Райт Ричард. Сын Америки

   – Вот попадешь в рай, господь тебе крылышки даст, и будешь летать, – сказал Гэс.
   Они снова захохотали, а потом опять прислонились к стене, покуривая и щурясь на солнце. Мимо катились по асфальту автомобили. Лицо Биггера в ярком солнечном свете поблескивало, как черный металл. Во взгляде у него застыло задумчивое напряженное недоумение, как у человека, давно уже бьющегося над неразрешимой загадкой, ответ на которую постоянно ускользает от него, но упорно притягивает все его мысли. Молчание раздражало Биггера; ему хотелось сделать что-нибудь, чтобы отвлечься от этой назойливой загадки.
   – Давай играть «в белых», – сказал Биггер. Это была их старая игра, заключавшаяся в том, что они старались подражать речи и манерам белых людей.
   – Неохота, – сказал Гэс.
   – Генерал! – торжественно возгласил Биггер и выжидающе поглядел на Гэса.
   – К чертям! Я не хочу играть, – заворчал Гэс.
   – Вы будете преданы полевому суду, – сказал Биггер, по-военному отчеканивая слова.
   – Пошел ты, черномазый… – засмеялся Гэс.
   – Генерал! – настаивал Биггер решительным тоном.
   Гэс устало посмотрел на Биггера, потом подтянулся, отдал честь и отвечал:
   – Да, сэр.
   – Завтра на рассвете пошлите ваши части в наступление и атакуйте неприятеля с левого фланга, – приказал Биггер.
   – Да, сэр.
   – Пошлите Пятый, Шестой и Седьмой полки, – продолжал Биггер, хмуря брови. – Действуйте танками, газами, авиацией и пехотой.
   – Да, сэр, – повторил Гэс и снова отдал честь, щелкнув каблуками.
   С минуту они помолчали, глядя друг на друга, выпятив грудь и сжимая губы, чтоб удержать смех. Потом дружно прыснули, потешаясь не то над собой, не то над огромным белым миром, который ширился и высился вокруг них в солнечных лучах.
   – Скажи, а что это такое «левый фланг»? – спросил Гэс.
   – Не знаю, – сказал Биггер. – Я так слышал в кино.
   Они снова захохотали. Потом успокоились и прислонились к стене, дымя сигаретами. Вдруг Биггер увидел, что Гэс сложил левую руку чашечкой и приложил ее к уху, точно телефонную трубку, а правую тоже сложил чашечкой и поднес ко рту.
   – Алло, – сказал Гэс.
   – Алло, – ответил Биггер. – Кто у телефона?
   – Говорит Морган, – сказал Гэс.
   – Слушаю вас, мистер Морган, – ответил Биггер, состроив льстивую и подобострастную мину.
   – Я желаю, чтоб вы сегодня утром продали на бирже двадцать тысяч акций Американской стали, – сказал Гэс.
   – По какой цене, сэр? – спросил Биггер.
   – Ах, по какой хотите, – сказал Гэс с напускным раздражением. – У нас их слишком много.
   – Да, сэр, – ответил Биггер.
   – А в два часа позвоните мне в клуб и скажите, звонил ли президент, – сказал Гэс.
   – Да, мистер Морган, – ответил Биггер.
   Оба сделали вид, что вешают телефонные трубки, потом покатились со смеху, держась за бока.
   – Пари держу, так именно они и говорят, – сказал Гэс.
   – Да, наверно, в этом роде, – согласился Биггер.
   Они еще помолчали. Затем Биггер поднес ко рту сложенную чашечкой руку и заговорил в воображаемую трубку:
   – Алло!
   – Алло, – ответил Гэс. – Кто у телефона?
   – Говорит президент Соединенных Штатов, – сказал Биггер.
   – Я вас слушаю, мистер президент, – ответил Гэс.
   – Сегодня в четыре часа дня я созываю заседание кабинета, и вы, как государственный секретарь, обязательно должны явиться.
   – Ах, мистер президент, – сказал Гэс, – знаете ли, я очень занят. В Германии чего-то бузят, и я должен послать им ноту…
   – Но это очень важно, – возразил Биггер.
   – А какой вопрос вы будете разбирать на заседании кабинета? – спросил Гэс.
