Страница:
К 11 мая я закончил все приготовления, распростился с двумя своими спутниками и направился к северу через пролив Рей. Моим проводником был здешний эскимос Алорнек - "Подошва", которого лучше всего характеризовала улыбка, постоянно сушившая его десны.
Нельзя было сказать заранее, где мы найдем людей; никому ведь неизвестно, где расположатся люди весной бить тюленей в ледовых отдушинах. Поэтому мы просто направились к северу вокруг острова Матти и дальше по проливу Веллингтона искать санные следы. Лишь найдя их, мы могли начать настоящие розыски.
Мы находились как раз перед магнитным полюсом, у мыса Аделаиды, когда завидели несколько покинутых снежных хижин. Мы поехали по проложенному следу и тут и там видели трогательные выставки тюленьих черепов, указывавшие путь к обитаемым жильям. Сначала нам попались пять хижин, потом три, затем двенадцать и, наконец, опять двенадцать.
Подошва - настоящая собака-ищейка, не хуже Белого. Он хорошо знает здешних людей, знает, как они строят свои хижины, как спят на лежанках, знает следы их ног, и таким образом задолго до самой встречи мы знали, кого найдем.
На следующий день после полудня в самый буран все наши собаки вдруг исчезают с поверхности льда, и, когда мы всматриваемся хорошенько, оказывается, что они влетели во входное отверстие жилья, а мы находимся в центре заметенного снегом стойбища, которое искали в течение нескольких дней.
Разумеется, никто не замечает нашего прибытия, но Алорнек ходит от входа к входу и громко провозглашает наши имена. Мало-помалу все выползают из снежных сугробов - веселые, изумленные, исполненные того радушия, в котором так нуждается путник, застигнутый бураном.
Мы устраиваем себе жилье, огородившись двойным снеговым валом: прежде всего нужно укрыться от бури, разметывающей наш строительный материал снег.
* * *
Теперь, стало быть, начиналась великая охота за амулетами. Но я понимал, что это предприятие должно вестись с величайшей осторожностью. Во имя науки я обязан был попытаться скупить все эти невинные маленькие святыни, носимые на себе здешними эскимосами, и сделать это так, чтобы у них не было оснований потом, когда я скроюсь, обвинять меня в бедах, которые могут посетить их стойбище.
В основе религии этих племен лежит постоянная борьба со злыми невидимыми духами, которые портят людям жизнь болезнями и всякими неудачами на охоте. В защиту от всего этого у них только "табу", заклинания и амулеты. Я понимал, что моя задача была чрезвычайно деликатна и торопливостью я мог испортить все; поэтому весь первый день я провел, переходя из жилья в жилье и поглощая праздничное угощение - мороженую лососину, содержимое оленьих желудков и тюленину в таких количествах, что мой желудок едва справлялся.
Тем временем я заставил Подошву перенести в мою снежную хижину весь меновой товар. Тут были чудесные блестящие швейные иглы, вынутые из бумажек, чтобы оптом они сильнее бросались в глаза; ножи, наперстки, гвозди, табак, спички - все элементарные мелочи, столь обычные в нашем обиходе, но для людей, не имеющих регулярного общения с цивилизованным миром, являвшиеся драгоценностями. С радостью отметил я большую посещаемость снежных сугробов, среди которых я устроил свое жилье; я был уверен, что люди приходили исключительно ради моей выставки.
Вечер я закончил в жилье самого старого обитателя стойбища, знаменитого заклинателя духов, который прожил долгую и кипучую жизнь, глубоко веря в свою силу, но теперь уже был согбен старостью и невзгодами жизни. Он улыбнулся мне со своей лежанки. Мы принялись обсуждать важные вопросы, и немного времени понадобилось, чтобы он признал во мне человека, столь же посвященного в тайны бытия, как и он. С любовью говорили мы об амулетах и об их значении и порешили, как настоящие коллеги, что я такой же специалист, как и он.
Вернувшись поздно вечером к себе, я нашел свою хижину переполненной мужчинами и женщинами. Все принесли с собой меха белых песцов, росомах, медвежьи шкуры и прочий меновой товар, какой в спросе у здешних торговых агентов. Гул разочарования пронесся по хижине, когда я сразу объявил им, что не являюсь обыкновенным торговым агентом. Я добавил, что разъезжаю, чтобы ознакомиться с нравами и обычаями чужих племен и вот теперь посетил их, так как знал, что из всех эскимосов они владеют самыми сильными амулетами. Я объяснил еще, что прибыл из дальней-дальней страны, поэтому можно без страха за меня лично нарушить все здешние "табу". Наконец, я произнес небольшую речь насчет самых амулетов и их употребления, причем, не забыв сослаться на свою беседу с местным ведуном, подкрепил свои взгляды словами знаменитых заклинателей других эскимосских племен. Я сильно напирал на то, что, по мнению их же собственного заклинателя, владелец амулета не лишается его защиты, если потеряет его. Сила амулета таинственно нисходит на того, кто носит этот амулет с детства. Главным же моим аргументом было, что если человек, потерявший амулет (который таким образом пропадает без всякой пользы), остается под защитой этого амулета, то ведь то же самое должно быть в том случае, если амулет путем обмена доставит своему владельцу прямую пользу. И сам я не собираюсь носить амулеты, которые покупаю; я не нуждаюсь в их волшебной силе; меня интересуют лишь самые предметы и их история.
После этой речи я попросил гостей покинуть мое жилье, так как мы с Подошвой устали и нуждаемся в отдыхе. Сквозь наблюдательное отверстие в стене моей хижины я мог видеть, как они кучками направлялись к старому заклинателю, доверие и понимание которого я успел завоевать.
Спали долго, и был уже поздний день, когда мы отодвинули снежную глыбу, которой загораживают вход по вечерам, ложась спать. Пока ее не отодвинут сами хозяева жилья, считается неделикатным являться к ним в гости.
Мы с Подошвой сварили себе чаю, закусили тюлениной, но, невзирая на гостеприимно открытый вход в наше жилье, никто к нам не являлся. Я уже считал игру проигранной, как вдруг одна молодая девушка, заметившая вчера, что у меня имеются, между прочим, и бусы, подошла к нашему входному отверстию, но как-то замялась. Мы окликнули ее, и она протиснулась в проход со всеми своими амулетами, которые носила на себе ради будущего своего сына. Женщины вообще редко носят амулеты ради себя самих. По взглядам эскимосов, мужчины, а не женщины должны бороться за существование; из этого естественно вытекает, что даже пяти-шестилетние девочки носят амулеты ради блага тех сыновей, которые у них когда-нибудь родятся, - ведь чем старше амулет, тем он сильнее.
