятном человеку. Это говор лесов".
Так Игьюгарьюк раскрывает мне характерный контраст между двумя соседними племенами: индейцы крайне неохотно располагаются на ночлег вне лесной защиты, тогда как эскимосы боятся ночевать в лесу.
Мы наглядеться не могли досыта на окружающее. Все звери славили весну - и зайцы, и лемминги, и горностаи, и сурки нежились на солнце в высокой траве, не помышляя о еде, а лишь упиваясь теплом и светом. Они грезят о вечном лете и предаются наслаждению, которое заставляет их совсем позабыть о врагах, грозящих их существованию. Даже волки, эти мастера по части засад, отыскав свое прошлогоднее логовище, думают только о приплоде, который увеличит семью. Через две недели логово будет полно волчат, и тогда родителям придется выходить лишь по очереди - у лисиц острый нюх на всякую молодь, даже когда солнце печет вовсю. Внизу у больших речных полыней так и стрекочут морские ласточки и чайки, крякают утки, которые не понимают, почему это кайра вечно плачется, даже когда ей всего радостнее. О, эта жизнь, это благодатное плодородие, когда мерзлая земля дыханием своим помогает таянию, помогает растениям пустить корни!
Как белый плавучий лед, блестит на речном берегу песок, на котором оставляют свои следы быстроногие журавли; все пернатые кричат и шумят, не думая о великой мелодии природы, пока стая диких гусей не бросается вдруг в полынью, отчего вода расплескивается, и вся мелюзга замолкает.
Мальчуган, до изнеможения бродивший когда-то по берегам озера, нашел, отдыхая, те слова, что напевает сейчас старый Игьюгарьюк:
Озеро чудное с быстрыми льдинами!
Солнце и лед!
Ломит все тело, усталостью налито.
Я отдохну,
Я наслажусь несказанною радостью,
Найденной здесь, на твоих берегах!
Солнце стоит уже низко над горизонтом, и небо и вся земля горят ярким пламенем.
- Молодой человек умер и идет на небо, - говорит Игьюгарьюк, - и великий дух наряжает небо и землю в красные, праздничные цвета, чтобы приветствовать душу умершего.
* * *
2 июня вся экспедиция в сборе, так как прибывают Биркет-Смит и Бангстед с остатками нашего имущества. Погода переменилась. Десять градусов ниже нуля, ясное небо, ветер метет снег.
Для укрепления нового знакомства я потратил несколько дней на совместные охоты и на покупку разных мелких предметов, имевших этнографический интерес. Я понял, что надобно известное время для завоевания полного доверия этих людей. Конечно, большинству из них не впервой было вести торг с белыми, но свое мировоззрение, мысли о жизни и смерти они оставляли при себе, не желая обсуждать их с чужаками. И я надеялся, что все, так поразившее нас при нашем прибытии, только внешнее, а внутренняя жизнь их столь же проста, примитивна, как и жизнь других встречавшихся нам эскимосов.
Вообще это были люди спокойные, неторопливые; теперь когда перед палатками лежали груды неосвежеванных оленей, охотничий пыл их заметно остыл; мужчины наслаждались кочевой жизнью, а женщины прилежно работали. Это они таскали для костров прутья и хворост, иногда очень издалека, меся грязь по колено; они свежевали убитых оленей и следили за кострами. Вся эта работа накладывала на них свою печать; им незачем было дожидаться старости, чтобы лицо их покрылось морщинами; глаза у них часто бывали красными и слезились от дыма костров, а руки были крупные и грязные, рабочие руки с длинными грубыми ногтями. Работа съедала всю их женскую прелесть, но они оставались веселыми, неприхотливыми и приветливыми.
Нам-то было на руку, что мужчины бездельничали, - это давало возможность выкачивать из них нужные сведения. И когда дело шло о повседневном их быте, они охотно просвещали нас. Из их рассказов мы вынесли впечатление, что они живут, совершенно не завися от моря, и это нас особенно поразило. Правда, торговые поездки приводили некоторых из них к общению с приморскими эскимосами, но многие никогда не видывали моря. Этим и объяснялось строгое "табу", наложенное на всякого морского зверя. Старики держались того мнения, что предки всегда обитали в глубине материка и жили исключительно охотой на оленей и пернатую дичь да ловлей форелей.