   – Видите ли, негры в Америке очень бузят, – сказал Биггер, давясь от смеха, – надо что-нибудь сделать с этими черномазыми.
   – А, ну если это насчет негров, так я приду, мистер президент, – сказал Гэс.
   Они повесили воображаемые трубки, привалились к стене и долго хохотали. Мимо продребезжал трамвай. Биггер вздохнул и выругался:
   – Сволочье проклятое!
   – Чего ты? – Ничего нам делать не дают. – Кто?
   – Белые.
   – Можно подумать, что ты это только сейчас узнал, – сказал Гэс.
   – Нет. Но я никак не могу привыкнуть к этому, – сказал Биггер. – Вот что хочешь, не могу. Я знаю, что лучше не думать об этом, а все-таки думаю. И всякий раз, как я об этом подумаю, мне будто кто-то раскаленным железом тычет в глотку. Ты пойми, Гэс. Вот мы живом здесь, а они живут там. Мы черные, а они белые. У них есть все, а у нас ничего. Им можно всюду, а нам никуда. Живем как в тюрьме. У меня всегда такое чувство, будто я стою где-то под забором и только в щелочку поглядываю на мир.
   – Брось ты эти мысли. От них не легче, – сказал Гэс.
   – Знаешь что? – сказал Биггер.
   – Ну?
   – Мне иногда кажется, что со мной случится что-то страшное. – Биггер произнес это с оттенком мрачной гордости.
   – Что? – спросил Гэс, быстро глянув на него. В глазах у Гэса отразился страх.
   – Не знаю. Так мне кажется. Всякий раз, когда я думаю про то, что я черный, а они белые, что я здесь, а они там, мне кажется, со мной случится что-то страшное…
   – А ну тебя! Ведь все равно тут ничего не поделаешь. Зачем же себя грызть? Ты – негр, а законы пишут они…
   – Почему мы должны жить здесь, а не в другом месте? Почему нам нельзя летать на самолетах и водить пароходы?
   Гэс толкнул Биггера в бок и проговорил добродушно:
   – Эй ты, черномазый, выкинь все это из головы. А то смотри, спятишь.
   Самолет улетел, и пушистые клубы белого дыма реяли, расплываясь в небе. Биггер зевнул и высоко вскинул руки над головой – хотелось двигаться и некуда было девать время.
   – Никогда у нас ничего не случается, – пожаловался он.
   – А что тебе нужно, чтобы случилось?
   – Что-нибудь, – сказал Биггер и обвел широкий круг своей темной ладонью, как бы включая в этот круг все мыслимые событии мира.
   Тут вдруг их глаза приковала к себе одна точка: аспидно-сизый голубь слетел на мостовую и принялся расхаживать между трамвайными рельсами, распушив перья и с царственным достоинством надувая взъерошенный зоб. Загремел трамвай, и голубь поспешно вспорхнул и понесся на плотных упругих крыльях, сквозь кончики которых просвечивало солнце. Биггер закинул голову и следил, как аспидно-сизая птица, кружа и хлопая крыльями, скрылась за гребнем высокой крыши.
   – Вот бы мне так, – сказал Биггер.
   Гэс засмеялся:
   – Рехнулся, черномазый.
   – Наверно, во всем этом городе только мы одни не можем жить там, где хочется, и делать то, что хочется.
   – Брось ты думать об этом, – сказал Гэс.
   – Не могу.
   – Потому-то тебе и кажется, что с тобой что-то страшное случится, – сказал Гэс. – Слишком много думаешь.
   – А какого дьявола мне еще делать? – спросил Биггер, поворачиваясь к Гэсу.
   – Напейся и проспись – все пройдет.
   – Не могу. Денег нет.
   Биггер смял сигарету и бросил, потом достал другую и протянул всю пачку Гэсу. Они опять закурили. Мимо проехал большой грузовик, взметая за собой тучу бумажек; бумажки покружились, белея на солнце, и медленно улеглись опять на землю.
   – Гэс!
   – Угу?
   – Ты знаешь, где живут белые, Гэс?
   – Ну, знаю, – сказал Гэс и указал на восток. – Вот там, за «чертой», на Коттедж Гроув-авеню.
   – Нет, не там, – сказал Биггер.
   – Как не там? – удивился Гэс. – А где же?
   Биггер сжал кулак и ударил себя в солнечное сплетение.
   – Вот здесь, у меня под ложечкой, – сказал он.
   Гэс пытливо поглядел на Биггера и потом отвел глаза, словно ему стало стыдно.
   – Да, я понимаю, что ты хочешь сказать, – пробормотал он. – Всегда, когда я думаю о них, я их тут чувствую, – сказал Биггер. – Да, и в груди тоже, и в горле, – сказал Гэс.
   – Жжет, как огнем…
   – Бывает, что даже вздохнуть нельзя…
   Глаза Биггера, широко раскрытые, неподвижно смотрели в пространство.
   – Вот тогда мне и кажется, что со мной случится что-то страшное… – Биггер помолчал, зрачки его сузились. – Нет, даже не случится… А я сам сделаю что-то такое, и не захочу, а сделаю…
   – Да! – сказал Гэс с лихорадочной поспешностью. В его глазах, обращенных на Биггера, было смешанное выражение страха и восхищения. – Да, да, я знаю, как это бывает. Как будто падаешь куда-то и не знаешь, где очутишься…
   Голос Гэса замер. Солнце зашло за большое облако, и прохладная тень легла на улицу; но оно сейчас же вынырнуло, и на улице снова сделалось совсем светло и жарко. Длинный изящный черный автомобиль, сверкая на солнце, как стеклянный, промчался мимо на третьей скорости и свернул за угол несколькими кварталами дальше. Биггер вытянул губы и пропел:
   – Зуууууум!
   – Все у них есть, – сказал Гэс.
   – Весь мир – их, – сказал Биггер.
   – Ну ладно, хватит, – сказал Гэс. – Пошли в биллиардную.
   – Пошли.
   Они направились к двери биллиардной.
   – Да, ты что ж, пойдешь на эту работу, про которую говорил? – спросил Гэс.
   – Не знаю.
   – Можно подумать, что тебе не нужна работа.
   – Да, как бы не так!
   Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Потом они толкнули дверь и вошли. В биллиардной было пусто, только у входа, облокотись на стойку, стоял толстый негр с недокуренной погасшей сигарой во рту. В глубине комнаты горела одна электрическая лампочка под зеленым колпаком.
   – Здорово, Док, – сказал Биггер.
   – Что-то вы сегодня рано, ребятки, – сказал Док.
   – Джек и Джо не заходили? – спросил Биггер.
   – Не было, – сказал Док.
   – Сыграем партию, – предложил Гэс.
   – Денег нет, – сказал Биггер.
   – У меня есть немножко.
   – Зажгите свет. Шары на полке, – сказал Док.
   Биггер повернул выключатель. Они померились, кому начинать. Вышло Биггеру. Они начали игру. Биггер играл плохо: он думал о лавке Блюма, мысль о грабеже соблазняла и слегка пугала его.
   – Помнишь то дело, о котором мы все толковали? – спросил Биггер небрежным, равнодушным тоном.
   – Какое?
   – Старый Блюм.
   – А, – сказал Гэс. – Мы уже с месяц как перестали о нем толковать. Чего это ты вдруг надумал?
   – Давай почистим его.
   – Н-не знаю.
   – Ты первый предложил это, – сказал Биггер.
   Гэс выпрямился и пристально поглядел на Биггера, затем на Дока, который смотрел в окно.
   – Тебе нужно, чтобы Док услыхал? Когда ты научишься говорить тихо?
   – Да я только спросил, хочешь ли ты попробовать.
   – Нет.
   – А почему? Трусишь оттого, что он белый?
   – Нет. У Блюма есть револьвер. Вдруг дойдет до перестрелки?
   – А, ты просто боишься, вот и все. Он белый, и ты трусишь.
   – Врешь, не трушу, – обиженно защищался Гэс.
   Биггер подошел к Гэсу и обнял его за плечи:
   – Слушай, тебе даже не придется входить. Ты будешь только сторожить у двери. Мы с Джеком и Джо войдем. Если ты кого-нибудь увидишь, ты свистнешь, и мы удерем через черный ход. Больше ничего.
   Дверь отворилась; они замолчали и повернулись к двери.
   – Вот Джек и Джо, – сказал Биггер.
   Джек и Джо прошли в глубину биллиардной.
   – Что вы тут делаете? – спросил Джек.
   – Играем. Хочешь с нами? – спросил Биггер.
   – Это что же, на твой счет, на мои деньги? – сказал Гэс.
   Все засмеялись, и Биггер тоже, но он тотчас же оборвал свой смех. Он почувствовал, что смеются над ним, уселся у стены, положил ноги на перекладину соседнего стула и сделал вид, что не расслышал шутки. Гэс и Джо продолжали смеяться.
   – Ну чего ржете как жеребцы, – сказал Биггер. – Мастера языком трепать, а на дело у вас пороху не хватает.
   – Это как понимать? – спросил Джо.
   – Есть один план. Я уже все обдумал, – сказал Биггер.
   – Какой такой план?
   – Лавка Блюма.
   Наступило молчание. Джек закурил сигарету. Гэс смотрел в сторону, уклоняясь от разговора.
   – Если б старый Блюм был негром, вы бы так и поскакали сейчас. А раз он белый, все трусят.
   – Я не трушу, – сказал Джек. – Хочешь, пойдем?
   – Говоришь, ты уже все обдумал? – спросил Джо.
   Биггер шумно вздохнул и обвел всех троих взглядом. Ему казалось, что объяснения тут ни к чему.
   – Это очень просто. Бояться совершенно нечего. От трех до четырех старик всегда один в лавке. Полисмен в это время уходит на другой конец квартала. Один из нас останется на улице и будет сторожить. Трое войдут в лавку, понятно? Один возьмет Блюма на мушку, второй полезет в кассу за деньгами, а третий сразу выйдет на черный ход и откроет дверь, чтобы мы могли быстро смыться переулком… Вот и все. На три минуты дела, не больше.
   – У нас ведь был уговор, оружие в ход никогда не пускать, – сказал Джо. – И до сих пор мы белых не трогали.
   – Неужели ты не понимаешь? Ведь это же настоящее дело, – сказал Биггер.
   Он подождал новых возражений. Но так как все молчали, заговорил опять:
   – Ничего тут нет трудного, если не трусить.
   В комнате было тихо, только Док насвистывал у окна. Биггер внимательно следил за Джеком: он знал, что при таких обстоятельствах слово Джека будет решающим. Биггер боялся Гэса, потому что он знал, что, если Джек скажет «да», Гэс не выдержит. Гэс стоял у биллиарда, вертя в руках кий, рассеянно скользя взглядом по шарам, остановившимся в положении незаконченной партии. Биггер встал и резким взмахом руки разогнал шары, потом повернулся к Гэсу, не глядя, как шары, поблескивая, чертят зигзаги по зеленому сукну, сталкиваются, расходятся, отскакивают от упругих бортов. Биггер сам звал Гэса на этот грабеж, и все же от страха, что Гэс и в самом деле пойдет, что-то сжалось у него внутри; ему даже сделалось жарко. У него было такое ощущение, словно он хочет чихнуть и не может, только это было мучительнее, чем когда хочешь чихнуть. Ему стало еще жарче, внутри сжалось еще сильнее; зубы у него были стиснуты, нервы напряжены до предела. Он почувствовал, что в нем вот-вот что-то лопнет.
   – А, черт! Говорите же наконец кто-нибудь.
   – Я иду, – снова сказал Джек.
   – Если все идут, значит, и я тоже, – сказал Джо.