Молодая девушка, которую звали Кусек - "Капля", подала мне небольшой кожаный мешок, куда она сложила все свои амулеты, которые за минуту до этого носила в разных потаенных местах своей нижней и верхней одежды. Я вынул амулеты - невинные, заплесневевшие вещицы с дурным запахом, не носившие никакой видимой печати своей внутренней священной, охраняющей силы. Взяв длинный черный лебединый клюв, я спросил девушку, для чего он служит. "Чтобы первый мой ребенок был мальчик", - сказала она, опустив глаза, премилая в своем бесконечном смущении.
Затем пришла очередь головы куропатки, к которой привязана была ножка той же птицы. Это означало, по объяснению девушки, что ее мальчик, быстроногий и выносливый на бегу, как куропатка, будет неутомимым охотником за дичью. Медвежий зуб давал крепкие зубы и хорошее пищеварение. Горностаевая шкурка с черепом, накрепко привязанным к снятому с головы зверька лоскутку, наделяла мальчика силой и ловкостью, а маленькая камбала защищала от опасностей при встрече с чужими племенами.
Это было все, что она осмеливалась отдать. У нее оставалось еще несколько вещиц, но их она хотела сохранить на всякий случай. Тем временем пришло еще несколько молодых мужчин и женщин; они с хихиканьем окружили девушку, увеличивая ее смущение. Но их насмешливые улыбки завяли, когда они увидели, что получила она в обмен. Я дал ей не только такое количество бус, что его должно было хватить на целое ожерелье, но еще две швейные иголки и блестящий наперсток в придачу.
В течение двух-трех часов в моей хижине было такое скопление народу, что я прямо боялся, как бы от напора толпы не сдвинулись с места снежные глыбы, и раньше чем пришла нам пора ложиться спать, я мог крикнуть из своей импровизированной лавочки: "Все распродано!" Зато я приобрел свыше 200 амулетов, единственных в своем роде.
В числе наиболее ходовых амулетов, считавшихся и наиболее ценными, были: морская ласточка - смелый и уверенный пловец; нога кайры, делающая мужчину искусным гребцом в каяке, голова и когти ворона, обеспечивающие долю в охотничьих добычах, ибо ворон умеет всегда вовремя явиться к дележу; оленьи зубы, зашитые в одежду, создают хорошего охотника за оленями; пчелиная матка, со всем своим роем зашитая в лоскут кожи, дает человеку светлую голову; муха наделяет неуязвимостью, так как очень трудно пришибить муху; водяной жук закаляет височную кость. Одним из немногих собственно женских амулетов была чешуйчатая полоска лососьей кожи, дающая способность шить частыми и ровными стежками.
* * *
Мы с Подошвой запаковали амулеты как можно тщательнее. Перед тем я занес в свою записную книжку все, что узнал об их значении. Выступить решено было на следующее же утро с зарей, но мы не рассчитали, что старый заклинатель в последнюю минуту вмешается в дело со всем своим авторитетом оракула.
Ночная тьма уже готовилась, уступить место предрассветной дымке утра, когда мы услыхали похрустыванье снега и людские голоса. Это был старый заклинатель. Он велел своему сыну подвезти себя на санях к нашей хижине и желал поговорить со мной. Он явился к нам, когда мы сидели за своей скромной утренней трапезой, и объяснил мне, что, доверяя впечатлению, которое я произвел на него, он сам был в числе людей, пославших своих детей и внуков ко мне продать амулеты. Товары белого человека - редкость в здешних местах, но если даже наши рассуждения насчет амулетов безусловно правильны, все же амулет есть амулет, это истина незыблемая. Из всего, что я рассказывал им о совершенных мною дальних поездках и о многих племенах, которые я посетил, ясно, что я обладаю особой силой, делающей меня способным на такие подвиги. Сила человека прежде всего сказывается в росте и обилии его волос; так вот, он предлагает мне отвратить гнев необузданных духов от здешних жителей, наделив прядью волос каждого, кто продал мне свой амулет!
* * *
Я сразу признал его правоту, но сослался на зимние холода и на неудобство выехать из стойбища совсем лысым. Мы поладили на том, что лишь отдавшие мне наиболее ценные амулеты имеют право получить от меня по прядке моих волос. А так как части одежды человека тоже могут считаться амулетами (что и старик признал правильным), то я, кроме волос, поделюсь еще своей старой шубой и рубашкой. Этим все были удовлетворены, и старик, которого звали Иткилик, все утро раздавал людям лоскуты моей шубы и рубашки, проверяя вместе со мной по моей записной книжке, кто что дал. И лишь за самые ценные амулеты выдавал он по клочку моих волос, отрезая их довольно чувствительным для меня образом, так как нож у него был тупой, а ножниц в стойбище вообще не знали.
Когда, наконец, все эти церемонии были закончены, внешность моя не совсем отвечала тем идеалам, которые ставят себе наши парикмахеры, подстригая джентльмена!
Около полудня нам удалось-таки выбраться. Нас провожали громкими напутствиями, которые говорили мне, что я не только приобрел здесь единственную в своем роде коллекцию, но и друзей, оставшихся в убеждении, что я отдал больше, нежели получил сам.
2.3. У собак каникулы
23 мая я простился с Гагой, который отправился с нашими коллекциями на полуостров Кент; туда и обратно было 120 км. Сам же я с Арнарулук, то есть Малышкой, собрался ехать к эскимосам уткухикьялингмиут, жившим около Большой Рыбной реки, к самому неизвестному из всех эскимосских племен.
Мне говорили, что ближайшие стойбища находятся около Итивнарьюка у озера Франклин. Туда от снежных хижин нетсиликов было не больше 250 километров по слегка подмерзшему весеннему снегу. Выходила не экспедиция, а небольшая экскурсия. На каждой стоянке мы наблюдали стада оленей; словно потоком живого провианта текли они к северу, спокойные, довольные, пощипывая мох, наслаждаясь прохладой открытых равнин. А на льду на солнце лежали тюлени в ленивой дреме. В шесть дней мы добрались до речной дельты, где тонкая наледь пути вдруг сменилась бездонным глинистым месивом. Река готова была вскрыться, по берегам тянулась голая земля; приходилось спешить, чтобы быстро надвигавшаяся весна не отрезала нам обратного пути. Стойбища оказались как раз там, где мы ожидали их найти, а мы провели восемь весьма интересных дней у этих континентальных эскимосов численностью 164 человека, разделенных на 3 стойбища. Держась преимущественно около рек и озер, они живут исключительно охотой на оленей и ловом форелей; условия их существования поэтому совершенно те же, что и вышеописанных континентальных эскимосов. Быстро пролетела эта богатая содержанием неделя, и мы пустились в обратный путь, сначала по реке, потом опять через глинистую бездорожную дельту.