У каждого охотника имелось современное ружье, и им нетрудно было настрелять столько песцов, сколько нужно для обмена на патроны. Но они не соображали, что именно это опасное огнестрельное оружие стало виной так часто переживаемой ими теперь нужды. В старину, разумеется, всякое звероловство гораздо больше, чем теперь, было связано с определенными временами года, но хитроумные эскимосские способы и орудия лова обыкновенно обеспечивали охотникам столь богатую добычу, что запасов хватало и на "мертвое" время, когда никакой дичи не попадалось, нужно было только иметь удачу в охотничьем сезоне да набить мясом зимние свои склады.
Первым условием для охоты была разбивка стойбища на самых путях оленьего хода; пути эта были различны весной и осенью. Отсюда кочевой образ жизни населения. Но люди всегда возвращались обратно к месту старых своих становищ, чтобы основательно, как требовали условия охоты, подготовиться к следующему охотничьему сезону. Дело в том, что охота в открытом поле при помощи лука и стрел давали скудную добычу. Приходилось подкрадываться к зверю чуть не вплотную, и на это часто уходили целые дни: олени были пугливы, а стрельба из лука для уверенности в меткости и смертоносности выстрела требовала весьма близкого расстояния, эти затруднения преодолевались охотниками следующим образом.
В два ряда, чтобы получилось подобие аллеи, ставились на ребро крупные продолговатые камни или складывались островерхие кучки из камней и прикрывались сверху кучками торфа, как шапкой, что на известном расстоянии напоминало человечьи головы. Один конец аллеи делался очень широким и приходился как раз так, чтобы олени, сбегая с гребней холмов, сразу попадали в аллею. Женщины и дети преследовали оленей сзади, размахивая шкурами и завывая по-волчьи. Олени, полагавшие, что люди у них и позади и по бокам, не видели иного пути к спасению, как продолжать бегство вдоль по аллее, которая все суживалась и суживалась. По обе же стороны ее, за каменными прикрытиями, были устроены охотничьи засады, мимо которых оленям приходилось пробегать на расстоянии выстрела, так что немалое число их падало жертвами этого хитроумного способа.
Та же система засад практиковалась для охоты около мест переправы оленей через озера и реки. Разница заключалась лишь в том, что охотники, притаившиеся на воде около берегов, нападали на оленей не раньше, чем те искали спасения в воде. Плавают олени не особенно быстро, и охотникам в каяках нетрудно было нагонять их и убивать копьями. Если место переправы было широко и оленье стадо многочисленно, добыча при таком способе охоты бывала столь обильной, что вся поверхность воды покрывалась плавающими тушами убитых оленей.
Практиковался и еще один хитроумный способ охоты на оленей зимой в местах их зимовок: в глубоком снегу рыли ямы, прикрывали их сверху прутьями и тонким слоем снега, посыпали оленьим мхом и обрызгивали собачьей мочой. Привлеченные запахом, олени проваливались в ямы.
В сравнении с охотой на оленей все остальное было лишь подсобным промыслом. Рыбу били острогой, ловили на крючок; птицу, зайцев, леммингов и сурков - силками. На водяную птицу охотились главным образом с каяков при помощи небольших острог в осеннее время, когда птица линяла и была тяжела на подъем.
Игравший прежде огромную роль в жизни континентальных эскимосов каяк длинный, узкий с высокими бортами и потому очень стройный - отличался, вдобавок, большой легкостью, так как деревянный скелет его обтягивался выскобленными оленьими шкурами. Управляемый привычным человеком каяк может развивать поразительную скорость. Когда же охота ведется на реках с бурными водоворотами, от гребца требуется особенная ловкость, чтобы не потерять равновесия. Неустанно гребя и лавируя в пенистых струях водоворота, он в то же время должен каждую минуту быть готовым метнуть правой рукой копье в кучку оленей, которые ищут спасения преимущественно в труднодоступных местах.