   Гэс все еще молчал, и у Биггера возникло странное ощущение, полусознательное, полуинстинктивное. Он как будто раздвоился и мешал самому себе. Все шло до сих пор так, как ему хотелось: все, кроме Гэса, дали согласие. Теперь их было трое против Гэса одного; именно этого он добивался. Биггеру страшно было грабить белого человека, и он знал, что Гэсу тоже страшно. Лавка Блюма была невелика, и Блюм был один, но Биггер никогда не решился бы на грабеж иначе как при участии своих трех друзей. И даже с ними ему все-таки было страшно. Он убедил всех, кроме одного, и этот один внушал ему страх и горячую ненависть; он перенес на Гэса часть своего страха перед белыми. Он ненавидел Гэса, потому что он знал, что Гэсу так же страшно, как и ему самому; и он боялся Гэса, потому что знал, что Гэс согласится и тогда он вынужден будет идти на этот грабеж. Точно человек, который решил покончить с собой, и боится, и знает, что он должен это сделать, и все эти чувства давят на него сразу, он смотрел на Гэса и ждал, чтоб тот сказал «да». Но Гэс молчал. Биггер стиснул зубы так сильно, что челюсти заболели. Он тянулся к Гэсу, не глядя на него, но ощущая его присутствие всем своим телом, повсюду: снаружи и внутри, и ненавидя и Гэса и самого себя за это. Потом вдруг он почувствовал, что больше не может. Нужно было заговорить, разрядить томительное напряжение нервов. Он взглянул на Гэса в упор глазами, покрасневшими от страха и злобы, прижав к бокам стиснутые кулаки.
   – Сволочь черномазая, – сказал он ровным невыразительным голосом. – Ты трусишь, потому что он белый.
   – Не ругайся, Биггер, – сказал Гэс спокойно.
   – Буду ругаться!
   – Зря ты меня ругаешь, – сказал Гэс.
   – А ты что, не можешь пошевелить своим поганым языком? – спросил Биггер. – Не можешь сказать, пойдешь ты или нет?
   – Я тогда пошевелю языком, когда мне захочется.
   – Сукин ты сын! Трус и сукин сын!
   – Ты мне не хозяин, – сказал Гэс.
   – Ты предатель! – сказал Биггер. – Ты боишься грабить белого.
   – Брось, Биггер. Сказал раз, и будет, – вступился Джо. – Чего ты к нему пристал?
   – Он предатель, – ответил Биггер. – Он не идет с нами.
   – Я не говорил, что не иду, – сказал Гэс.
   – Так что же, собачья твоя душа, пойдешь или нет? – спросил Биггер.
   Гэс оперся на свой кий и внимательно посмотрел на Биггера, и опять у Биггера что-то сжалось внутри, как будто он ожидал удара и готовился принять его. Он стиснул кулаки еще сильнее. На одну секунду ему представилось, какое ощущение будет у него в руке и во всем теле, если он сейчас наотмашь хватит Гэса по лицу так, чтоб кровь пошла; Гэс тогда упадет, а он молча выйдет вон, и тем дело кончится – и грабежа не будет. И оттого, что он придумал и представил себе все это, теснящее чувство, изнутри подступавшее к горлу, слегка отпустило его.
   – Вот видишь, Биггер, – начал Гэс тоном, в котором была смесь снисходительности и достоинства. – Видишь, Биггер, все неприятности у нас всегда выходят из-за тебя. Очень ты горяч. Ну скажи, чего ты вдруг на меня взбеленился? Разве я не имею права подумать? Но у тебя терпенья не хватает. И сейчас же ругаться. Ты вот говоришь, что я трушу. А я тебе скажу, что это ты трусишь. Ты боишься, что я скажу «да», и тогда тебе придется в самом деле пойти на это…
   – А ну, повтори, что ты сказал! Вот повтори, так я возьму этот шар и заколочу его в твою поганую глотку, – сказал Биггер, задетый за живое.
   – Да ну вас в самом деле, – сказал Джек. – Ты же слышал, это все он, – сказал Гэс. – Почему ты не говоришь прямо, пойдешь или не пойдешь? – спросил Биггер.
   – Я пойду вместе со всеми, – сказал Гэс, стараясь говорить твердо, не выдавая своего волнения и стараясь поскорей заговорить о другом. – Я пойду, но Биггер не нрав. Зачем он ругался?
   – А почему ты сразу не сказал? – спросил Биггер. Его злоба переходила уже в настоящее бешенство. – Доводишь человека до того, что он тебя пришибить готов!
   – …Я помогу в этом деле, – продолжал Гэс, как будто не слыша слов Биггера. – Я помогу, как я всегда помогал. Но только имей в виду, Биггер, тебе я подчиняться не собираюсь. Ты трус, и больше ничего. Ты кричишь, что я трушу, чтобы никто не заметил, как ты трусишь сам.