* * *
По рыхлому снегу и глубоким лужам талой воды медленно двигались мы через пролив Симпсон и 13 июня выбрались на остров Кинг-Вилъям у Малеруалика, где должны были по уговору встретиться с Гагой по его возвращении с полуострова Кент. Гаги, однако, здесь не оказалось, зато мы встретили старых знакомых: Белого с его двумя молодыми женами, к которым прибавилась еще третья Сакитаит - "Та, что заставляет сворачивать с пути". Она была замужем за спутником Гаги, но на время долгой отлучки мужа перешла к Белому вместе с детьми и всем хозяйством. Таков обычай в здешних местах. Кроме Белого, был тут еще человек до имени Иткилик - "Индеец", который прибыл со всей своей семьей с северных берегов острова Сомерсет у пролива Белло, где провел несколько лет. С такими-то людьми мне и хотелось встретиться, и так как я одновременно получил подтверждение, что все племя нетсиликов, живущее в стойбищах между полуостровом Аделаида и перешейком Бутия, соберется для рыбной ловли на остров Кинг-Вильям, то я, наконец, решил про себя, что умнее всего будет остаться тут на все лето.
Разумеется, это не был новый неисследованный край: до меня в этих местах побывали и Шватка, и Руал Амундсен [36], и Годфред Хансен, но у моих предшественников были иные задачи, чем у меня, и я, не слишком умаляя их превосходные исследования, мог все-таки сказать, что нахожусь среди новых людей.
Я провел в стойбище два-три дня, чтобы сделать кое-какие необходимые приготовления к лету. У нас не было больше средств для закупки провианта, и запасы патронов были весьма невелики, так как я, продолжая пополнять свои этнографические коллекции, оплачивал покупки порохом и свинцом, предназначавшимися собственно для нас самих. Запоздание Гаги вынуждало меня теперь же составить твердый план на предстоящее лето, и лучше всего казалось мне устроиться так, чтобы я мог посвятить все свое время этнографической и археологической работе. Человечек, сопровождавший меня к Большой Рыбной реке, обещал остаться у меня на службе вместе со своей женой и двумя пасынками. Имея в виду уход за нашими 17 собаками, я пригласил еще одного молодого человека, с которым тоже встретился здесь, в стойбище. Звали его Головач и женат он был на молоденькой Трещине. Человечек предоставил весь свой запас патронов в мое распоряжение, а Головач сам почти ничего не имел. Мы уговорились с ним, что он, расходуя на охоте мои патроны, будет зато кормить наших собак. Кроме того, я вообще был хозяином их времени и мог поставить на любую работу, кроме раскопок руин, что являлось для них "табу". Награду же я им обещал, как только сам разживусь средствами.
2.4. Стойбище блаженных
1 июля мы с Арнарулук - Малышкой принялись за раскопки руин большого эскимосского становища, которое нашли около Малеруалика. Оставшиеся еще в палатках немногочисленные обитатели этого стойбища неодобрительно смотрели на нашу затею. Они убеждены были, что не только не следует тревожить покой мертвецов, но нельзя трогать и оставленного ими. Кроме того, они знали, что нам будет очень трудно добывать себе там пропитание, - в данное время года в этих местах дичи совсем не водилось. Все поэтому спешили в глубь страны к рыбным местам, где начинался лов форели.
Каждый день я отправлял Человечка и Головача с собаками на охоту за тюленями, а сам с головой уходил в раскопки. Вся наша охотничья добыча свелась, однако, к десятку тюленей - куда меньше того, на что я рассчитывал.
25 июля положение стало настолько невыносимым, что мы решили на время перебраться к озеру Амитсок внутри страны, где шел большой лов форели. Ход оленей на север еще продолжался, и это обещало нам неплохую охоту в пути.
5 августа мы достигли знаменитейшего рыбного места на острове Кинг-Вильям. Я столько слышал об этом месте, наслушался таких похвал за последние месяцы, что испытал разочарование. Все стойбище насчитывало лишь пяток скромных палаток, и самое озеро Амитсок было абсолютно неживописным продолговатым водоемом, соединенным с другим безыменным [так] озером речкой около 500 метров длины и 12-15 метров ширины. Вот и все! Местность вокруг была плоская, каменистая; некоторое разнообразие вносили лишь гряды холмов на юго-западе, высотой в 100-200 метров. И никакого вида отсюда не открывалось. Я сразу это отметил, так как надеялся было, что отсюда нам удастся выслеживать оленей и в течение нескольких недель энергичной охотой пополнить свои запасы. Население стойбища оказалось сплошь из старых наших знакомцев, и это было единственным утешением. Здесь находился и Беспалый со своей семьей и заклинатель духов Самик, с которым я весной познакомился в стойбище снежных хижин около реки Мёрчисон. Я купил у него тогда тюленью шкуру, которую забыл захватить с собой, и он с тех пор таскал ее за собой всюду, чтобы отдать мне, если мы случайно встретимся. Прекрасный пример добросовестности! Кроме того, здесь находилось несколько молодых людей да две-три старухи, а всего-навсего 30 человек.
Сведения, полученные от них, были неутешительны. Мало оленей, мало лососей, никакого корма для собак! Мы приехали слишком рано. Лов рыбы начинался после 15 августа и только к концу месяца бывал в самом разгаре. С припасами у них все лето было туго, я не давал о себе вестей, и потому рыбные склады, на которые я втихомолку рассчитывал, давно уже были исчерпаны. В ближайшем нашем соседстве проживало около 150 человек, но они все разбрелись по разным рыбным местам, чтобы иметь больше шансов. И мне пришлось посылать своих людей поодиночке в разные стороны.
Последние дни здесь дул штормовой норд, но погода стояла ясная. Перед самым же нашим приездом в стойбище ветер улегся, и в первый раз за долгое время наступил штиль, и жарища выманила отдельных назойливых комаров из их укромных болот. От хорошей погоды все воспрянули духом, и, несмотря на жару, на равнине около стойбища шли всевозможные игры. Мы намерзлись в суровую ветреную погоду, которая держалась сплошь весь последний месяц, и теперь прямо ожили, глядя на ребятишек, бегающих голышом и даже купающихся в озерах.
У Амитсока я провел восемь дней и собрал много интересных сведений о старинных обычаях и нравах. Нам удалось добыть шесть оленей, и их мясом кормились и собаки наши и соседи, пока я занимался своим писанием.
