Райнов Богомил. Умирать — в крайнем случае

   На этот раз Дрейк обходит мое умение воскресать. Он просто указывает на кресло и поясняет:
   — Садитесь и слушайте, Питер. Слушайте внимательно, потому что вам, возможно, придется взять слово.
   Я сажусь, закуриваю сигарету — собственную, а не из ониксовой шкатулки — и превращаюсь в слух. Говорит Майк Милев. По-видимому, он только начал свое выступление, и я вряд ли упустил что-нибудь важное.
   — Мистер Дрейк совершенно прав: поездка Райта не принесла успеха, но я же не мог знать, что мои приятели, все трое (значит, был и третий, отмечаю я) окажутся такими трусами, что поделаешь, с годами люди меняются, и с этими тремя у меня уже давно нет контактов, но, как я уже неоднократно вас информировал, связи у меня там весьма широкие, исключительно широкие, да что делать, если большинство моих людей не знает английского, а те, кто знает, оказались непригодны для дела…
   Вышеприведенный абзац — весьма сокращенная версия его монолога. Милев говорит с излишней горячностью, и поскольку торопится — делает ошибки, а сделав ошибку, старается ее исправить, а поскольку по-английски говорит плохо, то и поправки не помогают, так что слушать его утомительно, и Дрейк наконец замечает:
   — Покороче, Майк. И не увлекайтесь пояснениями, потому что вы забываете главное.
   — Я хочу сказать, что теперь, когда я установил два действительно надежных канала через Мюнхен и вообще связи с надежными людьми, все можно построить на прочной основе, и моя комбинация вступит в действие в ближайшее время…
   Чтобы выразить эту несложную мысль, ему требуется немало времени, и Дрейк снова его перебивает:
   — А как вы себе представляете эту комбинацию?
   — Очень просто. Я уже вам сказал, что у моих людей собственные машины.
   — Ну и что же? — спрашивает шеф.
   — Это решает проблему переброски товара от турецкой границы до югославской.
   — Конечно. Но ведь сначала товар нужно переправить через саму границу.
   — Здесь, в Лондоне, я не могу ответить на этот вопрос в подробностях, — отвечает Милев. — Подробности мы обдумаем, когда мои люди установят контакт с надежными людьми в пограничных селах.
   — Дело не в подробностях, а в самом общем решении, — терпеливо разъясняет Дрейк. — В двух словах: как вы представляете себе переброску через границу?
   — Есть разные возможности. В некоторых местах приграничная полоса совсем узкая или очень удобная — скалистый хребет или каменная осыпь. Можно просто перетащить товар волоком с турецкой стороны на канате. Или зашвырнуть при помощи соответствующего приспособления. Или переправить на воздушном шаре. Это может сказать только специалист.
   — А вы что скажете?
   — Я могу снабдить вас топографией нескольких подходящих мест на обеих границах и организовать перевозку товара через страну. Если иметь в виду его количество, это немало.
   — Да, конечно, — соглашается Дрейк. — Однако недостаточно. Нам нужно не много и не мало; нам нужно, чтобы товар попал из Турции в Югославию целым и невредимым.
   Милев молчит, пытаясь выжать из себя удовлетворительный ответ. Остальные тоже молчат, но эта тишина, кажется, не помогает мыслителю, а только сковывает его.
   — Могу предложить и другой вариант, — заявляет он наконец. — Если ваши люди сумеют ввезти товар в страну, я беру на себя его переброску в Югославию при помощи моих людей. Та граница, знаете ли, куда доступнее. Там бывают празднества, на которые съезжаются жители сел по обе стороны границы, и всякое другое…
   Дрейк задумчиво смотрит на оратора и качает головой:
   — Видите ли, Майк, если наши люди сумеют ввезти товар, они сумеют его и вывезти. Вы знаете, что подобные операции уже проводились и без вашей помощи. К сожалению, чаще всего они кончаются полными убытками. Несколько месяцев назад вы предложили мне проект, на который мы потратили много времени и средств. Он звучал по-другому.
