Страница:
— Ага, значит, второе воскресение из мертвых! — почти радушно восклицает человек с огненным лицом и рыжими волосами, увидев меня на пороге уютного викторианского кабинета.
Он встает из-за стола и делает ко мне несколько шагов, словно хочет удостовериться, что воскресение действительно свершилось.
— Я не буду вашим швейцаром, мистер… мистер… — доносится до меня глухой голос, наверное, мой собственный.
— Мистер Дрейк, — подсказывает хозяин.
Но я уже сказал все, что хотел сказать, и стою, где был, в двух шагах от двери. Стою и молчу, не отрывая глаз от ковра.
— М-да-а… — рычит рыжий. — Вы несколько торопитесь с деловой частью беседы. Сначала сядьте.
— Я не буду вашим швейцаром, мистер Дрейк, — повторяю я, не обращая внимания на его слова.
— Спешите, друг мой, спешите, — добродушно бормочет хозяин. — Если и я стану так торопиться, то, чего доброго, опять передам вас Бобу и Алу для обработки. А вы, наверное, хорошо понимаете, что новой обработки вам не пережить.
— Вы можете меня изничтожить, но вашим швейцаром я не буду, — говорю я в третий раз, не повышая голоса.
— Изничтожить? Верно, такая мысль у меня была. Но это всегда успеется. Препятствий к этому нет. Так что послушайте меня: не будем торопиться. Сначала сядьте, а если придется вас раздавить, то я это сделаю.
В добродушном рыке появилась чуть заметная угрожающая нотка. Льва можно дразнить, но только иногда и в меру. Пожалуй, мне в самом деле лучше сесть, тем более что я еле держусь на ногах.
Я опускаюсь в мягкое плюшевое кресло и жду продолжения. Наверное, мистер Дрейк успел нажать невидимую кнопку, и, наверное, Ал был заранее предупрежден, потому что дверь распахивается, и он торжественно вплывает в кабинет, катя перед собой бар на колесиках. Рыжий небрежно машет ручной горилле — мол, выметайся — и начинает возиться со стаканами и бутылками.
— Знаете, в последнее время я мало пью, не больше двух пальцев в час, — поясняет он между делом. — Но вы понимаете, что когда у меня гости…
Возможно, он забыл, что уже объяснял мне все это; но он не забывает вместе со стаканом предложить мне ониксовую шкатулку с сигаретами.
— Курите… устравайтесь поудобнее… вообще чувствуйте себя как дома, друг мой. Здесь вам ничто не угрожает.
Я закуриваю и отпиваю глоток виски. Потом все также несговорчиво заявляю:
— Угрожает или нет, мне наплевать. Вашим швейцаром я не буду.
Рыжий, достав из кармашка длинную сигару, медленно снимает с нее целлофановую упаковку. Потом все так же медленно обрезает кончик и закуривает.
— Да-да… Это я, кажется, уже слышал… — кивает он и направляет мне в лицо густую струю дыма. Невзирая на все мои грубости, настроение у хозяина явно отличное, что заметно по голосу. Низкому и хриплому — такому хриплому, что при наличии остальных данных мистер Дрейк мог бы стать достойным преемником незабвенного Армстронга.
Мы молчим и курим, рыжий наливает новую дозу виски и делает глоток для проверки — тот вкус или нет, — а потом заявляет:
— Рискуя лишить вас любимого припева, должен сообщить, что место швейцара уже занято. Даже если бы вы и согласились его занять, это невозможно. Вы также знаете, что добраться до посольства не сможете — путь к нему нелегкий, особенно для человека с вашим хрупким здоровьем. Словом, ваши шансы на спасение, дорогой друг, равны нулю.
— Мне это безразлично.
— Лицемерите, дорогой друг, лицемерите! Ни одному человеку не все равно, будет он жить или умрет. Никогда! Это я знаю по себе.
— Ничего вы не знаете, — весьма невежливо бросаю я. — Если бы вас обработали так, как меня, то вы бы поняли, что ничего не знаете.
— Меня обрабатывали, мой друг, и не раз, — говорит он и хрипло смеется. — Старина Дрейк прошел огонь и воду, поверьте. Наверное, поэтому я готов войти в ваше положение и поискать какой-то выход. Мне даже кажется, я кое-что нашел. Но в конце концов, все будет зависеть от вас.
Он умолкает и взглядывает на меня, чтобы посмотреть, как я реагирую на его заявление. Но моя единственная реакция — апатия.
— Я мог бы предложить вам кое-что действительно серьезное, вполне отвечающее вашим изысканным вкусам. Вы могли бы стать моим секретарем или, если угодно, моим консультантом. Однако согласитесь, что такой ответственный пост нельзя доверить первому встречному, безо всяких гарантий…
Я слушаю, не давая себе труда ни кивнуть, ни возразить.
— Я хочу сказать, что не могу доверить вам этот пост, раз вы собираетесь вернуться на свое судно. Я не говорю, что это вам удастся, но при таких намерениях я не могу взять вас к себе. Мне нужен человек, преданный делу.
Немного помолчав, я нехотя отзываюсь:
— Буду я ему предан или нет, зависит от условий.
— Вы — деловой человек! — рычит Дрейк. — И эта ваша черта мне уже знакома. Но даже на деловых людей иногда накатывает: привязанности, ностальгия, Родина с большой буквы и прочее…
— Я плаваю пятнадцать лет, — апатично говорю я и беру новую сигарету. — И за все это время не провел на Родине с большой буквы и пятнадцати месяцев…
— Да, это недурной тренинг, — соглашается Дрейк. — Но все на свете имеет оборотную сторону. Может, вы оторвались от людей… утратили связи… В сущности, какие у вас связи на родине?
— В каком смысле? — интересуюсь я, глубоко затягиваясь.
— Кто ваши друзья? С какими людьми вы водите знакомство?
— Самыми разными: рыбаками, моряками, портовыми служащими.
— Так. А есть среди них люди, на которых можно положиться?
— Как бы я работал, если бы их не было? Мало сэкономить часть фонда, надо еще ее сбыть.
— Вам, конечно, лучше знать, — кивает рыжий.
Он выпивает остаток виски, затягивается сигарой и продолжает:
— И еще один вопрос, друг мой. Третий и самый важный. Cтарина Дрейк привык требовать от своих подчиненных беспрекословного повиновения.
— Я что, должен принести присягу?
— Нет, присяги не надо. Вообще я не из тех людей, которые любят хвататься за слова и обещания. Но должен вас предупредить, поскольку чувствую в вас некоторую нервозность. Мы здесь — люди спокойные, друг мой; если кто-то имеет право нервничать, то только я! А поскольку я этим правом не пользуюсь, то все у нас идет тихо и мирно. И повышенного тона я терпеть не стану.