В жизни не видывал я таких веселых и беззаботных людей, так мило голодающих, так благодушно мерзнущих в своих жалких, драных одеждах! Никогда не забуду, например, сыновей Самика, одинаково резвившихся и в поле и в ледяной воде, одетых всегда в лохмотья, с посиневшими и распухшими от холода руками и ногами, но абсолютно нечувствительных к этому. Здешние люди представляют себе "страну блаженных" местом, где радость живет вечно, и ежедневным выражением ее служат беспрерывные игры. Такой идеал существования достигнут ими, кажется, и в здешней жизни - на местах лова лососей, где люди всех возрастов, обоего пола, проводят в играх часов по шесть в день, по крайней мере!
Складывается их день приблизительно так: сначала работа, дающая хлеб насущный. Она занимает не больше получаса - по 10 минут три раза в день; но и эти десять рабочих минут становятся праздником - все работают взапуски с радостными криками, оглушительным хохотом.
Рыбу ловили в речке, соединяющей оба озера. Она перегорожена большой плотиной. Посередине речки устроен большой круглый пруд "касге" с отверстием в сторону того озера, откуда речка вытекает. Отверстие "увкуак" задвигается плоским камнем, как только рыба, искавшая из внутреннего озера ход в море, заблудится в пруду. К последнему примыкает ряд вершей или каменных мешков "ситусарфит" с крышками из плоских камней. Мешки эти делаются длиной в 2 метра; ширина входных отверстий 1/2 метра; противоположными же узкими концами верши входят одна в другую.
Ход рыбы обычно бывает около полуночи, ранним утром перед восходом солнца, а иногда еще под вечер, когда солнце клонится к закату. Только в эти три срока и происходит лов, в другое время доступ к реке запрещен рыбе необходимо дать покой.
Лов общий, участвуют в нем все вместе. Никто не смеет приблизиться к месту, пока рыбный староста не подаст сигнала всему стойбищу возгласом "Аркайниалерпугут!" - "Идем теперь!"
В ответ раздаются радостные крики из всех палаток, и люди взапуски кидаются к реке, все - и стар и млад, мужчины, женщины и дети, кто в полной одежде, кто полуголый, большинство босиком, хотя вода в реке ледяная. На некотором расстоянии от места лова все останавливаются там, где сложены остроги с длинными деревянными рукоятками. Затем четверо-пятеро мужчин подкрадываются к озеру, откуда должна выйти рыба. Приходится соблюдать большую осторожность, чтобы тень от людей не легла на воду. В 20 метрах от искусственного пруда люди разом бултыхаются в речку, и надо видеть, как вся рыба, собравшаяся около каменной плотины, устремляется к пруду! Некоторые лососи перепрыгивают преграду и уходят в другое озеро, но бoльшая часть входит в отверстие пруда. И как только в реке не остается больше рыбы, один из мужчин быстро задвигает отверстие пруда большим плоским камнем. Это знак, что лов может начаться. И, не обращая внимания на ледяную воду, не боясь насквозь промочить одежду, вся нетерпеливая толпа людская бросается в реку, затем в пруд и начинает колотить острогами скопившуюся там рыбу, которая мечется и проскальзывает между ногами людей. Колют без всякой системы, каждый старается только набить побольше, и для меня всегда было загадкой, как в этой суматохе, где все тычут острогами, по-видимому, куда попало, не становятся добычей пальцы ног ловцов? Но, кажется, таких случаев не бывает. У каждого ловца в руке длинная костяная игла с ремешком и деревяшкой вместо узла на другом конце. Поймав рыбу, ловец прокалывает ее иглой, предпочтительно так, чтобы хребет хрустнул, продергивает сквозь нее ремешок и продолжает лов. Часто ловец таким образом таскает за собой по воде по 5-6 рыбин. Не вся рыба добывается острогами в пруду, много ее набивается в верши, где она и ждет хозяина - того, кто ставил вершу. Вылавливают рыбу оттуда и мужчины и женщины. Делается это так: один ловец держит наготове свою острогу у самого входа в вершу, так что рыба не осмеливается выскользнуть отсюда, другой убирает прочь камень из внутреннего прикрытого конца верши, где испуганная рыба и дает поймать себя.
Попозже летом или в начале осени у Амитсока бывает такой богатый улов рыбы, что каждая семья за две недели может наловить достаточно, чтобы заготовить про запас на зиму 3-4 полных склада прекрасной жирной рыбы. В каждом складе бывает от 200 до 300 кг.
Чрезвычайно трудно добывать топливо у Амитсока. Кассия [37] здесь не водится, и приходится довольствоваться сырым дриасом [38], который вдобавок в это время года цветет. Его до такой степени трудно разжигать, что приходится беспрерывно раздувать огонь, отчего не только дух захватывает, но и глаза ест дымом, особенно если костер разведен в палатке без дымового отверстия. Трудно и добыть огонь. Спичек у здешних людей вообще не водится; огонь добывают, ударяя по куску серного колчедана обломком железа и стараясь, чтобы искры попали на сухой, обрызганный салом мох или болотный пух. Когда образуется тлеющий нагар или уголек, надо усердно раздувать его, пока весь мох или пух не затлеет; тогда подкидывают пук сухой травы; но, чтобы разжечь самое топливо, надо провозиться не менее получаса. И как только кому-нибудь удастся это, к нему обыкновенно идут за огоньком все соседи.
Приняв во внимание все эти трудности, не станешь удивляться, что пища большей частью - и мясо и рыба - съедается в сыром виде. На то, чтобы сварить котел рыбы и вскипятить котелок воды на дриасе, Арнарулук тратила по пяти часов! Кассия, напротив, разгорается быстро и дает совсем другой жар, поэтому на то же самое уходит меньше часа.
Рыбные места считаются, как и места переправы оленей, "священными". Самый лов обставлен строгими "табу", нарушение которых грозит, по общему мнению, роковыми последствиями, - может сказаться на всем ходе зимних промыслов и охоты. Запрещено употреблять в пищу мозговые кости, никто не смеет полакомиться и свежими оленьими мозгами; головы, если их принесут на стойбище, необходимо тщательно очистить от мяса и бережно опустить в ближайшую речку, где не водится рыбы. Бoльшая часть "табу" налагается на женщин; им запрещено, например, шить в своих палатках, где, впрочем, и мужчины не имеют права чинить или налаживать рыболовную снасть. Шитье чего бы то ни было из шкур животных безусловно запрещено в палатках, поэтому от изношенной за зиму одежды остаются летом одни жалкие лохмотья. Нельзя даже дыры заштопать, заплаты положить. Единственное дозволенное шитье - это подшивка новых или латанье старых подошв, и то лишь в том случае, если весь нужный материал раскроен прежде, чем люди покинули берег. Вдобавок работа эта, как и починка рыболовной снасти, должна производиться не в самом стойбище, а на особой рабочей площадке - "Сангнавик", где-нибудь под защитой от ветра, за большим камнем, на некотором расстоянии от палаток. Туг большинство людей и проводит свое время, когда не погружено в сон или не занято играми.