Увидав, как континентальный эскимос бросает каяк в речные стремнины, я вынужден был признать, что он не уступал искусством лучшим гренландским гребцам, бороздящим море в своих каяках.
Снежная хижина - единственное зимнее жилье континентального эскимоса, но за неимением сала и ворвани он не в состоянии отапливать жилище, хотя температура воздуха в холодное время года нередко падает ниже -50°. И освещается хижина в долгие темные вечера только чадящей сальной свечкой: фитиль скручивается из мха и обмакивается в растопленное оленье сало. Но люди эти так закалены, что утверждают, будто они никогда не зябнут в своем жилье, какая бы погода ни стояла [26]. В защиту от буранов крыши так пригнаны к хижинам, что составляют одно целое с сугробами, из которых сооружены.
Жилое помещение находится в глубине хижины; ее передняя часть, соединенная с жилой узким проходом, делается с совершенно отвесными стенами, чтобы они не таяли; это "ига", т.е. кухня. Здесь готовят пищу, если могут раздобыть топливо, что случается далеко не каждый день в такое время, когда вся земля под толстым снежным покровом. Бывает, что несколько дней подряд приходится обходиться одним мерзлым мясом без единого глотка горячего навара, чтобы согреться.
Чтобы постоянно иметь воду для питья, снежные хижины возводят у берегов озера, во льду которого всегда поддерживается открытая прорубь, защищенная снежным колпаком. Континентальные эскимосы, как и все прочие эскимосы, питающиеся исключительно мясом, поглощают невероятно много воды.
Одно только причиняет им настоящие затруднения - просушка обуви, когда они возвращаются с длительной охоты домой в мокрых чулках. Если эскимосы богаты шкурами, они бросают вымокшую обувь и заменяют ее новой, а если нет, то вынуждены просушивать ее ночью у себя за пазухой.
В мае снежные хижины тают и разваливаются; люди перебираются в палатки, - часто очень большие, прекрасные, целиком из оленьих шкур, и островерхие с дымовым отверстием наверху, похожие на индейские вигвамы. Перед местом хозяйки дома очаг, где варится вся пища, так как погода обычно очень ветреная. Можно было бы предположить, что вместе с теплом наступает время тихого уюта, но это далеко не так. Варка пищи внутри палатки не позволяет завешивать входное отверстие, и люди сидят либо на сквозняке, либо в густом дыму, что, впрочем, их как будто не стесняет.
Так в общих чертах проходит повседневная жизнь этих людей, наверно самых закаленных на свете. Страна их предлагает суровые условия жизни и все же кажется им лучшей в мире. Нам особенно бросались в глаза резкие контрасты их существования: либо тяжелая нужда, либо такое чудесное изобилие, которое заставляет их забывать как о всех уже пережитых невзгодах, так и о бедах, стерегущих во мраке грядущих зим.
1.6. Искатели правды
Игьюгарьюк, так определенно утверждавший, что он не заклинатель духов и ровно ничего не знает из древней истории своего народа, скоро переменил фронт, почувствовав ко мне доверие и поняв, как серьезно отношусь я ко всем этим вопросам. Поэтому мне удалось с его помощью заглянуть в глубины эскимосской культуры, во многом для меня совершенно новой. Сведения давались шаткие и разрозненные, но то-то и хорошо, ведь мне и хотелось получить понятие о самом первобытном мировоззрении.
Философия Игьюгарьюка была проста и прямолинейна настолько, что его теории часто оказывались поразительно современными. Все его мировоззрение можно резюмировать следующими его же собственными словами: "Истинную мудрость можно обрести лишь вдали от людей в великом уединении, и постигается она лишь путем страданий. Только нужда и страдания могут открыть уму человека то, что скрыто от других".
