Страница:
— А уж это ваше дело — добиться, чтобы ему было не все равно, — заключила Магделена и поспешила налить горячий бульон в чашку.
Эми удалось добиться, чтобы ему было не все равно.
Она его разбудила и настояла на том, чтобы он разрешил ей покормить его, — таким образом он проглотил несколько ложек крепкого бульона. И этот простой акт человеческой заботы стал началом глубоких перемен в душах обоих любовников.
Именно во время выздоровления Луиса жестокость уступила место доброте. На смену похоти пришла любовь. Жажда мести сменилась раскаянием.
Две долгие недели Эми не покидала его дольше чем на пару минут. Она делала для него все, отклоняя помощь Магделены и Педрико. Она кормила его, мыла, брила и меняла на нем бинты. Она исполняла все, в чем возникала нужда, ласково, терпеливо и ни на миг не теряя присутствия духа и хорошего настроения.
В свою очередь, Луис стал образцовым пациентом. Он беспокоился о ее здоровье. Он пытался убедить ее побольше отдыхать, не сидеть при нем столь неотлучно, позволить ему самому позаботиться о себе. Он от всего сердца благодарил ее за все, что она для него делала, сколь бы незначительной ни была оказанная услуга.
Однажды — дело было вскоре после полудня — Эми заметила выражение страдания в его черных глазах, хотя он ничего ей не сказал. Он ни на что не жаловался. Но ей невыносимо было сознавать, что его мучит боль. Доктор принес изрядное количество лауданума, но она не могла уговорить Луиса принять хотя бы малую дозу. Тогда она прибегла к такому способу, который уже не раз выручал ее за то время, что прошло после его ранения. Она незаметно добавила несколько капель в чашку с чаем и заставила Луиса этот чай выпить.
Через несколько минут он заснул и проспал все оставшиеся часы этого долгого жаркого дня. Сон, подаренный принятым снадобьем, был крепким и спокойным. А Эми, сидя на своем постоянном месте, в кресле около кровати, наблюдала за ним, как наблюдает заботливая мать за своим единственным ребенком.
Она наблюдала за ним со стесненным сердцем. Он был так красив, так невозможно красив! Его лицо, обращенное к ней, не тронули морщины; гладкая кожа не имела ни единого изъяна, если не считать белого шрама на щеке. Он выглядел как юный невинный мальчик. Как юный невинный мальчик, которого она обожала… целый век тому назад.
И сразу потребность дотронуться до него накатила на нее с такой силой, что она соскользнула с кресла. Опустившись на колени около кровати, она медленно, осторожно откинула простыню с его груди. Прилагая все старания, чтобы не потревожить рану под повязкой, Эми положила руку поперек его тела и прижалась щекой к правой стороне его груди.
Тихо вздохнув, она позволила своим рукам легко, любовно погладить его выступающие ребра. Глубоко вдохнув его неповторимый запах, она закрыла глаза и тихо прошептала:
— Милый мой, я так казню себя, так казню! Все плохое, что когда-нибудь случалось с тобой, — это моя вина…
Ее дрожащие веки разомкнулись, но щека оставалась прижатой к его горячей груди. Губами касаясь его гладкой бронзовой кожи, она беззвучно повторяла его имя. Просто повторяла имя, снова и снова. Не Луис. Его настоящее имя. Единственное имя, которое для нее было неотделимо от него.
Тонатиу.
— Тонатиу, мой Тонатиу, — шепнула она. — Тонатиу. Тонатиу. Тонатиу… — Она вздохнула. — Любимый мой, единственный мой, Тонатиу… Тонатиу, Тона…
Эми внезапно замолкла, когда почувствовала, как мягко легла ей на затылок его рука. У нее перехватило дыхание, когда длинные твердые пальцы зарылись в ее волосы. Она не смела шевельнуться, не смела произнести хоть слово… не смела надеяться.
Глава 42
Глава 43
Эми удалось добиться, чтобы ему было не все равно.
Она его разбудила и настояла на том, чтобы он разрешил ей покормить его, — таким образом он проглотил несколько ложек крепкого бульона. И этот простой акт человеческой заботы стал началом глубоких перемен в душах обоих любовников.
Именно во время выздоровления Луиса жестокость уступила место доброте. На смену похоти пришла любовь. Жажда мести сменилась раскаянием.
Две долгие недели Эми не покидала его дольше чем на пару минут. Она делала для него все, отклоняя помощь Магделены и Педрико. Она кормила его, мыла, брила и меняла на нем бинты. Она исполняла все, в чем возникала нужда, ласково, терпеливо и ни на миг не теряя присутствия духа и хорошего настроения.
В свою очередь, Луис стал образцовым пациентом. Он беспокоился о ее здоровье. Он пытался убедить ее побольше отдыхать, не сидеть при нем столь неотлучно, позволить ему самому позаботиться о себе. Он от всего сердца благодарил ее за все, что она для него делала, сколь бы незначительной ни была оказанная услуга.
Однажды — дело было вскоре после полудня — Эми заметила выражение страдания в его черных глазах, хотя он ничего ей не сказал. Он ни на что не жаловался. Но ей невыносимо было сознавать, что его мучит боль. Доктор принес изрядное количество лауданума, но она не могла уговорить Луиса принять хотя бы малую дозу. Тогда она прибегла к такому способу, который уже не раз выручал ее за то время, что прошло после его ранения. Она незаметно добавила несколько капель в чашку с чаем и заставила Луиса этот чай выпить.
Через несколько минут он заснул и проспал все оставшиеся часы этого долгого жаркого дня. Сон, подаренный принятым снадобьем, был крепким и спокойным. А Эми, сидя на своем постоянном месте, в кресле около кровати, наблюдала за ним, как наблюдает заботливая мать за своим единственным ребенком.
Она наблюдала за ним со стесненным сердцем. Он был так красив, так невозможно красив! Его лицо, обращенное к ней, не тронули морщины; гладкая кожа не имела ни единого изъяна, если не считать белого шрама на щеке. Он выглядел как юный невинный мальчик. Как юный невинный мальчик, которого она обожала… целый век тому назад.
И сразу потребность дотронуться до него накатила на нее с такой силой, что она соскользнула с кресла. Опустившись на колени около кровати, она медленно, осторожно откинула простыню с его груди. Прилагая все старания, чтобы не потревожить рану под повязкой, Эми положила руку поперек его тела и прижалась щекой к правой стороне его груди.
Тихо вздохнув, она позволила своим рукам легко, любовно погладить его выступающие ребра. Глубоко вдохнув его неповторимый запах, она закрыла глаза и тихо прошептала:
— Милый мой, я так казню себя, так казню! Все плохое, что когда-нибудь случалось с тобой, — это моя вина…
Ее дрожащие веки разомкнулись, но щека оставалась прижатой к его горячей груди. Губами касаясь его гладкой бронзовой кожи, она беззвучно повторяла его имя. Просто повторяла имя, снова и снова. Не Луис. Его настоящее имя. Единственное имя, которое для нее было неотделимо от него.