Нельзя было сказать заранее, где мы найдем людей; никому ведь неизвестно, где расположатся люди весной бить тюленей в ледовых отдушинах. Поэтому мы просто направились к северу вокруг острова Матти и дальше по проливу Веллингтона искать санные следы. Лишь найдя их, мы могли начать настоящие розыски.
Мы находились как раз перед магнитным полюсом, у мыса Аделаиды, когда завидели несколько покинутых снежных хижин. Мы поехали по проложенному следу и тут и там видели трогательные выставки тюленьих черепов, указывавшие путь к обитаемым жильям. Сначала нам попались пять хижин, потом три, затем двенадцать и, наконец, опять двенадцать.
Подошва - настоящая собака-ищейка, не хуже Белого. Он хорошо знает здешних людей, знает, как они строят свои хижины, как спят на лежанках, знает следы их ног, и таким образом задолго до самой встречи мы знали, кого найдем.
На следующий день после полудня в самый буран все наши собаки вдруг исчезают с поверхности льда, и, когда мы всматриваемся хорошенько, оказывается, что они влетели во входное отверстие жилья, а мы находимся в центре заметенного снегом стойбища, которое искали в течение нескольких дней.
Разумеется, никто не замечает нашего прибытия, но Алорнек ходит от входа к входу и громко провозглашает наши имена. Мало-помалу все выползают из снежных сугробов - веселые, изумленные, исполненные того радушия, в котором так нуждается путник, застигнутый бураном.
Мы устраиваем себе жилье, огородившись двойным снеговым валом: прежде всего нужно укрыться от бури, разметывающей наш строительный материал снег.
* * *
Теперь, стало быть, начиналась великая охота за амулетами. Но я понимал, что это предприятие должно вестись с величайшей осторожностью. Во имя науки я обязан был попытаться скупить все эти невинные маленькие святыни, носимые на себе здешними эскимосами, и сделать это так, чтобы у них не было оснований потом, когда я скроюсь, обвинять меня в бедах, которые могут посетить их стойбище.
В основе религии этих племен лежит постоянная борьба со злыми невидимыми духами, которые портят людям жизнь болезнями и всякими неудачами на охоте. В защиту от всего этого у них только "табу", заклинания и амулеты. Я понимал, что моя задача была чрезвычайно деликатна и торопливостью я мог испортить все; поэтому весь первый день я провел, переходя из жилья в жилье и поглощая праздничное угощение - мороженую лососину, содержимое оленьих желудков и тюленину в таких количествах, что мой желудок едва справлялся.
Тем временем я заставил Подошву перенести в мою снежную хижину весь меновой товар. Тут были чудесные блестящие швейные иглы, вынутые из бумажек, чтобы оптом они сильнее бросались в глаза; ножи, наперстки, гвозди, табак, спички - все элементарные мелочи, столь обычные в нашем обиходе, но для людей, не имеющих регулярного общения с цивилизованным миром, являвшиеся драгоценностями. С радостью отметил я большую посещаемость снежных сугробов, среди которых я устроил свое жилье; я был уверен, что люди приходили исключительно ради моей выставки.
Вечер я закончил в жилье самого старого обитателя стойбища, знаменитого заклинателя духов, который прожил долгую и кипучую жизнь, глубоко веря в свою силу, но теперь уже был согбен старостью и невзгодами жизни. Он улыбнулся мне со своей лежанки. Мы принялись обсуждать важные вопросы, и немного времени понадобилось, чтобы он признал во мне человека, столь же посвященного в тайны бытия, как и он. С любовью говорили мы об амулетах и об их значении и порешили, как настоящие коллеги, что я такой же специалист, как и он.
Вернувшись поздно вечером к себе, я нашел свою хижину переполненной мужчинами и женщинами. Все принесли с собой меха белых песцов, росомах, медвежьи шкуры и прочий меновой товар, какой в спросе у здешних торговых агентов. Гул разочарования пронесся по хижине, когда я сразу объявил им, что не являюсь обыкновенным торговым агентом. Я добавил, что разъезжаю, чтобы ознакомиться с нравами и обычаями чужих племен и вот теперь посетил их, так как знал, что из всех эскимосов они владеют самыми сильными амулетами. Я объяснил еще, что прибыл из дальней-дальней страны, поэтому можно без страха за меня лично нарушить все здешние "табу". Наконец, я произнес небольшую речь насчет самых амулетов и их употребления, причем, не забыв сослаться на свою беседу с местным ведуном, подкрепил свои взгляды словами знаменитых заклинателей других эскимосских племен. Я сильно напирал на то, что, по мнению их же собственного заклинателя, владелец амулета не лишается его защиты, если потеряет его. Сила амулета таинственно нисходит на того, кто носит этот амулет с детства. Главным же моим аргументом было, что если человек, потерявший амулет (который таким образом пропадает без всякой пользы), остается под защитой этого амулета, то ведь то же самое должно быть в том случае, если амулет путем обмена доставит своему владельцу прямую пользу. И сам я не собираюсь носить амулеты, которые покупаю; я не нуждаюсь в их волшебной силе; меня интересуют лишь самые предметы и их история.
После этой речи я попросил гостей покинуть мое жилье, так как мы с Подошвой устали и нуждаемся в отдыхе. Сквозь наблюдательное отверстие в стене моей хижины я мог видеть, как они кучками направлялись к старому заклинателю, доверие и понимание которого я успел завоевать.
Спали долго, и был уже поздний день, когда мы отодвинули снежную глыбу, которой загораживают вход по вечерам, ложась спать. Пока ее не отодвинут сами хозяева жилья, считается неделикатным являться к ним в гости.
Мы с Подошвой сварили себе чаю, закусили тюлениной, но, невзирая на гостеприимно открытый вход в наше жилье, никто к нам не являлся. Я уже считал игру проигранной, как вдруг одна молодая девушка, заметившая вчера, что у меня имеются, между прочим, и бусы, подошла к нашему входному отверстию, но как-то замялась. Мы окликнули ее, и она протиснулась в проход со всеми своими амулетами, которые носила на себе ради будущего своего сына. Женщины вообще редко носят амулеты ради себя самих. По взглядам эскимосов, мужчины, а не женщины должны бороться за существование; из этого естественно вытекает, что даже пяти-шестилетние девочки носят амулеты ради блага тех сыновей, которые у них когда-нибудь родятся, - ведь чем старше амулет, тем он сильнее.
