Райт Ричард. Сын Америки

   – А вы разве не зайдете с нами, Биггер? – спросила Мэри так ласково, что ему захотелось ударить ее.
   В «Хижине» Эрни его все знали, и ему не хотелось показываться там в обществе белых. Он понимал, что, если он войдет, кругом сейчас же начнут перешептываться: «Смотрите, Биггер завел себе белых приятелей!»
   – Я… мне… Мне не хочется, – ответил он почти шепотом.
   – Вы разве не голодны? – спросил Джан.
   – Нет, я не голоден.
   Джан и Мэри подошли ближе к машине.
   – Ну так посидите с нами, за компанию, – сказал Джан.
   – Я… я… – мялся Биггер.
   – Конечно, идемте, – сказала Мэри.
   – Я лучше здесь подожду. Машину тоже нельзя так оставить.
   – Да ну, черт с ней, с машиной! – сказала Мэри. – Идемте.
   – Я есть не хочу, – упрямо повторил Биггер.
   – Ну что ж, – вздохнул Джан. – Раз вам это так неприятно, мы тоже не пойдем.
   Биггер почувствовал, что попался. А, черт! Он вдруг сразу понял, насколько все это было бы просто и легко, если б он с самого начала держал себя так, словно в их поведении не было ничего особенного. Но он не понимал их, относился к ним с недоверием, почти с ненавистью. Он не мог уяснить себе, что заставляло их обращаться с ним так. Но в конце концов, он на службе, да и сидеть здесь, под их перекрестными взглядами, ничуть не лучше, чем войти.
   – Ладно, пойдемте, – буркнул он сердито.
   Он вылез и с шумом захлопнул дверцу. Мэри подошла к нему вплотную и дотронулась до его руки. Он посмотрел на нее долгим пристальным взглядом. До сих пор он еще ни разу не смотрел ей прямо в лицо, и сейчас это ему удалось только потому, что он сердился.
   – Биггер, – сказала она. – Если вам не хочется идти, не надо. Вы, пожалуйста, не подумайте… Ах, Биггер… Мы совсем не хотели обидеть вас…
   Голос ее прервался. При бледном свете уличного фонаря Биггер увидел, что глаза у нее стали влажные, а губы дрожат. Она пошатнулась и прислонилась к автомобилю. Он попятился от нее, как будто она несла в себе невидимую заразу. Джан обхватил ее за талию и поддержал. Биггер услышал тихое всхлипывание. Господи боже! Ему вдруг неудержимо захотелось повернуться и убежать. Он точно запутался в паутине глубоких теней, теней таких же черных, как ночное небо над его головой. Она плакала из-за него, а между тем ведь это она сама заставила его вести себя так, как он вел. Он чувствовал себя с ней так, как на доске-качелях. Когда один летел вверх, другой опускался вниз, равновесие было невозможно. Мэри вытерла глаза, и Джан сказал ей что-то на ухо. Биггер думал: если сейчас уйти от них, что он скажет матери, или в Бюро, или мистеру Долтону? Все они спросят, почему он вдруг ушел с работы, а ему нечего будет ответить.
   – Ничего, Джан, все уже прошло, – услышал он голос Мэри. – Прости меня. Я просто дура, и больше ничего… Разнюнилась, как маленькая. – Она подняла глаза на Биггера. – Не обижайтесь на меня, Биггер. Это очень глупо, я знаю…
   Он молчал.
   – Идемте, Биггер, – сказал Джан, стараясь сделать вид, что ничего не произошло. – Есть хочется.
   Джан взял его под руку и потянул вперед, но Биггер упирался. Тогда Джан и Мэри первыми вошли в кафе, и Биггер побрел за ними, смущенный и раздосадованный. Джан направился к небольшому столику у стены.
   – Садитесь, Биггер.
   Биггер сел. Джан и Мэри сели напротив него.
   – Вы любите жареных цыплят? – спросил Джан.
   – Да, сэр, – прошептал он.
   Он почесал затылок. Ну как ему за один вечер отстать от привычки говорить белым людям «да, сэр» и «да, мэм», когда он говорил так всю свою жизнь? Он смотрел прямо перед собой, избегая встречаться с ними взглядом. Подошла официантка, и Джан заказал три стакана пива и три порции жареных цыплят.