От Игьюгарьюка узнал я, что заклинателем человек становится не потому, что сам этого захочет, - некие таинственные силы мира дают ему почувствовать, что он избран, и это избрание принимается им как откровение во сне.
Великую силу, управляющую судьбой всех людей, называют Хила, и ее очень трудно объяснить. Слово это имеет три смысла; оно означает: и весь мир, и погоду - хорошую или плохую, и смесь здравого смысла, разума и мудрости. В религиозном смысле слово это употребляется, когда говорят о силе, которой могут быть наделены люди, и олицетворяется она ближе всего Хилап Инуа - "господином силы". Часто название это обозначает и другую силу - духа в образе женщины; он пребывает где-то во Вселенной и появляется лишь когда в нем особенно нуждаются. Но все боятся этой силы, как строгой правительницы, проверяющей все дела людей. Она вездесуща и дает знать о себе, как только ее вмешательство требуется.
Одна из главных заповедей велит людям относиться к своей насущной пище с глубоким благоговением, чтобы ничто из нее не пропадало. Убив оленя, следует поэтому строго соблюдать известные обряды для воздания должной чести убитому зверю; необходимо также тщательно схоронить все, что не пойдет людям в пищу, - даже если это требуха.
Все табу налагаются ради Хилы, чтобы не нарушить добрых отношений с ней. Требуется от людей немного, зато всякое нарушение с их стороны строго карается, то есть на них насылается непогода, болезнь или неудача на охоте - все то, чего они больше всего боятся.
Заклинатель духов - посредник между Хилой и людьми, и главная его задача исцелять больных или спасать тех, кого гонит злоба других людей. Чтобы выздороветь, больной человек должен отдать все свое имущество; все принадлежащие ему вещи уносят и кладут на землю вдали от стойбища, ибо когда человек призывает великого духа, у него не должно быть иного достояния, кроме его духа.
В молодости Игьюгарьюка часто посещали сновидения. Странные существа говорили с ним во сне, а когда он пробуждался, сновидения стояли перед ним, как живые, так что он мог описать их своим землякам. Когда, таким образом, всем стало ясно, что ему предназначено сделаться заклинателем, один старик по имени Перканаок стал его учителем. Среди зимы, в самое холодное время увез он Игьюгарьюка на санках далеко-далеко от стойбища, на ту сторону озера Хиколигьюак. Там он должен был сидеть на санях, пока старый заклинатель складывал для него снежную хижинку такой величины, чтобы он только мог поместиться в ней, сидя на корточках. Игьюгарьюк не должен был запятнать снег, ступая на него, и потому старик, чьи следы почитались чистыми и священными, сам перенес его в хижину. Несмотря на сильный холод, Игьюгарьюку не дали ни подстилки для ложа, ни мехового одеяла; лишь небольшую шкуру, только-только чтобы присесть. Не оставили ему и никакой еды - ни сухой, ни мокрой. Старик-заклинатель внушил ему, что он должен думать только о великом духе и о том духе-пособнике, который должен ему явиться. Затем старик оставил Игьюгарьюка одного. Через пять дней старый заклинатель вернулся и принес ему немного теплой воды в оленьей шкуре. После того он голодал еще пятнадцать дней, опять получил немного теплой воды и крохотный кусочек мяса, а там снова десять дней голодания; и лишь тогда окончилась первая часть срока его испытания.
Игьюгарьюк рассказывал: за эти тридцать дней он натерпелся такого холоду и голоду, так истомился, что временами "умирал ненадолго". Но он все время думал о великом духе, стараясь гнать от себя все мысли о людях и повседневных событиях. И лишь под конец его поста явился к нему дух-пособник в образе женщины. Явилась она, когда он спал, и ему чудилось, что она носится над ним. Потом она ему больше не снилась, но стала его духом-пособником. По истечении этого долгого месяца в холоде и голоде ему еще пять месяцев пришлось провести в строгом воздержании и не водиться с женщинами. Затем пост повторился. Ибо чем больше страдает человек, тем больше становится он способен заглянуть в скрытое от других. В действительности время учения никогда не кончается: от себя самого зависит, сколько времени учиться - смотря по тому, сколько пожелаешь знать.