Молодая девушка, которую звали Кусек - "Капля", подала мне небольшой кожаный мешок, куда она сложила все свои амулеты, которые за минуту до этого носила в разных потаенных местах своей нижней и верхней одежды. Я вынул амулеты - невинные, заплесневевшие вещицы с дурным запахом, не носившие никакой видимой печати своей внутренней священной, охраняющей силы. Взяв длинный черный лебединый клюв, я спросил девушку, для чего он служит. "Чтобы первый мой ребенок был мальчик", - сказала она, опустив глаза, премилая в своем бесконечном смущении.
Затем пришла очередь головы куропатки, к которой привязана была ножка той же птицы. Это означало, по объяснению девушки, что ее мальчик, быстроногий и выносливый на бегу, как куропатка, будет неутомимым охотником за дичью. Медвежий зуб давал крепкие зубы и хорошее пищеварение. Горностаевая шкурка с черепом, накрепко привязанным к снятому с головы зверька лоскутку, наделяла мальчика силой и ловкостью, а маленькая камбала защищала от опасностей при встрече с чужими племенами.
Это было все, что она осмеливалась отдать. У нее оставалось еще несколько вещиц, но их она хотела сохранить на всякий случай. Тем временем пришло еще несколько молодых мужчин и женщин; они с хихиканьем окружили девушку, увеличивая ее смущение. Но их насмешливые улыбки завяли, когда они увидели, что получила она в обмен. Я дал ей не только такое количество бус, что его должно было хватить на целое ожерелье, но еще две швейные иголки и блестящий наперсток в придачу.
В течение двух-трех часов в моей хижине было такое скопление народу, что я прямо боялся, как бы от напора толпы не сдвинулись с места снежные глыбы, и раньше чем пришла нам пора ложиться спать, я мог крикнуть из своей импровизированной лавочки: "Все распродано!" Зато я приобрел свыше 200 амулетов, единственных в своем роде.
В числе наиболее ходовых амулетов, считавшихся и наиболее ценными, были: морская ласточка - смелый и уверенный пловец; нога кайры, делающая мужчину искусным гребцом в каяке, голова и когти ворона, обеспечивающие долю в охотничьих добычах, ибо ворон умеет всегда вовремя явиться к дележу; оленьи зубы, зашитые в одежду, создают хорошего охотника за оленями; пчелиная матка, со всем своим роем зашитая в лоскут кожи, дает человеку светлую голову; муха наделяет неуязвимостью, так как очень трудно пришибить муху; водяной жук закаляет височную кость. Одним из немногих собственно женских амулетов была чешуйчатая полоска лососьей кожи, дающая способность шить частыми и ровными стежками.
* * *
Мы с Подошвой запаковали амулеты как можно тщательнее. Перед тем я занес в свою записную книжку все, что узнал об их значении. Выступить решено было на следующее же утро с зарей, но мы не рассчитали, что старый заклинатель в последнюю минуту вмешается в дело со всем своим авторитетом оракула.
Ночная тьма уже готовилась, уступить место предрассветной дымке утра, когда мы услыхали похрустыванье снега и людские голоса. Это был старый заклинатель. Он велел своему сыну подвезти себя на санях к нашей хижине и желал поговорить со мной. Он явился к нам, когда мы сидели за своей скромной утренней трапезой, и объяснил мне, что, доверяя впечатлению, которое я произвел на него, он сам был в числе людей, пославших своих детей и внуков ко мне продать амулеты. Товары белого человека - редкость в здешних местах, но если даже наши рассуждения насчет амулетов безусловно правильны, все же амулет есть амулет, это истина незыблемая. Из всего, что я рассказывал им о совершенных мною дальних поездках и о многих племенах, которые я посетил, ясно, что я обладаю особой силой, делающей меня способным на такие подвиги. Сила человека прежде всего сказывается в росте и обилии его волос; так вот, он предлагает мне отвратить гнев необузданных духов от здешних жителей, наделив прядью волос каждого, кто продал мне свой амулет!
* * *
Я сразу признал его правоту, но сослался на зимние холода и на неудобство выехать из стойбища совсем лысым. Мы поладили на том, что лишь отдавшие мне наиболее ценные амулеты имеют право получить от меня по прядке моих волос. А так как части одежды человека тоже могут считаться амулетами (что и старик признал правильным), то я, кроме волос, поделюсь еще своей старой шубой и рубашкой. Этим все были удовлетворены, и старик, которого звали Иткилик, все утро раздавал людям лоскуты моей шубы и рубашки, проверяя вместе со мной по моей записной книжке, кто что дал. И лишь за самые ценные амулеты выдавал он по клочку моих волос, отрезая их довольно чувствительным для меня образом, так как нож у него был тупой, а ножниц в стойбище вообще не знали.
Когда, наконец, все эти церемонии были закончены, внешность моя не совсем отвечала тем идеалам, которые ставят себе наши парикмахеры, подстригая джентльмена!
Около полудня нам удалось-таки выбраться. Нас провожали громкими напутствиями, которые говорили мне, что я не только приобрел здесь единственную в своем роде коллекцию, но и друзей, оставшихся в убеждении, что я отдал больше, нежели получил сам.
2.3. У собак каникулы
23 мая я простился с Гагой, который отправился с нашими коллекциями на полуостров Кент; туда и обратно было 120 км. Сам же я с Арнарулук, то есть Малышкой, собрался ехать к эскимосам уткухикьялингмиут, жившим около Большой Рыбной реки, к самому неизвестному из всех эскимосских племен.
Мне говорили, что ближайшие стойбища находятся около Итивнарьюка у озера Франклин. Туда от снежных хижин нетсиликов было не больше 250 километров по слегка подмерзшему весеннему снегу. Выходила не экспедиция, а небольшая экскурсия. На каждой стоянке мы наблюдали стада оленей; словно потоком живого провианта текли они к северу, спокойные, довольные, пощипывая мох, наслаждаясь прохладой открытых равнин. А на льду на солнце лежали тюлени в ленивой дреме. В шесть дней мы добрались до речной дельты, где тонкая наледь пути вдруг сменилась бездонным глинистым месивом. Река готова была вскрыться, по берегам тянулась голая земля; приходилось спешить, чтобы быстро надвигавшаяся весна не отрезала нам обратного пути. Стойбища оказались как раз там, где мы ожидали их найти, а мы провели восемь весьма интересных дней у этих континентальных эскимосов численностью 164 человека, разделенных на 3 стойбища. Держась преимущественно около рек и озер, они живут исключительно охотой на оленей и ловом форелей; условия их существования поэтому совершенно те же, что и вышеописанных континентальных эскимосов. Быстро пролетела эта богатая содержанием неделя, и мы пустились в обратный путь, сначала по реке, потом опять через глинистую бездорожную дельту.