Мой ответ звучит пренебрежительно.
— Мне тоже незачем особенно волноваться. И незачем строить из себя более спокойного, чем я есть на самом деле.
Дрейк бросает на меня беглый взгляд, но молчит.
— Я еще не слышал другой стороны условий, материальной, — напоминаю я.
— Она будет целиком зависеть от вас. — Дрейк добродушно усмехается. — Какой толк обещать вам кучи денег, если вы все равно не сумеете их истратить из-за преждевременной кончины…
Стряхнув пепел с сигары, он устремляет меланхоличный взгляд на бутылку «Баллантайна», но воздерживается.
— У вас будет комфортабельный номер в «Аризоне» — одном из моих небольших предприятий. Будет приличное жалованье, пятьсот фунтов. Для дебютанта вроде вас это страшно много. Чего же еще?
Рыжий бросает на меня вопросительный взгляд, но я молчу.
— Что касается ваших обязанностей, то первая из них — не покидать нашей улицы без разрешения. Шутники прозвали ее Дрейк-стрит. И поскольку вы работаете на Дрейка, вы должны все время находиться у меня под рукой, на Дрейк-стрит.
— Значит, тюремный режим…
— Будет вам! Что за некрасивые определения! Все мои люди целыми днями шляются по этой улице, хотя их никто ни в чем не ограничивает. Это же естественно! Вы моряк, и могли этого не заметить, но в сущности, жизнь большинства людей, дорогой мой, протекает на одной-единственной улице.
— И что именно я должен делать?
— То же, что делал бы я, будь у меня время. Будете следить, как идут дела в двух моих гостиницах; во второй половине дня будете заглядывать во все три клуба; проверять, все ли в порядке у картежников, в закусочной на углу. Вообще приучите людей к тому, что вы — глаза и уши их хозяина, Билла Дрейка. И самое главное — вы всегда должны быть у меня под рукой на тот случай, если мне понадобится ваш совет. Потому что дело консультанта — давать советы, не так ли?
Он, конечно, ничуть не нуждается в моих советах, и это довольно ясно сквозит в его тоне; не нужен ему и надзиратель на Дрейк-стрит, где жизнь идет своим чередом и будет идти и дальше без моего вмешательства. Но я молчу, потому что не вижу основания для возражений.
— Ну как, довольны? — интересуется рыжий, гася сигару в хрустальной пепельнице и испытующе глядя на меня холодными голубыми глазками.
— Я думаю, отвечать на этот вопрос еще рано, мистер Дрейк.
— Да-да, вы правы, — с готовностью кивает шеф. — Я уже говорил вам, что не люблю забегать вперед и торопиться. Но будет неплохо, если вы сразу же поймете: здесь, на Дрейк-стрит, выбор настроений невелик. Мои люди либо довольны жизнью, либо их нет в живых.
Он встает, смотрит на меня сверху вниз и роняет следующее замечание:
— Мне кажется, ваш костюм полностью амортизирован. Консультант Дрейка, милый мой, не может появляться в обществе в таком виде. Нужно заботиться о добром имени фирмы.
Хозяин подходит к столу и нажимает невидимую кнопку.
— Вызовите Линду, — велит он мгновенно появившемуся Алу.
Так называемая Дрейк-стрит не длиннее сотни метров. Одним концом она упирается в улицу пошире, другим — в небольшую площадь. Узкая улочка, где с трудом могут разминуться две машины, узкие тротуары, два ряда старых двухэтажных домов; их закопченные фасады кое-где украшены яркими трубками неоновых реклам.
В самом начале Дрейк-стрит находится злополучное кафе, где состоялось мое злополучное знакомство с коварной Кейт. На углу напротив помещается итальянский ресторан; его витрины украшены бутылками кьянти, колбасами и прочими деликатесами. Рядом с ним алеет вывеска клуба «Венус», который, в сущности, не что иное, как второсортное кабаре со стриптизом. Чуть подальше расположены еще два клуба, конкуренты «Венуса» — «Казанова» и «Тропик», — но конкуренция между ними чисто формальная, ибо все три заведения принадлежат мистеру Дрейку. Собственность Дрейка и гостиница «Аризона», расположенная на полпути к площади, на углу которой находится еще одна гостиница, поменьше: именно туда привела меня Кейт, чтобы показать, как умеют драться ее знакомые. Гостиница тоже принадлежит Дрейку, как и закусочная напротив, которая существует не столько за счет закусок, сколько за счет азартных игр. Что касается трех книжных магазинов, торгующих порнографической литературой, то они не являются собственностью моего нового шефа; он всего лишь поставляет им товар. Словом, кроме лавочки с галантереей и эротическим бельем да винного подвала, все торговые предприятия на Дрейк-стрит видимо или прямо принадлежат или косвенно подчиняются Дрейку.
Еще во время первого, недолгого пребывания в Лондоне я успел бегло ознакомиться с этой улицей, так что обстановка отчасти мне знакома. И даже пожелай я сейчас обогатить свои впечатления, это мне не удастся, потому что сопровождающая меня леди явно спешит. Речь идет о мисс Линде Грей, которой шеф доверил деликатную миссию — провести меня по кварталу, чтобы я мог привести в порядок свой гардероб.
Давать характеристику даме — нелегкая задача; существует риск сбиться с джентльменского тона или изменить жизненной правде. А применительно к мисс Грей задача еще труднее, потому что здесь слишком много неясного. Во всяком случае, она заслуживает особого внимания. Это я понял в ту минуту, как она появилась в кабинете Дрейка.
Правда, с этой первой минуты я запомнил одни глаза, хотя смотрел главным образом на ноги. Часто бывает: смотришь на ноги женщины и заявляешь, что глаза у нее необыкновенной красоты, поскольку нас еще в школе учили, что именно глаза, а не ноги — зеркало души. Но у Линды действительно красивые глаза, и если бы не заученно-высокомерная маска на лице, они были бы еще выразительнее. Не могу сказать, что у этих глаз необыкновенный разрез или какой-то особый цвет; но в их голубовато-зеленой глубине угадывается нечто затаенное, недосказанное — словом, нечто такое, чего лучше не искать, — того и гляди утонешь. Может, именно поэтому я тут же переключился на ее ноги — объект куда более надежный и устойчивый; недаром люди ходят на ногах, а не на голове.
Она заметила мой взгляд и машинально одернула юбку, словно предупреждая, чтобы я не совался куда не следует. Этот столь старомодный в наше время жест прямо тронул меня, напомнив годы юности, когда такой жест все еще был обычным рефлексом защиты или вызова.