   — Я и сейчас считаю, что этот проект осуществим, — заявляет Майк и с достоинством выпрямляется. — И если вы разрешите прощупать почву, я гарантирую, что в самое непродолжительное время мои люди дадут точные сведения об удобных местах и даже найдут подходящий способ переброски. А дальше пусть решают специалисты.
   — Это уже другое дело, — кивает шеф. — Именно это я и хотел от вас услышать: существует ли реальная возможность преодолеть границу и способны ли двое ваших людей снабдить вас точной информацией по этому вопросу, а потом, естественно, и организовать переброску?
   — За это я ручаюсь, — напыщенно заявляет Милев.
   — А вы, Ларкин, что скажете? — оборачивается Дрейк к незнакомцу.
   Минуту-другую Ларкин не издает ни звука. Если судить по выражению его лица, можно подумать, будто он вообще поклялся никогда в жизни не открывать рта: тяжелый, неподвижный взгляд, плотно сжатые челюсти и скобки отвесных морщин в углах рта отнюдь не свидетельствуют о словоохотливости.
   — Можно, — говорит наконец он.
   — То есть? — поднимает брови Дрейк.
   — Можно, повторяет незнакомец. — Если существуют реальные возможности и если Майк обеспечит точную информацию, мы дадим технику.
   — Надеюсь, не воздушные шары, — ворчит шеф.
   — Мы дадим технику, — тяжело произносит Ларкин, не давая себе труда уточнить, включает ли он в это понятие воздушные шары или нет.
   — Чудесно, — кивает шеф. — А что вы думаете, Райт?
   — Я думаю, как организовать связь.
   — Какую именно? — интересуется Дрейк.
   Длинными нервными пальцами музыканта Райт проводит по еще более длинным волосам и поясняет:
   — Как организовать связь с теми двумя в Болгарии…
   — Переписка тайнописью, — торопливо подсказывает ему Милев.
   — Это хорошо, пока нет подозрений, — сухо замечает красавец. — Но мы должны быть готовы и к такой возможности.
   — Каким же образом? — любопытствует шеф.
   — Если придется, пошлем человека на место.
   — Но ведь вы уже были там?
   — Нужен местный человек. Майк… или этот новый…
   — Зачем тогда и нужен этот новый, если не сможет сделать такого простого дела, — не выдерживает Милев.
   — А почему бы тебе самому его не сделать? — рычит Дрейк.
   После секундного молчания Милев бормочет:
   — Мое возвращение сопряжено с большим риском… но если вы решите, что оно необходимо…
   — Бренда, вы сегодня очень молчаливы, дорогая, — обращается шеф к своей приятельнице.
   Алая дама — впрочем, сегодня она изумрудно-зеленая — затягивается сигаретой в длинном мундштуке и бархатным голосом мурлычет:
   — Я играю роль публики, Билл. А дело публики — молчать.
   Следующая очередь — явно моя. Но мне приходится подождать.
   — От ваших рассуждений у меня высохли мозги, — жалуется Дрейк, поднимаясь из-за письменного стола. — А о горле и говорить нечего.
   С этими словами он, наверное, нажал невидимую кнопку, потому что через минуту в кабинет вступает Ал, катя перед собой с подобающей случаю торжественностью передвижной бар с бутылками и стаканами.
   В обширном кабинете, освещенном хрустальными люстрами и отгороженном от мира плотными шторами, наступает известное оживление, потому что присутствующие пользуются случаем не только промочить горло, но и размять ноги. Однако оживление это царит недолго. Шеф берет стакан и снова садится за стол, что заставляет всех остальных тоже занять свои места.
   — Ну, Питер? Удалось вам поймать нить нашей беседы? — обращается Дрейк ко мне.
   — Да, я слушал внимательно.
   — И каковы ваши впечатления?
   — Трудно сказать в двух словах, сэр.
   — Зачем же в двух? Скажите в двустах. Сделайте подробный анализ. Ведь вы знаете эту страну, а не я.
   — Но я не знаю, о каком товаре речь.
   — Товар есть товар. Что там знать?
   — Лично меня не интересует, что это такое, — поясняю я. — Но когда речь идет о контрабанде, вес и объем — самое главное.
   — Считайте, что мы хотим перебросить груз солидного веса и объема. Например, тонну голландского сыра. Если это много, так скажите, что много.
   Я молчу, занятый размышлениями, и Дрейк добавляет:
   — Вы слышали проект Майка? А теперь я хочу услышать ваши соображения по этому проекту.
   — Проект интересный, — говорю я. — Интересный для романа. Ни на что другое он не годится.
   — То есть болтовня на ветер? — рычит шеф.
   — Грубо говоря, да.
   — А почему? Да говорите же! И без громких фраз. Мне нужен анализ, а не фразы.
   — Во-первых, по вопросу о границе. Не знаю, когда мистер Майк в последний раз видел границу и видел ли ее вообще, кроме как из окна поезда, но положение на ней уже много лет совсем не такое, чтобы баловаться контрабандой.
   — Но это все же довольно длинная граница, — замечает Дрейк. — Вы не допускаете, что на ней могут быть удобные для нас места?
   — Удобные места лучше всего и охраняются, поскольку пограничники не хуже нас понимают, что они удобные. Не знаю, представляете ли вы себе вообще, какое там положение…
   — А вы представляете? — перебивает Майк. — Или просто импровизируете?
   — Мне не нужно ничего представлять. Я знаю. И если вам описать отдельные приграничные зоны, сигнальные установки и прочие методы охраны, вы и сами поймете, что проекты мистера Майка — фантастика чистой воды.
   — Я сказал, что считаю самым уместным организовать переброску по воздуху, а не через ваши установки, — напоминает Милев.
   — Помолчите, — прерывает его Дрейк, правда не повышая тона. — Будете говорить, когда вас спросят.
   — По воздуху — дело другое, — признаю я. — То есть другой роман, не менее фантастический. Я уже сказал, что вдоль границы существуют зоны, каждую из которых тем или иным образом надо преодолеть. Только никто вас туда не пустит. Население все время начеку, не хуже пограничников. Конечно, если «по воздуху» означает пролететь над страной, тогда дело другое. В таком случае придется проанализировать состояние ее военно-воздушных сил.
   — Значит, по-вашему, реального решения нет? — спрашивает Дрейк.
   — Этого я не говорил, сэр. Я только говорю, что проект, который мы сейчас обсуждаем, — фантастический проект.
   — Не уклоняйтесь от моего вопроса, Питер! — рычит шеф.
   — Я не уклоняюсь. Просто сейчас я не готов дать ответ.
   — Хорошо. Что вы еще скажете?
   — Ничего, разве что на второй границе нас ждут те же трудности. И от всех этих приграничных праздников с точки зрения контрабанды мало толку.
   — Если хотите возразить, Майк, сейчас самое время.
   Но Милев уже овладел собой.
   — Какие там возражения! Это просто болтовня.
   — Которую можно проверить, — уточняю я. — И которую может подтвердить любой человек, знакомый с системой пограничного контроля в Болгарии.
   — Это болтовня! — повторяет Милев. — Я уже сказал, что берусь осуществить свой проект. А раз я обещаю…
   — Кто еще выскажется? — спрашивает шеф. — Вы, Райт?
   Красавчик проводит длинными пальцами по длинным волосам и замечает:
   — Мне кажется, что мы вынуждены выбирать между одними голыми заверениями и другими голыми заверениями. А это нелегко.
   — Только что вы говорили не об уверениях, а о реальности, — напоминает Дрейк.
   — Я не имел в виду связи Майка в Мюнхене, а не положение на границе.
   — Ларкин?
   Ларкин молчит, будто не слышит. Проходит немало времени, прежде чем он открывает рот.