Впоследствии, когда Игьюгарьюк уже считал себя достаточно сведущим, чтобы выступать перед людьми, он установил такой обряд вызывания духа: собирал своих земляков и приказывал им устроить праздник песен. Сам он, пока певцы состязались, уносился, несмотря ни на какую погоду, в пространство и вместе с великим духом пытался выяснить тот вопрос, который его занимал. Если задача была особенно трудная, ему приходилось странствовать по нескольку суток подряд, возвращаясь лишь по утрам к себе в хижину, к продолжавшим празднество землякам, чтобы рассказать им о видениях во время своего отсутствия.
У каждого заклинателя имеется священный пояс, играющий важную роль при вызывании духов. Я получил такой пояс от заклинательницы Киналик обыкновенный ремень, к которому были привешены следующие предметы: отщепина от ружейного ствола, обрывок тетивы, табачная бандероль, лоскут от шапки покойного брата заклинательницы, лоскуток белой оленьей шкурки, жгут из лозы, модель каяка, олений зуб, рукавица и лоскуток тюленьей шкуры. Все эти предметы приобрели волшебную силу, так как были получены заклинательницей от людей, желавших ей добра. Значение дара не в его величине или стоимости; не ценность подарка, но связанная с ним мысль дает силу.
Такой волшебный пояс употребляют вместе с волшебным жезлом. Жезл крепко привязывают к поясу, который прикрывают шкурой, а свободный конец жезла всегда в руках заклинателя. И, когда он вызывает духа, последний, проходя сквозь землю, вселяется в пояс. О появлении духа свидетельствует вес жезла; он становится таким тяжелым, что заклинатель не в силах поднять его кверху. И вот тогда заклинатель может заговорить с духом и получить от него желанные сведения.
Оленные эскимосы весьма мало думают о смерти, но верят, что все люди возрождаются, ибо душа бессмертна и всегда переходит из жизни в жизнь! Люди хорошие опять становятся людьми, а дурные возрождаются животными; таким образом населяется земля, ибо ничто, получившее жизнь однажды, никоим образом не может исчезнуть, перестать существовать.
1.7. Языческое благословение
За несколько дней до нашего отъезда решено было устроить большой певческий праздник в палатке Игьюгарьюка, собрав столько народу, сколько вместит палатка. Певец, стоя на полу посредине, пел с закрытыми глазами, покачивая бедрами в такт песне, а женщины, скучившись на лежанке, время от времени подхватывали песню хором, сливая свои высокие голоса с мужскими басами. Вот несколько текстов спетых песен:
Песня Игьюгарьюка
Яй-яй-яй,
Я-аяй-я!
Во весь свой дух я мчался, завидев их в долине
быков пахучих, крупных, с блестящей черной шерстью.
Хаяй-я-хая!
Я в первый раз их видел, цветы они щипали,
от той скалы далеко, где я один стоял.
Неопытному глазу казались небольшими и слабыми они...
Но из земли как будто они росли, когда я
к ним подходил на выстрел,
Огромные, свирепые... далеко от жилья,
Далеко от просторов, где лов идет веселый.
Песня Аванe
Ах, ищу, выслеживаю жадно зверя меж холмами!
Иль я дряхлым стал и слабым, что гоняюсь без удачи?
Я, без промаха стрелявший в цель из лука,
стоя прямо, без опоры,
Так что бык широкорогий, вниз летел стремглав с обрыва,
мордой в землю зарывался.
Женщины лишь изредка поют свои собственные песни, так как по существующему своеобразному обычаю ни одна женщина не смеет слагать песен без особого на то поощрения со стороны заклинателя. Как правило, они должны довольствоваться песнями мужчин.
Но в случае если сам дух потребует от женщины песни, она свободно может выйти из хора и следовать своему вдохновению. Из женщин этого стойбища только две были избранницами духов: одной из них была первая, ныне отвергнутая жена Игьюгарьюка, вторая - Акьярток, старая мать Киналик.
