Он освободил ее. Он был не в состоянии сразу же начать снова. Этого можно было ожидать. Лицо его увлажнилось, волосы прилипли ко лбу. Она спокойно лежала в прохладе комнаты, нагая, и следила за движениями лопастей вентилятора под потолком.
Движения были такие замедленные. Возможно, они гипнотизировали ее. «Лежи спокойно», — приказала она своему телу, своему лону, своему внутреннему «я».
Она лежала в полудреме, в страхе мысленно обращаясь к воспоминаниям прошлого, рукам Лэшера, и неожиданно почувствовала, что желает его. Дикое, похотливое божество — да, он мог казаться таковым, — но он был человеком и грубым человеком, притом с громадным любящим сердцем Он был столь божественно груб, божественно прост — совершенно ослепительный, жестокий и простой.
Майкл выбрался из кровати. Она не сомневалась, что он вскоре уснет, а вот она не сможет.
Но он встал и снова оделся, доставая чистую одежду из шкафа в ванной. Он стоял спиной к ней, и, когда обернулся, свет из ванной осветил его лицо.
— Почему ты это сделала? Почему ты ушла с ним? — Это звучало как вопль.
— Ш-ш-ш! — Она села и приложила палец к губам. — Не возвращайся к этому. Не делай так, чтобы это вернулось. Можешь возненавидеть меня, если тебе…
— Ненавидеть тебя? Господи, как ты можешь говорить мне такое? Днем и ночью я только и твердил, что люблю тебя! — Он подошел к кровати и оперся на нее руками. Он возвышался над ней, чудовищно прекрасный в своей ярости. — Как ты могла оставить меня подобным образом? — Он плакал. — Как?
Он обошел кровать и внезапно схватил Роуан за обнаженные руки, причиняя ей невыносимую боль.
— Не смей этого делать! — вскрикнула она, пытаясь сдерживать голос, понимая, до чего безобразно это было, испытывая панический ужас. — Не смей бить меня, я тебя предупреждаю. Это то, что он делал, что он делал снова, и снова, и снова. Я убью тебя, если ты меня ударишь!
Ей удалось высвободиться, и она перекатилась на другую сторону кровати, и бросилась в ванную, где холодные мраморные плитки пола словно обожгли ее босые ступни.
«Убить его? Проклятье! Если ты не остановишь себя, сама, своей волей, ты со своей силой можешь убить Майкла!»
Сколько раз она пыталась сделать это с Лэшером, плюя на него, со своей жалкой ненавистью твердя: «Убей его, убей его, убей его», — а он только смеялся. Ладно, этот человек умрет, если она ударит его своей невидимой яростью. Он умрет, и это так же точно, как она убивала других — грязных, жутких убийц, искалечивших ее жизнь в этом самом доме, в тот же миг.
Ужас. Тишина, покой в комнате. Она медленно повернулась, посмотрела сквозь дверь и увидела его, стоящего возле кровати, спокойно смотрящего на нее.
— Мне следовало бы опасаться тебя, — сказал он, — но я не буду. Боюсь только одного. Что ты не любишь меня.
— Ох, но я люблю тебя, — отозвалась она. — И всегда любила. Всегда
Плечи его на миг опустились, всего на миг, и он отвернулся от нее снова. Он был жестоко ранен, но никогда больше она не увидит на его лице того беззащитного выражения, которое появлялось раньше. Никогда больше он не проявит к ней искреннюю нежность.
У окна, выходящего на веранду, стояло кресло, и он направился к нему по привычке и сел, все еще отвернувшись от нее.
«И я собираюсь ранить тебя снова», — подумала она.
Ей хотелось подойти, поговорить с ним, прикоснуться к нему еще раз. Поговорить так, как в первый день после того, как она пришла в себя, похоронив свою единственную дочь — единственную, которая у нее была под дубом Ей хотелось открыть ему теперь свою абсолютную любовь и разгорающееся волнение, которое она чувствовала тогда, свою абсолютную любовь, бездумную и стремительную, без малейших предосторожностей.
Но, казалось, это теперь совершенно недостижимо, после того как сказаны были последние слова
Она подняла руки и с силой провела ими по волосам. Затем, скорее всего механически, потянулась к кранам душа.
Под струями воды она смогла думать более четко, возможно, впервые после произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова
Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, из которых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Абсолютно сбивало с толку немыслимое количество одежды в стенных шкафах. В конце концов она выбрала пару брюк из мягкой шерсти, старые брюки, которые носила вечность тому назад в Сан-Франциско, она надела их, а поверх — обманчиво тяжелый с виду, свободный хлопчатобумажный свитер.
Весенними вечерами бывает еще весьма прохладно. И было приятно ощущать себя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог накупить ей все эти красивые платья?
Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала «Ты можешь потерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если не объяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственный инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».
Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда не закрывала дверь наглухо, как и теперь, и, когда взглянула на него, почувствовала огромное облегчение, увидев на его лице спокойное, понимающее выражение. Она чуть не заплакала, но это было бы до нелепости эгоистично.
— Я люблю тебя, Майкл, — сказала она. — И готова прокричать это с крыши. Я никогда не переставала любить тебя. Все дело в тщеславии и гордости, а молчание — молчание означало неудачу души при попытке вылечить и укрепить себя, или, быть может, необходимое отступление, к которому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом.
Он слушал внимательно, слепо хмурился, лицо было спокойное, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза, огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальные тени.
— Не представляю, как мог бы обидеть тебя именно теперь, Роуан, — произнес он, — я в самом деле не могу, просто не могу.
— Майкл, но…
— Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой случилось. Я знаю, что он сделал. Я знаю. Но я не знаю, как я смог бы винить тебя, сердиться на тебя, обижать тебя так же. Я не знаю!
— Майкл, я знаю, — сказала она. — Не надо. Хватит, или ты заставишь меня плакать.
— Роуан, я его уничтожил, — сказал он. Он понизил голос до шепота, как поступают многие, говоря о смерти. — Я уничтожил его, и это еще не все! Я… Я…
— Нет. Не говори ничего больше. Прости меня, Майкл, прости ради себя и ради меня. Прости меня.
Она наклонилась вперед и поцеловала его, намеренно лишив возможности вдохнуть, чтобы он не смог ничего сказать. И на этот раз, когда он сжал ее в объятиях, они были исполнены прежней нежности и былого драгоценного тепла, огромной оградительной заботы. Она снова ощутила себя защищенной — защищенной, как это было при их первом любовном свидании.
Должно быть, сейчас было нечто более прекрасное, чем просто чувствовать себя в его объятиях, нечто более драгоценное, чем просто ощущение близости к нему. Но она не могла задумываться сейчас об этом — конечно, дело было не в волнении страсти. Оно тоже присутствовало — очевидно, чтобы радоваться и наслаждаться снова и снова, но здесь было еще нечто такое, чего она не познала ни с одним другим существом на земле, — вот, видимо, в чем было дело! Наконец он оторвался от нее, взял обе ее руки вместе и поцеловал их, после чего ослепил ее снова открытой мальчишеской улыбкой, точно такой же, какую, как она думала, ей больше не удастся увидеть. А потом он подмигнул ей и сказал:
— Похоже, ты действительно любишь меня по-прежнему, малыш.
Движения были такие замедленные. Возможно, они гипнотизировали ее. «Лежи спокойно», — приказала она своему телу, своему лону, своему внутреннему «я».
Она лежала в полудреме, в страхе мысленно обращаясь к воспоминаниям прошлого, рукам Лэшера, и неожиданно почувствовала, что желает его. Дикое, похотливое божество — да, он мог казаться таковым, — но он был человеком и грубым человеком, притом с громадным любящим сердцем Он был столь божественно груб, божественно прост — совершенно ослепительный, жестокий и простой.
Майкл выбрался из кровати. Она не сомневалась, что он вскоре уснет, а вот она не сможет.
Но он встал и снова оделся, доставая чистую одежду из шкафа в ванной. Он стоял спиной к ней, и, когда обернулся, свет из ванной осветил его лицо.
— Почему ты это сделала? Почему ты ушла с ним? — Это звучало как вопль.
— Ш-ш-ш! — Она села и приложила палец к губам. — Не возвращайся к этому. Не делай так, чтобы это вернулось. Можешь возненавидеть меня, если тебе…
— Ненавидеть тебя? Господи, как ты можешь говорить мне такое? Днем и ночью я только и твердил, что люблю тебя! — Он подошел к кровати и оперся на нее руками. Он возвышался над ней, чудовищно прекрасный в своей ярости. — Как ты могла оставить меня подобным образом? — Он плакал. — Как?
Он обошел кровать и внезапно схватил Роуан за обнаженные руки, причиняя ей невыносимую боль.
— Не смей этого делать! — вскрикнула она, пытаясь сдерживать голос, понимая, до чего безобразно это было, испытывая панический ужас. — Не смей бить меня, я тебя предупреждаю. Это то, что он делал, что он делал снова, и снова, и снова. Я убью тебя, если ты меня ударишь!
Ей удалось высвободиться, и она перекатилась на другую сторону кровати, и бросилась в ванную, где холодные мраморные плитки пола словно обожгли ее босые ступни.
«Убить его? Проклятье! Если ты не остановишь себя, сама, своей волей, ты со своей силой можешь убить Майкла!»