   — Когда мистер Питер будет готов ответить на вопрос, тогда я выскажусь.
   — Значит, вы считаете, что проект Майка вообще не стоит обсуждать?
   Ларкин снова устремляет в пространство тяжелый взгляд, и когда ему надоедает рассматривать обои на стене, роняет:
   — Товар, о котором мы говорим, стоит крупных денег, Дрейк.
   Я наблюдаю за ним украдкой и все время спрашиваю себя, уж не обманываюсь ли я. Но нет, я не обманываюсь. То есть я действительно буду страшно удивлен, если окажется, что я обманулся. Это непроницаемое лицо, эта недоверчивость, которая запрятана где-то глубоко, но которая есть вторая натура, выдают в нем полицейского. И этот взгляд, который избегает вашего взгляда, но внимательно изучает вас, если вы смотрите в другую сторону; и привычка говорить как можно меньше и только самое необходимое; и хорошо скрытое напряженное внимание, с которым он ловит каждое чужое слово, — все это выдает в нем полицейского.
   — Ну ладно, — вздыхает Дрейк и встает, бросая тоскливый взгляд на тележку с бутылками. — Пока хватит!
   Мы тоже встаем. Я направляюсь к двери и жду, что вслед мне прозвучит естественная в данном случае фраза: «Питер, вы останьтесь». И она действительно звучит, но касается не меня:
   — Ларкин, я попросил бы вас остаться.
 
 
   Уже второй час, и ресторан почти пуст. Я сажусь у самого окна, чтобы оттуда понаблюдать за кафе по ту сторону улицы, которое я так часто изучаю изнутри. Я только что заказал телячью отбивную, заказ принял Джованни, бакенбарды которого напоминают пару отбивных, как вдруг за спиной раздается знакомый голос:
   — Можно сесть с вами?
   Когда человек в чужой стране слышит родную речь, ему положено умилиться или прослезиться. Но я почему-то ничего такого не чувствую.
   — Конечно, пожалуйста, садитесь.
   Майк садится напротив меня, берет меню и начинает изучать его с таким сосредоточенным видом, будто это не меню, а Хартия прав человека. Это меню он давно знает наизусть, и всем заранее известно, что он закажет бифштекс с макаронами, по-болонски или по-милански, но ритуал есть ритуал.
   — Джованни, будьте добры, бифштекс по-милански! И кьянти, как всегда.
   Обед проходит в полном молчании, и я уже решаю, что Майк отказался от намерения разговаривать со мной, но он отодвигает тарелку, облокачивается на мраморный столик и заявляет:
   — Ну и глупо же получилось, а?
   — Что именно вы имеете в виду?
   — Да вот, недавно. Двое болгар сцепились на потеху этих англичан…
   — Да, в самом деле…
   — …вместо того, чтобы заранее сесть, поговорить по-человечески и все уточнить.
   — В самом деле, — снова соглашаюсь я.
   — Но откуда мне было знать, что Дрейк именно сегодня соберет военный совет! А что касается вас, то я думал, что вас просто хотят использовать там, на месте… И согласитесь, что всякие пограничные зоны и сигнальные установки — совсем не мое дело.
   — Да-да, естественно.
   Мы пьем кофе, Милев продолжает пространно рассуждать о том, как все могло бы получиться по-другому, если бы мы заранее могли договориться; но ничего нового не прибавляет. Я же ограничиваюсь тем, что время от времени киваю в знак согласия, чтобы не слишком повторяться.
   Мы расплачиваемся и направляемся в сторону «Аризоны», но на полпути Майк останавливается и предлагает:
   — Пожалуй, лучше всего зайти сейчас ко мне и все как следует обдумать.
   — Куда нам спешить. Откровенно говоря, сейчас я предпочел бы вздремнуть.
   Он взглядывает на меня, будто проверяя, не шучу ли я, и внезапно меняет тон, переходя на «ты»:
   — Вздремнуть? Да ты в своем уме? Да ведь пока мы тут с тобой прохлаждаемся, Дрейк, может быть, уже решает нашу судьбу?