Не считая упомянутого движения и двух-трех беглых взглядов, мисс Грей ничем не обнаруживает, что замечает мое присутствие; все ее внимание обращено на Дрейка, но, целиком отданное Дрейку, это всего лишь холодное внимание.
Не впадая в бульварный тон, должен заметить, что и во всем остальном мисс Линда Грей очень даже ничего, как говорится, все при ней, — по крайней мере, на мой элементарный вкус, — женственность форм выразительно подчеркивает летний сиреневый костюм. Словом, с чисто внешней точки зрения мисс Линда Грей вполне заслуживает положительной оценки, и я мог бы сказать ей об этом — теперь же или позднее, — но так и не собрался ни тогда, ни позднее, потому что когда у женщины столь высокое мнение о себе, она наверняка не нуждается в комплиментах для поддержания бодрости духа.
Итак, мы с мисс Грей, покинув контору Дрейка — тот самый дом, откуда не так давно вытолкали Борислава, — шагаем по Дрейк-стрит к широкой улице, в широкий мир. Линда молчит. Ее быстрая походка и весь вид красноречиво говорят, что у нее нет времени на бесцельные прогулки и лишние разговоры. Мне тоже не до разговоров, и чтобы это показать, я отстаю от нее на полметра.
— Идите рядом, — негромко говорит она, когда мы сворачиваем на широкую оживленную улицу.
— Не волнуйтесь, я не убегу, — отвечаю я, не давая себе труда прибавить шагу.
Но мисс Грей все же волнуется. И поскольку я не прибавляю шагу, она замедляет ход. Впрочем она, кажется, заранее решила, что наш маршрут кончается на следующем перекрестке.
— Это придворный поставщик подчиненных Дрейка. — Она пренебрежительно указывает рукой в сиреневой перчатке на магазин по ту сторону улицы.
Широкая витрина до отказа набита мужской конфекцией. Можно подумать, что хозяин магазина задался самолюбивой целью собрать под его крышей всю безвкусицу Лондона.
— Боюсь, что моим поставщиком ему не быть, — отзываюсь я. — Такого разгула красок я не заслуживаю.
— По вашей физиономии этого не скажешь, — холодно замечает она. — Чего же вы, в сущности, хотите?
— Ничего особенного. Мне нужна пара приличных костюмов. Если вы, конечно, знаете, что это означает.
Не реагируя на ехидство, Линда делает поворот кругом. Я молча следую за ней.
На этот раз маршрут оказывается куда длиннее и приводит нас в большой универмаг на Риджент-стрит. Мы поднимаемся в мужской отдел, где я выбираю два серых костюма разных тонов, пять рубашек, галстуки и белье. Мисс Грей с явным нетерпением ждет, когда я кончу покупки, что не мешает ей с любопытством посматривать, что именно я беру. Расплатившись из суммы, выданной мне шефом, я беру картонные коробки и объемистые пакеты.
— Пожалуй, не мешало бы взять чемодан.
— Только для того, чтобы отнести вещи в гостиницу, вы собираетесь покупать чемодан? — холодно интересуется моя дама.
— Чемодан всегда может пригодиться, — заявляю я.
— Да, если человек куда-то ездит. А у вас такая возможность вряд ли будет.
Я пропускаю мимо ушей многозначительную реплику и отправляюсь на верхний этаж, где, если верить указателю, находится отдел дорожных принадлежностей. Линда со скучающим видом следует за мной, воздерживаясь от замечаний.
Она молчит всю обратную дорогу, и только на нашей родной Дрейк-стрит заявляет:
— Здесь я вас покину.
— Не стану вас удерживать, — отвечаю я таким тоном, будто это зависит от меня.
И мы расстаемся с вполне взаимной неприязнью.
— Мистер Питер? — услужливо спрашивает женщина в окошке администратора в «Аризоне». — Секретарь мистера Дрейка сказал, что вы будете жить у нас. Я вам дам номер двадцать второй, это и впрямь удобная комната.
Из ее слов мне становится ясно, что, во-первых, у шефа и без меня имеется секретарь, а во-вторых, что мое болгарское имя получило английскую транскрипцию. С этого дня вся Дрейк-стрит будет называть меня «мистер Питер».
Молодая женщина снимает ключ с доски и провожает меня в номер. Как и следовало ожидать, он находится на втором этаже и не представляет собой ничего особенного. Анонимная гостиничная комната со старомодной, сильно потертой мебелью, с видом на задымленные фасады Дрейк-стрит. Облик хозяйки как-то не вяжется ни с этим зданием, ни с этой улицей — не потому, что у нее массивная фигура без претензий на модную элегантность; но она излучает добродушие и очень услужлива — черты, не соответствующие здешнему образу жизни.
— Вы не могли бы послать кого-нибудь в аптеку? — говорю я, опуская чемодан в специальную стойку.
— А как же, мистер Питер! Я сама сбегаю, как только вернется мой брат. Вам и впрямь следует заняться своим лицом.
«Если бы только лицом!» — говорю я про себя и спохватываюсь: я забыл купить пижаму. Большой пропуск, если учесть, что в ближайшие дни я собираюсь главным образом валяться в постели.
— Кроме того, мне нужна пижама. Возьмите на размер больше, я не выношу тесных, как смирительные рубашки.
— Конечно, мистер Питер! Вы почти одного роста с моим братом.
— Я вам очень признателен, мисс… Извините, я не запомнил вашего имени…
Женщина смеется.
— Вы и не могли его запомнить, потому что я вам его не назвала. Здесь все называют меня Дорис.
— Я вам очень признателен, мисс Дорис, — говорю я, снимая с кровати плотное покрывало и устанавливая, что белье чистое.
Дорис выходит из комнаты. Только теперь я понимаю, что еле держусь на ногах. Приходится принимать меры. После многократного чередования холодного и горячего душа я оказываюсь в кровати. Удобная кровать в неудобной ситуации — не такая штука, чтобы ею можно было пренебречь.
Отдых и теплые заботы Дорис дают себя знать. Благодаря примочкам и компрессам раны затягиваются, а отеки спадают до такой степени, что я могу бриться.
И вот в понедельник утром я бреюсь, как всякий порядочный служащий в начале рабочей недели, надеваю белоснежную рубашку, скромный серый галстук с белым узором, облачаюсь в один из новых костюмов и как ясное солнце появляюсь на Дрейк-стрит, готовый к трудовым подвигам.