* * *
По рыхлому снегу и глубоким лужам талой воды медленно двигались мы через пролив Симпсон и 13 июня выбрались на остров Кинг-Вилъям у Малеруалика, где должны были по уговору встретиться с Гагой по его возвращении с полуострова Кент. Гаги, однако, здесь не оказалось, зато мы встретили старых знакомых: Белого с его двумя молодыми женами, к которым прибавилась еще третья Сакитаит - "Та, что заставляет сворачивать с пути". Она была замужем за спутником Гаги, но на время долгой отлучки мужа перешла к Белому вместе с детьми и всем хозяйством. Таков обычай в здешних местах. Кроме Белого, был тут еще человек до имени Иткилик - "Индеец", который прибыл со всей своей семьей с северных берегов острова Сомерсет у пролива Белло, где провел несколько лет. С такими-то людьми мне и хотелось встретиться, и так как я одновременно получил подтверждение, что все племя нетсиликов, живущее в стойбищах между полуостровом Аделаида и перешейком Бутия, соберется для рыбной ловли на остров Кинг-Вильям, то я, наконец, решил про себя, что умнее всего будет остаться тут на все лето.
Разумеется, это не был новый неисследованный край: до меня в этих местах побывали и Шватка, и Руал Амундсен [36], и Годфред Хансен, но у моих предшественников были иные задачи, чем у меня, и я, не слишком умаляя их превосходные исследования, мог все-таки сказать, что нахожусь среди новых людей.
Я провел в стойбище два-три дня, чтобы сделать кое-какие необходимые приготовления к лету. У нас не было больше средств для закупки провианта, и запасы патронов были весьма невелики, так как я, продолжая пополнять свои этнографические коллекции, оплачивал покупки порохом и свинцом, предназначавшимися собственно для нас самих. Запоздание Гаги вынуждало меня теперь же составить твердый план на предстоящее лето, и лучше всего казалось мне устроиться так, чтобы я мог посвятить все свое время этнографической и археологической работе. Человечек, сопровождавший меня к Большой Рыбной реке, обещал остаться у меня на службе вместе со своей женой и двумя пасынками. Имея в виду уход за нашими 17 собаками, я пригласил еще одного молодого человека, с которым тоже встретился здесь, в стойбище. Звали его Головач и женат он был на молоденькой Трещине. Человечек предоставил весь свой запас патронов в мое распоряжение, а Головач сам почти ничего не имел. Мы уговорились с ним, что он, расходуя на охоте мои патроны, будет зато кормить наших собак. Кроме того, я вообще был хозяином их времени и мог поставить на любую работу, кроме раскопок руин, что являлось для них "табу". Награду же я им обещал, как только сам разживусь средствами.
2.4. Стойбище блаженных
1 июля мы с Арнарулук - Малышкой принялись за раскопки руин большого эскимосского становища, которое нашли около Малеруалика. Оставшиеся еще в палатках немногочисленные обитатели этого стойбища неодобрительно смотрели на нашу затею. Они убеждены были, что не только не следует тревожить покой мертвецов, но нельзя трогать и оставленного ими. Кроме того, они знали, что нам будет очень трудно добывать себе там пропитание, - в данное время года в этих местах дичи совсем не водилось. Все поэтому спешили в глубь страны к рыбным местам, где начинался лов форели.
Каждый день я отправлял Человечка и Головача с собаками на охоту за тюленями, а сам с головой уходил в раскопки. Вся наша охотничья добыча свелась, однако, к десятку тюленей - куда меньше того, на что я рассчитывал.
25 июля положение стало настолько невыносимым, что мы решили на время перебраться к озеру Амитсок внутри страны, где шел большой лов форели. Ход оленей на север еще продолжался, и это обещало нам неплохую охоту в пути.
5 августа мы достигли знаменитейшего рыбного места на острове Кинг-Вильям. Я столько слышал об этом месте, наслушался таких похвал за последние месяцы, что испытал разочарование. Все стойбище насчитывало лишь пяток скромных палаток, и самое озеро Амитсок было абсолютно неживописным продолговатым водоемом, соединенным с другим безыменным [так] озером речкой около 500 метров длины и 12-15 метров ширины. Вот и все! Местность вокруг была плоская, каменистая; некоторое разнообразие вносили лишь гряды холмов на юго-западе, высотой в 100-200 метров. И никакого вида отсюда не открывалось. Я сразу это отметил, так как надеялся было, что отсюда нам удастся выслеживать оленей и в течение нескольких недель энергичной охотой пополнить свои запасы. Население стойбища оказалось сплошь из старых наших знакомцев, и это было единственным утешением. Здесь находился и Беспалый со своей семьей и заклинатель духов Самик, с которым я весной познакомился в стойбище снежных хижин около реки Мёрчисон. Я купил у него тогда тюленью шкуру, которую забыл захватить с собой, и он с тех пор таскал ее за собой всюду, чтобы отдать мне, если мы случайно встретимся. Прекрасный пример добросовестности! Кроме того, здесь находилось несколько молодых людей да две-три старухи, а всего-навсего 30 человек.
Сведения, полученные от них, были неутешительны. Мало оленей, мало лососей, никакого корма для собак! Мы приехали слишком рано. Лов рыбы начинался после 15 августа и только к концу месяца бывал в самом разгаре. С припасами у них все лето было туго, я не давал о себе вестей, и потому рыбные склады, на которые я втихомолку рассчитывал, давно уже были исчерпаны. В ближайшем нашем соседстве проживало около 150 человек, но они все разбрелись по разным рыбным местам, чтобы иметь больше шансов. И мне пришлось посылать своих людей поодиночке в разные стороны.
Последние дни здесь дул штормовой норд, но погода стояла ясная. Перед самым же нашим приездом в стойбище ветер улегся, и в первый раз за долгое время наступил штиль, и жарища выманила отдельных назойливых комаров из их укромных болот. От хорошей погоды все воспрянули духом, и, несмотря на жару, на равнине около стойбища шли всевозможные игры. Мы намерзлись в суровую ветреную погоду, которая держалась сплошь весь последний месяц, и теперь прямо ожили, глядя на ребятишек, бегающих голышом и даже купающихся в озерах.
У Амитсока я провел восемь дней и собрал много интересных сведений о старинных обычаях и нравах. Нам удалось добыть шесть оленей, и их мясом кормились и собаки наши и соседи, пока я занимался своим писанием.
В жизни не видывал я таких веселых и беззаботных людей, так мило голодающих, так благодушно мерзнущих в своих жалких, драных одеждах! Никогда не забуду, например, сыновей Самика, одинаково резвившихся и в поле и в ледяной воде, одетых всегда в лохмотья, с посиневшими и распухшими от холода руками и ногами, но абсолютно нечувствительных к этому. Здешние люди представляют себе "страну блаженных" местом, где радость живет вечно, и ежедневным выражением ее служат беспрерывные игры. Такой идеал существования достигнут ими, кажется, и в здешней жизни - на местах лова лососей, где люди всех возрастов, обоего пола, проводят в играх часов по шесть в день, по крайней мере!
Складывается их день приблизительно так: сначала работа, дающая хлеб насущный. Она занимает не больше получаса - по 10 минут три раза в день; но и эти десять рабочих минут становятся праздником - все работают взапуски с радостными криками, оглушительным хохотом.
Рыбу ловили в речке, соединяющей оба озера. Она перегорожена большой плотиной. Посередине речки устроен большой круглый пруд "касге" с отверстием в сторону того озера, откуда речка вытекает. Отверстие "увкуак" задвигается плоским камнем, как только рыба, искавшая из внутреннего озера ход в море, заблудится в пруду. К последнему примыкает ряд вершей или каменных мешков "ситусарфит" с крышками из плоских камней. Мешки эти делаются длиной в 2 метра; ширина входных отверстий 1/2 метра; противоположными же узкими концами верши входят одна в другую.
Ход рыбы обычно бывает около полуночи, ранним утром перед восходом солнца, а иногда еще под вечер, когда солнце клонится к закату. Только в эти три срока и происходит лов, в другое время доступ к реке запрещен рыбе необходимо дать покой.
Лов общий, участвуют в нем все вместе. Никто не смеет приблизиться к месту, пока рыбный староста не подаст сигнала всему стойбищу возгласом "Аркайниалерпугут!" - "Идем теперь!"
В ответ раздаются радостные крики из всех палаток, и люди взапуски кидаются к реке, все - и стар и млад, мужчины, женщины и дети, кто в полной одежде, кто полуголый, большинство босиком, хотя вода в реке ледяная. На некотором расстоянии от места лова все останавливаются там, где сложены остроги с длинными деревянными рукоятками. Затем четверо-пятеро мужчин подкрадываются к озеру, откуда должна выйти рыба. Приходится соблюдать большую осторожность, чтобы тень от людей не легла на воду. В 20 метрах от искусственного пруда люди разом бултыхаются в речку, и надо видеть, как вся рыба, собравшаяся около каменной плотины, устремляется к пруду! Некоторые лососи перепрыгивают преграду и уходят в другое озеро, но бoльшая часть входит в отверстие пруда. И как только в реке не остается больше рыбы, один из мужчин быстро задвигает отверстие пруда большим плоским камнем. Это знак, что лов может начаться. И, не обращая внимания на ледяную воду, не боясь насквозь промочить одежду, вся нетерпеливая толпа людская бросается в реку, затем в пруд и начинает колотить острогами скопившуюся там рыбу, которая мечется и проскальзывает между ногами людей. Колют без всякой системы, каждый старается только набить побольше, и для меня всегда было загадкой, как в этой суматохе, где все тычут острогами, по-видимому, куда попало, не становятся добычей пальцы ног ловцов? Но, кажется, таких случаев не бывает. У каждого ловца в руке длинная костяная игла с ремешком и деревяшкой вместо узла на другом конце. Поймав рыбу, ловец прокалывает ее иглой, предпочтительно так, чтобы хребет хрустнул, продергивает сквозь нее ремешок и продолжает лов. Часто ловец таким образом таскает за собой по воде по 5-6 рыбин. Не вся рыба добывается острогами в пруду, много ее набивается в верши, где она и ждет хозяина - того, кто ставил вершу. Вылавливают рыбу оттуда и мужчины и женщины. Делается это так: один ловец держит наготове свою острогу у самого входа в вершу, так что рыба не осмеливается выскользнуть отсюда, другой убирает прочь камень из внутреннего прикрытого конца верши, где испуганная рыба и дает поймать себя.
Попозже летом или в начале осени у Амитсока бывает такой богатый улов рыбы, что каждая семья за две недели может наловить достаточно, чтобы заготовить про запас на зиму 3-4 полных склада прекрасной жирной рыбы. В каждом складе бывает от 200 до 300 кг.
Чрезвычайно трудно добывать топливо у Амитсока. Кассия [37] здесь не водится, и приходится довольствоваться сырым дриасом [38], который вдобавок в это время года цветет. Его до такой степени трудно разжигать, что приходится беспрерывно раздувать огонь, отчего не только дух захватывает, но и глаза ест дымом, особенно если костер разведен в палатке без дымового отверстия. Трудно и добыть огонь. Спичек у здешних людей вообще не водится; огонь добывают, ударяя по куску серного колчедана обломком железа и стараясь, чтобы искры попали на сухой, обрызганный салом мох или болотный пух. Когда образуется тлеющий нагар или уголек, надо усердно раздувать его, пока весь мох или пух не затлеет; тогда подкидывают пук сухой травы; но, чтобы разжечь самое топливо, надо провозиться не менее получаса. И как только кому-нибудь удастся это, к нему обыкновенно идут за огоньком все соседи.
Приняв во внимание все эти трудности, не станешь удивляться, что пища большей частью - и мясо и рыба - съедается в сыром виде. На то, чтобы сварить котел рыбы и вскипятить котелок воды на дриасе, Арнарулук тратила по пяти часов! Кассия, напротив, разгорается быстро и дает совсем другой жар, поэтому на то же самое уходит меньше часа.
Рыбные места считаются, как и места переправы оленей, "священными". Самый лов обставлен строгими "табу", нарушение которых грозит, по общему мнению, роковыми последствиями, - может сказаться на всем ходе зимних промыслов и охоты. Запрещено употреблять в пищу мозговые кости, никто не смеет полакомиться и свежими оленьими мозгами; головы, если их принесут на стойбище, необходимо тщательно очистить от мяса и бережно опустить в ближайшую речку, где не водится рыбы. Бoльшая часть "табу" налагается на женщин; им запрещено, например, шить в своих палатках, где, впрочем, и мужчины не имеют права чинить или налаживать рыболовную снасть. Шитье чего бы то ни было из шкур животных безусловно запрещено в палатках, поэтому от изношенной за зиму одежды остаются летом одни жалкие лохмотья. Нельзя даже дыры заштопать, заплаты положить. Единственное дозволенное шитье - это подшивка новых или латанье старых подошв, и то лишь в том случае, если весь нужный материал раскроен прежде, чем люди покинули берег. Вдобавок работа эта, как и починка рыболовной снасти, должна производиться не в самом стойбище, а на особой рабочей площадке - "Сангнавик", где-нибудь под защитой от ветра, за большим камнем, на некотором расстоянии от палаток. Туг большинство людей и проводит свое время, когда не погружено в сон или не занято играми.