   — Так уж и судьбу…
   — Слушай, ты или валяешь дурака, или слишком наивен. Да ты вообще имеешь понятие о том, что за человек Дрейк? Для него пустить в человека пулю — все равно что поздороваться.
   Я осматриваю улицу, почти пустую в это время, потом кидаю беглый взгляд на парадное, у которого остановил меня Милев, — неприглядное и полутемное, не внушающее никакого доверия.
   — Хорошо, — уступаю я. — Раз вы считаете, что нельзя терять времени…
   Следом за Майком я иду по неопрятной лестнице с полустертыми ступеньками. На втором этаже он открывает своим ключом дверь квартиры и вводит меня в гостиную. Обстановка здесь напоминает мою собственную, гостиничную, с той разницей, что мебели побольше и сама она поновее, а окно выходит в задний двор, загроможденный ржавым железом.
   — Не хотите выпить? — спрашивает меня хозяин, который снова перешел на «вы».
   — Нет, спасибо. Не хочется.
   — Мне тоже. Серьезный разговор лучше вести на трезвую голову.
   Мы усаживаемся в кресла по бокам небольшого столика. Милев спрашивает:
   — Ведь вас, кажется, именно выпивка привела в этот квартал?
   — Да, пожалуй.
   — Судьба, — уныло качает головой Майк. — Вас — спиртное, меня — юбки…
   — Причем тут юбки? — спрашиваю я, чтобы не молчать.
   — А притом, что они не бесплатны, — поясняет хозяин. — И чтобы заработать побольше, я взялся продавать гашиш, а гашиш привел меня к Дрейку…
   Он замолкает — наверное, решив, что не стоит перегружать меня информацией. Потом вместо обобщения замечает:
   — А теперь нам обоим надо думать, как убраться отсюда.
   — Зачем? Здесь не так уж плохо.
   — Да, конечно! — с издевкой улыбается Майк. — Особенно если вам и дальше будут платить за шлянье по порнографическим магазинам и по закусочным. Но вы не знаете шефа. Он денег на ветер не бросает. И с самого нчала подсчитал до последнего пенса, сколько на вас потратить и сколько на вас заработать, прежде чем отправить вас в морг.
   — У меня от ваших прогнозов испортилось настроение, — бормочу я. — Вам не кажется, что если кто-то под угрозой, то это, скорее всего, вы?
   — Верно, вы разнесли мой план в пух и прах, — отвечает Милев. — И Дрейк теперь, наверное, уверен, что я его вожу за нос, хотя у меня такого намерения и не было. Но я ему все еще нужен, хотя бы для того, чтобы высказать мнение о плане, который ему предложите вы. А когда вы это сделаете, ничто не помешает мне разнести его в пух и прах, как вы разнесли мой план.
   — У меня нет плана, — успокаиваю я его.
   — Если у вас нет плана, вам прямая дорога на кладбище. Если нет, придумайте хоть какой-нибудь. Вы уже знаете слишком много. Дрейк не оставит вас в живых, если решит, что вы ему больше не нужны.
   Он молчит, давая мне время вникнуть в то, что сказал, потом переходит к сути дела:
   — Будет верхом глупости, если мы, болгары, разрешим этому англичанину расправиться с нами…
   — Раз вы ставите вопрос на национальную основу…
   — Наше единственное спасение — выработать общий план, для осуществления которого и я, и вы будем одинаково необходимы. Нужно, чтобы это было нечто солидное, в противном случае шеф не одобрит.
   — Да, это было бы идеально, — соглашаюсь я, рассеянно глядя на клочок задымленного неба над грядой прокопченных крыш за немытым окном.
   — Так что не держите этот ваш план за пазухой, давайте обсудим его спокойно, — заключает Майк.