Тонатиу.
— Тонатиу, мой Тонатиу, — шепнула она. — Тонатиу. Тонатиу. Тонатиу… — Она вздохнула. — Любимый мой, единственный мой, Тонатиу… Тонатиу, Тона…
Эми внезапно замолкла, когда почувствовала, как мягко легла ей на затылок его рука. У нее перехватило дыхание, когда длинные твердые пальцы зарылись в ее волосы. Она не смела шевельнуться, не смела произнести хоть слово… не смела надеяться.
Глава 42
—Любимый…
У Эми вырвалось рыдание, когда он мягко привлек ее к себе здоровой рукой.
Его губы прижались к ее губам… и это был первый нежный поцелуй, которым они обменялись со времен их юности. Луис ощущал соленый вкус ее слез, и его сердце содрогнулось от боли. Медленно, ласково он поцелуями стер слезы с лица Эми.
Но новые ручьи слез покатились по ее пылающим щекам, когда их губы разлучились; и тогда у Эми вырвалось:
— Столько мучений тебе выпало… и все из-за меня! Я так перед тобой виновата!
— Шшш, любимая. — Он положил руку ей на голову. — Это я во всем виноват. Я был жесток. Я заставил страдать тебя и никогда себе этого не прощу!
Оба заговорили разом, стремясь убедить друг друга, что все провинности забыты. Каждая торопливая неоконченная фраза прерывалась пылкими поцелуями, и все, что держалось под замком в тайниках обеих душ, сейчас вырвалось наружу. Были даны и приняты объяснения. Прощение, которого искал каждый, было даровано щедрой мерой. Прозвучали и были услышаны признания в любви. Оба плакали не стыдясь, и слезы смыли последние горькие следы непонимания и недоверия.
Наконец Эми положила голову на грудь Луиса и, блаженно вздохнув, сказала:
— Прошу тебя, любимый, расскажи мне про ту ночь, когда братья увезли тебя из Орильи. Как тебе удалось пережить эту ночь? Кто тебя спас?
Эми медленно подняла голову и увидела, что его великокпные черные глаза полны слез. Это тронуло ее больше все, что было раньше. И она заплакала. Она зарыдала, когда слезы покатились по его смуглым щекам и он сказал:
— Не плачь, милая. Поцелуй твоего Тонатиу. И скажи ему: «Здравствуй».
Луис улыбнулся и поцеловал ее в лоб:
— Солнечный Камень.
Эми ни на минуту не усомнилась в его словах. Если ее возлюбленный Тонатиу говорит, что его спас Солнечный Камень, значит, это так и было.
— Но как же это случилось? — настойчиво спросила она: ей хотелось узнать все.
Тихим и ровным голосом Луис начал:
— Была полночь, когда Бэрон и Лукас бросили меня на верную смерть в мексиканской пустыне. Бэрон швырнул в меня Солнечный Камень… даже в этом движении сквозила лютая ненависть. Талисман упал на песок в нескольких футах от того места, где я лежал. Его блеск притягивал меня как магнит. Я пополз к нему, зная только одно: я должен до него дотянуться, чтобы он был у меня в руках.
В конце концов мне это удалось. Я, как сейчас, помню этот момент, когда мои пальцы сжали золотой диск. А следующее мое воспоминание — как я очнулся в огромной подземной пещере со множеством сталактитов и сталагмитов и еще каких-то других — странных, неестественных — фигур из известняка. Первым звуком, который я услышал, было тихое позвякивание колокольчиков. Зрение у меня еще было затуманено, но, когда оно прояснилось, я увидел, что рядом со мной, на каменном полу пещеры, сидит моя красавица мать, последняя ацтекская принцесса.
На ней было великолепное одеяние из алого шелка; пришитые к подолу и по краям длинных широких рукавов золотые бубенчики звенели при каждом ее движении. Она подняла правую руку и приложила ее к моей щеке.
И тогда раздался глубокий мелодичный голос богини Шочикецаль. Она сказала: «Тонатиу, мой единственный сын, ты находишься в пещере, которая зовется Обителью страха. В течение столетий здесь совершались важные ритуалы. Одним из таких ритуалов было испытание храбрости наших юношей, которых оставляли одних в темноте».
При этих словах она улыбнулась, точеной рукой отбросила с лица длинные черные волосы и продолжала: «Ты, сын мой, мой Тонатиу, выдержал испытание куда более суровое, чем испытание темнотой». Ее улыбка сбежала с лица, а глаза стали как ледяные, когда она сказала: «Кнут белого человека». Улыбка снова осветила ее лицо, и она меня похвалила: «И боги открыли мне, что ты не издал ни звука».
Луис умолк, вспоминая тот день. Эми крепко обняла его и, глядя прямо ему в глаза, заверила, что гордится им так же, как богиня Шочикецаль. Она клялась, что будет целовать шрамы, оставленные кнутом на его спине, пока не сотрется даже след от этих шрамов.
Тут Луис засмеялся, и Эми подумала, что этот чудесный смех — самое замечательное, что она слышала в жизни. И ничего не видела более отрадного для глаз. Мелькнули его белые зубы, и озорной блеск зажегся в черных глазах, и резкие черты лица неузнаваемо смягчились. Он выглядел на удивление юным и беззаботным. И это заставляло петь ее сердце.
— Женщина! — воскликнул он, глядя на мягкие чувственные губы Эми. — Для твоих губ я мог бы подыскать место и получше.
— У тебя совсем стыда нет, — поддразнила она его и со счастливым вздохом снова наклонилась к нему, опершись подбородком на руки, так чтобы можно было смотреть на любимое лицо. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи мне о каждой минуте каждого дня и ночи, когда ты был вдали от меня.
И Луис рассказывал. О том, как провел два года со своей матерью и ее двором. О том, как отплыл на корабле за океан, чтобы ознакомиться со своим испанским наследием. Не желая ничего утаивать от Эми, он рассказал о том, как убил ее брата Лукаса в Пасо-дель-Норте. Самозащита — так решил судья. Длинный шрам на щеке — это след ножа Лукаса.
Он взглянул ей в глаза и не нашел в них ни возмущения, ни осуждения. Она просто кивнула и взглядом, как лаской, одарила длинный белый шрам.
Они говорили и не могли наговориться, раз и навсегда избавляясь от всего, что еще могло порождать недоразумения или сложности. Только один секрет еще сохранила Эми. Если бы он спросил, ей пришлось бы сказать ему правду.
Они поцеловались, повздыхали и погрузились в легкое, спокойное молчание. Эми первой нарушила его:
— Тонатиу…
— Да, милая?
— Дуг Кроуфорд думает, что я его жду.
— Я знаю, — тихо отозвался Луис, и в голосе его прозвучала нотка глубокой печали. — Мы родились под несчастливыми звездами, родная моя. — Он прижал ее к себе теснее. — Я нашел тебя лишь затем, чтобы потерять снова.
— Я люблю тебя, — промолвила она. — И всегда любила. Так что же нам делать?
Она крепко обняла его и уткнулась лицом ему в грудь. А он заговорил:
— Я хотел бы сказать, что мы уедем отсюда вместе и забудем о существовании других людей. Что мы найдем такое место, где нас никто не знает, и начнем все с самого начала. Ты лучше узнаешь меня, а я…
— Я всегда знала тебя, Тонатиу, — возразила внезапно притихшая Эми; она словно перенеслась в те времена, когда жизнь была доброй к ним обоим.
— Да, ты знала. Значит, ты знаешь и то, что мы должны делать. У меня есть обязательства: я офицер армии Хуареса — Армии освобождения. И теперь я должен снова вести своих людей в сражение. — Он помолчал, ожидая, что она скажет, и, не дождавшись, продолжил: — У тебя, любимая, тоже есть обязательства. Твоя маленькая дочка не поймет тебя, если узнает, что ее мать сбежала с полукровкой. Дугу Кроуфорду и без того выпало на долю достаточно напастей. Он будет хорошим мужем и отцом.
Глаза Эми снова наполнились слезами, и она спросила:
— Но что же будет с нами? С тобой и со мной?
Луис с усилием проглотил подступивший к горлу комок:
— Мы уже потеряли так много времени. Давай больше не терять ни минуты. Пока я здесь — давай жить так, словно мы будем вместе всегда. — Он улыбнулся и добавил: — И мы действительно всегда будем вместе, любимая. Много лет назад я сказал тебе, что ты — моя tonali. Моя судьба. Мое предназначение. Ты всегда будешь частью меня самого — пока я дышу.
— Это просто так говорится. Этого недостаточно, Тонатиу. Я тебя люблю. Я хочу тебя. Мне нет дела до других! Только ты… только ты…
Но, даже произнося эти слова, Эми знала, что надеяться не на что. Любовь — как бы ни была она глубока — не могла все изменить. Не могла полностью переиначить прошлое и все, что случилось с ними обоими.
О разлуке они больше не заговаривали.
Они держались так, словно благословенные часы, отпущенные им, будут длиться вечно. Они проводили вместе каждое мгновение каждого дня и ночи. И эти мгновения, и эти часы были золотыми, бесценными, незабываемыми.
Магделена все это знала и ревностно оберегала уединение, столь необходимое любящим. Она строго-настрого внушала вышколенным домочадцам, которые были у нее под началом, чтобы они не мешали хозяевам и держались подальше от этой пары.
Однажды вечером Магделена вышла из дома, чтобы подышать свежим воздухом в восточном патио. Ее заметил Педри-ко и, приблизившись, попросил разрешения составить ей компанию; Магделена улыбнулась и такое разрешение дала.
Они потолковали насчет влюбленной пары, и Педрико сказал:
— Они заслужили несколько часов счастья.
— Да, — согласилась Магделена, а потом спросила: — Ты знал, что…
— Что они были любовниками — тогда, прежде? Да, знал. А Линда… она его дочь?
— Да, его, — подтвердила Магделена. — Эми и словом не обмолвилась, но я женщина, а женщины понимают такие вещи. И Линда до того похожа на Луиса!
Кивнув, Педрико побарабанил пальцами по подлокотнику деревянного кресла, а затем без особой надобности откашлялся:
— Магделена…
— Да?
— Может быть, Луис и Эми не единственные люди, которые заслужили хоть немного счастья? — Магделена уставилась на него, широко открыв глаза. Педрико нервно погладил свой тонкий ус и вернулся к занимавшему его предмету: — Моя жизнь была одинокой. И по-моему, твоя тоже. Ты не считаешь… то есть, может быть, ты поразмыслишь насчет того, чтобы подождать меня, Магделена? Когда кончится эта война… я хочу сюда вернуться. Орилья — единственное место на земле, которое я считал своим домом.
Изумленная и растерянная, Магделена застенчиво пригладила свои седеющие черные волосы и улыбнулась, почти как смущенная девочка:
— Я буду здесь, Педрико. И буду ждать.
Под присмотром такой красивой и заботливой сиделки, как Эми, Луис быстро поправлялся. Вскоре он набрался сил и был вполне способен сам о себе заботиться, но он предпочел не торопить события. Уж очень было приятно, когда Эми суетилась и хлопотала вокруг него.
В один из жарких дней начала сентября на пустыню обрушился редкий в этом краю ливень, да еще с грозой. От громовых раскатов вздрагивала земля, сверкали молнии, и дождевые струи хлестали в высокие окна спальни.
В это время Луис сидел, прислонившись к спинке кровати, и улыбался радостной мальчишеской улыбкой, а Эми обтирала его намыленной губкой. В ритуал умывания, помимо манипуляций с губкой, мылом и водой, входили также шутливые дразнилки, смех и легкие шалости. Луис откинул голову и глубоко вздохнул.
— Я люблю запах дождя в пустыне, — проговорил он. — Этот запах заставляет меня… Эми, милая… что случилось?
Внезапно Эми подняла на него глаза, полные слез. Бросив губку обратно в фарфоровый таз с водой, она схватила большое белое полотенце и прижала его к мокрой груди Луиса.
Она должна ему сказать. Больше она не могла хранить свою тайну: это было бы нечестно по отношению к нему.
— Тонатиу, Линда — твоя дочь. Твое дитя. И она так похожа на тебя. Твои черные глаза, твоя яркая внешность, твоя необычная красота…
— Любимая… Ты хочешь сказать, что тогда…
Эми решительно тряхнула головой.
— Когда Бэрон с Лукасом увезли тебя из Орильи, я уже носила твое дитя. Поэтому я и вышла за Тайлера Парнелла. Я не знала, что еще могла сделать.
— Конечно, у тебя не было другого выхода, маленькая. Ты сама тогда была настоящим ребенком. О Боже.. Эми, Эми…
Он протянул к ней руки, но она остановила его:
— Подожди. У меня есть кое-что, что я хотела бы отдать тебе.
Она достала из высокого бюро красного дерева фарфоровую музыкальную шкатулку, откинула крышку, и, когда зазвучала нехитрая мелодия, вынула маленький золотой медальон.
Протянув медальон Луису, Эми попросила:
— Открой, Тонатиу.
Он осторожно открыл его и пристально уставился на миниатюрный портрет поразительно красивой девочки:
— Это… она?
— Да. Наша дочь Линда. Я хочу это тебе отдать.
Эми надела тонкую золотую цепочку Луису на шею. Медальон лег точно во впадину между ключицами. И сразу же Луис снял с шеи цепь с тяжелым Солнечным Камнем. Он надел эту цепь на Эми и поместил золотой талисман в ложбинку между ее грудями.
Он привлек ее к себе.
— Наша дочь почти такая же красивая, как ты, любовь моя. — Вспышка близкой молнии осветила его смуглое лицо. От последовавшего затем удара грома задребезжали оконные стекла. — Я всегда буду помнить, как виноват перед тобой… сколько горя я тебе принес. Я был с тобой непростительно жестоким! Но я люблю тебя, Эми. Я буду любить тебя до конца дней своих… — Его руки сжали ее сильнее. — Родная моя, сегодня мне доставили депешу. Приказ о выступлении. Завтра утром мы отправляемся.
— Значит, я должна вернуть тебе Солнечный Камень, — решительно заявила Эми, подняв голову. — Тогда в сражении ты будешь под его защитой.
Она уже взялась за цепь, чтобы снять амулет, но он остановил ее:
— Нет. Его должна носить ты. Он — часть меня. — Луис не стал говорить, что его безопасность теперь мало что значит, раз им не суждено быть вместе. — Если дождь прекратится, ты съездишь со мной к Пуэста-дель-Соль… когда солнце сядет?
Не в силах вымолвить ни слова, Эми кивнула и поцеловала его в грудь.
И потом, ночью, когда небеса очистились от туч и миллионы звезд засветились во тьме, они оба, верхом на могучем вороном жеребце Ноче, отправились к своей заветной речной излучине. Там, в серебряном лунном свете, они в последний раз предались любовной близости — это было почти слияние душ.
Когда их тела еще не разъединились, Луис приподнялся, чтобы лучше видеть Эми. В его черных глазах горела любовь, когда он сказал:
— Мы больше не встретимся. Но ты всегда будешь со мной, и я всегда буду с тобой.
— Да, мой любимый, мой единственный, — ответила она, — мой дорогой Тонатиу.
На рассвете следующего дня капитан Луис Кинтано, по всей форме одетый в военный мундир, стоя рядом с беспокойным вороным жеребцом перед строем своих солдат, уже сидящих в седлах, держал перед ними короткую речь. Его спина была обращена к розовато-оранжевой асиенде, ноги в сапогах широко расставлены, широкие плечи уверенно развернуты, руки сложены за спиной.
Когда отзвучало последнее слово, он собрался вскочить в седло, но вдруг остановился, обернулся и увидел Эми, спешившую к нему; в лучах утреннего солнца ее золотистые волосы блестели, образуя светлый ореол.
Не утруждая себя мыслями о том, как на это посмотрят солдаты и слуги, Эми пересекла травянистый газон, мокрый от утренней росы, и песчаную площадку, где ждал ее Луис. Прижимая ладонью к груди Солнечный Камень, она приблизилась к нему.
Луис смотрел на нее, словно вбирая в память каждую черточку ее совершенного облика. Он не сказал ничего. И она тоже. Одной рукой он обнял ее и привлек к себе. Их объятие было кратким, но исполненным значения.
Как будто им никогда больше не суждено увидеть друг друга.
У Эми вырвалось рыдание, когда он мягко привлек ее к себе здоровой рукой.
Его губы прижались к ее губам… и это был первый нежный поцелуй, которым они обменялись со времен их юности. Луис ощущал соленый вкус ее слез, и его сердце содрогнулось от боли. Медленно, ласково он поцелуями стер слезы с лица Эми.
Но новые ручьи слез покатились по ее пылающим щекам, когда их губы разлучились; и тогда у Эми вырвалось:
— Столько мучений тебе выпало… и все из-за меня! Я так перед тобой виновата!
— Шшш, любимая. — Он положил руку ей на голову. — Это я во всем виноват. Я был жесток. Я заставил страдать тебя и никогда себе этого не прощу!
Оба заговорили разом, стремясь убедить друг друга, что все провинности забыты. Каждая торопливая неоконченная фраза прерывалась пылкими поцелуями, и все, что держалось под замком в тайниках обеих душ, сейчас вырвалось наружу. Были даны и приняты объяснения. Прощение, которого искал каждый, было даровано щедрой мерой. Прозвучали и были услышаны признания в любви. Оба плакали не стыдясь, и слезы смыли последние горькие следы непонимания и недоверия.
Наконец Эми положила голову на грудь Луиса и, блаженно вздохнув, сказала:
— Прошу тебя, любимый, расскажи мне про ту ночь, когда братья увезли тебя из Орильи. Как тебе удалось пережить эту ночь? Кто тебя спас?
Эми медленно подняла голову и увидела, что его великокпные черные глаза полны слез. Это тронуло ее больше все, что было раньше. И она заплакала. Она зарыдала, когда слезы покатились по его смуглым щекам и он сказал:
— Не плачь, милая. Поцелуй твоего Тонатиу. И скажи ему: «Здравствуй».
Луис улыбнулся и поцеловал ее в лоб:
— Солнечный Камень.
Эми ни на минуту не усомнилась в его словах. Если ее возлюбленный Тонатиу говорит, что его спас Солнечный Камень, значит, это так и было.
— Но как же это случилось? — настойчиво спросила она: ей хотелось узнать все.
Тихим и ровным голосом Луис начал:
— Была полночь, когда Бэрон и Лукас бросили меня на верную смерть в мексиканской пустыне. Бэрон швырнул в меня Солнечный Камень… даже в этом движении сквозила лютая ненависть. Талисман упал на песок в нескольких футах от того места, где я лежал. Его блеск притягивал меня как магнит. Я пополз к нему, зная только одно: я должен до него дотянуться, чтобы он был у меня в руках.
В конце концов мне это удалось. Я, как сейчас, помню этот момент, когда мои пальцы сжали золотой диск. А следующее мое воспоминание — как я очнулся в огромной подземной пещере со множеством сталактитов и сталагмитов и еще каких-то других — странных, неестественных — фигур из известняка. Первым звуком, который я услышал, было тихое позвякивание колокольчиков. Зрение у меня еще было затуманено, но, когда оно прояснилось, я увидел, что рядом со мной, на каменном полу пещеры, сидит моя красавица мать, последняя ацтекская принцесса.
На ней было великолепное одеяние из алого шелка; пришитые к подолу и по краям длинных широких рукавов золотые бубенчики звенели при каждом ее движении. Она подняла правую руку и приложила ее к моей щеке.
И тогда раздался глубокий мелодичный голос богини Шочикецаль. Она сказала: «Тонатиу, мой единственный сын, ты находишься в пещере, которая зовется Обителью страха. В течение столетий здесь совершались важные ритуалы. Одним из таких ритуалов было испытание храбрости наших юношей, которых оставляли одних в темноте».
При этих словах она улыбнулась, точеной рукой отбросила с лица длинные черные волосы и продолжала: «Ты, сын мой, мой Тонатиу, выдержал испытание куда более суровое, чем испытание темнотой». Ее улыбка сбежала с лица, а глаза стали как ледяные, когда она сказала: «Кнут белого человека». Улыбка снова осветила ее лицо, и она меня похвалила: «И боги открыли мне, что ты не издал ни звука».
Луис умолк, вспоминая тот день. Эми крепко обняла его и, глядя прямо ему в глаза, заверила, что гордится им так же, как богиня Шочикецаль. Она клялась, что будет целовать шрамы, оставленные кнутом на его спине, пока не сотрется даже след от этих шрамов.
Тут Луис засмеялся, и Эми подумала, что этот чудесный смех — самое замечательное, что она слышала в жизни. И ничего не видела более отрадного для глаз. Мелькнули его белые зубы, и озорной блеск зажегся в черных глазах, и резкие черты лица неузнаваемо смягчились. Он выглядел на удивление юным и беззаботным. И это заставляло петь ее сердце.
— Женщина! — воскликнул он, глядя на мягкие чувственные губы Эми. — Для твоих губ я мог бы подыскать место и получше.
— У тебя совсем стыда нет, — поддразнила она его и со счастливым вздохом снова наклонилась к нему, опершись подбородком на руки, так чтобы можно было смотреть на любимое лицо. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи мне о каждой минуте каждого дня и ночи, когда ты был вдали от меня.
И Луис рассказывал. О том, как провел два года со своей матерью и ее двором. О том, как отплыл на корабле за океан, чтобы ознакомиться со своим испанским наследием. Не желая ничего утаивать от Эми, он рассказал о том, как убил ее брата Лукаса в Пасо-дель-Норте. Самозащита — так решил судья. Длинный шрам на щеке — это след ножа Лукаса.
Он взглянул ей в глаза и не нашел в них ни возмущения, ни осуждения. Она просто кивнула и взглядом, как лаской, одарила длинный белый шрам.
Они говорили и не могли наговориться, раз и навсегда избавляясь от всего, что еще могло порождать недоразумения или сложности. Только один секрет еще сохранила Эми. Если бы он спросил, ей пришлось бы сказать ему правду.
Они поцеловались, повздыхали и погрузились в легкое, спокойное молчание. Эми первой нарушила его:
— Тонатиу…
— Да, милая?
— Дуг Кроуфорд думает, что я его жду.
— Я знаю, — тихо отозвался Луис, и в голосе его прозвучала нотка глубокой печали. — Мы родились под несчастливыми звездами, родная моя. — Он прижал ее к себе теснее. — Я нашел тебя лишь затем, чтобы потерять снова.
— Я люблю тебя, — промолвила она. — И всегда любила. Так что же нам делать?
Она крепко обняла его и уткнулась лицом ему в грудь. А он заговорил:
— Я хотел бы сказать, что мы уедем отсюда вместе и забудем о существовании других людей. Что мы найдем такое место, где нас никто не знает, и начнем все с самого начала. Ты лучше узнаешь меня, а я…
— Я всегда знала тебя, Тонатиу, — возразила внезапно притихшая Эми; она словно перенеслась в те времена, когда жизнь была доброй к ним обоим.
— Да, ты знала. Значит, ты знаешь и то, что мы должны делать. У меня есть обязательства: я офицер армии Хуареса — Армии освобождения. И теперь я должен снова вести своих людей в сражение. — Он помолчал, ожидая, что она скажет, и, не дождавшись, продолжил: — У тебя, любимая, тоже есть обязательства. Твоя маленькая дочка не поймет тебя, если узнает, что ее мать сбежала с полукровкой. Дугу Кроуфорду и без того выпало на долю достаточно напастей. Он будет хорошим мужем и отцом.
Глаза Эми снова наполнились слезами, и она спросила:
— Но что же будет с нами? С тобой и со мной?
Луис с усилием проглотил подступивший к горлу комок:
— Мы уже потеряли так много времени. Давай больше не терять ни минуты. Пока я здесь — давай жить так, словно мы будем вместе всегда. — Он улыбнулся и добавил: — И мы действительно всегда будем вместе, любимая. Много лет назад я сказал тебе, что ты — моя tonali. Моя судьба. Мое предназначение. Ты всегда будешь частью меня самого — пока я дышу.
— Это просто так говорится. Этого недостаточно, Тонатиу. Я тебя люблю. Я хочу тебя. Мне нет дела до других! Только ты… только ты…
Но, даже произнося эти слова, Эми знала, что надеяться не на что. Любовь — как бы ни была она глубока — не могла все изменить. Не могла полностью переиначить прошлое и все, что случилось с ними обоими.
О разлуке они больше не заговаривали.
Они держались так, словно благословенные часы, отпущенные им, будут длиться вечно. Они проводили вместе каждое мгновение каждого дня и ночи. И эти мгновения, и эти часы были золотыми, бесценными, незабываемыми.
Магделена все это знала и ревностно оберегала уединение, столь необходимое любящим. Она строго-настрого внушала вышколенным домочадцам, которые были у нее под началом, чтобы они не мешали хозяевам и держались подальше от этой пары.
Однажды вечером Магделена вышла из дома, чтобы подышать свежим воздухом в восточном патио. Ее заметил Педри-ко и, приблизившись, попросил разрешения составить ей компанию; Магделена улыбнулась и такое разрешение дала.
Они потолковали насчет влюбленной пары, и Педрико сказал:
— Они заслужили несколько часов счастья.
— Да, — согласилась Магделена, а потом спросила: — Ты знал, что…
— Что они были любовниками — тогда, прежде? Да, знал. А Линда… она его дочь?
— Да, его, — подтвердила Магделена. — Эми и словом не обмолвилась, но я женщина, а женщины понимают такие вещи. И Линда до того похожа на Луиса!
Кивнув, Педрико побарабанил пальцами по подлокотнику деревянного кресла, а затем без особой надобности откашлялся:
— Магделена…
— Да?
— Может быть, Луис и Эми не единственные люди, которые заслужили хоть немного счастья? — Магделена уставилась на него, широко открыв глаза. Педрико нервно погладил свой тонкий ус и вернулся к занимавшему его предмету: — Моя жизнь была одинокой. И по-моему, твоя тоже. Ты не считаешь… то есть, может быть, ты поразмыслишь насчет того, чтобы подождать меня, Магделена? Когда кончится эта война… я хочу сюда вернуться. Орилья — единственное место на земле, которое я считал своим домом.
Изумленная и растерянная, Магделена застенчиво пригладила свои седеющие черные волосы и улыбнулась, почти как смущенная девочка:
— Я буду здесь, Педрико. И буду ждать.
Под присмотром такой красивой и заботливой сиделки, как Эми, Луис быстро поправлялся. Вскоре он набрался сил и был вполне способен сам о себе заботиться, но он предпочел не торопить события. Уж очень было приятно, когда Эми суетилась и хлопотала вокруг него.
В один из жарких дней начала сентября на пустыню обрушился редкий в этом краю ливень, да еще с грозой. От громовых раскатов вздрагивала земля, сверкали молнии, и дождевые струи хлестали в высокие окна спальни.
В это время Луис сидел, прислонившись к спинке кровати, и улыбался радостной мальчишеской улыбкой, а Эми обтирала его намыленной губкой. В ритуал умывания, помимо манипуляций с губкой, мылом и водой, входили также шутливые дразнилки, смех и легкие шалости. Луис откинул голову и глубоко вздохнул.
— Я люблю запах дождя в пустыне, — проговорил он. — Этот запах заставляет меня… Эми, милая… что случилось?
Внезапно Эми подняла на него глаза, полные слез. Бросив губку обратно в фарфоровый таз с водой, она схватила большое белое полотенце и прижала его к мокрой груди Луиса.
Она должна ему сказать. Больше она не могла хранить свою тайну: это было бы нечестно по отношению к нему.
— Тонатиу, Линда — твоя дочь. Твое дитя. И она так похожа на тебя. Твои черные глаза, твоя яркая внешность, твоя необычная красота…
— Любимая… Ты хочешь сказать, что тогда…
Эми решительно тряхнула головой.
— Когда Бэрон с Лукасом увезли тебя из Орильи, я уже носила твое дитя. Поэтому я и вышла за Тайлера Парнелла. Я не знала, что еще могла сделать.
— Конечно, у тебя не было другого выхода, маленькая. Ты сама тогда была настоящим ребенком. О Боже.. Эми, Эми…
Он протянул к ней руки, но она остановила его:
— Подожди. У меня есть кое-что, что я хотела бы отдать тебе.
Она достала из высокого бюро красного дерева фарфоровую музыкальную шкатулку, откинула крышку, и, когда зазвучала нехитрая мелодия, вынула маленький золотой медальон.
Протянув медальон Луису, Эми попросила:
— Открой, Тонатиу.
Он осторожно открыл его и пристально уставился на миниатюрный портрет поразительно красивой девочки:
— Это… она?
— Да. Наша дочь Линда. Я хочу это тебе отдать.
Эми надела тонкую золотую цепочку Луису на шею. Медальон лег точно во впадину между ключицами. И сразу же Луис снял с шеи цепь с тяжелым Солнечным Камнем. Он надел эту цепь на Эми и поместил золотой талисман в ложбинку между ее грудями.
Он привлек ее к себе.
— Наша дочь почти такая же красивая, как ты, любовь моя. — Вспышка близкой молнии осветила его смуглое лицо. От последовавшего затем удара грома задребезжали оконные стекла. — Я всегда буду помнить, как виноват перед тобой… сколько горя я тебе принес. Я был с тобой непростительно жестоким! Но я люблю тебя, Эми. Я буду любить тебя до конца дней своих… — Его руки сжали ее сильнее. — Родная моя, сегодня мне доставили депешу. Приказ о выступлении. Завтра утром мы отправляемся.
— Значит, я должна вернуть тебе Солнечный Камень, — решительно заявила Эми, подняв голову. — Тогда в сражении ты будешь под его защитой.
Она уже взялась за цепь, чтобы снять амулет, но он остановил ее:
— Нет. Его должна носить ты. Он — часть меня. — Луис не стал говорить, что его безопасность теперь мало что значит, раз им не суждено быть вместе. — Если дождь прекратится, ты съездишь со мной к Пуэста-дель-Соль… когда солнце сядет?
Не в силах вымолвить ни слова, Эми кивнула и поцеловала его в грудь.
И потом, ночью, когда небеса очистились от туч и миллионы звезд засветились во тьме, они оба, верхом на могучем вороном жеребце Ноче, отправились к своей заветной речной излучине. Там, в серебряном лунном свете, они в последний раз предались любовной близости — это было почти слияние душ.
Когда их тела еще не разъединились, Луис приподнялся, чтобы лучше видеть Эми. В его черных глазах горела любовь, когда он сказал:
— Мы больше не встретимся. Но ты всегда будешь со мной, и я всегда буду с тобой.
— Да, мой любимый, мой единственный, — ответила она, — мой дорогой Тонатиу.
На рассвете следующего дня капитан Луис Кинтано, по всей форме одетый в военный мундир, стоя рядом с беспокойным вороным жеребцом перед строем своих солдат, уже сидящих в седлах, держал перед ними короткую речь. Его спина была обращена к розовато-оранжевой асиенде, ноги в сапогах широко расставлены, широкие плечи уверенно развернуты, руки сложены за спиной.
Когда отзвучало последнее слово, он собрался вскочить в седло, но вдруг остановился, обернулся и увидел Эми, спешившую к нему; в лучах утреннего солнца ее золотистые волосы блестели, образуя светлый ореол.
Не утруждая себя мыслями о том, как на это посмотрят солдаты и слуги, Эми пересекла травянистый газон, мокрый от утренней росы, и песчаную площадку, где ждал ее Луис. Прижимая ладонью к груди Солнечный Камень, она приблизилась к нему.
Луис смотрел на нее, словно вбирая в память каждую черточку ее совершенного облика. Он не сказал ничего. И она тоже. Одной рукой он обнял ее и привлек к себе. Их объятие было кратким, но исполненным значения.
Как будто им никогда больше не суждено увидеть друг друга.
Глава 43
Когда капитан и его отряд скрылись из виду, Эми вздохнула, повернулась и побрела обратно к асиенде.
Асиенда сразу показалась безлюдной и заброшенной, Эми чувствовала себя потерянной и опустошенной. Не зная, куда девать себя, она бесцельно слонялась по тихим комнатам; в ушах у нее звучал глубокий низкий голос, который она больше никогда не услышит, а перед глазами стояло смуглое лицо, которое ей уже не суждено увидеть наяву.
Когда долгий летний день угас, а над пустыней взошла полная яркая луна, Эми поднялась к себе.
Войдя в спальню, она прислонилась спиной к двери и окинула взглядом просторную, словно осиротевшую комнату. Здесь не осталось ничего, что могло бы послужить приметой недавнего мужского присутствия. Ни запонки, лежащей на бюро красного дерева или на ночном столике. Ни брюк, небрежно перекинутых через спинку кресла. Ни оружейного пояса, застегнутого вокруг углового столбика кровати.
Эми оттолкнулась от двери и перешла в гардеробную комнату. И здесь то же самое. Никаких голубых военных мундиров. Никаких черных блестящих сапог. Никаких белоснежных рубашек.
Ничего.
День выдался утомительный — пора было ложиться спать. Как всегда, на постели была выложена чистая ночная рубашка. Внезапно улыбнувшись, Эми поступила с рубашкой в точности так, как каждую ночь поступал Кинтано. Она подняла рубашку, отбросила ее в сторону и разделась.
Не оставив на себе ничего, кроме Солнечного Камня, Эми забралась между белыми шелковыми простынями, задула лампу и пристроилась поудобнее на мягких подушках. Вздохнув и вытянув ноги во всю длину, она натянула простыню до шеи. При этом она напомнила себе, какая это роскошь — спать в постели с подушками, простынями и пушистым одеялом.
И потом горько заплакала, потому что она с радостью отказалась бы на всю жизнь от этой роскоши, если бы могла засыпать каждую отпущенную ей ночь в объятиях своего капитана.
А на следующий день, ближе к вечеру, через высокие белые ворота ранчо Орилья въехала небольшая группа кавалеристов из армии Максимилиана, возглавляемая Дугам Кроуфордом.
Первой углядела их Магделена. Она тотчас позвала Эми. Эми поспешила на крыльцо и, прищурившись, попыталась рассмотреть приближающихся всадников. Увидев пламенеюще-рыжую шевелюру их предводителя, ярко выделяющуюся в солнечном свете, она узнала его сразу.
— Боже мой… Дуг… — беззвучно прошептала она. — Это Дуг. Он приехал домой…
Безотчетным движением она расстегнула лиф своего платья и убрала Солнечный Камень внутрь. А потом шумно вздохнула, подобрала юбки и бросилась бегом навстречу всадникам, чтобы приветствовать рослого и доброго человека, который любил ее и доверял ей.
Дуг Кроуфорд соскочил с седла, обхватил Эми, поднял ее и закружил. Поставив ее на ноги, он воскликнул:
— Солнышко, я почти забыл, какая ты красивая.
— До чего же приятно увидеть тебя, Дуг, — ответила Эми. И она не кривила душой.
Дуг Кроуфорд был наделен добротой и благородством. Речь у него звучала мягко, и ее нисколько не портила едва заметная манера по-южному протяжно произносить слова. Его улыбка, когда он смотрел на Эми, была искренней и светлой.
Только после того как Магделена подала лимонад его кавалеристам, которых мучила жажда, Дуг улучил момент, когда Эми была в кухне одна, и сказал:
— Солнышко, я могу пробыть здесь не дольше двух часов. Мы отправляемся на соединение с главными силами около города Чиуауа.
У Эми сжалось сердце. Чиуауа! Туда же повел свой отряд и Луис!
— Но может быть, ты хотя бы переночуешь, и…
Внезапно он привлек ее к себе и крепко обнял:
— Господи, как бы мне этого хотелось. Эми, Эми…
Он прижимал ее к его широкой груди, и Эми ощущала спрятанный под платьем Солнечный Камень.
Чувство вины жгло ее невыносимо. Глаза наполнились слезами. Она уткнулась лбом в мускулистое плечо и отважно начала:
— Дуг, я кое-что должна тебе сказать… — Она откинула голову, чтобы видеть его лицо.
Дуг Кроуфорд улыбнулся и сказал:
— Солнышко, я хочу, чтобы ты сказала мне только одно. Скажи, что ты будешь здесь и будешь ждать меня, когда я вернусь насовсем.
Эми уже не могла сдерживать слезы, и они покатились по щекам.
— Я буду здесь, — пообещала она. — И постараюсь стать тебе доброй и верной женой, Дуг.
— Солнышко, ты — это все, что я когда-нибудь надеялся найти в жене. — Улыбнувшись, он еще раз обнял ее и сказал: — Мои орлы повеселились вволю, насмехаясь надо мной; по их понятиям, я просто одурел от любви, если проделал весь этот путь сюда только для того, чтобы напоследок взглянуть на твое прекрасное лицо.
На закате Дуг Кроуфорд со своими молодцами покинул Орилью. После их отъезда Эми еще долго стояла в сумерках одна, молча вознося молитвы Богу, умоляя его простить ее грехи и сохранить обоих людей, которые были ей дороги.
Следующие дни были для Эми долгими и мучительными. Вести из Мексики поступали медленно, но в конце концов до Сандауна дошел слух, что повстанческая армия Хуареса заняла исходные позиции и ожидает нападения французских отрядов. Затем последовало кровопролитное сражение. Город Чиуауа был взят. Но обе стороны понесли тяжелые потери.
Эми не оставалось ничего иного, как взволнованно шагать взад и вперед и ждать. Магделена прекрасно ее понимала. Она тоже не находила себе места от беспокойства. Но однажды ясным сентябрьским утром женщины услышали цокот копыт, ударяющихся о гравий. Обе вылетели на крыльцо и остановились, держась за руки; тем временем одинокий всадник мчался по обсаженной пальмами подъездной аллее.
— Педрико! — выкрикнула Магделена и, выпустив руку Эми, кинулась ему навстречу. Они-обнялись, а потом направились к Эми, которая все это время неподвижно стояла на месте, пытаясь унять сильно бьющееся сердце и дрожь в коленках.
Не в силах произнести ни слова, она подняла к лицу Педрико тревожный вопрошающий взгляд. Педрико взял ее за руку:
— Мне очень жаль сообщать вам это, сеньора Эми… Капитан Дуглас Кроуфорд убит во время последней кавалерийской атаки. Он погиб как герой.
Эми покачнулась, но устояла на ногах. Почти шепотом она спросила:
— А Луис?
— Пропал без вести, — сообщил Педрико. — Капитан пропал без вести.
Эми заметно побледнела, и Магделена обняла ее за талию. Педрико поспешил продолжить:
— Очень много людей полегло, но гораздо больше захвачено в плен. Мы еще можем надеяться… можем верить, что…
— Да, конечно, — без особой убежденности согласилась Эми. — Мы можем надеяться. Но теперь, если вы меня извините…
— Подождите, сеньора, — остановил ее Педрико. Он вынул из внутреннего кармана перепачканной форменной куртки замшевый мешочек, сложенный в форме конверта. — Перед началом сражения капитан поручил мне передать вам вот это, если… если…
Асиенда сразу показалась безлюдной и заброшенной, Эми чувствовала себя потерянной и опустошенной. Не зная, куда девать себя, она бесцельно слонялась по тихим комнатам; в ушах у нее звучал глубокий низкий голос, который она больше никогда не услышит, а перед глазами стояло смуглое лицо, которое ей уже не суждено увидеть наяву.
Когда долгий летний день угас, а над пустыней взошла полная яркая луна, Эми поднялась к себе.