   – Привет, Биггер!
   Он обернулся и увидел Джека, который махал ему рукой, но смотрел на Джана и Мэри. Он неловко помахал ему в ответ. Чтоб тебе провалиться! Джек торопливо зашагал к выходу. Биггер осторожно огляделся: официантка и многие из посетителей смотрели в его сторону. Все они знали его, и он понимал, что они удивляются, так же как он сам удивлялся бы на их месте. Мэри дотронулась до его руки.
   – Вы здесь раньше бывали, Биггер?
   Он искал безразличных слов, слов, которые ответили бы на вопрос, но не выдали бы и тени его чувств.
   – Был несколько раз.
   – Здесь очень симпатично, – сказала Мэри.
   Кто-то опустил монету в граммофон-автомат, и они замолчали, слушая музыку. Вдруг чья-то рука легла Биггеру на плечо.
   – Привет, Биггер! Ты где пропадаешь?
   Он поднял голову и увидел прямо перед собой смеющееся лицо Бесси.
   – Привет, – отрывисто сказал он.
   – Ах, извини. Я не видела, что ты с компанией, – сказала она и отошла, искоса глянув на Джана и Мэри.
   – Пригласите ее к нам, Биггер, – сказала Мэри.
   Бесси вернулась к дальнему столику, где ее ждала подруга.
   – Она уже ушла, – сказал Биггер.
   Официантка принесла цыплят и пиво.
   – Ну просто замечательно! – воскликнула Мэри.
   – Это вам не что-нибудь, – сказал Джан, глядя на Биггера. – Правильно я сказал, Биггер?
   Биггер помялся.
   – Да, здесь так иногда говорят, – ответил он неопределенно.
   Джан и Мэри ели. Биггер отрезал кусочек цыпленка и положил в рот. Но жевать он не смог – во рту было совершенно сухо. Казалось, все его органы чувств парализованы, они вышли из повиновения, и когда он понял почему, то не смог есть. После двух или трех попыток он отложил вилку и небольшими глотками стал тянуть пиво.
   – Ешьте цыпленка, – сказала Мэри. – Очень вкусно.
   – Я не голоден, – пробормотал он.
   – Хотите еще пива? – спросил Джан после долгого молчания.
   Может быть, если он опьянеет немного, ему будет легче.
   – Можно, – сказал он.
   Джан заказал еще по стакану.
   – А что, покрепче у них тут ничего нет? – спросил он.
   – У них есть все, что хотите, – сказал Биггер.
   Джан заказал бутылку рома и налил всем. Биггер почувствовал, как по его телу разливается тепло. После второго стакана Джан начал разговор.
   – Где вы родились, Биггер?
   – На Юге.
   – А где именно?
   – В Миссисипи.
   – В школе учились?
   – Четыре класса прошел.
   – А почему бросили?
   – Денег не было.
   – Вы где учились, на Юге или здесь?
   – Больше на Юге, два года и здесь ходил.
   – Вы давно живете в Чикаго?
   – Уже пять лет.
   – Вам здесь нравится?
   – Ничего.
   – Вы живете с семьей?
   – У меня мать, брат и сестра.
   – А отец ваш где?
   – Умер.
   – Давно?
   – Его убили во время одного бунта там, на Юге, – я был еще маленький.
   Наступило молчание. Биггеру после рома стало легче.
   – И чем же дело кончилось? – спросил Джан.
   – Да ничем.
   – А как вы к этому относитесь?
   – Не знаю.
   – Слушайте, Биггер, вот против этого мы и боремся. Мы, коммунисты, хотим, чтоб этого больше не было. Чтоб люди не смели больше так обращаться с другими людьми. Я – член партии. Мэри – сочувствующая. Вы не думаете, что если все мы сплотимся вместе, то сумеем покончить с этим?
   – Не знаю, – сказал Биггер. Ром уже ударил ему в голову. – Белых людей много на свете.
   – Вы читали об узниках Скоттсборо?
   – Слыхал про это.