   В эту минуту я улавливаю легкий шум в соседней комнате, что дает мне основание переменить тему:
   — Там, кажется, кто-то есть…
   — Это мой соквартирант. Не беспокойтесь. Он ни слова не понимает по-болгарски.
   — А, ну хорошо.
   — Предлагаю обсудить ваш план без проволочек, неизвестно, когда Дрейку вздумается снова вызвать нас.
   — У меня нет никакого плана.
   — Слушайте, — говорит Милев, стараясь сохранить спокойствие. — Вы не дурак, но и я не так глуп, как вы думаете. Я знаю, что у вас есть план. И еще знаю: вы поэтому разгромили мой план, чтобы подсунуть шефу свой. Но я могу поступить с вами точно так же, как вы со мной. Существует тысяча способов посеять недоверие. Поэтому говорю вам еще раз, не хитрите. Лучше откройте карты, пока не поздно.
   — Кажется, мы говорим по-болгарски, а не понимаем друг друга, — сокрушенно говорю я. — Неужели вам непонятно, что это значит: нет у меня никакого плана. Понимаете, нет!
   — Вы действительно считаете меня дураком, — повышает тон Майк Милев. — Смотрите, как бы сами не оказались в дураках! Думаете, мне не ясно, что вы изо всех сил стараетесь спихнуть меня и сесть на мое место! Я знал, что вы этого захотите, как только увидел вас на Дрейк-стрит. Это известная наша слабость подставлять друг другу ножку. Только здесь не Болгария. И законы на Дрейк-стрит другие. И прежде чем вы на меня замахнетесь, вас не будет на свете. Так что я спрашиваю в последний раз: будете вы действовать со мной заодно или…
   — Почему бы и нет, — я пожимаю плечами. — Но если вы ждете, что я вытащу из кармана план, которого нет, то…
   В эту минуту он что-то достает из кармана. И это что-то, конечно, пистолет, который он самым непринужденным образом направляет мне в грудь.
   — Некогда торговаться, голубчик, — несколько театрально заявляет Майк (должно быть, чтобы объяснить появление пистолета). — Застрелю и глазом не моргну. Здесь, на Дрейк-стрит, никто меня за это не упрекнет. Законная оборона при нападении. Ну?
   Я не уверен, что он выстрелит. Возможно, это тоже поза — ведь у него слабость к позам. Но никогда нельзя знать наверняка, куда эта слабость заведет человека. И потому я внезапно поднимаю столик и обрушиваю его на Милева. Тот падает в кресло, я бросаюсь к нему и вырываю пистолет. После чего швыряю оружие как можно дальше — в окно, вернее, в стекло, потому что окно закрыто.
   Я готов удалиться, но в комнату вдруг врывается сосед Майка должно быть, привлеченный шумом схватки. В знак сочувствия он подпирает меня кулаком и кидает на Майка, который делает то же самое. Словом, англо-болгарская дружба, кажется, будет продемонстрирована на моем горбу.
   Но эти двое — совсем иного калибра, чем Ал и Боб. Но я стараюсь внушить им, что за любую шалость приходится расплачиваться. Наконец, повалив их друг на друга в угол дивана, я покидаю квартиру Майка.
   — О мистер Питер! Вам, кажется, опять досталось! — сочувственно заявляет Дорис. — Как только брат вернется, я сбегаю в аптеку.
   — Не беспокойтесь, — говорю я. — Не стоит обращать внимание на такие пустяки.
   Беглый осмотр в зеркале убеждает меня, что отделался я в самом деле пустяками: синяк под левым глазом и царапина над правой бровью. Нет, этой паре далеко до дрейковых горилл! Не тот размах. И мускулатура не та.
   Позже, уже умывшись и заняв любимое — горизонтальное — положение на кровати, я начинаю размышлять и прихожу к выводу, что в какой-то мере недооценил своего противника. Майк вполне способен выпустить в меня целую обойму из темного подъезда. Для этого не нужны ни мускулы, ни бицепсы. А главная цель его жизни сейчас — убрать меня с дороги. И если дорога называется Дрейк-стрит, убрать человека не так уж трудно.
   Пожалуй, было бы умнее конфисковать пистолет, вместо того чтобы выбрасывать его во двор, откуда Майк в любую минуту может его забрать. Ну конфисковал бы я этот пистолет, а дальше что? Ясно как белый день, что ничего; он найдет себе другой. Это не так уж трудно в этом квартале, на этой улице.
   Взвешивая ситуацию, я, должно быть, засыпаю, потому что мне вдруг начинает казаться, будто кто-то настойчиво трясет меня за голову, и я не сразу соображаю, что трясут не голову, а дверь. Наверное, я довольно долго предавался рассуждениям о Майке и прочем: в комнате уже темно, за окном — ночь.
   — Кто там? В чем дело? — спросонья спрашиваю я.
   — А, вы здесь! Почему не открываете? — слышен за дверью рев одной из горилл, непонятно, какой именно.
   Я встаю и открываю дверь. Передо мной — массивный шкаф по кличке Ал.
   — Вы что, померли?
   — Пока еще нет, — невозмутимо говорю я. — В чем дело? Пожар, что ли?
   — Вас зовет шеф.
   — Ладно. Убирайтесь. Сейчас приду.
   В ответ Ал демонстративно усаживается в кресло и красноречиво смотрит на часы.
   — Я же сказал, что приду сам. Не потеряюсь, знаю дорогу.
   — Ничего вы не знаете, — рычит Ал. — Шеф в другом месте. Даю вам пять минут.
   Через пять минут мы уже шагаем по Дрейк-стрит, а немного позже, к моему удивлению, выходим на широкую улицу. Потом сворачиваем раз, другой и подходим к ярко освещенному зданию, на фасаде которого алеет неоновая надпись: «ЕВА».
   Машинально следую за своим провожатым в обильно освещенный, но еще пустой вестибюль, полный показной и фальшивой роскоши. Здесь и позолоченная гипсовая лепнина на стенах, и красный бобрик на полу и множество зеркал. Да, это не скудные подвальчики Дрейк-стрит! Мы минуем транзитом вход в зал, задрапированный бархатными занавесками, и, проследовав по узкому коридору, через дверь с надписью «Офис» попадаем в другой коридор, кончающийся другой дверью. Горилла нажимает кнопку звонка. Над дверью вспыхивает зеленая лампочка. Он делает мне знак: мол, входи!
   — А, вот наконец и вы! — восклицает шеф, небрежно расположившийся за письменным столом. — Неужели вас до сих пор били?
   — Кто бил? — с невинным видом осведомляюсь я, усаживаясь в кресло.
   — Об этом вы сейчас расскажете, Питер. Мои личные сведения исчерпываются скромной информацией, начертанной на вашей физиономии.
   — Надеюсь, ее неполнота вас не расстраивает, — замечаю я.
   — Конечно, нет. Мне это безразлично. В конце концов, не меня же били. Но все-таки вы должны поделиться.
   Я нерешительно осматриваюсь, словно колеблюсь, выполнять распоряжение или не стоит. Это помещение значительно меньше кабинета Дрейка на Дрейк-стрит, но зато обставлено сверхмодно: гармония фиолетовых и серебристо-серых тонов, обилие стекла и полированных плоскостей, шелковые драпри, — словом, экстравагантность, не поддающаяся описанию.
   — На меня набросился Майк, да не один, а с приятелем, — сообщаю я, преодолев колебания.
   — Как это произошло?
   Я описываю, как это произошло, не вдаваясь в подробности. Шеф молчит и наконец заявляет:
   — М-да-а… Этого я не люблю. Но на вашем месте я бы ему отомстил.
   — По-моему, это лишнее.
   — Нет, не лишнее, потому что теперь он везде начнет похваляться, что задал вам трепку. А это окончательно уронит ваш престиж среди моего персонала. Того и гляди, пойдет молва, что вас слишком часто бьют.