Песня старухи Акьярток
Тяжко дух перевожу; теснит мне сердце скорбь,
я песнь свою зову...
Жаром песни опалили сердце мне лихие вести
О голодных муках родичей, лишенных зимней дичи.
Вот зачем зову я песню свыше, песню свыше
Хаяя!..
Я пою и забываю то, что грудь палит, теснит мне дух,
Помню только дни былые, дни, когда была сильна я.
Дни, когда себе не знала равной в спешке свежеванья,
Дни, когда с убоиной одна справлялась,
И для вяленья срезала мясо с целых трех быков.
Гляньте! Сочными ломтями все разложено на камнях
Раньше, чем над головою встанет солнце!
Свежим и прохладным утром, ранним утром.
Кроме обычных охотничьих песен и лирических, поются также песни уничижительные, поносящие, безжалостно разоблачающие ошибки и пороки жителей стойбища. Двое мужчин поют их по очереди друг про друга и беспощаднейшим образом изобличают один другого в присутствии всех друзей и соседей. Такие песни обычно заканчиваются кулачным боем.
* * *
В разгаре праздника было сообщено, что Киналик вызовет своих духов-помощников, чтобы расчистить наш путь от всяких опасностей. За помощью решено было обратиться к Хиле. Пение смолкло, и заклинательница осталась одна стоять посреди палатки, плотно стиснув веки. Она не творила заклинаний, но временами лицо ее передергивалось от боли, и она начинала дрожать всем телом. Таков был ее способ заглядывания в таинственную глубь грядущих дней; все дело заключалось в том, чтобы собрать все свои силы и сосредоточить все свои мысли на одном - желании добра тем, кому предстоял путь.
Когда воля и мысль Киналик достигли наивысшей точки экстаза, мне было предложено выйти из палатки и отыскать себе местечко на снегу, где нет ничьих следов. Там я должен был оставаться, пока меня не позовут назад. На этом чистом, никем не топтанном снегу я должен был предстать перед Хилой молчаливый и смиренный, с опущенным взором, и пожелать про себя, чтобы небо, погода и все силы природы заметили меня и прониклись состраданием ко мне.
Это был своеобразный, но красивый молитвенный обряд, после которого меня позвали в палатку. Лицо Киналик было по-прежнему простым и естественным, но сияло. Она сообщила мне, что великий дух выслушал ее и что все опасности будут удалены с нашего пути, а всякий раз, как нам понадобится свежее мясо, у нас будет удачная охота.
Все приветствовали это пророчество одобрительно и радостно, а мы живо почувствовали, что эти люди по-своему - просто и наивно - сделали для нас все что могли, благословив наш путь.
Я поверил их слову, и моим жертвенным даром были красивые бусы.
1.8. Обратно к морю
После того как реки вскрылись и олени прошли, настроение в стойбище стало тревожным. Игьюгарьюк давво говорил о своем намерении отправиться на каяке вниз к озеру Бейкера, чтобы продать там песцовые меха, и так как ему хотелось вернуться назад вовремя, до осенней охоты, то он уже начал понемножку готовиться в путь. Но вот однажды приплыл другой каяк, державшийся берегового течения Хаколигьюака, и выяснилось, что он тоже направляется к озеру Бейкера; мы и решили, что Биркет-Смит с Хельге Бангстедом присоединятся к нему, а я с Гагой отправлюсь попозже вместе с Игьюгарьюком.
Расстояние до озера Бейкера было, в сущности, невелико - около 400 километров по тому пути, которым мы собирались ехать, но трудность заключалась в том, что нам с Гагой предстояло всю дорогу пробираться болотистой бесснежной тундрой, поскольку не могло быть и речи о погрузке дюжины собак на наш маленький каяк. Пустить их бежать свободно за нами тоже не годилось, так как мы рисковали потерять их, если бы им вздумалось на свой страх гоняться за оленьими стадами, встречи с которыми мы ожидали.