Само собой разумеется, первая моя задача — завтрак и пара чашек горячего кофе в угловом кафе, у стройных ног красавицы из Реммон ревю-бара. Надо подкрепиться, пока шеф не вызвал меня к себе. Но шеф, кажется, вообще забыл о моем существовании. Я сижу в кафе до десяти часов, но никто меня не спрашивает, никто мной не интересуется. Тогда я вспоминаю, что на меня возложены известные инспекторские обязанности, а именно надзор за притоном картежников в другом конце улицы. Минуя витрины специализированных книжных магазинов и клубы стриптиза, я неторопливо прохожу всю Дрейк-стрит и вступаю в закусочную.
Несмотря на сравнительно ранний час, здесь довольно людно. У столиков расположились картежники с сигаретами в зубах, выстроенные вдоль стены игральные автоматы звякают в полную силу. Я направляюсь к стоящему у кассы человеку без пиджака, в одном жилете, и скромно заявляю:
— Я — секретарь мистера Дрейка.
— Мистер Питер?
— Именно. Чем могу быть полезен?
— Спасибо, ничем, — отзывается человек за кассой. — Но, возможно, мы могли бы быть вам полезны?
— Пожалуй, я выпил бы кофе.
Мой кофе ставят на маленький столик возле окна, выходящего на площадь. Приятный вид на квартальный скверик со скромной зеленью позволяет мне сделать неожиданное открытие: оказывается, деревья уже распустились.
Очевидно, вся Дрейк-стрит уже в курсе моих дел, но я ничем и никому не могу быть полезен. Если я и сомневался в том, что мои инспекторские обязанности — фикция, то послеобеденная прогулка по клубам открывает мне глаза на истинное положение вещей. В погоне за лишним шиллингом эти почтенные заведения открываются уже в три часа: и с трех часов у витрин с откровенными снимками стоят швейцары, они же зазывалы, вернее, приставалы; эти молодые люди хватают каждого прохожего — кого за рукав, кого за борт пиджака — и кричат ему в ухо, суля неслыханный разгул плоти за низкую до смешного входную плату в два фунта. Стоит бедняге проявить малейшее колебание, они набрасываются на него с новой энергией, провожают по улице до следующего заведения, где его перехватывает следующий приставала, и нужно иметь поистине железный характер, чтобы пройти всю Дрейк-стрит и не попасть в один из трех подвалов, исполненных красного сумрака, тромбонных стонов и голоногих официанток.
В каждый из этих клубов меня пускают безо всяких формальностей, и везде меня называют «мистер Питер», и я убеждаюсь, что никому и ничем не могу быть полезен, а персонал заведений уверен, что я зашел просто так, поглядеть на программу. Если это кого и удивляет, то только потому, что программа во всех трех клубах одинаково скверная, и смотреть ее станет разве что заблудший турист.
Так проходит день. Он не приносит ничего интересного, кроме одной подробности, тоже малоинтересной: за мной следят. Не очень настойчиво и не очень грубо, но следят. К вечеру, когда я, нарушив инструкцию, покидаю Дрейк-стрит и сворачиваю на широкую улицу, идущий за мной тип ускоряет шаги и даже, кажется, собирается преградить мне путь. Но я вхожу в ближайшую кондитерскую, покупаю коробку конфет и возвращаюсь на Дрейк-стрит. Мой незнакомец успокаивается. Впрочем, мы не так уж и незнакомы; если мне не изменяет память, это — тот самый Том, который так щедро угощал меня пинками в комнате Кейт.
— Меня кто-нибудь спрашивал? — интересуюсь я на всякий случай, вернувшись в гостиницу.
— Нет, мистер Питер, никто, — отвечает брат мисс Дорис. Это рослый добряк, очень похожий на сестру; но боже упаси наткнуться на его кулак. Сегодня его очередь стоять на вахте — Дорис убирает комнаты наверху.
— Я позволил себе… говорю я и подаю ей большую коробку шоколадных конфет — самую большую, какая только нашлась в магазине.
— О, вы слишком щедры, — восклицает она. — Это чересчур дорогой подарок даже для дня рождения.
— На день рождения я подарю вам что-нибудь получше.
— Он уже прошел, — смеется Дорис.
«А к следующему дню рождения меня тут не будет», — мысленно добавляю я.
Вторник проходит так же, как и понедельник. А среда — как вторник. Единственная разница в том, что, успокоенные моим примерным поведением, соглядатаи вроде Тома перестали ходить за мной по пятам. Может, именно поэтому в четверг состоится неожиданная встреча.
Я стою после завтрака на углу и с тоской смотрю, как течет жизнь на широкой улице, которая по сравнению с узким желобом Дрейк-стрит кажется мне заветной дорогой в широкий мир. В этот утренний час прохожих совсем немного, потому что служилый люд уже разошелся по конторам и канцеляриям, а домашние хозяйки с большими кошелками сюда не заглядывают — им тут нечего делать. Перед рестораном итальянца стоит грузовик-рефрижератор; здоровяк в белом санитарном халате сгружает ларь с кусками говядины. По другую сторону, у зеленной лавки, я вижу еще один грузовик — с апельсинами. А чуть ближе, на тротуаре, торчит худой человек в черном костюме и черном котелке и не сводит с меня глаз. Поймав мой взгляд, он делает мне заговорщический знак, потом сворачивает на широкую улицу, снова поворачивает в первый же переулок и смотрит через плечо, иду я следом или нет.
Все эти дни я умираю от скуки и поэтому решаю последовать за незнакомцем — просто так, чтобы узнать, что ему надо. Я вхожу в небольшую кондитерскую, зал которой по старой моде разделен перегородками на отсеки, и через минуту оказываюсь в последнем отделении, лицом к лицу с незнакомцем.
— Два чая, пожалуйста, — заявляет этот человек официантке, даже не дав себе труда поинтересоваться, что я предпочитаю, чай или кофе.
Он уже успел снять котелок и даже вытереть платком потную лысину. Покончив с заботами о собственной персоне, человек переключает все свое внимание на мою особу, испытующе и недоверчиво сверлит меня прищуренными глазами. И только после того как девушка приносит чай и покидает нас, он благоволит произнести:
— Будьте добры, ваши документы!
— Сначала покажите ваши, — отвечаю я.
Разница между мной и им та, что у меня документов нет, а у него они есть, и его служебное удостоверение ясно свидетельствует, что мой незнакомец служит в Скотленд-ярде.
— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство, — заявляю я. — Совсем недавно у меня украли бумажник вместе с паспортом.
— Знаю, — сухо отвечает полицейский чиновник. — Я просто хотел напомнить вам об этом.
Он кладет в чашку два куска сахару и принимается помешивать ложкой. Я ограничиваюсь наблюдением, потому что не питаю слабости к растительным отварам.
— Следовательно, вы не в состоянии удостоверить свою личность, — с ненужным педантизмом заявляет мой собеседник, упорно продолжая вертеть ложкой. — А такие лица, разрешите поставить вас в известность, подлежат задержанию.