   – Как по-вашему, разве не большое дело мы сделали, что помешали убить этих мальчиков?
   – Это очень хорошо.
   – Знаете, Биггер, – сказала Мэри, – мы хотим подружиться с вами.
   Он ничего не ответил. Он допил свой ром, и Джан снова наполнил стакан. Теперь он уже был настолько пьян, что мог смотреть им прямо в глаза. Мэри улыбалась ему.
   – Ничего, вы к нам привыкнете, – сказала она.
   Джан заткнул пробкой бутылку с ромом.
   – Пожалуй, нам пора, – сказал он.
   – Пошли, – сказала Мэри. – Ах да, Биггер, я завтра в девять утра уезжаю в Детройт, и мне нужно, чтоб вы заранее отвезли на вокзал мой сундук. Скажите папе, он даст вам отгулять эти часы. Только это надо не позже половины девятого.
   – Ладно, я отвезу.
   Джан расплатился, и они вышли на улицу. Биггер уселся за руль. Ему уже стало совсем легко. Джан и Мэри сели на заднее сиденье. Поворачивая руль, Биггер увидел, что Джан обнял Мэри и она тесно прижалась к нему.
   – Покатаемся немного по парку, Биггер.
   – Хорошо.
   Он въехал в Вашингтон-парк и медленно стал кружить по извилистым аллеям. Время от времени он видел в переднее зеркальце, как Джан целует Мэри.
   – У вас есть девушка, Биггер? – спросила Мэри.
   – Есть, – ответил он.
   – Я хочу с ней познакомиться.
   Он промолчал. Мэри задумчиво смотрела в пространство, словно строила какие-то планы на будущее. Потом она повернулась к Джану и нежно положила ему руку на плечо.
   – Как прошла демонстрация?
   – Неплохо. Но полиция задержала трех товарищей.
   – Кого?
   – Одного нашего парня и двух женщин-негритянок. Да, кстати, Мэри! Их надо взять на поруки, нужны деньги.
   – Сколько?
   – Три тысячи.
   – Я завтра пришлю тебе чек.
   – Отлично.
   – Ты сегодня много работал?
   – Порядочно. До трех был на собрании. Мы с Максом сегодня весь день хлопотали из-за этих денег.
   – Он чудный, Макс, правда?
   – Это один из лучших наших адвокатов.
   Биггер прислушивался, он знал, что они говорят о коммунистических делах, и старался понять. Но он не понимал.
   – Джан!
   – Да, детка?
   – Весной я кончаю университет и тогда вступлю в партию.
   – Ты у меня умница.
   – Только мне придется быть очень осторожной.
   – Будешь работать со мной в комитете.
   – Нет. Я хочу работать среди негров. Там больше всего нужны люди. Их так всюду теснят и оттирают.
   – Это верно.
   – Когда я вижу, до чего довели этих людей, я просто с ума схожу…
   – Да, это большое преступление.
   – И я себя чувствую такой беспомощной и никчемной. Мне так хочетсяделать что-нибудь. – Я всегда знал, что ты придешь к нам.
   – Джан, у тебя много знакомых негров? Я тоже хочу познакомиться с ними.
   – Я знаю очень немногих. Но ты познакомишься с ними, когда вступишь в партию.
   – Они такие непосредственные! Это замечательный народ! Если б только удалось поднять их на борьбу…
   – Без них революция невозможна, – сказал Джан. – Их необходимо организовать. Они сильны духом. Они много могут дать партии.
   – А их песни – все эти гимны! Какая прелесть! – Биггер увидел, что она наклонилась к нему. – Биггер, вы умеете петь?
   – Нет, не умею, – сказал он.
   – Ну, Биггер. – Она надула губы. Потом склонила голову набок, закрыла глаза и запела:

 
Качайся, моя повозка,
Вези скорей, вези меня домой…
 

   Джан стал подпевать, а Биггер насмешливо улыбнулся. Совсем не тот мотив, подумал он.
   – Что ж, Биггер, подтягивайте и вы, – сказал Джан.
   – Я не умею петь, – повторил он.
   Они замолчали. Машина, урча, катилась вперед. Потом Биггер услышал шепот.
   – Где бутылка?
   – Вот она.
   – Дай мне глоток.
   – Ладно, только раньше я.
   – Смотри, будешь пьяный.
   – Не больше, чем ты, детка.
   Они засмеялись. Биггер правил молча. Он услышал тихое мелодическое бульканье.
   – Джан!
   – Что?
   – Хорош глоток!
   – Ну, ну, тебе тоже хватит.
   Он увидел в зеркальце, как он пьет из бутылки, запрокинув голову.
   – Может быть, Биггер тоже хочет, Джан? Спроси его.
   – Биггер! Возьмите-ка, промочите горло.
   Биггер замедлил ход и протянул руку за бутылкой; он два раза приложился к ней, делая большие глотки.
   – Ого! – засмеялась Мэри.
   – Промочил на совесть, – сказал Джан.
   Биггер рукой вытер рот и повел машину дальше по темному парку. То и дело он слышал бульканье рома в полупустой бутылке. Надрызгаются оба, подумал он, чувствуя, как под действием рома у него начинает покалывать пальцы и губы. Вдруг он услышал хихиканье Мэри. Так, уже надрызгалась! Машина медленно описывала круги по извилистым аллеям. Приятный жар разливался широкими волнами по всему его телу. Он не правил; он просто сидел и плавно несся вперед сквозь тьму. Его руки свободно лежали на баранке руля, тело лениво развалилось на кожаных подушках. Он заглянул в зеркальце: они опять пили. Факт, надрызгались, подумал он. Он не спеша кружил по парку, поглядывая то на дорогу, то в зеркало. Он слышал шепот Джана; потом он услышал, как они оба вздохнули. Губа у него отвисла. Я и сам-то пьян, подумал он. Город и парк исчезли из его сознания; его несло вперед вместе с машиной, в которой Джан и Мэри сидели и целовались. Так прошло много времени.
   – Уже час, милый, – сказала Мэри. – Надо домой.
   – Хорошо. Еще только немножечко покатаемся. Здесь так хорошо.
   – Отец и так говорит, что я себя неприлично веду.
   – Ну прости, моя маленькая.
   – Я тебе позвоню утром, перед тем как ехать.
   – Непременно. В котором часу?
   – Около половины девятого.
   – Чудесно. Но как мне не хочется, чтоб ты уезжала в Детройт.
   – Мне самой не хочется. Да нужно. Понимаешь, дорогой, я должна загладить свою неприличную поездку с тобой во Флориду. Придется какое-то время слушаться маму и папу.
   – А все-таки мне не хочется.
   – Я вернусь через несколько дней.
   – Несколько дней – это очень долго.
   – Ты глупый, но милый, – сказала она, смеясь и целуя его.
   – Поехали домой, Биггер, – сказал Джан громко.
   Биггер выехал из Коттедж Гроув-авеню и свернул к северу. Улицы были темные, тихие и пустые, шины скользили по гладкому асфальту. У Сорок шестой улицы, когда до дома Долтонов оставался один квартал, где-то вдалеке послышалось дребезжание трамвая.
   – А вот и трамвай, – сказал Джан, глянув в заднее стекло.
   – Бедненький ты мой! – сказала Мэри. – Тебе еще так далеко ехать. С каким бы удовольствием я тебя подвезла. Но уже слишком поздно, мама и так, наверно, заподозрила что-нибудь.
   – Не беспокойся. Я отлично доберусь.
   – Постой, Джан, знаешь что? Биггер тебя довезет.
   – Глупости! С какой стати он будет тащиться в такую даль чуть не на рассвете.
   – Тогда тебе надо успеть на этот трамвай, милый.
   – Нет. Я сначала провожу тебя.
   – Но ведь ты знаешь, как редко ночью трамваи ходят, – сказала Мэри. – Ты простудишься, будешь ждать на таком ветру. Нет, нет, милый, пожалуйста, садись на этот трамвай. Я отлично доеду без тебя. Тут пустяки осталось…
   – А ты правда не боишься?
   – Конечно, нет. Вон уже виден наш дом. Вон, смотри…
   Биггер в зеркальце увидел, как она показывает на дом Долтонов.
   – Ну хорошо, – сказал Джан. – Биггер, остановите, пожалуйста, я здесь сойду.
   Биггер затормозил. Он услышал их шепот.
   – До свидания, Джан.
   – До свидания, детка.
   – Я тебе завтра позвоню.
   – Непременно.
   Джан подошел к передней дверце и протянул руку. Биггер застенчиво пожал ее.
   – Очень хорошо, что мы с вами познакомились, Биггер, – сказал Джан.
   – Угу, – промычал Биггер.
   – Правда, я очень рад. Нате глотните разок на прощанье.
   Биггер отпил из бутылки.
   – Джан, я тоже хочу. Крепче спать буду, – сказала Мэри.
   – Ты и так уже много выпила.
   – Ну дай, милый.
   Она вышла из машины. Джан дал ей бутылку, и она приложила ее к губам, закинув голову.
   – Но, но! – сказал Джан.
   – Что случилось?
   – Я не хочу, чтоб ты свалилась где-нибудь по дороге.
   – Я пока еще крепко держусь на ногах.
   Джан взял у нее бутылку и допил до дна, потом бросил бутылку в водосток. Он стал неловко шарить у себя в карманах. Он пошатывался: он был пьян.
   – Что-нибудь потерял, милый? – пролепетала Мэри; она тоже была пьяна.
   – Нет, я тут кое-что хотел дать Биггеру прочитать. Слушайте, Биггер, вот вам несколько брошюр. Я хочу, чтоб вы их прочитали. Хорошо?
   Биггер протянул руку и получил пачку тоненьких книжек.
   – Ладно.
   – Только чтоб вы непременно прочитали. А потом мы с вами побеседуем… через несколько дней… – У него заплетался язык.
   – Прочту, – сказал Биггер, подавив зевок, и запихнул брошюры в карман.
   – Я прослежу, чтобы он прочел, – сказала Мэри.
   Джан еще раз поцеловал ее. Биггер услышал грохот подходившего трамвая.
   – Ну, до свидания, – сказал Джан.
   – До свидания, милый, – сказала Мэри. – Я сяду тут, с Биггером.
   Она отворила переднюю дверцу. Трамвай, дребезжа, остановился на углу. Джан вскочил на площадку, и трамвай пошел дальше. Биггер повернул к бульвару Дрексель. Мэри завалилась в угол и вздохнула. Ноги раскинула в стороны. Машина плавно шла по мостовой. У Биггера кружилась голова.
   – Биггер, вы славный, – сказала она.
   Он посмотрел на нее. Ее лицо было мучнисто-белым. Глаза остекленели, она была совсем пьяна.
   – Не знаю, – сказал он.
   – Господи, ну до чего же вы смешной. – Она хихикнула.
   – Может быть, – сказал он.
   Она положила голову ему на плечо:
   – Можно?
   – Пожалуйста.
   – А знаете, вы целых три часа слова не произнесли.
   Она покатилась со смеху. У него все тело напряглось от ненависти. Опять она лезет к нему в душу, когда он не хочет этого. Она выпрямилась и принялась тереть глаза платочком. Не глядя на нее, он завернул к подъезду и круто затормозил. Машина остановилась. Он вышел и отворил дверцу. Она не двигалась. Глаза ее были закрыты.
   – Приехали, – сказал он.
   Она попыталась подняться, но сейчас же снова упала на сиденье.
   – Ах, ты… Она пьяная, совсем пьяная, подумал Биггер. Она протянула руку. – Слушайте… Помогите мне встать. Меня качает.
   Она съехала на самый край сиденья, платье у нее задралось, и он увидел полоску кожи там, где кончался чулок. С минуту он стоял не двигаясь и смотрел на нее; потом она подняла глаза и посмотрела на него. Она смеялась:
   – Дайте руку, Биггер. Я не могу встать.
   Он подал ей руку, и, когда она оперлась на нее, чтобы вылезти из машины, он почувствовал тяжесть ее мягкого тела. Ее темные, лихорадочно блестевшие глаза смотрели на него из запавших орбит. Он чувствовал аромат ее волос, касавшихся его лица. Он скрипнул зубами, ощущая легкое головокружение.
   – Где моя шляпа? Потерялась по дороге…
   Она пошатнулась, и он обхватил ее крепче, чтоб она не упала. Он оглянулся: шляпа ее лежала на подножке.
   – Вот она, – сказал он.
   Нагибаясь за шляпой, он подумал – что, если бы сейчас их увидел кто-нибудь из белых? Если бы старик Долтон вдруг увидел их? Он испуганно покосился на дом. Везде было тихо и темно.
   – Ох! – вздохнула Мэри. – Мне надо скорей лечь…
   Он выпустил ее, но сейчас же подхватил опять, иначе она грохнулась бы на тротуар. Он повел ее к крыльцу.
   – Сумеете подняться?
   Она посмотрела на него обиженно.
   – Конечно. Пустите…
   Он отнял руки, она твердо и уверенно взошла по ступеням и с шумом споткнулась о деревянный порог. Биггер шагнул к ней, но тотчас же остановился, парализованный страхом. Господи боже, она же всех перебудит. Она привалилась к двери, упираясь рукой и коленом, и смотрела на него с веселым удивлением. Вот полоумная! Наконец она с трудом встала на ноги и медленно сошла вниз, держась за перила. Она остановилась перед ним, пошатываясь и улыбаясь.
   – Я, кажется, пьяная…
   Он смотрел на нее со смешанным чувством тревоги, восторга и ненависти. Если их сейчас застанет ее отец – кончено, прощай, работа. Но она была такая красивая, такая стройная, и что-то говорило ему, что она не ненавидит его, как все белые. Но вместе с тем она была белая, и он ненавидел ее. Она медленно закрыла глаза, потом опять открыла; она делала отчаянные попытки прийти в себя. Нет, она не доберется сама до своей комнаты; что же ему делать, позвать мистера Долтона или Пегги? Нет… Это значит выдать ее. И потом, несмотря на всю ненависть к ней, ему хотелось подольше стоять так и смотреть на нее. Она опять закрыла глаза и качнулась к нему. Он подхватил ее.
   – Идемте, я доведу вас, – сказал он.
   – Только по черной лестнице, Биггер… А то если по парадной… я непременно подниму шум… весь дом перебужу…
   Ноги у нее заплетались на цементном полу, когда он вел ее через подвал. Придерживая ее одной рукой, он повернул выключатель.
   – Как же это я так… напилась… – бормотала она.
   Он медленно вел ее наверх по узкой, ведущей в кухню лестнице, обхватив рукой за талию и чувствуя под пальцами ее мягко колышущуюся грудь. Она все тяжелее и тяжелее опиралась на него.
   – Да не падайте вы, – прошипел он, когда они дошли до дверей кухни.
   Ему вдруг представилось, что миссис Долтон в развевающемся белом платье стоит посреди кухни и смотрит своими каменными глазами, как вечером, когда он приходил напиться. Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул. В кухне было пусто и темно, только из окна ложился слабый синеватый отсвет зимнего неба.
   – Идем.
   Она совсем повисла на нем, обхватив рукой его шею. Он толкнул дверь, шагнул и остановился, выжидая, прислушиваясь. Волосы ее щекотали его губы. Кожа у него горела, колени подгибались; он смотрел на ее слабо освещенное лицо, и от запаха ее волос и кожи у него мутилось в голове. Он стоял так с минуту, потом прошептал, дрожа от возбуждения и страха:
   – Идем, надо вам добраться до вашей комнаты.
   Он вывел ее из кухни и повел по коридору; идти приходилось очень медленно, останавливаясь на каждом шагу. В коридоре было пусто и темно; с трудом он наполовину довел, наполовину дотащил ее до лестницы. Снова им овладела ненависть, он начал трясти ее:
   – Проснитесь! Вы еще не у себя.
   Она не шевелилась и не открывала глаз; наконец она невнятно пробормотала что-то, качнулась и опять затихла. Его руки ощущали мягкие изгибы ее тела, он стоял неподвижно, глядя на нее, охваченный каким-то чувственным ликованием. Ах ты, сучка! – думал он. Ее лицо касалось его лица. Он повернул ее спиной и начал взбираться по лестнице, ступенька за ступенькой, подталкивая ее вперед. Где-то что-то скрипнуло, и он остановился. Он напряженно вглядывался в темноту. Но никого не было видно. Когда он добрался наверх, она окончательно обмякла и только бормотала что-то бессвязное. Черт! Теперь ее не сдвинешь с места, придется нести. Он поднял ее на рука и понес по коридору, потом, остановился. Которая ее дверь? Фу, черт!
   – Где ваша комната? – спросил он шепотом.
   Она не ответила. Верно, совсем уже осовела. Оставить ее здесь – невозможно; если он выпустит ее, она упадет на пол и будет лежать так всю ночь. Он стал трясти ее, повторяя так громко, как только смел:
   – Где ваша комната?
   На одно мгновение она как будто пришла в себя и посмотрела на него пустыми глазами.
   – Где ваша комната? – спросил он опять.
   Она повела глазами в сторону одной из дверей. Он шагнул туда и остановился. А вдруг это вовсе не ее комната? Вдруг она настолько пьяна, что не разбирает? Вдруг он попадет в спальню к мистеру и миссис Долтон? А что, в конце концов, ну, уволят его. Он же не виноват, что она так напилась. Им овладел какой-то странный подъем, будто он находился на сцене перед толпой зрителей. Он осторожно высвободил одну руку и повернул ручку двери. Он подождал, ничего не случилось. Он толкнул дверь; в комнате было темно и тихо. Он пошарил по стене у двери, но не нашел выключателя. Он постоял, придерживая ее одной рукой, не зная, что делать. Потом его глаза привыкли к темноте. Смутный отсвет зимнего неба, проникавший в окно, помог ему различить в углу очертания белой кровати. Он снова поднял ее, внес в комнату и бесшумно закрыл дверь.
   – Слушайте, да проснитесь же вы.
   Он попробовал поставить ее на ноги, но она валилась, как тряпичная кукла. Он опять обхватил ее руками, вслушиваясь в темноту. От запаха ее волос и кожи у него шли круги перед глазами. Она была меньше, чем его Бесси, и гораздо мягче. Она уткнулась лицом в его плечо, он сжал ее крепче. Ее голова медленно повернулась, и он замер не шевелясь, ожидая, когда ее лицо окажется рядом с его лицом. Но голова откинулась назад, медленно, нежно; она как будто уступала. Ее губы, чуть влажные, полуоткрылись, и в смутном синеватом свете он видел, как поблескивают ее белые зубы. Глаза у нее были закрыты. Он всматривался в ее лицо, обрамленное вьющимися черными волосами. Широко расставив пальцы, он подвинул выше руку на которой лежала ее спина, и лицо ее поднялось, и губы коснулись его губ, как во сне, виденном когда-то. Он поставил ее на ноги, и она качнулась и приникла к нему.
   Он поднял ее и положил на кровать. Что-то говорило ему, что нужно уходить, но он медлил, наклонившись над ней, вглядываясь в ее лицо в полутьме, не в силах отнять руки от ее груди. Она повернулась и пробормотала что-то во сне. Он крепче прижал пальцами ее грудь, еще раз поцеловал ее, почувствовал, что она тянется к нему. Все перестало существовать для него, кроме ее тела; губы его дрожали. Вдруг он замер на месте. Позади скрипнула дверь.
   Он оглянулся, и все в нем оборвалось от ужаса, как бывает, когда во сне падаешь с большой высоты. В дверях, безмолвное, призрачное, стояло белое пятно. Оно заполнило его глаза, проникло в его тело. Это была миссис Долтон. Ему захотелось оттолкнуть ее и опрометью броситься вон из комнаты.
   – Мэри? – тихо, вопросительно окликнула она.
   Биггер затаил дыхание. Мэри опять забормотала; он нагнулся над ней, в страхе сжимая кулаки. Он знал, что миссис Долтон не может его увидеть; но он знал, что, если Мэри отзовется, она подойдет к кровати и ощупью найдет его. Он напряженно ждал, боясь пошевелиться, чтобы не уронить что-нибудь в темноте и не выдать своего присутствия.