Войдя в спальню, она прислонилась спиной к двери и окинула взглядом просторную, словно осиротевшую комнату. Здесь не осталось ничего, что могло бы послужить приметой недавнего мужского присутствия. Ни запонки, лежащей на бюро красного дерева или на ночном столике. Ни брюк, небрежно перекинутых через спинку кресла. Ни оружейного пояса, застегнутого вокруг углового столбика кровати.
Эми оттолкнулась от двери и перешла в гардеробную комнату. И здесь то же самое. Никаких голубых военных мундиров. Никаких черных блестящих сапог. Никаких белоснежных рубашек.
Ничего.
День выдался утомительный — пора было ложиться спать. Как всегда, на постели была выложена чистая ночная рубашка. Внезапно улыбнувшись, Эми поступила с рубашкой в точности так, как каждую ночь поступал Кинтано. Она подняла рубашку, отбросила ее в сторону и разделась.
Не оставив на себе ничего, кроме Солнечного Камня, Эми забралась между белыми шелковыми простынями, задула лампу и пристроилась поудобнее на мягких подушках. Вздохнув и вытянув ноги во всю длину, она натянула простыню до шеи. При этом она напомнила себе, какая это роскошь — спать в постели с подушками, простынями и пушистым одеялом.
И потом горько заплакала, потому что она с радостью отказалась бы на всю жизнь от этой роскоши, если бы могла засыпать каждую отпущенную ей ночь в объятиях своего капитана.
А на следующий день, ближе к вечеру, через высокие белые ворота ранчо Орилья въехала небольшая группа кавалеристов из армии Максимилиана, возглавляемая Дугам Кроуфордом.
Первой углядела их Магделена. Она тотчас позвала Эми. Эми поспешила на крыльцо и, прищурившись, попыталась рассмотреть приближающихся всадников. Увидев пламенеюще-рыжую шевелюру их предводителя, ярко выделяющуюся в солнечном свете, она узнала его сразу.
— Боже мой… Дуг… — беззвучно прошептала она. — Это Дуг. Он приехал домой…
Безотчетным движением она расстегнула лиф своего платья и убрала Солнечный Камень внутрь. А потом шумно вздохнула, подобрала юбки и бросилась бегом навстречу всадникам, чтобы приветствовать рослого и доброго человека, который любил ее и доверял ей.
Дуг Кроуфорд соскочил с седла, обхватил Эми, поднял ее и закружил. Поставив ее на ноги, он воскликнул:
— Солнышко, я почти забыл, какая ты красивая.
— До чего же приятно увидеть тебя, Дуг, — ответила Эми. И она не кривила душой.
Дуг Кроуфорд был наделен добротой и благородством. Речь у него звучала мягко, и ее нисколько не портила едва заметная манера по-южному протяжно произносить слова. Его улыбка, когда он смотрел на Эми, была искренней и светлой.
Только после того как Магделена подала лимонад его кавалеристам, которых мучила жажда, Дуг улучил момент, когда Эми была в кухне одна, и сказал:
— Солнышко, я могу пробыть здесь не дольше двух часов. Мы отправляемся на соединение с главными силами около города Чиуауа.
У Эми сжалось сердце. Чиуауа! Туда же повел свой отряд и Луис!
— Но может быть, ты хотя бы переночуешь, и…
Внезапно он привлек ее к себе и крепко обнял:
— Господи, как бы мне этого хотелось. Эми, Эми…
Он прижимал ее к его широкой груди, и Эми ощущала спрятанный под платьем Солнечный Камень.
Чувство вины жгло ее невыносимо. Глаза наполнились слезами. Она уткнулась лбом в мускулистое плечо и отважно начала:
— Дуг, я кое-что должна тебе сказать… — Она откинула голову, чтобы видеть его лицо.
Дуг Кроуфорд улыбнулся и сказал:
— Солнышко, я хочу, чтобы ты сказала мне только одно. Скажи, что ты будешь здесь и будешь ждать меня, когда я вернусь насовсем.
Эми уже не могла сдерживать слезы, и они покатились по щекам.
— Я буду здесь, — пообещала она. — И постараюсь стать тебе доброй и верной женой, Дуг.
— Солнышко, ты — это все, что я когда-нибудь надеялся найти в жене. — Улыбнувшись, он еще раз обнял ее и сказал: — Мои орлы повеселились вволю, насмехаясь надо мной; по их понятиям, я просто одурел от любви, если проделал весь этот путь сюда только для того, чтобы напоследок взглянуть на твое прекрасное лицо.
На закате Дуг Кроуфорд со своими молодцами покинул Орилью. После их отъезда Эми еще долго стояла в сумерках одна, молча вознося молитвы Богу, умоляя его простить ее грехи и сохранить обоих людей, которые были ей дороги.
Следующие дни были для Эми долгими и мучительными. Вести из Мексики поступали медленно, но в конце концов до Сандауна дошел слух, что повстанческая армия Хуареса заняла исходные позиции и ожидает нападения французских отрядов. Затем последовало кровопролитное сражение. Город Чиуауа был взят. Но обе стороны понесли тяжелые потери.
Эми не оставалось ничего иного, как взволнованно шагать взад и вперед и ждать. Магделена прекрасно ее понимала. Она тоже не находила себе места от беспокойства. Но однажды ясным сентябрьским утром женщины услышали цокот копыт, ударяющихся о гравий. Обе вылетели на крыльцо и остановились, держась за руки; тем временем одинокий всадник мчался по обсаженной пальмами подъездной аллее.
— Педрико! — выкрикнула Магделена и, выпустив руку Эми, кинулась ему навстречу. Они-обнялись, а потом направились к Эми, которая все это время неподвижно стояла на месте, пытаясь унять сильно бьющееся сердце и дрожь в коленках.
Не в силах произнести ни слова, она подняла к лицу Педрико тревожный вопрошающий взгляд. Педрико взял ее за руку:
— Мне очень жаль сообщать вам это, сеньора Эми… Капитан Дуглас Кроуфорд убит во время последней кавалерийской атаки. Он погиб как герой.
Эми покачнулась, но устояла на ногах. Почти шепотом она спросила:
— А Луис?
— Пропал без вести, — сообщил Педрико. — Капитан пропал без вести.
Эми заметно побледнела, и Магделена обняла ее за талию. Педрико поспешил продолжить:
— Очень много людей полегло, но гораздо больше захвачено в плен. Мы еще можем надеяться… можем верить, что…
— Да, конечно, — без особой убежденности согласилась Эми. — Мы можем надеяться. Но теперь, если вы меня извините…
— Подождите, сеньора, — остановил ее Педрико. Он вынул из внутреннего кармана перепачканной форменной куртки замшевый мешочек, сложенный в форме конверта. — Перед началом сражения капитан поручил мне передать вам вот это, если… если…