   Биггер рванулся к нему, но Джек бросился между ними, а Джо схватил Гэса за локоть и отвел его в сторону.
   – Кто тебя просит подчиняться? – сказал Биггер. – Очень мне нужно, чтобы мне подчинялся такой сопляк, как ты?
   – Эй, ребята, хватит вам лаяться! – крикнул Док.
   Они молча стояли вокруг биллиарда. Биггер, не отводя глаз, следил, как Гэс вставил свой кий на место, отряхнул мел с брюк и не торопясь отошел на несколько шагов. Что-то жгло Биггера внутри, зыбкое черное облако на мгновение застлало ему глаза, потом пропало. Бессвязные картины, точно песчаный вихрь, сухой и быстрый, проносились в его голове. Можно нырнуть Гэса ножом; можно избить его; можно вывернуть ему руки в плечах; можно дать ему подножку, чтоб он ткнулся носом в землю. Можно по-разному причинить Гэсу боль за все, что пришлось из-за него испытать.
   – Идем, Джо, – сказал Гэс.
   – Куда?
   – Так, пошатаемся.
   – Пошли.
   – Так как же? – спросил Джек. – Встретимся в три, здесь?
   – Ну да, – сказал Биггер. – Ведь мы же решили.
   – В три я буду, – сказал Гэс не оборачиваясь.
   Когда Гэс и Джо ушли, Биггер сел и почувствовал, как холодный пот выступает у него на коже. План выработан, и теперь нужно приводить его в действие. Он заскрежетал зубами: перед глазами у пего все еще стоял Гэс, притворяющий за собой дверь. Можно было выхватить из стойки кий, размахнуться и стукнуть Гэса по голове, так чтоб во всем теле отдался треск его черных костей под тяжестью сухого дерева. Внутри у него по-прежнему сжималось что-то, и он знал, что так будет, пока не дойдет до дела, пока они не очутятся в лавке, у ящика с выручкой.
   – Что-то вы с Гэсом никак не поладите, – сказал Джек, покачивая головой.
   Биггер обернулся и посмотрел на Джека: он забыл, что Джек еще здесь.
   – Сволочь он, предатель черномазый, – сказал Биггер.
   – Он не предатель, – сказал Джек.
   – Он трус, – сказал Биггер. – Чтоб его подготовить к делу, нужно заставить его перетрусить вдвойне. Нужно, чтобы он больше боялся того, что с ним будет, если он не пойдет, чем того, что с ним будет, если он пойдет.
   – Если мы решили сегодня идти к Блюму, надо бросить эту грызню, – сказал Джек. – У нас ведь дело впереди, серьезное дело.
   – Да, да. Верно. Я знаю, – сказал Биггер.
   Биггер чувствовал острую потребность скрыть нервное напряжение, все сильнее овладевавшее им; если он не сумеет освободиться, оно одолеет его. Нужна была встряска, достаточно крепкая, чтобы отвлечь внимание и дать выход накопившейся энергии. Хорошо бы побегать. Или послушать танцевальную музыку. Или посмеяться, пошутить. Или почитать детективный журнал. Или сходить в кино. Или побыть с Бесси. Все утро он прятался за своей завесой равнодушия и злобно огрызался на все, что могло побудить его расстаться с ней. Но теперь он попался; мысль о налете на Блюма и стычка с Гэсом выманили его из прикрытия, и его самообладание исчезло. Вернуть уверенность можно было только действием, яростным и упорным, которое помогло бы забыть. Таков был ритм его жизни: от равнодушия к ярости; от рассеянной задумчивости к порывам напряженного желания; от покоя к гневным вспышкам – точно смена приливов и отливов, вызванная далекой невидимой силой. Эти внезапные переходы были ому так же необходимы, как пища. Он был похож на те странные растения, что распускаются днем и никнут ночью; но никто не видел ни солнца, под которым он расцветал, ни холодной ночной мглы, от которой он замирал и съеживался. Это было его собственное солнце и его собственная мгла, заключенные в нем самом. Он говорил об этой своей черте с оттенком мрачной хвастливости и гордился, когда ему самому приходилось страдать от нее. Такой уж он есть, говорил он; и ничего с этим не поделаешь, добавлял он, покачивая головой. Эта угрюмая неподвижность и следовавшая за ней бурная жажда действия были причиной тому, что Джек, Гэс и Джо ненавидели и боялись его не меньше, чем он сам себя ненавидел и боялся.
   – Куда пойдем? – спросил Джек. – Надоело торчать на одном месте.
   – Пошатаемся по улицам, – сказал Биггер.
   Они пошли к выходу. На пороге Биггер остановился и обвел биллиардную хмурым, враждебным взглядом, губы его решительно сжались.
   – Уходите? – спросил Док, не поворачивая головы.
   – Уходим, – сказал Биггер.
   – Мы еще вернемся, – сказал Джек.
   Они шли по улице, освещенной утренним солнцем. На перекрестках они останавливались, пропуская встречные машины: не из страха попасть под колеса, а просто потому, что некуда было спешить. Они дошли до Южного Парквэя, держа в зубах только что закуренные сигареты.
   – Мне в кино хочется, – сказал Биггер.
   – В «Рогале» опять идет «Торговец Хорн». Сейчас много старых картин показывают.
   – Сколько там стоит билет?
   – Двадцать центов.
   – Ладно. Пойдем посмотрим.
   Они прошли еще шесть кварталов, молча шагая рядом. Когда они очутились на углу Южного Парквэя и Сорок седьмой улицы, было ровно двенадцать. «Регаль» только что открылся. Биггер помешкал в вестибюле, разглядывая пестрые плакаты, а Джек отправился в кассу. Объявлены были две картины в один сеанс; плакаты к первой, «Ветренице», изображали белых мужчину и женщину, которые купались, нежились на пляже или танцевали в ночных клубах; на плакатах ко второй, «Торговец Хорн», чернокожие дикари плясали на фоне первобытных джунглей. Биггер обернулся и увидел за собой Джека.
   – Идем. Сейчас начало, – сказал Джек.
   – Идем.
   Он пошел за Джеком в зал, где уже был погашен свет. После яркого солнца глаза приятно отдыхали в полутьме. Сеанс еще не начался; он поглубже вжался в кресло и стал слушать фонолу, исходившую ноющей, тоскливой мелодией, которая навязчиво отдавалась у него внутри. Но ему не сиделось, он все время ворочался, оглядывался, как будто подозревая, что кто-то исподтишка следит за ним. Фонола заиграла громче, потом почти совсем стихла.
   – Как ты думаешь, сойдет благополучно у Блюма? – спросил он хрипловатым голосом, в котором слышалась тревога.
   – Понятно, – сказал Джек, но его голос тоже звучал неуверенно.
   – Все равно, по мне, лучше сесть в тюрьму, чем браться за эту работу от Бюро, – сказал Биггер.
   – Почему в тюрьму? Увидишь, все сойдет отлично.
   – Думаешь?
   – Уверен.
   – А впрочем, наплевать.
   – Давай лучше думать про то, как мы это сделаем, а не про то, что нас поймают.
   – Ты боишься?
   – Нет. А ты?
   – Ничуть!
   Они помолчали, слушая фонолу. Мелодия замерла на долгой, вибрирующей ноте. Потом потянулась опять тихими, чуть слышными стонами.
   – Пожалуй, в этот раз надо взять с собой револьверы, – сказал Биггер.
   – Возьмем. Но только будем осторожны. Чтобы обошлось без убийства.
   – Ну, понятно. Просто в этот раз с револьвером как-то спокойнее.
   – Черт, я бы хотел, чтоб уже было три часа. Чтоб уже это кончилось.
   – Я тоже.
   Фонола смолкла, вздыхая, и экран вспыхнул ритмическим бегом теней. Сначала шла короткая хроника, которую Биггер смотрел без особого интереса. Потом началась «Ветреница». Замелькали бары, дансинги, пляжи, площадки для гольфа и игорные залы, в которых богатая белая молодая женщина назначала свидания любовнику, в то время как ее муж-миллионер занимался делами на своей гигантской бумажной фабрике. Биггер толкал Джека локтем в бок каждый раз, когда легкомысленной миллионерше особенно ловко удавалось провести мужа и скрыть от него, где она была и что делала.