Он встает из-за стола и делает ко мне несколько шагов, словно хочет удостовериться, что воскресение действительно свершилось.
— Я не буду вашим швейцаром, мистер… мистер… — доносится до меня глухой голос, наверное, мой собственный.
— Мистер Дрейк, — подсказывает хозяин.
Но я уже сказал все, что хотел сказать, и стою, где был, в двух шагах от двери. Стою и молчу, не отрывая глаз от ковра.
— М-да-а… — рычит рыжий. — Вы несколько торопитесь с деловой частью беседы. Сначала сядьте.
— Я не буду вашим швейцаром, мистер Дрейк, — повторяю я, не обращая внимания на его слова.
— Спешите, друг мой, спешите, — добродушно бормочет хозяин. — Если и я стану так торопиться, то, чего доброго, опять передам вас Бобу и Алу для обработки. А вы, наверное, хорошо понимаете, что новой обработки вам не пережить.
— Вы можете меня изничтожить, но вашим швейцаром я не буду, — говорю я в третий раз, не повышая голоса.
— Изничтожить? Верно, такая мысль у меня была. Но это всегда успеется. Препятствий к этому нет. Так что послушайте меня: не будем торопиться. Сначала сядьте, а если придется вас раздавить, то я это сделаю.
В добродушном рыке появилась чуть заметная угрожающая нотка. Льва можно дразнить, но только иногда и в меру. Пожалуй, мне в самом деле лучше сесть, тем более что я еле держусь на ногах.
Я опускаюсь в мягкое плюшевое кресло и жду продолжения. Наверное, мистер Дрейк успел нажать невидимую кнопку, и, наверное, Ал был заранее предупрежден, потому что дверь распахивается, и он торжественно вплывает в кабинет, катя перед собой бар на колесиках. Рыжий небрежно машет ручной горилле — мол, выметайся — и начинает возиться со стаканами и бутылками.
— Знаете, в последнее время я мало пью, не больше двух пальцев в час, — поясняет он между делом. — Но вы понимаете, что когда у меня гости…
Возможно, он забыл, что уже объяснял мне все это; но он не забывает вместе со стаканом предложить мне ониксовую шкатулку с сигаретами.
— Курите… устравайтесь поудобнее… вообще чувствуйте себя как дома, друг мой. Здесь вам ничто не угрожает.
Я закуриваю и отпиваю глоток виски. Потом все также несговорчиво заявляю:
— Угрожает или нет, мне наплевать. Вашим швейцаром я не буду.
Рыжий, достав из кармашка длинную сигару, медленно снимает с нее целлофановую упаковку. Потом все так же медленно обрезает кончик и закуривает.
— Да-да… Это я, кажется, уже слышал… — кивает он и направляет мне в лицо густую струю дыма. Невзирая на все мои грубости, настроение у хозяина явно отличное, что заметно по голосу. Низкому и хриплому — такому хриплому, что при наличии остальных данных мистер Дрейк мог бы стать достойным преемником незабвенного Армстронга.
Мы молчим и курим, рыжий наливает новую дозу виски и делает глоток для проверки — тот вкус или нет, — а потом заявляет:
— Рискуя лишить вас любимого припева, должен сообщить, что место швейцара уже занято. Даже если бы вы и согласились его занять, это невозможно. Вы также знаете, что добраться до посольства не сможете — путь к нему нелегкий, особенно для человека с вашим хрупким здоровьем. Словом, ваши шансы на спасение, дорогой друг, равны нулю.
— Мне это безразлично.
— Лицемерите, дорогой друг, лицемерите! Ни одному человеку не все равно, будет он жить или умрет. Никогда! Это я знаю по себе.
— Ничего вы не знаете, — весьма невежливо бросаю я. — Если бы вас обработали так, как меня, то вы бы поняли, что ничего не знаете.
— Меня обрабатывали, мой друг, и не раз, — говорит он и хрипло смеется. — Старина Дрейк прошел огонь и воду, поверьте. Наверное, поэтому я готов войти в ваше положение и поискать какой-то выход. Мне даже кажется, я кое-что нашел. Но в конце концов, все будет зависеть от вас.
Он умолкает и взглядывает на меня, чтобы посмотреть, как я реагирую на его заявление. Но моя единственная реакция — апатия.
— Я мог бы предложить вам кое-что действительно серьезное, вполне отвечающее вашим изысканным вкусам. Вы могли бы стать моим секретарем или, если угодно, моим консультантом. Однако согласитесь, что такой ответственный пост нельзя доверить первому встречному, безо всяких гарантий…
Я слушаю, не давая себе труда ни кивнуть, ни возразить.
— Я хочу сказать, что не могу доверить вам этот пост, раз вы собираетесь вернуться на свое судно. Я не говорю, что это вам удастся, но при таких намерениях я не могу взять вас к себе. Мне нужен человек, преданный делу.
Немного помолчав, я нехотя отзываюсь:
— Буду я ему предан или нет, зависит от условий.
— Вы — деловой человек! — рычит Дрейк. — И эта ваша черта мне уже знакома. Но даже на деловых людей иногда накатывает: привязанности, ностальгия, Родина с большой буквы и прочее…
— Я плаваю пятнадцать лет, — апатично говорю я и беру новую сигарету. — И за все это время не провел на Родине с большой буквы и пятнадцати месяцев…
— Да, это недурной тренинг, — соглашается Дрейк. — Но все на свете имеет оборотную сторону. Может, вы оторвались от людей… утратили связи… В сущности, какие у вас связи на родине?
— В каком смысле? — интересуюсь я, глубоко затягиваясь.
— Кто ваши друзья? С какими людьми вы водите знакомство?
— Самыми разными: рыбаками, моряками, портовыми служащими.
— Так. А есть среди них люди, на которых можно положиться?
— Как бы я работал, если бы их не было? Мало сэкономить часть фонда, надо еще ее сбыть.
— Вам, конечно, лучше знать, — кивает рыжий.
Он выпивает остаток виски, затягивается сигарой и продолжает:
— И еще один вопрос, друг мой. Третий и самый важный. Cтарина Дрейк привык требовать от своих подчиненных беспрекословного повиновения.
— Я что, должен принести присягу?
— Нет, присяги не надо. Вообще я не из тех людей, которые любят хвататься за слова и обещания. Но должен вас предупредить, поскольку чувствую в вас некоторую нервозность. Мы здесь — люди спокойные, друг мой; если кто-то имеет право нервничать, то только я! А поскольку я этим правом не пользуюсь, то все у нас идет тихо и мирно. И повышенного тона я терпеть не стану.
Мой ответ звучит пренебрежительно.
— Мне тоже незачем особенно волноваться. И незачем строить из себя более спокойного, чем я есть на самом деле.
Дрейк бросает на меня беглый взгляд, но молчит.
— Я еще не слышал другой стороны условий, материальной, — напоминаю я.
— Она будет целиком зависеть от вас. — Дрейк добродушно усмехается. — Какой толк обещать вам кучи денег, если вы все равно не сумеете их истратить из-за преждевременной кончины…
Стряхнув пепел с сигары, он устремляет меланхоличный взгляд на бутылку «Баллантайна», но воздерживается.
— У вас будет комфортабельный номер в «Аризоне» — одном из моих небольших предприятий. Будет приличное жалованье, пятьсот фунтов. Для дебютанта вроде вас это страшно много. Чего же еще?
Рыжий бросает на меня вопросительный взгляд, но я молчу.
— Что касается ваших обязанностей, то первая из них — не покидать нашей улицы без разрешения. Шутники прозвали ее Дрейк-стрит. И поскольку вы работаете на Дрейка, вы должны все время находиться у меня под рукой, на Дрейк-стрит.
— Значит, тюремный режим…
— Будет вам! Что за некрасивые определения! Все мои люди целыми днями шляются по этой улице, хотя их никто ни в чем не ограничивает. Это же естественно! Вы моряк, и могли этого не заметить, но в сущности, жизнь большинства людей, дорогой мой, протекает на одной-единственной улице.
— И что именно я должен делать?
— То же, что делал бы я, будь у меня время. Будете следить, как идут дела в двух моих гостиницах; во второй половине дня будете заглядывать во все три клуба; проверять, все ли в порядке у картежников, в закусочной на углу. Вообще приучите людей к тому, что вы — глаза и уши их хозяина, Билла Дрейка. И самое главное — вы всегда должны быть у меня под рукой на тот случай, если мне понадобится ваш совет. Потому что дело консультанта — давать советы, не так ли?
Он, конечно, ничуть не нуждается в моих советах, и это довольно ясно сквозит в его тоне; не нужен ему и надзиратель на Дрейк-стрит, где жизнь идет своим чередом и будет идти и дальше без моего вмешательства. Но я молчу, потому что не вижу основания для возражений.
— Ну как, довольны? — интересуется рыжий, гася сигару в хрустальной пепельнице и испытующе глядя на меня холодными голубыми глазками.
— Я думаю, отвечать на этот вопрос еще рано, мистер Дрейк.
— Да-да, вы правы, — с готовностью кивает шеф. — Я уже говорил вам, что не люблю забегать вперед и торопиться. Но будет неплохо, если вы сразу же поймете: здесь, на Дрейк-стрит, выбор настроений невелик. Мои люди либо довольны жизнью, либо их нет в живых.
Он встает, смотрит на меня сверху вниз и роняет следующее замечание:
— Мне кажется, ваш костюм полностью амортизирован. Консультант Дрейка, милый мой, не может появляться в обществе в таком виде. Нужно заботиться о добром имени фирмы.
Хозяин подходит к столу и нажимает невидимую кнопку.
— Вызовите Линду, — велит он мгновенно появившемуся Алу.
Так называемая Дрейк-стрит не длиннее сотни метров. Одним концом она упирается в улицу пошире, другим — в небольшую площадь. Узкая улочка, где с трудом могут разминуться две машины, узкие тротуары, два ряда старых двухэтажных домов; их закопченные фасады кое-где украшены яркими трубками неоновых реклам.
В самом начале Дрейк-стрит находится злополучное кафе, где состоялось мое злополучное знакомство с коварной Кейт. На углу напротив помещается итальянский ресторан; его витрины украшены бутылками кьянти, колбасами и прочими деликатесами. Рядом с ним алеет вывеска клуба «Венус», который, в сущности, не что иное, как второсортное кабаре со стриптизом. Чуть подальше расположены еще два клуба, конкуренты «Венуса» — «Казанова» и «Тропик», — но конкуренция между ними чисто формальная, ибо все три заведения принадлежат мистеру Дрейку. Собственность Дрейка и гостиница «Аризона», расположенная на полпути к площади, на углу которой находится еще одна гостиница, поменьше: именно туда привела меня Кейт, чтобы показать, как умеют драться ее знакомые. Гостиница тоже принадлежит Дрейку, как и закусочная напротив, которая существует не столько за счет закусок, сколько за счет азартных игр. Что касается трех книжных магазинов, торгующих порнографической литературой, то они не являются собственностью моего нового шефа; он всего лишь поставляет им товар. Словом, кроме лавочки с галантереей и эротическим бельем да винного подвала, все торговые предприятия на Дрейк-стрит видимо или прямо принадлежат или косвенно подчиняются Дрейку.
Еще во время первого, недолгого пребывания в Лондоне я успел бегло ознакомиться с этой улицей, так что обстановка отчасти мне знакома. И даже пожелай я сейчас обогатить свои впечатления, это мне не удастся, потому что сопровождающая меня леди явно спешит. Речь идет о мисс Линде Грей, которой шеф доверил деликатную миссию — провести меня по кварталу, чтобы я мог привести в порядок свой гардероб.
Давать характеристику даме — нелегкая задача; существует риск сбиться с джентльменского тона или изменить жизненной правде. А применительно к мисс Грей задача еще труднее, потому что здесь слишком много неясного. Во всяком случае, она заслуживает особого внимания. Это я понял в ту минуту, как она появилась в кабинете Дрейка.
Правда, с этой первой минуты я запомнил одни глаза, хотя смотрел главным образом на ноги. Часто бывает: смотришь на ноги женщины и заявляешь, что глаза у нее необыкновенной красоты, поскольку нас еще в школе учили, что именно глаза, а не ноги — зеркало души. Но у Линды действительно красивые глаза, и если бы не заученно-высокомерная маска на лице, они были бы еще выразительнее. Не могу сказать, что у этих глаз необыкновенный разрез или какой-то особый цвет; но в их голубовато-зеленой глубине угадывается нечто затаенное, недосказанное — словом, нечто такое, чего лучше не искать, — того и гляди утонешь. Может, именно поэтому я тут же переключился на ее ноги — объект куда более надежный и устойчивый; недаром люди ходят на ногах, а не на голове.
Она заметила мой взгляд и машинально одернула юбку, словно предупреждая, чтобы я не совался куда не следует. Этот столь старомодный в наше время жест прямо тронул меня, напомнив годы юности, когда такой жест все еще был обычным рефлексом защиты или вызова.
Не считая упомянутого движения и двух-трех беглых взглядов, мисс Грей ничем не обнаруживает, что замечает мое присутствие; все ее внимание обращено на Дрейка, но, целиком отданное Дрейку, это всего лишь холодное внимание.
Не впадая в бульварный тон, должен заметить, что и во всем остальном мисс Линда Грей очень даже ничего, как говорится, все при ней, — по крайней мере, на мой элементарный вкус, — женственность форм выразительно подчеркивает летний сиреневый костюм. Словом, с чисто внешней точки зрения мисс Линда Грей вполне заслуживает положительной оценки, и я мог бы сказать ей об этом — теперь же или позднее, — но так и не собрался ни тогда, ни позднее, потому что когда у женщины столь высокое мнение о себе, она наверняка не нуждается в комплиментах для поддержания бодрости духа.
Итак, мы с мисс Грей, покинув контору Дрейка — тот самый дом, откуда не так давно вытолкали Борислава, — шагаем по Дрейк-стрит к широкой улице, в широкий мир. Линда молчит. Ее быстрая походка и весь вид красноречиво говорят, что у нее нет времени на бесцельные прогулки и лишние разговоры. Мне тоже не до разговоров, и чтобы это показать, я отстаю от нее на полметра.
— Идите рядом, — негромко говорит она, когда мы сворачиваем на широкую оживленную улицу.
— Не волнуйтесь, я не убегу, — отвечаю я, не давая себе труда прибавить шагу.
Но мисс Грей все же волнуется. И поскольку я не прибавляю шагу, она замедляет ход. Впрочем она, кажется, заранее решила, что наш маршрут кончается на следующем перекрестке.
— Это придворный поставщик подчиненных Дрейка. — Она пренебрежительно указывает рукой в сиреневой перчатке на магазин по ту сторону улицы.
Широкая витрина до отказа набита мужской конфекцией. Можно подумать, что хозяин магазина задался самолюбивой целью собрать под его крышей всю безвкусицу Лондона.
— Боюсь, что моим поставщиком ему не быть, — отзываюсь я. — Такого разгула красок я не заслуживаю.
— По вашей физиономии этого не скажешь, — холодно замечает она. — Чего же вы, в сущности, хотите?
— Ничего особенного. Мне нужна пара приличных костюмов. Если вы, конечно, знаете, что это означает.
Не реагируя на ехидство, Линда делает поворот кругом. Я молча следую за ней.
На этот раз маршрут оказывается куда длиннее и приводит нас в большой универмаг на Риджент-стрит. Мы поднимаемся в мужской отдел, где я выбираю два серых костюма разных тонов, пять рубашек, галстуки и белье. Мисс Грей с явным нетерпением ждет, когда я кончу покупки, что не мешает ей с любопытством посматривать, что именно я беру. Расплатившись из суммы, выданной мне шефом, я беру картонные коробки и объемистые пакеты.
— Пожалуй, не мешало бы взять чемодан.
— Только для того, чтобы отнести вещи в гостиницу, вы собираетесь покупать чемодан? — холодно интересуется моя дама.
— Чемодан всегда может пригодиться, — заявляю я.
— Да, если человек куда-то ездит. А у вас такая возможность вряд ли будет.
Я пропускаю мимо ушей многозначительную реплику и отправляюсь на верхний этаж, где, если верить указателю, находится отдел дорожных принадлежностей. Линда со скучающим видом следует за мной, воздерживаясь от замечаний.
Она молчит всю обратную дорогу, и только на нашей родной Дрейк-стрит заявляет:
— Здесь я вас покину.
— Не стану вас удерживать, — отвечаю я таким тоном, будто это зависит от меня.
И мы расстаемся с вполне взаимной неприязнью.
— Мистер Питер? — услужливо спрашивает женщина в окошке администратора в «Аризоне». — Секретарь мистера Дрейка сказал, что вы будете жить у нас. Я вам дам номер двадцать второй, это и впрямь удобная комната.
Из ее слов мне становится ясно, что, во-первых, у шефа и без меня имеется секретарь, а во-вторых, что мое болгарское имя получило английскую транскрипцию. С этого дня вся Дрейк-стрит будет называть меня «мистер Питер».
Молодая женщина снимает ключ с доски и провожает меня в номер. Как и следовало ожидать, он находится на втором этаже и не представляет собой ничего особенного. Анонимная гостиничная комната со старомодной, сильно потертой мебелью, с видом на задымленные фасады Дрейк-стрит. Облик хозяйки как-то не вяжется ни с этим зданием, ни с этой улицей — не потому, что у нее массивная фигура без претензий на модную элегантность; но она излучает добродушие и очень услужлива — черты, не соответствующие здешнему образу жизни.
— Вы не могли бы послать кого-нибудь в аптеку? — говорю я, опуская чемодан в специальную стойку.
— А как же, мистер Питер! Я сама сбегаю, как только вернется мой брат. Вам и впрямь следует заняться своим лицом.
«Если бы только лицом!» — говорю я про себя и спохватываюсь: я забыл купить пижаму. Большой пропуск, если учесть, что в ближайшие дни я собираюсь главным образом валяться в постели.
— Кроме того, мне нужна пижама. Возьмите на размер больше, я не выношу тесных, как смирительные рубашки.
— Конечно, мистер Питер! Вы почти одного роста с моим братом.
— Я вам очень признателен, мисс… Извините, я не запомнил вашего имени…
Женщина смеется.
— Вы и не могли его запомнить, потому что я вам его не назвала. Здесь все называют меня Дорис.
— Я вам очень признателен, мисс Дорис, — говорю я, снимая с кровати плотное покрывало и устанавливая, что белье чистое.
Дорис выходит из комнаты. Только теперь я понимаю, что еле держусь на ногах. Приходится принимать меры. После многократного чередования холодного и горячего душа я оказываюсь в кровати. Удобная кровать в неудобной ситуации — не такая штука, чтобы ею можно было пренебречь.
Отдых и теплые заботы Дорис дают себя знать. Благодаря примочкам и компрессам раны затягиваются, а отеки спадают до такой степени, что я могу бриться.
И вот в понедельник утром я бреюсь, как всякий порядочный служащий в начале рабочей недели, надеваю белоснежную рубашку, скромный серый галстук с белым узором, облачаюсь в один из новых костюмов и как ясное солнце появляюсь на Дрейк-стрит, готовый к трудовым подвигам.
Само собой разумеется, первая моя задача — завтрак и пара чашек горячего кофе в угловом кафе, у стройных ног красавицы из Реммон ревю-бара. Надо подкрепиться, пока шеф не вызвал меня к себе. Но шеф, кажется, вообще забыл о моем существовании. Я сижу в кафе до десяти часов, но никто меня не спрашивает, никто мной не интересуется. Тогда я вспоминаю, что на меня возложены известные инспекторские обязанности, а именно надзор за притоном картежников в другом конце улицы. Минуя витрины специализированных книжных магазинов и клубы стриптиза, я неторопливо прохожу всю Дрейк-стрит и вступаю в закусочную.
Несмотря на сравнительно ранний час, здесь довольно людно. У столиков расположились картежники с сигаретами в зубах, выстроенные вдоль стены игральные автоматы звякают в полную силу. Я направляюсь к стоящему у кассы человеку без пиджака, в одном жилете, и скромно заявляю:
— Я — секретарь мистера Дрейка.
— Мистер Питер?
— Именно. Чем могу быть полезен?
— Спасибо, ничем, — отзывается человек за кассой. — Но, возможно, мы могли бы быть вам полезны?
— Пожалуй, я выпил бы кофе.
Мой кофе ставят на маленький столик возле окна, выходящего на площадь. Приятный вид на квартальный скверик со скромной зеленью позволяет мне сделать неожиданное открытие: оказывается, деревья уже распустились.
Очевидно, вся Дрейк-стрит уже в курсе моих дел, но я ничем и никому не могу быть полезен. Если я и сомневался в том, что мои инспекторские обязанности — фикция, то послеобеденная прогулка по клубам открывает мне глаза на истинное положение вещей. В погоне за лишним шиллингом эти почтенные заведения открываются уже в три часа: и с трех часов у витрин с откровенными снимками стоят швейцары, они же зазывалы, вернее, приставалы; эти молодые люди хватают каждого прохожего — кого за рукав, кого за борт пиджака — и кричат ему в ухо, суля неслыханный разгул плоти за низкую до смешного входную плату в два фунта. Стоит бедняге проявить малейшее колебание, они набрасываются на него с новой энергией, провожают по улице до следующего заведения, где его перехватывает следующий приставала, и нужно иметь поистине железный характер, чтобы пройти всю Дрейк-стрит и не попасть в один из трех подвалов, исполненных красного сумрака, тромбонных стонов и голоногих официанток.
В каждый из этих клубов меня пускают безо всяких формальностей, и везде меня называют «мистер Питер», и я убеждаюсь, что никому и ничем не могу быть полезен, а персонал заведений уверен, что я зашел просто так, поглядеть на программу. Если это кого и удивляет, то только потому, что программа во всех трех клубах одинаково скверная, и смотреть ее станет разве что заблудший турист.
Так проходит день. Он не приносит ничего интересного, кроме одной подробности, тоже малоинтересной: за мной следят. Не очень настойчиво и не очень грубо, но следят. К вечеру, когда я, нарушив инструкцию, покидаю Дрейк-стрит и сворачиваю на широкую улицу, идущий за мной тип ускоряет шаги и даже, кажется, собирается преградить мне путь. Но я вхожу в ближайшую кондитерскую, покупаю коробку конфет и возвращаюсь на Дрейк-стрит. Мой незнакомец успокаивается. Впрочем, мы не так уж и незнакомы; если мне не изменяет память, это — тот самый Том, который так щедро угощал меня пинками в комнате Кейт.
— Меня кто-нибудь спрашивал? — интересуюсь я на всякий случай, вернувшись в гостиницу.
— Нет, мистер Питер, никто, — отвечает брат мисс Дорис. Это рослый добряк, очень похожий на сестру; но боже упаси наткнуться на его кулак. Сегодня его очередь стоять на вахте — Дорис убирает комнаты наверху.
— Я позволил себе… говорю я и подаю ей большую коробку шоколадных конфет — самую большую, какая только нашлась в магазине.
— О, вы слишком щедры, — восклицает она. — Это чересчур дорогой подарок даже для дня рождения.
— На день рождения я подарю вам что-нибудь получше.
— Он уже прошел, — смеется Дорис.
«А к следующему дню рождения меня тут не будет», — мысленно добавляю я.
Вторник проходит так же, как и понедельник. А среда — как вторник. Единственная разница в том, что, успокоенные моим примерным поведением, соглядатаи вроде Тома перестали ходить за мной по пятам. Может, именно поэтому в четверг состоится неожиданная встреча.
Я стою после завтрака на углу и с тоской смотрю, как течет жизнь на широкой улице, которая по сравнению с узким желобом Дрейк-стрит кажется мне заветной дорогой в широкий мир. В этот утренний час прохожих совсем немного, потому что служилый люд уже разошелся по конторам и канцеляриям, а домашние хозяйки с большими кошелками сюда не заглядывают — им тут нечего делать. Перед рестораном итальянца стоит грузовик-рефрижератор; здоровяк в белом санитарном халате сгружает ларь с кусками говядины. По другую сторону, у зеленной лавки, я вижу еще один грузовик — с апельсинами. А чуть ближе, на тротуаре, торчит худой человек в черном костюме и черном котелке и не сводит с меня глаз. Поймав мой взгляд, он делает мне заговорщический знак, потом сворачивает на широкую улицу, снова поворачивает в первый же переулок и смотрит через плечо, иду я следом или нет.
Все эти дни я умираю от скуки и поэтому решаю последовать за незнакомцем — просто так, чтобы узнать, что ему надо. Я вхожу в небольшую кондитерскую, зал которой по старой моде разделен перегородками на отсеки, и через минуту оказываюсь в последнем отделении, лицом к лицу с незнакомцем.
— Два чая, пожалуйста, — заявляет этот человек официантке, даже не дав себе труда поинтересоваться, что я предпочитаю, чай или кофе.
Он уже успел снять котелок и даже вытереть платком потную лысину. Покончив с заботами о собственной персоне, человек переключает все свое внимание на мою особу, испытующе и недоверчиво сверлит меня прищуренными глазами. И только после того как девушка приносит чай и покидает нас, он благоволит произнести:
— Будьте добры, ваши документы!
— Сначала покажите ваши, — отвечаю я.
Разница между мной и им та, что у меня документов нет, а у него они есть, и его служебное удостоверение ясно свидетельствует, что мой незнакомец служит в Скотленд-ярде.
— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство, — заявляю я. — Совсем недавно у меня украли бумажник вместе с паспортом.
— Знаю, — сухо отвечает полицейский чиновник. — Я просто хотел напомнить вам об этом.
Он кладет в чашку два куска сахару и принимается помешивать ложкой. Я ограничиваюсь наблюдением, потому что не питаю слабости к растительным отварам.
— Следовательно, вы не в состоянии удостоверить свою личность, — с ненужным педантизмом заявляет мой собеседник, упорно продолжая вертеть ложкой. — А такие лица, разрешите поставить вас в известность, подлежат задержанию.