Сколько раз она пыталась сделать это с Лэшером, плюя на него, со своей жалкой ненавистью твердя: «Убей его, убей его, убей его», — а он только смеялся. Ладно, этот человек умрет, если она ударит его своей невидимой яростью. Он умрет, и это так же точно, как она убивала других — грязных, жутких убийц, искалечивших ее жизнь в этом самом доме, в тот же миг.
Ужас. Тишина, покой в комнате. Она медленно повернулась, посмотрела сквозь дверь и увидела его, стоящего возле кровати, спокойно смотрящего на нее.
— Мне следовало бы опасаться тебя, — сказал он, — но я не буду. Боюсь только одного. Что ты не любишь меня.
— Ох, но я люблю тебя, — отозвалась она. — И всегда любила. Всегда
Плечи его на миг опустились, всего на миг, и он отвернулся от нее снова. Он был жестоко ранен, но никогда больше она не увидит на его лице того беззащитного выражения, которое появлялось раньше. Никогда больше он не проявит к ней искреннюю нежность.
У окна, выходящего на веранду, стояло кресло, и он направился к нему по привычке и сел, все еще отвернувшись от нее.
«И я собираюсь ранить тебя снова», — подумала она.
Ей хотелось подойти, поговорить с ним, прикоснуться к нему еще раз. Поговорить так, как в первый день после того, как она пришла в себя, похоронив свою единственную дочь — единственную, которая у нее была под дубом Ей хотелось открыть ему теперь свою абсолютную любовь и разгорающееся волнение, которое она чувствовала тогда, свою абсолютную любовь, бездумную и стремительную, без малейших предосторожностей.
Но, казалось, это теперь совершенно недостижимо, после того как сказаны были последние слова
Она подняла руки и с силой провела ими по волосам. Затем, скорее всего механически, потянулась к кранам душа.
Под струями воды она смогла думать более четко, возможно, впервые после произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова
Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, из которых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Абсолютно сбивало с толку немыслимое количество одежды в стенных шкафах. В конце концов она выбрала пару брюк из мягкой шерсти, старые брюки, которые носила вечность тому назад в Сан-Франциско, она надела их, а поверх — обманчиво тяжелый с виду, свободный хлопчатобумажный свитер.
Весенними вечерами бывает еще весьма прохладно. И было приятно ощущать себя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог накупить ей все эти красивые платья?
Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала «Ты можешь потерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если не объяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственный инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».
Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда не закрывала дверь наглухо, как и теперь, и, когда взглянула на него, почувствовала огромное облегчение, увидев на его лице спокойное, понимающее выражение. Она чуть не заплакала, но это было бы до нелепости эгоистично.
— Я люблю тебя, Майкл, — сказала она. — И готова прокричать это с крыши. Я никогда не переставала любить тебя. Все дело в тщеславии и гордости, а молчание — молчание означало неудачу души при попытке вылечить и укрепить себя, или, быть может, необходимое отступление, к которому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом.
Он слушал внимательно, слепо хмурился, лицо было спокойное, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза, огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальные тени.
— Не представляю, как мог бы обидеть тебя именно теперь, Роуан, — произнес он, — я в самом деле не могу, просто не могу.
— Майкл, но…
— Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой случилось. Я знаю, что он сделал. Я знаю. Но я не знаю, как я смог бы винить тебя, сердиться на тебя, обижать тебя так же. Я не знаю!
— Майкл, я знаю, — сказала она. — Не надо. Хватит, или ты заставишь меня плакать.
— Роуан, я его уничтожил, — сказал он. Он понизил голос до шепота, как поступают многие, говоря о смерти. — Я уничтожил его, и это еще не все! Я… Я…
— Нет. Не говори ничего больше. Прости меня, Майкл, прости ради себя и ради меня. Прости меня.
Она наклонилась вперед и поцеловала его, намеренно лишив возможности вдохнуть, чтобы он не смог ничего сказать. И на этот раз, когда он сжал ее в объятиях, они были исполнены прежней нежности и былого драгоценного тепла, огромной оградительной заботы. Она снова ощутила себя защищенной — защищенной, как это было при их первом любовном свидании.
Должно быть, сейчас было нечто более прекрасное, чем просто чувствовать себя в его объятиях, нечто более драгоценное, чем просто ощущение близости к нему. Но она не могла задумываться сейчас об этом — конечно, дело было не в волнении страсти. Оно тоже присутствовало — очевидно, чтобы радоваться и наслаждаться снова и снова, но здесь было еще нечто такое, чего она не познала ни с одним другим существом на земле, — вот, видимо, в чем было дело! Наконец он оторвался от нее, взял обе ее руки вместе и поцеловал их, после чего ослепил ее снова открытой мальчишеской улыбкой, точно такой же, какую, как она думала, ей больше не удастся увидеть. А потом он подмигнул ей и сказал:
— Похоже, ты действительно любишь меня по-прежнему, малыш.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента